После нескольких лет мытарств по чужим углам, нам с Мамой, наконец, дали комнату в квартире, где жили еще 5 жильцов. Но зимой в доме были теплые батареи, была вода и туалет, а в общей кухне готовили на газовой плите!
Я почему-то запомнила нашу соседку Розалию Савельевну, у которой были две дочки приблизительно моих лет и муж – рентгенолог с незапоминающейся внешностью. Он совершенно бесшумно существовал где-то в недрах их двух комнат, и о его присутствии в данный момент можно было догадаться, когда Роз. Сав. Возвращалась с работы и открывала входную дверь. - « Семён!- кричала она с порога - Ты, конечно, забыл купить картошку. Ты как всегда думаешь только о себе! За что мне это наказание?»
« Я купил и уже пожарил.» - тихо сбивал ее воинственный напор муж. Розалия Савельевна, будто споткнувшись на ходу, «заводилась» еще больше и переключалась на девчонок: «Как ты сидишь за инструментом! Убери лопатки, идиотка! - стукала она по спине Ленку, зубрящую какую-то пьесу на пианино - « Сама дура!» - огрызалась Ленка.
Тут Розалия Савельевна переходила просто на визг: «Шизофреничка ты, ненормальная! Они меня сведут в могилу. Анька, скажи своему придуравочному папаше…..»
Через 10 минут красная и возбужденная от словесной разминки мать семейства стучала в нашу дверь. Не дожидаясь разрешения, распахивала ее и, не сбавляя тона, с порога призывала мою Маму в свидетели ее «кошмарной жизни с этими тремя идиотами» .
Но тут ее взгляд находил, наконец - то, что искал - она видела себя в большом зеркале над столом.
Очевидно, она себе очень нравилась, потому что внезапно замолкала, поправляла завитые кудельки на голове, осматривала себя в профиль и со спины и вполне довольная собой, «снижала звук» и переходила на кулинарные темы . Минут через 10 - 15, гордо подняв голову, она бросала прощальный взгляд в зеркало и наконец-то отправлялась к себе ужинать…
Много лет спустя, работая учителем, я на августовских совещаниях сидела в зале рядом со знакомой учительницей. У Веры Ивановны был какой – то дефект с глазом. Она была худенькая, с седым пучком волос на затылке, всегда спокойная и доброжелательная. Случайно в разговоре она рассказала мне, что 10 лет назад, уже немолодой она очень удачно вышла замуж.
Ее муж Семён врач-рентгенолог давно развелся с женой-истеричкой, вырастил двух дочек, которые жили в основном с ним и все эти 10 лет их брака она боится « сглазить» свое счастье - «Я даже не знала, что бывают такие мужья! Он даже тапочки мне на пороге подает. Я не слышала от него ни одного громкого слова. Зовет только Верочкой, все умеет делать. И девчонки у него хорошие. Я их люблю.»
Поистине, не знаешь - где найдешь, где потеряешь!
В конце коридора, в угловой комнате жила маленькая, аккуратная старушка Мария Юрьевна. В общей кухне за окном, между рамами ( ещё не было холодильников) каждый понедельник она ставила литровую банку молока, чтобы делать из него кефир. Через день на краю банки отстаивался вкусный слой сливок. И наловчилась я в тихую минутку на кухне осторожно снимать его ложкой и лакомиться. Было немного страшно и стыдно, но очень вкусно! Рассекретила меня Мария Юрьевна довольно скоро и как – то деликатно Маме об этом намекнула. Помню лицо Мамы, когда она с Марией Юрьевной вошла в нашу комнату и тихо спросила? Света, это правда?» Я, сразу осознав тяжесть своего позора, даже не смогла ничего ответить - стояла красная от стыда, опустив голову и плакала. - Перестань реветь! - строго сказала Мама. - Ты должна сейчас же извиниться и дать мне слово, что это было в последний раз! Я не хочу иметь дочь - воровку!» - Последнее слово так больно наотмашь хлестнуло меня, что этого хватило на всю оставшуюся жизнь.
***
Лет десяти я помню маминого сослуживца по «Донгипрошахту». Невысокий, лысоватый, в очках. Совсем не помню его голос, другие приметы и даже имя. Мама иногда вечером ходила с ним в «кино» - самое популярное место отдыха в те годы.
Вечером перед сеансом там в фойе на эстраде играл оркестр, пели модные тогда песни певец или певица и развлекал публику «конферансье» . В буфете продавали чай, ситро, пирожные, шоколадки и мороженое. Днём в фойе было тихо, а в кинозале почти пусто и билеты днём были дешевле, а детский вообще стоил 10 копеек ( как два бублика.) Перед сеансом под бодрый марш обязательно показывали кино - журнал «Новости дня», сатирический сборник «Фитиль» или всегда долгожданные для детей весёлые мультики. Они тогда только появились и были маленьким чудом.
После долгих слёз я отпускала Маму в кино на пару часов с условием, что она принесет мне вафельный стаканчик от съеденного мороженого.
Какая же я была эгоистка! Я даже мысли не допускала, что Мама может выйти замуж, и категорически не желала её ни с кем «делить». И, вероятно, у нее были поклонники, которые тщательно от меня скрывались. А ведь Мама в то время молодая была, еще здорова и очень обаятельна - вполне могла устроить свою личную жизнь, осчастливить кого-то и не мучиться всю жизнь в нищете.
Как она, такая миниатюрная ( размер обуви №34, ладошка чуть меньше моей), хрупкая и тихая выживала одна в той жизни, тягостной иногда даже для сильного человека!
И потом, когда появилась своя комната, и я подросла, свалила ее страшная, изматывающая болезнь.
На старых фотографиях она так вся светится застенчивой улыбкой, что все, кто смотрят на фото, улыбаются и, желая сделать мне комплемент, говорят, что я очень похожа на Маму.( но я-то понимаю, что я - бледная её копия!). И еще было в ней что-то располагающее и притягивающее самых разных людей, совершенно без каких- либо стараний с ее стороны.
На одной из фотографий 50-60 годов стоит Мама в группе сотрудников ее «счетного отдела», где она много лет проработала простой «машинисткой» – печатала на машинке.
Она самая маленькая ростом стоит в центре . И каждый из стоящих с боков и сзади, как - то старается дотронуться до неё - чуть касаясь руки, плеча, слегка наклонив к ней голову.
Ещё вспомнилось: как - то в субботу я ехала из школы домой и из окна троллейбуса вдруг увидела Маму. Она стояла возле афишной тумбы и о чём-то разговаривала с дядей Лёней Гармашем.
Он работал в Донгипрошахте и я запомнила его, потому что он был необычно высокий, очень худой и часто появлялся у Мамы в отделе. Мне всегда улыбался и называл «Кнопкой». Я даже одно лето в «Ястребке» была в одном отряде с его худенькой тихой дочкой Ирочкой.
Я радостно замахала Маме руками из окна и уже хотела выскочить из троллейбуса, но в последнюю секунду почему-то остановилась.
Дядя Лёня, возвышаясь над Мамой что-то горячо ей доказывал, а она прижималась спиной к тумбе, как-то виновато улыбалась ему снизу вверх и гладила своей ладошкой рукав его пиджака. И я каким-то шестым чувством догадалась, что они говорят о чём-то очень личном, для них важном и врываться к ним сейчас нельзя.
Я потом часто вспоминала их двоих на той шумной улице, не рассказала об этом Маме и очень гордилась этой своей тайной.
***
Каждое лето перед поездкой в « Ястребок» Мама пыталась как-то решить сложный вопрос - во что меня одеть ? Я буйно вырастала из немногих подаренных кем-то или перешитых тетей Энной одежек и обуви.
Мама задумчиво перебирала мои старые вещички и грустно подводила итог: «Ну у тебя , Малыш, и темпы роста! Придется делать пробежку по «барахолке» ( базар, где продавались ношеные вещи).
С « барахолки» мы приносили кучу «обновок » - пару совсем еще «приличных» платьев, несколько вполне целых маек и синие спортивные кем-то уже ношенные штаны. Дешевая обувь - сандалии и тапочки покупалась в обувном или на той же «барахолке» .
Сама Мама много лет подряд, идя на работу, одевала одно и то же платье- сарафан из плотной коричневой материи в мелкую клетку - подарок маминой двоюродной сестры Катюши. Раз в неделю Мама вставляла в глубокий вырез вместо блузки попеременно две светлые вставки - «манишки». Дома она вешала эту бесценную вещь на «плечики» на стенку ( шкаф появился, когда мне было 14- 15лет) .
Зимой Мама носила тяжелое, старое на ватной подкладке, уже перешитое однажды пальто с воротником из барашка. Помню какую-то шапку из шкуры этого потертого и побитого молью животного. Осенью снималось с плечиков светлокоричневое (ещё с Киева) пальто. И все! Все эти вещи требовали для продления своей драгоценной жизни тщательного ухода: их чистили щёткой, обрабатывали паром, тщательно гладили, пятна аккуратно выводили бензином. Проветривали и пересыпали нафталином.
Еще вечная проблема у нас была с обувью. Дороги в городе были сырые, грязные, почти не мощеные асфальтом. Помню резиновые калоши или ботики. У Мамы они надевались прямо на туфли. Ноги быстро мерзли и она, придя с работы, сразу садилась возле печки, протянув ноги к огню и выкуривала папироску -«беломорину».
Дома много лет носился залатанный и потерявший цвет халатик и, когда я ( в 18 лет) получила первую зарплату, сразу купила Маме байковый халат - свою заветную мечту.
В той нашей полунищей трудной жизни моя красивая нежная Мама одевалась так убого, что сейчас из моего «прекрасного далека» кажется невероятным, что она никогда не горевала по этому поводу и оставалась всегда женственной и обаятельной!
***
Однажды в своём письме в лагерь Мама написала, что по возвращению меня ждет «сюрприз». Перед отъездом домой я умудрилась порвать свое единственное «приличное» платье, потерять одну из сандалий и вышла из автобуса на главной площади города в старом мятом сарафане и….босиком.!
Среди радостных взволнованных лиц встречающих знакомо блеснули стекла маминых очков . Но улыбка сползла с ее лица. Она быстро схватила меня за руку и, незаметно забежав за автобус, увела от чужих взглядов и вопросов.
А сюрприз был «сногсшибательный» - нам, наконец, дали комнату в большом доме, рядом с маминым институтом, всего с одними соседями - семьёй Тарасовых! Мы прожили с ними «душа в душу» 13 лет.
***
Тогда в сентябре тринадцатилетним угловатым подростком в очках, в старой перешитой тетей Энной форме я пошла снова в новую школу №1 в 7-ой класс .
На этот раз все было серьезнее и безнадёжнее. Школа находилась в центре города и учились в ней дети всей Донецкой партийной и прочей «элиты». У девочек были разных фасонов отутюженные форменные платья с невиданными мной доселе нижними белоснежными юбками, затейливыми чёрными фартучками в кружевах. И совершенно меня потрясшими капроновыми бантами в косах, которые они меняли каждый день. В портфелях у них лежали красиво обернутые учебники, тетради и пахучие завтраки в кулёчках. Всё это было выше моих сил!
Я снова притаилась «мышкой», на вопросы учителей на уроках не отвечала, у доски начинала плакать, с девочками общаться робела, любуясь ими со стороны, и безнадежно «увязала в двойках».
Помню Леночку Белашову, «отличницу», добрую хохотушку, которую с 1-го класса все ласково звали «Белочкой». Ей поручили помочь мне в учебе, и она после уроков привела меня к себе домой.
В полном онемении я сидела в ее комнате на диване, уставившись на покрытую розовым покрывалом кровать с горкой белоснежных подушек и отдыхающими на ней в разных позах шикарно разодетыми куклами . Потрясение было так велико, что запомнилось на всю жизнь. Мальчиков в классе не помню совсем. Никто меня не обижал, не дразнил. Девочки старательно опекали и жалели, как «бедную», но «комплекс неполноценности» давил и парализовывал.
И однажды после очередной «двойки» я пришла домой и заявила: «В школу я больше не пойду!» И не пошла. Стыд за свою убогость был сильнее маминых уговоров и просьб.
Я пару недель слонялась по дому или шла к Маме в «счетный отдел». Туда как раз привезли новую счетную машину - «прадедушку» современного компьютера.
Это был огромный, занимающий половину большого зала «монстр» весь из железа, кнопок и мигающих лампочек. Он так громко лязгал, стучал, визжал и грохотал, что все, разговаривая, кричали друг другу в ухо.
Механик дядя Гена управлял этим чудовищем в маленькой комнате. Там было не так шумно и на столе лежали использованные картонные карточки с дырочками, на которых я что-то рисовала. Мамины подруги подкармливали меня сладким, по очереди подходили и интимным шёпотом уговаривали вернуться в школу.
На мое счастье, в нашем районе недавно открылась большая школа - интернат для сирот и детей малоимущих родителей . И Маме посоветовали отдать туда «трудного» ребенка. Как , наверное, тяжело ей было принять это решение, отрывать от себя свою неразумную дочку! Очень пугало то, что я приезжала домой только с субботы на воскресенье. Как отнесутся дети из простых рабочих семей к моему еврейству?( вопрос не простой) Как я - такая рассеянная, наивная и робкая, со своим «переломным возрастом» приживусь в огромном коллективе? Мы с ней договорились «попробовать» . И как только по какой-то причине мне будет плохо, Мама меня немедленно забирает.
ГЛАВА 4
Я прижилась сразу, с первого урока литературы. Со звонком в класс вкатился толстый рыжеватый человек в очках и с портфелем под мышкой . Он весело оглядел поверх очков на вставший из-за парт класс и сказал: « Ну, что, народ, будем работать?» Народ одобрительно загалдел и толстяк, не присаживаясь, начал опрос.
Была задана басня Крылова «Мартышка и очки». Рассказывать нужно было по ролям. « А пусть Мартышкой новенькая будет. У нее очки имеются!» - предложил кудрявый мальчик с первой парты. Толстяк подошел ко мне и, положив на мою холодную от волнения ладонь свою мягкую, теплую руку ,усыпанную веснушками, сказал : «Такую серьезнейшую роль я могу доверить только тебе, Шустер. А Света пусть послушает для начала.»
Этот ироничный еврей – умница и эрудит был всеобщим любимцем старших классов, а мне старшим другом почти 40 лет до самой его смерти .
На уроках Семена Михайловича все было необычно и интересно. О Пушкине, Лермонтове, Шекспире, Достоевском, Толстом, Чехове мы узнавали массу интересных вещей, которых не было в учебнике. Трудные стихотворения и отрывки из текстов спрашивались только у тех, кто их мог выучить. Остальным разрешалось «передать содержание своими словами».
Во время урока можно было как угодно сесть за партой и задать вопрос по теме, кому хочешь . А Сем. Мих., как сучья в костер, подбрасывал в спор новые вопросы и постепенно в обсуждении участвовали самые тихие ребята .
Мы в абсолютной тишине слушали, как он читал нам своего любимого Пастернака (которого вообще не было в школьной программе). По сочинению никогда не ставилась «2» за содержание - только за ошибки.
- « Киселев! - обращал Сем. Мих. смеющийся взгляд поверх очков на самого слабого ученика – Я понимаю, что не каждый способен написать «Войну и мир» и я , мой друг, никогда не рискну от тебя это требовать . Но имя главной героини ты пишешь с маленькой буквы и на одной странице написанной тобой «абракадабры» ты умудрился сделать 28 ошибок! Володя, ты превзошел самого себя! В прошлом твоем «сочинении» их было всего 27. Но, если ты перепишешь без ошибок стр….из «Войны и мира» ( например, смерть князя Андрея), то я просто вынужден буду поставить тебе «3» .
Володька родился у 15-летней девчонки в глухом селе и научился читать только в 10 лет, когда его сдали в интернат. Из всей речи Сем. Мих. он понял только, что у него есть шанс « на спасение».
И ведь переписал! А возможно даже кое-что и запомнил, переписывая. И на 3-й раз получил заветную «3».
По другим предметам этот «номер» не проходил и «переползал» из класса в класс наш Киселев, когда все учителя на педсовете в конце года «закрывали глаза» и ставили ему «3» по всем предметам за год, чтобы не портить «общую картину успеваемости школы». А после окончания школы Володька не спился, не «пропал», как ожидали. Закончил медучилище (!) и стал зубным техником. Вот ведь как бывает!
***
Как-то на уроке Сем .Мих. предложил нам выпускать сатирическую газету «Колючка» . Идея не понравилась - никто не умел рисовать и смешно сочинять в рифму. И вообще, кто захочет высмеивать или быть посмешищем?!
Класс напряженно притих. « Это очень интересное дело, ребята», - подбадривал Сем. Мих. Пауза затянулась и тут я, чтоб спасти положение, как всегда «влезла»: «Давайте я попробую. Только я ничего не умею.» Сем. Мих. удивленно посмотрел на меня из-под очков , улыбнулся и сказал: « Молодец, Света! Не боги горшки обжигают». Первые «Колючки» мне помогала делать Мария Васильевна - наша «классная мама» в 8-ом классе - женщина яркая, веселая и умница редкая.
Мы все очень горевали, когда она летом вышла замуж и «бросила» нас, уехав с мужем жить в другой город . Её первые советы и подсказки очень помогали мне в моей дальнейшей «настенной деятельности» . Проработав всю жизнь в школе, я выпустила газет великое множество, да и на семейные праздники себе и друзьям могла за час «соорудить» какую- нибудь «Серпантинку» или «Именинку» со смешными стишками , шаржами , веселую и пёструю.
После обеда , когда интернатский народ разбредался по спальням, игровым, шел в библиотеку, поиграть в «пинг- понг» в сад, в спортзал, на хор, в класс к Семену Михайловичу поиграть в шахматы или ( девчонки) просто о чем-то шептались на диванах в «зоне отдыха» в коридоре перед спальнями, мы с Марь Васильевной закрывались в нашем классе и готовили «бомбу» - стенную сатирическую газету. Интересно же!
«Ты понимаешь, Света, тут главное не зажимать руку и зацепить глаз. Объясняю: Ты должна уловить, что в данном человеке самое смешное – уши, нос, волосы… и именно это как-то выделить. Всё остальное пусть будет не очень похоже, не важно. В тексте найди «стержень»! - что будешь высмеивать ? и на него нанизывай слова в рифму. Старайся покороче и не сбивайся с ритма. Заголовок всегда яркий, буквы большие, неправильные. Дай свободу руке - пусть обводит все в пестрые рамки , смешивает цвета, нарушает пропорции . Должно быть смешно и ярко».
И я понемногу стала рифмовать веселые стишки и рисовать карикатуры. Длинный, с ершистым ежиком волос на голове и с вечной ухмылкой на курносой физиономии Вовка Дубинец был постоянным объектом нашей газеты.
В интернат его сдали отчаявшиеся родители «по блату» и платили за его перевоспитание какие-то большие деньги. Вовка носил только домашнюю одежду, отказывался дежурить в столовой и в котельной, угощал мальчишек дорогими папиросами, дерзил всем подряд и «чихать хотел» на нашу «Колючку» .
Я жаловалась Семену .Михайловичу - «Ну, почему он не реагирует?». - «Света! - утешал меня Сем. Мих. своей любимой фразой - Не суетись, он еще не готов!»
И я - таки дождалась! Как-то отошел Вовка от хохотавших ребят, толпящихся возле новой «Колючки». Неожиданно больно схватил меня за толстую косичку и, приблизив ко мне лицо, зло прошептал: «Булка, еще раз нарисуешь, застрелю из рогатки!»
Мне почему-то было ужасно смешно разглядывать так близко его лицо и я отметила про себя , почему у меня не получался похожим его нос и как можно смешно нарисовать глаза и я, вырвавшись, побежала с радостной вестью в класс к Сем. Мих. - «Ура! Дубинец отреагировал!» После окончания школы мы еще много лет виделись иногда с Володькой и стали друзьями. Хороший мужик получился - спокойный, добродушный, ироничный. Но лентяем так и остался.
На уроках физкультуры, которой я боялась больше математики , стесняясь своего растущего тела, никто не заставлял меня висеть на брусьях или ходить по бревну, нелепо размахивая руками. Я просто бегала со всеми по кругу, прыгала, как умела и даже немного научилась играть в волейбол.
По субботам дома меня ждал мамин «фирменный» пирог - 2 пачки «галетного печенья» слоями, смоченные в чае и смазанные сгущенным молоком. За ночь все это хорошо склеивалось и пропитывалось. Ничего более вкусного я тогда не ела!
На ужин Мама жарила картошку с луком и мы ели ее с солеными огурцами или с любимой бедными слоями населения - «ливерной колбасой».
В воскресенье мы с Мамой ходили иногда смотреть новый фильм (самый большой кинотеатр «Шевченко» был за углом нашего дома ), или в гости к тете Любе ( к Буликам мы ходили по праздникам) . Я «взахлеб» рассказывала Маме все школьные новости. Она расспрашивала обо всех ребятах в классе, из-за чего ссорятся, как мирятся, внимательно слушала Машкины стихи, подсказывала мне рифму для стихов в «Колючку», осторожно спрашивала про нового мальчика Леню, написавшего мне записку «Давай дружить!», хохотала, когда я «в лицах» пересказывала, как наш «классный папа» Анатолий Иванович уговаривал Вовку Дубинца написать «твир» - сочинение на украинском языке.
А как девочки из моего класса уважали мою Маму! сейчас, пожалуй , и не вспомню, чем она располагала к себе моих одноклассниц! Просто всегда была приветлива и разговаривала с ними.
Молчаливая, с нежным маленьким личиком Неля А. помню, даже просила меня спросить у Мамы, как ей быть - она боится своего отчима. И Мама ей что-то советовала.
С этой худенькой, спокойной девочкой мы как-то забрались в комнату, где хранились музыкальные инструменты и грампластинки - очень нам нравился «Танец Анитры» Грига где-то услышанный. Но игла была сломана и мы от огорчения попробовали вместо неё поставить на крутящийся диск палец с отточенным ноготком.
И к нашему изумлению откуда-то изнутри ящика раздалась тихая нежная мелодия Грига. Мы как завороженные слушали волшебной красоты звуки и потом еще не раз тайком пользовались своим «изобретением».
флешка ***
Девятнадцать девочек моего класса жили в огромной спальне, делясь приколками, лентами, мылом, расчёсками… - «Одной расчёской всем расчёсываться нельзя. Отдай ее девочкам незаметно, а я куплю тебе еще» - просила Мама.
« Светочка!- убеждала она меня - Если девочки в спальне рассказывают анекдоты про евреев или матерятся, не сердись на них - им дома никто не говорил, что это плохо. Просто выйди и не слушай.»
И ведь действительно, я не помню , чтобы при мне рассказывали «неприличные» анекдоты и вообще не помню ни одной ссоры с одноклассницами. В благодарность я перед сном всегда рассказывала им что-нибудь из прочитанного - «Отверженные», «Граф Монтекристо», «Собор Парижской богоматери», «Человек, который смеётся», «О Шерлоке Холмсе»...
Почти у всех ребят тоже были мамы . Я их видела, когда они приезжали в конце четверти на родительское собрание. Они почтительно разговаривали с учителями, заходили в нашу огромную спальню, обедали в столовой, терпеливо дожидались, пока дочки соберут вещички и сразу уезжали в свои шахтерские городки и посёлки .
Я сразу нашла себе в классе подружку - самую маленькую ростом Лиду Бачурину. Все звали её Боча. Мы просидели с ней за одной партой все 4 с половиной года и благодаря ей я имела всегда твердую «3» по математике. У нее была какая-то не совсем нормальная мать - сухонькая пожилая женщина, неграмотная и косноязычная. Лиду совсем маленькой забрали у матери и она росла в детдоме. Потом она попала в интернат к Смолову, быстро научилась читать и считать и стала всеобщей любимицей.
В старших классах Бочу выбрали секретарем комсомольской организации , то есть она принимала участие в управлении общественной жизни интерната - организовывала собрания, собирала взносы , деньги на подарки к юбилеям, помогала кому-то в учебе, составляла графики и сводки.
Её мать работала уборщицей и имела комнату в квартире с соседями и Лида каждую субботу ездила домой к «мамке». Боча хорошо закончила школу и после нескольких попыток поступила и закончила медицинский институт и работала какое-то время детским врачом.
Мы с ней и после школы дружили еще лет 10, часто виделись и делились секретами. А потом , когда я уехала на Дальний восток, Боча перестала отвечать на мои письма, завела новых друзей и , когда я вернулась в Донецк, мы вдруг обе поняли, что больше не нужны друг другу. Но это всё было потом .
***
Все вечера мы проводили в классе, выполняя домашние задания, готовились к праздникам, конкурсам, вечерам на какую - то тему…После ужина шли в зал, если показывали фильм или в библиотеку, в игровую….
Наш учитель музыки - сухенький, лысоватый, в очках Михаил Дмитриевич застав меня пару раз в актовом зале за пианино, подбирающую одним пальцем какую-то мелодию, тихо постоял сзади и задумчиво спросил: « Света, ты хочешь научиться играть?» И я, замирая от предвкушения нереального счастья, радостно закивала.
Он проверил у меня слух и начал учить музыке . Учил он меня бесплатно, требуя ежедневно разучивать заданное не меньше часа.
И я через пол года, к удивлению окружающих, заиграла лёгкие «пьески» и «полонезы».
Иногда Мама сама приезжала за мной в субботу после уроков. Мы не спеша обходили всех учителей. Повздыхав с Анатолием Ивановичем над моей рассеянностью и несобранностью, мы спускались в актовый зал и я играла ей на фоно выученную пьеску. Потом обязательно шли к Семену Михайловичу в его класс и он расхваливал мое последнее сочинение, потом заходили в библиотеку за моей подружкой Машей Завалко и , если она соглашалась, ехали вместе с ней на троллейбусе (5 остановок) к нам домой.
***
Маша пришла к нам в интернат в 9-ом классе. Новенькая была совершенно особенная - грустная красивая девочка с трогательной родинкой на верхней пухлой губе.
Месяц до этого у нее умерла мама и Маша медленно выходила из стресса.
Конечно же, в нее влюбились все мальчики в классе. Она хорошо и легко училась по всем предметам и писала потрясающие стихи, которые хвалил даже Сем. Мих. !
Наши с Машей кровати в спальне стояли рядом и мы с ней крепко подружились. Меня в ней восхищало всё - как чуть картавя, она выговаривала «Р», как уверенно отвечала на уроках, молча выходила из спальни, не отвечая на «колкости» девчонок , тихо читала нам с Бочей свои стихи про маму, как замирала иногда, глядя в окно и крутила пальцем кончик косички.
Она со временем оказалась насмешницей и хохотушкой. Безотказно помогала всем , кто просил помочь в учебе, но девчонки ее недолюбливали, завидуя, конечно!
А потом как-то нелепо понеслась у нее жизнь! По - настоящему способная, она сразу же после школы поступила в педагогический институт на литературный факультет и сразу же «пропала» - мы не могли ее застать ни в общежитии, ни возле института после лекций и около года о ней ничего не знали.
Говорили, что случилась у нее какая-то несчастная любовь, и она бросила учебу в институте.
Через год она неожиданно появилась у нас дома. Какая-то чужая, ( изменила даже имя и фамилию - стала Мариной Завалковой) сильно повзрослевшая, худая, с накрашенными глазами и губами.
Они с Мамой курили в коридоре на лестнице и о чем-то говорили. А когда Машка ушла, Мама сказала: «Как будет жаль, если Маша не одумается! Ведь столько ей богом дано! Но вы ее не трогайте - она все равно сделает как захочет.»
Вскоре Машка вышла замуж за паренька - студента из политехнического института Виталика Петрушу. Он был худенький , с больной кистью левой руки, но у него были такие невозможно красивые глаза, что было понятно - у них с Машкой «неземная» любовь.
« Молодые» снимали комнатку на окраине города и мы стали ходить в гости друг к другу, общаться и я с Виталиком весной забирала из роддома Машку с маленьким сыном. Помню, я так была потрясена значимостью этого события, что сочинила стишок и пошила сама несколько распашонок их малышу.
Потом они уехали в маленький шахтерский городок, куда Виталика направили на работу после окончания института, родили еще одного сына и как-то «пропали» надолго. 20 лет спустя Маша оказалась проживающей там же, но уже без Виталика с подросшими сыновьями. Работала сначала библиотекарем в местной школе, потом закончила - таки заочно пединститут, преподавала русский язык и жила с каким-то шахтером- инвалидом. Тут следы ее потерялись навсегда. А жаль! Я скучала по ней. .
***
Каждую осень (а иногда в мае) недели на две отодвигались занятия и старшие классы ездили в село помогать колхозникам полоть кукурузу, собирать картошку, арбузы или яблоки в саду.
Мы ехали туда как на праздник! Спали на матрасах в сельском клубе. Работали в поле до обеда –добросовестно выполняли « норму». Потом купались в речке, загорали, играли с мячом и ходили все довольные и веселые. Вечером кино или танцы под присмотром учителя.
Пользы от нас колхозникам, я думаю, было мало. Но нас сытно кормили в сельской столовой и обратную дорогу домой мы ехали в кузове грузовика на мешках с заработанной картошкой или арбузами, пели песни и хохотали всю дорогу.
Всё, что заработали - сдавали в школьную столовую. Тогда это было нормально - бесплатно потрудиться для родного коллектива или города или страны и это наполняло наши юные сердца гордостью.
Один Анатолий Иванович ( наш «классный») не разделял наше веселье. Он ходил за Дубинцом по полю, подбирая кукурузу, вырванную вместо сорняков, и чуть не плача кричал Вовке, где-то далеко впереди размахивающему тяпкой: « Шо ж ты, бисов син, кукурузу губишь? Сорняки все ж на грядке оставил, подлюча твоя душа!» Вечером он ходил озабоченный, хмурил белесые брови, ни на минуту не упуская из виду Ваську Хмеленко с Киселевым и тропинку к совхозному магазину. Перед сном бдительным дозором обходил территорию под нашими окнами и прислушивался.
У него была кличка «Солома», наверное из-за лохматых белесых бровей, а может быть из-за фамилии Сенников. Было ему в то время лет 45. Он был мужик не злой, но какой -то скучный. Из под бровей «домиком» изучающее смотрели светлые глаза - «буравчики». Он редко улыбался и при разговоре одну руку держал в кармане, а ладонью другой резко резал воздух, помогая своим словам.
Во время урока он что-то скучно рассказывал нам по теме или писал за столом. В классе стояла «рабочая» тишина - каждый занимался своим делом.
Мы с Машкой читали библиотечные книги. Боча помогала кому-то решать домашнее задание по математике или по физике. Тихая Галя Шашкова вышивала платочек, Неля Арифметчикова делала Любе М. маникюр. Мальчишки на задней парте играли в шашки - все с молчаливого согласия Соломы старались соблюдать главное условие - не шуметь. Ближе к концу урока Ан. Ив. поднимал голову, задумчиво смотрел на тихо копошащийся класс и грустно вздохнув, спрашивал: « Евгэний, може ты нам розповишь ( расскажешь), як Т.Г. Шевченко в своих творах(произведениях) освитыв тяжку долю украинськых селян. А мы послухаемо.»
Небольшой, крепкий, «башковитый» Женька Нечволода неохотно отрывается от «Занимательной математики» Петерсона, встает, в знак протеста громко стукнув крышкой парты, и медленно переключаясь на украинский язык, отвечает: « Т.Г. Шевченко в своих творах хорошо освитыв тяжку долю украинских селян.» И немного помолчав, добавляет - Вин(он) мий улюбленный пысьменнык.(писатель)»
Анатолий Иванович безнадежно смотрит на Женьку и устало говорит: « Сидай вже, та давай щоденник» ( дневник).
Женька мигом оживает и под смешки и хихиканье класса бежит за заработанной «тройкой».
В конце каждой четверти мы писали твир( сочинение) по изученной теме. Все открывали учебник и списывали цитаты и чужие мысли в тетрадь.
Но Дубинец никогда не учил укр. язык и списывать , как все не желал. Жалко и смешно было наблюдать как бедный Солома вылавливал его в течение нескольких дней и, меняя интонацию, просил: « Володымыр, напыши твир, ну шо ты за людына така ледача( лодырь)! Ось тоби зошит та оливець, напиши и я батькив не буду чипати! ( Вот тебе тетрадь и карандаш, а я не буду тревожить родителей)»
Но настоящее веселье начиналось, когда Солома зайдя в класс, напряженно помолчав, осторожно объявлял: «Сьогодня мы продовжуемо працюваты (работать) над життям та творчистю великого украинського пысьменныка Павла Грыгорьевича Тычины».
Все сразу оставляли свои дела и с удовольствием принимали участие в обсуждении «велыкого» Тычины. Отрывки из его «велыкых» творений «Тракторыстка» и «На майдани» знали даже Дубинец с Киселевым. «Анатолий Иванович! - тянул руку Алешка Федоров. Я стих выучил!» Солома, предчувствуя подвох, внимательно смотрит в честные глаза Алешки и … решается: «Розповидай,(рассказывай) Алексей, а мы послухаемо.» - И под смешки приятелей Федоров медленно идет к доске . Закатив к потолку глаза, чтобы раньше времени не рассмеяться, он громко с выражением декламирует последние строчки « Трактористки» - «…В поли трактор дыр – дыр - дыр. Мы за счастье , мы за мыр!»
Он довольно поглядывает на развеселившийся класс и собирается продолжить . Но Анатолий Ив. с ненавистью глядя на Федорова, прерывает его выступление. - « Ну и подлюча ты людына , Алексей! - «А шо я ? - искренне удивлялся тот - я ж учил! Вы Серого спросите. Он тоже учил».
Всегда спокойный и невозмутимый Вовка Серый , не дожидаясь приглашения, встает из-за парты и выбросив вперед руку , декламирует: « Дайте мэни кырпычину - я убъю Павла Тычину». Класс лежит от смеха. Молча, как всегда кривит губы в усмешке Толик Ц.
Я вот понимаю сейчас, что не виноваты мы были, издеваясь над бездарным писателем и нашим «классным». Ну, не было в преподаваемой нам украинской литературе ни крупицы таланта! Какая-то скукотища про «бидных та знедоленных» и примитивная трескотня советских авторов про «ридну партию», которая даже нас - учеников строгой советской школы вдохновляла на насмешки и потеху.
Бедный Анатолий Иванович нянчился с нами последние 3 года учёбы, добросовестно воспитывая нас «строителями коммунизма». Любимыми его методами были длинные воспитательные беседы «один на один» в пустом классе или осознанное заучивание тезисов строителя коммунизма на диспуте типа «Внешний вид строителя Коммунизма»... Если кто-то не знал урок, плохо дежурил или нагрубил, Ан .Ив. ставил нарушителя к стене перед большим плакатом, на котором большими красными буквами были написаны « 12 правил юного строителя коммунизма» и предлагал громко прочитать первый пункт.
«Юный строитель коммунизма обязан соблюдать правила общественного порядка» - бубнил наказуемый. «Выполняешь ли ты это правило?» - строго спрашивал Анатолий Иванович .
Тут уж не выдерживал и «включался» в воспитательный процесс Степа Ильин ( он, кстати, стал потом директором большой школы в районе) . - « Анатолий Иванович, я лично такого в коммунизм не возьму!» - кричал он «на полном серьезе» с последней парты. «Давайте его накажем и отправим на перевоспитание к капиталистам - пусть там помучится!» - поддерживал дружка Вовка Серый .
Класс заметно оживлялся и включался в игру. Не давать ему добавки в столовой!» - сурово предлагала Люба. Г. – «Это что же до конца года?» хихикали девчонки. - « Да вы что? Так же загнуться можно!» . « Ну ладно, как только коммунизм построим , - тогда сразу можно и добавку» - смягчала приговор Лида Кузьмина. Усмехался и как всегда отмалчивался Толик Цуканов. Предложения сыпались со всех сторон . «Солома», предчувствуя «большой базар», начинал нервничать и ,перекрикивая «голос коллектива», подводил итог: «Так! Дебаты закончены. Собираемся на ужин.»
Сборы были недолги. Кормили нас хорошо. Никто не уходил из столовой голодный. Если «растущему организму» было мало порции на столе, всегда можно было на кухне попросить тарелку супа или борща , оставшегося с обеда или тарелку теплой каши с соленым огурцом или еще один стакан чая с «лишней» булочкой. Даже такое редкое , всеми любимое и очень «трудоемкое» блюдо, как вареники ( это же сколько их нужно было налепить на 550 едоков!) - вполне возможно было получить «добавку», если не зевать и прийти первыми на ужин.
***
Интересно, как Смолов умудрялся содержать в порядке огромное хозяйство, одевать, обувать, а главное сытно кормить в те трудные времена 500 ребят из бедных семей ?!
Наверняка не давал воровать сотрудникам. Он был строгий человек, бывший военный, потом преподавал в одной из школ укр. язык и потом был каким-то партийным начальником в нашем городе . И уже уйдя на пенсию, взялся за руководство огромного интерната - самого большого в области.
Смолов лично принимал новые учебный и спальный корпуса, подбирал оборудование, пед. коллектив, кадры в столовую, бухгалтерию, завхоза, садовника, врача…
Рядом со школой был выстроен жилой дом для сотрудников интерната . Представляю, как люди держались за работу в интернате - в те годы основная часть советских граждан жили в «коммуналках», как мы с Мамой. Каждую весну мы на уроках труда работали в саду и огороде - сажали, пололи, белили известью деревья, копали, собирали мусор, красили забор…
В тёплом сарае в углу сада у нас даже жили куры и 2 свиньи, но нас к ним не допускали ( к счастью).
Открыв тяжёлую входную школы, мы сразу попадали в тепло и знакомый уют жилого дома, где всегда пахнет какой-нибудь вкусной домашней едой . Дежурная нянечка у входа давала звонки с урока на урок, знала всех по именам, следила, чтобы не несли грязь на обуви в помещение, не выбегали раздетыми в мороз и помогала младшим разобраться с верхней одеждой в раздевалке.
Каждую осень нам меняли на новую всю одежду: простенькие байковые пестрые халатики, школьную форму, чёрный и белый ситцевые фартучки, нижнее белье, обувь, пальто и куртки. У девчонок всегда переживания, чтобы у форменного платья был круглый стоячий воротник, на который можно пришить белые кружева - последний «писк » моды.
Лет до шестнадцати девчонки носили под платьем шаровары из чёрного сатина. Позже мы поняли какое это было уродство!
Спешила как – то за нами по коридору учительница истории, Мария Яковлевна по прозвищу Марьяша. Обдавая загадочным запахом духов, она вдруг остановилась, улыбнулась своими ямочками и очень мягко, по – дружески, посоветовала: « Вы, девчонки, такие красотки! Зачем же вы свои ноги закрыли этими жуткими штанами!? Вы же будущие женщины! Я очень вас прошу – снимите сейчас же!»
Мы сразу ей поверили, как бы посмотрев на себя со стороны. Ужаснулись и , как по команде, сняли эти арестантские штаны.
После этого разговора некоторые девочки стали даже носить капроновые чулки - очень непрочная и дорогая по тем временам вещь женского туалета.
Я, аккуратно зашив тонкой ниткой дырочки, с удовольствием донашивала старые мамины капроновые чулки и мне завидовали девочки из совсем бедных семей. У них в деревнях и посёлках, где работая в поле, на ферме или в огороде, женщины носили толстые простые чулки и грубые мужские сапоги – какой уж тут капрон!
Я помню, как однажды Женька Нечволода, получил новое, длинное до пят пальто, взял ножницы и , не долго думая , отрезал низ до желаемой длины . А девчонки в мастерской аккуратно его подшили. Каким-то образом узнал об этом Смолов. Это было такое Ч.П.(Чрезвычайное Происшествие ), что собирали школьное собрание, приезжала корреспондентка из городской газеты и Женьку чуть было не исключили из школы «за порчу государственного имущества»! Дисциплина в интернате была строгая. А может быть благодаря ей и был порядок?
***
Много лет спустя мы с Семёном Михайловичем, оказались живущими в одном городе за тысячи километров от Донецка, в Израиле. Я часто проходила мимо дома, где он жил. Вечерами он сидел на лавочке - старенький и очень больной и сам с собой играл в шахматы .
Я присаживалась «на минутку» и мы вспоминали наш интернат: « Ох, Смолов нашей кровушки попил!» - как всегда улыбаясь глазами из под очков, рассказывал Семен .Михайлович. – Дисциплина у него среди работников была «железная», как в армии. Боялись его все и слушались беспрекословно. Не любил подхалимов, вранья, воровства и беспорядка. Но никаких споров, оправданий, никакой инициативы и «современных веяний !». Никто никогда не опаздывал и выполнял все от «А до Я» . В учебный процесс никогда не лез, но все мы у него были вот где!» - сжимал Семен Михайлович кулак здоровой руки и смеялся хитрыми глазами в белых ресницах.
***
По вторникам и пятницам два последних урока были уроками труда. Мальчики работали в столярной мастерской , а девчонки учились шить. В большом теплом подвале стояли 10 швейных ножных машинок, огромный раскроечный стол, а за ним ждала нас полная спокойная Наталья Дмитриевна - (когда-то портниха элитного ателье в центре Ленинграда), выучившая нас всех шить.
И неряху Люду М. и непоседу Машку Галушко, и флегматичную Нину А. и меня - неумеху. Удивительно терпеливая и старательная женщина была! - « Света, если ты не научишься пороть, ты никогда не научишься шить. Не спеши рвать нитку, ищи конец и тяни от себя.» - И заставляла меня переделывать еще и еще раз. Хорошо кроить и шить я так и не научилась - не хватало терпения, но умение перешивать, латать и строчить меня в жизни часто спасало. Сколько перешила я одежек своим детям, внукам , приятелям, соседям, знакомым!….
В последнем классе даже, я помню, по ее выкройкам мы пошили нашим мальчикам из мягкого вельвета брюки и курточки и заработали себе отличные оценки по труду в «аттестате».
Мальчишки тоже многое делали для школы: ремонтировали парты, вешалки, мастерили лопаты для очистки снега, лавки в спорт. зал , чинили стулья в актовом зале….
Мария Яковлевна - «Марьяша» наша любимица, в класс обычно вбегала. Румяное лицо всегда улыбается, шелестит красивое платье, приятно пахнет духами. Мы ее любили за веселый, легкий нрав и за то, что она не любила ставить «2» даже Киселеву и всегда молчащей Куликовой ( не помню, как ее зовут). Стоит бедняга Куликова у доски и «тонет» и Марьяша бросает ей «спасательный круг: « Ну, ребята, выручайте товарища, задайте ей вопрос по теме» . Тут, конечно, лес рук. Выше всех руки Дубинца, Федорова , Вовки Серого. Но Марьяша знает, что эти «хохмачи - эрудиты» спросят у несчастной Куликовой что-нибудь про эпоху Нерона и делает правильный выбор - «Бачурина! - И сердобольная Боча, не отходя от темы, интересуется, за что народ любил Цезаря? Куликова оживает и шепчет: «За то, что он был хороший царь» …
Еще помню нашего физика Михаила Ивановича - худого, щуплого человека , необыкновенно доброго и терпеливого.
Он никогда на нас не кричал и так понятно объяснял урок, что я даже кое-что запомнила из учебника « Физика 8-11 классов». А вот математика так и осталась сложной для моего гуманитарного ума , хотя я перестала ее «бояться» и получала вполне заслуженную «три».
***
В 10 классе ушел из интерната Миша Шустер - его из –за ершистого характера невзлюбили девчонки, и дразнили «жидом» .
Пришли два « новеньких» - Лёша Федоров и Лёня Прилуцкий.
Леня - худенький , вспыльчивый, чем-то похожий на воробья. Учился неплохо, первое время держался настороженно, дружил только с Лёшей и я долго не замечала его внимательных взглядов на себе, пока он не написал мне записку «Давай дружить» .
Я посовещалась с Бочей и с Мамой и решила согласиться. Была я настолько наивна и неискушенна в этих делах, ( да и Лёнечка тоже), что мы с ним даже не поцеловались ни разу! Я честно занимала ему место в зале на разных собраниях, концертах.
Сперва очень стеснялась, а потом стала привыкать к его присутствию рядом во дворе, в саду, на переменке в коридоре, в классе вечером… Помню, как он огорчился, когда я 1 сентября в последнюю нашу школьную осень явилась коротко подстриженной, оставив в парикмахерской свою толстую косу – очень хотелось выглядеть взрослой.
« Зачем ты это сделала?» - изумленно прошептал Леня. и смотрел на меня грустно и удивленно.
***
А с Алёшей Фёдоровым была у меня целая история!
У него не было родителей и он жил со своим дедом в селе под Одессой. Когда дед тяжело заболел, Алёшу отправили в наш интернат . Парень он был веселый, компанейский, с хорошей улыбкой на скуластом лице и как-то быстро вошел в компанию мальчишек . Девчонки к нему осторожно присматривались, гадая - какая из нас ему понравилась?
Он - таки выбрал среди нас себе будущую жену. Но это было потом , уже во взрослой жизни. А тогда, после зимних каникул, в школу на имя директора пришел денежный перевод и благодарственное письмо. В нем какая-то молодая пара благодарила наших педагогов за то, что они воспитали такого благородного человека, как Алексей Фёдоров. Оказывается, когда Алёшка возвращался после каникул в интернат, на вокзале в Одессе он стал свидетелем того, как у этой пары украли все вещи и деньги. Они остались ночью на перроне с маленьким ребенком на руках, совершенно не представляя как добраться домой в другой город. Алексей купил им билет за деньги, которые ему дал до лета дед и оставил адрес интерната, если захотят вернуть долг. Письмо зачитала завуч на общем школьном собрании и Федоров какое-то время ходил «героем дня», сильно смущаясь от любопытных взглядов и хвалебных речей в свой адрес.
И вот сижу я как-то после ужина на диване в длинном
Этот проходной коридор соединял учебный и спальный корпус и был приспособлен под зону отдыха. Со стороны огромных, до пола окон росли в горшках цветы, лежала длинная ковровая дорожка и стояли мягкие диваны. В последний наш школьный год даже поставили маленький телевизор.
А напротив, за низкой перегородкой вдоль стены шел, бежал, мчался, проходил туда и обратно многочисленный интернатский народ.
Шел мимо Фёдоров. Подошел ко мне и сел рядом. Что-то спросил, я ответила и ….мы проговорили часа три. Я сперва немного волновалась - впервые в жизни я так интересно разговаривала с одним из загадочных существ противоположного пола. Интересно же!
Алёша тоже, наверное, испытывал нечто подобное. Мы что-то рассказывали о себе, засыпали друг друга вопросами, спорили и не заметили, как просидели …до 12 часов ночи.
Уж не помню, почему меня не позвали девчонки, обнаружив перед сном мою пустую кровать? В коридоре был притушен свет и поэтому нас не заметил бдительный Анатолий Ив., уходя домой.
И вдруг неожиданно мы увидели , что в двух шагах от нас за диваном стоит наш сторож дядя Гриша и, опираясь на свое ружье, наблюдет за нами. Наверное, он давно так стоял, дожидаясь от нас каких-то более активных действий. Мы испуганно замолчали и уставились на него. Дядя Гриша разжал уста и сказал хриплым, прокуренным голосом: «Шли бы вы спать, ребята! Успеете еще обжиматься по кустам.»
Мы с Лёшкой , конечно, страшно возмутились - почему обжиматься и где он увидел кусты? - но вскочили с дивана и разбежались по своим спальням.
На следующий день после уроков меня и Алексея вызвал к себе в кабинет Смолов. Для меня это было таким шоком, что я начисто забыла как он вел допрос. Запомнилось только состояние «холодного ужаса» от того , что меня подозревали в чем-то стыдном, грязном и гадком. Мы что-то пытались объяснить, но, наверное, нам не поверили и всё превратилось в нелепый, раздутый из ничего скандал. Учителя, работники столовой и бухгалтерии поглядывали на меня с любопытством.
Девчонки осторожно спрашивали : «Это правда, что «ничего» не было?» А я бегала в умывальник и ревела от обиды. Поверили мне только Боча и Машка. Нас с Алёшей пытали вопросами, разбирали на педсовете, на комсомольском собрании, и вызвали мою Маму к директору.
Она вышла из его кабинета смущенная и какая-то удивленная. Мы сели с ней на стульях в пустом актовом зале и я, плача от обиды и несправедливого обвинения, все ей подробно рассказала.
И моя самая лучшая в мире Мама сразу мне поверила. Улыбнулась, вытащила носовой платок и, пока я сморкалась и утирала слезы, переплела мне косички и мы пошли знакомиться с Лёшкой.
Потом Мама еще раз зашла к Смолову, о чем-то с ним говорила, и нас оставили в покое.
А Фёдоров в 11 классе закрутил школьный роман со Светой Задорожней . Она сперва немного ревновала меня к нему, но так как я не давала повода, мы с ней подружились на всю оставшуюся жизнь . Моя симпатия к Алёше, к счастью, так и не переросла в любовь.
Уже после того, как мы окончили школу, из Германии, где Алексей служил в пограничных частях, Свете - его невесте приходили каждую неделю письма и в каждом обязательно был вложен листок для нас с Бочей - со смешными рисунками и словами.
Потом они со Светой поженились и прожили в счастливом браке лет 20. Вырастили чудесную дочку Алиску.
Но Алексей, как и большинство военных выпивал, потом запил серьезно и они развелись.
***
Нам ни дома, ни в школе никто никогда не объяснял отношения полов. Я к 18-ти годам смутно догадывалась о тайне зачатия и по простоте душевной стеснялась спрашивать об этом Маму.
Это в какой-то степени тормозило мое взросление . Стыдливость и застенчивость были сильнее естественного любопытства. Очки с толстыми стеклами добавляли мне комплексов собственной неполноценности. И уже после школы при знакомстве с мальчиками я была так ужасно «зажата « и смущена, что отбивала у них охоту продолжать отношения.
Первую и единственную лекцию о гигиене девушки и немного о беременности ( не задевая интересную тему «зачатия») нам прочла школьная медсестра после потрясшего всех нас события: самая тихая девочка в классе Галя Ш. не вернулась в школу после зимних каникул и в марте родила дочку.
Её тётка приезжала в школу забирать Галины вещички и растерянно жаловалась Анатолию Ивановичу : «В июле вернулся из армии сын соседки . Я ведь с них глаз не спускала. Только на лавочке и сидели. И вот на тебе!»
***
В 10 классе наши мальчики с Михаил Дм. организовали музыкальный ансамбль. Школа выделила деньги и были куплены ударные, гитара и труба. Я все репетиции подыгрывала им на пианино несложные аккорды.
Но в торжественный момент, когда наш квартет вышел на сцену на каком-то школьном празднике, я опозорилась. Села в жутком волнении за инструмент и с ужасом поняла, что не помню ни одного аккорда. Я сняла холодные руки с клавиш и убежала со сцены.
И еще много лет патологически боялась быть у публики на виду, совершенно терялась на виду.
Сначала долго привыкала к учительскому месту у доски перед классом, потом уже проще стало вести родительские собрания , а уж в пионерских лагерях я одна могла час – два общаться с полным залом расслабленных и возбужденных на отдыхе пионеров - разучивать с ними песни, речёвки, играть в игры, в загадки - «держать зал» .
А однажды я нечаянно попала даже на настоящую сцену театра. Но это все было потом, в моей взрослой жизни.
А в интернате было затянувшееся детство - готовый стол и дом, знакомый и понятный, как большой муравейник, чем-то похожий на летний п\лагерь «Ястребок». Спокойные доброжелательные педагоги, друзья, интересные (и не очень ) уроки, наша с Бочей вторая парта у окна, книги, школьные праздники, соревнования, поездки в колхоз, вечера в нашем классе , наши 7 столов за колонной, у высоких окон в уютной столовой , с вкусными запахами и картинами на стенах. Большие в красивых рамах натюрморты в столовой рисовал наш главный повар. Была какая-то уже забытая мной история , каким образом этот экзотический человек попал в интернат к Смолову . Толстый , со шкиперской бородкой и тельняшкой под белым халатом, видимо, бывший кок, он не только вкусно готовил и неплохо рисовал, но играл на школьных вечерах на гитаре и умел показывать фокусы.
***
Средина 60 – ых годов в СССР потом будет называться «оттепелью», (когда с весной всё тает и обновляется).
Тогдашний наш глава государства Никита Сергеевич Хрущёв в 56 – ом году в своём докладе на 22 съезде партии рассказал всему миру о том , что все 27 лет правления И. В. Сталина весь советский народ, оказывается, обожал и преклонялся самому кровавому в истории человечества диктатору, сгубившему в тюрьмах и лагерях миллионы своих граждан - обыкновенных работящих людей и «выкосил весь цвет русской нации - интеллигенцию». Он ограбил, расстрелял без суда и следствия и разбросал по тюрьмам крепких хозяйственных мужиков из деревень вместе с их семьями, использовал рабский труд невинно осуждённых граждан на «стройках века», разорил семьи и целые народы, проживающие на территории СССР, обездолил сотни тысяч сирот, посеял в людях стойкий страх, извратив само понятие о морали, чести, справедливости и милосердии, укоренив беззаконие и беспредел. Я даже не берусь перечислить все его злодеяния. Это был какой – то невероятно гениальный злодей 20 века!
Доклад Хрущёва был, как разорвавшаяся бомба. После него со страниц газет, журналов и книг, по радио и с экранов телевизора хлынул такой поток ранее секретной информации о «культе личности» Сталина, о времени его правления, о его соратниках, о его методах и системе, о невинно загубленных жертвах террора, о пытках и злодействах службы безопасности - «НКВД», о «железном занавесе», скрывающем от советских граждан весь остальной мир, что учёные и политики, философы и писатели не только нашей страны, но и всего мира ещё много лет потом спорили и удивлялись, писали и разоблачали, изучали и черпали сюжеты для своих статей и произведений.
Как в сказке «О голом короле», все вдруг увидели, что «король – то голый!»
В моей голове никак не укладывалось - как мог этот человек целых 27 лет держать в таком страхе и преклонении многомиллионный народ? Неужели ни один взрослый человек не понимал, что происходит в стране? Почему никто не возмущался? Не возражал, не защищал себя? Что, все эти миллионы людей полные кретины, дураки, безропотные, слабые рабы, прославляющие своего господина? Ведь не было на него даже ни одного покушения!
А как же Ленин? После скандального разоблачения «культа личности», вся неистраченная любовь и обожание народа перешли на другого нашего вождя - В.И. Ленина – « скромнейшего», « добрейшего», « мудрейшего», «интеллигентного и справедливого», короче, «самого - самого», так рано умершего от «переутомления и вражеской (конечно же еврейской) пули». Это уже потом, много лет спустя народ с изумлением узнал, что и этот «великий и мудрейший» тоже был жестокий фанатик, дорвавшийся до власти.
Когда мне было 15 – 16 лет, я пристала с вопросами на эти политические темы к своему учёному дяде – коммунисту - преподавателю истории КПСС в « Институте марксизма – коммунизма».
Интересно же! Витя, помню, очень удивился, что меня интересуют эти вопросы и попробовал даже мне кое – что втолковать: «Во – первых, сядь, не вскакивай, слушай внимательно и не задавай глупые вопросы!
Сталин – диктатор. Умный, хитрый, жестокий. Он гениально решил проблему, как держать в подчинении огромную страну. С одной стороны - маленькие послабления и радости для народа ( чтобы любили), воспитание с детства трудолюбия, послушания, фанатичной веры в коммунизм и любви к вождю. С другой стороны - вечный страх человека быть наказанным и уничтоженным за инакомыслие и за любое непослушание».
Я сижу тихо с «открытым ртом», слушаю с интересом и Витя рассказывает мне про нарушение «презумпции невиновности», про то, как страх за свою жизнь и за жизнь своих близких делает человека слабым и беспомощным.
- « А Ленин – это другой вопрос! - резко переходит Витя к ответу на мой второй вопрос - У него были другие обстоятельства и планы. Не слушай всех подряд. Вот когда прочтёшь его труды – тогда и поговорим!»
Чтение трудов В. И. Ленина была непосильная задача для моих мозгов. Второго разговора с Витей так и не случилось и с личностью второго нашего любимого «вождя и учителя», в последующей своей жизни я пыталась разобраться сама.
***
В начале правления Хрущёва стали разрешаться выставки странных, непонятных (лично мне) скульпторов и художников - модернистов, абстракционистов, кубистов, импрессионистов, появились интересные новые радиопередачи , спектакли, кинофильмы…
В толстых, когда – то скучных журналах стали печатать рассказы новых и ранее запрещённых интересных авторов - В. Аксёнова, А. Рыбакова, Ч. Айтматова, А. Солженицына, стихи Е.Евтушенко, А. Ахматовой, М. Цветаевой, Пастернака, Д. Самойлова, Вознесенского … На них записывались на очередь в библиотеке и зачитывали «до дыр».
А какие песни распевала вся страна! Даже сейчас, 45 лет спустя - они главные шлягеры современной эстрады ( слегка подделанные под современность). Была такая обожаемая всеми много лет композитор Александра Пахмутова. Большинство любимых песен, поющих с эстрады, на торжествах, за семейным столом, у костра в тайге, на детских праздниках сочинила именно эта, ничем не примечательная внешне, маленького росточка женщина, похожая скорее на стареющую девочку.
Мы были ещё школьники тогда и жили в провинции, но тоже ощущали этот свежий ветер «оттепели» : читали, что удавалось достать, знали наизусть все модные песни, всех ведущих артистов кино и многих режиссеров, не пропускали ни одного нового фильма, гордились советскими учёными, героями труда, спортсменами…
А уж когда в - 61- ом году полетел в космос Ю. Гагарин - это было всенародное ликование!
В огромной (250 миллионов человек) стране остановились почти все фабрики, заводы, учреждения, школы , институты… - ВСЁ! Народ, кто только мог двигаться, вышел на праздничные демонстрации и митинги, чтобы порадоваться всем вместе, как в день Победы в 45 – ом году! Всех людей распирала гордость за свою страну, за то что в этот таинственный и непонятный КОСМОС вырвался именно наш русский парень ( да и не могло быть иначе!) и на веки вечные прославил нашу страну!
Я помню, у нас в школе в актовом зале даже появился новенький телевизор и весь интернат несколько вечеров подряд собирался у маленького экрана (20 \ 20см.) , чтобы ещё разок убедиться, полюбоваться, порадоваться….
***
Стали возвращаться на родину не прижившиеся в чужих странах эмигранты.
Почему-то вспомнились « дети Джамирзе». Приехала в Донецк (почему не в Грузию?) многодетная грузинская семья Джамирзе - эмигранты – возвращенцы из далекой Америки - в то время загадочной и совершенно незнакомой нам страны. Конечно же, 5 из них школьников сразу же взял к себе наш интернат на полное государственное обеспечение. Весь интернатский народ сердечно принял «джамирзят» , замученных тяжелой долей в « загнивающем капиталистическом мире». Я помню старших - Сафика и Бимбу. Вполне миролюбивые ребята были. Они так смешно говорили по-русски, зато по - английски у них консультировалась наша учительница - англичанка.
Так они все и воспитывались в нашем интернате, каждый год пополняя 1-й класс. А старшие еще успели бесплатно выучиться в институтах. Они получили несколько новых квартир в новых микрорайонах Донецка.
А потом уехал в родную Америку Сафик. Неплохо там устроился и все семейство с подросшими детьми уехало вслед за ним.
Мы, воспитанные в духе патриотизма и гордости за нашу самую справедливую и счастливую страну в мире, дружно возмущались этим «нечестным поступком» грузинского семейства. Сейчас я понимаю - уехали они из – за каких – то своих планов, хорошо, наверное, взвесив все «за» и «против», и почему не взять, если дают. Да и сама я уже к старости оказалась в похожей ситуации. Но это все было потом.