Переводы с украинского. Привидения замка ХМУ

               
Привидения замка ХМУ (мистерия) 
© Антон Санченко
©  перевод Виктора Лукинова    

Один дежурный по КПП с самого вечера начал «строить» своих дневальных.

Дежурный по КПП следит за тем, чтобы курсанты из училища не разбежались. У него
даже специальная коморка «папы Карло» есть, прямо на КПП. С койкой, заправленной синим верблюжьим одеялом, с высокой казарменной тумбочкой, в которой валяются стащенные из библиотеки книжки без обложек.
          
Однако спать ему разрешается не раздеваясь, поверх одеяла, потому как вахтит он на проходной  все 24 часа, а не 4 через 8, как дневальные. И даже нарукавная повязка у него  – синяя с белой полосой посредине  – такая самая, как и у дежурного офицера, в этот вечер  – училищного капельмейстера по прозвищу Капель. (Жена капельмейстера, кстати, заведовала училищным лазаретом, и прозывалась Капельницей. Очень  уж они друг дружке  подходили, по крайней мере по прозвищам.)
         
Но у дежурного по училищу был свой кабинет с диванчиком, в другом закоулке здоровенного училищного вестибюля, за колоннами и гигантской картой страны, на которой  красными точками обозначались места, куда были сосланы предыдущие выпускники училища: кроме благословенного Чёрного моря там были и Мурманск, Петропавловск-Камчатский, Южно-Курильск и даже Малокурильск. Раздевался Капель перед сном или нет, и спал ли он вообще, нас не интересует. Последний раз его видели на училищном плацу на разводе в 16.00. Поговаривали, что Капель любил, закрывшись у себя в кабинете, глушить спирт, сворованный у Капельницы, а затем разучивать какую-нибудь новую партию на кларнете. Однако это нас не касается. Пускай бы хоть на всех дудках своих наигрывал, или оперу писал. Наше дело – КПП. Стеклянные ворота во внешний мир, без подъёмного моста, но с металлическим барьером и пультом, на котором всего одна кнопка, зато какая! К ней подключены колокола громкого боя по всему училищу. Потому что сигнал на подъём, на занятия и перемену, и даже на обед подаёт именно дежурный на КПП по большим корабельным часам, что тикают на стене.
         
Очень ответственная должность, что ни говори. И потому назначают дежурным курсантов старших курсов. А дневальными можно и каких-нибудь салаг-второкурсников, как вот Забрёха и Мамочка.
         
Итак, у старшекурсника Гоголя было довольно мрачное настроение. Да кто его знает почему. С девушкой поссорился, или наоборот – помирился. И та, –  первая, узнала, что он со второй помирился, и устроила ему грандиозный скандал прямо на училищной дискотеке.
      
-  Анна или Леся?-  бормотал себе под нос Гоголь, и рука его сама тянулась к чёрному старорежимному телефону. Не внутреннему, а городскому. Но он в тот же миг непослушную руку отдёргивал, как от утюга, и отводил душу на, ни в чём не повинном, дневальном.
- А ну иди, проверь замкнут ли переход в механический корпус!
И ни в чём не повинный дневальный должен был бежать тёмными, населёнными привидениями отчисленных курсантов, лестницами и коридорами училища к воротам корпуса механиков, чтобы удостовериться что кованная решетка заперта на амбарный замок.
-Леся или Аня? - продолжал гадать на журнале дежурств Гоголь.
В журнале дежурств, между прочим, были отмечены все материальные ценности, которые Гоголь принял от предыдущего дежурного Сковороды, из десятой роты, под роспись. Были там и странные на наш штатский взгляд вещи, а именно:
- бронзовый двухтонный гребной винт перед корпусом механиков;
- чёрный массивный якорь Холла  перед корпусом судоводителей;
- памятник неизвестному рыбаку перед КПП,

И даже:
- розы на кусте, 3 штуки.
         
Розы росли на клумбе прямо перед неизвестным рыбаком. И начальник ОРСО как раз заметил, что их количество с каждой ночью подозрительно уменьшается, и приказал последние три занести в журнал, как материальную ценность.
         
Не то чтобы ценности эти (кроме роз) можно было легко или вообще стащить, но нужно знать курсантов. Напишут нецензурное слово про начальника ОРСО на постаменте, а ты потом отдувайся за чьи-то шутки.
         
Нужно сказать, что нецензурные слова про начальника строевого отдела – конкретно, с фамилией, можно было найти на причалах всего мира. Заходишь, бывало, в какой-нибудь Санта-Крус-де-Тенерифе, и прямо на волноломе, под входным маяком, читаешь: «Куриленко… м-м…нехороший человек из трёх букв». Значит, кто-то из наших курсантов в этом порту уже побывал.
         
А повод написать про начальника ОРСО  Куриленко нехорошее слово из трёх букв именно сегодня вечером таки был. Дело в том, что «дискотека» на курсантском слэнге означало не только танцульки с девицами из пединститута имени Крупской, но и дисциплинарный совет, который принимал решение об отчислении курсантов из училища. И вчера нескольких курсантов, по представлению Куриленко, таки исключили. Самое время достать кузбаслака, каким красят якоря и кнехты, и который не оттереть никаким ацетоном, и написать ту же самую фразу, что и на маяке в Тенерифе, на том самом памятнике рыбаку.
         
Мемориальный рыбак, в широкополой рыбацкой шляпе-зюйдвестке, свитере под шею, в откаченных до колен рыбацких сапогах уже с десяток лет пытался подать бросательный линь, с плетённой грушей на конце, на другую сторону проспекта, а может и попасть в проходящий мимо училища троллейбус. Он уже скойлал часть верёвки аккуратными шлагами в левую руку  и замахнулся из-за спины правой рукой с грушей, полуобернулся, присел, как мироновский дискобол,  тут-то его и увековечил тот проклятый скульптор, так и не дав ему швырнуть оплетённое грузило, зафиксировав  в этой неудобной позе.
         
- Смотрите,  хлопцы. А то придётся красить памятник, - чуть ли не каждые 15 минут напоминал дневальным Гоголь.
         
- Ну и покрасим. Делов-то, - отмахнулся крепко сбитый губастый, Мамочка. Губастым он был потому, что играл в училищном оркестре на баритоне. А хилых к баритонам не подпускают вообще. Ничего себе инструмент. Одной пасты ГОИ на него килограмм нужно, чтоб надраить.

- Так Вы не в курсе проклятья памятника? Эх салажня! Хотите верьте – хотите нет, но того кто покрасил этого дядьку с верёвкой, вот уже десять лет подряд исключают из училища на следующей же «дискотеке». Проверенная примета, потому как красят его каждый год. В прошлом году его красили Лом и Фукс из третей роты…
         
-  Не может быть! - заорали в один голос Забрёха с Мамочкой.
       
Лома и Фукса они хорошо помнили. Воронок из военкомата забирал их прямо на училищных ступеньках, чтоб они не успели добежать до вокзала, и призваться в армию из другого района.
       
- А Вы попробуйте. Кисть и шаровую краску я уже припас, на всякий случай, - предложил коварный Гоголь.
      
- Ну, нет. Мы лучше посторожим, - соглашался радист Забрёха. - Подумаешь – дядьку вон через окно КПП видно. Муха не проскочит.

- Вот то-то. Проклятье дядьки с верёвкой появилось потому, что он – выкуп за отчисленного курсанта, - продолжал Гоголь.

- А очень просто. Одного курсанта решили отчислить из училища, но его дядька оказался скульптором из Москвы, и уговорил Чифа оставить племянника. А за это тот «церетели» подарил училищу этот памятник неизвестному рыбаку. И вот тот племянник выпустился и поехал себе по распределению в Поти, а проклятие передалось следующим поколениям курсантов…
 
- Слушай, а почему то слово из трёх букв обязательно нужно писать на памятнике, а не, скажем, на Куриленковых «жигулях»? – поинтересовался Мамочка.   
 
- Сказано молодые, - продолжал «разводить» Гоголь.

- Вы что? До сих пор не заметили? Рыбак может и неизвестный, но лепил его скульптор-«церетели» с весьма конкретной модели. С …

 - Не может быть! – опять заорали Забрёха с Мамочкой  и, не утерпев, выбежали за КПП поглядеть на памятник.
И в профиль, и в анфас каменный рыбак был вылитый начальник ОРСО Куриленко! Тот же волевой подбородок, нос картошкой и старомодные бакенбарды. Только чуть моложе. Ну так, лет на десять. И немного выше. В два роста. Всё-таки памятник.

- Леся, - определился наконец Гоголь, - она живёт прямо на Краснофлотской, напротив экипажа, а не у чёрта на куличках, как та Анька, - и уже накручивал диск телефона.

- Леся, солнышко, ну почему ты обиделась? А я что? Я ж ничего с той Анькой… Да не бросай же трубку!

Однако стоило ему положить трубку на рычаги, как кто-то перезвонил на КПП.
- Леся! – обрадовался Гоголь. Но это была как раз Аня.
- Между нами всё кончено! - рубил концы Гоголь.
- И не звони! Я на вахте!

И снова «оторвался» на дневальных, послав Забрёху проверить, на этот раз, корпус судоводителей.

Забрёха ругался про себя только до первой вестибюльной колонны, а потом начал ругаться вслух. Потому что корпус судоводителей был местным небоскрёбом в девять этажей – стекло и бетон. Но лифт в нём отключили сразу же после приёмки, чтобы курсанты, случаем, как бы его не сломали. И курсантам приходилось гонять по ступенькам в перерывах между парами с третьего этажа на девятый. Но то днём. Днём можно и поскакать, высунув язык на плечо. А вот когда ночью, да когда один…

Лучи лунного света косо падали на ступени через толстое матовое стекло. Была полная луна – время вампиров и привидений отчисленных курсантов. Забрёха старательно дёргал замкнутые двери на лестничных площадках каждого этажа до третьего, а потом решил уже было «шлангонуть» и перекурить, это дело, под училищной библиотекой требуемое на обход время; а Гоголю доложить, что проверил до самого девятого этажа. Но двери третьего неожиданно оказались открытыми.

- Кто тут! – громко крикнул Забрёха и заскочил на этаж. И услышал в ответ отчаянный визг, что-то упало вниз, и что-то просвистело над головой вахтенного курсанта. И всё это – в сплошной темноте. Двери закрылись за спиною Забрёхи, и отвратительно клацнул замок-автомат.

 На КПП же Гоголь какое-то время  продолжал отбиваться от звонков Ани, которая звонила так часто, что не давала ему малейшей возможности перезвонить Лесе.

- Аня, не занимай служебную линию! Я на вахте! Я тебе – приеду! Я же сказал – всё, финита ля комедия! Мы разошлись как в море корабли!
 
И только когда звонки, наконец, стихли и прошло ещё какое-то время, он вспомнил про своего дневального.

- Где этот Забрёха? Мамочка, сходи поищи. Что-то долго его нет. Уже сорок минут.

И вот когда Мамочка, матерясь вслух даже не отойдя ещё за первую колонну, оставил на КПП одного дежурного, началось вообще какое-то сумасшествие. Телефоны на КПП, и городской и внутренний, просто взбесились. Они звонили беспрерывно, и когда Гоголь хватал трубку, и говорил в неё: «КПП мореходного училища», на другом конце провода сопели, хрипели, шипели, но говорить отказывались.

- Проклятая Анька! – ругался Гоголь, даже не успевая додуматься, что по внутреннему телефону она ну ни как не могла ему звонить. Она, собственно, вообще не могла ему звонить, потому что именно в это время уже открывала стеклянные двери КПП, прилетев ни то  последним троллейбусом, ни то на  метле, кто его знает.

- Аня прекрати! – звал в трубку Гоголь, а она уже стояла прямо перед ним, ещё незамеченная, но ужасно сердитая.

- Что прекратить? – спросила  ледяным голосом. И из телефонов посыпались искры.

- Ты? – только и смог задать идиотский вопрос Гоголь, и началась немая сцена. От «Ревизора» её отличало только то, что оба телефона продолжали звонить, но Гоголь даже не пытался уже поднимать трубки.

Чёртова Анька стояла перед ним в лунном свете черноволосая, бледная, закутав плечи в какой-то цыганский платок, и молча сверлила  его взглядом. Как молния, сверкнула дуга над последним троллейбусом, только что отошедшим от остановки. Самое время было хватать мел, очертить святой круг вокруг себя и начинать читать «Устав гарнизонной и караульной службы » вслух и беспрерывно.

И только дребезжание телефонов вывело Гоголя из этого состояния. Оставленные в покое, телефоны начали звонить не просто так, а со смыслом. Три точки, три тире, три точки.

- SOS! – механично прочитал Гоголь.
- SOS! 3-й… эт-аж… За-мок!

Это радист Забрёха каким-то чудом добрался до телефонной распределительной коробки на третьем этаже, и теперь подавал сигналы на КПП, замыкая и размыкая нужные контакты.

Через минуту прицокал лошадью Пржевальского баритонист Мамочка.

- Забрёху на третьем этаже замкнуло! Буди Капеля, нужно в кабинете дежурного ключ искать! И это, Забрёха там не один. Поймал кого-то. Но этот кто-то – без сознания. И свет вырубило во всём корпусе.

И чары развеялись. Гоголь, ничего не спрашивая, схватил свою полуночную гостью за руку и потащил в свою коморку «папы Карло» за пультом КПП.

- Сиди тихо, как мышь! – уже начальственным тоном приказал пакостной Аньке. –   Сейчас дежурный офицер на КПП придёт! Попадёшься, сдаст тебя лично Крупской, позора не оберёшься!

Получать нагоняй от Крупской, Аньке совсем не хотелось, поэтому она и не сопротивлялась.

Гоголь запер, для надёжности, двери в коморку на ключ, и побежал будить Капеля, и искать у него на стенде ключ от третьего этажа.

Капель не спал, но уже так наразучивался партий для кларнета, что не сразу понял чего от него хотят.
- Постороннее лицо в корпусе судоводителей? Откуда? Что значит – в обмороке? Какой ключ?

Но наконец он таки надел свою форменную фуражку, схватил нужную связку ключей и шагая подчёркнуто прямо, по мысленно представляемой прямой линии, как на алкогольном тесте в ГАИ, проследовал за Гоголем к переходу в корпус судоводителей.

- Да будет свет! – произнёс Гоголь, включая автомат электропитания. И вся судоводительская высотка засияла светом сквозь свои стекло и бетон. Это было самое высокое здание в городе Херсоне. Его было видно даже с другого конца города. И даже с Херсонского морского канала. Ещё бы.

Лицом, лежащим без сознания на третьем этаже оказалась… преподавательница экономики рыбного хозяйства Кукина. Она засиделась в своём кабинете допоздна, проверяя контрольные работы третьего курса. И уже собиралась идти домой, замкнув свой кабинет и выключив свет на этаже, когда какая-то образина влетела с тёмной лестницы на этаж и в самое ухо крикнула «Капут!» Уже падая в обморок, Кукина успела швырнуть в неизвестного громилу свою сумочку. Нужно сказать, что Кукина очень боялась насильников и на всякий случай носила в дамской сумочке обрезок бронированного кабеля размером с милицейскую дубинку. Забрёхе очень повезло, что она упала в обморок раньше, чем вынула своё оружие из сумочки.

Лифт не работал уже лет десять, и не было ни какой надежды запустить его именно этой ночью, хоть он и был исправен. Потерявшую сознание преподавательницу пришлось спускать в вестибюль по лестнице. А так как была она женщиной в теле, всё было при ней, ну чистый тебе Гойя, то одних только Гоголя и Забрёхи оказалось недостаточно, чтобы доставить эти роскошные формы на диванчик в кабинете дежурного офицера. Пришлось взяться за бесчувственное тело и Капелю.

Дежурный офицер сначала вздыхал, сопел, кряхтел и кривился на каждом лестничном марше, однако потом распробовал, что ему досталась наиболее соблазнительная часть педагога Кукиной, та что с декольте. И в вестибюль он уже вносил пострадавшую единолично, отстранив лишних курсантов от остальных частей преподавательницы, как настоящий герой и спасатель. Айвенго да и только!

Не раздумывая, он понёс спасённую от Забрёхи пленницу прямо в кабинет дежурного офицера. У Гоголя отлегло от сердца – к коморке дежурного по КПП было гораздо ближе.

- Адриан Николаевич, Вам тут звонили… –  взяв под козырёк, попытался доложить Капелю баритонист Мамочка, но был остановлен раздраженным мотанием головой (так как только она оставалась у новоявленного Айвенго свободной).

- Отцепись, не до тебя сейчас! – дал понять Капель своим жестом.

Капель не был бы мужем своей Капельницы, если бы не знал что нужно делать с бездыханными телами. Первым делом следовало проверить пульс. Пульс нашелся. Затем необходимо было облегчить дыхание спасённой даме, расстегнув пуговички на блузке и даже (хорошо что Капельница не видит) – то, что поляки называют словом «станык» и что сильно-таки затрудняет дыхание упавшей в обморок дамы, особенно такой через чур роскошной, как преподавательница Кукина. Какой там  Гойя? Рембрандт!

Капель начал разводить в стороны и прижимать к тем прелестям руки пострадавшей. Дыхание спасённой, наконец, выровнялось, щёки покрылись лёгким румянцем. Уже ни столько по необходимости, как для большей надёжности, Капель решил сделать искусственное дыхание. И в это время пострадавшая пришла в чувство, увидела над собой раскрасневшегося Капеля, склонившегося над ней в какой-то двусмысленной позе, влепила ему пощёчину и опять потеряла сознание.

- Вызывайте скорую помощь! – махнув рукой скомандовал Капель оторопевшим курсантам, которые сгрудились в дверях комнаты дежурного офицера, не в силах ни удрать, ни помочь сделать искусственное дыхание. Сдержать хохот они тоже были не в силах.

- Так зачем скорая помощь? – спросил баритонист Мамочка, уже успевший исполнить приказание, то есть вызвать скорую. – Сейчас Ваша жена подъедет. Вы ключ от гаража ей не оставили, она недавно звонила, что заедет за ним, и просила Вам передать.

- Что!? Что ж ты сразу… – накинулся было на баритониста Капель, и тут же вспомнил, что верный Мамочка пытался всё ему доложить, но…
- Куда ж её? – мысленно запаниковал Капель, имея в виду бездыханную Кукину.

- Открывай свою «сторожку» –  крикнул он  Гоголю, и подхватил преподавательницу Кукину на руки как римлянин сабинянку.

Преподавательница Кукина, не приходя в чувства, неожиданно обвила шею своего спасителя обеими руками.

-  Быстрее! – заорал Капель подстёгнутый мыслью о том что сейчас припрётся Капельница и застанет своего благоверного в таком недвусмысленном положении.
- Так ко мне ж нельзя! Там…там не убрано! – пробовал отбиваться Гоголь, однако сам понимал, что Капель просто его задушит, прямо на месте, если он не откроет свою каморку «папы Карло» на КПП сейчас же.

Гоголь долго не мог попасть ключом в замочную скважину, ругая про себя проклятую Аньку и раздумывая о том, как теперь объяснить её присутствие на режимном объекте. В этот миг он окончательно понял, что Аню он совсем не любит, и не любил никогда. Он любит только Лесю! И всегда любил только её!

Но… Но Анны в помещении дежурного по КПП не было! Наверное, сообразительный Мамочка успел выпустить её, пока была та суматоха со спасённой Кукиной в кабинете дежурного офицера. Гоголь даже втихаря пожал Мамочке руку, не обратив внимания на то, что Мамочка удивлённо захлопал глазами. Самое главное, что неправильная «дискотека» ему теперь не грозила. По крайней мере в этот раз.

Капельница появилась на КПП как раз вовремя для того, чтобы столкнуться с уже красным как буряк Капелем в дверях Гоголевской «сторожки».

- Дорогая, я сделал всё как ты меня учила! – браво отрапортовал Капель.

И начал сыпать из истории болезни Кукиной, как по писанному: « Пульс едва прощупывается», «дыхание прерывистое», « в сознание … м-м… не приходила», – ведя дипломированного медработника к пострадавшей.

Капельница, хоть и зыркнула недобро на своего дипломированного музработника, когда в качестве пострадавшей увидала как раз Кукину ( Какой там Рембрандт! Веласкес!), однако Гиппократ взял в ней верх над Гименеем, и она склонилась над телом всё ещё бесчувственной Кукиной, нащупывая пульс и повторяя всё то, чему  обучала Капеля на индивидуальных занятиях.

- Выйдите все! – приказала она зрителям.
- Адриан, принеси аптечку из машины! – бросила вдогонку мужу.

Едва только Капель, вздохнув с облегчением, покинул КПП и направился к машине, как из импровизированной амбулатории в «сторожке» Гоголя послышался какой-то стук, грохот падения большого, тяжелого и твёрдого предмета на пол (А что тут гадать. Упала тумбочка.) и отчаянный визг уже в два горла.

Влетев в «сторожку» трое курсантов обнаружили уже двух перепуганных дам, причём Кукина опять была в обмороке, а на Капельницу напала икота. Она пыталась её сдержать, прикрыв ладонью глаза. Другой рукой она схватилась за сердце.

- Забрёха! Стакан воды! Мамочка! Поднять тумбочку! – скомандовал Гоголь. Однако в той проклятой тумбочке было наложено чего-то такого, что пришлось ещё и ему помогать Мамочке поднять её. Как только они с этим справились, из тумбочки на пол вывалилась… совсем не кстати… Анька. Гоголь ткнул Мамочку в бок, что б молчал и, пока Забрёха отпаивал Капельницу водой из графина, вытянул девушку в вестибюль.

- Рысью за мной! – схватил её за руку Гоголь и потащил, нет, не к выходу, где уже поднимался по ступенькам мимо каменного рыбака Капель, прижимая к сердцу аптечку, а совсем в другую сторону.

Даже в этой пиковой ситуации у Гоголя промелькнула игривая мысль спрятать её в кабинете дежурного офицера, но он вовремя опомнился и потянул свою ночную гостью дальше – тёмными коридорами и переходами через корпус механиков, здание судоводителей, пристройку радистов, на плац, к механическим мастерским, через футбольное поле наискось – к заповедной дырке в заборе, через которую и ходила в самоволку почти вся бурса, чтобы не ставить в неловкое положение вахту на КПП, которая должна была самовольщиков ловить и в город не пускать.

- Ну всё, чмок-чмок, давай подсажу – уже галантно подставил даме спину Гоголь.
- Так мы увидимся завтра? – спросила запыхавшаяся от такой рыси тылами училища  Анька.
- А как же, - заверил Гоголь. Он бы ещё и не то соврал, лишь бы избавиться от своей несвоевременной гостьи, но решил быть джентльменом до конца, и прежде чем переправить свою ошибку молодости за периметр училища, осторожно выглянул над проломом в заборе и, поражённый увиденным, чуть не присвистнул.

Дырка выводила в глухой переулок между рядами приземистых одноэтажных домов, безлюдный даже днём, но сейчас переулком кто-то мерно вышагивал по направлению к пролому. Размеренные шаги гулко разносились ночным переулком, вымощенным булыжником. На стене, освещённой фонарём, появилась гигантская тень, в которой Гоголь узнал… профиль каменного рыбака!

Этого не могло быть, но было. Заклятый каменный рыбак снялся с мёртвого якоря перед КПП, и обходил свои владения, как король Карл в мультике про мальчика Нильса. Гоголю даже показалось, что земля дрожит под его тяжелыми шагами.

Тень рыбака согнулась и замахнулась из-за спины, приняв увековеченную скульптором позу, вот только в руке в этот раз рыбак держал что-то более громоздкое, чем груша бросательного линя. В руке он держал…портфель. Честное слово портфель! А на голове у него была не рыбацкая шляпа-зюйдвестка, а… форменная фуражка.

- И привидится же! – с облегчением вздохнул Гоголь. Это был не Каменный Гость, а всего лишь начальник ОРСО Куриленко собственной персоной. Начальник коварно лез на территорию училища через курсантскую нычку, чтобы застать вахту врасплох!  А ещё офицер!

Портфель просвистел в воздухе и упал прямо под ноги Гоголю. Гоголь мгновенно схватил его, и уже собрался швырнуть его назад за стену. (А что? Он его сюда, а мы его – отсюда. Не оставит же начальник свой портфель?), но вовремя понял все недостатки своего плана.

Волейбол портфелем рано или поздно прекратится. А тут, на прямой, на стометровке футбольного поля, убежать от Куриленко будет невозможно. Ну и бегает же он, зараза! Ну хорошо, Гоголь может и убежал бы. Но ведь Анька! Вырядилась – на высоченных каблуках, в платке своём дурацком…

Стоп! Эврика! Чёрный цыганский платок!

Гоголь быстро швырнул портфель подальше от стены, в круг света от фонаря, а сам сорвал со своей спутницы платок, развернул его и, с головой накрыв им себя и девушку, притиснулся к стене – в тень и мрак. Правда, пришлось зажать рот перепуганной Аньке единственным доступным средством – поцелуем.

- Ага, Нильс и гуси, - подумал Гоголь, затаив дыхание. – Тут Каменный Гость намечается, по полной программе.

Под забором грохнуло. Гоголь замер, сдерживая дыхание и начал считать. Один-два … Вот сейчас Куриленко находит свой портфель… Три-четыре… Отряхивает его… Пять-шесть…Оглядывается вокруг… Заметит или не заметит… Заметит или не заметит…Двадцать один - двадцать два… Одно из двух. Пан или пропал. Гоголь осторожно выглянул из-под платка. Пан! Куриленко уже шагал на другом краю футбольного поля, крадясь неслышно, как Ван Дамм в фильме «Хищник».

Гоголь оторвался от Анькиных губ и с облегчением вздохнул.
- Любчик, - прошептала Анна. Она совсем неправильно поняла ситуацию и снова подставляла губы под поцелуй.
- Не сейчас, - отмахнулся Гоголь.
- Училище в опасности!
И подсадил свою спутницу на забор.
- А может я люблю всё ж таки Аньку?-  промелькнула вдруг несвоевременная мысль.

Тут самое время рассказать, зачем в действительности следит на КПП дежурный курсант. Он и вправду страж, который хранит сон и покой своих товарищей. Но оберегает он училище не от самовольщиков и не от преступников и шпионов, а от собственного начальства. Его задача – вовремя нажать ту самую кнопку на пульте, когда начальство заходит на территорию. Начальник ОРСО – один короткий сигнал. Дзинь! И все дневальные в ротах, что кемарят на стульчиках, вместо того чтобы торчать столбами у тумбочек, все игроки в покер и домино в ленинских комнатах после отбоя, все дежурные по экипажам, не убравшие  окурки возле урн – всё училище уже предупреждено и готово дать отпор каверзам Куриленко.

Вот для чего стоит дежурный на КПП! Вот какая у него святая обязанность перед товарищами!

- Живей! – шикнул Гоголь и потащил Анну за собой тёмным переулком.
Он намеревался оббежать училище по наружному периметру, как Гектор Трою, с улицы заскочить на КПП и таки подать тот тревожный сигнал раньше, чем Куриленко подкрадётся к экипажам или учебным корпусам. Счёт шёл на минуты.

Там где переулок вливался в улицу, Гоголь натолкнулся на знакомый салатовый «жигуль» Куриленко.

- Вот он где припарковался, конспиратор!

В салоне мигнул огонёк, который навёл Гоголя на план спасения училища. Это подмигивал ему светодиод сигнализации. Гоголь остановился и взглянул зачем-то на свои гонконгские часы с мелодиями. Часы заиграли собачий вальс. Значит ровно полночь.

- Я не удивлюсь, если этот «жигуль» сейчас превратится в тыкву, - подумал Гоголь, и что силы треснул рукой по капоту машины. Сирена завыла. Ещё бы!

- Услышит Куриленко? – засомневался Гоголь. – Уже далеко отошел.

Но времени убедиться, что план сработал уже не было. Гоголь мчал полночным проспектом к вверенному КПП… Вернее, мчался бы, если б его не сдерживала Анька на своих каблуках высотой с Останкинскую телебашню. И зачем, вообще, было снова тащить её на КПП? Анну срочно требовалось куда-нибудь деть. Но и бросать её одну прямо посреди ночной улицы совесть не позволяла. Прямо тебе «Анна на шее». Если бы такси…

Но это было за чертой реальности. Сейчас, когда таксисты поджидают нас на каждом перекрёстке, и умоляюще выпытывают «Куда ехать?», нам уже трудно представить, что когда-то все такси шли «в парк» именно тогда, когда нужно было ехать на другой конец города. Как мы выходили из этого положения? А вот хотя бы так, как Гоголь.

Увидев на улице первую же машину, ей оказалась карета скорой помощи, он кинулся наперерез, подняв умоляюще  вверх руки.

- Тебе что, жить надоело! – вызверились на него водитель и доктор.
- Ребята спасайте! Нужно девушку в общежитие пединститута доставить! С меня – часы с семью мелодиями.

Сейчас в это тоже трудно поверить, но когда-то гонконгский электронный ширпотреб можно было приобрести только у моряка или в комиссионном магазине за очень неплохие деньги, равнявшиеся зарплате уборщицы. Гоголь был – моряк, который уже сходил на практику. А моряки склонны к картинным широким жестам. «Всё пропьём, но флот не опозорим!» Он,  не моргнув глазом, отдал быстрым медикам половину своего заработка за рейс, лишь бы они убрали с театра военных действий несчастную Аньку.

- Ну как? – вопросительно посмотрел на водителя доктор.
- А-а, сажай свою кралю курсант. Ничего с той цацей не сделается. Я ей три кубика успокоительного вкатил. Будет спать до самой больницы.

Заглянув в салон скорой Гоголь увидал… преподавательницу Кукину.
- Баба с воза, кобыле легче, - с  облегчением вздохнул Гоголь.
- Вернее – на воз. Вернее – две бабы.

И рванул к КПП уже во весь дух. Фонари вдоль проспекта замелькали в глазах, как штакетник. Жаль, что рекорды мира фиксируются только на официальных соревнованиях.

Успел. Куриленко на КПП ещё не было. На КПП были всё те же и Капельница. Всё те же даже не заметили его отсутствия в этой суматохе, и уже нервно хохотали.

- А ребята ко мне – постороннее лицо, без сознания, в корпусе судоводителей! – от души заливался Капель.
- А я ни как фуражки найти не могу. На кой чёрт мне та фуражка сдалась?
- А я ей – Кто тут! А она как завизжит! –подхихикивал Забрёха и непроизвольно шевелил ушами, от избытка чувств.
- А он мне – Я кого-то поймал! Но оно без сознания! – вспоминал Мамочка.
- Чуть в гроб меня не свели своей тумбочкой. Что Вы  там в ней храните?- спрашивала Капельница.

- Адриан Николаевич, начальник ОРСО в училище, - дисциплинированно доложил Гоголь. И началась немая сцена из «Ревизора» №2.

- И принесли ж его черти, - подумали все, однако в слух не сказал никто.

И каждый мигом кинулся по своему заведыванию. Мамочка – выключать свет в корпусе судоводителей. Забрёха – устранять беспорядок в «сторожке». Капель быстренько повёл жену в кабинет дежурного офицера. А Гоголь украдкой нажал на заветную кнопку.

Дзинь! – разнеслось по экипажам.

Даже короче «Дз…». Но этого было вполне достаточно.

Гоголь же лениво развалившись за пультом, словно   весь вечер только и делал, что сидел за ним и скучал, вздохнул с облегчением. Пронесло. Но это были ещё не все приключения за эту ночь.

Из кабинета дежурного офицера послышался какой-то шум. Потом крики. А потом, распахнулись двери, и из него выскочила красная от злости Капельница и направилась к выходу.

Несчастный Капель бежал следом и бубнил: « Я что? Я делал всё так, как ты меня учила!» и вертел в руках ту часть женской одежды, которую поляки называют словом станык, а немцы – словом бюстгальтер.

Именно в это время на КПП появился начальник ОРСО. В этот раз, как и положено всем порядочным людям – с парадного входа.

- КПП смирно! – скомандовал Гоголь и приложил руку к фуражке.
- Гоголь, один наряд вне очереди! – отрубил начальник.
- Ночью команда смирно не подаётся! Учи устав!
- Товарищ начальник ОРСО! За время моего дежурства  чрезвычайных происшествий не произошло!- продолжил доклад Гоголь. А сам подумал.
- Да уж. Только бы не рассмеяться! Только б не заржать!

А привидения ХМУ в ту ночь таки знатно потрудились.

Во-первых появилась сакраментальная надпись про Куриленко, но не на памятнике, а, как и советовал Мамочка, на начальниковых «жигулях». За отчисленных курсантов было отмщено.

Надпись на памятнике появилась тоже. Но касалась она не начальника ОРСО, а капельмейстера. Кто-то написал что он – мерзавец, и закинул ту самую часть женской одежды «сушиться» прямо на дядькину верёвку. Надпись была сделана губной помадой.  Это во-вторых.

А в третьих, какой-то нехороший человек срезал с клумбы последние три розы. Впрочем, этого «нехорошего человека» Гоголь знал, потому как срезал их самолично, несмотря на возможные репрессии. Но кому он потом их понёс, и что говорил – тайна.

А проклятье дядьки с верёвкой полностью подтвердилось. Раздосадованный Капель принялся срывать тот «станык» с верёвки и собственноручно стирать им надпись на постаменте. И его таки уволили из училища, где-то через месяц. Ещё и Капельница от него ушла.

А Вы говорите – предрассудки!