Каждый день уходили хуторяне на фронт, и остались только старики, бабы да дети.
Связи со станицей не было, и председатель, с красными от бессонных ночей глазами, верхом на буланой кобыле постоянно курсировал между хутором и райцентром. Иногда посылал с пакетом Степана и нервно ждал его возвращения, то и дело выходя на крыльцо правления и вглядываясь в степную дорогу.
Хутор жил в тревожном ожидании вестей с фронта, но писем от ушедших на войну не было. Сводки, привозимые председателем, настораживали ещё больше: враг наступает, давит своей мощью.
Однажды Клавдия вернулась с утренней дойки вся в слезах:
— Последний раз подоили мы коров: погонщики погнали скот в соседний район... — всхлипывала она. — Председатель сказал, что фронт уже близко. Нельзя чтобы скот попал в руки врага...
«Неужто к нам немец придёт...» — с ужасом подумала Лукерья, но попыталась успокоить дочь:
— Не кричи... Никуда твои бурёнки не денутся... Пригонят их обратно. Не дойдет до нас немец...
Вечером на усадьбу к Лукерье зашёл председатель. По его потемневшему и осунувшемуся лицу было видно, что переживает он нелёгкие дни.
— Зашёл я, Лукерья Авдотьевна, попрощаться... Завтра ухожу на фронт...
— Один ты у нас на хуторе... Все работящие ушли... Как же мы, бабы, сами-то управимся? Как же колхоз?
— Знаю... Трудно. Но один я вам не помощник. Я солдат, моё место на фронте. А вот вы, Лукерья Авдотьевна, станете колхозу помогать? Или всё ещё держите обиду на нас?
— Господь с вами! Что тут толковать... Не до обид ноне. Но чем я помогу? Скот, Клавдия сказывала, угнали из хутора...
— В колхозе помимо скота работы хватает. К примеру, колхозное имущество сберечь...
— Ежели моя помощь нужна, скажите... Я всё сделаю. Не допущу гибели колхоза...
— Вот и хорошо. Всё что надо делать, я рассказал колхознице Гане Ленковой. Если она вас, Лукерья Авдотьевна, позовёт, не откажите в помощи.
— Не сумлевайтесь. Я всех баб на хуторе соберу, справимся...
— И ещё... Я не только за этим к вам пришёл, — опустил глаза председатель, — должен я у вас коня забрать...
— Коня? У вас же, Николай Фёдорович, кобыла есть...
— У меня-то есть, но и она мне не понадобится. Я — артиллерист. У меня вместо коня пушка будет.
— Тады зачем же?
— Обученные боевые кони, Лукерья Авдотьевна, нужны для Донского казачьего корпуса. Казаки есть, а коней не хватает. Надо помочь Советской Армии всем чем только можем.
— Сынок... — словно ища защиты, оглянулась Лукерья на Степана, сидящего на ступеньке крыльца и молча слушающего их разговор.
— Николай Фёдорович верно гутарит, — встал Степан и подошёл к матери, — надо нашей армии помочь, но вороного я никому не дам. Хороший конь под чужим седоком для боя не годится. К новому хозяину дюже долго привыкает. Он опосля Ивана токмо ко мне привык, а зараз опять хозяина менять? Я сам на вороном на фронт пойду!
— Ты чё говоришь, сынок? Тебе токмо шестнадцать годов минуло. Рано тебе на войну.
— Зараз года незачем считать... — Степан решительно глядел матери в глаза. — Ивану подмога нужна, а я дома сижу. Для чего ж он мне своего боевого коня оставил?
— Ты, Степан, не кипятись... Горяч больно... — вступил в разговор председатель. — Мать правду говорит: годы твои не вышли, хотя ростом и силой ты взял... У вас в роду, похоже, все крепкие и хваткие. Если ты, Степан, на фронт не пойдёшь, тебя никто судить не станет. Но если ты коня для фронта пожалеешь... — председатель замолчал и в упор поглядел Степану в глаза. — Завтра рано утром, с первыми петухами, или коня к правлению приведи, или сам на нём в полном обмундировании...
По щекам Лукерьи бежали слёзы. Она не вытирала их, с мольбой глядя на председателя и понимая, что Степана ей не удержать.
Председатель взглянул на заплаканную казачку, хотел как-то утешить, но нужных слов не находилось.
— Прощайте, Лукерья Авдотьевна, — мягко тронул её за плечо и зашагал прочь.
Всю ночь в курене Лукерьи не гасили свет. Спали только младшие дети — Дуся и Поля.
Степан с вечера выкупал и вычистил вороного, дал ему лучшего корма и теперь готовил своё обмундирование. До блеска начистил отцову шашку, достал отцовские хромовые сапоги и долго тер их старым шерстяным носком.
Лукерья, смахивая слёзы, то и дело поглядывала на сына, готовя ему узелок с харчами. Тут же, помогая матери, хлопотала Клавдия. И только Жорка неподвижно сидел на лавке, опустив голову. Казалось, он был безучастным к происходящему в курене, но все понимали его состояние и не донимали расспросами.
Коля, самый младший из братьев, всё время перемещался по куреню, успевал что-то подать Степану, сбегать за чем-то в сарай, взять из рук матери чугунок с картошкой. Он крутился как заводной, готовый откликнуться на любую просьбу.
На заре, простившись с плачущими матерью и сёстрами, весело потрепав светлые вихры Николая и крепко обняв молчаливого Жорку, Степан выехал на вороном с родного двора, чтобы пройти свой путь по дорогам войны...