На фото Джон Ноймайер
"А душа, уж это точно,
ежели обожжена,
справедливей, милосерднее
и праведней она". Б.Окуджава
Душа наша, как и тело, нуждается в постоянной пище. И не то чтобы мы иногда забываем ее «подкармливать». Просто, в постоянном балансировании человека между бытом и Бытием, обстоятельства редко складываются в пользу последнего. И не всегда удается эти обстоятельства преодолеть.
Устав бороться, расслабившись, постепенно привыкаешь к ограниченному душевному пайку, и тебе начинает казаться, что как бы все в порядке – можно жить и так – «поесть, попить, попить, поесть – и за 66!» (В.Маяковский)
Твой образ жизни – и физической и духовной, особенно духовной, во многом зависит, от твоего собственного выбора. Так легко скатиться до бездумного «заглатывания» того, что круглосуточно предлагают радио, телевидение и другие, более совершенные информационные средства. И тогда душа, которая «…обязана трудиться и день и ночь…» начинает «мстить» за невнимание параличем желаний, автоматизмом поступков, скукой и одиночеством.
Ты вроде бы еще жив, но как бы уже и умер. Физически функционируешь, но душа спит. Спит, пока какие-нибудь чрезвычайные обстоятельства не выведут ее из этого состояния. И тогда произойдет душевный всплеск, когда душа живет на нужной ей высоте.
«И сердце бьется в упоеньи,
И для него возникли вновь,
И божество, и вдохновенье,
И жизнь, и слезы, и любовь».
Во времена таких душевных всплесков человек по-настоящему счастлив.
Редко кому удается жить в постоянной гармонии с самим собой, с собственной душой. А ведь именно от этого зависят наши взаимоотношения с окружающим миром.
И только, когда происходит счастливое совпадение времени, места и действия, и ты попадаешь на «душевный пир», только тогда ты осознаешь, чего был лишен. «Тот не обманут, кто не сознает, что он обманут» (В.Шекспир).
Бывают такие счастливые встречи с Прекрасным, когда оно, как живая вода, реанимирует уже едва живую Душу.
Такой для меня была встреча с Джоном Ноймаером (John Neumeier).
Впервые я услышала это трудно переводимое и трудно произносимое, но хорошо запоминающееся имя в Сибири, где я тогда жила, в 1990 году.
Неведомо какими, но заслуживающими бесконечной благодарности усилиями энтузиастов, на которых держалась и держится вся российская культура, новосибирскому объединению «Терпсихора» удалось достать видеокассету о творчестве этого самобытного балетмейстера.
Запись в дневнике от 27 января 1990 года
Видеофильм представляет творческую мастерскую Мастера. Рабочие моменты перемежаются отрывками из уже сделанных спектаклей. Балетмейстер почти не показывает. Он больше молчит и думает, чем действует. В пределах заданной темы актеры ищут собственные жесты для выражения идеи постановщика. А он подсказывает, предлагает поискать еще, подправляет, уточняет, усиливает или смягчает, пока в танце полностью не реализуется его замысел. Это настоящее свободное творчество. Сотворчество. Постановщика и исполнителей. Поэтому танец – живой.
Я еще застала в Мариинке постановки старых мастеров, правда уже осовеченные, упрощенные и опошленные. Мне посчастливилось несколько раз побывать на балетах Якобсона еще при его жизни, в том числе и на незабываемой «Свадебке» на музыку Шостаковича. Видела я и постановки Годеса и Бежара, и Эйфмана, во многом всех их повторяющего.
Современному балету более или менее повезло. Кое-что есть. Что же касается классики, то она уже хорошо припахивает нафталином и побита молью. Может быть поэтому так потрясают постановки Ноймайера.
Он живет и работает в ФРГ, но принадлежит всему миру. Никакой политики, никакой сверхидеи. Только Человек со всеми его достоинствами и недостатками, слабостью и мощью. Не хорошо двигающийся манекен, а абсолютно достоверно живой. И что самое главное, не бесполый. Если женщина, то гордится этим и умело пользуется, когда может, или покорно подчиняется, когда хочет. Но все ее поступки чисто женские и продиктованы безоглядным чувством.
Классика. Но такая разная!
Ромео и Джульетта. Рождение чувства, рождение мужчины и женщины. Осознание ими своей предназначенности друг другу и невозможности, бессмысленности иного существования.
Гамлет и Оффелия. Невозможность союза на равных. Неизбежность гибели более слабого.
Отелло и Дездемона. Милая девочка, девушка, женщина Дездемона полностью растворяется в своей любви к Отелло. Она раба своего чувства. Добровольная раба этого дикого восточного мужчины, со всеми присущими этому типу достоинствами и недостатками. Она полностью в его власти, и Отелло делает с ней, что хочет. Она «умирает» от одного его прикосновения. Жить не может без его любви, причем самой что ни на есть земной.
Грубая мужская сила, праздник физической любви, вакханалия, красота плоти. Прежде чем задушить, Отелло доводит Дездемону до состояния полного любовного исступления. Она послушна ему абсолютно. И в момент наивысшего любовного экстаза, когда она почти теряет сознание от избытка чувств, в параксизме оргазма, он ее душит в своих объятиях – буквально. В порыве страсти и в состоянии аффекта. Почти бессознательно. Естественно и без усилий. Как бы случайно.
Но ... приступ прошел, кровь остыла, и Отелло осознает, что он наделал. Включилось сознание. Он в ужасе от содеянного и полон отчаяния. Теперь его любовь к Дездемоне чиста и бесплотна. Теперь он любит ее совсем иначе. Он начинает понимать, что убил саму доверчивость, саму нежность, саму любовь. Убил Душу. Осознав это, он сам выносит себе приговор и сам его осуществляет – душит себя шарфиком Дездемоны. И сплетясь с ее бездыханным телом, опутанный ее волосами затихает в последней смертельной судороге.
И все это предельно понятно выражено языком танца. Такого короткого, всего 2-3 минуты, но незабываемо прекрасного. Фантастического! Потрясающего! Гениально поставленного и исполненного!
То, что делает Мастер со своей труппой настолько правдиво – никакой фальши, никакой позы (не правда ли, смешно говорить об отсутствии позы, когда речь идет о балете?), что особенно отвратительно выглядят та грязь и ложь, то фарисейство и подонство, которые лезут изо всех щелей и звучат со всех сторон, делая жизнь невыносимой.
Увиденное запало в душу. Мне хотелось узнать побольше о полюбившемся Мастере и посмотреть его работы. Но только в 1998 году, уже в Америке, мне удалось поближе познакомиться с творчеством Джона Ноймайера – одного из самых выдающихся и оригинальных хореографов ХХ (я уверена и ХХI) века.
На ежегодном нью-йоркском фестивале в Линкольн-центре мне посчастливилось посмотреть оба спектакля Гамбургского балета: «All Our Yesterdays» («Все наши вчера») и «Bernstein Dances» («Танцы Бернстайна»).
Из буклета «Гамбургский балет. Джон Ноймайер», специально (и прекрасно!) изданного к 25-летнему юбилею этого театра, я узнала, что Джон Ноймайер получил блестящее классическое балетное образование сначала в Америке (где родился в 1942 году в Милуоки, штат Висконсин), а затем заграницей – в Лондонском Королевском балете и в Королевском балете Дании у Веры Волковой.
В 1963 году он стал солистом Штутгартского балета, руководимого Джоном Кранко и там же проявил себя впервые как хореограф.
Трудно представить, но с Франкфуртским балетом, которым Джон Ноймайер руководил неполных 4 года, он поставил с десяток «полнометражных» балетов и примерно столько же в других театрах (Париж, Лондон, Копенгаген и др.).
Его первые же оригинальные постановки, поэтическое видение и новая интерпретация таких классических балетов, как «Щелкунчик», «Ромео и Джульетта», «Дафнис и Хлоя» вызвали сенсацию. Но наиболее полно его яркий и самобытный хореографический дар проявился в работе с Гамбургским балетом, которым он руководит с 1973 года и который под его руководством получил международное признание и стал одним из ведущих европейских коллективов.
Ноймайер испытывает какое-то особое пристрастие к музыке Малера, целых семь симфоний которого он перевел на хореографический язык. Из них Третья симфония, в частности, была восторженно принята и сразу стала очень популярной. Именно она являлась как бы визитной карточкой Гамбургского балета в его многочисленных гастролях по Европе, Северной и Южной Америке, Израилю, России и Японии. А показ на гастролях его хореографической версии «Страстей по Матвею» Баха стал традицией.
Оригинальную оркестровую музыку для его интерпретации «Пер Гюнта» Ибсена писал по заказу Ноймайера Альфред Шнитке, а для гомеровской «Одиссеи» – Георгий Курупос.
Помимо более чем сотни балетных спектаклей, созданных Ноймайером с гамбургским балетом, основал для своей аудитории серию лекций «Мастера балета». В них с помощью текста анализируются и основные аспекты текущего репертуара. Эти лекции, сопровождаемые демонстрацией отрывков из балетов или самих балетов, пользуются огромной популярностью и повышают образование любителей балета в Гамбурге.
Джон Ноймайер также работает в качестве приглашенного балетмейстера со многими другими компаниями. Такими как Лондонский Королевский Балет, Королевский балет Дании, Королевский балет Швеции, балетные труппы Венской и Мюнхенской государственных опер, Штутгартский и Дрезденский балеты. А также «Балет ХХ века» в Брюсселе, Токийский балет и Королевский балет в Виннипеге, Национальный балет Канады и группа Американского балетного театра. И постоянно, с балетом Парижской Оперы.
Во-первых, и прежде всего, Джон Нормайер – хореограф. Его хореографическое видение нуждается в группе, в коллективе, в танцовщиках-единомышленниках для реализации и развития балетов, для пополнения этой группы технически хорошо подготовленными исполнителями, которые понимали бы хореографа и могли «разговаривать» своими телами на его хореографическом языке.
С самого начала Джон Нормайер представлял себе каждого члена своей группы безошибочно распознаваемой артистической индивидуальностью. Для развития этого видения нужна была школа, которая бы сочетала в себе обучение классическому балету и другим танцевальным формам (современный танец, композиции, народный танец) с практическим опытом обучения и работы с хореографом.
Нужна была школа, тесно связанная с коллективом, как источник и гарантия постоянного обновления его. В первую очередь, школа именно класического танца, в которой сильный тренинг сочетается с серьезным теоретическим балетным образованием, что позволяет готовить профессионалов высокого уровня для мирового балета.
Для этой цели было выделено специальное здание, получившее название Балетный центр Джона Ноймайера, в котором под одной крышей тесно сосуществуют и школа и успешно функционирующий профессионально балетный коллектива, который своим постоянным присутствием и блестящим примером способствует созданию особого духа.
Такое сочетание традиций и творчества «звездного» балета и новичков создает потрясающие по результатам условия для успешного существования и развития такого уникального явления мировой культуры, как балет Ноймайера. К счастью для себя и для мирового балета он оказался не только гениальным хореографом, но и блестящим педагогом.
За 25 лет Джон Ноймайер поставил только в Гамбурге больше 50 балетов (а всего – больше 100!) и воспитал сотни танцовщиков мирового уровня.
Можно себе представить, как я обрадовалась возможности увидеть «живьем» то, о чем давно мечтала.
Когда чего-нибудь очень долго ждешь, то иногда приходится и разочароваться. Я счастлива, что этого не произошло. И мне хочется поделиться моими впечатлениями. Не по долгу службы (не искусствовед и не критик), а по велению души. И прошлыми и сегодняшними, потому что они - совсем другие. И не только потому, что за это время балет сильно изменился, но и потому, что между этими встречами расстояние не в восемь лет, а в целую жизнь - шесть лет совершенно другого жизненного опыта в совершенно другой стране.
Спектакли Джона Ноймайера – могучая проповедь любви к человеку, миру и жизни. Он любит жизнь и, сам наслаждаясь этой любовью, передает ее нам, зрителям. В высшей степени художественно одаренный, он еще и гениальный педагог, уважающий индивидуальность другого и способствующий ее раскрытию и развитию.
У него нет кордебалета в традиционном смысле этого слова, когда на сцене царит солист. Здесь практически каждый – солист. И, обладая поистине совершенной техникой и полностью доверяя своему Учителю, они вместе творят на сцене Чудо и доносят до зрителя тончайшие нюансы чувств своих героев, их духовную жажду и веру, неутоленное стремление к добру, и, порой, мучительные индивидуальные искания человеческой Души.
И это настолько захватывает и потрясает, что ты восхищаешься и негодуешь, смеешься и плачешь. Я не помню, чтобы когда-нибудь до этого испытала подобные чувства от балета. Впрочем, слово балет в традиционном смысле вряд ли подходит для определения того, что происходит на сцене. Скорее – это глубоко психологический и драматический спектакль, настолько многожанрово, многопланово и многозрелищно то, что мы там видим.
Это очень сложный по поставленным автором перед собой и коллективом задачами спектакль. Сложен он и для восприятия зрителем, привыкшим к классическому балету. Как сложно все новое и непривычное. Как непривычны и трудны Маяковский, Уитмен, Бродский для привыкшего к пушкинскому стиху читателя, Пикассо и Дали для зрителя, воспитанного на милых полотнах Левитана, как трудно воспринимаемы Шнитке, Губайдулина и Денисов для слушателя, воспитанного на Чайковском.
Были некоторые «затянутости» в обоих спектаклях, когда переутомленный чересчур подробным (или чересчур сложным?) описанием ты как бы отключался и временно терял интерес к происходящему на сцене. Нечто подобное испытываешь при чтении описательных мест в толстых романах. Не потому что они плохо написаны, а потому что ты не подготовлен или отвык от подобной работы. И от этого становится так досадно, что хочется иметь возможность пересмотреть эти места до тех пор, пока не поймешь, что хотел сказать балетмейстер.
Нечто похожее я испытала много лет назад, читая раннюю прозу Пастернака, впервые появившуюся в период хрущевской «оттепели». Привыкнув скорее не читать, а по диагонали просматривать «дооттепельную» макулатуру в поисках какой-нибудь мысли или идеи, я пробежала глазами первые полстраницы и …ничего абсолютно не поняла. Как будто читала иностранный текст. Но испытала потрясение, даже шок от понимания, что столкнулась с чем-то невероятно талантливым, но пока недоступным.
Понадобилось время и определенные усилия, пока я не освоила новый для меня язык и не начала понимать написанное. То же самое происходит и с балетами Ноймайера. Не длинноты – размышления гения, философа – скучны, а мы не в состоянии объять для нас необъятное. А дальше – индивидуально. Один вынесет приговор – скучно! – и не станет утруждать себя. Другой захочет еще и еще посмотреть, почитать, послушать, чтобы понять и постичь. И хотя редко кому это удается, но нужно стремиться хотя бы, заработать право в конце пути сказать: «Пусть не дошли, но шли!»
У этой дороги нет конца. Но нет и обратного пути, и нельзя остановиться, если хочешь жить, а не существовать. И упорному, возможно, откроются те высоты, которые виделись Мастеру, чьи мечты и творения не обрели бы жизнь и не реализовались никакими усилиями профессионалов и специалистов, если бы не усилия зрителя (читателя, слушателя), жаждущего дорасти и становящегося в этом почти равным ему (мастеру) по гениальности.
И тогда главная цель Искусства – вести за собой – достигнута и оправдана, а творцы – бессмертны.