Тётка Варвара – хозяйка справная. Всё-то огородничает, грядкам кланяется. За старанье землица её добром дари;т. Богатому урожаю соседи дивятся: «Хороши огуречки, Игнатьевна, хрустомя;котные да пупы;ристы! Экось смачен помидор – нутро сахарно!»
А она им: «Не обидел Бог, а было время лучше имели… Да про минувшее лета обсказать норовит. Ярко так, да цветисто вещает мастерица разговорная. Только вот собеседников маловато, потому как одна проживает.
Ну а ныне тётка Варвара спиной занедужила, пластом лежит, мается. От леченья не отказывается, намекая однако, что лучше для неё лекарство – беседа. Больному угодить – дело свято, потому притуляюсь рядом, да в «слух обращаюсь».
«Человека, - рассуждает Варварушка, - по жизни стёжка-судьба ведёт, тропка вы;чурна. Где пряма, где петлиста, у всех разная, но у каждого своя. Не зря ж молвится: «Народилась людина – народилась судьбина. Моя-т стёжка на кубанской земле заклубилась, только вот первогодия свои я помню смутно, в болезности пребывала: то «огневица» тр;сит, то «ветрогон» крутит. В общем немало «чёсу» ближайшим доставила. В ту пору в краях наших лиха-беда приключилась – засуха. Много семей с насиженных мест сорвала. Помню, как наклонился отец к земле, заскорузлой, словно ладонь бедняка, и простонал: «У, повымрем туточки… Тикать надоть…»
И вот уже вместе с её семьей, перенесясь через года, я «тикаю» на рассохшейся бричке, волочимой худосочною клячею, по растрескавшейся от жары, вызженной солнцем, изнывающей от безысходности кубанской степи 1934 года...
«Хоть тяжка дороженька, да изъедется, и по ветру лишенько поразвеется... » Вот и заветный Зеленокумск означился. Останавливается бричка у огромных тутов, за которыми прячется добротный, из желт; камня, дом-сложенец.
«Ой, приихал сыночку, привез казать жиночку», - выбегает навстречу грузная старуха в зеленой юбке и плюшевом душегрее. Целует отца и, оглядев худую, просто одетую мать, бесцеремонно сплевывает. «Что, сынку, уж получше дружинушки-то не сшукал? Цэ дюже мосласта...» Мать бледнеет и с тоской поглядывает на отца.
«А она у меня передовица, до работы дюже злючая, - отец пытается шутя защитить жену, - и не токм до работы, вон на диток наших задавитесь, мамо». Старуха искоса рассматривает тонюсенькую, заплаканную Варю, качает головой, потом долго любуется щекастой крепышкой Марусей и восклицает, причмокивая: «Во! Цэ гарна дитина, цэ наша кровьна, - и, указывая толстым пальцем на Варю, выносит приговор, - а цэ не наша...»
Присеменивший вслед за бабкой благообразный дедок обнимается с отцом и скромно пожимает мамину руку: «С приездомдом, дочка, до хаты просимо...» Потом подходит к притихшей Вареньке и, гладя темные слипшиеся волосенки, шепчет: «Айда до дида, ясонька», - берет ее на руки, уносит в горницу. «Марусю с собой приложу, а етой за переборкой стель», - последнее, что слышит засыпающая девчонка. Наутро она узнает, что родители уехали искать лучшей доли...
У отцовой родни задержались надолго. Трудно бы привыкалось Варе к недовольному бабкиному ворчанию, к незаслуженным шлепкам. Не жаловала ее старуха, не признавала. То куском обнесет, то покорит ни з; что. Да дед, добра голова, внучке заслоном стал. Проберется за переборочку, карманчик жупанца оттяпит, а там колобок или леденчик сахарный, для милой дитятки гостинчик прятанный.Чмокнет маленький детский лобик, перекрестит: «Добре спи, моя коханочка, вот я тебя бурочкою поукрою...» До последнего часа Варвара Игнатьевна помин деду правит. Да и бабку не забывает - простила по незлобию. Нет преграды для памяти, что ей до того, что плечи согнуты, да седы власы, поднырнет она рыбкой шустрою, в глубь времённую, и вот уж не в душных подушках корчится, а птицею порхает юная Варвара по утопающей в зелени, залитой солнцем улочке азербайджанского городка Закаталы.
Даровита здешняя земля. Палку в нее сунь, и та цветом окинется. Ощедрённая её милостью приезжая семья позабыла голодное лихолетье кубанское, душой у прикипела к месту изобильному, воедино сплетаясь с местным людом, разные нравы, религии и наречия которого дополняют друг друга. Тут те и кумык с белорусом, и азербайджанец с русским, и аварец с армянином, дома бок о бок ставят, на соседних полях спины гнут, в одной школе детей образуют. Вместе праздники, вместе проводы... Вот и страшная война, недавно прошедшая, каждую семью обездолила. Осиротила и Вареньку. Никогда уж боле отец её - Гнат - домой не воротится... При мысли об отце на прекрасные Варькины очи набегает слеза. «Эх, не дожил отец до радости, ныне старшей дочке шестнадцать стукнуло, восьмой класс закончила». «Постой, Варя-джан, - догоняет её чернобровый красавец, одноклассник Надир. Уж не первый день ходит он за этой лёгкой, подобной горной серне девчонкой. - Замуж за меня пойдешь?» Девушка смахивает слезы и улыбается смущенно: «Рано мне, Надир, о замужестве думать, учиться дале хочу...» Варе очень нравится Надир, и она знает, что ранние браки приветствуются у азербайджанцев, но позади восьмой класс, а впереди-открыты все дороги... Может мать даже отпустит учиться в Баку?.. Объятая радужными мечтами, Варька скрывается за родной калиткой.
От погреба к дому весело семенит Маруся с миской, полной аппетитного разносола. «Что за гости?» - гадает Варюха, заходя на пристроенную к дому веранду. «Радость у нас, доню, - щебечет поспешающая навстречу мать, - сваты до тебя». За распахнутой дверью виден накрытый стол, за которым угощаются трое молодых мужчин. В одном длинном, русочубом, наряженном в косоворотку-вышиванку, Варя узнает шофёра МПС, всегда сигналящего при встрече с ней. Завидя девушку, сидевший с краю носастенький мужичок жестом приманивает её к столу: «Иди, девонька, иди сладенька, давно тебя поджидаем, - и кланяется матери в пояс, - Ваш товар, тетка Марина, наш купец. Удальца сего Андрейкой кличут, землютопчет ужо двадцать седьмой годок. Руки золотые, душа русская и грузовик при ём. Дров ли завесть, али грузу какого - он завсегда».
«Могу и тёщу на работу возить, когда идти заленится... - жених весело трясет чубом.
«Да и у меня товар неплох, - пытается достойно отшутиться мать, - штучный. Красавица, умна, работяща, да скромна. Одна беда - годами молода...»
«Да что годы, - продолжает сват, - утекут, что воды. А зять в хозяйстве штука незаменимая, особливо, когда других мужичков не хваток». И обращается к растерявшейся, смущенной происходящим Варьке: «А теперь, деваха, подай дружке хмеля во кружке». 3атем, решив, что дело слажено, довольно тычет соседа: «Не сиди, паря, кулем, сговоренку целуй». 3ахмелевший от самогона и происходящего представления Андрей шустро выбирается из-за стола, обнимает перепуганную Варюху и, дыша ей в лицо сивушными парами, жарко шепчет: «За мной, как за стеной будешь, кирпишной! Поняла?»
Девчонка пытается освободиться из цепких, сжимающих ее нежеланных объятий, но силы тают, и тогда она начинает реветь в голос, взахлеб, пугая мать и раздражая жениха неожиданным поведением.
«Да они все перед свадьбой кобенятся, - пытается утешить Андрюху сват. - Погоди, еще хвостом за тобой виться станет». И, наполняя стакан парня первачом, добавляет: «Пей, кунак, невест вокруг, что в поле саранчи, у одной двери откажут, другую приманя;т...»
В соседней комнате дочку утешает Марина: «Ну не плачь, доня. Ну не люб, так и не дадим за него. Проживем как-нибудь. Тебя взрастила и Марусю доучу. Вот пройдут окаянные, - мать выставляет вперед красные, с облезающей кожей и припухшими суставами, руки, - и опять шить почну. Да и огородец прокормит, не помрем...»
Варя глядит на больные, который месяц незаживающие материнские руки, на бледное лицо, на худенькие, согнутые жизнью плечи и ее сердце переполняется жалостью: «Бедняжка, - думает девушка, - по полночи не спит, руки «нянчит», днем, не смотря на боль, все приделать спешит. Врачи сказывают - на грязи ей надо, да только как до грязюки этой добраться?»
Пред чужим страданием перестав реветь, Варвара твердо заявляет: «Согласная я… Буду женой». В этот же вечер Андрейка переезжает жить к ним.
«Эх, замуж не напасть, лишь бы с мужем не пропасть...» Не спится в ночи Марине, терзает, томит грудь материнскую дума горькая, оттого и вздыхает, вертится. Ведь надоть такому соделаться - своими руками дочку, родну кровушку кудлатому «кобелю» отдала, да радовалась - помощник к дому прибился, только радость та кручиной-тягомотиной обернулась...
Нет Варьке счастья, тепла нет в замужестве... Поначалу-то всё вроде бы и заладилось, зять тещу ко «грязя;м» возил. Дровишками озапасил и дажь в огороде мелькал, а как родилась дочка Лидочка, запил, закуролесил без устали, «распустил удила», раскуражился... Ни одной местной «веселицы» не пропустил, кажду юбку вниманием уважил. Лишь к жене молодой нет почтения. Гнать бы «молодца стервеца, да со дворика. Но дочка Лидочка слезы льет, папку требует. Не разумеет мало дитятко, что окромя «Муси-пуси» ничего от папаши ждать не приходится, не приносит до дому ни грошика, выметают пьянчугу и лодыря отовсюду, метелкой поганою.
Решив, что «горбатого могила исправит», смирились Марина с дочкою. А ну его, пусть «присутствует», лишь бы не мешал. Варька на бухгалтера выучилась, в контору работать пошла, мать дома хозяйству догляд ведет, внучку растит. Маруся к тому времени за офицера выскочила, гарнизон за ним потянулася. В «офицершах» живет, не печалится…
Летят годики, что лошадки шустрые - стук копытцем и уж день на исходе, цок, да цок и неделя минула...
Вот и дочка Лидочка подросла, да в Москву учиться уехала, воплощая в жизнь мечту Варькину. Мать да бабка ей обновы шьют, деньги да продукты шлют - дорога жизнь столичная. Им-то двоим, много ль надоти, а Андрейка-непуть от винца «сгорел». Хоть и замечает Марина, «как лучит глаз» у мужского населения при виде вдовы- красавицы, да с советом к дочке не льнет. Сколько лет себя виноватит...
И всё же мужчина в жизни Вариной появился. Олежка –зять дорогой. Саратовских мест уроженец. Парнишка простой, понятливый, лицом гожий. Худосочный маленько, так тож дело наживное.
По утру молодой молочка парного хлебнет, да и мчится на брег Талачая. Власть наплескается, завтракать поспешает. Тёща стол накрыла, а там… С чувством уплетая долму, халяр и прочие вкусности зять варвару нахваливает: «Эх, золотая Вы, мамаша, женщина. Прямо ко сердцу жмётесь, ей-ей. А места тут какие нажористые! В магазине - так прямо заграница. От прикида глаза разбегаются манекены и те счастливые стоят, моду кажут. Не то что у нас – сплошные фуфайки, да блеск калошный. Спивается народ от нищеты, от серости. А дороги наши, а грязь… Спасибо, Вы, мамаша, помогаете. Мы вот с Лидой обязаловку отработаем, да и обоснуемся здесь».
По Варвариным щекам текут слёзы, так ей жаль сирую молодежь, вынужденную обитать в неприютном и голодном промышленном городе. Она гладит зятя по волосам и самозабвенно шепчет: «Да я для вас отдам всё, кровинушки мои… Всё куплю, всё заработаю… А вам, милые, сюда надобно… Заповедник здесь, горный воздух, места редкие…»
Теперь, что ни год молодые в Закаталах гостят. Милый зятенька пугает Варвару рассказами о жалкой российской жизни: «Эх, мамаша, ныне у нас в магазинах полки пусты, да таланов рулоны, бабы мужьям носки из старых маек шьют, а у инженеров-голодранцев круглые сутки урчанье в желудке…» Тёща сокрушается и зовёт жить к себе, но дочкина семья, давно уж отработавшая обязательный срок и получившая квартиру, вовсе не собирается покидать промышленный край, а ширится и обрастает мхом. А Варвара трудится, рук не покладая, да на почту бегает – посылочку отослать, средь почтарей давно уж стала своя.
«Ой да согнала беда, со родн; гнезда…
А теперь судьба, ой да приведет куда?»
Крадучись под покровом ночи покидает Варвара свой двор, прихватив лишь документы, да маленький чемодан. Добротный, ещё родителями сложенный дом, щедрый сад с виноградником и весь нажитый тяжким трудом за многочисленные л;та скарб достанутся теперь враждебно настроенным, спустившимся с гор лихоимцам. Возможно, они сожгут её хозяйство, пытаясь вытравить ненавистный им «чуждый дух». Ведь уже горят многие дома и вырезаются целые семьи. В неизвестность, обливаясь слезами, бегут русские, украинцы, армяне с любимой, выхоленной ими земли. С земли, политой потом не одного поколения, приютившей дорогие останки предков.
Полуживая, обезумевшая от горя, Варвара добирается до промышленного города, где живёт её дочь. «Пусть ничего не осталось, - утешает она себя, - но есть родство, любовь ближних. Не бросят, поддержат…» И уже засыпая на расхлябанной раскладушке, втиснутой в душное пространство дочкиной кухни, шепчет виновато: «Я буду полезной… Отслужу…»
Уже месяц, как беженка обитает на новом месте. Она в постоянном заделье и прислуживает, стараясь во всём угодить зятю. а тот всегда не доволен и отпускает колкости в её адрес Варвара не ропщет, понимая, что явившись не звано, она сама того не желая, стала обузой для этих милых её сердцу людей, вынужденных делить с ней замкнутое и без того малое пространство «хрущёвки». потому, приделав дела, варвара спешит покинуть дом, чтобы не попадаться на глаза и никого не раздражать. поздно вечером она возвращается, набродившись и налакавшись всласть, тишком пробирается на кухню. запивает водой оставленный ужин и устало смеживает ресницы.
ну а сегодня на дворе ливень и Варвара с книгой в руках притулилась на пуфике в коридоре.
С кухни доносится весёлый гомон, семья ужинает. К сожалению, женщину к трапезе не приглашают. Чуточку обидно, но она старается не думать об этом. Неожиданно веселье за столом перерастает в ссору, и воздух пронзает крик: "Не желаю больше терпеть! Видеть не могу эту приживалку. Пусть катится к своим азерб;нам или в богадельню..."
Варвара хотела бы не слышать этих слов, но они хладным гадом заползли в уши, смертельно жаля истерзанное сердце. «За что?» Варварино существо содрогается от незаслуженной обиды. От невыносимой душевной боли темнеет в глазах. Хочется убежать, укрыться от обжигающей лютой ненависти дорогих людей. Трясущимися руками Варвара срывает с вешалки сумочку с документами исчезает за дверью...
...Женщина и природа сливаются в едином рыдании. Через минуту промокшая одежда тяжким грузом давит на согнутые горем плечи, сковывает движения подобно набухшим, готовым в любой момент развалиться плюшевым домашним тапкам. Но Варвара этого не замечает, она бредёт объятая безысходностью, повторяя: «Не ну-жна, ни-ко-му... не ну-жна». Неожиданно женщина попадает в поле свечения фар. Она замирает безразлично думая: «Вот и конец». Но машина успевает затормозить.
«Ты что, шальная голова, жизнь надоела. Дак мою пожалей», – кричит высунувшийся из легковушки шофёр. Он удивленно рассматривает поникшую, будто дождём прибитую Варвару и, покинув салон, направляется к ней.
«Много печали испил горемыка,
Ноне же, в чаще – радость велик;…»
Уж не первый год живёт Варвара хозяйкой в маленьком уютном доме. Страшный дождливый вечер стал началом её счастливой жизни. Шофёр, подобравший женщину на дороге, оказался вдовцом. К тому же замечательным человеком. Егор Иванович прошёл всю войну, был ранен, а в мирное время преподавал детишкам историю. Видя Варварину доброту и старание, он очень к ней привязался и через полгода они расписались. Часто за обедом Егор Иванович говаривал жене: «И за что мне такое счастье выпало, Варенька, тебя встретить. Душа ты моя родная, славная. Сколько же всего ручки твои золотые наготовили. Гляди, раскормишь старика, так и во гроб не вмещусь...»
«Что ты, что ты, - пугалась Варвара, - живи доле Егорушка».
Однажды она сшила ему рубашку и всю ночь просидела вышивая воротник и рукава. «Примерь, Егорушка, во младости для жениха не сподобилась, ныне наверстала». Он долго примерял обнову, любуясь подарком жены, потом произнес с грустью: «В этой красе и на небо пойду, самым нарядным женихом буду».
А вскоре Егора Ивановича не стало...
Тетка Варвара замолкает утомленная разговором. Принятое лекарство приносит облегчение и она засыпает. Я тоже утомилась, пройдя по нелегкой стёжке Варвариной судьбы. Завтра я навещу эту женщину, и она мне что-нибудь поведает. Но это будет совсем другая история.