Выговор

Павел ПАНОВ

ВЫГОВОР

Повесть

1

  Март на Камчатке – это ещё не весна. Весной здесь в марте не пахнет… Просто это условный рубеж во времени. Что-то наподобие столбика на восточном побережье Камчатки, на мысе Африка, что условно отделяет Берингово море от Тихого океана. И ни кета, идущая осенью на нерест, ни нерпа, что охотится за кетой и треплет под водой лохмотья её сочного, холодного мяса, ни касатки, что приходят из беспросветной океанической бездны и вспарывая поверхность океана выгнутыми треугольными плавниками, гоняются за нерпой и рвут на куски её дорогую шкурку, - даже они, с их потрясающим природным чутьём, не чувствуют, что проходят здесь какую-то границу, попадают в другой вроде бы мир…
 
  Так и человек не чувствует, что с месяцем мартом наступает весна. Начало марта может угадать на разгул очередной затянувшейся пурги – и не будет ни малейшего признака, что зима закончилась и началась официальная, календарная весна.
  Однако на 8-е  Марта народ расшевелился. Не то устали с ноября жить без отдушин, не то открыточная фраза «праздник весны – Восьмое марта» - крепко засела в сознании (а весна – это окончание сезона), не то и в самом деле солнце засветило по-весеннему, но с утра мужики вдруг почувствовали праздничное весеннее настроение. Ну, может быть, не праздничное, но какое-то игривое – это точно. И всё началось с утреней связи.
 
Радист базового лагеря Артамон пришёл на связь в одних трусах. В марте по Камчатке в одних трусах не разгуливают даже отпетые бичи. Конечно, на Артамоне были полушубок и валенки на босу ногу, но он как всякий приличный человек, снял верхнюю одежду в прихожей и в комнатушку, где стояла его радиостанция, вошёл, как в баню.
 
  Был он стареющим юношей небольшого роста, длинные, волнистые и светлые волосы, кучерявая аккуратная бородка, нос курносый, да имечко бог дал – Артамон. Каждый новый человек в экспедиции некоторое время мучился от того, что он где-то видел этого человек, пока не догадывался, что похож тот на Артемона – пуделя из детской сказки.

- Ты что, Артамон, пьяный? – спросил его шепотом шеф – У нас хоть женщин нет, но это… Здесь присутственное все-таки место!
- Я пятый месяц трезвый и сам себе противный, сказал грустно Артамон. – Я за рацию сажусь и переключатели не узнаю, потому что нет разрядки. Человеку, как аккумулятору, нужна разрядка.

   Очки у шефа запотели от возмущения.
- А если трезвый, то что за вид? -  И в голосе зазвенела праведная медь.
- Проспал, - коротко ответил Артамон и задумчиво собрал в кулак свою кудлатую бороду. – Первый раз в жизни – проспал. Отсюда и вид такой. Радист может прийти на связь в трусах, но опоздать он не может.
- А почему проспал? Чаю, что ли, крепкого напился?
- Не больше обычного. Так, всякие мысли в голову лезли. Мне ведь, Михалыч, не двадцать лет, и не тридцать… Но это к делу не относится… Просто вспомнил, что завтра, то есть сегодня – Восьмое марта. В городе уже тепло, по улицам красивые бабы косяками ходят. Вот и не мог уснуть.

  Камералка занимала лучший дом в посёлке – из брёвен. Когда-то, в тридцатые годы, во времена больших путин и бешеных заработков, строился это посёлок – везли суда пароходами стройматериалы. Таскали их на берег плашкоутами, и пахло тогда на берегу по-другому – смолёной стружкой и солёной рыбой. Потом этот район закрыли для добычи; посёлок опустел, вымер и простоял до наших дней, пока не пришли сюда геологи. Отремонтировали дома, вставили стекла, выхлестанные за долгие годы бесконечными пургами, расчистили вертолётную площадку, поставили антенну, радио и стали жить. И только иногда, когда возвращался кто-нибудь из тундры и цеплял носком лыжи верхушку чёрного, окаменевшего креста или во время уборки в доме находил он в углу полуистлевшую расчетную книжку с чужой фамилией, - только тогда вспоминали, что здесь жили раньше люди…
Об этом думали спокойно: раньше жили одни, теперь другие. Раньше гоняли зимой на собачьих упряжках – теперь на вездеходах да на вертолётах, раньше здесь был начальник в полувоенном френче и диаграмма с кривой производительности на стене, теперь – сухопарый, интеллигентный шеф и на стене красавица девка на глянцевом плакате. Висела здесь и схема участка, исчерканная разноцветными фломастерами, лежали на стеллажах рулоны осциллограмм, на столах – калькуляторы, на стене – оленьи рога. Камералка. Место для работы, вечерних разговоров и официальных собраний.

   Камералка постепенно наполнялась народом. На Артамона глядели мельком – делов-то: человек в трусах посреди зимы. Не во фраке же…
- Артамон, здесь хоть и южный берег, но другого моря. Ты ничего не перепутал? – сказал Валерка Лукьянов.
- Мускулистый мужчина – лучший подарок для женщины, - высказался Семён.
- Кстати, точно – сегодня же праздник!
- С чем вас и поздравляю.
- Кончайте базар! – шикнул шеф. – Время связи.
 
   Артамон включил рацию, поправил настройку, начал:
- На связи – «Базальт-50». Вызываю «Карат-11», «Карат-12», «Карат13»!
  Отозвались сразу.
- Кто что имеет к базе? «Карат-11», я – «Базальт-50».
- С праздником, Артамоныч! С Международным женским днём! – донеслось из динамика. – Приём.
- Тебя так же, - усмехнулся снисходительно в микрофон Артамон. – Что к базе имеешь? Приём.
- У нас всё по-старому. Сводку передам вечерней связью. Вот вышел с праздником тебя поздравить.
- До связи, «Карат-11»! «Карат-12», я – «Базаль-50». Что имеешь к базе?
- С праздником, Артамоныч!
- Что к базе имеешь?! – заорал радист.
- Ничего. Приём.
- До связи.

  В камералке начали посмеиваться. Артамон погладил голые колени, задумчиво поскрёб волосатую грудь, потом снова вышел в эфир.
- «Карат-13», давайте до связи, до 18.00!
- В чём дело, «Базальт-50»? У меня, может быть, работа к вам есть!
- Диктуйте, записываю. – Артамон взял ручку, подвинул журнал радиограмм.
- С праздником, Артамоныч! – прохрипел в эфире довольный «Карат-13».
 
   Смешки в камералке превратились в откровенный хохот. Кажется, день начинался нескучно. Но Артамон обиделся. Он вскочил, вырубил рацию, прошлёпал босыми ногами к дверям, залез в валенки, накинул, не застёгивая, полушубок и вылетел из дверей, только худые, волосатые ноги сверкнули.

    В камералке занялся неспешный треп: вспоминали байки, полулегенды-полубыли из жизни экспедиции, главным героем которых выступал Артамон. К радисту геологи относились добродушно-снисходительно и в рассказах привирали немного, изображая его то простоватым и непрактичным, то непредсказуемым оригиналом. И сам Артамон, случись он сейчас в камерлаке, верно, не обиделся бы. Но Валерке Лукьянову, технику-геофизику Камчатской комплексной экспедиции, вдруг стало грустно, он незаметно вышел и побрёл в свой дом, проваливаясь в глубоком снегу. Валерка всё же чувствовал себя виноватым перед Артамоном: осмеяли мужика за глаза, обсудили как на базаре… И он решил, что сегодня вечером обязательно зайдёт к нему – посидеть, поговорить, выпить кружку-другую чаю.

   Дом Артамона стоял на самом берегу Тихого океана. Сложенный из почерневшего бруса, с крышей, перекрытой новым рубероидом, он не выделялся на фоне ослепительно белого снега, не резал глаза своей чёрнотой, как не режут их чёрные скалы. Этот дом стоял так давно, что сросся с холодным берегом, впитал в себя морскую соль и покосился так, как это было угодно земле и ветру. Артамон жил один – мало кто выдерживал его характерец. Но всего тяжелее было выслушивать его нескончаемые байки. Сам став частью геологического фольклора, он любил травить часами, часто повторяясь. Опробовав раз и навсегда одну какую-нибудь из своих историй, он не считал нужным менять редакции и мог за месяц пересказать все их по пять раз, с одними и теми же интонациями, подробностями и авторскими отступлениями.

   С деньгами у Артамона были сложные взаимоотношения – как со своими, так и с чужими. В долг он давал не считая – смятой горстью. О своих должниках забывал мгновенно, страшно удивлялся, когда ему возвращали долги, особенно маленькие. Сам он убеждённо считал, что все долги меньше червонца нужно прощать, чтобы не вносить лишнюю суету в этот мир, который и так суетен. И он прощал – и своим должникам, и своим кредиторам. Людей смущало другое – он слишком равнодушно обращался и с большими суммами. Однажды, например, он улетел в поле в чужом пиджаке, в кармане которого лежал сезонный заработок и отпускные одного из парней – около четырёх тысяч. Дело случая, что его перехватили в северном аэропорту. На вопрос «это твои деньги?» он раздражённо, как человек, выведенный из себя тем, что за ним гонятся по пустякам, сказал: «А чёрт его знает! Забери, если тебе это надо… Может, ещё надо?»

   Но однажды Валерка получил истинное наслаждение, наблюдая за Артамоном, у которого сезонный заработок лежал в кармане пиджака и давно мозолил худую грудь. Они в этот вечер оказались в одной столовой, что по вечерам называлась рестораном. В этой столовой-ресторане была музыка. Не магнитофон, не стереокомбайн, а настоящая эстрадная группа из четырёх молодых фирмачей. Играть они толком ещё не научились – это чувствовал даже Валерка, который мог на слух отличить «Ми-4» от «Ми-8», но совершенно искренне считал, что токката – это крепкий напиток, что-то вроде итальянской самогонки. Да, играть эти фирмачи явно не умели, зато отлично усвоили все кабацкие замашки: ленивое пощипывание струн – верный способ вытряхнуть лишнюю пятёрку из любителей танцев и хорового пения, громогласные объявления «наш гость из солнечного края!» - так выколачивали дополнительный трояк к уже отданной пятёрке. Знали они и десятки других способов, родившихся тогда, когда этих фирмачей и в проекте не было. Девиз у них был с юмором: «Ни ноты без банкноты». Но в тот вечер разгула не намечалось. День был рабочий, и мужики пришли согреться от дневной пурги да вместо обычной банки тушёнки съесть по тарелке жарённого мяса под названием «бефстроганов». Так что фирмовых парней ожидала в лучшем случае всё разве что кто-нибудь, по обычаю, встанет, бросит им на барабан купюру и скажет: «Заткнитесь на полчаса, поговорить не даёте…»

   Когда бряканье по струнам стало совсем нестерпимым, в проходе между столами появился вдруг Артамон. Он шёл очень ровно, «на автопилоте», и нёс перед собой в вытянутой руке дензнак, очень похожий в тот момент на флажок парламентёра. Бросив деньгу куда-то под ноги музыкантам, он коротко сказал: «Серёгу Санина», - и пошёл назад, ни минуты не сомневаясь, что заказ будет выполнен. Наверное, эти фирмовые мальчики были когда-то и в самом деле неплохими парнями и всего пятнадцать лет назад произносили слова «романтика» с теми же хорошими интонациями, что и Валерка, но годы прошли, и он говорит это слов со злостью, а они с презрение. Но песню это они знали и слаженно, с чувством ударили по струнам: «Вдвоем с Серегой мы шагаем по Петровке». Народ прекратил брякать вилками, выслушал песню внимательно, с чувством. А Валерка всё это время смотрел на Артамона. Тот сидел, низко опустив голову, и светлые волнистые волосы, в которых до старости не заметна седина, свесились ему в лицо. Дослушав песню до конца, он быстро встал и снова пошёл к эстраде. Шёл он быстро, и купюра в вытянутой руке трепетала на воздухе.

   Оркестранты заметно оживились – появился клиент, меломан, «пиджак», который платит не торгуясь. Они стояли на сцене, переминались с ноги на ногу, стараясь определить, что за бумажка в руке Артамона, но в зале был полумрак, горели разноцветные софиты, и, что он там так торопливо им нёс – зелёненькую, красненькую или, бок ты мой, фиолетовенькую, - никак нельзя было разглядеть. Но вот Артамон подошёл, четверо на эстраде разулыбались, старший доверительно наклонился к нему и вполголоса спросил:
- Ну, что тебе ещё спеть, чувак?
  Артамон недоумённо дернул плечом:
- Я же  сказал – «Серёгу Санина»! – и торопливо пошёл назад, стараясь до начала песни успеть на своё место.
- По просьбе нашего дорого друга-геолога вторично исполняется популярная песня «Серёга Санин»! – проворковал в микрофон кто-то из них.

   Второй раз песню мужики слушали вполуха, переговаривались, ходили между столиками. Валерка усмехнулся про себя и подумал, что они плохо знают Артамона. Когда парни закончили: «…уходишь счастливо, приходишь – привет», - он отложил у себя на тарелке две длинных макаронины и начал наблюдать. Артамон снова шёл к эстраде…

  На этот раз переговоры шли шёпотом. Артамон зазмахивал руками, что-то доказывал, потом полез в карман и бросил на барабан ещё несколько смятых бумажек. Наконец старший из музыкантов взялся за микрофон:
- «Серёга Санин» - любимая песня геологов. Наверное, они других песен не знают, сказал он с ярко выраженной иронией.

   И они спели «Серегу Санина» в третий раз.

  На следующий раз он сказал:
- Самая любимая песня геологов! Единственно любимая песня! – и не стал уточнять – какая.

  На пятый раз он не стал объявлять ничего, а проникновенно обратился к залу:
- Дорогие друзья! Наш ансамбль знает массу советских и зарубежных песен! Мы с удовольствием споём для вас любую из них. Пожалуйста, заказывайте! Если вдруг окажется – а это бывает крайне редко! – что мы не сможем исполнить какую-нибудь песню сразу же после заказа, то, уверяю вас, мы исполним её через пять минут – у нас есть сборники с текстами и нотами! – и он достал из-под электрооргана стопку потрёпанных книжек, потряс ими над головой.

   Народ, как повелось, безмолвствовал.
  «То взлёт, то посадка…» - уныло затянули лабухи.

  На шестой раз, пошептавшись, они применили контрприём.
- Вам, наверное, хочется танцевать, - сказал доверительно их руководитель. – Мы попробуем исполнить эту песню в танцевальных ритмах!

  И они рванули по струнам! Действительно, кое-кто вышел на пятачок перед эстрадой и начал неуверенно топтаться, примериваясь к ритму. Но когда им пришлось спеть: «…не дотянул совсем немного, не дотянул он до посадочных огней!» - танцующие стушевались и быстро разошлись по своим местам.

   В седьмой раз они отказались петь эту песню наотрез. Вот тогда зашумели в зале.
- Давайте, работайте, если вам деньги платят!

  Артамон стол рядом со своим столиком, прижимал руки к сердцу, кивал направо и налево и грозил кулаком в сторону эстрады.

  После восьмого раза Валерка сравнил две кучки макаронин на своей тарелке. Правая – куда откладывались макароны для подсчёта – была явно больше левой.
«Так я без гарниру останусь… - тревожно подумал он. – Не есть же в самом деле те макароны, которыми я вел счёт песням…»

  После девятого раза смалодушничал Гурам – шофёр с КамАЗа. Подстрекаемый своей молоденькой соседкой, он попытался заказать лезгинку. Артамон торопливо полез в карман… Появились добровольные судьи.
- У геолога больше! – объявили они через минуту. – Гурам, у тебя есть ещё деньги? Нет, занимать нельзя – это не по-честному… Ну-ка, мальчики, рваните «Серёгу Санина»!

   Мальчики сбежали с эстрады через пятнадцать минут. Оборвав песню на полуслове, старший сорвал с себя гитару, сунул её в угол и ринулся в сторону кухни. За ним гуськом побежала его команда.
   Валерка посчитал на тарелке макаронины – двенадцать штук. Дюжина. Но так как последняя песня была спета не до конца, он честно съел половинку макаронины…

  Он и не заметил, как с воспоминаниями добрёл до дома Артамона. Тот сидел на кухне, рядом с горящей печкой. Сидел в обнимку с пятизарядным полуавтоматом «браунинг» - дробовиком зарубежного производства. Сам Артамон утверждал, что полуавтомат – штучной сборки и стоит в два раза больше обычного ружья.  В комнате гремел ансамбль «АББА» - это работал на всю катушку японский магнитофон «Сони». Эти две вещи он таскал с собой из партии в партию, хотя и не был ни охотником, ни меломаном. В экспедиции знали, что других вещей у Артамона нет, и, когда он в горячке просаживал из за преферансом, мужики забирали их, слушали музыку, стреляли по бутылкам, потом всё возвращали хозяину: «Забери, Артамон, а то с тобой играть неинтересно будет».

  Валерка вошёл, осмотрелся и весело сказал:
- Ты что, Артамон, вступил на тропу войны – вооружился и слушаешь боевую музыку?
- Садись, волосатик, - сказал ему ласково Артамон, - думаю, как жить дальше.
- Это интересно, - подвинулся к столу Валерка. – Главное – новая, неизбитая тема.
- У тебя подружка в городе осталась? – неожиданно спросил Артамон.
- Спроси что-нибудь попроще, - засмеялся Валерка. – Была одна знакомая – корреспондентка с телерадио. Но это ж знаешь какой народ: всё – на лету, нынче – здесь, завтра – там.
- А у меня была, - грустно сказал Артамон. – У меня всё раньше было – и подруга, и молодость, и всё…

  Валерка молчал. Он знал, что сейчас молчание равносильно вопросу: «И куда же это всё делось?» Можно было спросить, но лучше промолчать.

- Однажды я читал книгу, - сказал Артамон. – И там было написано: «Он хотел быть дьявольским моряком: задыхаясь, пил водку, прыгал в воду шестиметровой глубины и учился ругаться». Я тоже в своё время хотел быть дьявольским геологом. К третьему курсу я умел ходить по тайге по двадцать часов в день, стрелять с бедра и ночевать в снегу. Я лучше всех брякал на гитаре и больше всех знал песен про костры. Как потом выяснилось: всё это знать и уметь не обязательно. И у меня тогда была тоже женщина. Она работала мастером на меховой фабрике и собиралась сделать дом полной чашей. Когда я принёс ей направление для работы – меня после окончания отправили на Север… впрочем, я сам напросился… она сбегала к знакомому начальнику  и договорилась, что меня оставят в городе, в каком-то НИИ, лаборантом. Но я тогда кроме той книги читал ещё и другую… И там было сказано, что лучше быть первым в деревне, чем вторым в городе. Я сказал её: «Если любишь – поедешь за мной». Она любила, но не поехала.
- Я тоже учился стрелять… - выдавил из себя Валерка, лишь бы что-нибудь сказать.
- Да? – приятно удивился Артамон, и его серые глаза посветлели. Он полез под стол, достал пачку патронов и, как бармен толкает по цинковой стойке стакан с виски, толкнул её Валерке. Потом встал, отошёл на пару шагов и по-ковбойски бросил ружьё. Валерка поймал его на лету, чётко поймал – ладонь так и впечаталась в цевьё, - отставил ногу, уперся прикладом в бедро. Он принял игру.

- Чтобы было та-та-та-та-та! – сказал Артамон. – Понял?
- Понял!

   Он быстро зарядил полуавтомат,пинком открыл дверь и выскочил на улицу. Светила полная луна, призрачно освещая снега и океан. А океан гудел в полусотне метров от дома, вздымавшиеся далеко-далеко, накатывались на берег фосфорическими полосами. Потом волна с обвальным грохотом рушилась на берег, и с шипением, с тяжёлым вздохом оттягивалась назад и вновь с хрипом и бухающим ударом разбивалась вдребезги. Дальше этого берега не было ничего – одна пустота. Нет, конечно, он знал, что за тысячи километров от него лежит Америка, но чувства соседства не было. Висела над океаном желтая луна, лежала в океане Америка, и это были вещи одного порядка.

   Валерка стряхнул с себя минутную оцепенелость, поднял тяжёлый ствол пятизарядки и, прижав приклад к боку, расставив ноги и дёргаясь после каждого выстрела и с трудом удерживая рвущийся вверх ствол. Потом он хотел собрать стреляные гильзы, которые веером выбросило на снег, но подумал, что это будет явно не по-ковбойски.
«Лестно мужику послушать, как его машина работает», - подумала Валерка, возвращаясь в дом.

- Аппарат функционирует нормально, - сказал он Артамону и деловым тоном добавил: - Я слышал: эти «браунинги» часто гильзу перекашивают, а у тебя ничего, нормально молотит.
Он осторожно поставил ружьё в угол и уже хотел сесть за стол, но Артамон снова толкнул ему распечатанную пачку патронов и упрямо повторил:
- Чтобы было та-та-та-та-та! Понял?!

  Валерка искоса посмотрел на патроны – папковые гильзы, фабричная закатка, фирменная упаковка…
- Брось,Артамоныч, чего патроны зря жечь. Да там и стрелять то некуда – один океан, а за ним Америка. Нарвемся ещё на международный конфликт.
- Да ты стрелять просто не умеешь! – радостно закричал Артамон. – Не умеешь!
- Ну, смотри, дядя! Я тебя предупредил, засмеялся Валерка, взял ружьё и вышел из дома.

   Стоя на крыльце, он осмотрелся по сторонам. Справа тянулся пустынный берег. Слева стояли старые склады рыбокомбината, полуразваленные, занесённые по крышу снегом, - по ним можно было шмальнуть для интереса, чтобы потом посмотреть, насколько кучно бьёт артамоновский полуавтомат, но кто даст гарантию, что там сейчас не шарахается кто-нибудь из мужиков, ковыряясь в старых кухтылях и обрывках сетей.
- А вон – яхта стоит! – услышал за спиной он голос Артамона. Вросшая в берег яхта с разбитой надстройкой, с остатками стёкол в иллюминаторах рубки стояла от них метрах в сорока.
Кто и когда бросил её на берегу – теперь уже не узнать. Может, кто-то из начальства рыбокомбината любил побаловаться парусом… Или шли из Петропавловска на Командоры спортсмены-яхтсмены, в очередной раз повторяя легендарные маршруты русских мужиков-первопроходцев… Кто его знает… В отряде на этот счёт ходили разные версии. Самые любопытные ползали по яхте и нашли на ней позеленевшую табличку, на которой было написано, что изготовлена на экспериментальной Таллинской судоверфи тринадцать лет назад. Сейчас левый борт у неё был проломлен, древесина сопрела и крошилась под пальцами, а белая, нарядная краска облезла, шелушилась, и днище заросло мелкими ракушками…

  «Тринадцать лет, - подумал Валерка и вздрогнул. – Чертовщина какая-то».  Яхта, мерцающая в фосфорическом свете луны, стояла с легким креном у самого прибоя, слегка зарывшись в песок, и океан, вздыхающий за ней, словно покачивал её на своих гребнях…
- Ну так что? – спросил нетерпеливо Артамон.
- Дистанция для стрельбы дробью подходящая: ближе – неинтересно, дальше – ночью не попасть, - ответил Валерка.

   Одно его смущало: корабли, они как люди, из всех вещей – больших и малых – только им дают имена. Вроде как и стрелять по ней рука не поднимается. А с другой стороны – так тоскливо догнивать на берегу, уж лучше бы потонула где-нибудь, сгорела, погибла в каком-нибудь немыслимом шторме, была бы расстреляна! Валерка вскинул полуавтомат и, вздернув приклад от бедра к плечу, начал стрелять. Брызгали щепки из бортов и рубки, с дребезгом осыпались остатки стёкол, с визгом рикошетировала от металлических частей яхты крупная – два ноля – дробь.

- Могёшь! – одобрил Артамон. – А ну-ка ещё раз!

    Он сам зарядил ружьё и протянул Валерке. Тот вскинул его к плечу, но в этот момент Артамон толкнул его сзади под колени, Валерка упал на локти, выстрелил, перекатился по снегу, выстрелил ещё раз, рывком поднялся – ударил с бедра: вскочил – выстрелил в пятый раз. Потом перевернулся на спину, вытер ладонью снег со ствола, засмеялся.

- Может, хватит? – спросил он Артамона.
- Ты думаешь, мы здесь с тобой ружьё проверяем, патроны лишние жгём? – наклонился над ним Артамон. Низко наклонился, заглянул в самое лицо лешачьими глазами и совсем уже шёпотом прошелестел: - Мы салют даём! Салют всем бабам на свете, что сейчас от нас далеко! Салют моим жидко-розовым мечтам!

   И ещё Артамон хрипло засмеялся:
- Я хотел быть дьявольским моряком! А вот и мой корабль стоит, догнивает на берегу… Валерка, - снова зашептал он, обжигая горячим дыханием, - что-то на меня нашло сегодня, но ты слушай меня, слушай… Мне сказать-то больше некому, хоть бы сын был, хоть племяш какой… Я знаю, это у тебя ещё не выветрилось – костры, романтика, паруса бригантин… Это ничего, это можно… Но дело обязательно надо знать! Дело! На одних парусах не уплывёшь… Вставай!

   Артамон торопливо зарядил «браунинг», сунул Валерке в руку:
- Вставай! За нами гонится эта шхуна! Отступаем! Огонь! На море штиль, и не избегнуть встречи! Ещё не вечер!

  И пять хлестких выстрелов ударили в темноте! Они отступали, пятясь, стреляя по очереди в неподвижную яхту, потом ввалились в дом, Артамон распахнул окно, выгреб из-под кровати груду пачек с патронами и закричал торжествующе:
- До утра продержимся!

  Пока Валерка заряжал полуавтомат, он выскочил из комнаты, громыхнул чем-то на кухне и через минуту уже подбрасывал из-за угла эмалированные миски, стаканы, кружки… Валерка, навалившись одним коленом на подоконник, хлестал их влет, и через полчаса в комнате стоял уже резкий запах сожжённого пороха, катались под ногами стреляные гильзы.
Под утро, когда патроны кончились, они ушли на кухню, оставив проветриваться комнату, и сели у остывшей печки, чувствуя страшную усталость и опустошение. Хотелось пить. Артамон сунул в чайник, прямо в заварку, кипятильник, и вскоре они глотали обжигающий чай, от которого пахло распаренными вениками.

- Эти волосатики сегодня посмеялись надо мной, - вяло говорил Артамон. – А всё потому, что знают – я в экспедиции был, есть, тут и подохну. Куда мне деваться… А мне и здесь хорошо…

   Болела голова, ныло правое плечо – отдача у полуавтомата оказалась неслабой – и слипались глаза, но Валерка слушал Артамона, вглядывался в его бледное, морщинистое лицо и старался увидеть в нём свои черты, - таким он будет через тридцать лет? И со страхом ждал, что вот-вот в лице Артамона проглянут знакомые черты, дёрнет привычноё – его, Валеркиной, - гримаской, и тогда не вернуть ничего, не изменить – покатится вторая жизнь, как машина по наезженной колее: как ни скребись, не выбраться! Скрипнула дверь, и Валерка вздрогнул всем телом – вот как, оказывается, были натянуты нервы! В дом из темноты, жмурясь от яркого света, вошёл шеф. Он молча посмотрел на полуночников, прошёл в комнату, потоптался там и вышел уже с полуатоматом. Ружьё он держал, как какая-нибудь баба их ВОХРа, под мышкой, стволом вниз. Так же, не говоря ни слова, он направился к двери.

- Ты куда это оружье уносишь? – с лёгким оттенком любопытства спросил Артамон.
- Забираю, - коротко ответил шеф. Спросонок голос его был хрипловатым.
- Так ведь личная собственность… - слабо вякнул Артамон.
- Вот поэтому и забираю. Надоело слушать, как из моей личной собственности всю ночь в белый свет палят.
- Кто это – из твоей?
- А ты мне его неделю назад в преферанс проиграл. Забыл? Пять взяток на мизере – это вам не пуп царапать, - сверкнул очками шеф.
- Я думал: ты пошутил, - сникшим голосом пробормотал Артамон.
- Какие тут шутки! Пальбу открыли на весь посёлок!
- Так мы же в сторону океана, Михалыч! – вскинулся Валерка. – Что мы, дурные, в посёлке стрелять?
- Не знаю, не видел! – отрезал шеф. – Меня только сейчас разбудили. Разбудили и говорят: «Что за бардак, Михалыч, в гости друг к другу короткими перебежками приходится ходить. А на открытых местах так и по-пластунски».
- Так в море же стреляли! В окиян! – заорал Артамон.
- Это ты им объясни. Им досюда лень дойти, дать тебе по шее да ружьё забрать, так они предпочитают по-пластунски ползать да начальников будить. Или вы уже образумились?
- Патроны кончились.

   Шеф плюнул с досады и вышел из дома.
- А сколько патронов-то было? – поинтересовался Валерка.
- Три сотни. На всю зиму готовил, - грустно ответил Артамон.
- Да… порезвились…
- Да уж… Отсалютовали Международному женскому дню…
- Пойду я, Артамоныч, - сказал нерешительно Валерка. – С утра – на работу.
- Какая работа? Ты посмотри, что на улице делается!

  А там начиналась пурга. Ветер выл на одной ноте, стонал в печной трубе, хлестал по стёклам мелким снегом. И океан гремел уже так, что его отчётливо было слышно в доме. Валерка поёрзал на табуретке, поплотнее прижал ноги к полу и почувствовал, как он мелко вздрагивает, - это сотрясалась земля от яростных ударов волн.
- Ложись у меня, - сказал Артамон. – Куда ты пойдёшь в темноте? У меня кукуль есть олений, завтра будешь, как царь варваров, - весь в шерсти.
- Ну, если как царь варваров… легко согласился Валерка.

  В комнате было холодно, до сих пор пахло стреляными гильзами. Артамон достал олений кукуль, бросил его на топчан, а сам полез в спальник, покряхтывая и что-то бормоча. Валер разделся до трико, нырнул в кукуль и, чувствуя, что его начинает трясти, свернулся калачиком. Согрелся он быстро. Олений мех щекотал босые ноги, успокаивал каким-то нутряным, звериным теплом, и Валерка быстро уснул.

   Снилась ему знакомая корреспондентка из телерадиокомитета. Она была в оленьей шапке, припорошенной морозным куржачком, в модной дублёнке и с тяжёлым «Репортёром» на плече. Перед ней стоял Артамон и теребил в кулаке свою светлую курчавую бороду. Девушка спрашивала в микрофон: «А вам никогда не хотелось сменит профессию?» - и быстро подносила его к губам Артамона. «Хотелось», - коротко говорил тот.  «Нет, у нас так дело не пойдёт, - говорила девушка и выключала магнитофон. – Вы должны быть убеждённым романтиком, преданным своему делу».

   В этом сне, по воле какого-то неведомого режиссёра, Валерке не досталось слов, и он знаками пытался показать, что Артамона лучше не убеждать, он человек упрямый. Так и крутился всю ночь этот нескончаемый диалог, лишь под конец Артамон сказал что-то путное.
Валерка проснулся и долго вспоминал волосы корреспондентки, большие сияющие глаза и нежный голосок, которым она уговаривала Артамона. Над домом вовсю бесилась пурга, размеренно и часто бился о берег океан, над головой, на чердаке, что-то скрипело и хлопало.

   Валерка открыл глаза и выглянул из кукуля. Артамон стоял у окна, переминаясь босыми ногами по ледяному полу.
- Ты чего там увидел? – спросил Валерка.
- Яхта… - хрипло сказал Артамон.
- Что – яхта?
- Яхты нет…
- Как нет? Снегом занесло?
- Нет её. Исчезла.

  Валерка вынырнул из кукуля, долго всматривался в окно. Сквозь клубящиеся облака снега иногда хорошо просматривался берег. Яхты там действительно не было. На том месте, где она стояла, сейчас бешено крутились волны. Разбитая ветрами и непогодой, исковыренная дробью, брошенная всеми давным-давно, она словно обиделась на людей и исчезла, как призрак.

- Её прибоем разбило… - неуверенно сказал Валерка.
- А может,она ушла, уплыла сама по себе? – прошептал Артамон и посмотрел на Валерку шальными глазами.



2.

  Так наступила календарная весна – месяц март, а до настоящей весны на восточном побережье Камчатки оставалось ещё два месяца. Эти два месяца они работали с жесткой уверенностью, что план сделают, геологические разрезы (или как их проще называют – «картинки») будут нарисованы на оценку «хорошо» и после сезона можно ждать премии – рублей этак по тыще двести. А пока топографы задавали азимуты, и смурные мужики из топоотряда рубили профили, ставили вешки – делили тундру на квадраты. Потом эти квадраты будут нанесены на планшеты с точностью до миллиметра, привязаны к местности, посчитаны полигоны и прочие топографическе дела, но сперва эти линии лягут по тундре, сквозь кедровый стланик и корявый берёзовый лес, и пройдут по ним парни с магнитометрами и гравиметрами, пройдут по несколько раз, запомнив и трижды прокляв с первого маршрута профиль «135», где сверху по наледи постоянно сочится вода и лыжи после этого профиля становится пудовыми… профиля с 141-го по 160-й, где осталась пепловая чернота от январского извержения Безымянного, чернота, по которой и лыжи не скользят, и пешком идти – одно мучение. Вспомнят и вскрытые ручьи, которые дымятся в морозный день, и тёплые озёра на краю участка, где зимуют три пары лебедей…

   Центр участка – тундра. Она не всегда бывает белой, по утрам заснеженная тундра нагревается. Чернильно-фиолетовая по ночам, она становится розовой ранним утром, постепенно краснеет и к полудню раскаляется добела, жжёт, опаляет морозом и ветром.
Точно так же над тундрой меняется и небо. Иногда его застилают низкие слои облаков, и вулканы, что стоят у горизонта, зарываются в их волглую серую вату и – не вечно же тянуться этим облакам! – торчит в тишине, в поднебесье, посреди белого, всхолмлённого пространства ослепительная вершина.

   Иногда эти горы – Ключевская группа вулканов – казались нереальными, слишком красивыми, словно декорация на сцене хорошего театра. Жесткие рёбра барроносов на их склонах, гигантские вмятины и чёрные скальные выходы – всё это издалека иногда напоминало детские горки, слеплённые из сырого снега. Вот эту гору действительно лепил какой-то очень большой ребёнок – загладил склоны, прихлопнул макушку и проткнул пальчиком кратер, а эту слепили наспех грубые мужские руки: вон жёсткий хребет – отпечаталась линия жизни, этот, с иссечёнными краями, - линия таланта, а тот, что теряется вдали, - линия дороги. И только тренированный взгляд узнавал, что эта черная точка на склоне горы – это прорыв Пийпа, боковой кратер, следы первобытного разгула природы, со страшными развалами синеватых, с окалиной, новорождённых глыб и камней.
Забавно было смотреть, как ветер гонит на вулканы тяжёлую, толстую толщу облаков и те, столкнувшись с горой, не обтекают её, а взбираются, вползают медленно по склону, цепляются за вершину и некоторое время слоятся над ней – плоские, матовые, мерцающие… А потом медленно, вопреки всем законам физики, сползают вниз… Медленно, сверкая влажными боками, - и каждую секунду ждёшь, что они сорвутся с тяжким грохотом вниз, сметая на пути и древние кратеры, и молодые потоки лав, и заросли кедрового стланика, и тундровые корявые берёзы.
 
  По краям участка, захватывая его почти на треть, рос лес. Здесь ставили палатки. И дрова рубили рядом с палатками, не утруждая себя дальними вылазками. Лес был смешанным – берёза да лиственница. Валили чаще листвянку – меньше возни. Узловатые – в руку толщиной – сучья становились словно стеклянные от мороза и от ударов обухом отлетали со звоном.  Листвянка хорошо кололась, и легко было, прихватив два-три хлыста у комлей тросом, оттащить их вездеходом к платкам. И черта ли с того, что горела она с треском да искрами и через месяц уже крыша новой платки была прожжёна и походила на карту звёздного неба.

  Отряды магнитки и гравиразведки работали сдельно, по извесной с детства поговорке – «как потопаешь, так и полопаешь». И топали они по тундре по двадцать пять – тридцать километров в день. В начале сезона, по вечерам, у мужиков хватало сил только на то, чтобы забраться в спальник. Потом втянулись, стали сухими и прогонистыми, как зверовые лайки, но и в середине сезона, когда по две-три недели не было пурги, а каждый день была работа, они дремали по вечерам в кухонной платке, дремали откровенно, разомлев от жары и от макарон с тушёнкой – простой, сытной пищи. Когда начиналась пурга, все отсыпались впрок, наготовив заранее дров. Просыпаясь, топили печки, пили чай, откидывали снег с палаток. Когда пурга бесилась особо по-дурному, вставать приходилось и по ночам, иначе – раздавит палатку, порвёт брезент, сравняет с сугробом. Эту работу делали машинально почти не просыпаясь. Так же, не просыпаясь, вылезет из спальника человек, когда разгорятся в печурке корявые чурбаны – колганы, раскалят её докрасна и станет под тонким брезентом на полчаса жарко, как в бане, а потом прогорит всё до белого пепла, улетит тепло, словно его и не было, и полезли, похрапывая, мужики назад привычным – в два приёма – движением. Слазит так человек за ночь три-четыре раза, а наутро не помнит ничего. Помнили обычно другое. На пятый день пурги начинало крутить судорогой мышцы на ногах. Видимо, нагрузка падала слишком резко, несколько дней всё тело ещё отдыхало, но потом начинало требовать изматывающей и уже привычной работы. Эта боль приходила, когда человеку снился один нескончаемый сон о том, как он бежит по лыжне, месит «лесенкой» снег на подъёмах, уходит вниз на затяжных спусках. И боль скручивала одеревеневшие мышцы, когда какой-нибудь кусок этих снов начинал крутиться по кругу: «лезешь – срываешься, лезешь – срываешься…» Эту боль нельзя было заглушить крепкой – в полпапиросы – затяжкой, как глушат вспыхнувшее среди ночи свирепое чувство голода, когда изработанное тело просить жрать, просит горячего мяса, жаренной с луком картошки и мягкого хлеба…

   Эту боль нельзя было заглушить трёхэтажным матюком, как глушат обычно среди ночи внезапное плотское желание, жаркое, до ломоты – оно полыхнет вдруг от какой-нибудь мелочи: вскользь брошенной фразы, некстати вспомнившегося эпизода из сугубо личной жизни или от пустяковой мысли, которая началась с того , что надо было ещё раз просмолить лыжи, а лыжи воткнуты в снегом рядом с берёзой, а эта изогнувшаяся берёза удивительно напоминает изгиб женского тела…

  Судороги в ногах угнетали не физической болью, тут дело простое – вылез из спальника, присел несколько раз, растягивая скрученные в узел мышцы, да проснувшийся товарищ разомнёт их тебе железными пальцами. Что тут такого – встал, размялся, заодно вышел на погоду посмотреть да на обратном пути в печурку подбросил. Угнетало другое – в налаженном, послушном теле вдруг появились сбои. Нет, конечно, все прекрасно знали, что с такой полевой жизнью к тридцати трём годам явятся, как господь бог, единый в трёх лицах, три болезни сразу – гастрит, ревматизм и радикулит. Кто-то их заработает раньше, кто-то позже, но не сейчас же! Сейчас – рано!

  Но вот пурга кончалась. А после пурги человек щурится от яркого света, у него слегка кружится голова от чистого и спокойного воздуха, он с детским удивлением озирается вокруг, замечая, что там, где торчали пеньки, - теперь ровный, нетронутый снег, где стояли вездеходы, четыре бесформенных бугра… После пурги откапываются не меньше, чем полдня. В брошенном доме, в пургу, при встречном ветре, в одну только трещину в стекле наметает сугроб снега. А тут – тем более, надо откопытить дрова, на вертолетной площадке разгрести ящики с тушёнкой и прочими банками, очистить от снега двигатели машин, просушить аппаратуру.

  Так жили все отряды. Но всё-таки электроразведка жила особняком. В самые жесткие морозы, когда у других бороды обмерзали сплошными кусками льда, когда днём в тундре снег резал глаза морозными искрами, а по ночам звёзды были похожи на обломки крупных кристаллов – ни ветерка над Камчаткой, ни облачка, только холод проникает в одежду, в поры, в лёгкие, когда в темноте светиться малиновой, пульсирующей точкой кратер Ключевского вулкана и появляется сумасшедшее желание – полыхнула бы эта гора во всю мочь, глядишь – потеплее бы стало… Даже в эти дни электроразведчики работали на точках как люди – в фанероной будке вездехода горела печурка, мурлыкал чайник, хрипела рация.
Заглянет к ним на точке кто-нибудь из мужиков, проглотит торопливо кружку чёрного, как африканская ночь, чаю, скажет при этом: «Эпическая сила в тропических лесах!» - и побежит дальше.

  Но электроразведке не завидовали. Знали, что сидят мужики на окладах, а через неделю-другую кончится работа на тундре, и полезут они в лес, пробиваясь в час по триста метров. Вроде бы и работа несложная – встал на пикете, размотал два провода крест-накрест по пятьсот метров каждый, выкопал яму в снегу до земли да вогнал в землю полутораметровый электрод, пробил им мерзлоту. Два электрода – рядом с вездеходом, подцепил провода и – пиши, машина!

   …И электромагнитные поля, рождённые от солнца, начинали плясать на шкале осциллографа, плели затейливую вязь вариаций, светили в глаза зелёным бликами. Потом оператор проявлял осциллограмму и опытные геофизические кадры оценивали её с полувзгляда:
- Потянет.
- Поляризация, - говорил оператор сквозь зубы.
- Чего по тундре криво ходишь? – набрасывался обычно один кадр на другого. – Видишь, хитрый ящик всё нарисовал! Петляешь по тундре, как заяц!

   Шутка была старой. Так, наверное, шутили ещё во времена Шлюмберже, француза, основателя электроразведки. Точку приходилось переписывать.

   Нет, не завидовали электроразведке другие отряды! Одно хорошо – тепло, да и то печурки в вездеходах появились недавно. Раньше боялись их ставить – и бензобаки рядом, и, говорили – аппаратура будет отпотевать, не насушишься…


  А весна на восточном побережье Камчатки наступила в мае. Первыми её почувствовали куропачи. Ошалевшие от огромного раскалённого солнца, от свежего до густой синевы воздуха, от талого снега, они взрывались стаями под гусеницами вездеходов, с оглушительным хлопаньем крыльев разлетались в разные стороны, словно их и в самом деле разметало мощным взрывом… падали в изнеможении на сырой снег и возмущенно орали, перекликаясь друг с другом.

   В такую пору куропачей никто не стреляет, хоть и подпускают они совсем близко – кажется, вот-вот палкой и зашибёшь… Мясо-то у них весеннее, пресное и жесткое, как случайно попавшая в суп березовая щепка – ни вкуса от неё, ни запаха. Да и рука не поднимается стрелять птицу, которая вместе с тобой радуется весне – вон как орёт, растопырив крылья!

   Весна… Ещё месяц назад Валерке казалось, что закончится сезон, вывезут отряды в город, и не будет у него сил уже на хлопотливую цивильную жизнь, а завалиться он в чистую и тёплую постель и будет лежать неделю, а может, и две, пока не отвыкнет от промороженной палатки, где брезент на крыше прожжён тысячью искр, от высоких нар, покрытых жёсткими, как листовое железо, оленьими шкурами, от спального мешка. Он собирался отдохнуть от пурги, времени, когда нет работы, но нужно вставать среди ночи откидывать с палатки снег, пока не задуло, не сравняло их с сугробом… Отдохнуть от ясных морозных дней, когда есть работа, и вездеходы ломятся сквозь ольхач, и толстые, но сгнившие в болотине деревья гремят по крыше кабины, запрокидываются, мелькают перед глазами… Он устал от хрипа рации, где голос шефа, искажённый по тембру, до смешного похожий на голос балаганного Петрушки, возмущённо пищал: «Точки с трёхсот шестидесятой по четырёхсотую нужно обработать обязательно! Я знаю, что ручьи там вскрытые всю зиму, но надо попробовать проскочить!»

  Он устал до такой степени, что однажды, когда они ломились сквозь этот чёртов ольхач, и ветка, жесткая, как сломанная кость, ударила в ветровое стекло и прошила насквозь кабину, и мелкие осколки посыпались ему в лицо, на грудь, на колени, а голова мотнулась от скользящего удара, он не испугался, не заорал на водителя, не удивился своей удачливости, а пару минут посидел неподвижно, потом вытер ладонью кровь с лица и равнодушно сказал: «З-забавный случай – дали по уху, а из носа кровь пошла…»

   Но пришла весна, повисло над тундрой яростное, лохматое солнце, в ручьях забурлила, забормотала новорождённая вода, осел и почернел на пригорках снег потеплело в палатке, и он вдруг сам не хуже тех куропачей ожил, зашевелился, стал горластым и шустрым – мелькал то там, то здесь, только длинные, отросшие за зиму волосы полоскались на ветру.

   Сезон заканчивался, погода стояла отличная – звенела погодка! – и вертолёты работали на отряды чётко, ходили над тундрой низко, словно перемешивали свежий воздух лопастями, словно торопили весну, эту затяжную, свежую камчатскую оттепель.

  С вертолётов всё началось. Шеф вызвал Валерку на базу и коротко сказал:
- Полетишь в посёлок.
- А точки с трёхсотшестидесятой по четырёхсотоую? – ехидно спросил Валерка.
- Без тебя запишут.
- А в чём дело-то? – спросил Валерка нормальным голосом.
- Из посёлка перестали отгружать бензин для вертолётов. Уже пять дней, как не было бортов с горючим. Сейчас на нас работают два Ми-четвёртых. Если бензин не будут подвозить,они встанут через пять дней. Давай, Валерка, лети, дорогой, надо заканчивать сезон, - попросил шеф.
 
  Дело было к обеду. Вертолёты ещё работали в тундре, только вечером борт Кочеткова уйдёт в посёлок – его «четверка» выработала моторесурс. А пока можно заскочить в общагу, переодеться в чистое – где-то в рюкзаке есть новый, всего один раз стиранный костюм «Мингео» с ромбиком-эмблемой на рукаве, вместо разбитых, совсем уж бесформенных валенок он натянет торбаса, на голову – шапочку с помпончиком, через плечо – планшетку с документами и – готов, чего там… Он так и сделал – прибежал, переоделся, прошёлся по комнате, привыкая к приличной одежде, прокашлялся и сказал хриплым баском:
- Меня зовут Валерий Николаевич. Можно просто – Валера. Да – пять месяцев в тундре… А жили в палатках… Холодно, конечно, но ведь не в первый раз… А вы, девушка, бывали в тундре зимой?

  Он порылся в рюкзаке и достал чёрные «иностранческие» очки с клеймами, нацепил их, заглянул в зекрало. В зеркале отражался молодой парень с мягкой бородкой, с подсушенным, обгоревшим на весенней тундре дочерна твёрдым лицом.
- Ну и вид у меня… бельмондовый, - пробормотал он себе под нос. И снова – громко: - Мы, девушка, так далеко живём на востоке, что ближе к западу, чем вы.
- Кончай репетировать, - услышал он за спиной.
В дверях, привалившись к коску, стоял Семён. Валерка прошёлся передним вальяжной походкой, спросил:
- Хорошо?

  Семён, не отвечая, добрался до кровати, повалился навзничь:
- Чтой-то я сегодня устосовался за день, - сказал он. – Раз пятнадцать, наверное, разувались. Снег сырой, прессует под катки, малейший поворот и – слетает гусянка…
- А где остальные вездеходы?
- В тундре, где ж им быть. Скребутся потихоньку. Кешу Тальпичана сегодня встретили. Смеется: «Однако, плохо стала бегать твоя нарта». Сам-то он на собачках… - Семён прикрыл на секунду глаза и тем же голосом, без всякого перехода, добавил: - А торбаса ты сними. Через пару дней в посёлке лужи будут, промочишь ноги.

  Снимать торбаса Валерке явно не хотелось. Он купил их у коряков, и сделаны они были на совесть – из отличного камуса с блестящей, короткой шерстью, с непромокаемой подошвой из лахтачьей шкуры, шитые оленьими жилками. Честная была работа. Валерка их берёг, надевал только по вечерам в палатке или здесь, на базе, когда ноги в заледенелых, по-чугунному тяжёлых валенках начинало ломить в суставах, выкручивать тягучей, лижущей болью. А в мягоньком тепле торбасов ноги отходили, становились лёгкими и ловкими. Нет, расставаться с торбасами Валерка не хотел.

- Не промочу, - сказал он весело. – Я ж туда не на неделю лечу – день-два, с бензином разобраться.
- Тогда не прозевай, - перебил его Семён, - А то Кочетков улетит в посёлок, а ты останешься.

   И тут же, совсем отчетливо послышался рокот вертолёта. «МИ-четвёртый», бортовой номер 15 150, первый пилот Виталий Кочетков – собрался улетать в посёлок.

  Валерка осторожно закрыл рот и вдруг стремительно крутанулся на месте, пинком вышиб дверь и скачками бросился к вертолётной площадке – так, что планшетка за спиной взлетала на воздух и ласково похлопывала его по тощей заднице.

  Кочетков, умница, заметил бегущего, сбавил обороты, дверца снова распахнулись. Валерка плюхнулся на дюралевое сиденье, пол под ногами накренился, и вертолёт так круто ушёл вверх, что в ушах заложило. Валерка немного отдышался и выглянул в блистер. Сквозь мутное, выпуклое стекло была видна тундра.

  Посредине тундры, в глубоком снегу, агонировали вездеходы. Один из них дергался, завалившись в ручей, другой стоял неподвижно, и чёрная ленточка гусеницы была вытянута на снегу, и ребята возились рядом, и снег был разрыт вокруг, испачкан, истоптан…
Третий вездеход только что вырвался из зарослей ольхача на ровную тундру и теперь шёл по прямой, быстро набирая скорость. За ни серой и тонкой ленточкой тянулся дым. «Ломились сквозь ольхач… щепки, кора всякая набились под выхлопную трубу… теперь выскочили на тундру, набрали скорость по насту, выхлопная раскалилась, вот и загорелось всё это хозяйство… - быстро подумал Валерка. – Чёрт, там же бензобаки рядом…» - забеспокоился он и тут же увидел, что парни, возившиеся со вторым вездеходом, выпрямились, один из них быстро нырнул в кабину и через полминуты от них метнулся красный шарик сигнальной ракеты… Сверху было отчётливо видно, как ракета описала плавную дугу и зарылась в снег перед идущей машиной, та остановилась, вылезли люди, начали забрасывать снегом огонь…
Дальше Валерка смотреть не стал – обычное дело.

   Потом пошла тундра, исполосованная следами гусениц. Чёрный лес из ольхача, перевал, где снег всегда чист и не тронут… Развернулось во всю ширь и проплыло под ногами устье большой реки, замелькали вырубки, поля, зимники, и вдруг показалась дорога – тёмно-коричневая, блестящая, свежая, словно только что по белому холсту провели густым суриком. Дорога рассекала тундру пополам и в конце скрючивалась в клубок – там был посёлок.

  Валерка сидел и улыбался. Шут с ними, с куропачами, тоже мне – вестники весны,они могли орать и в феврале, но эта дорога, эта грязь… грязище… Да… Это действительно была весна.
  «А ведь я почти полгода не видел живой земли», - быстро подумал он, и вдруг с чего-то защемило, но вздохнул глубоко-глубоко, и всё прошло – весна!
  Вертолёт коснулся земли, лопасти ещё крутились, но Валерка сам отстегнул защёлку, открыл дверь и выпрыгнул на поле. И сразу же провалился по щиколотку в снежную кашу. По-кошачьи быстро вытаскивая и отряхивая на ходу ноги, он дошёл до сухого места и огляделся. Поле аэропорта сильно подтаяло, только взлётная полоса была твёрдой от накатанного снега.
- Что, Валера, не по сезону обулся? – услышал он за спиной голос Кочеткова. – Бывает. У тебя есть где остановиться?
- Есть тут… «бичхолл», - задумчиво ответил Валерка. – Домик, что-то вроде перевалбазы.
- Ну-ну… А то забегай в пилотскую, место всегда найдём.
- Ага… Конечно…

  Прошёл второй пилот, скосился на Валеркины торбаса, откровенно рассмеялся и пошёл шлёпать по лужам в своих оранжевых японских болотниках. Унты он нёс на плече, связав за ремешки. Бортмеханик посмотрел на него внимательно, поморщился, потом повернулся к Валерке, пожал ему руку и спросил:
- Доберёшься?
- Уж как-нибудь…
  Он дождался, пока пилоты уйдут, и двинулся напрямик в аэропорт, чувствуя, как с каждым шагом намокает камус и тяжелеют ноги.

    Аэропорт… Звучит, конечно, громко. Памятник эры – аэропорт. Памятник. Только камчатские аэропорты памятники веку не нашему. Это памятники Дороги во все века. Стоит на краю посёлка этакий деревянный теремок, с маленьким залом ожидания, со стойкой регистрации, отполированной рукавами грубых ватников и штормовок, присутствует здесь и столовая, из которой на всё здание аэропорта растекается запах домашних щей, стоят аэрофлотовские весы, на которых никто никогда ничего не взвешивает – вот и весь двадцатый век. И если долго – на пятые сутки пурги – вглядываться в темноте в пространство за стойкой регистрации, то почудится там не поселковая достопримечательность – Алла Михайловна, а шельмоватая рожа русского казака, загорелая дочерна на камчатских тундрах, и послышится его голос: «Какой такой Як-40? Яков мы видали в азиатских странах, да не сорок, а сорок сороков… А здеся собачки, паря, да олешки… Сколотить, чо ли упряжку-то?» И не удивишься этому. Чего удивляться, если летом этим, выходя из маршрута, наткнулся ты на русский крест, который был так прочен, словно его знакомые земляки ставили. Из лиственницы крест-то, а листвянка от непогоды совсем железной становится… Только буковки на нём не просто русские – кириллицей писаны, да полустёрлись уже.
 
  Камчатский аэропорт – особое дело. Здесь суть не в местном колорите, когда рядом с модным кожаным пальто можно увидеть кухлянку охотника, расшитый бисером малахай коряка и засаленную телогрейку бича, где в углу обязательно сидит породистая лаечка и аккуратно грызёт оленьи косточки, поглядывая на вас умными глазами, лаечка, при виде которой у знающего человека задрожит всё внутри от доброй зависти и решит он в сотый раз бросить всё к чёрту, завести себе приличную собаку и пошарахаться, пока силы есть, по всей Камчатке… а в другом углу с этакой милой непосредственностью геологическая братия поставила палатку прямо в зале ожидания, расстелила кукули и спальники и поглядывает сонными глазами на публику, дескать, мы лишние места на лавках не занимаем и вы нам не мешайте культурно отдыхать.

  Так в чём же отличие камчатского аэропорта от материковского? Как бы так сказать, чтобы никого не обидеть и против правды не погрешить?
Привыкли, что ли, камчатцы к перелётам? Тыща вёрст – не крюк, некоторые сдуру и в Хабаровск летали, пива попить. А в родно, полузабытой Рязани, к двоюродной тёте, которую не видел двенадцать лет, никак не выбраться – далеко, аж сто двадцать пять километров от родительского дома… Другие расстояния на материке, тяжелее там человек на подъём…
А может, привыкли на Камчатке к самолётам-вертолётам, и нет в груди уважительного трепета, что сейчас поднимет тебя эта машина на немыслимую высоту и понесёт, понесёт со свистом и рёвом, и нет в глазах поэтому выражения собственной значимости, когда с особым оттенком произносятся слова «ручная кладь», «перрон», «стюардесса», а вместо этого лезет в справочное окошко небритая физиономия и с вежливыми интонациями произносит: «Девушка, когда же этот долбаный вентилятор полетит?» - имея в виду вертолёт.
 
  Или дело в том, что у каждого уважающего себя камчатца в аэропортах есть знакомые? А если нет – мир тесен – найдёшь знакомого в зале ожидания.
В аэропорту Валерка сразу же встретил Серёгу-диспетчера.

- О! Кого я вижу! – закричал Серёга. – Давно не был. Как там у вас.
- Нормально, - как положено ответил Валерка.
- А у нас глухари, рядом с посёлком: цок-цок-цок… Я иду, ветка под ногой тресь! Он ф-рр – тайга!
 
  Валерка засмеялся. Видение растрепанного курпача снова встало перед его глазами.
- Ты чего к нам? За продуктами? – спросил Серёга.
- Нет… Бензин от вас что-то перестали возить.
- А! Так и не будут! Сашка Сазонов на курсы уехал, а Лёха Козлов палец сломал. Это они у вас по договору работали. А больше некому.
- Как это – некому? Ты что такое говоришь? У нас же вертолёты скоро встанут!
- Ну, это тебе с напом поговорить надо. Сегодня его не будет, он где-то в поссовете ошивается, так что приходи завтра с утра.
- Да-а… Дела… - задумчиво протянул Валерка.
- Слушай, брось ты с этим бензином. Его у нас в этот год хватает. Зальём, погрузим, отправим. Может, за глухарями смотаемся?
- Слушай, старик, я не знаю, как со временем будет…
- Ну тогда хоть вечером ко мне забегай. У меня лежит один в морозилке. Ирка запечёт его в духовке – закачаешься.
- Зайду, - твёрдо сказал Валерка.

   От Серёги исходила та весенняя, хмельная сумасшедшинка, которой не знают люди, что живут южнее. Разве может обычный человек часами пробираться по слабому апрельскому насту, порою на четвереньках, с ружьём, повешенным на шею… Замирать, блаженно улыбаясь… Прислушиваться снова… Да ладно бы ради добычи – пяти или шести килограммов тёплого, с кровинкой, глухариного мяса. Прошлый раз, например, Валерка принёс из леса одну-единственную мысль и был вполне этим доволен.
  Про любовь эта мысль была. Про то, что люди, птицы и звери, когда наступает любовь, слушают только себя – до глухоты, до истомы в трепещущем сердце… Вот тогда их можно брать голыми руками, бить уверенно и наверняка. Если пережил эту оглушительную вспышку  - и сердце выдержало и другие тебя не тронули, то познаёшь изменившуюся, яркую жизнь. Не пережил, значит, кто-то другой, что сильнее тебя, скажет с удовлетворением: «Ишь какой… Совсем голову потерял…» - И стряхнет кровь с твоих крыльев. Вот такую мысль он принёс из леса прошлой весной.
  Валерка вздохнул и отправился в посёлок.

  А в окнах «бичхолла» горел свет. Валерка, согнувшись, вошёл в низкую дверь и осмотрелся. За столом сидел человек и что-то быстро черкал в полевой книжке. Когда стукнула дверь, человек поднял голову и весело сказал:
- О! Валэра! Заходи, дорогой! А я тут расположился…

   Валерка узнал начальника партии из соседней геологосъёмочной экспедиции Григория Бабаяна. Тот был известен в геологическом мире. Надёжный мужик, умеющий работать сутками.

- Здравстуй, Николаич! – весело сказал Валерка и пожал тому цепкую руку. – Какими судьбами здесь?
- По данным последней пэреписи, - начала неторопливо Бабаян, - у нас в стране, Валэра, больше двухсот шестидесяти двух миллионов человэк. Из них – два миллиона геологов, все остальное мэстное население. Было бы странным нам нэ встреэтиться – вы заканчиваете сезон, мы его начинаем.
- Ну и отлично. В этой хате надолго?
- Завтра улетаем. Вэртолётом «Ми-восьмым», вездеходы на подвеске до Усть-Камчатска, потом своим ходом пойдём до Каменского.
- Нормальный перегон, - только и сказал Валерка.

  Перегон был на пределе возможного – пятьсот километров через перевалы, по тундре, с переправами и тяжёлым лесом. Места там если и хоженные когда-то, то уж явно не наезженные. Но он и сам вернулся не из санатория в Начиках, с термальным бассейном, поэтому только пожал плечами и повторил:
- Нормальный перегон.
- А ты зачем здесь? – спросил Бабаян. – Сезон закончил?
- Бензин перестали отгружать. Приехал разобраться.
- Разберись, дорогой. Только с напом осторожней, сквэрный человек.

   Нап – начальник аэропорта – появился на Камчатке недавно и, судя по всему, имени себе ещё не заработал. Его так и звали – нап.
- Мне с ним детей не крестить, - улыбнулся Валерка. – Переживём как-нибудь. Пойду в пилотскую узнаю новости.
- Постой, - окликнул его Бабаян. – Ты почему шлёпаешь, как нерпа ластами?
- Торбаса промокли.
- Ты какой размэр носишь?
- Сорок три.

  Бабаян встал, подошёл к куче крафтовых мешков, наваленных в углу, начал рыться.
- Дэржи. – И он бросил под ноги Валерке новенькие болотные сапоги. Следом полетела пара шерстяных портянок.
- То, что надо, - сказал Валерка. – Спасибо, Николаич. Денег у меня нет, так я после сезона.
- Зачем в тундре деньги? – равнодушно сказал Бабаян. – Я сапогами нэ торгую. Зайдёшь потом, оставишь в ведомости автограф, спишу сапоги.
- Ну так я пошёл, - улыбнулся Валерка.

   В пилотской было чисто и тепло. Валерка заглянул в спальные комнаты, прошёл на кухню. Экипаж Кочеткова сидел за столом – сам Кочетков, второй пилот Вадим Лощинский, бортмеханик Гена Александров и два наземных техника – Слава и Михалыч.
- Вот кого нам не хватало! – крикнул Генка Александров. – Иди сюда, именинник.
- Господь с тобою, Гена, - сказал Валерка. – Меня же зимой родили. Забыл, что ли, как мы с тобой в прошлом году на мой день рождения в снегу боролись?
- Это ты всё забыл. И борт 12 145, и как ты зубами, тогда стучал.
- Постой-постой, - заволновался Валерка. – Какое сегодня число?
- Пятнадцатое апреля.
- Пятнадцатое… - растрогался Валерка. – А я всё забыл, я чуть в нашем унылом «бичхолле» спать не завалился. Как же так?

   Мгновенно вспомнилось: машина падает с левым креном… вывернуты неестественно лопасти и грохот обрушился на них обвалом… мелькнул закопчённый бок вертолёта… сам он тогда прыгнул – согнувшись, почти цепляясь руками за землю, покатился в сугроб… Потом был удар и широко раскрытые глаза залепило колючим снегом…

   В ту весну они отрабатывали верха у Срединного хребта. Точки замеров были разбросаны в самых немыслимых местах – на кручах и остроконечных вершинах, в верховьях ручьёв и в иссечённых каньонами кальдерах – гигантских кратерах палеовулканов. Кочетков летал как бог. Там, где нельзя было сесть, он притирал машину к склону, упирался колесом в снег, распахивалась дверца, парни выпрыгивали наружу, и тут же вертолёт уходил со скольжением в сторону, набирал высоту. Взять замер по гравиметру, измерить глубину снега, давление и температуру – дело трёх-четырёх минут. Метров двадцать до пункта триангуляции они лезли, проваливаясь по грудь в снегу. Приборы держали высоко над головой и топтали, уминали снег валенками, коленями… Часто скользили, падали, но годами воспитанный инстинкт операторов выручал каждый раз – тут хоть мордой в снег, хоть лицом в шиповник, но прибор не стряхни, не ударь… А надо было спешить – вертолёт кругами ходил над головой, сотрясал воздух бешеным грохотом. Добирались до тригапункта, вытаптывали площадку. Работали быстро, но аккуратно, помня старое правило: Спеши от точки к точке, а на точке не спеши». Один брал замер по гравиметру; другой работал с баронивелиром, мерял температуру, глубину снега. Остро заточенными карандашами записывали замеры в журналы. Выпрямлялись в полный рост, и командир вертолёта, видя это, уже сажал машину на старое место – след в след, колесо в колесо. Опять распахивалась дверца, бортмеханик принимал приборы, парни заскакивали вовнутрь, облеплённые снегом, с мокрыми лицами, валились на жесткие дралевые сиденья, а через пару минут – снова посадка, снова замеры – и так весь день. К вечеру, когда садились в аэропорту посёлка и, посвистывая, провисали лопасти, и должна была наступить тишина – ещё долго в ушах звенело, а перед глазами мелькали чёрные ручьи и белые, залитые спекшейся на солнце глазурью горы, летала, мелькала под самыми ногами земля и вдруг срывалась в километровую пропасть, поворачивался, запрокидываясь, горизонт – так, что в левом блистере – только небо, в правом билстере – только земля… И ещё за минуту до мгновенного, как беспамятство сна, маячил в глазах блик гравиметра, расползались пузырьки уровней, и тогда пальцы непроизвольно шевелились, стараясь поправить их.

  За полторы недели они сделали месячный план. Даже Семён повеселел и всё чаще мурлыкал какую-то песенку про ночной полёт:

Оставь свою печаль до будущей весны,
Ты видишь – улетают самолёты.
Гремит ночной полёт по просекам лесным
Ночной полёт – не время для полётов.

  Романтика в геологии – слов неприличное, особенно за работой. Это же не День геолога за праздничным столом. Песни остались старые, но люди в геологии появились новые, рационалисты. С ними и новые нравы. А Семён чихал на всех, видал он их по телевизору, по второй программе – работа идёт хорошо, вот что главное. И продолжал мурлыкать:

У нас теперь с тобой отличная судьба,
Один закат, ладонями согретый.

  Только Кочетков был непривычно мрачен. Он сбрил свои гусарские усики, и сразу же его загорелое лицо осунулось и заострилось. Однажды вечером , в аэропорту, он похлопал по клепаной обшивке вертолёта и загадочно пробормотал:
- Не летай низко – земля близко, быстрей в неё попадёшь.

   Генка Александров вскинулся на него:
- А ты не каркай! Не каркай! – Но Кочетков и ухом не повёл.

  На следующий день натянуло с моря какую-то хмарину, затянуло хребты, и Семён решил отработать полтора десятка точек, что остались в долине.
А там был совсем другой мир. Снег почти уже сошёл, и влажная земля, сохранившая с осени все свои краски, раскинулась внизу с византийской роскошью – яркая, многоцветная и ленивая от апрельского солнца. Она ещё не проснулась – додремывала последние деньки, но уже чувствовалось, что скоро, вот-вот и начнётся её вековечная работа – гнать наверх зелёные стрелки травы, отдавать деревьям соки и живицу, принимать перелётных птиц, ждать нереста…

   Они тогда отработали всего пять точек и не успели ещё надышаться густым воздухом, нахвататься на бегу мёрзлой голубики, не успел почувствовать себя посреди весны. На шестой точке в устьях ручья Крерука, когда они взяли замеры и смотрели, как Кочетков идёт за ними, - из вертолёта выхлопом выбросило чёрный дым, двигатель взревел, машину резко завалило на левый борт, и она стала быстро падать прямо на них – с бешеным размахом сверкающих лопастей, с нарастающим рёвом… с мгновенным высвистом огромных лопастей, с оглушительным грохотом… прямо на них! Валерка прыгнул по-заячьи, упал, скатился куда-то и тут же почувствовал удар, земля колыхнулась под ним, и широко раскрытые глаза залепило колючим снегом, но он успел увидеть, как гигантский, крутящийся диск врезался в землю, сломался, раскрошился, мелькнули над ним чёрные, нелепо задранные колёса, где-то внутри этого сломанного диска взревело из последних сил «Р-р-а-у!» - взревело, ворочая машину на обломках лопастей и – стало тихо.

   Валерка медленно поднялся на ноги. Машина лежала неподвижно – ни дыма, ни звука. Тогда он перевёл глаза на пикет: Семён сидел на корточках и медленно опускал руки, Андрей лежал ничком на снегу, зажав затылок сплетёнными пальцами. Словно почувствовав Валеркин взгляд, он зашевелился, перевернулся на спину, сел…
И вдруг в тишине раздались тяжёлые удары и скрип раздираемого металла. Распахнулась дверца и откуда-то сверху вывалился Кочетков.
- Живы? – спросил он шёпотом.
- Ж-живы,- ответил Семён. – А вы?
- Порядок! – хрипло засмеялся пилот.

   Следом выбрались Генка Александров и Лёша Михайлов, второй пилот. Даже не обернувшись на разбитую машину, они подошли к парням, закурили, ломая спички.
- А ты чего разлёгся? – накинулся на Андрея второй пилот.
- С вашими посадочками лежать-то самое надёжное. А ещё лучше – в окопе, - искрение сказал Ардркей.
- Где ж ты окоп-то за три минуты выроешь? – удивился тот.
- У тебя, Лёша, чувство юмора заклинило от удара, - сказал ему Генка и поморщившись, потрогал ухо. – И я тоже приложился крепко…
- Э-э, да у тебя вся башка в крови, - заметил вдруг Семён. – Дай-ка гляну…
Ярко-рыжие, густые кудри бортмеханика потемнели от крови, слиплись сосульками. Семён раздвинул ему волосы, осмотрел:
- Ухо порвано немного… Ну и ушиб, наверное…
- Кто что ещё отшиб, сломал, оторвал? Прошу предъявить! – сказал Кочетков командирским голосом.
- У самого-то всё целое?
- Таким, как я, всегда везёт. Пойдём-ка посмотрим, каких мы там дров наломали.
Комиссия прилетела в то же день. Разбитый Ми-четвёртый уташили на подвеске – пришёл другой вертолёт – огромный Ми-6, подцепил разбитую машину и уволок в посёлок, в аэропорт, и три дня члены комисси лазали по исковерканному фюзеляжу, ковырялись в приборах, что-то меряли, записывали. Пилотов тогда расспрашивали отдельно, геофизиков заставили писать объяснительные. Им было проще, технику безопасности они не нарушили, остальное – дело пилотов. Пилоты, как выяснилось, тоже были не виноваты – ошибок в технике пилотирования не было, и машина была, в принципе, исправна, просто ей оставалось вылетать ещё два десятка часов и её бы пустили под пресс – кончился ресурс.

   Валерка тряхнул головой и прислушался к разговору в пилотской.
- Виталя, как же ты догадался на машину орать? – приставал к Кочеткову бортмеханик. – Она же существо неодушевлённое, хоть и с характером.
- Как это – орать? - удивился Валерка.
- Сейчас они тебе наговорят… - отмахнулся Кочетков.
- «Наговорят»?! – возмутился Генка. – Жалко второго с нами нет, Лёшки Михайлова, мы бы с ним хором, не сговариваясь, повторили то, что ты орал тогда.
- Ну, повтори!
- Так вот, этот человек, которого мы все считаем нормальным, орал тогда на железную машину: «Тяни ты, падаль! Тяни-и-и!»
- Нет, мужики, смех смехом, а знаете, что я подумал, когда мы гробанулись?
Посыпались предположения – фантазия у мужиков работала неплохо. Кочетков хохотал. Потом серьёзно сказал:
- Всё не то. Я тогда подумал: плохо мы знаем наши человеческие возможности. Вот такая, я бы сказал, философская мысль. Хотите – верьте, хотите – нет, но я в тот момент видел, как отлетают лопасти, я их даже успел сосчитать. Ей-богу! Какой интервал тогда был между ударами – одна десятая? Одна тысячная секунды? А я тогда успел: первая! вторая! третья! четвёртая! И удивиться успел, дескать, плохо мы знаем наши возможности. А ты говоришь: «нормальный человек…»

   Валерка улыбнулся и снова куда-то уплыла пилотская, растворилась, и шли они вшестером – трое пилотов и торе геофизиков – по лётному полю, а за спиной крутил лопастями чужой Ми-8, что увёз их от разбитого вертолёта, а впереди, толпой, стояли люди и молча ждали. Такие новости мгновенно разлетаются по аэропортам и посёлкам. Тяжело было идти по этому полю, муторно. И когда они остановились напротив толпы и кто-то из женщин жалостливо охнул: «Генка, да у тебя вся голова в крови…» - и повисла тоскливая тишина, Кочетков вдруг хмыкнул себе под нос и сказал громко:
- Какой он вам «Генка»? Он теперь – Рыжий Бим – Рваное Ухо! И тишина сломалась, рассыпалась, загомонили, заговорили наперебой, и только чей-то голос перекрыл остальные:
- Главное – живы, остальное – мелочи.


3

   Утром Валерка пошёл к напу. Нап посмотрел документы и коротко сказал:
- Всё в порядке… Заливайте, загружайте – заявки у вас есть.
- А люди? Я же не могу один заливать бензин в бочки, выкатывать на площадку и загружать в вертолёты!
- У меня лишних людей нет, - равнодушно ответил нап.
- Хорошо, - сдался Валерка, - на нет – суда нет. О людях я договорюсь со своим руководством. Тогда от вас нужно, чтобы вы дали распоряжение насчёт пилотоской. Надо же нам где-то жить…
- В пилотской мест нет.
- Да она почти пустая стоит!
- Мне лучше знать.
- В конце концов вы по договору должны обеспечивать нас жильём.
- Подробности договора я буду обсуждать не с тобой, - монотонно сказал нап.
- С вами! – едва сдержавшись, сказал Валерка.
- Не понял.
- С вами! Не с тобой, а с вами!
- Это не меняет дела.
- От вас можно поговорить с городом?
- Можно, но я сейчас занят.
- Да-а… Дела-а… - потянул Валерка.
- Вот именно – у меня дела, - так же равнодушно сказал нап.

   До начальника экспедиции Трегубова Валерка дозвонился с почты. Трегубов обещал сегодня же подослать людей, а насчёт жилья сказал: «Ну что же, Валера, на крайний случай у тебя есть перевалбаза». «Бичхолл», - мысленно поправил его Валерка. – "Вот и поспал в теплой постели, на чистых простынях – вот уж воистину: мечтать можно и бесплатно".

  Он вдруг почувствовал себя свободным от всех забот – можно сходить в кино на дневной сеанс, можно потолкаться в универмаге, где есть масс красивых и бесполезных вещей, можно заскочить к Серёге-диспетчеру и съесть его глухаря… Такое острое было чувство незанятости, что Валерка на минуту почувствовал себя неуютно. «Всё-таки, нужно сходить в аэропорт, проверить бочки – мало ли что…»

  В аэропорту было шумно. Оранжевый Ми-восьмой, зацепив на подвеску вездеход, таскал его по взлётному полю, не в силах оторвать от земли. Ревел двигатель; натягивался, подрагивая, трос; вертолёт от напряжения трясло крупной дрожью, но вездеход только бороздил голыми катками талый снег, только трепало тугим потоком воздуха из под лопастей брезент на кузове…

   Бабаян крутился где-то рядом, без шапки, с растрёпанными кудрями, - он грозил вертолёту кулаком, что-то кричал, приседал на корточки – смотрел, не появился ли просвет между вездеходом и землёй.
  Все посторонние пилоты и авиатехники стояли в стороне – курили, пряча сигареты от ветра. Изредка кто-нибудь из них ронял:

- Возьмёт. Выработает часть топлива и возьмёт.
- Надо было катки снять…
- И так возьмёт.

   Вертолёт сбрасывал подвеску, садился рядом, грохот его двигателя стихал, и Кочетков, высунувшись из кабины, кричал, оскалившись не то от напряжения, не то от нехорошей усмешки, кричал:
- Все вездеходы как вездеходы, а этот как железный!
- Лэтать не умэешь! – яростно кричал ему в ответ Бабаян.

   Кочетков бросал на него короткий взгляд, сплёвывал на землю и с пристуком закрывал форточку. «Восьмёрка» вновь зависала над вездеходом, рабочие цепляли подвеску, и всё начиналось сначала. Наконец, утащив его куда-то в конец аэропорта, Кочетков начал по-самолётному длинный разбег, протащил вездеход через всю взлётно-посадочную полосу, оторвал наконец от земли и пошёл, пошёл в сторону леса – сперва над тундрой, потом над вырубками, удерживая свой груз так низко, что он, казалось, вот-вот зацепится за пеньки. Уже вдали, у самого леса, он поднабрал немного высоту, но всё-таки было не ясно, пройдёт он или нет.

- Сбросит подвеску? – обронил кто-то, не то спрашивая, не то сомневаясь.
- Может сбросить…
- И правильно сделает.  Чтоб не орали всякие: «Лэтать не умэешь».
- А это, Юрочка, каждый день приходится заново доказывать.
- Да-а, тяжело идёт…
- Всё-таки сбросит!

   И, когда вертолёт, почти слившись на горизонте с зубчатой кромкой леса, продолжал так же ровно идти вперёд, не подрываясь вверх, как это бывает при сбрасывании подвески, не раскачиваясь, как при закрутке её, когда обострившийся слух не уловил ни малейшего сбоя в рабочем рокоте турбин, кто-то коротко сказал:
- Прошёл.

  Ему предстояло нести груз ещё двести с лишним километров, и в любой момент мог закапризничать двигатель, или встречный поток воздуха мог закрутить висящий на тросе вездеход, несмотря на все их хитроумные стабилизаторы… И тогда, по приказу Кочеткова, Генака-бортмеханик должен рвануть на себя трос, открывающий чеку подвески, и тяжёлый вездеход со свистом уйдёт вниз ахнет по земле тяжёлым ударом, и двигатель, срезав крепёжные болты, рванётся вперёд, раздирая мягкое железо обшивки. И лежать ему там, полузарытому в землю, вечной загадкой для туристов – откуда такой взялся?! – и вечным напоминанием тем, кто здесь работает, что эти расстояния даются нелегко. Но об этом лучше не думать. Сказал же человек: «Прошёл», - а он знает, если говорит.

  Вертолёт ещё был виден на горизонте – чёрная стрекочущая точка, - но Валерка уже сошёл с поля, поднялся в диспетчерскую. Серёга-диспетчер посмотрел на него озабоченно:
- Хорошо, что ты пришёл. А я уже хотел тебя по матюгальнику вызвать. Тут два борта идут Ми-восьмых. Нужно обеспечить загрузку. Я дал тебя. Сорок тонн бензина – им работы надолго хватит.
- Погоди-погоди… У меня ничего же не готово!
- А что тут готовиться? Документы в порядке, бочки стоят на заправке, залить из полчаса делов, загрузишь как-нибудь…
- Но я же один!
- Кому бензин нужен? Мне или тебе? Ты пойми, что эти вертаки теперь на тебя будут работать, как миленькие. Им же выгодно – полчаса загрузка, пятнадцать минут – разгрузка… Сплошной налёт! Им же за налёт платят, Валера! А то приходится мужикам иногда пахать по четырнадцать часов, а налёта – пшик, одни стоянки, да тары-бары-растабары… Ты же выгодный заказчик, вот и хватай их!
 
  Спорить Валерка не стал. Он бегом спустился вниз, и пошла работа. Дело-то, в общем, было простое – нужно было отобрать бочки, встряхнуть их, чтобы хоть на глазок определить – не гремят ли там комья снега или льда, проверить резьбу на крышках, потом взять зарядный пистолет и наполнить двадцать пять штук. Ми-восьмой берёт по двенадцать-четырнадцать бочек, это уже от командира зависит да от машины… потом нужно было затянуть ключом крышки… потом надо опрокинуть бочку на бок (а, чёрт! – над было пустую ото льда оторвать, теперь только пинком её…) и откатить на площадку, метров за тридцать, ближе они не сядут…

   Потом эти бочки попадут на базу партии, или их разбросают по тундре, чтобы заправляться прямо в поле, не теряя времени на перелёты. Эти точки, где будет выброшен бензин, отметят крестиками на карте и флажками на тундре, и пока эти точки есть – работа будет продолжаться.

  За этот час, пока Валерка мордовался с бочками – отколачивал их ото льда, заливал, поглядывал, как бешено крутится вспененный жёлтый бензин, пока катал их по талом снегу, он успел порядком надышаться его сладковатым запахом, промочить насквозь рукавицы и штаны на коленях. От бензина кожа стала сухой и шершавой, руки сильно мёрзли. Не успел он толком отдышаться, как хриплый голос Серёги, искажённый аэродромными громкоговорителями, произнёс:

- Представителю заказчиков геофизической экспедиции обеспечить загруску Ми-восьмого!

  Он беспомощно оглянулся: нужно было найти пару досок, по которым закатывают бочки в нутро вертолётов, хорошо бы «пятидесятку», метра по три-четыре. Но ему и тут повезло – рядом с огромными ёмкостями, что стояли около заправки, нашлись и подходящие доски, а то хоть от стенки сарая отдирай – так прижала ситуация…

   Вертолёт сел толково – рядом с бочками, упрятав их под хвост. Валерка сперва обрадовался – лишнего дуроломить не придётся, но потом только сплюнул с досады – экипаж был незнакомым, придётся объясняться. Вертолёт ещё ерзал колёсами по земле, а Валерка уже отстегнул защелку на створках. Но тут подскочил бортмеханик, отстранил Валерку плечом и сам сделал свою работу.

«Не получился у меня высший пилотаж мелкого подхалимажа», - подумал Валерка.

- Где грузчики? – резковато спросил бортмеханик.
- А я чем тебе не нравлюсь? – улыбнулся ему Валерка. – Ты не смотри, что я худой и длинный, зато я страшно вёрткий!

   Бортмеханик плюнул ему под ноги и пошёл докладывать командиру. Через минуту вокруг Валерки собрался весь экипаж.

- Так что, представитель заказчика геофизиков, не обеспечиваем, значит, загрузку?

  Валерка молча волок бочку по доскам. Затолкнув её в салон (концы доски подпрыгнули и чуть не врезали командиру по коленям… «А, чёрт! – подумал Валерка…), он обернулся и сказал миролюбиво:

- Это только сегодня, мужики. Завтра у меня будет пара помощников, и мы вас влёт грузить будем. Я сам только сегодня прилетел… Так уж вышло, что аэропорт не обеспечивает загрузку, приходится самим упираться.
- А мы что, по три часа под загрузкой стоять должны? – спросил второй пилот.
- Да я быстро, парни… - прохрипел Валерка: он уже закатывал вторую бочку.
- Ты понимаешь, что нам надоел бардак ваш. Как с геологами ни начнёшь работать, так всё не слава богу!
- А вы помогите, быстрее будет, - сказал им из салона Валерка. Три бочки, что он уже закатил, нужно было поставить на попа, чтобы они не мешали другим.

  «Галстучки нацепили, рубашки белые, - со злостью думал он. – Сами же говорят, что там, где кончается порядок, - начинается Аэрофлот, а тут им бардак надоел…»
Поставив бочки, он спрыгнул на землю и бегом кинулся за следующей.

- Постой, - остановил его командир. – Давай выгружай. У нас заказчиков много, будем пока работать на них. Обеспечите погрузку, тогда и будем разговаривать.
- Ну уж хрен тут, - сказал ему тихо Валерка. – Эти бочки вы сами будете выгружать. Белыми ручками. Там вертолёты без заправки простаивают, ваши же вертолёты, а вы кобенитесь. Или вы всё из себя реактивщики, а те, на Ми-четвёртых – так, барахло?
- Ты мне здесь политграмоту не читай! – рассердился командир. – Я спрашиваю: будет завтра нормальная загрузка?
- Будет. Я же сказал – будет! Или я не знаю, что сделаю… Пешком отсюда уйду, со своим начальством разбираться.

   Командир повернулся и молча ушёл в кабину. За ним потянулся экипаж. Дверь за собой они закрыли и до конца погрузки сидели молча. Валерка и этому был рад – лишь бы не мешали, не стояли над душой, не смотрели на его красную рожу, с выпученными от натуги глазами, когда он волочёт по обледенелым доскам двухсотлитровую бочку, а из-под крышки, где как назло попалась слабая прокладка, фонтанчиками брызжет бензин. Загрузил он этот вертолёт всё-таки без перекуров, затянул бочки страховочной сеткой, потом, чувствуя, как плавают круги перед глазами, как липкая, тягучая слюна запеклась во рту, как противно подрагивают колени, пошёл к пилотам. Там он только кивнул командиру, негнувшимися пальцами взял ручку, подписал заявку и равнодушно подумал: «Если кто мне эту подпись покажет – ни за что не поверю, что это – мой автограф… Совсем пальцы не слушаются».

  Со вторым вертолётом хлопот было меньше. Экипаж тоже, правда поворчал – «Когда это кончится?» - но Валерка удивлённо развёл руками, дескать, вы как будто первый день живёте на Камчатке, ненавязчиво намекнул, что предыдущий борт подождал, пока он грузит, без всяких нервов, даже помочь порывались, но он-то Валерка, понимает, что работа у пилотов трудная, не хватало им бочки катать… К тому же выяснилось, что мужики сегодня ещё не обедали…

- Ну так о чём разговор? – воскликнул Валерка. – Пока вы там с котлетами разбираетесь, а котлеты сегодня «чудо-вещь», я вам не только все бочки загружу, но и тряпочкой протру, чтобы блестели.
 
  После второго вертолёта он почувствовал, что сегодня уже ничего тяжелее ложки не поднимет. Прикинул по времени – шабаш на сегодня. Одну ходку они ещё успеют сделать, успеют вернуться, а там лётный день закончится. Уходить из аэропорта пока был нельзя, нужно дождаться возвращения бортов, узнать – как разгрузили и какой расклад на завтра. Он зашёл в зал ожидания и задремал в тепле. Разбудил его голос Серёги:

- Представителю заказчика геофизиков – срочно зайти в отдел перевозок.

   В перевозках его ждал шеф.
- Михалыч! – обрадовался Валерка. – Тут такие дела…
- Всё знаю, - развёл тот руками. – Давай, Валерка, доводи это дело до конца. Кадра я тебе привёз. Одного. Больше нет. Что надо – звони в экспедицию, выходи прямо на Трегубова. А я сейчас полетел.
- Как – полетел? Куда?
- В Долину, Валера. Там наши с магниторазведкой зашиваются. Через пять минут лечу на Мильково. Командир – Завьялов. Они там ночуют, с утра возвращаются и работают на тебя. Постараюсь выбить ещё пару «Аннушек»: у нас полоса отличная, здесь тоже пока держит. С ними быстрей дело пойдёт. Ну, я пошёл.
- Погоди, Михалыч! Что за кадра ты мне привёз? Где он?
- Да вон, на лавочке сидит.

   Валерка посмотрел на лавочку и увидел Артамона. Тот сидел – нога на ногу, борода торчком вверх, шапка надвинута на глаза – вид абсолютно независимый.

- Да, кстати… - сказал шеф. – Вот его деньги – полсотни рублей, в руки ему не давай, в столовую води сам, трусы-носки будет просить, тоже сам покупай, иначе – запьёт, останешься один.

  Артамон, увидев Валерку, вскинул голову и высокомерно сказал:
- Я, между прочим, есть хочу! Коклету с картохой!
- Здорово, Артамон, - засмеялся Валерка. – А что за тон?
- Ты теперь начальник, я – подчинённый. А с начальниками я со всеми так разговариваю, чтобы в карьеризме не заподозрили.
- Как здесь-то оказался? Ты же радист…
- Хотел с Сашкой Захаровым по связи пошутить, да вот… не поняли…
- С Захаровым? Это который тебя самый последний с Восьмым марта тогда поздравил?
- Он. Змей.
- И как ты с ним решил подшутить?
- Передал ему якобы новый позывной по буквам, а тот, не сообразив, вышел с ним в эфир. Сплошняком его прочитал!
- Ну и что? Не понял Валерка.
- Так позывной-то, если слитно прочитать, непечатно звучит…
- Ему, значит, квиточек пришёл на полста рублей штрафа, а тебя в ссылку угнали?

  Артамон только руками развёл, не понимают, дескать, люди юмора.
- Ну, пойдём, кормить буду! – скомандовал Валерка.

  В столовой было людно. Валерка взял Артамону его «коклеты с картохой», сам сел рядом за столик.
- А ты чего не хряпаешь? С осени закормленный? – спросил Артамон.
- А я сегодня в гости приглашённый. На глухаря.
- По-нят-но. А ты так и будешь меня на кормёжку водить? Людей не постыдишься?

  На них, действительно, оглядывались.
- Я могу тебе отдать твои деньги, - сказал задумчиво Валерка – Но ведь напьёшься, собака?
- Артамон Вениаминович никогда не подводил людей, которые в него верили! – сказал Артамон и поморщился. Да такая снисходительно-пренебрежительная получилась у него гримаска, что Валерке на минуту стало стыдно, он полез в карман, достал мятые червонцы, протянул Артамону:
- Если ты сегодня напьёшься, то завтра я останусь один.
- Обижаешь, начальник, - сказал машинально Артамон, допивая компот.

  Серёга-диспетчер жил на краю посёлка. Во дворе на в вольере рвались на свободу две крупные зверовые лайки, хрипели полузадавлённо. Дом, сложенный из мощных лиственничных стволов, белел свежими заплатами на крыше и в сенях – Серёга был парень мастеровой. За домом стояла аккуратненькая, чистенькая деревенская банька. К ней были прислонены дюралевые вёсла – значит, «казанка» стояла где-то на берегу.

  «Надёжно живёт парень, - подумал Валерка. – Как это говорят-то… кондово!»
Но в доме картина была совершенно другая. Валерка ожидал увидеть русскую печь и лавки вдоль стены, а там был импортный гарнитур и мягкие кресла. Вместо привычных оленьих рогов на стене – огромный ковёр, в углу подмигивал дорогими огоньками японский стереокомбайн. Но и от экзотики кое-что осталось – медвежья шкура на полу, выделанная до замшевой мягкости. Валерка снял сапоги у порога, прошёл по мягонькой шкуре, вспоминая на ходу, - какие у него носки. То, что носки были чистые, это он помнил хорошо, но одинакового ли цвета – в этом крепко сомневался. Делать было нечего, он сел в кресло, закинул ногу на ногу (один носок был красным, другой – зелёным) и голосом булгаковского генерала Чарноты крикнул:
- Ч’лвек! Что-нибудь и закусить!
  Серёга засмеялся:
- Ты первый, кто не говорит про контрасты. А то начнут – век семнадцатый снаружи, век двадцатый – внутри…
«Похоже, начинается вечер интеллигентных разговоров», - подумал Валерка.
- Время сейчас такое, Серёжа, - сказал он серьёзно. – Одновременно прослеживается столько временных слоёв, что попробуй разберись – где истинный двадцатый век.
- Это как? – заинтересовался тот.
- А вот так. Оленевод Иннокентий живёт круглый год в тундре. Конечно, у него есть и радиостанция, и мотонарты, но за олешками приходится бегать пешком, как двадцать тысячи лет назад. Я рядом с ним, по той же тундре рассекаю на вездеходе, напичканном электроникой; рядом со мной, в Тихом океане, плавает мой школьный товарищ, у которого подлодка снабжена бортовым компьютером и атомным реактором. Это – тоже двадцатый век. А когда к этому товарищу приехали ребята из Звёздного городка, то они сказали: «Вы здесь, мужики, в каменном веке живёте». Сейчас, как никогда, заметны временные слои. Так что твоя хата – слепок с эпохи.
- Мудрено говоришь…
- Дыл обстановка располагает! Зачем завел-то такую?
- А, надоела временность. Все на Камчатку приезжают урвать и дёрнуть. А я не уеду. У меня всё есть. Река. Лес. Дом. Музыка вот…
- Музыка… Включи.

  Валерка и не заметил, как была нажата потайная кнопка. В комнате зазвучала гитара. Фрэнсис Гойя – божьей милостью музыкант – перебирал свои золотые струны. Валерка заслушался.
- Сам-то когда с полями завяжешь? Семьёй, домом обзаведёшься? – услышал он голос Серёги, стряхнул наваждение и медленно сказал:
- Почему-то все воспринимают мою профессию как затянувшийся турпоход. Не надо, Серёжа. Будет время – завяжу. Но я тебе тогда буду неинтересен. Попомни мое слово.

  Вошла жена Сергея – Ирина, поставила на стол тарелки с парящимися кусками глухарятины, принесла бокалы, достала из холодильника сухое вино. Молча вышла.

- Чего это она всё молчком? – спросил Валерка. – Поссорились?
- Да нет – контракт кончился.
- Какой контракт?
- Брачный. Знаешь, как японцы заключают. Я с ней заключил на полгода, позавчера кончился.
- Что-то ты блажишь, парень.
- Да это шутка. Она у меня как это… метиска? Вроде у нас слова-то такого нет. Короче, отец – русский, а мать была ительменкой. Красивая женщина была в молодости. Сама Иринка чем-то похожа на японку. Правда, похожа? Я ей как-то сказал это, а потом добавил, что японцы заключают между собой брачный контракт. Посмеялся, да забыл. А позавчера вспомнил. Кончился, говорю, контракт. Всё! А она обиделась.
- Помиритесь. А ты всё-таки блажишь.
- Тоже, наверное, покоя нет. Воля есть – катись на все четыре стороны, а покоя нет. Тут у нас начальник новый, ты ещё с ним познакомишься, вот от него покоя нет.
- Уже познакомились.
- У тебя, Валера, если с ним коса на камень найдёт, так ты ко мне подойди. Вместе с нашими мужиками что-нибудь придумаем. Так не бывает, чтобы один человек всём жить не давал.
- Спасибо. Подойду.

  Так они проболтали весь вечер, вроде бы по пустякам, но уходил Валерка с твёрдым ощущением, что эта встреча обязательно должна аукнуться. И от этого он себя чувствовал гораздо спокойней.

   В «бичхолле» стоял удушливый запах горелой резины. Сажа хлопьями летала по комнате. Валерка оставил дверь нараспашку, с трудом открыл рассохшиеся форточки, нашёл и выбросил во двор полуобгорелые сапоги Артамона. Потом нашёл его самого – Артамон лежал в углу, задрав бородёнку, храпел с присвистом и бульканьем.
- Артамоныч, дружище, ты живой? Угорел, что ли? – забеспокоился Валерка и, почувствовав кислый сивушный запах, тут же пнул его. – Вставай!

   Артамон замычал, встал на карачки и неожиданно резво побежал к выходу, гремя по полу костлявыми коленям.
  Валерка выругался и сел на голую, без матраца койку, чувствуя себя совершенно разбитым. Потом встрепенулся и начал искать рюкзак Артамона. Но в рюкзаке были только старые шмутки да банки тушёнки, густо смазанные солидолом. Валерка пинком загнал рюкзак под койку и полез к Артамону в спальник. Там, в изголовье, лежали четыре бутылки «бормотухи». Валерка, как дрова, сложил их на руку, вынес во двор и составил рядком. Артамон выглядывал из-за угла.
- А между прочим, кто тебе дал право в личных вещах копаться? – загоношился Артамон. – Я такой же человек, как и все. Чтобы меня обыскивать, нужна санкция прокурора. Да-с!
- Артамоныч, ты в детстве в кино бегал? Помнишь, как наши на танки ходили? – спросил совершенно спокойно Валерка, взял первую бутылку, поухватистей уцепился за горлышко и только потом внимательно посмотрел на Артамона.
- Так то в войну было, - сказал Артамон неожиданно трезвым голосом.
Валерка размашисто качнул бутылку в руке и с силой метнул в кирпичную стенку дома. Бутылка лопнула с глубоким чмоком. В чистом апрельском воздухе потянуло запахом дрожжей и краски.
- О-го-го! – закричал Валерка. – Но пасаран! Они не пройдут!
- Так то в войну было! – повторил Артамон плачущим голосом.
- А я что делаю? – удивился Валерка. – Я же сейчас с тобой, гадом, воюю! Бей бичей, спасай Россию! – И вторая бутылка полетела в кирпичную стенку.
- Оставь хоть эти! Слов  джентльмена – только похмелюсь!
- Благими намереньями вымощена дорога в ад, Артамоныч! Ты, как джентльмен, должен знать эту пословицу в подлиннике, на английском языке, с оксфордским произношением! Ап! Готово!
- Оставь хоть последнюю! Я же сдохну завтра без опохмелки! У меня же завтра крыша поедет! Я же завтра чертей гонять начну! Я же завтра приду и скажу: «Вот и мы!» Ты спросишь: «Кто это – вы?» А я отвечу: «Мы с «кондратом»!» Что тогда делать будешь?
- Добью, чтоб не мучился, - сказал устало Валерка. Последнюю бутылку метать расхотелось, поэтому он взял её за дно, резким движением отбил горлышко и вылил вино на землю.
- Теперь насчёт прав, обязанностей и санкций прокурора… Давай сюда деньги. Все! До копейки.

  Он забрал деньги,не считая сунул их в карман и жестко сказал:
- А стёкла сам уберёшь.

  Утром он поднял Артамона принёс из сеней ведро воды, кулаком разбил в нём корку льда, заставил Артамона раздеться по пояс и, не слушая его стенаний и воплей, вылил ему на спину воду вместе с обломками льда.
- Сдохнешь, так хоть от приличной болезни, от воспаления лёгких, - сказал при этом Валерка.

  В аэропорту сразу же навалилось много работы. Оранжевый Ми-восьмой уже стоял рядом с заправкой, около второго вертолёта возились техники, разогревали двигатель.
  Первый вертолёт они загрузил быстро, но Артамон сдавал на глазах, его заметно покачивало, он постоянно вытирал обильный пот со лба и под конец загрузки начал садиться где придётся – на бочки, в салоне вертолёта – прямо на дюралевый пол, несколько раз пытался усесться в талый снег. Всё это он делал молча, прятал мутные тоскливые глаза от Валерки и дышал при этом хрипло, со свистом. «Так долго он не протянет, - решил Валерка. – Ляжет где-нибудь на глазах у пилотов, оправдывайся потом перед ними». Он погнал Артамона на заправку – отсидеться, подышать свежим воздухом, погреться на солнышке. Второй вертолёт загрузил сам, благо, командир ушёл в диспетчерскую.
  Отправив два борта, Валерка нашёл Артамона и повёл его в столовую. Но не успели они дойти до здания аэропорта, как диктор объявила:

- Представителю заказчиков геофизиков – срочно зайти в перевозки!
  Валерка сунул Артамону горсть мелочи:
- Возьмёшь стакана три молока, только выпей обязательно, змей. Молоко всегда дают при отравлениях.
- Так я же не уксус пил, - вяло ухмыльнулся Артамон.

  В перевозках ему кивнули на телефонную трубку:
- Тебя, парень.

  Валерка взял трубку и машинально, как по рации, сказал:
- На связи Лукьянов. Приём.
  Крашеные девицы в перевозках переглянулись и откровенно засмеялись.
- Здравствуй, Валерка. Это – Трегубов, - услышал он знакомый хрипловатый голос. – Тут вот какое дело. Из вашего аэропорта должен был вылетать Бабаян, ты должен знать его, он из соседней экспедиции…
- Да, я его провожал, - быстро сказал Валерка.
- Ну тогда ты в курсе, что от Усть-Камчатска они должны были идти своим ходом. Так вот, в контрольный срок они не вышли в посёлок, на связи их тоже нет. Мне сейчас звонил Шаповалов, он просил проследить с воздуха, где сейчас этот вездеход. Дай задание пилотам, потом позвонишь мне.
- Я всё понял, Николай Фомич.
- Действуй.
- До связи, - вырвалось опять у Валерки, и девицы снова захихикали. Валерка хотел уже побыстрее сбежать, но их длинна блондинистая начальница крикнула вдогонку:
- Эй, парень, тебя ещё в диспетчерскую просили зайти!
  «Прямо нарасхват я сегодня», - подумал Валерка.

  Он поднялся в диспетчерскую по крутой лесенке, привычно уселся в старое кожаное кресло и стал ждать, пока Серёга отговориться с бортами, находящимися в воздухе.
- Слушай, тут такое дело… Идёт Ан-2. Ты ему обеспечишь загрузку? – наконец оторвался тот от микрофона.
- Конечно, ставь его к заправке.
- Добро, а то во всех посёлках полосы уже вот-вот поплывут, а у бас на базе ещё держатся.
- Он что, на лыжах ещё?
- Ну да, с севера идёт.
- Давай, - сказал Валерка и пошёл встречать «Аннушку».

  Грязно-зелёный Ан-2 стоял метрах в двадцати от бочек. Валерка рассвирепел – это ему полчаса катать эти несчастные пять бочек, потом одному корячиться,  грузить.
- А ты рядом с магазином встать не мог? – спросил он язвительно пилота. – Там, говорят, сегодня кубинский ром дают.
- А, «Летающий кондарат»! – сказал примирительно пилот, намекая на этикетку с ангелочком. – Не употребляем.
- Правильно делаете, - буркнул Валерка. – Ладно, мужики, загружу, только придётся подождать, я сегодня один.
- Зато мы не одни. Помочь не обещаем, дела есть в пилотской, а вот корреспондентку для поднятия духа мы тебе оставим.

  Валерка уже катил к самолёту первую бочку, когда услышал эти слова. Сердце вдруг ахнуло размашистым ударом и заколотилось часто-часто. Мелькнула мысль, что корреспонденток на Камчатке много…
  Но дверь самолёта распахнулась, и он услышал знакомый звонкий голос:
- Это кто так грозно ругается? И кому это там помочь? – И она появилась перед ним – весёлая, свежая, ещё больше похорошевшая з эти полгода. В новом кожаном пальто с меховым воротником, в каких-то невероятно цивильных сапожках, с тяжёлым «Репортёром» через плечо…
Он так часто слушал по радио её голос, положив «Спидолу» на колени… Он так терпеливо ждал её писем…
- Здравствуй, Валера! – засмеялась она. – Как здорово получилось: ты ко мне собрался лететь, а я сама к тебе – с неба!
  «Бог ты мой, какие у неё глаза… - подумал Валерка. – Какие у неё большие, сияющие глаза… С ума сойти можно…».

  Он смотрел на неё и молчал, знал, что сперва ей надо дать выговориться, насладиться свежестью момента. Она с такой остротой и вкусом проживала каждую минуту своей жизни, что ему тоже доставалась частица этого удовольствия, когда он бывал рядом. Он любил её слушать и молча, улыбаясь, смотреть на неё.
- А я получила все твои письма. Как много! Сейчас прилечу в город, а там ещё письма твои лежат. Наши ребята из редакции складывают их на мой стол… Я хотела к вам в отряд заглянуть, уже договорилась с пилотом, но тут позвонила Завадская, пришлось отложить… А ты чем здесь занимаешься? Я-то думала, ты в маршруте сейчас, идёшь по тундре, ночуешь где-нибудь в снегу…
- Геолог должен владеть двадцатью восьмью специальностями, не считая «украсть» и «покараулить», - засмеялся Валерка.
  Можно было сказать и «сорока специальностями», а не высвистывать, как зяблику «тью-фью», но Валерка, когда злился, любил говорить витиевато.
- Ну ладно, не сердись. Ты сейчас загружаешь свой бензин и летишь в отряд?
- Нет. Тут, понимаешь, такое дело… Я ещё здесь пробуду несколько дней.
- Да? Как здорово! Значит, этот вечер наш!
  «А вот про это мне надо было сразу спросить, вахлаку пробензиненному», - подумал Валерка и спокойно ответил:
- Конечно. Зря, что ли, нас судьба свела?

  Подошли лётчики. Вдвоём со вторым пилотом Валерка быстро загрузил «Аннушку».
- Леночка, летим с нами! – крикнул из кабины командир. – Покажем, как геологи живут.
- Нет, ребята, я здесь остаюсь. Кстати, проблема с гостиницей отпадает – я старого друга встретила, он мне поможет, а на геологов я в этот раз насмотрелась – палатки, вездеходы, приборы там всякие…

  «Вездеходы!» - обожгло Валерку.
- Стой, командир, дело есть! – крикнул он и полез в самолёт. Краем глаза он заметил, что Ленка лезет за ним, видимо, почуяв своим журналистким нюхом что-то необычное.

  «Давай-давай, - подумал Валерка. – Хоть немного отквитаюсь за этот чёртов бензин и свой бичёвский вид».
- Дай-ка планшет, - попросил он второго пилота (тот, как правило, выполнял штурманские обязанности). – Давай-давай, у меня допуск к секретке на вашем уровне. Значит, так. Вот отсюда, по этому маршруту, вышел несколько дней назад вездеход. В контрольный срок на базу не пришёл, на связи их нет. Нужно посмотреть с воздуха – где он, в каком состоянии. Дайте над ними два-три круга. Если у них что-то случилось, то они как–нибудь  дадут знать. Знак выложат на снегу или как-нибудь ещё… Если что-то срочное, то сразу же выходите на диспетчера, он сообщит мне, будем принимать меры по спасению. Всё! Желаю удачи.

  Он повернулся и пошёл по салону, громыхая по дюралевому полу сапогами, пошёл не оглядываясь, чувствуя, что Ленка торопливо идёт за ним. Когда «Аннушка», взревев двигателем, уползла на своих лыжах к взлётной полосе, Лена торопливо отстегнула крышку «Репортёра», перемотала кассету и удивлённо сказала:
- Слу-ушай, Вале-ера! Да у теня сейчас такой классный материал может получиться! И всё будет сделано в голливудские сроки! Это же будет материал года! Давай, я тебя здесь попишу немного, с шумами – здесь самолёты ревут, в аэропорту что-то диктор объявляет, так здорово всё получается! Неужели повезло? Такой материал раз в пятилетку бывает!

  Она быстро настроила магнитофон, наговорив на него вместо настройки: «Валерка-Валерка, я по тебя очень соскучилась… Раз-раз-раз… ещё много, много раз…» - потом поднесла ему микрофон, обтянутый блестящей никелированной сеточкой. Валерка немного поупирался, но Лена «Репортёр» не выключала, только улыбалась загадочно, сияла своими глазищами и умоляюще складывала губы бантиком, дескать, давай не тяни. Валерка прокашлялся и скучным, независимым голосом рассказал про Бабаяна, вездеход и тяжёлый перегон.
- Записано! – быстро сказала Лена и добавила голосом эстрадной звезды, - спас-сыбо! Так, теперь ты мне расскажи подробности. Он в вашей экспедиции работает? В соседней? Так, хорошо, значит, профессиональная взаимовыручка. А самолёт сможет там сесть? Значит, придётся посылать какой-нибудь вертолёт ещё… Хорошо, несколько этапов поиска, много голосков на плёнке будет, отлично! А чем занимается этот Бабаян? Съёмкой? Что это такое? Геологическая карта… Это тоже можно обыграть… Так. Это всё я сама сделаю – начитки, вставки… Ну что же, будем жадать.

- Представителю заказчика геофизиков срочно зайти в диспетчерскую! – прогремело над аэропортом.
- Я с тобой! – заторопилась Лена.

  В диспетчерской на высоком вращающем кресле крутился Серёга.
- Слушай, старик… - начал он, потом вдруг наклонился к микрофону и, глядя на хрипящий динамик, быстро сказал: - Вас понял, четыреста десятый. Конец связи. Слушай, старик, тут «Аннушка» на связь выходила, там твои кадры на вездеходе по припаю шли, припай оторвало, вот такие дела, просили передать.

  Он проговорил всё это быстро, не отрывая взгляда от хрипящего динамика, потом, почти без перехода, тем же тоном начал говорить в микрофон:
- Ноль шестьдесят второй, даю сводку… - и начал читать – скорость ветра, давление, магнитное склонение и прочие аэрофлотовские дела.
- Одну минуту… - вмешалась Лена. – Насколько слов для камчатского радио. Только что от вас мы узнали, что вездеход геологосъёмочной экспедиции попал в тяжёлую, критическую ситуацию, они оказались на льдине. Я правильно вас поняла?
- Я же говорю – припай оторвало, - повернулся вместе с креслом Серёга.
- И какие будут приняты меры?
- А вот сейчас придёт какой-нибудь из «вертикальных», слетает, посмотрит.
- Мы  узнали  об этом… - она быстро  посмотрела на часы, - в четырнадцать  часов  сорок   три минуты. Как долго мы будем ждать этот «вертикальный»? Ведь  дорога  каждая минута. Прибрежный лед, как еще  его называют – припай, очень непрочен, это не тот мощный паковый лед, на котором дрейфуют полярные станции, поэтому нужно очень и очень  торопиться. Вы согласны?
- Да согласен я, согласен. Вот подойдёт первый вертолёт, его и отправим, вот твой друг и отправит. Его вездеходы, пусть он и разбирается.
- А нельзя ли заставить какой-нибудь из вертолётов изменить курс, пойти на спасение геологов?
- Нет, девушка, нельзя. Они по заявкам летают. Кто потом будет оплачивать эти спасработы?
- Я ничего не понимаю, - сказала беспомощно Лена и выключила магнитофон.
- А чего тут понимать? – снова повернулся к ней Серёга. – Если они до сих пор не утонули, то час-полтора ещё потерпят. Пойдёт попутный рейс и подберёт их. К тому же я не до конца понял, что там случилось.
- Нет, я так не могу! – почти закричала она. – Откуда здесь можно поговорить с городом?
- Валера, отведи её в отдел перевозок. У меня работы – вздохнуть некогда…

  В перевозках она сразу же начала накручивать диск телефона.
- Ты кому звонить собралась? – спросил Валерка.
- Начальнику геологосъёмочной экспедиции, я недавно у него интервью брала, он меня ещё должен помнить… Надо что-то делать!
- Дай-ка сюда трубку. Я сам. В конце концов это мое дело.
  Она послушно отдала трубку.
- Слушаю, - услышал Валерка далёкий голос.
- Михаил Фомич, это вас Лукьянов беспокоит, от геофизиков. Тут меня Трегубов просил выяснить – что с бабаяновским вездеходом, вот получил первую информацию… - Валерка замялся.
- Ну и где они застряли?
- Тут такое дело, Михал Фомич… Они по припаю шли, вроде бы припай оторвало. Так что они теперь в роли папанинцев.
- …случай, - ругались на том конце провода. – Слушай, парень, ты там, я слышал, всем Аэрофлотом заправляешь. Давай придумай что-нибудь…
- Да, конечно. Сейчас ни одного борта нет, но первый же пошлю к ним.
- Держи меня в курсе! - И раздались короткие гудки.
- Что тебе сказал их шеф? – затеребила Валерку Лена. – Он обещал какую-нибудь помощь?
- А что он может сделать за полтыщи километров? Просил держать в курсе.
- А, чёрт… Что же делать… Пойдём к начальнику аэропорта!
- Я сам, - твёрдо сказал Валерка и подумал: «Попробуй откажись. Сразу же превратишься в человека равнодушного, жестокого, чёрт знает какого… Как ей объяснить, что такие дела так не делаются. Максимум через час отправим туда вертолёт, он без лишнего шума и пыли снимет мужиков, Бабаян благополучно получит свой строгач, вездеход спишут, и чего здесь по начальникам зря бегать…»

  В кабинете у напа были люди.
  Валерка вошёл, и они замолчали на полуслове, оглянулись недовольно.
- Тат такое дело, -  начал Валерка торопливо, ощущая спиной, как в дверь нетерпеливо заглядывает Ленка. – Тут такое дело… Вездеход геологосъёмочной экспедиции оказался на льдине. Надо делать что-то…
- Не по-онял,- протянул нап. – Какой ещё вездеход? Какая льдина?
- Вездеход геологосъёмочной экспедиции, который отправляли на подвеске из вашего аэропорта. Он шёл в Каменское по припаю. Припай оторвало, и он, вездеход, оказался море, - ровным голосом повторил Валерка.
- Ну и дела у тебя творятся, Щербаченко,- усмехнулся один из посетителей в пыжиковой шапке. – А я-то, наивный человек, хотел на охоту слетать. Где уж нам уж выйти замуж… Я потом, Щербаченко, зайду, когда у тебя эта челюскинская эпопея закончится.
- Николай Захарович, да как же так… - огорчился нап.
- Потом, потом! – отмахнулся тот и вышел из кабинета.
- Ну что там у тебя? Какие такие льдины? – резко спросил у Валерки нап.
- Я всё уже рассказал.
- Почему ты ко мне лезешь со своими вездеходами? У тебя есть своё начальство – вот и составляёте план спасработ, оформляйте заявку, я сниму с рейса первый же вертолёт и с богом – вперед, спасайте!
- Это не наши вездеходы, - сдерживаясь, сказал Валерка, - Это вездеход соседней геологосъёмочной экспедиции. Я звонил сейчас их начальнику, он просил помочь. Возможно, он сейчас пытается дозвониться до вас.
- И всё-таки, почему ты врываешься ко мне? Кто тебя так учил работать?
- Я знаю, что такие дела так не делаются… - с трудом сказал Валерка. – Но я же думал, что по-человечески можно…
- По-человечески… - с нехорошим удивлением протянул нап. – А ну-ка напомни, как твоя фамилия, я узнаю у Трегубова – у него все специалисты человечные или ты один такой.
- А как ваша фамилия? – высунулась из-за Валеркиной спины Ленка. – Я корреспондент областного радио Королькова. А как ваша фаилия?
  Те, что сидели в кабинете, засмеялись.
  Валерка локтем задвинул её назад и хрипло сказал:
- Вот что, дядя. Ты мне не тыкай. Я с тобой свиней не пас. Кажется, так говорится?
  Сидевшие в кабинете переглянулись, и один из них – с морщинистым лицом – коротко кивнул:
- Так, паренёк.
- Ну тогда я пошёл, - засмеялся Валерка. – А фамилия моя Лукьянов будет.

  Он опомнился только в зале ожидания, когда взгляд зацепился за пассажиров, дремавших на диванчиках, в креслах, прямо на полу (подстелив газету). «Ленка, - подумал он и чуть не застонал сквозь зубы. – Она же отказалась от пилотской! В гостиницу сейчас можно попасть только по брони – весна, все ломятся на материк, в отпуска… А, чёрт, не в наш же «бичхолл» её вести!»

  Нужно было возвращаться к напу делать постную морду и просить в пилотской на одну ночку койку для корреспондентки телерадио. Можно сказать, что она прилетела работать в их партию, а по договору аэропорт должен обеспечивать жильём тех геофизиков, кто работает на лётной гравике. Есть же в пилотской вечно пустующая комната для бортпроводниц…
«Только надо её увести отсюда», - подумал Валерка и сказал:
- Пойдём-ка, Лека, я познакомлю тебя с одним кадром. Для рубрики «Наш герой – современник» он вряд ли подойдёт, но для общего образования таких надо знать. Посмотришь, с кем я работаю, как это не по-русски-то… а! Контингент.

  Он отвёл её в столовую, усадил за столик к Артамону, коротко представил того:
- Артамоныч. Кадровый романтик.
  И пошёл договариваться с напом.
- А вы, значит, будете Лена-корреспондентка? – деликатно спросил Артамон, прикрывая ладонью щербатый рот.
- Да. А вы откуда знаете?
- Видел вашу фотографию в палатке у моего молодого коллеги. Впрочем, это всё, что я про вас знаю.
- А куда он делся, этот молодой коллега? – спросила Лена, беспомощно озираясь вокруг.
- Думаю, что пошёл вас устраивать на ночлег.
- А что – это очень сложно?
- Безусловно, - мягко сказал Артамон и покрутил в пальцах пустой стакан из-под молока. – Гостиница здесь хронически занята, в пилотскую вас не пустят, а к нам, на перевалбазу, он вас вести постеснялся.
- Почему?
- Извините за выражение – дискомфортно.
- Что за глупости! Он же знает, что я была у геологов, ночевала в платке… И у оленеводов – у них там такие кукули обалденные! Что он мудрит! Он же знает, что я альпинистка, в горах бывают холодные ночёвки, на скале – и то ничего…
- Он просто не знает, что у меня есть чистый вкладыш, совершенно новый, между прочим. Думал, схожу в баню, постираю бороду, потом залезу в чистый вкладыш и поимею полчаса нирваны. Этот вкладыш я отдам вам, а чтобы не видеть обшарпанных стен и отсутствия мебели, я разобью лампочку и зажгу свечу.
- Вы просто прелесть, Артамоныч! Только зачем разбивать лампочку? Можно просто выключить свет.
- Вы не понимаете нюансов, Елена. Выключенную лампочку всегда хочется включить, свеча при ней кажется нелепостью. Эта лампочка, как навязчивая идея, будет мучить вас весь вечер. Разбить! Желательно – сапогом!
- По-моему, это – глупости.
- Ну хорошо-хорошо. Я её просто вывинчу и спрячу. Кстати, меня сегодня приглашали в гости. Один весьма приличный человек. – Артамон нахмурил брови и пожевал губами. – М-да, один весьма приличный человек. Так что, Лена, идите к нам в «бичхолл» и ни о чём не думайте!
- Куда-куда?
- В «бичхолл», - с таким достоинством повторил Артамон, что удивляться или отказываться было просто неприлично.
- Хорошо. Я согласна. Но где Валера?
- Мне кажется, у начальника аэропорта. Выбивает вам койку. В пилотской. Это – безнадёжно. Кстати, пойдёмте посмотрим.
  Из-за дверей кабинета напа раздавались резкие голоса.
- Так говоришь, Лукьянов, таким, как я, нельзя на Камчатке работать? – гремел нап.
- Нельзя, - откликался Валерка.
- И ты такой смелый, Лукьнов, что никого и ничего не боишься?
- Почему же – боюсь…
- Значит, не совсем дурачок…
- Боюсь после жарёной медвежатины сырую воду пить. Я один раз попробовал и чуть-чуть… - Валерка закончил фразу шёпотом, и тут же из-за дверей грянул хохот мужиков.
  Ленка услышала, как задыхаясь и прокурено кашляя сквозь смех, беззлобно матюкался тот мужик с морщинистым лицом.
  Артамоныч приоткрыл дверь, просунул в кабинет руку и, как рычагом, выволок оттуда Валерку.
- Валерка, - сказал Артамон конфиденциальным шёпотом. – Первое. С жильём для Лены улажено. Второе. Пока я пил молоко, прилетел Кочетков. Третье. Пора выручать Бабаяна.
- Летим! – коротко сказал Валерка.
- Я с вами! – закричала Ленка. – В конце концов вне просто надо дописать этот классный материал.
- Хорошо. Только раньше времени не приставай к пилотам. Мужикам сейчас работа предстоит, некогда им перед тобой позировать.
- Это будет рискованная работа?

   Валерка не ответил. Работа есть работа. Если её делать до конца, на всё сто, она всегда бывает и тяжёлая, и рискованная. Даже у них в журналистике. Наконец он кивнул Ленке:
- Пойдём. – И повернулся к Артамону. – А ты останься. Если будут ещё вертолёты, загрузишь один.

  Артамон молча кивнул.
  На след вездехода они вышли через полтора часа. Пошли по следу, отмечая про себя стоянки, с чёрными пятнами кострищ, выброшенные пустые бочки из-под бензина – дозаправлялись в пути, - изрытый, истоптанный снег – «разувались». С вертолёта, идущего на высоте полутора-двухсот метров, отлично видно всё – вот здесь они накатывали снег перед вскрытым ручьём, чтобы потом, с разгона, перелететь через него… Здесь шли на полной скорости, взрывая носом машины белые облака, и теперь крупные комки снега лежат, отброшенные далеко от колен… Вот в этом березнячке они, похоже, погоняли куропаток – на снегу пятна крови, вокруг них – лисьи следы. Точно! Не успел Валерка подумать об этом, как внизу, напуганный грохотом и вертолётной тенью, поднялся на крыло выводок куропачей. Значит, не весь выбили – взяли штук пять, по парочке на брата, да одну – наверхосытку, тут же, у вездехода, выпотрошили, обтерли руки снегом, покурили и поехали дальше. Потом на это место пришла лиса, покружила вокруг, тявкнула пару раз на бензинное пятно на снегу и, пачкая рыжую мордочку в крови, торопливо сожрала потроха, облизнулась, побежала дальше за вездеходом…
  Всё это было знакомо Валерке, и если бы снег был посвежей, лучше держал след, то он бы с большими подробностями мог рассказать про несколько дней из жизни Бабаяна и водителя вездехода Сашки Шубина. Но снег был весенним, жёстким, зернистым; Валерка слышал, что горнолыжники такой называют «манной кашей», и этот снег следы держит неважно. Но всё же видно: прошёл медведь, издалека, от хребтов протянул свой след, но услышал лязганье гусениц и лёг в кустах, провожая взглядом вездеход. Мужики его не заметили, а вот рыжая попалась им на глаза, и они, поддавшись азарту, свернули с маршрута, прошли метров триста по подлеску, подмяли десяток кустов, но лисица метнулась в березняк, и они снова вывернули назад, ближе к берегу.
  Потом берег пошёл скалистый, обрывистый, и Бабаян решил идти по припаю. Здесь след прерывался – часть припая уже оторвало, но в море, насколько хватало глаза, белел один только лёд, бугрились торосы, кружились над ним чайки, и не было видно ни людей, ни вездехода.

 Кочетков вёл Ми-восьмой вдоль полосы прибоя, каким-то чутьём угадывая, что начинать поиск пока рано, и действительно на следующей льдине они увидели ровный гусеничный след…
Валерка на минуту оторвался от блистера, вытер заслезившиеся глаза, улыбнулся Ленке. Она сидела, согнувшись над своим «Репортёром» и что-то быстро говорила в микрофон. Валерка показал ей пальцем на уши, потом на микрофон и пожал плечами.
- Разобрать можно будет! – прокричала Ленка. – Это я для себя пишу, самые свежие впечатления, пригодятся потом для начиток!
  Валерка уважительно кивнул и снова повернулся к блистеру.
- А я видела сивучей! – снова прокричала Ленка. – Плавают между льдин, смешные такие.
Не оборачиваясь, он показал ей большой палец: «Молодец, смотри дальше!» - и тут же увидел вездеход.
  Он стоял на берегу, зарывшись наполовину в густые кусты кедрача, и людей рядом с ним не было. Берег в этом месте был довольно крутой, и видно, с каким трудом они выскреблись суда с припая.
  Они достали из вездехода вещи: валялась рядом с вездеходом свёрнутая платка, пили чай – котелок так и остался рядом с потухшим костром, потом их что-то заинтересовало или испугало – и они разошлись в разные стороны. Какой-то тоскливой бесприютностью веяло от этой брошенной машины…
  Всё это Валерка увидел и почувствовал за одну секунду, а вертолёт, не снижаясь, прошёл над вездеходом и, забирая от моря, начал лезть вверх… Внизу был берёзовый лес. Кочетков заложил над ним несколько крутых виражей, потом повернул назад, начал снижаться и посадил машину в десятке метров от вездехода.
- Где же люди? – волнуясь спросила Ленка.
- Сейчас подойдут, девушка, - вежливо ответил Кочетков.
- А мне сказали, что они на льдине…
- Наверное, причалили, - улыбнулся тот в ответ.

  Послышался выстрел, другой, потом донеслись голоса, и вскоре Бабаян уже тискал Валеркину руку, хлопал Кочеткова по плечу.
- Ну как тут у вас? – спросил Валерка, решив сохранять невозмутимость.
- Спасибо, хрэново, - сказал Бабаян. – Пройти нэ можем.Карты старые, все заросло уже..
- Смотри сюда, - сказал Кочетков, доставая планшет. – Вот здесь и здесь – прогалины, пройдете. Здесь придётся немного топориком поработать, а дальше – чисто.
- Есть. Понял. А здесь?
- Сюда не лезьте. Лес сплошняком.
- Понял, спасибо.
- Может, надо чего?  - вмешался Валерка. – Продукты? Патроны? Что с рацией? Вас на связи нет!
- Ничего не надо, Валэра. Прилетели, дорогу показали, больше ничего нэ надо. Мы здэсь второй день разведкой занимаемся. Вам хорошо: свэрху видно. А у нас, говорю же, карта старая – врёт, собака. А на связь выйду, как только из этого дуролома выберусь.
Водитель вездехода Сашка Шубин молчал, во все глаза смотрел на Ленку, вытирал ладошкой чумазое лицо…
- Постойте! – зло закричала Ленка. – Мне же сказали, что вы на льдине, как папанинцы! Как же так? Вы что, в самом деле – причалили?
  Бабаян с удивлением посмотрел на неё, на микрофон…
- Что такое? А, Валэра?
- Да, понимаешь, Николаич, тебя на связи нет, в контрольный срок в посёлок не вышел – вот и попросили меня послать один борт, посмотреть, где ты…
- Ан-два? Крутился тут…
- Да, он. Пилот по связи передал, что ты шёл по припаю, а припай оторвало.
- Было дэло. Впереди оторвало, сзади оторвало, на берег вылезли – лес, пройти не можем. При чём здесь льдина? Папанинцы какие-то…
- Я же тебе говорил – не надо суетиться,- тихо сказал девушке Валерка, но она, не глядя ни на кого, молча сматывала шнур микрофона.
- Ну не поняли друг друга, Николаич. Бывает… Нет худа без добра – дорогу тебе показали.
- Так ты спасать меня летел, Валэрка? – тихо спросил Бабаян. – Со льдины спасать?
Валерка пожал плечами, через силу засмеялся.
- Не надо этого стесняться, парень. Ты действительно очень помог мне. А ты девушка, не расстраивайся. Лучше плохо сыгранная комедия, чем классически разыгранная трагэдия. Будут у тебя ещё случаи, на героев обязательно повезёт.
На этом и расстались.


  В «бичхолл» они пришли затемно. По дороге Валерка всё высматривал Артамона, но покрутил головой, поискал, а потом решил, что Артамон ждёт их дома, пошёл ставить чай и наводить в комнате порядок, «генеральный шмон».
  Чай действительно стоял на печке, печка была горячей, порядок был наведён в рамках походно-полевого этикета, и новенький вкладыш лежал на кровати. Горела обещанная свеча.
«Печку Артамон затопил правильно, - подумал Валерка. – Без горящей печки этот дом кажется нежилым. Хотя это и не обязательно – спальники меховые, на улице весна… А где он сам? Достал денег и кувыркается», - решил Валерка и разозлился, но тут же услышал над головой хруст, посмотрел – лампочка еле заметно качалась…
- Землетрясение, - сказала Ленка. – В этом году Ключеская особо активна.
- Ага, - ответил он. – Балла три! - И вышел из дома.
- Артамон, - позвал он вполголоса. – Ты чего, как мартовский кот, на чердак забрался?
- В марте на Камчатке даже котам не климат, - ответил обиженно Артамон с чердака.
- Ты в чём там спишь?
- В кукуле оленьем. Взял у Бабаяна напрокат. Кстати, как он там?
- Нормально.
- Ага. Я вам там чайку заварил.
- Спасибо, не до чая.
- Зря. Чай не пьёшь – какая сила… - сказал ехидный Артамон.
- Ладно, Артамоныч, пошёл я. Спокойной ночи.
- Позвольте пожелать вам совсем обратного!
  Валерка хмыкнул и зашёл в дом.
- С кем ты там разговаривал? – спросила Лена.
- Так. С одним знакомым вулканологом.
- Что-нибудь интересное?
- Сказал, что больше толчков не будет.

  Вот и наступила та ночь, о которой он не раз думал, скорчившись в холодном спальнике. Сколько слов было тогда приготовлено, сколько жарких видений проплыло в полудрёме…
Он прокашлялся, прочищал горло, но Ленка опередила его, быстро спросив:
- Валера, тяжело уходить каждый раз в поле?
- Вариант канадских лесорубов: «В лесу о бабах, с бабами о лесе», - пробормотал Валерка, а громко сказал: - Ты ложись… Раздевайся и ложись… Я тебе потом всё расскажу… Бери чистый вкладыш и ложись в мой спальник. Тебе нужно отдохнуть… - Голос всё-таки оказался хриплым, как спросонья.
- Отвернись, - потребовала она.
  Он прошёл к койке Артамона, повалился на неё и вдруг увидел своё отражение в зеркале, что висело напротив, посмотрел на себя внимательно, словно на чужого человека и торопливо, пользуясь возможностью, начал оценивать себя, чужого, со стороны: долговязый, худой, с нелепым большим ртом…
- Ты ложись, - повторил он монотонно. – Я глаза закрыл. Ложись, сейчас я приготовлю чай.
«Кто я для неё? – думал он торопливо. – Мой друг – геолог. Провожания, подарки, разговоры о возвышенном, это мы могём, мы тоже не лаптем шти хлебаем… Мы бросили с тобой пшеничный хлеба, сменяли на махорку сигареты… Чтобы остаться с ней – нужно бросить геологию, а брошу геологию – я для неё круглым нулём окажусь, ей это будет неинтересно…»
Мысли скакали: «Она спросила, тяжело ли уходить в поле?» Из моей работы, из моих мучений разведут потом акварели, выкрасят картинку под названием «геологическая карта» и сдадут её в архив, а через двадцать лет придёт этакий породистый, лобастый вундеркинд и скажет: «Всё не так, ребята. Там, под землёй, другие дела».
Он засмеялся и сказал:
- Уходить в поле каждую весну и осень – необходимо. Иначе всё развалится к чёрту. – Снова засмеялся и сел на кровати.
- И всё-таки это, наверное, тяжело. Ты прости меня, зануду, что я всё расспрашиваю, привычка. Мы привыкли говорить: романтика, энтузиазм… А живёте в таких условиях: ни семьи, ни квартиры. Так и жизнь мимо пройдёт.
  Он рывком встал, содрал через голову экцефалитку, подошёл, сел на край её кровати:
- Ну, насчёт жизни – это ты зря, - сказал он. – Понимаешь, поле – это модель жизни. Всей жизни. Несколько человек – в экстремальных условиях. Тут действует закон природы, которая не терпит пустоты. То есть каждая полочка человеческих типажей занята – герои, подлецы, святые, грешники – ни одно свято место пусто не осталось…
«Ты поглянь, куда меня поело…» - удивился он.
- О! Это любопытно, - сказала она, запахивая поплотнее спальный мешок. От неё исходило такое ровное, такое мирное тепло, так доверчиво блестели большие глаза в темное, что Валерка распахнул спальник и взял в свои ладони её кулачок  - словно птенца поймал. Голая тонкая рука светилась в полумраке, и маленький бугорок мускула напрягся на ней с такой независимостью, с такой неприязнью…
- Валерка, - прошептала она, - ведь у нас чайник скоро взлетит и выйдет на орбиту… Мне кто-то чаю обещал… И у свечи фитиль поправить надо. Да не сердись ты на меня!
  И пропала обида. Он встал, пошёл к печке, разминая на ходу ладонями одеревеневшее лицо.
«Может, мне действительно пора завязывать с геологией?» - подумал он, поморщившись. – Омедведился, с красивыми женщинам вести себя не умею – какие-то сплошные ужимки и прыжки. Стыдно-то как, бог ты мой…»
  Он налил чаю в эмалированную кружку, возвращаясь, задул – всё равно в голые окна бессовестно светила луна.
- Сегодня у нас ночь откровений, - сияя в темноте глазами, сказала Ленка. – Это ведь очень редко бывает, да? Не с каждым человеком можно. Как ты считаешь, состоялась твоя жизнь, Валерка?
- Да.
- Ты открыл что-нибудь, нашёл?
- Да, ты знаешь, однажды я нашёл целую россыпь агатов.
- Агатов… - повторила она шепотом.
- Да, мы работали на севере, в Пенжинском районе. Встали на точку, и я почти неделю не отходил от аппаратуры, спал урывками, что-то ел… А когда записали точку, я заказал по рации вертолёт и пошёл к ручью умыться. А там, в воде, лежит агат. Ведь десять раз умывался в этом месте, брал воду для чая – не видел… А тогда погода стояла отличная, тихая и тёплая, осень была. А он лежит на дне ручья и играет всеми узорами… Солнышко светит, вода рябит, а на неё падают жёлтые листья… Тогда я поднял его и пошёл прямо по ручью, вверх по течению. Ещё один нашёл, потом ещё… Тогда я и понял, что это россыпь. Позвал своих парней, и мы за час набрали целую кучу агатов. Представляешь, идут по ручью бородатые мужики, каждый несет по эмалированному тазику, а в них – горкой – сверкают мокрые камни… - Валерка замолчал и по-детски улыбнулся.
- А потом?
- А потом пришёл вертолёт, и надо было срочно снимать платку, грузиться и перелетать на новую точку.
- А что ты сделал с тем агатами?
- Часть – раздал, часть – потерял, что-то осталось…
- Нет, я спрашиваю про россыпь. Первый раз разговариваю с владельцем драгоценной россыпи…
- Да какой я владелец! Россыпь я отдал. В октябре к нам на точку вышли ребята из геологосъёмочной экспедиции, им и отдал. Показал по карте, дал несколько образцов. Это – их дела. Они лучше знают, как заявку в таких случаях оформлять, как эту россыпь зарегистрировать.
- А ваши дела?
- Сейчас, Лена, не то время, когда геолог шёл по тайге с молотком и открывал месторождение за месторождением. Это только в книжке можно за сезон открыть несколько рудопроявлений, застрелить десяток кабанов и полтора десятка медведей и этак, между прочим, поймать вражеских парашютистов. Читал я такие… Геология – это производство. План, цифры, графики, производительность, выговора, заработки. И девяносто процентов всех геологов работают во имя великой формулы: «Отрицательный результат – это тоже результат». Остальные десять процентов участвуют в открытии месторождения, и только единицы имеют право назвать себя первооткрывателями… - Он вдруг засмеялся: - Если бы ребята слышали, какие я тебе здесь прописные истины изрекаю, они бы меня полгода по имени-отчеству звали…


  Утром Артамоныч спустился с чердака и осторожно заглянул в комнату. Корреспондентка спала, прижавшись беленькой щекой к грубому брезенту спального мешка, и её мягкие, светлые волосы касались небритой щеки его молодого начальника – тот притулился рядом, как был – в рубашке и рабочих штанах, спал, посапывая, самым сладким утренним сном.
  Артамон вздохнул и прочитал вслух стих:
- Спите, милые, на шкурах росомаховых…
Дальше он не знал и поэтому пошёл топить печку и греть чай.
  Утром Валерка отправил Елену в город на попутном вертолёте, со знакомыми пилотами, и это окончательно взбесило напа. Тот попытался сперва проявить озабоченность, спросил насчёт спасения вездехода.
- Я всё сделал сам, - сказал ему равнодушно Валерка.
- Ну тогда заходи будем думать, как твою корреспондентку отправить в город. Сейчас с билетами трудно, но что-нибудь придумаем…
- Я её уже отправил, - не меняя голоса, повторил он.
- Смотри, Щербаченко, подсидит тебя этот геолог, - засмеялся кто-то из заказчиков. – Он уже половину твоей работы делает: бензин грузит, вертолёты спасает, с представителями прессы сам разбирается.


4

  Так началась война техника-геофизика Лукьянова Валерия Николаевича с начальником аэропорта Щербаченко. Для начала нап отдал распоряжение не отпускать бензин геофизикам. Валерка начал названивать своему начальству, пошёл жаловаться в райком партии, и через день бензин снова начали отпускать. Нап попробовал перехватывать вертолёты – Валерка шёл в пилотскую и сам договаривался с пилотами, и те придумывали тысячи причин, чтобы не лететь в табуны, в совхоз или гспромхоз, где, как только что сказали синоптики, плохая погода, ну если не очень плохая, то может скоро испортиться, а лететь к гофизикам, где видимость «миллион на миллион, погода звенит и работы прорва». Ругаться с экспедицией пилотам было не резон. Дело не в том, сто они неплохо зарабатывали на перевозках грузов, жили по-барски в полевых партиях, не в том, что они везли из партий то рыбу, то икру, - в гспромхозах тоже не жлобы работают… И ни при чём здесь инженер-геолог Люда, подруга первого пилота Кости, и кудрявый техник-геофизик Наташка, любовь бортмеханика Мурата – женщины здесь вообще ни при чём, здесь дела мужские… А помужски получалось, что нап – не прав и его нужно наказать.
   Вот тогда нап и решил применить обходный маневр. Он знал, что с пилотами Ан-2 контакт у Валерки не тот.
- Ты парень у нас сердобольный, - обронил он при встрече и пошёл дальше.
  Валерка вначале ничего не понял, но к обеду узнал, что двух мужиков-заправщиков перевели на какие-то хозяйственные работы – не то снег откидывать, не то доски с места на место перекладывать. И заправлять теперь самолёты-вертолёты должна Нина Тимофеевна – тишайшая, полная женщина. В её обязанности входило раньше: следить по счётчику, сколько бензина отпущено, да делать отметки в документах. Когда Валерка увидел, как она идёт по крылу Ан-2, осторожно преступая резиновыми ботами, как вздрагивают её широко расставленные руки, как ветер треплет седую прядь волос, выбившуюся из-под платка, а тяжёлый шланг тянет её назад – он ощутил в груди нехорошую пустоту, холодная волна бешенства ударила в голову, и он понял, что или исправит эту подлость, или свернёт себе на этом шею.
  Знал Щербаченко, отлично знал, что Валерка последнее время привязался к этой женщине – может, мать она ему чем-то напоминала или её наивная беспомощность трогала парня.
- Знаешь, Валера, - говорила она. – Когда я прилетела на Камчатку, то на следующий день началась пурга. Страх-то какой – через улицу домов не видно. А люди всё идут, идут на работу… И мне идти оформляться надо, но куда тут выйдешь! Сижу я в гостинице, маюсть, а тут  как тряхнёт, и лампочка закачалась… Господи-господи, думаю, и куда я попала…
Валерка смеялся и говорил, что ей повезло – пурга и землетрясение одновременно.
- Потом-то я посмотрела в хорошую погоду – вулканы красивые такие… Один Авача называется, а другой – Коряка. Но всё равно – страшно.
  Тимофеевна звала Валерку в гости, дала свой адрес, рассказала, какой сад у неё, рисовала на бумажке, как от дома дойти до пляжа. Она приехала на Камчатку из Ялты, чтобы за последние два года перед подзаработать - для пенсии, чтобы пенсия побольше была… Валерка часто забегал к ней в теплушку то чаю попить, то просто потолковать за жизнь.
Всё это он вспомнил мгновенно, когда бежал по лётному полю, карабкался по фюзеляжу «Аннушки», помогал Тимофеевне спуститься на землю.
Потом он с вежливой яростью спросил у пилота:
- А можно – я заправлю?
- Давай, - рассеянно ответил тот.
  Валерка снова залез н плоскость, нашёл заглушки бензобаков, открыл их, начал заливать бензин. Несколько раз он выключалал заправочный «пистолет» и, расставив пошире ноги, раскачивал самолёт – чтобы бензин равномерно разлился по отсекам бензобаков.
Короче, честно сделал всё, что знал, видел и слышал о правильной заправке самолётов. Потом осторожно спустился на землю и сказал громко, прищурившись от злости:
- Ну вот, ещё одна смежная специальность есть. Уже владею двадцатью девятью, не считая – «украсть» и «покараулить».
- Какая специальность? – так же рассеянно спросил пилот.
- Дык геофизики мы…
- А какого чёрта тогда по самолётам лазишь?
- А какого чёрта ты в кабине сидишь, когда старуха у тебя по плоскостям лазит? – взвился Валерка.
- Меня это не касается! Я прилетел – меня должны заправить!
- Вот мы и заправили, - засмеялся Валерка. – Извините, коли что не так. Долетите с богом – так хорошо, а не долетите, так на том свете встретимся. У меня там знакомый чёрт есть из пятой котельной, так он обещал при себе устроить. Там ищите. Лукьяновы наша фамилия. – Валерка уже откровенно юродствовал.
Пилот выругался, потом громко сказал куда-то в глубину кабины:
- Саша, проверь заправку, а я пошёл к напу разбираться.
- Иди-иди, - буркнул ему в спину Валерка. – Этот нап и загнал старого человека к вам на плоскость.
- Провинилась в чём-нибудь? – остановился пилот.
- В чём может провинится старая женщина перед молодым начальником? – удивился Валерка. – Была бы молодая – тогда всё ясно…
- Значит, просто скотина ваш нап, - подвёл итог пилот.
- Наш… Может, и скотина. Похоже на это.
- Не убедился ещё?
- Да вот, вторую неделю проверяю…
- Ясно. А сразу сказать не мог?
- Да не успел я… А вы сами, мужики, словно без глаз!
- Нормальная заправка! – крикнул в это время второй пилот.
- Ладно. Усекли ситуацию, - кивнул Валерке командир.
- Вы своим там передайте – что к чему…
- Передадим.

  Несколько дней экипажи сами заправляли свои чумазые «Аннушки» и вертолёты, и Валерка изо всех сил помогал им. Тимофеевну на лётное поле не пускали, вежливо говорили: «Это не ваши дела, мамаша». – «Так ведь уволят меня, ребята. А мне до пенсии доработать охота». – «Не уволят».
  Заправившись, шли в кабинет к напу, и там начинались такие разборки с гроханьем кулаками по начальническому столу, что отзвуки этих событий доносились и до зала ожидания.
  Через пять дней нап вернул заправщиков на их рабочие места, а Валерку вызвал к себе и запретил ему «околачиваться без дела на лётном поле и в подсобных помещениях аэропорта».
Валерке пришлось перекочевать в зал ожидания. Теперь он узнавал свои вертолёты не по бортовому номеру, не по стилю посадки, а из объявлений дикторши, а после погрузки шёл пить чай не к технарям, а в столовую. Но он особо не унывал. Теперь на него работало три вертолёта Ми-8, каждый брал по две тонны и делал в день по два рейса – да при таком раскладе он через четыре дня весь бензин отгрузит и к своим улетит! А пока можно и потолкаться в зале ожидания.
Там, в зале, он и познакомился с Н.Г. Лукайтисом, большим человеком. У Лукайтиса было обветренное лицо и светлые глаза – может быть, поэтому Валерка сразу же почувствовал к нему расположение.
- Весна немного припоздала, - сказал он так запросто, словно каждое утро беседовал с этим светлоглазым о превратностях камчатской погоды.
- Да? – вежливо удивился тот.
- Да, - твердо сказал Валерка. – В прошлом году я в это время купался.
  Его собеседник зябко передернул плечами.
  «Не камчадал, - подумал Валерка. – Местный или виду бы не подал, или бы засмеялся». Ему стало интересно – откуда, из каких краёв занесло на Камчатку этого вежливого мужчину.
- Да, купался, - твёрдо повторил Валерка. – Около прибойки берег оттаял – метра три, подсох, галька тёплая… А рядом – снег. Лежишь на солнышке, за ветром, от снега ультрафиолетом пышет, загар липнет хорошо. От снега загар липнет здорово, мы к тому времени все чёрные ходили…
- Как сейчас? – спросил мужчина с лёгким акцентом.
- Нет. Сейчас ещё немного отошёл. Снежный загар легко пристаёт, но и сходит быстро. Тогда я был чёрный, с каким-то фиолетовым оттенком… - Мужчина засмеялся. – И знаете, что меня больше всего волновало? Вы только не смейтесь… Меня больше всего волновало, как я в баню пойду.
  Мужчина всё-таки не выдержал, засмеялся. Валерка тоже хмыкнул пару раз.
- Действительно – лицо чёрное, руки тоже загорели – весной уже без рукавиц работаешь, а всё остальное – загар «снежинка», самый популярный в сезоне. Если, конечно, иметь в виду полевой сезон на восточном побережье Камчатки.
- Да, прямо-таки иллюстрация к книге «Голова профессора Доуэля», - поддержал разговор мужчина. – Тело белое, а голова чёрная. И что вы решили сделать?
- Решил навести цветовой баланс, - ответил Валерка, думая о том, что с таким акцентом говорят немцы в кино. – Разделся и лёг загорать, потом пригрелся, и меня на купание потянуло. Подпрыгнул и – в море. Быть рядом с морем, да не искупаться!
- Далек заплыли?
- Успел забежать по пояс.
- А потом?
- Заорал, конечно.
- И – назад?
- Если бы… Наши мужики сидели на берегу, загорали… Видят такое дело – похватали фотоаппараты, кричат: «Валерка, змей, ну потерпи немного, мы только на резкость наведём». Ну и наводили до тех пор, пока… - Валерка посмотрел на интеллигентное лицо мужчины и воздержался от энергичных сравнений.
- А у нас на Балтике очень редко кто купается в мае, - сказал мужчина. – А вы думали, я из Камчатки?
- Да нет, я понял, что вы не камчадал. Акцент у вас заметный, - Он вспомнил Бабаяна и добавил: - И много других признаков.
- Кажется, это не только вам заметно, - сказал грустно мужчина.
- Вы извините, если я не так что-нибудь ляпнул…
- Нет- нет… Вы… как это – очень доброжелательный юноша. Просто у меня свои проблемы.
- Случилось что-нибудь? – спросил напрямик Валерка.
- Понимаете, я – учёный. Биология моря. Был в Петропавловске на симпозиуме. После окончания работы решил посмотреть ваш край. Посоветовали слетать сюда. Да, здесь красиво. Я много снимал на слайд. Да, здесь очень красиво…
- Теперь вылететь не можете?
- Да. У меня завтра билет: Петропавловск – Москва – Таллин, но говорят, что у всех здесь транзитные билеты, все стоят в очереди. На завтра мест нет.
- Есть места, - со злостью сказал Валерка. – Не то чтобы полно их, но одного человека всегда можно посадить.
- Я понимаю. Так есть всегда. Но я показывал свои документы товарищу начальнику аэропорта, и он сказал – нет.
  «Потешил ты напу душеньку», - подумал Валерка, а вслух спросил:
- В райкоме не были?
- Я звонил. Мне сказали, что почти все в тундре, у оленеводов.
- У вас какая учёная степень? Кандидат наук?
- Простите, доктор.
  «Тем более – потешил ты его душеньку… - снова подумал Валерка. – А молодой ещё…»
- Вы посидите здесь, немного, я сейчас, - сказал Валерка.
- Да-да, спасибо… Знаете, вы отвлекли меня немного, и сейчас я смотрю на всю эту историю веселей.
  Валерка натянуто улыбнулся и пошёл в отдел перевозок. В перевозках или чай.
- А, геолог! – встретили его там. – Долго ещё будешь свой бензин возить?
- Заканчиваю уже. Слушайте, девчата, там один эстонец сидит или латыш, между прочим доктор наук – так у него на завтра билет из Питера. Вы бы помогли, сгорит билет-то…
- А знаем, - сказала одна из них, постарше. – Был он у нас, свою визитную карточку показывал – с одной стороны вензеля с позолотой, с другой – не по-нашему написано.
- А вы что?
- Отправили к напу.
- Вы бы его в парикмахерскую за авиабилетами отправили…
- Ой, Валерочка, кому же хочется связываться с нашим, с рыбьими-то глазами…
- Но у вас же явно есть места!
- Нет, сегодня нет.
Валерка замолчал, соображая:
- А райкомовская бронь?
- Так то – райкомовская…
- Ну, может, из них никто не полетит сегодня. Они все в табунах, в тундре. Это три минуты выписать билет и оформить багаж человеку. Если никто из райкома не подойдёт, вы всё и успеете сделать. У вас же не Домодедова, Як-сорок может и подождать эти три минуты…
- А что ты за него просишь? Ты же его первый раз видишь! Вот подошёл бы он сам, попросил как положено, без этих визитных карточек с вензелями, может быть, и сделали бы. Может быть, мы тоже люди, нам тоже приятно, когда нас доктор наук просит.
- Да ну его, связываться, - вмешалась другая. – А Щербаченоко? Он ведь с нас спросит!
- А вы скажите, что из райкома звонили, дескать, бронь ненужна, а на это место просили посадить прибалтийского товарища. Вашему напу и в голову не придёт райком проверять, он в субординации разбирается не хуже, чем этот прибалт в биологии моря.
- Ох, Валерочка, как тебе доброе дело сделать хочется!
- Да вы поймите – он из цивилизованного района нашей необъятной страны, он считает, что если есть возможность помочь, то помогут, у них там сервис…
- У них там свой сервис, у нас свой. Ты наш сервис знаешь, вот и иди в магазин, если тебе так хочется доброе дело сделать.
- Ладно, - сказал Валерка и пошёл к Серёге-диспетчеру.
Путаясь и запинаясь, он рассказал ему всю историю.
- Я чувствую, сделают они всё, я уже подготовил почву, бабы-то они, в принципе, неплохие, только толчка какого-то не хватает, - говорил торопливо Валерка, словно спешил поскорее избавиться от этой неловкой ситуации.
- Значит, их надо по-хорошему попросить, и толчка какого-т не хватает? – переспросил Серёга и нажал клавишу на селекторе с надписью «Отдел перевозок».
- Отдел перевозок слушает! – раздался официальный голос.
- Ну вы, кошки драные, - сказал им задушевно Серёга. – Чтоб через пять минут билет этому эстонцу был готов!
  В селекторе раздался смех, далёкий голос:
- Ещё один, девочки! Сейчас мы их точно на шампанское раскрутим!
- Иди за его паспортом и за деньгам. Всё это мне принесёшь. Но чтобы все было тихо, понял? - скомандовал Серега.

  Что тут не понять… Валерка сбегал за три минуты, а уже через десять минут паспорт Н.Г. Лукайтиса с вложенным в него авиабилетом вернулся к нему назад, и тут же объявили посадку на петропавловский рейс.
  Валерка помог донести чемоданы до трапа, потом подумал, что видит с этим человеком в первый и последний раз, и поэтому сказал:
- Здесь не только природа красивая. Люди – тоже. Я не про себя, конечно… Хотя я здесь, можно сказать, из-за людей живу. А природа… Бывает – красиво, бывает – холодно, бывает – экзотично, а бывает – невмоготу…
  Лукайтес вдруг заторопился, полез в карман и уже у самого трапа вручил Валерке глянцевую визитку из твёрденького картона.
Валерка рассмотрел потом её внимательно – точно, с одной стороны – вензеля с позолотой, с другой – не по-нашему написано, а одних телефонов только три штуки. Два рабочих и один домашний. Вот только жаль: не спросил человека, как зовут-то его, один инициалы и остались – Н.Г. Лукайтис. Позвонить, что ли, потом в Прибалтику, узнать, как зовут человека, да заодно выяснить – эстонец он или латыш… А впрочем – какая разница…

  Начальник аэропорта Щербаченко всё-таки узнал, как был отправлен Лукйтис, но, на удивление, срочных ответных мер не последовало. С того дня нап начал проходить мимо Валерки, как проходят в районном парке мимо статуи купальщицы с веслом – не замечая. Валерка понял это и начал делать при встрече глуповато-гипсовое, нежное лицо, но потом решил, что это мальчишество, и решил восстанавливать контакт с Щербаченко.
Но стоило ему сунуться к напу с каким-то вопросом, как нап вскинул голову и заспешил по деревянному тротуару, застучал дробной рысью. Валерка разозлился и с тех пор, при встрече, широко раскидывал сови длинные руки, улыбался большим ртом, морщил веснушчатый нос и причал еще издалека:
- Здравствуйте, товарищ Щербаченко!
  Нап терпел. Он умел страдать молча.
  Но через неделю он вдруг сам остановил Валерку:
- Ну что, геолог, приплыли? Поздравляю!
- То есть? – растерялся от таких деликатностей тот.
- Полосу я закрыл. Весна, брат, весна… Полчаса назад осмотрел с комиссией ВПП, то есть взлётно-посадочную полосу, и решил закрыть аэропорт на период распутицы. Желаю вам приятного отдыха в наших краях. – И ушёл, посмеиваясь.
  Валерка едва сдержался, чтобы не сказать ему растерянно в спину:
- Как же так?
Весной многие аэропорты Камчатки действительно закрываются на месяц-полтора, до тех пор пока не сойдёт полностью снег, не подсохнет грунт на взлётной полосе. В это время работают только вертолёты, но они – нарасхват, и где уж тут скромному технику-геофизику увести вертолёт из-под носа снабженца с волчьей хваткой… Проще его угнать. Или свой сделать.
  Оставалось сидеть здесь, без денег, в «бичхолле», ждать тепла не меньше месяца и не показываться на глаза напу.
  Чувствуя под сердцем какую-то звенящую пустоту, Валерка побрёл в столовую. Там, в раздевалке, пожилая и полная женщина таскала туда-сюда лётные куртки с капюшонами, обшитыми мехом росомахи, яркие капроновые пуховки, ватные куртки с эмблемами «Мингео», забирала и выдавала номерки и приговаривала при этом:
- Тридцать восемь! Двадцать шесть! Девятнадцать! – словно в лото играла. – Семнадцать! Три.
  «Точно. Три, - подумал Валерка. – Три тонны осталось вывезти. Хотя бы один Ми-восьмой… И с ним же улететь… А там можно ждать тепла хоть до будущего года… Там я среди своих».
  Он круто повернулся и пошёл в посёлок. Он ещё не знал, что делать, но как старый нартовый пёс нюхом чует жильё, так и он чуял, что сегодня ему нужно быть среди своих. Он шёл по посёлку, разбрызгивая болотными сапогами жидкую снежную кашу, шёл, не зная ещё точно, куда податься – в пилотскую или в «бичхолл» соседний экспедиции, шёл, пока не остановился перед домом Серёги-диспетчера.
  Серега был во дворе, тюкал топориком – в белой рубахе, в синих тренировочных штанах,  в таких же болотных сапогах, надетых, похоже, на босую ногу, - вышел человек на минуту из дому, подхватил топорик, чтобы руки занять, да и увлёкся, обтёсывая какое-то бревнышко, что сгодится когда-нибудь в хозяйстве. Вот кому весна была в радость…
Увидав Валерку, он воткнул топорик в бревнышко, махнул рукой:
- Давай заходи!
  Они зашли в дом, закурили, и Валерка рассказал всю историю с напом.
- Сделаем, - сказал Серёга. – Так не бывает, чтобы один человек всем остальным личную жизнь портил.
- Как сделаем-то? – тоскливо спросил Валерка. – Придём всей толпой в его кабинет и просить будем?
- Зачем? Световой день во сколько начинается?
- Где-то в седьмом часу.
- Верно. А рабочий день у напа – с полдевятого. Ты приди завтра в аэропорт пораньше, к семи, я в это время уже буду там. Если смогу высвистать Кочеткова из Мильково, то он успеет долететь до начала рабочего дня, ты закинешь десяток бочек бензина, запрыгнешь сам и – привет. Не забудь только шмутки и своего Артаона.
- А ты? Тебя же нап сожрёт потом.
- Подавится. Меня кто-нибудь предупредил, что он с тобой в контарах? Нет. Будет бухтеть, я ему так и скажу: «Это ваши макли, ребята. Я про них не знал. Геолог просил отправить его на базу – я отправил». С утра подмораживает, полоса вполне держит даже самолёты, не то что Ми-восьмой. И ещё скажу: «Я думал, что надо помогать друг другу».

  Зазвонил телефон. Неслышной походкой гейши из кухни вышла жена Серёги, хотела взять трубку.
- Не трожь, - негромко сказал Серёга, и она отдёрнула руку. – Меня нет и не будет. Тебя – тем более.
  Валерка удивлённо посмотрел на него.
- Нам теперь сворачивать нельзя, - засмеялся Серёга, - как бомбардировщику с боевого курса.
- А вы знаете, что это называется «угон самолёта»? – неожиданно спросила жена. – И за это есть статья Уголовного кодекса.
- Какой угон? – очень удивился Серёга. – Просто маленькое недоразумение. Несогласованность. Обычное дело. Трудовые будни.
- Зачем вам это надо? – упрямо спросила она.
- Ты бы не вмешивалась не в женские дела, - посоветовал ей Валерка, и лёгкая, насмешливая угроза прозвучала в его голосе.
- Валера, я могу поговорить у нас, в лесхозе, и вас первым же КамАЗом увезут в город. У нас лесовозы ходят каждый день. И вы не наживёте неприятностей, и Серёжа будет жить спокойно. Вы же говорили прошлый раз, что вам покоя не хватает.
- Всё! Достаточно! Лишаю голоса! – приподнял голос Серёга.
- Пусть вас не привлекут к уголовной ответственности, - упрямо продолжала жена, - но вас могут заставить оплатить рейс.
- Могут? – спросил Серёга.
- Наверное, - развёл руками Валерка.
- Восемьсот рублей в час. Два часа до базы, два часа – назад. Стоянка. Итого – четыре с лишним тысячи. Ну как?
Валерка молча пожал плечами.
- Всё, милая моя, вопрос решён, - подвёл итог Серёга.
- Погоди, Серёга, - заволновался Валерка. – Понимаете, ребята, тут вот какое дело… Мы как живём?  Или по Уставу, как в армии, или нет. Если я живу по Уставу, то должен трудиться с полной отдачей восемь часов, но тут мы мне подай и не греши и мои отгулы, и мои сверхурочные, и премиальные, и путёвку в Дом отдыха. Но делать я обязан всё, проявляя инициативу в рамках своей должности. Если я живу не по Уставу, то буду вкалывать по четырнадцать часов, жить впроголодь, спать в дырявой палатке, но делать я буду только то, что думаю, и, если меня начнут давить этим Уставом, найду способ, как выкрутиться. – Он замолчал, испугавшись, что говорит путано и глупо.
- Точно, - поддержал его Серёга. – Нап только делает вид, что он весь из себя законник, весь из параграфов и приказов, а сам такие макли крутит – ты ещё не всё знаешь…
- А ты пойди докажи. Щербаченко – человек аккуратный, - тихо сказала жена.
- А не надо ничего доказывать. Надо только, чтобы он другим жить и работать не мешал. Вот этим и займёмся, - сказал Серёга и врубил музыку.

  Утром слегка подморозило. Поёживаясь от сырой весенней стылости, Валерка мотался по пустому полю аэропорта, часто курил, поглядывая на восток. Серёга уже полчаса как сидел в диспетчерской, ждал связи с Кочетковым. Артамон ушёл в котельную греться, сказав при этом, что «он эти вртушки за тыщу метров против ветра слышит и прийти успеет».
Больше в аэропорту никого не было. Свежий ветерок посвистывал в растяжках антенн, пощёлкивал плотной тканью флагов, перекатывал льдинки на лётном поле, позвякивал ими. Валерка вздохнул и ещё раз посмотрел на восток. Слепящий, огромный шар солнца уже выкатился наполовину из расплавленных облаков и пылал безжалостным, обезумевшим светом. Валерка отвернулся, вытер слёзы…
- Ну что ты маешься? – прогремело над аэропортом. – Кочетков вышел десять минут назад. Расчётное время – восемь пятнадцать. Успеешь!
  Громкоговорители замолчали на минуту, потом снова рявкнули задушевно:
- Иди сюда! У меня тут чайник закипел!
   Бочки с бензином Валерка залил с вечера, рюкзаки лежали рядом, когда придёт Кочетков, им работы будет на десять минут – загрузить десять бочек, да запрыгнуть самим… И в самом деле можно почаевать.
  Почаевать… С Серёгой надо было проститься – вот в чём дело.
- Как с Кочетковым-то получилось? – спросил он его в диспетчерской.
- Нормально, - улыбнулся Серёга.
- Сидел без заявок? – изумился Валерка.
- Какой там… Просто я сказал: надо. И ещё сказал: ребятам плохо. И добавил: они тебя знают. Вот и всё. Он договорился с заказчиком, что сделает их работу позднее, и сейчас идёт к тебе.
  Они успели выпить чай, выкурить молча по сигарете, когда в диспетчерском пульте Серёги что-то захрипело и резковатый голос Кочеткова отчетливо произнёс:
- «Транзитый»!  Я – «Двести десятый». Прошу разрешения войти в зону.
- Я за Артамоном! – крикнул Валерка и скатился по крутой лесенке из диспетчерской.
Артамон в котельной не было, он уже сидел на рюкзаке и напряженно слушал тишину.
- Кочетков идёт! – крикнул Валерка.
- Знаю,- бесстрастно ответил Артамон. – Я его минуты две назад услышал. Его должно быть видно уже, только солнце слепит. Я и не смотрю. Знаю – будет.

  И через пару минут оранжевый Ми-восьмой уже висел над ними, и тугой воздух рвал одежду, трепал волосы, не давал вздохнуть полной грудью. Потом вертолёт сел, грохот двигателя смолк, и они, не дожидаясь, пока остановятся винты, покатили первую бочку, с удивлением чувствуя, как легко они управляются с этим двухсоткилограммовым грузом. Потом покатилась вторая бочка, визжа и поскрипывая раздавленными льдинками… Потом третья…
Выскочил Генка-ботрмеханик, начал помогать… Появился второй пилот Вадим Лощинский, стоял, давал советы, смотрел сочувственно…
- Ребята, я уже и не надеялся… - задыхаясь, начал Валерка.
- Потом расскажешь, - оборвал его Генка. – Серёга сейчас передал, что надо до десяти загрузить и выти из зоны. Дава-ай!!
  Оскальзываясь на хрустком льду, сдирая шкуру с ладоней, хрипя и матерясь, они закатили все десять бочек, закинули вещи, и двигатель взревел, и машина начала раскачиваться вверх-вниз, словно собираясь сорваться в небо без них.
- Быстрей!!! – махнул рукой Генка.
  Валерка кинулся к дверце – трапа не было – он с разбегу упал животом на скользкий дюралевый пол, подтянулся на локтях и перекатился в салон – только длинные ноги мелькнули… Потом мгновенно обернулся – Артамон застрял! – сгрёб его одной рукой за шиворот, другой – за штаны и рывком затащил в салон – так, что кудрявая борода радиста веником прошлась по рифлёному металлу. Артамон что-то крикнул, кажется: «Благодарю вас…» - но тут в салоне появился Генка, и вертолёт полез вверх, и дверцу они закрывали уже в воздухе, на вираже.

  Потом Валерка сидел, привалившись плечом к мягонькой обшивке салона, вытирал ладонью потное лицо и смотрел вниз. Они ещё набирали высоту, ещё делали круг над аэропортом, когда внизу, на дороге, Валерка увидел уазик, служебную машину начальника аэропорта, похожую сверху на делового жука.
  Кочетков вёл свой Ми-восьмой низко над лесом. Солнце уже поднялось высоко и казалось не таким огромным и лохматым. День начался. В эфире стоял обычный рабочий галдёж: кто-то просил взлёта, кто-то уже работа в верховьях ручья Крерука, кого-то срочно отзывали на санзадание. Навстречу, эшелоном выше, шла «Аннушка», тянула на Ключи, и ребята, наверное, поеживались в её холодной коробке, не успев ещё до конца согреться, прийти в себя после короткого и крепкого сна. Внезапно в трески хрипы эфира ворвался очень громкий, близкий голос.
- Борту «двести десятому» вернуться на «Транзитный»!
  Второй пилот Вадим Лощинский посмотрел на командира вопросительно. Кочетков приоткрыл форточку, сильным щелчком выбросил окурок, поморщился. Второй пилот переключился на внутреннюю связь:
- Командир, нас вызывают.
  Кочетков кивнул и поплотнее взялся за ручку управления.
- Борт «двести десятый»! Приказываю вернуться на «Транзитный»! – снов прогремело.    Разговоры в эфире поутихли.
- Повторяю! Борт «двести десятый» - вам вернуться на «Транзитный»! – монотонно повторял нап.
- «Двести десятый»! Вас вызывает «Транзитный»! – вдруг прорезался молодой, незнакомый голос. Его тоже было слышно очень громко. Кочетков внимательно посмотрел вперед и сам перешёл на внутреннюю связь:
- Слушай, Гена, ты знаешь этих парней с «Аннушки»?
- Нет, командир, - ответил тот, прижимая ладонью к горлу ларинги.
- Из эскадрильи Сергеенко, - вздохнул Кочетков. – Молодые ещё, недавно пришли.
- Может, они просто не слышали, как нас Серёга предупреждал?
- Всё может быть, - не стал настаивать Кочетков. – Всё слышали – они нет. Бывает.
Второй пилот сидел в кресле, ссутулившись. Несколько раз он нажимал кнопку внешней связи: нажмёт – отпустит, нажмёт – отпустит, словно баловался кнопочкой. Кочетков один раз посмотрел на него очень внимательно и больше не поворачивал головы.
- Борт «двести десятый»! Вас вызывает «Транзитный»! - не унимался пилот Ан-2. Нап, услышав добровольного помощника, замолчал, выжидая.
  Теперь в эфире было очень тихо. Все экипажи, работающие на земле и в воздухе, слушали, ждали. «Аннушка» и Ми-восьмой быстро сближались на встречных курсах. Внезапно Кочетков выругался – Ан-2, качнув крыльями, начал разворот, собираясь лечь на параллельный курс… Теперь уже второй пилот с откровенным любопытством поглядывал на Кочеткова.
И в этот момент в эфире раздался чей-то насмешливый бас:
- Это кто там такой бдительный зовёт «двести десятый»?
  «Аннушка» дёрнулась в воздухе, словно её ударили, выравнялась на крыле и пошла себе молча в сторону Ключей.
- «Двести десятый»! Почему не отвечали на запросы? – загремел в наушниках голос напа.
- Да я не «двести десятый», - пояснил бас.
- Да не баба я! Поп я! – подхватил кто-то издалека.
- Поздно, батюшка, поздно, - ответило вразнобой несколько голосов. И сразу же обрушилась лавина звуков: кто-то просил посадки, кто-то срочно запрашивал метео, кто-то продолжал работать в верховьях ручья Крерука и очень торопился об этом сообщить.
Генка-бортмеханик сдёрнул наушники, и они повисли у него на шее…
- Ну, что там? – прокричал ему на ухо Валерка.
- Порядок!
- Я знаю, что порядок! Когда на базе будем?
- Минут через сорок,- ответил Генка и тут же помнил Валерку пальцем. – На, послушай.
  Валерка нацепил наушники – разговаривали двое.
- Потом идём работать на Мильково? – Валерка узнал голос второго пилота Вадима.
- На Мильково, - ответил Кочетков.
- Всё в порядке, командир?
- Да вроде бы…
- Может, возьмёшь мои очки? Те, что «Авиатор»… Солнце слепит.
- Да ну их… Я же говорил – барахло. Наши – лучше. Сломаешь – не жалко.
- Дай, я поведу. То есть, товарищ командир, разрешите попилотировать летательный аппарат типа Ми-восемь? – Он засмеялся.
- Веди.
- Так нормально?
- Нормально, Вадик!
 
  На базу геофизиков они пришли, как и рассчитывали, через два часа. Не спеша разгрузили вертолёт, покурили в сторонке на колючей, прошлогодней траве. Валерка, царапая шариковой ручкой бумагу, торопливо заполнял заявки, теперь рейс был официально зарегистрирован и оплачен.
  Простились коротко:
- Будь здоров!
- Счастливо, мужики!
Когда вертолёт ушёл, Валерка увидел, что от посёлка, разбрызгивая грязь, ныряя в рытвины, несётся вездеход.
  «Ишь бегают, - улыбнулся Валерка. – Снег стаял, теперь и полихачить можно…»
Вездеход, не сбавляя скорости, вылетел на вертолётную площадку, крутнулся на одной гусенице и встал как вкопанный. Из кабины вылез Семён, косолапя, подошёл к нему, похлопал по плечам:
- Здорово, бензозаправщик! Всё вывез?
- Всё.
- Ну и ладно. Нам осталось два дня работы – контрольные точки на тундре набираем. Хватит теперь бензина-то. Даже мог дня на три пораньше вылететь.
- А мне это без разницы, Семён, - заволновался Валерка. – Мне надо было вывезти бензин, я его вывез весь. А что вы с ним будете делать – летать на нём на контрольные точки или в кашу лить – это ваше дело. Я своё дело сделал, вы – своё…
- Тоже верно.
  Помолчали немного. Потом Семён осторожно спросил:
- Ты чего там с напом не поладил?
- А ты откуда знаешь о наших неполадках? – изумился Валерка.
- Похоже, он на тебя Трегубову «телегу» накатал. А тот, на всякий случай, выговорок тебе сочинил. Вчера по связи передали.
- Когда я был радистом, - вмешался Артамон. – Я таких радиограмм сроду не принимал. Грозики в эфире, грозики… И хаос!
- Выговор-то без занесения, - как бы извиняясь, сказал Семён.
- Бог с ним. – Валерка вдруг почувствовал, как навалилась усталость.
- Брось ты, старик, переживать. У них свои взаимоотношения, на своём уровне, у нас – свои. Приедешь в экспедицию, Трегубов тебя первым же по плечу похлопает и премию выдаст. Может, срежет процентов десять для проформы, чтобы при случае напу сказать, дескать, наказали строптивца.
   Валерка через силу улыбнулся. Семён взял его за плечи, повёл к вездеходу:
- Я до этого в Сибири работал, ну да ты знаешь… Так там у нас за выговор на лацкан пиджака резистор цепляли, вроде как орденская планка. За простой выговор – один килоом, за строгач – один мегом, за строгач с последним предупреждением – десять мегомов. Конечно, если выговора за дело были получены, а не за разгильдяйство какое…
Валерка засмеялся:
- А за увольнение по тридцать третей статье – трансформатор на шею и – в прорубь?
- Ну до этого не доходило. Кто ж тебя уволит, если ты ради работы собственную шею подставляешь… Так я тебе радиодетальку-то эту подготовил, зелёненькая такая… Поехали, вручать буду.
  Они залезли в вездеход, Семён врубил скорость, дал газ, и тут Валерка увидел куропача – грязный, растрепанный, с красными, словно налитыми кровью бровями, он бежал, раскинув крылья, прямо по колее и орал с таким упоением, что его было слышно даже сквозь звук работающего двигателя.
- Куда же ты, дурачок, лезешь… - прошептал Валерка. – Это же машина, сомнёт тебя и сама того не заметит…
Но тут Семён прижал один фрикцион, добавил газку, съехал с колеи и пошёл, погнал по тундре, оставив куропача в стороне.
- Весна! – прокричал он Валерке. – Она и с людьми чёрт знает что делает, не то что с птицей!
- Весна… - повторил Валерка, окончательно успокаиваясь.



                Камчатка, 1987 г