Это кожа пахнет землей. Этот мешковатый костюм наполнен гладкими костями. Полированными звенящими костями. Когда он идет мне навстречу, я слышу музыку. Эти узловатые пальцы скрутились в пергаментные трубочки, на каждом из них древние письмена. Эти бледные губы выкуривают в день больше, чем я за всю свою жизнь. Эти заторможенные зрачки видели черный цвет солнца и летали с Армстронгом на Луну. Эти ноги топтали тела сарацинов на Святой Земле. Он выщипал бороду Соломону, лишил невинности Юдифь, сжег дотла Ноев ковчег. Самый старый мужчина в моей постели пьет из моих глаз любовь. Я схожу с ума по его уродству. Всех красавцев я отсеиваю за ненужностью. Только образине в морщинах и оспинах я отдаюсь без остатка. Казните меня на главной площади города – я люблю старика!
Когда он меня целует, я чувствую запах увядших цветов, удушливую волну зноя, отвращение на грани кайфа. Серебристо-пепельной пыльцой на мне оседает нежность. Мы прячемся от наступающего на пятки дня, как вампиры в фамильном склепе. Разбавляем ночь зеленью абсента, морской лазурью «Блю лагун» и золотом охры «Джека Дэниэлса». Одежда теряется в темноте. Приличия? Мне незнакомо это слово. На мне остаются лишь туфли, на нем – ничего. Упрямый старик не хочет сдаваться без боя, вражескими лазутчиками пробираются в меня фаланги пальцев с пожелтевшими пластинами ногтей, но до главной схватки еще далеко. Мои руки опережают ход его мыслей. Пока он раздумывает, как бы подмять меня под себя – я уже сверху. Мои ноги длиннее лиан, крепче корабельных канатов. Глянцевой змеей я скольжу по распятому на кровати телу. Не даю ему сказать ни слова: слова только отвлекают. Когда я становлюсь слишком болтливой, он поступает со мной также.
Я оживляю пахнущую землей кожу кровоточащими царапинами, хищными отметинами зубов, пурпурными ожогами поцелуев. На веснушчатых плечах багровеют вмятины от каблуков. Когда мой любовник весь замаринуется в моем соке, когда он дышит лишь мной, только тогда он счастлив! Я счастлива! Я сливаюсь с любимым мужчиной. С моим мужчиной.
Поверженный, подняв свой единственный флаг, он наполняет меня изнутри, делает настоящей, я подрываюсь на минном поле оргазмов. От меня ничего не остается. И при этом меня так много. Стерты границы «он» и «я», есть только «мы» и недопитые коктейли в бокалах.
- Я люблю тебя! - кричу я старику разбитому страстью, как параличом. И в этом нет ни капли фальши или притворства.
- Я люблю тебя! – плачет он, припав искусанными в лохмотья губами к моей груди.
Я забываю о быстротечности времени. Не вижу пропасти, не чувствую края. Даже имени своего не помню.
Упади пикирующий Боинг в спальню, взорвись в нашем дворике атомная бомба, выплыви из ванной Лохнесское чудовище, никто из нас двоих даже не попытается спастись.
- Из него же песок сыплется, ты трахаешь мумию, – презрительно кривитесь вы.
- Значит, я воскрешаю мертвецов. Чем не интересное хобби, - отвечу я вам.
Я больше не боюсь смерти: меня обнимает сама смерть. Покореженные морды сфинксов наблюдают за нами и не вмешиваются. Господин Бог продлевает лимит того, что называется земным счастьем. Милосердие, вера в себя и чудеса – три кита небесной власти. Жизнь как чудо – самый лучший фильм, который я когда-либо видела. В финальных кадрах, дьявол уже готовит бумаги для росчерка моего пера. Сейчас я не хочу думать об этом.