Море смеялось. Гужевоев рыдал...
В скитаньях своих по седым равнинам морей не раз, ох не раз попадал он в эту часть мира. И всегда рыдал... Потому что не хотел отсюда уходить. Капитаны судов, на которых он боцманматил, уж знали заранее, как оно будет, и запирали Гужевоева в трюм, едва ложась на курс к Зурбагану. Но это ещё ни разу не помогло!
Чуть только горизонт засинеет Гринландией, как боцманмат уж тут как тут - рыдает на носу. Его пробовали связывать, заковывать, паковать в ящики и закатывать в бочки. Тщетно. Стоит и рыдает. Топить пробовали. Гужевоев тонул вполне прилично, и это, кстати сказать, всегда благотворно сказывалось на его самооценке. Однако, утопая, он продолжал выть, и морские жители не выдерживали и минуты - тут же выносили его на поверхность и закидывали обратно на борт. Любопытно, что оказавшись на берегу, рыдать Гужевоев не переставал, но рыданья его делались чуть музыкальнее и как-то бодрее. Тем не менее, из сострадания к жителям Лисса, Зурбагана, Покета, Гель-Гью и Каперны, капитаны, поднимая якорь в этих портах, зацепляли им гужевоевские штаны и ставили все паруса. Тут, конечно, поднимался сильный попутный ветер, и этим ветром Гужевоева сдувало обратно в путешествия. А там, где он рыдал, образовывалась небольшая зеленоватая радуга – на радость местным воробьям. Воробьи пролетали под радугой и загадывали желания. Желания немедленно сбывались. По всему миру дрожали от хохота курятники – смеялись куры, и петухи смеялись, и цыплята смеялись тоже. По воробьиному велению. А море смеялось не по велению, а просто так. То есть, по большей части – просто так, но самую чуточку – над Гужевоевым. А он всё рыдал, уносимый якорем за штаны.… Правда, уже недолго, потому что был уверен, что непременно сюда ещё вернётся. Непременно. А иначе какой смысл?