В самом начале пятого класса я заболел. Началось все с банальной кори, которая многих скосила тогда в нашем интернате. Потом, сразу после возвращения в школу, где-то простыл и получил ангину. Помню озоновый запах марганцовки, перемешивающийся с запахом водочного компресса. Лечили дома.
Однажды утром проснулся от боли в коленных суставах, не мог встать с кровати. Так начинался мой ревматизм, который, по чьему-то образному выражению, «лижет суставы, но грызет сердце».
Больше месяца пролежал в участковой больнице, под надзором колоритного доктора Кафара Садыковича или Кафара, как его чаще называли, из турок или азербайджанцев. И фамилия у него была необычная – Кафары. Он был очень умным человеком.
В день выписки мы с мамой сидели у него в кабинете. Он долго и подробно растолковывал маме о моей болезни, о последствиях. Раздражался, когда мы оба заговаривали о необходимости поскорее идти в школу.
Кафар медленно, так как русский язык давался ему не просто, говорил о ручейке, который в самом начале легко перекрыть даже маленькой плотинкой. Но если сразу его не перекрыть, то он превратится в реку, которую перегородить будет уже значительно труднее.
Позднее, уже студентом я встретил постаревшего Кафара Садыковича в Целинограде. Он работал врачом в смотровом кабинете, а мы проходили медосмотр перед отъездом в стройотряд. Меня он, по-моему, не вспомнил.
В общем, больше в этом году в школу я не пошел, всю зиму провел в Барышевке. Много читал, стал даже сочинять какие-то стишки, переписывать песни и стихи в тетрадь. Мама научила немного вязать на спицах. Еще вышивал, так как этому нас учили в начальной школе. И конечно, много читал. Прочитал все, что было дома, что приносили из клубной библиотечки. Перед сном слушал радио – «Театр у микрофона». Телевизоров не было.
В общем, занимал время, которого было предостаточно.
На следующий год предстояло идти снова в пятый класс. Об интернате не могло быть и речи. Старшая сестра Галя, которая уже была замужем и работала в Новокубанке в больнице, сказала, что заберет меня к себе, чтобы и за учебой присматривать, и за здоровьем. Муж ее, Михаил, тоже был не против. У них недавно появился сынок – Саша, мой племянник. Жила с ними еще Аня, сестра Миши. Она должна была идти в восьмой класс. Их мама, тетя Дуня, недавно умерла, в достаточно молодом возрасте. А на ней держалась вся семья, все ее благополучие.
И вот мы собрались все в малюсенькой квартирке. Домик этот, на две или даже три семьи, располагался на территории детского дома. Тетя Дуня работала в детдоме кладовщицей. После ее смерти место это досталось Михаилу. Так незадолго до смерти посоветовала тетя Дуня.
Через стенку, в этом же домике, жила семья директора детдома Виктора Петровича Бобровского. Вскоре они уехали, назначили нового директора – Леонида Андреевича Великого. С его семьей тоже сложились хорошие, дружеские отношения. Татьяна Петровна, жена, преподавала в начальных классах. Их дети Рая, Вовка были нашими ровесниками. С маленьким Сережкой мне довелось даже нянчиться некоторое время.
В общем, обстановка была очень благожелательная. Да и во всем детском доме, с его воспитанниками, тоже всегда были добрые отношения. Правда, первое время, только что приехав на новое место, да еще такое необычное, я был насторожен. Но скоро это прошло. Тем более что детдомовцы учились вместе с нами. В нашем классе их было пять или шесть человек. Мы бегали иногда в детдом в кино, так как там был старенький узкопленочный аппарат.
О детдоме, даже я, слава богу, наблюдавший его жизнь только со стороны, мог бы рассказывать много и долго.
Конечно, молодой кладовщик не мог работать так, как его опытная сметливая мама. Молодость, несобранность, наивность. Одна недостача при ревизии, другая… Пришлось продать корову. А потом и оставить склады, о чем Миша не особенно горевал.
Галя работала в больнице. Тогда она была операционной медсестрой. Надо сказать, что больница обслуживала несколько сел, в том числе отдаленных. Были хорошие врачи, поэтому она пользовалась спросом.
Первые годы после медицинского училища Галя работала с Сергеем Ивановичем Левиным, очень хорошим хирургом. Он запомнился мне своей крупностью, большим мягким животом, к которому прижимал при встрече, улыбчивым лицом. Галя его очень уважала. Передавалось это и всем нам.
Потом была Лидия Ивановна Басс, тоже блестящий хирург. Она в Новокубанке проработала долго. Оперировала бесстрашно, и экстренно, и планово, притом, что в распоряжении был только примитивный наркозный аппарат, в котором использовался эфир или фторатан, была одна анестезистка (она же рентген-лаборант) Зоя Лапаева. Операции были и на желудке, и на щитовидке, «модные» тогда тонзилэктомии, много гинекологических операций.
Недавно работали с сыном над биографией академика Блохина. Он родом из Нижнего. В этом году исполняется 100 лет со дня его рождения. Мы ездили в музей Дивеевской райбольницы, где Николай Николаевич начинал практиковать. Там сохранились истории болезни, операционный журнал, где содержатся описания всех его операций. В этой маленькой в то время больничке он оперировал на желудке, на легких (!), занимался гинекологией и пр. Я вспомнил сразу нашу Лидию Ивановну.
Галя работала с Лидией Ивановной, но потом, когда родился второй сын, перешла на посменную работу в роддом, где приняла на свет не одну сотню новокубанцев.
Так получалось, что и Галя, и Миша всегда были дружны с врачами, Приходилось вращаться в медицинских кругах и нам. Кроме того, мой ревматизм почти обязательно два раза в год приводил меня на больничную койку. Приходилось лежать по месяцу-полтора. Больница в Новокубанке стала очень близкой мне. Знал всех медсестер, всех санитарочек. А уж врачей, подавно. Тем более, что их было двое - трое, не больше. Курировали меня терапевты Тамара Григорьевна Долгополова, Надежда Прохоровна Исаченкова. Присматривала и Лидия Ивановна.
Позднее, уже будучи студентом, встречал Лидию Ивановну в институте, на кафедре профессора Волоха. Она писала диссертацию, он был ее руководителем. Видел пару статей в журналах. Тема касалась особенностей хирургической патологии в сельской местности. Не знаю, защитилась ли она. Вскоре они переехали куда-то в Пермскую область.
В те годы в больнице не было ни ЭКГ, ни биохимической лаборатории. Обходились. Но диагноз с самого начала был выставлен правильно, медикаментозное лечение соответствовало, как можно сейчас судить, диагнозу и принятой на то время тактике. Где-то на втором или третьем году моей болезни подключили преднизолон. Это была новая схема лечения: поэтапно аспирин, амидопирин, на фоне нарастающих и снижающихся доз гормона.
В общем, вся обстановка располагала к вечному союзу с медициной. Задумываться о будущей профессии не приходилось.
Так я и стал врачом.