Предки в нас

                1.

ПРЕДКИ В НАС
    
     Шел 1914 год. Россия погрязла в войне, которая задействовала огромные людские и материальные ресурсы. Крушение режима и эпоха великих потрясений стали приближаться с невероятной скоростью. Время требовало от царской России концентрации усилий на западном направлении. Однако, огромная протяженность границ не способствовала выполнению этой задачи.
     Русские войска под натиском турок уходили с южных рубежей империи. Земли на Кавказе, до этих событий бывшие территорией царской  России, отходили под контроль Турции. Армяне-христиане, поколениями жившие на этих землях, оказались беззащитными перед натиском  турок - мусульман, перед их напором, ненавистью, грабежами, беспощадными погромами.
     Начался очередной великий исход армян. Новой родиной для тех, кто успел убежать от верной гибели, стали Аргентина, США, Франция, Россия, и многие другие страны, предоставившие беженцам возможность выжить.
    
     В Россию  беженцы потянулись вместе с уходящими царскими войсками. Множество повозок, запряженных быками, двинулись из города Олты в Александрополь. На одной из них сидели трое маленьких братьев Цатурян: старший Амаяк – пяти лет, Возген – трех лет и годовалый Ованес.
     Отец Минас, мастер по пошиву обуви, видный мужчина лет тридцати, надвинув на лоб папаху, вместе с женой Варсеник шел рядом с повозкой, оставив в городе Олты дом и все нажитое.  Его правильные, не резкие черты лица, с прямым без горбинки носом, усами, плавно переходящими в коротко стриженую бородку, выражали недоумение, беспокойство и растерянность одновременно. В покинутых им местах поколениями жили предки нынешних армян, которые и представить не могли подобного кошмара, беспощадно ворвавшегося в жизнь их потомков.
     Оставленный дом, типичный для горных ландшафтов, располагался в северной части города. Он имел переднюю комнату, по центру которой стояла печь в форме бочки с глиняной внутренней стенкой (тондир), куда прилеплялось тонко раскатанное  тесто и, по мере его готовности, крючком вытаскивался готовый лаваш. Дымоход отсутствовал, а для вытяжки дыма была проделана дыра в крыше. Здесь же в передней было огороженное для теленка стойло. Перед домом - ухоженный огород и сад с большим абрикосовым деревом. За домом протекал ручей, от него в сад был отведен  маленький арык.
     По вечерам в саду, непосредственно около дома между двумя молодыми сосенками накрывался стол, за которым по центру восседал Минас, два брата его жены и другие мужчины – ближайшие родственники Варсеник. Время проходило за душевными разговорами и чаркой домашнего виноградного вина. Амаяк, как старший сын, стоял за спиной своего отца. Минас с детства был сиротой и о его предках ничего не известно. Отец часто брал Амаяка с собой и, однажды, в яркий солнечный день внезапно стало темнеть, и заметно похолодало. Это было солнечное затмение, - пришлось быстро вернуться домой.  Два старших брата Варсеник имели свои семьи, и, как и ее родители жили отдельно.

     В Александрополь через Карс добрались все, кто ушел из Олты. Не бросил родные места только отец жены Минаса. Он остался в доме, и был зарезан турками 24 апреля 1915
Года. Он, как и многие другие, думал, что все обойдется, и надеялся переждать лихое время, не покидая обжитые места. Надо сказать, что большинство уехавших из родных мест, также рассчитывали вскоре вернуться. Минас,  например,   перед   отъездом  накормил  теленка,  а  на  двери повесил небольшой замок.      
     Ох, уж эти иллюзии. Однако, реальность оказалась гораздо ужаснее всяких предположений   на  этот  счет,   а  слухи,   догонявшие  беженцев,  приводили  их  в  ужас. 

                2.
Реальные события отметали всякую надежду на возвращение в родные места. Обратно, на прежние места уже никто не вернется в ближайшие десятилетия.               

     По прибытии в Александрополь Минаса, его семью и родственников по линии жены, как и многие другие семьи,  разместили в коридоре второго этажа двухэтажного здания школы.  Спали на полу: вперемежку больные и здоровые, старые и малые. Те, кто мог трудиться, и те, кто мог выжить только с чьей-то помощью, перемешались в тесноте, замешанной запахами немытых, потных и нездоровых тел.
     И далеко не все, успевшие спастись от геноцида, выживут в трудном пути поиска нового для себя пристанища в доселе неизвестных местах. Естественный отбор, в природе заложенный во все живое,  не пощадил ни малого ни старого. Безо всякого снисхождения покосил, как минимум, половину людей, снявшихся с насиженных мест. И только самые физически сильные «особи» смогли адаптироваться к новой жизни.

     Вскоре Минас заболел, попал в больницу, где и умер. Его захоронение, как и многих других, было безымянным, и все попытки Варсеник узнать, в каком месте точно похоронен ее муж, ни к чему не привели. Священник отпевал могилу, выбранную наугад. Через некоторое время умер и младший сын Ованес.
     А Варсеник с двумя детьми поселилась в землянке, врезанной в небольшой бугор, где только одна стена выходила на улицу. Чтобы прокормить детей, приходилось наниматься к богатым и выполнять в усадьбах любые работы по дому и на огороде. Дети же, практически без присмотра, бегали и играли «стаей», не вдаваясь в проблемы взрослых.

     Изредка, правда, случались  и курьезные эпизоды в их нелегкой жизни. Однажды Амаяк горячей проволокой зацепил случайно другого мальчика за шею, тот закричал от боли, а Амаяк, испугавшись наказания, убежал и спрятался. Взрослые испугались за него больше, чем за другого мальчика - не пропал бы он. Часов через двенадцать Амаяк  объявился, изрядно проголодавшись.   В тот раз все обошлось без наказания.

     И вот прошло более двух лет, как они покинули свой родной Олты. Варсеник вышла замуж за вдовца с двумя детьми - Манука Мелексетяна, так звали нового мужа, школьного учителя, мужчину довольно крепкого телосложения. В новой семье было уже четверо детей.
     А в это время в России разворачивались события, которые действительно "потрясли весь мир". Как только военные действия докатились и до Александрополя, практически, все население устремилось из города. Детей вывозили в вагонах по железной дороге. На остановках состав обстреливался, и все прятались от выстрелов за колесами вагонов. Доехали до Тбилиси, где Варсеник с новым мужем нашла своих детей, и уже вместе перебрались в Мцхету. Разместились около железной дороги возле реки Кура.

     Человеческая жизнь на Кавказе никогда не была в "цене", по крайней мере, так кажется со стороны, и один из эпизодов подтверждает эту мысль. Как-то дети играли у речки и под
мостом нашли пустой кошелек. Вскоре следом явился пьяный грузин, потребовал кошелек и деньги, которые якобы там были. Вытащил наган и  пригрозил, чтобы к утру деньги были. Двое мужчин сумели связать его и куда-то увели.  Манук и Варсеник  для  безопасности  собственной и своих детей перебрались на ночь в другое жилье. На следующий день тело убитого грузина нашли на железнодорожном полотне…   
     Из Мцхеты  по  военно-грузинской  дороге добирались до Владикавказа. В пути остановились на ночлег, спали на земле у какой-то стены. Ночью к спавшим людям подошел мужчина и потребовал денег. Он обратился к ним по-грузински, и, видя, что его не понимают, выстрелил в лежавшего справа от него парня и убежал. Утром брат похоронил брата…    
     Во Владикавказе некоторое время жили в армянской школе, где в большой комнате на полу  одновременно  разместилось  около  десятка семей.  Затем перебрались в осетинский
                3

населенный пункт Беслан. Амаяк и его брат Возген были отданы в армянский детский дом, который находился в южной части города, в здании летнего ресторана. Однажды ночью в детдом забрались грабители, которые похитили практически все постельное белье и ткани, предназначенные для пошива одежды.

Горе, голод, разбой, убийства, болезни, война, весь этот ужас накрыл мечущихся по земле людей. Большинство из них "вслепую", по наитию бежали подальше от кошмара, в эпицентре которого они окахзались. Гражданская война захлестывала весь Кавказ, и детский дом тоже оказался в зоне обстрела. Всех детей перевели в подвал, где они без воды и пищи отсиживались с утра до позднего вечера. Предполагалось, что детей отправят в Америку, и, по этой причине, Амаяка и Возгена родители забрали сначала в Беслан, а затем во Владикавказ, где Возген заболел и умер. Семья вернулась обратно в Беслан. Кто знает, как бы сложилась их судьба, если бы дети остались в детдоме. 

     Тем временем в стране разгоралась гражданская война. Ситуация менялась довольно часто – то наступали "красные", и отступали "белые", то наоборот. И каждый раз с обеих сторон были многочисленные жертвы, убитые и раненые. Казалось, что это безумие никогда не закончится. При этом, многие мерзавцы пытались тут же поживиться барахлишком убитых на поле брани.

     Беженцы нигде подолгу не задерживались. Манук с женой и детьми двинулся  через Армавир в станицу Кавказскую. Амаяк, на этот раз вместе со старшим сыном отчима Рачиком, был отдан в детский дом, где, как и в предыдущем детском доме, находились только мальчики – армяне. Младший Норайр остался с родителями. Детей разместили на втором этаже кирпичного дома коридорного типа. В конце коридора лежали раненые солдаты. Неподвижные, они казались неживыми, что наводило на детей неописуемый страх. Обслуживающего персонала детского дома не было видно. Однако, нельзя сказать, что  за детьми никто не присматривал. Один мальчик мочился в постель, и, в наказание, его оставили без матраца. Наутро он рассказал, что какое-то существо приходило ночью в комнату и переставляло обувь. Конечно, он сам переставил всю обувь, и, тем не менее, перепуганные его рассказом дети, добавив каждый немного собственного воображения, следующую ночь не спали. Ребята боялись ходить в туалет в конец коридора, и малую нужду справляли с балкона. Так что, кто-то  из персонала детского дома обязательно попадал под детскую струю.
     Вскоре детдом перевели на северную окраину в отдельный домик с фруктовым садом. Фрукты, правда, детям не предназначались, но на новом месте им было гораздо уютнее. Да и воскресные дни они теперь проводили с родителями.

     Вся инфраструктура России была разрушена и медицина в том числе. Самолечение  стало  основным  способом  борьбы с недугом,  особенно на детях.   К примеру, у Амаяка на руках и даже на груди появились бородавки (21 штука). Несколько народных способов как от них избавиться он запомнил:
      1. Довольно забавный! Взять крупную соль, столько кусочков, сколько   бородавок  на теле. Бросить кусочки соли на горящие угли и, при этом, успеть отбежать так далеко,  чтобы  не слышать треска этих кусочков. Амаяк сколько ни пробовал  отбегать на необходимое расстояние, "шрапнельный" треск каждый раз  догонял его.  Совершенно обессилев и представив, насколько он был смешон со стороны, от  такого способа лечения пришлось отказаться.
      2. Взять веточку ивы и сделать столько узелков, сколько на теле бородавок. Эти узелки закопать в землю и приговаривать, чтобы узелки сгнили, а бородавки засохли.  Амаяк  проделал  подобную процедуру в воскресенье, а через неделю от бородавок  ничего  не осталось.  Он заметил,  как отпала одна бородавка, когда и куда делись остальные, он не заметил!
      
                4
     3. Был еще эпизод. Как-то на лбу у Амаяка вздулся фурункул. Врачи предложили  фурункул  вскрыть,  однако дома решили поступить иначе: обожгли  головку  репчатого  лука  на  огне  так, чтобы наружная часть луковицы  обуглилась.  Эту  часть  очистили и выкинули, а горячую распаренную внутреннюю массу луковицы наложили на фурункул, прикрыли ватой и закрепили на ночь. Утром все содержимое внутри фурункула вышло наружу. Врач не понадобился!            
    
     Тем временем бои докатились и до их города. Стрельба была уже где-то рядом с детдомом. В конце концов, большевики победили, взяли власть, и в ежедневный обиход жителей города прочно и надолго вошло новое слово "товарищ".

     Поддавшись общему бунтарскому настроению, взбунтовались и подростки детдома. Представители администрации пришли выяснить, чего же хотят дети. Спрашивали многих, а когда очередь дошла до Рачика, тот сказал, что кормят их плохо и дети хотят учиться, за что тут же получил по щеке увесистую оплеуху. На этом бунт и расследование закончились. 

     Родители уехали во Владикавказ. Была осень. Теплого белья в детдоме не было: чувяки, брюки, рубашки, вязаные шапочки и часто без нижнего белья. Прошел слух, будто бы всех отправят в Америку, и пятеро ребят решили бежать к родителям. Выбрали момент, когда сотрудница, что присматривала за подростками, ушла в контору. Убежали на железнодорожную станцию и спрятались в металлические трубы большого диаметра, что лежали на платформе.
     Вскоре на станции появились работники  детдома, всё осмотрели и, никого не обнаружив, уехали. Вечерним поездом на открытой платформе ребята добрались до станции Невинномысск – все насквозь промокшие и промерзлые от мокрого снега.
     До утра они просохли и слегка отогрелись в привокзальном помещении, а утром их выгнали на улицу. Оглядевшись, они нашли неподалеку заброшенный сарай без окон и дверей - там и устроились. Амаяк решил продолжить бегство в одиночку, однако, немного помотавшись по улицам, вернулся к остальным беглецам.
     Один армянин обратил внимание на мальчишек, привел их к себе домой, накормил и сказал, чтобы они никуда не отлучались, так как вечером всех их отправит обратно в детдом. Ребят это совсем не устраивало, и они попрятались до вечера.
     Вечером на подножках поезда доехали до станции Курсавка, окончательно промерзнув от встречного ветра. 
     Начальник   станции   оказался   очень   гостеприимным,   отвел   ребят   в станционный буфет и накормил их. Ночью на голом полу, накрывшись старым, не первой свежести ковром,  беглецы  согрелись  и  хорошо  отдохнули. 
     Следующий  день  был   яркий и теплый. Ребят посадили в багажный вагон напичканного солдатами поезда. Военные располагались на нижних полках, а мальчиков разместили под потолком. Ночью Амаяк захотел по малой нужде, внизу все спали. Было очень высоко, чтобы спуститься, никого не потревожив, и он пописал по стенке. Утром доехали до Минеральных вод, ребят стали спускать вниз по одному и, почему-то, это делал только один солдат, а остальные хохотали до слез. Дело в том, что его папаха за ночь промокла, и велико было желание солдата узнать, кто же из мальчишек "надудонил" в нее. Поиск был безуспешным!
     В полдень они выехали из Минеральных вод и без приключений доехали до Беслана, а затем - до Владикавказа, где и нашли своих родителей.

     Амаяка определили в армянскую школу. Подростки во все времена – "маленькие зверята", конфликтуют и дерутся по поводу и без повода. Так, после уроков в школе по пути домой нужно было пройти район, где проживали, в основном, осетины. Однажды в завязавшейся драке Амаяк рассек бровь одному из осетинских школьников. Увидев кровь,
                5.
приятели  Амаяка  разбежались, и ему ничего не оставалось делать, как тоже дать деру. Но                навстречу шла другая группа школьников-осетин, и убежать не удалось. Пострадавший с разбитой бровью замахнулся плеткой, Амаяк вцепился в нее, и ручка плетки сломалась.  Мальчик с плеткой замешкался на минуту, - этого оказалось достаточно, чтобы Амаяк опять убежал. Догонявших его мальчишек остановил русский мужчина с двумя женщинами. На этом учеба Амаяка в армянской школе закончилась…
     Шел 1921 год. Время было голодное, и часто беднота подкармливалась пшенной кашей в армейской кухне. Амаяк стал батрачить учеником у кустаря - чувячника  Киракосяна. У хозяина было трое сыновей. Старший –  одного возраста с Амаяком.
     У кустаря батрачил еще один подросток – грузин, который был на пару лет старше Амаяка. Летом рабочий день начинался с восходом солнца, а заканчивался затемно. В мастерской было два помещения. В переднем работали подростки, здесь же продавались готовые чувяки. В задней комнате на высоких нарах ребята спали после трудового дня. Так проходили неделя за неделей, месяц за месяцем: работа, кусок хлеба на канадской кукурузе, что-то на обед, сон на нарах.
     Из-за истощения и головокружения у ребят иногда подкашивались ноги. Врач «очень мудро» посоветовал им питаться более калорийной пищей.

     У Амаяка не было никаких документов, даже, свидетельства о рождении. Как-то раз хозяин отвел его в армянское консульство. Консул посмотрел внимательно на мальчика, и поинтересовался о том, сколько ему лет. И, не дожидаясь ответа, сам "на глаз" определил, когда тот родился.  С привлечением  медицинской комиссии определили год рождения Амаяка - 1911. Вскоре было готово его свидетельство о рождении. Но в нем были искажены его имя и фамилия - вместо Цатурян написали Татулян, вместо Амаяк написали Амояк.
     Когда же со временем теперь уже Амояк научился писать и читать по-русски, то уже сам внес очередное изменение в написание своего имени и фамилии, и окончательно стал Татуряном Амояком Минасовичем, рожденным 26 ноября 1911 года.

     Его напарник - грузин ушел от хозяина. Амояк стал жить у Киракосяна, который ему доверял, и спокойно с женой уходил по вечерам, либо к кому-нибудь в гости, либо в театр. Перед уходом хозяин поручал ему выполнить определенную работу, чтобы подросток не уснул, и, одновременно, присматривал за его трехкомнатной квартирой.
     Однажды в один из очередных культурных походов хозяйской семьи Амояку показалось, что двустворчатая  дверь  приоткрылась,  и,  проявив  достойный  подражания героизм, он бросился в дверной проем с сапожным ножом! Конечно, там никого не  оказалось.
     Киракосяны вскоре вернулись: представление отменили, - умер Ленин. В день похорон гудели фабрики, заводы, паровозы, машины. Был сильный мороз, и что-то жуткое зависло в атмосфере.

     Амояк пошел в вечернюю школу для взрослых малограмотных, прибавив себе при поступлении пару лет, иначе бы не взяли. Жизнь покатилась несколько в более быстром ритме: к началу занятий бегом в школу, после занятий таким же образом в мастерскую. Приходилось все делать быстро, чтобы везде поспеть. А тут, совсем некстати, ноготь на большом пальце правой ноги врос в мясо, и резкая боль заставила Амояка впервые оказаться на операционном столе. Врач сказал: «Приходи завтра, помой ноги и – на операционный стол». Медсестра успокоила: «Отрежут часть ногтя, и это совсем не страшно».
     На следующий день на операционном столе всё было  сделано, как и обещано, только та самая медсестра, навалившись всей грудью и обхватив ноги, сделала Амояка абсолютно неподвижным. Он в невероятном напряжении ждал, когда будет очень больно, чтобы   закричать.   Однако   все   закончилось   без   воплей.   На   палец   была   наложена

                6                пропитанная кровью повязка, которую через несколько дней пришлось резать ножницами, и этот процесс оказался более болезненным.

     По воскресным дням Амояк ходил с ребятами в кинотеатр. На билетах не указывались места, и поэтому, когда открывали двери в зал, начиналась невообразимая давка. Мальчишки зависали, зажатые между взрослыми, да так, что их ребра почти трещали, и моментами невозможно было вздохнуть. На эти незвуковые фильмы, можно сказать, был полный аншлаг.

     После окончания школы для малограмотных Амояк поступил в ШПТ (школа повышенного типа), приравниваемую к Рабфаку. Вечерами учащиеся этой школы, ставили спектакли и участвовали в клубной самодеятельности. Амояк проучился два года и провалился на экзамене по грамматике, хотя письменную работу по русскому языку преподаватель показывал, как самую хорошую. На следующий курс Амояка не перевели.

     В школе у него были друзья: итальянец Любинели, грузин Мургули и осетинка Фая Царикава. Летом 1928 года Амояк и Мургули решили вдруг совершить совместный пеший переход по маршруту Владикавказ – Тбилиси. Родители грузина жили в селе Гудаури, что по Военно-грузинской дороге, откуда молодые люди и пошли пешком в Тбилиси. Отсутствие финансов не позволило друзьям долго пробыть в грузинской столице, пришлось возвращаться обратно во Владикавказ.

     Подвернулся один грузин, который собирался ехать с женой и сыном в том же направлении на двух колесницах, если так можно назвать эти телеги на двух колёсах. Одну повозку, где сидели его жена и ребенок,  он доверил Амояку, на другой поехали сам хозяин и Мургули. Только тронулись в путь, как ехавшая навстречу машина испугала одну из лошадей. Она резко дернулась, и понеслась с большой скоростью вместе с тремя пассажирами по узкой дороге, где встречный транспорт хотя и появлялся редко, но представлял очень большую опасность.
     К чести Амояка, он не сдрейфил. Потянув на себя удила так, что морда лошади слегка задралась, он сумел как-то укротить кобылу.  Та  сбавила  ход и остановилась так же внезапно, как и сорвалась с места. 
     Хозяин, напуганный и обеспокоенный за своих жену и ребенка, догнал беглецов. Жена что-то  сказала  ему  по-грузински,  и тот  подошел  к Амояку и крепко пожал ему руку.

     Впечатлений от  путешествия  было много.  Особенно запомнилась Амояку панорама, когда из высокогорного села Гудаури он смотрел в ненастную погоду с высоты птичьего полета, а где-то внизу наезжали друг на друга облака, закручиваясь в объятьях стихии, сверкали молнии,  раскаты грома доносились из-под ног. Все это завораживало и приводило Амояка в неописуемый восторг.

     Под впечатлением первого путешествия через год Амояк совершил второй пеший поход по тому же маршруту, но уже  с другим напарником. То был армянин Гурген. Вдвоем они пошли по Военно-грузинской дороге. По пути присоединились к ребятам из Ленинграда, и уже вместе подошли к Тбилиси.
     Амояк и прежде бывал на той турбазе, но в сумерках он никак не мог определить направление к ней. Спрашивали прохожих, однако, они или не знали или, скорее всего, не хотели говорить, где находится  турбаза. У охранника  одного питейного заведения спросили: «Какая это  улица»?  Он ответил, как отрезал: «Нэ знаю». На удачу путешественникам проходившая мимо русская женщина услышала, куда ребята хотят попасть, показала на турбазу. Всего сто метров от того места, где они находились в данный момент. Настроение улучшилось, наконец-то можно отдохнуть. Но не тут-то было.  Парень,  дежуривший  на  турбазе,  с невозмутимым  видом  произнес:  «Мэст  нэт».
                7.
Коменданта позвать он тоже отказался. Надо сказать, ленинградцы были не подарок, - двое разлеглись прямо на столе в помещении дежурного. Свободные места, конечно, были, и комендант предоставил койки для отдыха, но только после того, как ребята сходили в Горсовет пожаловаться в отдел по туризму.
     Из Тбилиси поехали в Ленинакан, где жила тетка Амояка и родственники Гургена. Четыре месяца до этого там произошло землетрясение, и многие еще жили в землянках. Тетка успела перебраться в новый дом и на пару дней согласилась принять ребят, после чего те отправились  в обратный путь поездом.

     Владикавказ представлял в это время город, разделенный на три части: ингушскую, осетинскую и центральную. Центральная часть подчинялась краевым властям, а две другие представляли центры автономий. Выстрелы в городе были обычным делом, криминал чувствовал себя очень вольготно и безнаказанно.
 
Только в 1928 году Амояк по воле случая оказался свидетелем нескольких криминальных эпизодов.
    1.Как-то Амояк бежал в школу. Невдалеке шел мужчина с портфелем, но вдруг он закричал: «Держите! Портфель». С портфелем уже бежал молодой парень, а в метрах тридцати еще один, наверное, его напарник. Амояк решил отличиться. Он побежал догонять второго, однако порыв быстро сошел на нет: убегавший сделал два выстрела в сторону Амояка. Погоня прекратилась, и стрелявший сумел сбежать. Первого подстрелил часовой, что стоял у штаба   24-ой дивизии.
     2.Более трагический случай произошел в летнем ресторане, в двух километрах от города на Военно-грузинской дороге. Амояк спокойно обедал с друзьями за одним из столиков, за другим начальник милиции с женой, справа рядом двое ингушей, и в стороне двое молодых парней. Произошла ссора начальника милиции с ингушами,  которые  вели себя развязно и просто хамили. Молодые парни, казалось, успокоили возмущенного милиционера и агрессивных ингушей. Семейная пара уехала. Однако подвыпившие возмутители спокойствия решили их догнать и продолжить «разборку». Не догнали и возвратились обратно. В это время молодые ребята, закончив трапезу, вышли из ресторана. Возбужденные ингуши, подойдя к первому оказавшемуся ближе к ним парню, воткнули ему кинжал в живот.
     Жуткая картина предстала  перед  собравшимися  на  похоронах  убитого.       Парализованный отец сидел неподвижно на стуле, по щекам текли слёзы, вытереть которые он не мог. Трагедия на этом не закончилась. Начальник милиции, оставив предсмертную записку, застрелился в своем кабинете. Молодой человек, убитый ингушами, был родственником милиционера.
     3.В яркий, солнечный, воскресный день парковая аллея из крупных белых акаций была заполнена множеством отдыхающих. И прямо на глазах у безмятежно прогуливающихся  горожан сидящего на скамейке осетина в упор расстрелял подошедший к нему ингуш. Осетин упал замертво, а убийца побежал, беспорядочно  стреляя по сторонам.  Одна  такая  шальная пуля  смертельно ранила мужчину,  который гулял по соседней аллее со своим пятилетним ребенком. Во дворе одного дома бандит забежал в сарай и продолжал отстреливаться до последнего патрона, после чего вышел и распорол себе живот на глазах у немногих,  увидевших эту безумную ситуацию. Необъяснимо, - кишки наружи, а он дерзко улыбался, как бы говоря: «Да пошли вы все…!». Какие ценности у кавказцев помимо личной гордыни, почему у многих из них так значим  именно показной эффект?
     4.На базарной площади, в двухэтажном доме чайная располагались на первом этаже, торговая палатка в подвальном помещении, гостиница на втором этаже. Один из номеров в гостинице заняли трое вооруженных черкесов. Директор гостиницы сообщил в милицию о своих подозрениях и опасениях. Черкесы встретили блюстителей правопорядка огнем из трех стволов. Перестрелка закончилась только ночью, - все трое были убиты.               
               

                8
     5.Жители окраин Владикавказа содержали молочный скот, по крайней мере, большинство из них. Очень часто этот скот воровали. Однажды несколько ингушей решили угнать коров, но подоспевшая милиция отбила их у похитителей. Всем удалось скрыться в ближайших  зарослях. Один из бандитов замешкался и, отстреливаясь, залег за кустом. Он был смертельно ранен, что было предрешено самой ситуацией. За что этот парень погиб?

     Шел 1929 год… Постоянной работы Амояк не имел, учебу забросил, перебивался случайными заработками на стройках,  на заводе «Кавциг» и, вообще, где придется. Брался изучать язык эсперанто, ходил на курсы английского языка, пробовал себя в новой жизни, пытаясь, по возможности, обрести некоторую стабильность.
     На бирже труда получал пособие по безработице, пока не устроился во вновь организованную артель по пошиву обуви, где он и начал работать. Во Владикавказе функционировали курсы по подготовке в ВУЗы и ВТУЗы. Амояк окончил такие курсы и направил документы в Ленинградский институт авиамоторостроения. Из приемной комиссии получил отказ по причине поздней подачи документов. Как молодой, энергичный человек он, не долго раздумывая, подал заявление о приеме в Криворожский горный институт, куда и был зачислен. 

     Амояк уехал в Кривой Рог и далее в Вечерний Кут по месту нахождения этого института. Зачисленных в высшее учебное заведение студентов несколько дней знакомили с реальной работой шахтеров, ежедневно спуская их в шахту. Питались ребята тоже в шахтерской столовой. Все шло достаточно буднично, пока будущие студенты не ознакомились с правилами их обучения. Никто не ожидал, что преподавание в институте будет вестись исключительно на украинском языке. Ох  уж эта украинская самостийность - обязательно нужно подчеркнуть какую-то никому непонятную исключительность.         А, может быть, это просто некоторый комплекс неполноценности. И странно, если через сотню лет на Украине что-либо изменится в этом плане.   
     Кроме того, весь набор студентов разделили на два отделения - вечернее и дневное. Амояк нашел себя  в списках вечернего отделения, и ему совсем не хотелось снова учиться после работы по вечерам. Не понимая толком украинского языка, он решил свои документы из Горного института забрать. Отдали не сразу. Вернулся в ту же артель, а документы отправил на факультет фабрично-заводского строительства Новочеркасского строительного института. До осени не было ответа ни о приеме, ни об отказе. По вечерам Амояк ходил в клуб, где «тусовалась»  молодежь, и там нашел нового приятеля, который был на пару лет постарше. Налболдян «не любил» выпивать и,  частенько, будучи под «шафэ», хаживал  к барышням весьма легкого поведения. В общем, этот парень был «малопьющий»,  сколько не пьет – все ему было мало.
     Девушки – его слабость, тем более, что мест, где обитали жрицы любви, было предостаточно. Заходи, узнавай цену на проститутку и удовлетворяй свою похоть. Родственники  попросили приводить пьяного «гуляку» домой, что Амояк добросовестно выполнял. В это время Налболдяну пришла повестка на призыв в армию, и Амояк, что не сделаешь за компанию, решил тоже пойти досрочно и отслужить. Подал заявление в военкомат  о своем добровольном желании служить в вооруженных силах. Потребовались документы об образовании.
     Полученные по запросу из Новочеркасска документы подтверждали зачисление в институт и необходимость прибыть к началу занятий 10 января. С этим приятным известием Амояк пошел в военкомат доложить, что ситуация изменилась и он намеривается учиться в строительном институте. В военкомате уведомление забрали и затребовали еще и другие документы.

     И так, благодаря своей «непутевости», с помощью «доброго» военкома наш герой оказался в Батуми в стрелковом полку вместе со своим приятелем. Первое время через день гоняли в баню и, как правило, у кого-нибудь находили  вши, пока не применили т.н.
                9

персидскую грязь, которой помазали все места, где растут волосы. Все волосы на теле и голове исчезли и с ними исчезли и вши!
               
     Жизнь Амояка потекла по непредвиденному руслу. Получить высшее образование стало теперь, к сожалению, невыполнимой задачей, по крайней мере, в обозримом будущем. Налболдяна очень скоро демобилизовали по состоянию здоровья, как венерически больного. Амояк же остался служить без друга, а по месту службы оказался в некотором смысле «учителем», поскольку солдаты в стрелковом полку в большинстве своем были малограмотные или вообще неграмотные.

     В армии существовало положение, по которому солдаты, имеющие среднее образование, должны служить (точнее, могут служить) один год. Амояк прослышал про такую возможность и подал прошение  о  переводе  в ту часть,  где  служат  ребята со средним образованием.
     Так он оказался в Кутаиси в артиллерийском полку. Учеба проходила по взводам: связь, разведка, управление, материальная часть и стрельбы. Поскольку к месту новой службы Амояк прибыл с опозданием в два месяца, пришлось догонять и осваивать пропущенный материал самостоятельно. Командир взвода хотел освободить от некоторых занятий, но Амояк, упорный с рождения и никогда ни у кого не просивший, конечно же, отказался от предложенных поблажек. Пропущенный материал он наверстал, а азбуку Морзе "настукивал" уже через пару дней.
     Служба проходила спокойно, отношения между солдатами не были конфликтными. Только нездоровые зубы приводили к неприятным моментам, и, в конце концов, собравшись с силами, Амояк пришел к врачу. Невысокая, пожилая женщина решила удалить сломанный коркой хлеба коренной зуб без наркоза. Эту экзекуцию пациент выдержал молча, только слезы ручьями текли по щекам. В себя пришел в тот момент, когда почувствовал чей-то платочек на своих щеках. Слезы вытерла девушка лет двадцати – дочь командира полка.
     Распорядок дня был таков: подъем,  зарядка, бег на два километра,  чистка лошадей щеткой,  умывание,  завтрак,  занятия,  обед,  мертвый час и самоподготовка,  ужин,  отбой.
     В батарее служили 70 человек, - все русские кроме одного армянина – Амояка. От беговых нагрузок, а может быть из-за неудобной  обуви или некоторого природного плоскостопия, ступни опухли и, по решению врача, комвзвода Красных  освободил солдата от уличных занятий, но возложил на него обязанности дневального.
     Пропущенные занятия приходилось познавать по книгам. Однажды, в свободное от занятий время, к дневальному подошел солдат Козлов и стал обвинять Амояка в том, что он будто бы придумал свои болячки и очень удачно симулирует. Произошел небольшой диалог: Амояк – «Козлов, отстань».
              Козлов – «Да ты фраер и симулянт».
              Амояк – «Слушай, отвали или схлопочешь».
              Козлов – «Да трахал я тебя в ж…пу».
Это было уже за пределами самообладания, и Козлов получил удар точно в "пятак", от чего оказался на полу, перелетев через койку. Вскочил и убежал. Остальные солдаты находились в другой комнате и ничего не видели.
     На следующий день перед занятиями Амояк был вызван к командиру батареи, где присутствовал и политрук. Прочитали небольшую мораль за применение физической силы. Политрук  спросил: - «Если бы у тебя было оружие, ты бы выстрелил?», на что Амояк ответил: - «У меня не было оружия!».  Вопрос повторялся трижды и трижды звучал один и тот же ответ. Перед началом занятий, когда вся батарея была в сборе, с Амояка потребовали, чтобы он извинился перед Козловым за свой поступок. Амояк извинился перед командованием, перед ребятами, а что касается Козлова, добавил: - «Ему врезал бы еще раз».
                10

     Итог – пять суток гауптвахты. На "губу" он шел впереди, а за ним Козлов с постельным бельем для обидчика! Гауптвахта – очень чистое помещение, постель как в казарме, газеты свежие, настольные игры, питание регулярно доставляют. Одно неудобство: из помещения нельзя выходить. В этот период военные подразделения на Кавказе формировались по национальным признакам. И так оказалось, что гауптвахта была на территории подразделения, сформированного  из  грузин.  Были  также  подразделения  из азербайджанцев и армян.
     Представители каждого подразделения по очереди несли службу на «губе». Утром в комнату заходил дежурный и на своем языке требовал, чтобы Амояк встал, а тот делал вид, что ничего не понимает. В итоге в его адрес неслись отборные ругательства  на грузинском,  на азербайджанском и даже на армянском языке, когда Амояк всем своим видом показывал, что он понимает только по-русски, держа в руках книгу именно на этом языке.
     Надо сказать, он прекрасно все понимал на любом из этих трех языков. Ему все сходило с рук потому, что Амояк был из русской части. Отношение Козлова изменилось в лучшую сторону. Он принес на «губу» фотографию, где стоял весь орудийный расчет.  Этот снимок сохранился через десятилетия. В общем, пять суток гауптвахты пошли на пользу. Болячки на ногах зажили. Отдохнувший, в хорошем настроении Амояк явился в свое подразделение, где его очень доброжелательно встретили сослуживцы.

     Однако, воинскую часть, в которую входило это подразделение, не миновали и некоторые трагические эпизоды.
1.- Однажды одного бойца отправили в штаб писарем верхом на лошади в сопровождении другого бойца, чтобы забрать обратно лошадь. По дороге к вокзалу наездники оказались на мосту через реку Риони. Машина, ехавшая навстречу, напугала первую кобылу. Та встала на дыбы,  может быть, и оттого, что наездник был не опытный и сильно натянул вожжи. Солдат не удержался в седле, и через перила моста соскользнул вниз на скалы. Разбился насмерть…
2.- В один из выходных дней во дворе клуба устроили тир, стреляя из малокалиберной винтовки. Мишень прикрепили на деревянный туалет, и не заметили, как внутри его оказался мужчина. Первый же выстрел угодил несчастному в сонную артерию. Человек скончался сидя на толчке.
3.- В другой раз, лошадь прижала к брусу бойца и переломала ему ноги.      
4.- Когда оставалось служить всего три месяца, двое бойцов сбежали из части. Их как дезертиров поймали на границе с Польшей и, конечно, судили. Никакой «дедовщины» в этот период не было. Что их заставило дезертировать?   

     Шел декабрь 1931 года. На плоскогорье лежал глубокий снег.  Так  уж  получилось,  что  за  время  предыдущей  службы наш герой ни разу не стрелял. Как–то раз, на одном из перекуров во время занятий по рекогносцировке заметили невдалеке бегущую по снегу собаку. Сослуживцы предложили Амояку подстрелить ее. Ясно, что проверяли его. Отказаться никак не получалось, и он согласился при условии, если ему дадут патрон. Эта хитрость не прошла, патрон дали, пришлось стрелять. Как не парадоксально, но первый в жизни выстрел  по бегущей мишени, произведенный Амояком, поразил цель наповал. Как удалось попасть, он так и не понял. Тем не менее, для остальных командиров взводов стало очевидно, что перед ними меткий стрелок. Этот  эпизод имел продолжение: Амояка решили послать на соревнования по стрельбе из нагана.  От  неизбежного позора его спасло только то, что по утвержденному ранее графику именно  в  воскресенье  предстояло  заступить на дежурство при штабе, а через день его вообще перевели на хозяйственную должность.
     Новый заместитель начальника снабжения отвечал за питание и вещевое довольствие. Никогда прежде он не занимался подобной работой, и новая должность не позволяла ему обедать в столовой со всеми остальными. Необходимо  было встретить  командира полка,
                11
который  всегда  спрашивал:  «Как  обед  красноармейский?».  Обед  всегда  был хороший.
Амояк снимал пробу полкового обеда. Однажды, проявив инициативу, сам снял крышку с котла и, не удержав ее, облил жирным борщом всю гимнастерку. Надо было как-то привести ее в порядок. Нашел бензин, налил в тазик, замочил в нем злополучную гимнастерку и оставил на ночь.  Утром   вытащил,  и,  не   выжимая,   повесил  ее  на   веревку  на  воздухе. К вечеру гимнастерку нельзя было узнать. Она стала совершенно чистой и приобрела очень красивый оттенок.  Стали поговаривать, что эта гимнастерка сшита из какой-то особой ткани.
     Многие командиры свои пайки откладывали для своих родственников, поскольку им хватало питания в командирской столовой. Тоже делал и Амояк, отправляя посылки во Владикавказ, где жили его мама Варсеник, отчим Манук и двое их дочерей: школьница Ананд и младшая Аракси.  Старший сын отчима  Рачик учился  в Ереванском  горном техникуме, а младший Норайр – во Владикавказском техникуме цветных металлов.

     В мае 1932 года часть выехала в лагеря в Вазиани, что недалеко от Тбилиси. В открытом поле развернули палатки, в каждой из которых разместилось  по 13 человек. Во время отдыха все ложились вплотную боком, ибо лечь на спину не позволяла  площадь. Однажды ночью сильный ветер сдул палатку, в которой разместился Амояк с другими двенадцатью бойцами, и вслед за этим хлынул проливной дождь. Пока боролись со стихией, устанавливая палатку на прежнее место, все вымокли до нитки.
      Всех лошадей одновременно водили на водопой к маленькому ручейку. После водопоя верхом ехали в часть, каждый на той лошади, на которую успел забраться. В одну из таких прогулок лошадь Амояка споткнулась и упала на передние колени. Наездник перелетел через голову кобылы и набил себе здоровенную шишку на голове. Оказалось, его лошадь была почти полностью слепой, и срывалась с места, услышав топот других лошадей.
      Позднее Амояк еще дважды попадал в неприятные ситуации после водопоя: Один раз он не успел забраться на кобылу, и та волоком дотащила его до конюшни. В другой раз лошадь угодила передними ногами в яму, и Амояк, совершив очередной «перелет», еле поднялся на ноги.
     Служба в лагере шла по Уставу. И, как положено, назначались дежурные по части.       В конце одного из таких дежурств Амояка стал воспитывать и поучать командир одного из взводов поляк Тилшевский. Амояк его не слушал, и попросил не мешать нести службу и уйти из штаба. На следующий день стало известно, что тот самый комвзвода получил приличный нагоняй от командира дивизиона за вмешательство в дела дежурного.
     Иногда солдаты получали увольнительные и чаще всего ездили в Тбилиси, в Ботанический сад, где с удовольствием купались в местном водопаде. В конце лагерного периода были стрельбы, на которых Амояк выполнял функции связиста, передавая с помощью флажков команды артиллерийским расчетам.
     К осени  лагерь  свернули,  и  начались  маневры.  Двадцать человек из дивизиона, в том числе и Амояк, были командированы в штаб проведения этих маневров. Добирались до штаба поездом из Тбилиси, затем несколько километров шли пешком под дождем до места назначения. Устроились «по-барски»: палатка, как комната,  на двоих,  у каждого своя кровать,  тумбочка, стул и общий столик.
     Однажды, Амояк должен был заступить на пост у знамени, но зубная боль, возникшая накануне, стала нестерпимой. Попросил у ребят махорки, чтобы заглушить боль дымом, и, накурившись, никогда прежде не куривший Амояк, «поплыл», ноги подкосились - очнулся он уже на кровати.
     На следующий день нескольких бойцов послали вытащить застрявшую в двух километрах от части машину. Машину вытолкнули,  ребята пошли обратно в часть, а Амояку    комвзвода   приказал   встать  на  подножку,  увидев его вздутую щеку.
     На третий день, уже как часовой у штаба, в сумерках он увидел группу людей, которые шли не к проходной, а пытались пролезть под проволоку. На его команду «Стой! Кто идет?» они даже не среагировали. Тогда Амояк передернул затвор,  и все сразу встали, как
вкопанные.  Из этой группы  вышел  начальник караула и провел всех в помещение штаба.
                12
Оказалось, что в этой группе нарушителей был сам начальник штаба.
     После окончания маневров вернулись в новые казармы. Военный городок, где, кажется, предусмотрено все для нормальной службы, был построен за то время, пока солдаты находились в лагерях и на маневрах. Всем присвоили после формальных экзаменов звание «командир взвода», поскольку в этот период истории стран  воинских званий в армии еще не существовало. В новом звании Амояка вызвал начальник штаба и предложил поехать учиться в Харьковское авиационное училище. Амояк отказался. Уговаривали, приказывали, - не помогло. Ситуацию разрядил один боец, который сам изъявил желание пойти в авиацию. Его и отправили в Харьков. По этому случаю,  ребята сходили на рынок,  накупили по пакету хурмы и вернулись в казарму.
     Положив свою хурму в чемодан, Амояк вдруг почувствовал себя довольно скверно и пошел в медсанчасть. Его немедленно отправили в госпиталь с высокой температурой.    15 дней Амояку делали уколы и давали таблетки. Дважды он терял сознание и падал в обморок, один раз, даже, в туалете. Были у него и провалы в памяти. Как-то утром медсестра спросила: «Как твоя фамилия?», на  что  Амояк  ответил:  «Не знаю,  мне говорили, но я забыл».
     В чувство его привел дружный смех всех больных в палате. Именно после этого смеха он пошел на поправку. Через две недели Амояка выписали из госпиталя, и он пошел в свою часть. Километра полтора до места назначения он шел более двух часов, останавливаясь через каждые 15 – 20 шагов от нестерпимой боли и «стука» в голове. В конце концов, до части добрался, вытащил  хурму  из чемодана и с таким удовольствием  стал  ее  жевать,  что ребята попросили попробовать. Свою хурму они выбросили еще в тот день, когда купили.  Тогда  она   была  жесткая  и  вязала  рот,  а  теперь – такая вкуснотища.
     Прошло  недели две, Амояка вызвали в штаб и выдали документ о назначении в новую часть  на  должность  командира   взвода  в  нескольких километрах от  Еревана,  в местечке   Канакер.   Именно   здесь   расположился   военный   городок,   где  разместился
тот самый артиллерийский полк.
     В комнате, где обосновался Амояк, проживали ещё двое: армянин и второй, по национальности курд, который до службы работал учителем. Эти двое имели родственников в Ереване, и на выходные дни оставляли своего сослуживца одного.
     Очень многие вечера Амояк проводил в одиночестве. Причиной тому  была физическая слабость, которая  его постоянно сопровождала. К примеру, на занятиях по физической подготовке Амояк ни разу не подтянулся на турнике, хотя до того он проделывал это упражнение с легкостью по 15 – 17 раз за один подход. Его болезненно бледное лицо никак не приобретало здоровый вид. Только спустя пару месяцев вернулась здоровая осанка, мышечная упругость и нормальный цвет лица. 

     В начале июня 1933 года пришел приказ о демобилизации, а 13 числа этого же месяца Амояк получил документы и проездной билет до Ленинграда. Месячный паек (мучные и крупяные изделия) упаковал в ящик и с этим багажом отправился во Владикавказ. По прибытии отдал отчиму квитанцию и деньги для получения и доставки багажа домой. Манук никого не нанимал, притащил все сам. Оказалось, этим ремеслом он подрабатывал. Через пару дней  Амояк выехал в Ленинград. С вокзала отправился в «Дом колхозника», где и остановился. Были белые ночи.  Гулял по городу, не обращая на время никакого внимания, а, когда вернулся в гостиницу, двери были уже заперты. Пришлось догуливать до утра.               
     На Невском проспекте пристала  поддатая блондинка. Выручил оказавшийся недалеко милиционер. Ожидая первый трамвай, Амояк прохаживался около остановки.  Неожиданно   подбежала особа лет двадцати, широко улыбаясь. 
«Чего смешного?» - спросил Амояк. 
«Зубы твои понравились» - ответила незнакомка. 
Тут подошли двое ребят.  Один из них спросил:
«Ты ее знаешь?
                13
«Знаю, как и вас» - отнекиваясь от возникшей ситуации, сказал Амояк.
«Она  работает  в  пивной,  взяла  с нас по рублю, пригласила домой и  сбежала» - разъяснил другой. Девица швырнула под ноги ребятам злополучные два рубля и, смачно выругавшись, стремительно скрылась в ближайшей подворотне.
     Надо сказать, Амояк впервые в жизни увидел столько гуляющей молодежи в ночное время. Причина тому знаменитые белые ночи. Но, только освободившись от нежданного знакомства, он попал в объятия другой девицы: «Прости Господи!» - выпалила она.                От неожиданности Амояк опешил, но откуда-то появившиеся двое мужчин взяли дамочку под локотки и оттащили в сторону.  «Идите, товарищ,  куда  шли» - сказал один из них.
     Видимо, сверкающие глаза на  смуглом лице и подчеркнуто здоровый вид заставляли прохожих, особенно молоденьких девушек, останавливать свой взгляд на молодом кавказце, оказавшемся в этом знаменитом российском городе на Неве. Однако, после коротких незапланированных контактов с местными девицами желание прогуливаться по ночному городу совершенно  пропало.

     В Ленинграде найти работу не удалось. Правда, были некоторые предложения. Одно из них, стать начальником отделения милиции, было вообще из разряда абсолютно неожиданных. Амояк, все-таки, решил вернуться во Владикавказ.
     Во Владикавказе некоторое время работал в Горкоме профсоюза. В это время в стране шла всеобщая паспортизация.  Матери одного  своего знакомого Амояк помог получить паспорт. На работу не брали без паспорта, а паспорт не выдавали, если не работаешь. Надо же такое придумать?  Так вот, мать приятеля не могла получить этот документ, так как ее муж был репрессирован. Амояк выдал женщине справку, что она работает.   Проблема была решена.
     В одной из газет появилось объявление, приглашающее желающих  в Ростов на Дону  на курсы инструкторов по черным и цветным металлам. Амояк поступил в Рудметалторг и был направлен вместе с другом Агаси, курдом по национальности, на эти курсы. Всех вновь прибывших  размещали в частном секторе. Однако, когда друзья пришли в первую предложенную им квартиру, муж хозяйки устроил скандал, приревновав свою жену к молодым людям. Пришлось перейти в другой дом.
     Еврейская семья предоставила ребятам отдельную комнату. Все было  бы нормально, если бы на ночь хозяйка не запускала в эту комнату свою собачку. Ночью Амояк проделывал то же самое, только в обратном направлении. Такой «пинг-понг» продолжался три дня, и друзья решили от противостояния отказаться и перебрались на новое место, где проживали великовозрастный студент лет сорока и его жена-домохозяйка.
     На одной кровати спали хозяева, а ребятам предложили раскладушки, и все это в одной комнате. Не успели друзья освоиться на новом месте, как они были командированы на пару недель по северному Кавказу для организации и обеспечения сдачи металлолома.  По окончании командировки Амояк заехал домой во Владикавказ. Там попал на похороны старшей дочери родителей, после чего уехал в Ростов. Первое время он никак не мог по ночам заснуть: перед глазами постоянно возникала та траурная процессия. Несколько раз брал в руки книгу и читал, пользуясь уличным освещением, которого было вполне достаточно, т.к. кровать его стояла напротив окна. Ребята ночевали все в той же комнате студента с женой-домохозяйкой. Питались в студенческой столовой. Изучали  вопросы  нормирования,   металлургию  и   администрирование.  Для наглядного ознакомления несколько раз  посещали   завод  «Россельмаш»   и   металлургический   «Красный  Сулин».
               
     Новый 1934 год встречали в студенческой столовой, куда ребят пригласили студентки фармацевтического отделения медицинского института. Особого застолья не было: поплясали, поболтали и стали расходиться. Девчата пошли провожать ребят, а одна из них, с которой общался и веселился Амояк, задержалась на пороге. Она ждала, что кавалер воспылает как любовник, а тот «лопух», как он сам себя обозвал после, о чем-то
                14
немного поболтал и ушел, даже не запомнив ее имени.
     На следующее утро хозяйка решила отметить Новый год со своими жильцами.  Выставила на стол пол-литровую бутылку водки и закуску без особых претензий: хлеб, соленые огурцы, ливерная колбаса и какие-то рыбные консервы. Когда опустела первая бутылка, хозяйка заявила, что хочет водки еще. Амояк пошел и принес новый «пузырек» спиртного.  «Уговорили» и вторую. Опять мало!?  Амояк собрался пойти еще за одной, но хозяйка категорично потребовала, чтобы это проделал Агаси. Ушел все-таки Амояк, но купил не водку, а конфеты. Гулял долго, а когда вернулся, друга уже не было, дама лежала на койке абсолютно пьяная. Он подошел поближе и был немедленно  схвачен в объятия поддатой хозяйкой. Их губы соединились так, что с трудом удалось «несчастную» отодвинуть от себя. Он с отвращением успел увидеть остатки салата вокруг губ хозяйки, а она продолжала бормотать: «Доведи до конца!  Доведи до конца!…»  В итоге, Амояк, захватив учебники, вылетел из комнаты. Вдогонку: «У одного болит зуб, у другого - учеба, а ты лежи и помирай!». После этого эпизода у Амояка возник на некоторое время «комплекс отвращения» на женщин.
     Когда пришли на курсы, Агаси рассказал, как он хотел завладеть ее. Но она начала с ним играть, ему эта игра надоела, и, сославшись на зубную боль, он ушел.  Домой пришли вместе, хозяйка лежит на кровати, а муж хлопочет около нее. На следующий день Агаси просил Амояка утром уйти вместе с ее мужем, чтобы добиться того, что не свершилось накануне. Из дома он не ушел, но обещал притвориться спящим. Так и сделал,  накрывшись с головой и не подавая   признаков   бодрствования.  И   вот  после  ухода   мужа  Агаси   пошел «в атаку», забравшись решительно под одеяло хозяйки. Послышалась возня и возглас: «Ты сумасшедший!»
     Амояк под одеялом еле сдерживал смех и все-таки себя обнаружил. Хозяйка громко засмеялась и очень весело сказала: «Твоему Агаси приснился дурной сон», - и вытолкнула того с кровати. Незадачливый любовник сильно ударился об пол плечом и целую неделю ходил с марлевой повязкой под локоток. В общем, позанимался любовью с небольшими последствиями.

     В конце января 1934 года занятия на курсах закончились. Амояк получил диплом с отличием. По случаю завершения учебы был устроен выпускной вечер с пивом и бутербродами. Как и положено, сначала была торжественная часть, после которой каждому выпускнику вручили подарки (в основном книжки), а Амояку, как старосте курсов, конверт с деньгами.
     Захотелось отметить это событие, и с парнем из Краснодара по фамилии Лязко на лестничной клетке отпили из поллитровки по стакану водки. В это время кто-то открыл внизу парадную дверь, и Лязко как ветром сдуло. «Не пропадать же добру» - подумал Амояк и уговорил еще один стакан, после чего очень смело продолжил выполнять обязанности старосты. На вечере он отвечал за порядок, и, похоже, с этой задачей неплохо справился. Патефон издавал танцевальную музыку, все веселились, танцевали и каждый, в меру своих способностей, занимался флиртом. Старосте в это время приходилось развлекать «высоких» гостей из треста, что, похоже, имело свои позитивные последствия.
     Именно Амояка, одного из всего курса, оставили при тресте на два месяца, затем направив в город Шахты уполномоченным по Миллеровскому району. Там освободилась вакансия: прежнего работника посадили за мелкую кражу. Миллерово – небольшой городок,  который   можно   было   обойти  за  30 минут  вдоль и поперек.  Семья  рабочего               
Глазкова с механического завода разместила Амояка на своей квартире. Семья состояла из трех человек. У них был сынишка лет шести.               
     Амояк отвечал за сдачу металлолома. Приходилось часто разъезжать по населенным пунктам, колхозам и совхозам, чтобы выявлять, где есть «лом», и заставлять хозяйственников его сдавать. Последнее исполнялось с большим трудом, тем не менее, до конца лета удалось отгрузить два вагона металла.
     Конечно, было достаточно и свободного времени, как и у большинства жителей Миллерово. Из культурных заведений функционировал лишь один кинотеатр, зрительный
                15
зал которого никогда не пустовал. Центром гуляний был перрон железнодорожного вокзала, на котором молодежь с любопытством встречала поезда, прибывающие из Ростова или на Ростов. Продукты можно было приобрести по продовольственным карточкам, но одновременно процветала и коммерческая торговля.

     Напротив квартиры, где поселился Амояк, стоял большой дом. В нем проживали три сестры. Старшая Дуся, на правах хозяйки дома, была замужем за начальником Управления госбезопасности по фамилии Веверс. Позже его откомандировали в Латвию по этому же направлению работы. Средняя сестра Маруся, как казалось Амояку, была  весьма легкого поведения. Ей он дал категоричную характеристику: «Прошла огни и воды, пробы негде ставить». По выходным дням хозяйка  вместе с мужем устраивала попойки в соседнем огромных размеров сарае. К столу подключался еще ее брат Федор с женой (у них была дочка лет пяти) и младшая сестра Тося, которая успела выйти замуж и через полгода развестись. Молодой, энергичный, красивый квартирант напротив дома трех сестер привлекал их внимание, но затащить Амояка к столу никак не получалось. Эти коллективные попойки Амояк как мог избегал, гуляя допоздна на перроне, читая газеты или просто шатаясь по городку. Однако, в один из выходных дней пьянка затянулась, и, придя попозже, он застал компанию в самый разгар веселья. Приказным тоном старшая сестра втиснула Амояка между средней сестрой и женой брата.
– «Сосед, пора обмыть твое новоселье. Нехорошо так, заселился и помалкиваешь».
Для начала заставили выпить штрафной стакан водки, а дальше покатилось без тормозов. Здесь пили только стаканами, что такое рюмки, кажется, и не догадывались. Амояк не помнил, сколько всего было выпито. Запомнил только, как хозяйка предлагала:
– «Возьми сноху, отведи куда-нибудь, - она тебя хочет. А Федя дурак, хотя бедняга много трудится. Когда он в командировке, она спит с квартирантами. Можешь и с Тоськой или с Маруськой позабавиться. Если сможешь, - с двумя сразу ».               
– «Разве та..ак можно о сво..аих родственниках?», икнув пару раз, спросил Амояк
– «Все равно всех черви съедят»,  как отрезала, ответила она.

     Амояк был в это время слишком «советским», осторожным с женщинами, поскольку он их близости еще ни разу не испытал, а по характеру немного «упертым» молодым человеком. Жил по принципу: «усрамся, но не сдамся!». Тем не менее, он все равно очень часто попадал в непредвиденные и рискованные ситуации. Именно в этих ситуациях жизнь для него открывалась отвратительной изнанкой, где процветала распущенность, неверность, пьянство, драки, воровство, взяточничество, предательство и прочие пороки этого времени. В данном случае, ему казалось уже на трезвую голову, что он попал в сгусток всего порочного, в чем можно было просто «захлебнуться».

     Осенью 1934 года Амояка освободили от занимаемой должности за невыполнение плана по отгрузке металлолома. Ему предложили должность ответственного исполнителя на чугунолитейном заводе им. Гаврилова. Прежний работник был призван на службу в армию. Должность абсолютно непонятная. Однако, и понимать особенно долго не пришлось: по какой-то причине через две недели призванного в армию комиссовали. Амояк на некоторое время стал безработным.
     В день очередного увольнения передал дела по Рудметаллторгу хорошо знакомому Агаси, с которым занимался на курсах в Ростове. Конечно, вечер провели вместе, вспоминая приключения каждого и любовные похождения Агаси. В Ростове  Амояк  тоже  встречался  с  девушкой,  но  не  так  напористо,  как его друг.  Тем не менее, когда он уехал из Ростова, она, каким-то образом узнав его новый адрес, стала регулярно присылать ему письма. Пару первых писем Амояк прочитал и ответил с просьбой больше ему не писать. Но почта от неё продолжала поступать с той же частотой. Не читая, он складывал в их стопку. Агаси, увидев в стопке порядка десятка писем, спросил:
– «Почему не читаешь»? 
– «Хочешь, читай».  ответил Амояк.
                16
– «Не возражаешь, если я ей что-нибудь напишу?»
– «Да делай, что хочешь с этой макулатурой». 
Агаси прочитал и, мало того, этой девушке что-то написал. Неожиданно его перевели в другой район. Обещал прислать свой новый адрес, но не прислал. Контакты друзей прекратились. Ответное письмо от девушки для Агаси все-таки пришло. Как только не обзывала Амояка ростовская знакомая, это было не письмо, а набор ругательств (каждое в кавычках) в его адрес. Прочитав про себя все, что о нем думают, он вложил письмо в новый конверт и отослал обратно в Ростов, написав на конверте: «Все возвращаю без кавычек».
     Однажды, «убивая» свободное время, Амояк встретил знакомого грека. Его почему-то звали Патап. Зашли в ресторан, отметили встречу по рюмочке, а затем продолжили  в квартире, которую знакомый снимал. Патап увлекался шахматной литературой и писал стихи. Прилично охмелев, он начал читать свои стихи. Амояк был вообще «никакой», потому и ничего толком не  понимал. Несколько раз играли в шахматы, но уже на трезвую голову. Патап никак не мог переломить поединки в свою пользу, несмотря на некоторые теоретические навыки. Это его невероятно злило, и они начинали все новые и новые партии, засиживаясь за шахматной доской до глубокой ночи.
    
     Амояк работу не нашел, и в Миллерово ничто уже не удерживало. Приехал обратно в Ростов. Выйдя из вагона, надо же такие совпадения, увидел ту самую Дусю, которая на противоположной платформе через 20 минут отъезжала в г.Сальск с мужем, которого туда откомандировали. На следующий день Амояк укатил в Крым. Его пригласил в гости знакомый нам по ростовским курсам Лязко. Они поддерживали связь между собой, как и с другими выпускниками тех курсов. Остановился в Мисхоре, что в 15 км. от Ялты к северу от Севастополя. Лязко устроил друга на работу кассиром в санаторий «Коммунист», где сам занимал должность коменданта.
     Амояк ведал распределением путевок, пропиской отдыхающих и, конечно, деньгами. Никакой официальной кассы не было. Все хранилось в портфеле и по карманам. Так называемый «черный нал», похоже, был, есть и всегда будет. Не всякий может устоять в такой ситуации перед соблазном что-то прикарманить. За это, правда, если кто-то попадался, можно было «загреметь» в тюрьму по полной программе. Амояк, надо отдать ему должное, и в этот период и в дальнейшем никогда не зарился на чужое, тем более, государственное. Иногда доходило до абсурда: карманы были набиты казенными деньгами, а своих рублей с собой не было, - он шел домой пешком. Кажется, - заплати, а потом дома доложи. Так нет же, своих денег нет, значит, их вообще у него нет. Вот так. Если бы все чиновники таким принципом руководствовались. Конечно, это утопия.
     Санаторий находился в Мисхоре, а Управление  в двух км. от него – в Алупке. Амояку ежедневно приходилось пешком по нижней дороге преодолевать эти два км. в Управление и обратно через парк и Воронцовский дворец. Выше проходила основная дорога: Севастополь – Ялта – Симферополь. Однажды в Управлении собралась курортная профсоюзная организация, чтобы разобраться в конфликте главного врача Дохман и завхоза Шамко. Дохман работала одновременно директрисой, и никак не могла «ужиться» с откровенным ловеласом и развратником. Профсоюзная организация предложила завхоза от работы освободить. До Дохман некоторое время главным врачом работал некто Полянский. Его молодая жена в один из вечеров где-то задержалась, уже темнело, и он, пропустив для храбрости пару стаканов спиртного, носился в одних кальсонах по территории санатория, разыскивая свою суженную. На следующий день вместо него прислали ту самую Дохман, женщину лет пятидесяти.

     Новый 1935 год Амояк встречал в своей комнате, где кроме кровати и тумбочки никакой другой мебели не было. Было около 11 ночи, когда к нему заглянула одна сотрудница санатория Лида. Она была постарше года на три и, потому, действовала не навязчиво, но так, что возразить было невозможно. Увидев на тумбочке начатую бутылку портвейна,  Лида предложила выпить «по чуть-чуть»  за  Новый Год.  Одной бутылкой это
                17
не закончилось. Он испытал в эту ночь, что ему до сих пор было известно только по рассказам более опытных в этом вопросе друзей или из любовных сцен в прочитанных им книгах. В общем, прощай невинность, о чем потерявший её, конечно, не жалел.
     Эта романтическая ночь имела продолжение. Амояк и Лида решили «удариться» в путешествие и по реке пароходом уплыли из Ялты до Ростова. Остановились на одни сутки в доме, где Амояк проживал раньше. Затем, на поезде доехали до Астрахани, а оттуда морем в Красноводск. Эта поездка на корабле оставила только самые приятные впечатления. Абсолютный штиль, яркая луна – читать можно. Далее поездом приехали в Сталинобад – столицу Таджикистана, где оказалось, нормальные, в общечеловеческом понимании, строения вообще отсутствовали. Даже в центральной чайхане ковры стелили на землю. Ехали с мыслью устроиться на хорошо оплачиваемую работу. Однако, было только одно предложение, пойти в золотодобытчики. Не долго поразмыслив, путешественники решили вернуться обратно в Крым. Маршрут несколько изменили: Сталинобад – Красноводск – Баку – Крым. Последний отрезок морем не оказался столь романтичным, как все предыдущие. Каспий штормило. Грузовое судно, на которое удалось попасть Амояку со своей напарницей, качало, подбрасывало вверх и бросало вниз. Все, кто с морем не был «на ты», валялся на палубе среди общей рвоты. Картина достойна пера художника. Амояк кое-как доплелся до носовой части судна и лег на свои руки лицом вниз. Стало немного легче. Только, когда мутить перестало, практически перед причалом, путешественники нашли друг друга.  В конце концов, добрались до Мисхора.

     По возвращении Амояк обосновался в санатории «Коммунар», где был зачислен на работу ответственным за отправку отдыхающих по домам после окончания их отдыха и лечения. В его обязанности входило обеспечить отъезжающих проездными билетами из трех санаториев: «Коммунар», «Красное Знамя» и «Горное солнце». Первые два были лечебными учреждениями общего типа, а «Горное солнце» представляло собой специализированный санаторий для лечения туберкулезных больных. Заказы на билеты, которые включали указание конечного пункта, даты убытия, типа вагона, он принимал за 12 дней до отъезда отдыхающих. Деньги он также получал вместе с оформлением этих заказов, так что карманы брюк целыми днями были полностью забиты наличными купюрами. Амояк пытался договориться в каком-нибудь санатории оставлять их на хранение, но ни у кого не встретил понимания в этом вопросе. Никто не брал на себя ответственность за сохранность денег. Держать при себе такое количество купюр было очень опасно, тем более, что у предыдущего сотрудника украли брюки вместе с деньгами. Амояк, все-таки, нашел выход из создавшейся ситуации. Он стал класть лишние деньги на свою сберегательную книжку. Но все равно, какая-то не малая сумма всегда была в карманах брюк, которые он боялся снимать,  даже когда выходил играть в волейбол на волейбольную площадку.
     Билеты выдавались через сутки после приема заявок. Новые заказы принимались практически непрерывно. Железнодорожная касса находилась в Алупке, которая располагалась на приличном расстоянии от Мисхора, Семеиза и Байдарских Ворот, где находились те самые санатории. Приходилось, чтобы выполнить в срок все заявки, проделывать ежедневно пешим ходом более десятка километров. Амояк каким-то особым образом приспособился  на ходу прочитывать газеты во время этих вынужденных прогулок между санаториями и железнодорожной кассой. И если какой-либо отдыхающий не знал, как найти ответственного за обратные билеты, ему предлагали найти молодого человека, который читает газеты на ходу. И надо сказать, проблем ни у кого не возникало. Заработную плату Амояк получал в каждом подопечном ему санатории. С выполнением заявок на билеты проколов не было, потому и не было на этот счет никаких претензий.
     В свободное время, как правило, по вечерам он увлекался, кроме волейбола, игрой на большом бильярде.  Раз в неделю  в красном уголке крутил вручную кинофильмы. Иногда
приходилось организовывать выступление на открытой веранде заезжих артистов, что вызывало  у  отдыхающих  определенный  интерес   и  несколько  будоражило  спокойную
                18
обстановку санаторных будней.
     По праздникам большинство сотрудников предпочитало выезжать куда-нибудь на природу. Один из таких пикников устроили на лесной поляне под Алупкой на праздник   1-го мая. Перед тем, как присоединиться к отъезжающим, Амояк увидел перед санаторием пару десятков воробьев, которые не могли взлететь и как-то неуверенно передвигались. Он собрал штук десять, отнес в свою комнату, подсыпал пшена и налил в блюдце воды. Каково же было его разочарование, когда, вернувшись к вечеру, обнаружил подохших птичек на полу, на столе и на своей кровати. Не птичий ли грипп то был, но в то время о подобной болезни никто не знал. Для Амояка все обошлось без осложнений. Он после тех воробьев поехал на пикник, хотя приятели ждали его в другом месте. На лесной поляне Амояк попал под пресс четырех жен: главного бухгалтера, физинструктора и двух водителей. Слегка подвыпившие дамы чуть не разорвали молодого красавца на сувениры.
    На следующий день пришлось оправдываться перед приятелями, которые в знак примирения влили в него для начала бутылку виноградного вина, а затем, заставили их угощать в трех заведениях. В этих питейных забегаловках кроме бочки вина не было никакой закуски, кроме халвы. В общем, все четверо молодых людей разошлись по своим домам, можно сказать, на четвереньках. Амояк добрался до кровати, засунул портфель с деньгами под матрац, завалился на постель и куда-то провалился. Потолок и стены почему-то качались, сходились и расходились. Внутри все горело. Встать на ноги было уже невозможно, пол уходил из под ног и резко приближался к лицу. Отравился так, что мучился и приходил в себя и на следующий день. А надо было уже работать и принимать очередные заказы на билеты. Амояк продолжал лежать на кровати и бороться с последствиями предыдущего бурного дня, когда в дверь без стука вошла медсестра:
- «Там народ собрался. Ждут тебя, чтобы заказать билеты».
- «Куда же я в таком состоянии».
- «Хорошо, я им скажу, что ты приедешь из Севастополя через полтора часа».
Амояк, собрав волю «в кулак», вылез через окно и, как мог, побежал к морю. Полтора часа просидел в морской воде и, как новенький, пошел выдавать заказанные ранее билеты и принимать новые заказы. Вечер провел с той самой медсестрой, после чего весь женский медперсонал засматривался на Амояка «масляными» глазами.
     На третий день после подвигов с приятелями, возвращаясь от железнодорожных касс,       Амояк решил сократить путь до санатория «Красное Знамя», который располагался в районе Байдарских ворот на берегу моря. Короткий путь ему указали две местные женщины: по тропинке прямиком через гору. Был жаркий полдень. Читая на ходу философский труд Жан Жака Руссо «Исповедь», Амояк пошел быстрым шагом по указанной тропе. По началу, шел среди мелких кустарников, затем пошла голая, открытая под палящим солнцем, земля. Читать на ходу перестал, когда увидел перед собой длиной в метра полтора змею. Чудо, что не успел на нее наступить. На мгновение опешив,  резко отпрыгнув в сторону, Амояк обошел эту змею. Он побежал в гору через змеиное царство, перепрыгивая и петляя то вправо, то влево, дабы не наступить невзначай на тварей, греющихся на солнце. «Долетел» до ресторана «Байдарские ворота» и попросил воды. Узнав, что запыхавшийся молодой человек поднялся к ресторану по рекомендованной женщинами змеиной тропе, сотрудник заведения искренне возмутился:
- «Какая дура могла такое посоветовать. По тропе можно идти либо рано утром, либо ближе к вечеру. Днем змеи выползают погреться, и никто не рискует появиться там, когда печет солнце». 
     В середине мая нагрузка по работе сократилась. Санаторий «Красное Знамя» было отдано для детей испанских коммунистов. Первое время эти детишки с Пиренейского полуострова бегали среди советских отдыхающих, пока в санаторий не привезли дополнительно  еще  одну  группу  маленьких  испанцев.  Заработная  плата,  положенная Амояку   за   его   работу,    соответственно   уменьшилась.   Кроме   того,   туберкулезный
санаторий «Горное солнце» в жаркое летнее время закрывался, так что заработок получался только от одного заведения «Коммунар». Надо отдать должное Амояку, он быстро сообразил,  что  можно  сделать  для  дополнительного  заработка.  Когда кто-либо
                19
из отъезжающих отказывался от билетов, то ему возвращали деньги за минусом стоимости  места в плацкартном вагоне. Амояку часто удавалось такой билет не сдавать в железнодорожную кассу, а перепродавать его. В этом случае стоимость плацкарта оставалось у него. Однажды он перепродал один билет отдыхающему, решившему уехать на несколько дней раньше. Получив билет, мужчина положил какую-то купюру на стол в знак благодарности. Всегда, когда выдавались билеты и принимались заказы, было одновременно несколько человек. Естественно, Амояк не взял, жестко и громко произнеся:
- «Заберите это. Мне ничего не надо».
Скорее всего, он не взял бы этих денег, будь они только вдвоем. Такой уж он был по жизни. Но этот эпизод прославил его по всему Ялтинскому курортному управлению, как абсолютно неподкупного сотрудника.   
    Зимнее время на общем распорядке отдыхающих особо не сказывалось, ибо в Крыму, забегая несколько вперед, Амояк видел снег только один раз в 1937 году, когда вся поверхность земли и кустарники всего на два часа покрылись «белым одеялом».

     В июне 1937 года в санаторий приехала отдыхать девушка из Москвы. Звали ее Таисия, которая в скором времени стала его спутницей на долгие годы. В течение двух недель они проводили практически все дни вместе. Удивительно, но уже в первый вечер новая знакомая назвала его Иваном, и это имя прочно прилипло к нему, как второе собственное.
     Однажды, во время прогулки по берегу, любуясь рукотворной русалкой, Амояк почувствовал, как что-то ползет по ноге под штаниной к самому интимному месту. Засунув руку в карман, он притянул трусы таким образом, чтобы непрошеная гостья – ядовитая сороконожка оказалась между брюками и трусами. Побледнев, он жестко произнес:
- «Отвернись».
Таисия, ничего не понимая, почему он к ней обращается таким грубым тоном, все-таки подчинилась внезапному приказу. Амояк, расстегнув брюки, отбросил ползучую тварь и привел себя в порядок. Его спутница, сообразив, наконец, что же такое произошло, увидела перед собой молодого человека, несколько побледневшего, с капельками пота на коже лба. Беда миновала, ядовитого укуса удалось избежать, но на коже над коленным суставом остался сплошной широкий синюшный след от соприкосновения с сороконожкой. Через десять дней все прошло, как утверждали местные жители, только благодаря целебным свойствам морской воды.
     На следующий раз молодые забрались на гору Айпетри, где встретили восход. Конечно, впечатление было незабываемым. Огромный огненный шар медленно выползал на горизонте прямо из воды, очень быстро захватывая огромными невидимыми руками все пространство от водной глади до бесконечных высот голубого неба. И только солнечный ветерок вдруг подул прямо в их лица.
     Две романтические недели пролетели незаметно быстро. Ни нежных слов, ни поцелуев, никаких объяснений в возникших чувствах друг к другу за этот короткий период не было. На пироне вокзала расстались простым дружеским рукопожатием, как хорошие знакомые. Таисия села в вагон и уехала в Москву. Но уже через пару недель от нее пришло письмо, где она приглашала его приехать. Амояк, не раздумывая, уволился со своей работы и отправился в Москву, как оказалось к будущей жене. Приехал практически без денег. Таисия встретила на Курском вокзале, сели на трамвай и доехали до Михалковской улицы. Поселился в деревянном доме, в одной комнате с ее матерью и средней сестрой Евгенией. На следующий день 29 июля 1937 года молодые пошли в ЗАГС с паспортами и, предъявив которые, расписались в книге регистраций. В этот период при бракосочетании свидетели со стороны жениха и невесты не требовались. Свидетельство о браке выдали в течение 30 минут, и из ЗАГСа Амояк и Таисия вышли мужем и женой.



                20
    Таисия.  Талаева Степанида Васильевна, так по документам было действительное имя Таисии, родилась 13 ноября 1915 года в д.Сосновка Лопатинского района Пензенской области  (тогда губернии).  В течение всей жизни,  где бы она ни находилась,  к ней всегда
обращались   не  иначе  как   Таисия   Васильевна.   Ее   родители,  отец – Талаев   Василий Филиппович 1892 года рождения и мать – Талаева Анастасия Ильинична 1899 года рождения, были тоже родом из этих мест. Они жили в доме родителей Василия, в прекрасной добротной избе. Не привлекая наемный труд, успешно вели свое крестьянское хозяйство, собирали неплохой урожай с обработанной земли, содержали мелкий и крупный скот, что позволяло всем им безбедно жить. Революция, последующие действия властных партийных органов, особенно «продразверстка», напрочь разорили и уничтожили все крепкие крестьянские хозяйства. Не обошло стороной лихолетье и семью Талаевых. Василий Филиппович в 1928 году успел отправить свою жену и дочерей, старшую и среднюю, в Москву. Сам с младшей четырехлетней дочерью Надей поехал за ними через неделю. До Москвы они добрались, но на вокзале были арестованы. Никто ничего не объяснил, посадили в товарняк и в обратную сторону за решетку под Новосибирск. Заключенные использовали Надю для передачи записок на волю и таким же образом получали новости. Охрана пропускала маленькую девочку через КПП в ту и другую сторону. Только через 12 лет Надежда вернулась в Москву, а Василий Филиппович еще двумя годами позже.
     Таисия, закончив в 1932 году семилетку, поступила в школу ФЗУ (фабрично-заводское училище) хлебопекарной промышленности, и с 1934 года стала работать лаборантом при пекарне №33. Ее ответственное отношение к работе не могло быть не замеченным. Назначения на более высокие должности следовали одно за другим, так что на отдыхе в Крыму в 1937 году Амояк познакомился уже с начальником смены производства на хлебозаводе №9.

     Амояк устроился начальником смены экспедиции на тот же хлебозавод, который находился у Белорусского вокзала по улице Хуторская. График работы по 12 часов через день. Выпечка хлеба была автоматизирована, т.е. от замеса теста до готовых батонов процесс шел без участия пекарей. Готовую продукцию работницы укладывали на лотки в вагонетки, которые подавались в экспедицию. Наиболее напряженная работа была по ночам, когда отправка хлеба в магазины практически прекращалась, а конвейер продолжал выдавать продукцию. Тары, естественно, не хватало. Приходилось складывать на пол. Батоны мялись и принимали не товарный вид, на утро фиксировался брак иногда в очень приличных объемах. Амояк на совещаниях регулярно просил отрегулировать отгрузку хлеба в ночное время, но торговый отдел завода и дирекция никаких мер не принимали. Когда же в одну из ночных смен бракованного мятого хлеба оказалось около тонны, директор Александр Петрович Птушкин издал приказ удержать убытки с начальника смены экспедиции. Амояк, узнав, что он лишен заработной платы, пошел на завод и потребовал копию приказа у секретаря. Дама средних лет зашла в кабинет получить от руководителя на то разрешение, но директор захотел прежде лично поговорить с экспедитором:
- «Зачем тебе копия приказа?» - начал он беседу. 
- «Пойду в прокуратуру. Я на совещаниях много раз просил решить вопрос отгрузки в ночную смену». – бескомпромиссно выпалил Амояк.
- «Но кто-то должен отвечать за бракованную продукцию».
Он говорил спокойно, пытаясь понять доводы собеседника.
- «Кто-то это не я, есть торговый отдел. Дайте мне копию приказа».
Амояк продолжал настаивать на своей невиновности.
- «Подожди в приемной». – подытожил диалог директор и вызвал к себе секретаршу.
Она вышла из кабинета и сказала, что приказ аннулирован и выписала Амояку для бухгалтерии справку, по которой он получил причитавшуюся ему заработную плату в полном размере. А.П.Птушкина через месяц перевели в Горком КПСС, а в 1939 году репрессировали.  Были  и  другие  случаи,  когда   Амояку  приходилось  доказывать  свою 
                21
невиновность. Бракованный хлеб собирался в конце смены в мешки, которые затем отправляли заказчикам. Однако, случилось так, что несколько мешков не вернулись обратно. на мясокомбинат, и это произошло после  смены, когда ответственным был Амояк, В конце концов, выяснилось, за мешки расписывался  водитель. Часто  за  готовым  хлебом  заказчики  приезжали  из  области  на своем транспорте, загружались с разрешения экспедитора и уезжали. На этот раз весь хлеб разобрали, осталась в экспедиции только одна вагонетка с подгорелыми батонами. Заказчик просил, чтобы экспедиция позволила забрать и этот хлеб, на что разрешения не получил. Подошли две женщины: начальник  производства и заведующая лабораторией. Они настаивали пустить злополучные батоны в продажу. Амояк дал согласие,  предварительно  получив  с обоих разрешение на отгрузку в письменном виде.  Однако, хлебная инспекция завернула товар и, мало того, составила соответствующий акт по качеству проданного  хлеба, как заведомо бракованного. И опять «на ковре» у директора завода оказался все тот же начальник смены экспедиторов, который прямо с порога попал «под жесткую раздачу»:
- «Как же ты посмел пустить явный брак в продажу. За счет кого будем списывать штрафные санкции?»
- «Я не мог не выполнить распоряжения начальника производства».
- «Какого еще распоряжения?»
Амояк отдал расписку с двумя подписями, на что услышал:
- «Какие же они бестолковые. Где их мозги, -  подставили завод».
Наказал ли их директор или нет, было уже не столь важно. Амояк на этом примере еще раз хорошо осознал, на производстве всегда неизбежны ситуации, где обязательно будут искать виновных, и потому, всегда старался работать, строго следуя требованиям регламентирующих документов. Правда, именно за такое отношение к делу, его уволили с хлебозавода. А причина была в том, что предыдущая смена не подготовила вагонетки с лотками, и весь готовый хлеб работницы складировали на пол. Т.е. к началу новой смены перед экспедитором предстала гора мятого хлеба, иными словами 100% - ый брак. Амояк смену не принял. Об этом сообщили директору завода. Тот, крайне возмутившись, издал приказ об увольнении. На этот раз возражений от уволенного не последовало.

     Деревянный дом, в одной из комнат которого жили Амояк, Таисия, ее сестра Евгения и мама этих дочерей Анастасия Ильинична, находился на берегу среднего пруда, одного из трех, соединенных между собой каналами. В один пруд со стороны Ленинградского шоссе поступала вода из канала им.Москвы, а из другого вода через небольшую платину (ее называли местные водопадом) вытекала в речку Лихоборка, так что эти пруды были относительно чистые с проточной водой. Пруды были очищены от ила, грязи и всяких посторонних предметов привезенными сюда заключенными в 1937 году. Воду из прудов предварительно спустили, перекрыв заслонки для ее поступления из канала им. Москвы, а также прекратив слив в Лихоборку. Заключенные очистили дно прудов, вывезя на тачках десятки тон ила и прочего содержимого водоемов. Вдоль всего берега среднего пруда в метрах пятнадцати от берега образовался приличный холм плодородной земли. После очистных работ заслонки для поступления воды были открыты, и три водоема заполнились чистой водой, так что женщины в ней не только стирали, но и полоскали белье. Дом, не загороженный забором, стоял одиноко между деревней Головино и средним прудом. В этом доме жили еще две семьи: Королевы и Комарницкие. Каждая семья имела свой отдельный вход. Со всех сторон к строению почти вплотную подходили огороды, которые ежегодно засевались исключительно картофелем. На противоположной стороне среднего пруда располагалась ткацкая фабрика им. Петра Алексеева, что по Головинскому шоссе. В общежитие этой фабрики обитатели дома ходили с ведрами за водопроводной водой, дистанция примерно километр. В зимнее время расстояние сокращалось более чем вдвое, когда можно было пройти напрямую по образовавшемуся довольно прочному льду. Чтобы добраться до транспорта, нужно было пройти вдоль всего  берега среднего пруда, пересечь по мостику проток между прудами, подняться мимо  жилых домов ткацкой фабрики,  расположенных справа,  миновать детский парк по левую

                22
руку и выйти к клубу фабрики им. Петра Алексеева. Здесь проходил маршрут автобуса под номером 90, конечная остановка которого была станция метро «Сокол».

     К июлю 1938 года Таисия была уже на девятом месяце беременности, и, ранним утром пятого июля, у нее начались предродовые схватки. Поликлиника №50 примыкала к парку и клубу им. Петра Алексеева. До нее было всего километра два. Не мешкая, собрались. Анастасия Ильинична поторапливала. Как смогли быстро довели Таисию до поликлиники, с трудом преодолев эти два километра, едва не разродившись по дороге. Амояк с Евгенией остались ждать в коридоре перед кабинетом,  а Таисию ее мама сопроводила к дежурному врачу. Минут через двадцать раздался крик младенца. Врач, которая приняла роды, по началу немного растерялась. Появившийся на свет малыш  почему-то молчал. Она слегка шлепнула по попке, и тут уж новорожденный заорал на всю мощь, в полной мере показав свои возможности. Имя ему дали Эдгард после того, как Амояку в руки попала книжка французского писателя Эдгара По. Небольшая импровизация родителей, и в  миру  появилось  новое мужское  имя  Эдгард,  обладатель  которого  родился  5  июля 1938 года в Москве в 6 часов 30 минут утра. В родильный дом из поликлиники машина скорой помощи увезла уже двоих: новоиспеченную маму с ее ребенком. Таисия своего сынишку грудью практически не кормила. Через пару недель после рождения он был уже на искусственном кормлении. Молоко брали ежедневно в детской консультации все той же поликлиники №50.
    Декретный отпуск у Таисии быстро закончился, и она вернулась на свою прежнюю работу. Амояк устроился на механический завод, где ему доверили резьбонарезной станок, на котором он изо дня в день нарезал резьбы на угольники трубопроводов. Однообразная работа через месяц уже раздражала, и он пошел на курсы водителей при одной строительной организации. После успешного окончания трехмесячных курсов был направлен на автобазу хлебозавода, проходить практику, но она неожиданно прервалась повесткой из районного военкомата.
 
     Амояка, имевшего звание младшего лейтенанта, призвали на трехмесячные сборы по переподготовке командного состава в город Ржев, откуда его и еще несколько человек через два дня переправили в город Старица. Определили на должность командира взвода крупнокалиберных пулеметов, которых до этого он даже не видел. Военный гарнизон находился в черте города, так что в свободное время появлялась возможность с такими же младшими офицерами чем-то себя занять за пределами КПП. На следующий день прибыло пополнение, и казармы полностью заполнились. Среди вновь прибывших нашлись любители художественной самодеятельности, и Амояк, вспомнив клубную работу в период пребывания в Крыму, решил поставить спектакль «На границе». Сам играл начальника погранзаставы, а роль его жены исполняла супруга одного командира, который в это время находился на полевых учениях. Вообще, надо отметить, что женская часть гарнизона заметно оживилась с приездом новых молодых офицеров. Три спектакля успели поставить, но бывший в отъезде командир вернулся, и его жена-актриса выбыла из любительской артистической труппы. Тем временем, Амояку было поручено установить электрооборудование и произвести все монтажные и строительные работы, связанные с его установкой. Необходимость в установке нового дополнительного электрооборудования возникла в связи с тем, что существовавшая на тот момент подстанция не обеспечивала потребности города Старица и самого гарнизона в электричестве. Специалистом по электрооборудованию оказался азербайджанец, один из нового пополнения, который имел специальное электротехническое образование и, помимо этого, у него была специальность электрика по монтажным работам. Отобрав в помощь еще полсотни человек, Амояк приступил к выполнению порученных работ. Место для установки новой электроподстанции было заранее определено в бывшей часовне. Развезли столбы с изоляторами по городу, вкопали их, натянули на них и закрепили электрические провода. Залили бетоном фундамент и установили стационарное
                23
электрооборудование. В общем, работы  успешно  выполнялись,  и  остались  небольшие  по сложности  доделки всего на несколько дней работы. Однако, полностью все завершить и запустить установленное оборудование не получилось.
    
     Шла зима 1939-го, началась война с финнами. 38 запасной полк, к которому был приписан Амояк, перебросили в Калерию в военный городок под Петрозаводском. Непонятно, кто так распорядился, что перед отправкой на передовую регулярно занимались строевой подготовкой, вместо того, чтобы обучать солдат точной стрельбе. Время-то вроде бы военное. В полку несколько командиров не имели своих подразделений. Поэтому, в один из вечеров начальник штаба, зашел в казарму и обратился именно к этим командирам:
- «Кто из вас поведет коней на фронт?»
Амояк напросился первым, пока другие думали, и на следующий день еще с одним младшим командиром повел конскую колонну из 30 голов к линии фронта. На пару коней закреплялся один боец. В колонне были животные с ампутированными членами. Они просто отмерзли, их отрезали и это место зашили. Мочились кастрированные жеребцы через прорезь под задним проходным отверстием, так что из них выходила моча, практически не останавливаясь. Сказать, что были сильные морозы, значит ничего не сказать. Иногда переваливало за – 40 градусов, так что любой плевок наездника ударялся о землю уже льдинкой. Выручали сухари и положенные 100 грамм водки. В такие морозы об отдыхе или, тем более, о сне не могло быть и речи. Останавливались минут на пять только для того, чтобы разлить комиссарские для разогрева. Амояк что-то замешкался, посмотрел, как все выпили, и поднес кружку ко рту, а она прилипла к нижней губе. Так и ходил неделю, всем объясняя, что это ожог от мороза, а не следы от засоса. Тем не менее, коней доставили без приключений и вернулись в полк. По возвращении узнали неприятную новость. Один боец, азербайджанец Дадашев прострелил себе ногу, чтобы не послали его на передовую. В итоге бедалага пошел под трибунал.
     Ситуация с начальником штаба повторилась. Только на этот раз необходимо было доставить в действующую часть пополнение из бойцов. Амояка, не обсуждая, назначили начальником колонны. Политруком приставили к нему Пороевым, который прибыл из Москвы. Через день Амояк вывел колонну из расположения своей части: одна грузовая машина и семь автобусов с бойцами. В головной машине был политрук, а замыкал процессию Амояк. Отъехав от города километров шесть, грузовик, ехавший последним, остановился. Водитель вышел из кабины, поднял капот и, с видом специалиста, стал ковыряться в моторе. Шофер, видимо, думал, что командир ничего не понимает в двигателях. Амояк взглянул на показатель уровня горючего, все оказалось гораздо проще, - стрелка стояла на нуле. Он вскипел, как часто бывает с кавказцами, и выпалил:
- «За обман застрелю. Почему не подготовил машину».            
Конечно, здесь был перебор, однако подействовало моментально. Водитель взял тару и побежал за бензином, после чего доехали до первой бензозаправки и до крышки заполнили бензобак. В дальнейшем проблем с этим «специалистом» не возникало. Уже стемнело, когда оказались в какой-то деревушке. Амояк распорядился остановиться до рассвета, потому что местные жители не советовали двигаться ночью. Финны избегали прямых столкновений, однако их прекрасные лыжники по одиночке внезапно появлялись из зарослей прямо у дороги, выпускали автоматную очередь и также быстро исчезали в тех же зарослях. В ответ можно было стрелять, только ориентируясь по еловым веткам, с которых иногда ссыпался снег. Политрук с решением командира вынужден был согласиться. Утром нашли подтверждение правильности такого решения. Когда движение возобновили, по сторонам узкой дороги увидели несколько трупов финнов. Их еще не успели подобрать свои. Перед рассветом было нападение на наш обоз. Наверняка там без больших потерь не обошлось. Бойцов нужно было доставить к населенному пункту Пяткорайте. Дорога пошла на подъем, и из-за приличного гололеда пришлось весь транспорт тащить практически на руках. К колонне присоединился будущий начальник боепитания    дивизии   и   еще   командир    взвода.   Амояк   стал   руководить   подъемом
                24
транспорта, а охранение приказал обеспечить тому самому командиру взвода. Тот начал отказываться:
- «Назначьте кого-нибудь другого. Я не строевик».
Начальник боепитания услышал возражения и быстро поставил этого не строевика в нужные рамки:
- «Ваше мнение никого не интересует. Выполняйте приказ командира. Или вам напомнить положения Устава?»
Бойцов доставили без потерь. Нужно было собираться в обратную дорогу. Чтобы не гонять транспорт порожняком, Амояк зашел доложить командиру дивизии об отбытии и одновременно предложил:
- «Может что-то нужно отправить в тыл?»
Тот откровенно удивился, почему его помощники никак себя не проявили. Через пару минут прибыл начальник медицинской службы, который организовал погрузку раненых и подлежащих  эвакуации  бойцов.  Загрузили  ранеными  полностью  все те же 7 автобусов.
Обратно от Пяткорайте поехали по берегу озера на юг, прежний путь контролировался финнами. Обратная дорога по берегу тоже эпизодически обстреливалась с острова. Поэтому Амояк принял решение проскакивать опасный участок по одной машине. Когда добрались до пограничного столба, одной головной машины с политруком не было. Решили здесь остановиться и подождать отставший автобус. Колонну замыкал Амояк и не знал, куда подевался комиссар с набитым ранеными транспортом. А случилось следующее. Политрук на своем головном автобусе проскочил простреливаемую зону первым и, не дожидаясь остальных, проехал дальше, как оказалось, по другой дороге через лес. На этот раз все обошлось. Через полчаса к пограничному столбу его автобус все-таки, прибыл. Командир и комиссар обнялись, и тут Пороев признался:
- «Когда понял, что мы пошли по другой дороге, и у нас нет охраны, охватил ужас. Беззащитных раненых могли просто уничтожить. Не избежать бы мне трибунала. Повезло, финские автоматчики не встретились в лесу. Мы развернулись и поехали уже за вами следом. Спасибо, что подождал». 
- «Чего спасибо. Как объяснять, если бы я доставил всех без твоего автобуса. Хорошо, что ты со всеми ранеными нашелся».
Этот эпизод положил начало дружеских отношений между ними. Колонна тронулась по направлению к части.  Всех раненых доставили в госпиталь.
     Третий раз Амояка направили приказом на передовую вместе с другими бойцами. Четвертый отдел, куда обязаны были прибыть командированные, всех кроме него оставил в действующих формированиях. Его отправили обратно, записав предварительно фамилию и пообещав вызвать, как только появится потребность в артиллеристах. Естественно, Амояк вернулся в свой запасной 38 полк, куда продолжали прибывать части на конной тяге. Фронту, тем временем, требовалось пополнение в виде моторизованных подразделений. Посему, конский контингент вместе со всем добром, включая медикаменты и спирт, оставляли здесь же в полку. Амояка назначили командиром эскадрона с бойцами по уходу за лошадьми. Ветеринары эпизодически осматривали их. Во время одного из таких осмотров, контролируя сам процесс, Амояк стоял рядом с дорожкой, по которой, в порядке очереди, бойцы за поводок подводили лошадей. Прошел очередной солдат, ведя за собой рыжего жеребца, который почему-то решил слегка лягнуть  незадачливого контролера. Амояк получил тупой удар в спину, после чего распластался на земле, вызвав по этому поводу шутки от сослуживцев. Хорошо, расстояние было достаточным, чтобы удар не получился очень сильным. С этого момента он никогда не вставал позади лошади, да еще повернувшись к ней спиной.
     Были и более курьезные случаи, если так можно об этом сказать. Одна семья получила, как называли в народе такое извещение, похоронку, что такой-то боец геройски погиб, выполняя воинский долг. В ответ в часть пришло письмо от его жены с благодарностью за сообщение, но ее муж в данный момент живой и почти здоровый сидит дома за обеденным столом и пьет чай. Он был ранен, пролежал в госпитале, получил месячный отпуск и находился дома. Что-то, видимо, с погибшими перепутали.
                25               
     В госпиталях в этой войне лечилось больше обмороженных, чем раненых. Основные потери, без сомнения, пришлись на начало военных действий, когда в теплых тулупах и в валенках   наши  бойцы  пешим  ходом  пробирались  через  лесные  массивы  по  финской
территории, а проворные финны на лыжах лихо маневрировали, нанося несоизмеримые с противником потери. Потом, конечно, разобрались и тоже встали на лыжи, но многих солдат уже не досчитались. Финская война оказалась скоротечной и быстро закончилась.
     Военная часть вернулась на место постоянной дислокации в военный городок под Петрозаводском. Все приписанные к резервному 38 полку освободили казармы и другие помещения. Всех перевели из военного городка в расположение совхоза, что находился между городом и поселком под названием «Деревянное». Под казарму отвели совхозный дом культуры. Бойцы разместились на сцене и в актовом зале, Амояк и еще трое командиров среднего звена – на балконе. Командование: сам командир, его заместители по политической и строевой подготовке оккупировали отдельную комнату. Никаких занятий с личным составом не проводилось.
     Перед тем как переехать на новое место прибывшее в военный городок воинское соединение передало на баланс резервного полка весь конский состав и ветеринарное имущество, включая спирт. Из вновь поступивших и уже имевшихся в полку лошадей было создано конное депо, где Амояка назначили командиром дивизиона. Однако, это совсем не означало, что сформировалось некое кавалерийское подразделение. В данном случае подразумевалось только поддерживать животных в должном порядке. Контроль над самочувствием лошадей возлагался на фельдшера. Амояк для себя выбрал стройную лошадку, которую он из своих рук регулярно прикармливал черным хлебом. Кобыла так привыкла к такому деликатесу, что шла за своим хозяином свободно без поводка непосредственно до магазина, где терпеливо ждала, пока он не вынесет буханку хлеба и не покормит ее с рук, после чего самостоятельно шла в свое стойло. Как-то раз, заместитель командира по политподготовке захотел поехать куда-то по своим делам именно на этой лошади. Амояк его предупредил:
- «Лошадь никого кроме меня не пускает в седло».
- «Много на себя берешь. Сейчас посмотрим».
Зам командира явно не сомневался в своих возможностях. Амояк приказал бойцу лошадь оседлать и подвести ее к заму командира. Тут, можно сказать, начался самый настоящий спектакль. Кобыла вставала на дыбы, брыкалась и не дала ни одного шанса настойчивому наезднику сесть на нее. Многие наблюдали из окон казармы за неудачными его попытками. Увидел это представление и начальник депо. Он, не раздумывая, приказал оставить лошадь в покое. Зам отошел в сторону и обратился к Амояку:               
- «Ты сам-то хоть раз на нее залезал?»
Амояк подошел к лошади, та успокоилась и прижалась головой к его плечу. Он, не торопясь, забрался в седло, затем слез и снял уздечку. Тихо сказал:
 - «Ну что, пошли в магазин».
И, на удивление всех наблюдавших, они спокойно пошли. Амояк впереди, лошадь без поводка за ним. Зам смачно выругался и ушел.
     Офицеры, в большинстве своем, злоупотребляли спиртным и, практически, все время были «навеселе». Несколько командиров среднего звена, в том числе и Амояк, в свободное время предпочитали играть в волейбол. К ним подключались две работницы совхоза, одна медичка, другая учительница местной общеобразовательной школы. Конечно, между ними возникал небольшой флирт, ибо все были слишком молоды и красивы. Совместными усилиями поставили спектакль, в котором Амояк играл роль иностранца – врага Советского Союза.

     В начале июня 1940 года подразделение было расформировано. Лошадей передали в народное хозяйство. Всех военных отправили по месту их призыва, т.е. в Московский военный округ. Таисия в это время по льготной профсоюзной путевке отдыхала на курорте в Крыму. Амояк сделал ей денежный перевод и пошел в штаб артиллерии, рассчитывая демобилизоваться, ибо он не был кадровым офицером. Тем не менее, в штабе
                26
получил предложение поехать в военную часть. Он пытался отказаться, в результате чего на руки получил предписание прибыть на должность командира взвода боепитания батареи в Гороховецкие лагеря, что под Горьким, затем переименованным в Нижний Новгород.  Несколько  дней  Амояк   находился  в Москве.  Его  двухлетний  сынишка  Эдик никак не хотел к нему подходить, видимо, за прошедший год совсем отвыкший от своего отца. И только в день отъезда в Гороховец неожиданно подбежал к Амояку, забрался на руки и крепко обнял его за шею.
     Амояк прибыл в часть согласно предписанию и, не успев толком освоиться на новом месте, через день по приказу уже вместе с личным составом новой части занял одно из мест в эшелоне для отправки к западным границам. Возникали небольшие сложности при погрузке лошадей в вагоны. Предыдущий опыт общения с этими животными помог Амояку без особых усилий завести в вагон свою кобылу и подсобить некоторым командирам взводов проделать такую же процедуру с подопечными им животными. Когда погрузка закончилась и была дана команда к отправлению, начальник артиллерии полка капитан Рожин отметил проворного ком взвода:
- «Заводил лошадей как котят».
     Состав направлялся на запад. Хотя пункта назначения никто точно не знал, но по железнодорожной карте, которая оказалась у одного из офицеров, по наименованиям мелькающих станций без особого труда определили: эшелон движется к прибалтийским государствам. В это время в Литве, Латвии и Эстонии произошли события, которые на десятилетия определили их пребывание в составе СССР. По-видимому, полк направлялся на случай оказания помощи новым республикам, однако такой необходимости не возникло. Состав был развернут по направлению в Бессарабию, но и там почему-то не пришлись ко двору. В итоге, снова небольшой крюк, и уже в лагерях под Житомиром, наконец, на какое-то время обосновались. Погода встретила сильным дождем и ветром такой силы, что лошади не выдерживали и поворачивали в обратную сторону. Амояк, как говорят в таких случаях, промок до нитки, и у него под правым глазом выросла небольшая шишка, которую военный хирург скальпелем легко удалил. Правда, пару дней пришлось ходить с забинтованным глазом. Около лагерей протекала речушка. В ней в свободное время бойцы и офицеры с удовольствием купались и загорали.
     В июле поступил приказ личному составу полка погрузиться в эшелон вместе с материальной частью и всем необходимым для обеспечения его функционирования. Передислоцировались в военный городок «Вторая Боровуха» под Полоцком, что в Белоруссии. Здесь устроился артиллерийский полк и весь командный состав, а артбатареи остановились в «Третьей Боровухе», т.е. в километре от других подразделений. Получилось так, что материальная часть и бойцы, обслуживающие орудия, находились в отрыве от своих военных начальников. Амояк был назначен командиром взвода артиллерии 76 мм. пушек, и каждый день пешим ходом вместе с другими ком взводами добирался каждый до своего подразделения. Все орудия были на конной тяге. Лошадей не хватало, и за ними в Сухиничи были посланы в командировку начальник артиллерии полка капитан Рожин, ветврач и три командира среднего звена, в том числе и Амояк.
     С ветврачом произошел курьезный случай. Когда он нагнулся, осматривая одну кобылу, стоявший в стороне жеребец вдруг дернулся и перепрыгнул через него, как играют дети в чехарду. Ветврач не на шутку испугался и разразился нецензурной бранью. Этого жеребца он забраковал. Пообщавшись с местными работниками, узнали, что именно они научили коня такому трюку. Хотя и без учебы, лошади иногда вытворяют совершенно непредсказуемые «фортеля». В итоге, всех отобранных животных в полк доставили.
     Амояку предоставили отпуск. Он поехал в Москву, чтобы забрать семью туда, где он проходил службу. В этот период Таисия продолжала работать на хлебозаводе №11. Ее подруга по работе Вера пригласила чету «Татурянов» на свой день рождения. Те поехали к многолюдному во все времена Арбату, чтобы купить какой-нибудь подарок, но около Военторга Амояка задержал патруль из-за того, что знаки отличия на мундире были старого образца. Он попытался оправдаться:
                27
- «Я приехал в отпуск, сейчас куплю и заменю».
- «Покажите, что вы в отпуске»,- попросил лейтенант из комендатуры.
Отпускной с собой не было, и Амояка доставили в комендатуру, где он просидел часа три, пока  его  Тася   съездила  домой  за  документом  и  приехала обратно.  На день рождения,
конечно, приехали, но к самому концу торжеств. Таисии с большим трудом удалось уволиться с хлебозавода. Отпуск закончился, и семья втроем отправилась в военный городок под Полоцком.
     Командование предоставило комнату в деревянном доме, где в двух соседних помещениях уже проживали еще две семьи. В одной из комнат обосновался с женой и сыном младший лейтенант Мостренко. Так вот, как только он встречал Эдика, то всегда его как бы подразнивал и говорил одно и тоже:
- «Как дела цыган?» - делая ударение на первом слоге.
Ребенок каждый раз обижался до слез, но однажды малыш сразу ответил в тон обидчику:
- «Сам цыган».
Больше Мостренко не дразнил.
     Кухня была общая с печкой, которая топилась дровами, причем, каждая семья заготавливала свои дрова. Тася быстро приспособилась к такому быту, ибо и в московском доме тоже приходилось готовить на печке. Она всегда угощала чем-либо вкусным солдат из батареи Амояка, правда, без спиртного. Крепкие напитки в армии в этот период были запрещены. Ребята, в знак благодарности, приносили дрова, а однажды, вытащили одиноко стоящий телеграфный столб, распилили и покололи на полешки. За такой проступок могло последовать наказание, но никаких последствий не было. Сынишка Эдик посещал детский садик, а Таисия - танцевальный кружок в доме культуры. Их танцевальный ансамбль на сцене клуба полка выступал с задорными народными танцами типа «Левониха» и др.
     В декабре 1940 года прошли зимние учения. Орудия установили на лыжи и подвезли их к месту проведения стрельб. Стреляли холостыми. Командирам взводов запрещалось находиться рядом с пушкой. Командир орудийного расчета обязан был самостоятельно отдавать команды по наведению на цель и пр. Поэтому, указав цель, Амояк отошел в сторону метров на 30. Однако, к его подразделению подошел капитан Рощин и назвал новую цель, развернув орудие перпендикулярно к дороге. Дорогу для гражданского населения никто не перекрывал, она оставалась свободной для пешеходов. В результате получилось так, что во время выстрела по дороге шла женщина, и ей надорвало рукав пальто. Командира взвода сразу же отстранили от учений, хотя исходное положение пушки поменял капитан Рощин. Два часа Амояк бездельничал, после чего приказ был отменен. Однако, после разбора «полетов» его иногда в шутку называли «снайпер по женщинам». После стрельб с пострадавшей прохожей легко разобрались, компенсировав ей материальный ущерб.
     Будучи в Москве, перед отъездом в Полоцк, Амояк купил в Военторге новые знаки отличия. Их не все офицеры еще знали, поскольку в других регионах, в частности в Полоцке, они не поступали в продажу. Поэтому Амояка иногда приветствовали с надлежащей выправкой офицеры более высокого звания, не знавшие его лично. Подобный эпизод произошел, когда четверо командиров взводов и один командир батареи на лошадях передвигались по городу. За Амояком приказом по полку закрепили серую с белыми пятнами лошадь по кличке Попка. Каждый офицер, за кем было закреплено животное, должен был преодолеть барьер, что с успехом проделал всадник на Попке. Кто с препятствием не справился, в обязательном порядке носил шпоры.  Амояк верхом выглядел молодцевато, как говорится, находился в своем седле.  Ему нравилось видеть отдающих ему честь и приветствовавших его навытяжку офицеров в чине капитана, а иногда и майора. Так и на этот раз, он выехал несколько вперед на своей лошади навстречу шедшему по тротуару майору. Когда они поравнялись, майор строевым шагом сделал приветствие Амояку, что очень развеселило ехавших за ним четверых всадников. Видимо, приобретенный в молодости некоторый опыт сценической работы позволял ему весьма убедительно играть подобные роли.
                28               
     Приближался 1941 год. Вечером перед Новым годом собрались в клубе военного городка. Командный состав разместился на сиденьях в зале, и Амояк с сынишкой на коленях в пятом ряду. На сцене выступал танцевальный ансамбль, участницей которого была Таисия. Эдик увидел ее и на весь зал закричал:
 - «Мамочка!»   
Офицеры, сидевшие в разных рядах, зааплодировали. Под бой курантов Амояк всей семьей встречал Новый год в гостях у замполита Ждановича. Все прошло спокойно, по семейному,  в отличии  от ноябрьских  праздников. Тогда  за столом  собрались  десятка два офицеров, которые, перебрав горячительного,  начали кидать друг в друга продуктами со стола. Следующий день у всех весельчаков ушел на приведение в порядок не только своего самочувствия, но и своей гимнастерки. Но такое, конечно, было редким и досадным исключением.
     В начале июня пришел приказ готовиться к переезду в летние лагеря. Как правило, подобные передислокации делались в более ранний период. Но приказ есть приказ, стали готовить на лошадиной тяге к отъезду технику, а снаряды с выдернутыми взрывателями в ящиках погрузили в поезд. Каждое орудие в дорогу имело боекомплект всего в виде двух шрапнельных зарядов, остальные снаряды были отправлены вперед поездом. 14 июня в ясный солнечный день жены офицеров проводили своих мужей в дорогу. Амояк еще раз попрощался с Тасей, будучи уже верхом на своей лошади. Двигались только по ночам по направлению городка Лида. Грунтовая дорога была разбита гужевым транспортом, и колеса телег и лафетов орудий очень часто проваливались до колесной оси, так что лошади еле справлялись, прилично натирая холки. В дневное время отдыхали и устраняли возникавшие ночью во время маневра поломки. Днем отправляли вперед квартирьеров, которые подбирали места в лесу для очередной стоянки.
     Утром 22 июня у северной окраины г.Лида наткнулись на их трупы. К указанному месту пришли вместе с начальником штаба полка, замом по политчасти полка и начальником артиллерии полка. Полк занял позицию. Амояк развернул орудие в метрах двухсот от пехоты, в небольшой роще перед железнодорожной веткой. За ней шли густые зеленые насаждения, так что никакого обзора не было.  В это время высоко в небе пролетели на восток очень много самолетов, и определить их принадлежность было трудно. Очень странным показалось, почему летят именно на восток. Днем, наконец, по штабной рации получили информацию. Началась война. Германия напала на Советский Союз.
     Уже в первый день войны все было в той или иной степени дезорганизовано. Даже на примере одного артиллерийского взвода можно понять, что шансов сдержать в первые дни и месяцы войны хорошо организованную армию фюрера не было никаких шансов. К примеру, в зеленке увидели танк. Раз танк, нужно стрелять, - стрельнули болванкой. Боевых снарядов не было, было только два шрапнельных. Танк как стоял, так и остался неподвижным, рельсы повредили. Это был наш танк, а экипаж технику покинул и ушел в неизвестном направлении. Подъехал с запада открытый грузовик, на нем 15 – 20 солдат, все с автоматами. Разговаривали по-русски, но никто не пытался узнать у них: откуда они, куда направляются и из какого подразделения. Грузовик слегка затормозил, развернулся и уехал по шоссе в западном направлении, откуда ожидалось появление противника. Подошел солдат и сообщил:
- «Кроме вас все ушли».
И действительно, пехота снялась и ушла на восток. Амояка никто не предупредил, про его взвод просто забыли. В это время со стороны, куда укатил грузовик, по позиции батареи раздалась автоматная очередь и один выстрел шрапнелью. Амояк дал команду ответить картечью в том направлении. Один из двух имевшихся в боекомплекте снарядов выпустили наугад, но стрельба из зеленки прекратилась. Быстро подцепили орудие к передкам, бойцы сели на лафеты и, не мешкая, в погоню за своей пехотой. Пошли напрямик по ржаному полю. Лошадь Попка разорвала уздечку, когда шрапнель зацепила её ухо,  так что  Амояку  пришлось  вести  ее  пешим ходом  за оторванный конец уздечки.
Когда  догнали  пехоту,  у бойцов  несколько  поднялось  настроение.  Верхом на лошадях,
                29
улыбаясь, подъехали начальник штаба и начальник артиллерии. Тут Амояка как прорвало:
- «Почему не предупредили об отходе? Жопу свою спасали? Орудия без снарядов, бойцы без оружия. Один мой ТТ на всех….». Он бы еще наговорил кучу грубостей, но всадники отъехали в сторону, признавая, что комвзвода натерпелся и на этот раз был прав.
         На восток возвращались тем же маршрутом, которым ранее шли на запад. Дорога пошла вдоль леса. В это время над головами пролетела вражеская авиация. Амояк дал команду орудиям оторваться от общей колонны и съехать с дороги. Всё в один момент пришло в движение. Пехота рассредоточилась среди деревьев и дальше пошла лесом. Командир батареи где-то потерял противогаз, и, выполняя приказ комвзвода, пытался по ходу его безуспешно найти. Однако, ни бомбежки, ни обстрела колонны на этот раз не было. Самолеты зашли еще на один круг и улетели. Видимо, это была просто авиационная разведка.
     Продолжали отходить на восток. Орудия перемещали ночью по дороге, иначе не могли, а днем маскировались в лесу. Однажды задержали мужчину в военной форме без знаков отличия. Он не мог определенно объяснить, кто он, откуда и куда идет, к какой части приписан, где его часть и т.д. Бойцы увели его в чащу и застрелили. Врага еще перед собой никто из этих солдат не видел, а свой самосуд уже вершился.
     29 июня узнали, что немцы заняли Минск. Враг так быстро продвигался в глубь территории страны, что отступающий полк не заметил, как оказался глубоко в тылу противника. Единого командования не было. Каждое подразделение само определяло, что дальше делать и в каком направлении двигаться.
     5 июля на небольшой поляне артиллерийский полк соображал, как поступить с орудиями. Все они не были обеспечены снарядами. Тащить их по лесу далее не имело никакого смысла. Со всех орудий сняли замки и прицельные приборы. Их унесли подальше и закопали в овраге. В это время командир батареи Андреев наткнулся на капитана Рощина и зам полка по политчасти Степука. Они верхом куда-то направлялись.
- «Возьмите руководство над нами. Что нам дальше делать?» - обратился Андреев к всадникам.
- «Вы командиры, вы и решайте, что делать» - ответил Степук, и военные начальники «растворились» среди деревьев и густого кустарника. Андреев доложил о встрече с ними и об их отказе принимать решения в возникшей ситуации. Амояк с командиром батареи оседлали своих лошадей и поспешили догнать и убедить полковых командиров взять руководство артбатареями в свои руки. Ни Рощина,  ни Степука найти не удалось. Когда вернулись к своим орудиям, то не обнаружили и солдат. Они забрали орудийных лошадей и тоже сбежали. Остались пятеро: Андреев, Козин, Починин, командир взвода минометчиков Акопян и Амояк. Их лошадей беглецы не тронули. Немного посовещавшись, попробовали догнать и вернуть беглецов. Верхом на лошадях поскакали в разных направлениях, но вернулись на поляну, так никого и не обнаружив.
     Присели на траву и обсудили дальнейшие действия. Решили лошадей отпустить и продолжить искать пути к своим пешим ходом. Амояк похлопал по шее Попку и вместе с остальными офицерами ушел в восточном направлении, ориентируясь по компасу. Шли лесом, иногда приходилось преодолевать болотистые участки. Питались всем, что было съедобно в лесу, в основном ягодами и грибами. Однажды отловили овцу. Ее разделали и, когда разожгли небольшой костер, чтобы зажарить мясо, на них вышла группа из пяти человек. Два полковника, которые были командирами танковых соединений, и с ними еще трое солдат. Технику побросали, как они объяснили, когда закончились боеприпасы и горючее. Непонятно только, куда подевались экипажи из танков. В общем, эта группа подсела к костру, а трапеза оказалась одним из тех редких случаев, когда Амояк с товарищами вдоволь наелся.
     Перекусили и двинулись дальше все вместе вдоль дороги по краю леса. Когда наступили сумерки, соблюдая меры предосторожности, незаметно заняли заброшенный сарай на окраине небольшой деревушки, и в нем заночевали. Организовали по жребию караул из трех человек, по два часа на каждого. Первым заступил на дежурство Андреев, у него вахту  приняли по очереди  двое танкистов.  На утро  также незаметно  покинули этот
                30
сарай и продолжили путь. По дороге наткнулись на населенный пункт. Немцев тут еще не было, и местные ребятишки натаскали десятка три сырых яичек. На ближайшей опушке быстро все  их «уговорили»,  дальше  порешили двигаться  снова отдельными группами по пять человек. Их направления разошлись. Временно примкнувшие решили идти несколько юго-восточнее, а остальные продолжать движение строго на восток. Амояк со своими попутчиками часа через четыре вышел к очередному населенному пункту. Немцы через эту деревню не проходили, потому, не опасаясь, зашли в первую попавшуюся хату. Девушка лет двадцати жила в ней со своей матерью, муж которой воевал на украинском фронте. От него у нее уже была весточка с передовой. Девица очень проворно организовала обеденный стол с вареной в мундире картошкой и овощами со своего огорода, не забыв по стопочке самогона. Пробыли в этой хате всего-то часа два, а Акопяну, комвзвода минометчиков, она приглянулась, и он захотел остаться в этой хате. Было видно, что и та на него тоже «глаз положила». Пока обедали, обсуждали, каким путем двигаться дальше.
     Линия фронта была уже недалеко, и молодым офицерам следовало определиться, какие действия следует предпринимать. Единого мнения достичь не удалось. Никто не хотел командовать и брать на себя функции «Сусанина». Амояк решил выйти к Полоцку, где осталась его жена Таисия и маленький сын Эдик. Остальные пошли южнее на Украину, чтобы попытаться перейти линию фронта именно там.
   
     Удивительно, но в первые дни и месяцы войны в тылу врага оказались десятки тысяч солдат и офицеров Советской армии. Огромное количество орудий, танков и вообще материальной части осталось брошенной, так ни разу не использованной по своему прямому назначению. Не может быть, чтобы все это произошло из-за неумелого руководства командиров старшего звена. Скорее всего, это прямое следствие хорошо поставленных шпионских действий со стороны Германии и связанного с этим откровенного вредительства  на очень высоком уровне в армии. По белорусским лесам бродили никак не связанные между собой группы бойцов, иногда даже не понимая, в какой стороне и как далеко проходит линия фронта. Некоторые из бойцов примыкали к партизанским отрядам. Другие старались самостоятельно перейти линию фронта, чтобы попасть к своим. Были и такие, кто умышленно шел к немцам и пополнял их диверсионные отряды.
    
     Территория, по которой шел Амояк, была оккупирована Германией, и он старался идти лесом подальше от шоссе, избегая прямых встреч с немцами и с теми, кто уже перешел на их сторону. Питался, если удавалось, один раз в день. Гимнастерку он еще раньше поменял на черную рубашку, но хромовые сапоги и армейские брюки типа бриджи вряд ли могли подтвердить его гражданский статус. Правда, одетая на него обычная не первой свежести телогрейка, несколько обросшая голова и не бритое лицо делали его очень похожим на местных мужиков. А новые армейские брюки и сапоги очень часто выменивали в деревнях на простые поношенные брюки и обычные ботинки советские воины, оказавшиеся в тылу врага, чтобы быть менее заметными. Поэтому, зная все это, немцы не обращали особого внимания на внешний вид, а требовали предъявлять документ. Однажды, недалеко от Борисово, Амояк вышел к деревне Малое Астахово, что на пологом берегу речушки. Никого не заметив, решил по бревнам ее перейти. Поднялся на другой берег и наткнулся на немецкий взвод, направлявшийся, по-видимому, на стрельбы. Он, переходя речку, намеревался завернуть в лесок. Теперь ни спрятаться, ни убежать. Единственное решение идти им навстречу. И он смело пошел вперед и поравнялся с ними. Оставалось шага три, чтобы взвод остался позади. Он уже про себя успел подумать:
- «Неужели пронесло».
Но тут, как бы возвращаясь в реальность, услышал перед собой справа на чисто русском:
- «Куда идете?»          

                31
- «В деревню Большое Астахово», ответил Амояк, остановившись в пол оборота к задавшему этот вопрос, а по спине как будто озноб пробежал. 
- «Документ есть?»
- «Есть», без тени сомнения, очень уверенно прозвучал ответ.          
- «Идите», последовало спасительное разрешение.
Этот русский в немецкой форме шел в последнем ряду ушедшего взвода. Видимо, он проявил личную инициативу, поскольку все остальные как шли строем, так и продолжали идти.  И он эти вопросы также задавал  по ходу движения  строя,  почему и  состоялся такой скоростной диалог. Спасла Амояка, скорее всего, немецкая пунктуальность. Наверное, взвод должен был оказаться в заданном месте точно в определенное время, и поэтому немцы прошли мимо. В общем, Амояку очень повезло на этот раз. Он только ощутил, как холодные капли влаги выступили на спине и под мышками. Проведя рукой по влажному лбу, двинулся к населенному пункту Б.Астахово, который был практически перед ним.
     Завернуть в лес уже не было возможности, местность возвышенная, хорошо просматривалась. Когда Амояк по идущей на подъем дороге подошел к крайнему дому, увидел на улицах разгуливающих немцев. Продолжать идти по деревне означало, наверняка, быть арестованным. Потому решительно без стука вошел во вторую от края селения хату. Он увидел внутри двух молодых женщин. Они все прекрасно поняли.
- «Хозяюшки, налейте водички попить»,
Его усадили за стол и предложили кружку свежей простокваши с ломтем хлеба. Женщины заметили, как к открытому окну идет немец и начали весело разговаривать между собой. Амояк легко включился в разговор, и тут заметил на себе пристальный взгляд «ганса» с улицы из окошка. В это время он сделал первый глоток простокваши, и  лицо его ничего не выражало кроме удовольствия. Перед немцем предстала сцена, беседуют родные люди. Еще раз Амояку пригодился его прежний опыт участия в постановках различных драматических пьес. Наконец, подозрительно наблюдавший отошел от окна, поверив, что мужчина не чужой. Одна из женщин как бы вдогонку сказала:
- «Этот хрен – самый противный».             
- «Как выбраться из деревни?» поинтересовался Амояк.
- «Надо пройти до конца улицы и повернуть налево к мельнице. Там смешаешься с местными мужиками».
Женщина подозвала со двора девочку, видимо свою дочку, и наказала ей:
- «Проследи, когда тот немец уйдет. Скажи мне».
Пришлось подождать еще минут 15-20, пока девочка дала «зеленый свет». Амояк поблагодарил за гостеприимство, вышел из хаты и уверенно зашагал в указанном направлении. Пройдя два дома, еще раз натолкнулся на группу молодых немцев в летных мундирах. Недалеко отсюда находился аэродром в Борисово, где базировалась немецкая авиация. Военная компания в первые месяцы войны для Германии складывалась очень успешно, и немецкие оккупационные власти, по началу, вели себя относительно лояльно с местным населением. Так и в этом случае, Амояк, как местный деревенский мужик, прошел мимо этой группы парней, увлеченно занятых общением с нашими деревенскими девчатами. Их больше ничего не интересовало, и он без осложнений прошагал до мельницы. Не пытаясь смешаться с работающими там людьми, сразу же углубился в лес. Дальше шел, обходя стороной населенные пункты. Питался, как получалось. В лесу было много ягод, а грибы зажаривал на прутиках, как шашлыки на шампурах. Иногда встречал деревенских мальчишек. Они бегали в селение и приносили хлеб и яички. Однажды, выйдя на проселочную дорогу, встретил несколько женщин:
- «Из какого села путь держите, бабаньки?»
Как бы шутя, спросил Амояк.
- «Пердуны. Пойдем с нами красавец».
Последовал ответ, и женщины звонко засмеялись.
- «Да нет уж, меня ждут в другой деревне».
Отшутился Амояк, а сам подумал: - «Надо же такое придумать».
                32
Но встретившийся через метров сто с полной корзинкой белых благородных грибов мужчина подтвердил существование населенного пункта с таким вызывающим названием. Амояк обошел его стороной.
     Наконец, он добрался до окраин Полоцка. Подошел к забору стоявшего в стороне домика. В огороде что-то делал в картофельных грядках пожилой мужчина. Он заметил за кустом незнакомца, разогнулся и внимательно посмотрел на него:
- «Куда идешь, молодец?»
- «Здравствуйте. Вы не скажите, что стало с жителями военного городка?» - на вопрос вопросом ответил Амояк. Ему не терпелось хоть что-то узнать о судьбе своей семьи, что с ними и где их искать.
- «Всех эвакуировали поездом куда-то в тыл. Точнее сказать не могу».
В это время появился немец и стал подкапывать кусты картофеля. Пожилой мужчина отошел от забора и показал ему комбинацию большого и указательного пальцев, что плоды еще мелкие. Но немец не поверил и, наковыряв несколько мелких картофелин, бросил эту затею и ушел. После его ухода беседа у забора продолжилась.
- «Если идешь к линии фронта, перейди на другой берег».
Амояк двинулся вниз по течению реки. Пройдя пару километров, увидел у берега лодку с двумя девчатами лет по 17-18.
- «Девчонки, перевезите на тот берег».
- «Что парень, заблудился. Садись за весла».
Он залез в лодку, девчата устроились одна на корме, другая на киле. Когда лодка доплыла до середины речки, в метрах ста пятидесяти со стороны города появилась моторка с двумя немцами. Они быстро приближались.
- «Девочки, смейтесь и разговаривайте. Может пронесет» - обратился к ним Амояк.
И что удивительно, они как профессиональные актрисы разыграли сцену «отдых в лодке», стали веселиться и хохотать, делая вид, что прекрасно отдыхают. Немного притормозив, моторка проплыла в метрах пяти от веселой компании, сделала вираж и уплыла обратно. Немцы, увидев беззаботную молодежь, не нашли ничего подозрительного. Еще раз здорово повезло.
     Оказавшись на другом берегу, Амояк продолжил путь на северо-восток, и после нескольких дней скитаний по лесам наткнулся на группу из 15 человек таких же, как и он пытающихся выбраться из окружения. В основном это были разного калибра командиры, многие без личного оружия. Старший, начальник Могилевского гарнизона полковник Воеводин, командовал обороной города. Затем с потерями личного состава организовал, можно сказать, успешный прорыв в западном направлении. Лесами обошли захваченный город, взяли направление на восток и теперь искали возможность перейти линию фронта. При нем была связка личных документов.
     Три дня вся группа провела в лесу практически на одном месте, стараясь ни коим образом не обнаруживать себя, даже не пытаясь заходить в деревню Сладотка, находившуюся всего в двух километрах от них, чтобы отовариться продуктами. Питались один раз в день грибами, которые в лесу росли почти под каждым кустом. Погода стояла на редкость теплая, и потому спали ночью на земле. Никакая простуда никого не брала. Видимо, нервное напряжение мобилизовало внутренние резервы организма каждого из них, что делало этих мужчин готовыми к психологическим и физическим испытаниям. Первые трудности они уже преодолевали, а впереди предстояли еще более ответственные и опасные для жизни жестокие испытания в процессе этой кровопролитной войны. Тем не менее, походные условия несколько выравнивали взаимоотношения, и некоторые младшие командиры позволяли отпускать шутки, не взирая на звания. Так Амояк, когда устраивались на ночлег, спросил Воеводина:
- «Товарищ полковник, как расшифровать слово Дуня?»
- «Не знаю, лейтенант».
- «Дураков у нас нет» - пояснил лейтенант, и остальные, следившие за диалогом, насторожились. - «Интересно, а где Я?» - выпалил полковник, и все грохнули от смеха, забыв  про  осторожность  на пару минут.  Воеводин сообразил,  что  к чему,  и кинулся на
                33
шутника. Амояк успел увернуться от него, но левой стороной лица ударился о сучок стоявшей рядом березы. Шрам над левым глазом зафиксировался на всю оставшуюся жизнь. Полковник успокоился, правую руку положил на плечи пострадавшего и отвел его в сторону:
 - «Послушай лейтенант, ты эту местность знаешь лучше других. Выясни завтра с утра, есть ли немцы в Сладотке».
Прилепив на ссадину лист подорожника, Амояк устроился на ночлег, а утром часов в пять он уже шагал в разведку, направляясь к этому населенному пункту. Вышел к окраине леса и притаился, наблюдая за местностью и соображая, как бы незаметно подобраться поближе к окраине деревни. Крадучись, прячась за кустами и в неглубоких овражках, подобрался к крайнему дому. Улица за этим домом хорошо просматривалась. Он залег в траву за небольшим кустом бузины и стал внимательно наблюдать. Через пару минут из-за поворота за третьим домом вышли два вооруженных немца с автоматами и в касках. Они направились именно к этой крайней хате. По всей видимости, патруль делал обычный обход селения. Амояк прижался к земле и, как только они повернули обратно, перебежками углубился в лес. Вернулся в свой маленький лагерь и доложил полковнику:
- «Населенный пункт занят. На улицах немецкий патруль».
Рядом стоял батальонный комиссар. Он бесцеремонно начал делать замечания:
- «Лейтенант, вы ничего не узнали. Нужно было выяснить, сколько их там и какие части».
- «Товарищ капитан, вы собираетесь деревню брать штурмом. У нас 32 кулака есть».
Такую издевку комиссар выдержать не мог:
- «Что ты себе позволяешь?»
Он перешел на «ты» и на повышенный тон.
- «Попробуй узнать сам, немцы, может быть, тебе расскажут».
Открыто нагрубил Амояк. Ругань набирала обороты, но Воеводин ее прекратил:
- «Капитан, вашего мнения никто не спрашивал. Лейтенант, вы свободны».
     Каким-то образом, полковник узнал, что некая часть выходит из окружения к линии фронта, намереваясь прорваться к своим. Группа Воеводина быстро снялась и поспешила догнать и присоединится к ней. До их последнего места отдыха дошли, но никого не застали. Увидели только остатки от приготовленной и потребленной пищи: овечьи шкуры, головы, ножки и обглоданные ребра. Видимо, та воинская часть ушла так быстро, что еще тлели наспех затушенные костры. Тем не менее, на следующий день удалось выйти на партизанский отряд. В нем было много бывших сотрудников милиции, и перед отрядом тоже стояла задача, пройти через линию фронта. Группа полковника присоединилась к партизанскому отряду, и уже вместе продолжили движение к намеченной цели. К середине дня вышли к реке,  нужно было перебраться на противоположный берег. В партизанском отряде находились несколько местных мужчин, которые прекрасно ориентировались в этом районе. Они показали, где быструю речку можно перейти в брод. Накануне, еще одна блуждавшая по лесам группа бойцов влилась в отряд. Среди них нашлись умельцы, которые перекинули веревку на противоположный берег и, держась за нее, один за другим преодолевали эту речку. У веревки столпилось много желающих. Амояк решил подняться метров на 20 верх по течению и без суеты перебраться на противоположный берег. За ним пристроился один из партизан, молодой парень, но в быстром течении оступился, упал и, не на шутку испугавшись, заорал на всю округу.
- «Помоги, тону».
- «Ты чего орешь. Вставай на ноги, а то течение отнесет, Иди за мной».
Парень встал, глубина по пояс. Дальше молча вышел следом на другой берег. В общем, переправа для всех прошла неожиданно удачно, без стрельбы и без потерь.
     Когда все собрались и оделись в сухие вещи, которые, переходя в брод, несли в руках над головой, двинулись вдоль дороги по краю леса. Дорога шла по берегу речки, повторяя все ее зигзаги. За одним из таких поворотов показались две немолодые женщины в белых платочках поверх головы. Амояк по приказу Воеводина, перебегая от дерева к дереву, устремился к ним навстречу, что-нибудь разузнать. Выйдя к дороге, он неожиданно возник   перед   ними.  Женщины,   похоже,  были  уже  пуганные,   так  что  они  никакого 
                34
дискомфорта не испытали.
- «Чего хлопец, прячешься?»
- «Здравствуйте. Может подскажите, что и кто вокруг. Где немцы».
- «Да нет тут немцев, а наши части находятся отсюда недалеко. Угостись пирожками». Корзинка  в руках  одной  из женщин была  до верху заполнена пирожками. Наблюдавшие
из-за деревьев за этим разговором в один момент набежали и разобрали все содержимое. Амояк успел взять два пирожка, одним угостил Воеводина. Полковник расчувствовался:
- «Как перейдем к своим, мне дивизию дадут. Я тебя заберу».
     К своим все-таки дошли. Все оружие сложили в одну кучу и пошли в расположение воинской части. Амояк всю дорогу помогал идти молодому танкисту, у него сводило ноги, и до первой хаты он поддерживал его, чтобы тот не упал. Добрались до армейской кухни, съели по котелку солдатской пайки, затем еще миску второго. Для Воеводина подогнали легковую машину и принесли шинель. Затем, он сел на заднее сиденье и, в сопровождении двух особистов, поехал в Москву. Как  потом поговаривали, его повезли к Верховному, то бишь к Сталину. Полковник все документы и партбилет сохранил и их имел при себе, так что в этом плане у него все было в порядке. Но что с ним стало дальше, Амояк не знал. Началась проверка всех перешедших линию фронта. Особенно дотошно особисты допрашивали офицеров, не имевших при себе документов, и совсем было плохо тем, кто оказался без партбилета. Досталось по полной программе батальонному комиссару. Он свои документы закопал в лесу. С ним говорили особенно жестко:
- «Где твои документы. Какой ты комиссар, даже партбилет выбросил».
Амояк все слышал, так как он должен был войти в комнату следующим. Политрука разжаловали в рядовые и определили в штрафную роту. Для всех, кто туда попадал, было понятно, эта рота смертников. На открытой местности штрафники шли в атаку под встречными пулями противника, а если кто-нибудь дергался  отступать, то получал пулю в спину от своих. Те немногие, кого подобрали раненым или, что совсем маловероятно, уцелел в бою, возвращались в свои подразделения. Как рассуждали офицеры особого отдела:
- «Он искупил свою вину кровью».
Партизаны прошли менее тщательную проверку. Вот такая она была реальность.
     После того, как политрука из комнаты вывели, зашел Амояк. Он положил на стол свой военный билет и партбилет. Особист уточнил номер его прежней военной части и обратил внимание на ссадину над левым глазом, больше никаких вопросов не было. На ночь вновь прибывших раскидали по разным помещениям. Амояк и еще восемь человек переночевали на чердаке одного строения. Утром все пришли в штаб, где каждый получал направление в ту или иную часть. Пехоту определили сразу. Связисты, танкисты и пр., все были отправлены в действующие подразделения. Амояка откомандировали в резерв, поскольку потребности в артиллеристах на данный момент не было. В этот же день он прибыл в Вязьму. Нужно было дождаться поезда в сторону Звенигорода, куда ему следовало явиться по предписанию. Оставалось еще пять часов свободного времени. Один из особистов в чине лейтенанта, которого никак не могли обойти командированные военнослужащие, служил при вокзале. Именно он обеспечил Амояка чистым бельем и дал денег на парикмахерскую и баню. Амояк не брился и не стригся примерно три месяца, с начала июля. Весь обросший, с солидной бородой, он производил впечатление пожилого мужика. Именно таким он показался тому самому особисту. Амояк вернулся на вокзал, одетый в свежее белье, побритый и постриженный под полубокс. Такая была в то время очень популярная стрижка для мужчин. Подошел к лейтенанту, но тот, не обращая на него внимания, увлеченно говорил сидевшему рядом с ним капитану:
- «Здесь один старик был в тылу у немцев. Рассказал, что сейчас там творится…».
В это время он повернул голову в сторону опрятного молодого мужчины и, не поверив глазам своим, потерял дар речи:
- «Ба… Вот те раз, я то тебя за старика принял!»
     Поездом Амояк добрался до Звенигорода, и в городе нашел штаб. В штабе находилось несколько  человек,  они  забрали  предписание  и  проверили его документы. Вопросов не
                35
задавали. Его отправили в резерв, который находился под Звенигородом в лесочке, на берегу Москва реки. Здесь Амояк «от пуза» наелся харчами солдатской кухни, а затем, снова вернулся в штаб, где получил новое назначение, теперь в 18 дивизию ополчения Ленинградского района г.Москвы. В эту дивизию было откомандировано несколько человек: командир полка, его заместитель и  четыре  командира  среднего  звена.   Перед  отъездом   Амояку  удалось  позвонить  в  Москву  на  хлебозавод  №9,  где  работала свояченица Евгения. Но у нее в этот день был выходной, а та женщина, которая с ним разговаривала по телефону, сказала, что с его семьей все в порядке, они живы, но находятся не в Москве, а на Кавказе. Потом, все-таки, удалось уточнить: они не на Кавказе, а в Горьком.

     Прибыли в Вязьму, но 18 дивизию найти не смогли. Накануне начались бои, и линия фронта прошла по этому городу. Вернулись обратно в Звенигород и, только здесь, смогли соединиться с отступающей частью. Не хватало людей и вооружений. Началась работа по доукомплектованию подразделений. Заместителя командира полка Глазкова, во главе группы из четырех человек, командировали в Ивантеевку за конским составом. Однако, конное депо перевели в другое место, на семь километров восточнее, но и там его не оказалось. Глазков приказал отправиться в полк за машиной, иначе трудно было догонять конное депо. Амояку предоставили машину-полуторку и уточнили, куда перегоняются животные. А они перемещались в сторону Горького, и в тот момент находились в Петушках. Конное депо догнали и получили требуемый конский состав. Обратно в часть лошадей повели два командира и несколько бойцов. Где-то примерно полутора суток потребовалось, чтобы доставить животных в Звенигород. Глазков решил воспользоваться этим промежутком времени, чтобы заскочить к своей семье, которая обосновалась под Горьким. Разрешил он тоже проделать и Амояку, чья жена и трехлетний сынишка обосновались в самом городе. В Горький прибыли 1 октября 1941 года.
     Во время эвакуации из Полоцка вокзальная суета на мгновенье отвлекла Таисию, и минут на сорок потерялся сынишка. Она растерянная бегала среди дрейфующего люда и, наконец, увидела женщину, за руку ведущую Эдика. Таисия немедленно подбежала и взяла его на руки.
- «Мальчик стоял один и плакал. Я его хотела передать дежурному по вокзалу».
- «На секунду отпустила его руку, и он затерялся. Спасибо огромное».
После того случая Таисия в людных местах не выпускала сына из рук. Уже 2 октября она вышла работать на хлебозавод №5 в должности заведующей лабораторией.
     Амояк без особого труда нашел своих. Целый день провели вместе. С Таисией сходили на почту за корреспонденцией, но там оказалось письмо от неизвестного мужчины, который изъявлял желание познакомиться.
- «Тасик, что это за фрукт?»
Амояк спокойно спросил Таисию после того, как она прочитала вслух содержимое злополучного послания явно от незнакомого человека.
- «Ваничка, не обращай внимания. Не знаю, кто он, какой-то ненормальный».
По-видимому, этот кто-то был работником военкомата, где фиксировались адреса эвакуированных семей офицеров. Он не стал больше ничего уточнять, прогулялись по берегу реки Оки и вернулись в комнату.
     На утро Амояк уехал догонять конное депо, которое настиг уже перед Истрой. Остановились на ночлег в одном доме. Женщина средних лет, которая жила в нем одна, настойчиво предлагала ему погадать:
- «Красавец, давай раскину карты на твоего ребенка».
Амояк никогда не верил никаким предсказателям, потому, чтобы отделаться от нее, да и очень хотелось просто отдохнуть, спросил:
- «На какого ребенка, у меня их несколько».
Такой ответ озадачил гадалку, она несколько замялась и переключилась на других постояльцев. Может быть, она действительно что-то в этом деле понимала.
    
                36
     Пополнение доставили в часть, которая полностью доукомплектовалась за время отсутствия группы Глазкова. Началась обычная фронтовая жизнь. Многие здесь впервые увидели наяву легендарную «катюшу». Однажды нужно было пересечь широкую просеку, которая непрерывно обстреливалась. Все очень резво, один за другим, перебегали на противоположную сторону, и Амояк вместе с ними. Но через три-четыре шага он подвернул правый голеностоп, да так, что не смог дальше двигаться. Упал на живот и всем телом прижался к земле и, казалось,  на  пару  минут целиком сросся с травой.  Затем, встал и, как мог прихрамывая, пересек поляну, укрывшись за деревьями и кустами. Сослуживцы подумали, что его ранило, но все обошлось. Он затянул бинтом голеностоп и пошел вместе со всеми занимать новые позиции. Под Истрой фронт несколько стабилизировался. Командование дивизии вновь вспомнило об Амояке:
- «Лейтенант, получите необходимые документы и отправляйтесь за пополнением в Мытищи».
     Там формировался запасной полк. Амояк прибыл на место, но людей в резерве не было, и никто не мог сказать, когда они будут. Переночевав дома в Москве, где жила теща Анастасия Ильинична и свояченица Евгения, утром отправился обратно в часть доложить командиру полка об отсутствии в Мытищах людей для требуемого пополнения. Однако, за прошедшие два дня линия фронта опять изменилась. Части на том месте, где она была двумя днями ранее, не оказалось. Амояк должен был обязательно свою часть найти. Он пошел по лесной тропе в западном направлении и наткнулся на связиста, который наматывал катушку.
- «Слушай приятель, куда делась отсюда часть?»
- «Отступила. Впереди наших нет. В километре на опушке немцы».
Амояку ничего не оставалось, как быстренько «сделать ноги» в обратном направлении. Через два часа своих он нашел. Командир полка, выслушав короткий доклад, приказал:
- «Лейтенант, вернитесь в Мытищи и ждите когда прибудут бойцы. Без пополнения не возвращайтесь».
     Амояк вернулся в Москву. Ночевал в том же доме, а каждое утро выезжал в Мытищи. И только на третий день 22 октября запасной полк пополнился вновь прибывшими бойцами. Пополнение было принято вместе с командирами в количестве двухсот человек. Амояк повел колонну через Москву, сначала на метро до станции «Сокол», дальше пешим ходом по Волоколамскому и Пятницкому шоссе. По дороге дважды попадали под обстрел немецких самолетов, при приближении которых все разбегались по обочинам дороги и залегали в придорожных кустах или просто на землю. Пятеро погибли во время этих налетов, так  ни разу не вступив в бой с врагом. Все они были москвичами. Тем не менее, пополнение за минусом погибших дошло до передовой. На линии фронта стоял город Дедовск. Амояк пошел докладывать командиру полка о выполнении задания, но постовой потребовал назвать пароль и не пропустил его. Вышел адъютант и провел лейтенанта к своему командиру. После доклада Амояка провели в помещение, где комсостав полка заканчивал ужинать. Амояк присоединился к трапезе и наелся, как говорят «от пуза».
 
     Началось наступление под Москвой. Артиллерийский полк участвовал в военных действиях в составе 18-ой дивизии ополчения Москвы. Дивизией командовал Рокосовский, тогда еще в чине генерала армии. Немцы при отступлении оставляли много техники, было и не мало пленных. Наши бойцы еще не знали о зверствах фашистов в тылу над мирным населением и, особенно, над пленными. Поэтому, плененных немцев подкармливали и угощали чаем, а вместо их пилоток в эти скрипучие морозы дарили шапки-ушанки. С первой реальностью столкнулись лишь тогда, когда прошли Истру. Если бы не торчащие черные трубы среди белого снега, трудно было представить, что на этом месте был город. Ни одного целого дома, всё сожжено. Пехота с боями отбивала населенные пункты. Слишком смело сказано, - бывшие населенные пункты, ибо они все, так или иначе, были похожи на уничтоженный город Истра. Наши потери среди солдат исчислялись тысячами. На снегу после боев оставалось множество убитых, которых не успевали убирать.
                37
     Амояк был назначен зам ком батареи. На некоторое время артиллерийские позиции полка обосновались перед Новым Иерусалимом. Орудийные расчеты рыли землянки, чтобы укрываться при обстрелах противником их позиций. Однажды, неожиданно раздался взрыв, и все бойцы, обслуживавшие одно из орудий, и двое из расчета соседнего орудия погибли. Было ли это в результате прямого попадания или по причине небрежного обращения со снарядами, никто не стал разбираться в причинах случившегося. Погибших похоронили в ту же землянку, которую они перед этой трагедией сами же и вырыли. Землянка стала для них братской могилой.               
    
     Как-то к солдатам на батарею приехали артисты, в основном музыканты. Во время их выступления, как назло, начался обстрел вражеской артиллерией. Обошлось без жертв, но артисты разбежались по лесу, и их долго потом пришлось собирать. Нашли всех, но к большому неудовольствию солдат, никакого продолжения концерта не было.

     Амояк не запоминал названий отбитых у немцев населенных пунктов. Да он и не мог их запомнить, потому что артиллерийские батареи, как правило, занимали позиции в лесистых местах, в стороне от сел, деревень и поселков. Однажды его батарея была обстреляна неприятельскими пушками. Оба орудийных расчета, услышав характерный звук приближающихся снарядов, укрылись в своих землянках. Когда бойцы подняли головы, два неразорвавшихся снаряда торчали из земли, в аккурат, по середине между орудиями. Взорвись эти снаряды, от орудий и их расчетов ничего бы не осталось. Амояк за минуту перед этим случаем  выслушивал, находясь в метрах тридцати в стороне от батареи, настойчивые рекомендации начальника штаба дивизиона  выкатить одно орудие на опушку леса и выставить его на прямую наводку. Зам ком батареи не успел объяснить, что орудие на открытую поляну выкатывать смерти подобно, как очередной снаряд пролетел над их головами и разорвался в метрах двадцати за ними. Собеседники только успели залечь на землю. Это несколько поубавило напора у штабиста. Он отвязал свою лошадь, которая стояла около березы, сел в седло и ускакал, больше не требуя выставить орудие на прямую наводку. Тем не менее, одно орудие соседней батареи он все-таки заставил выкатить на поляну ночью. На рассвете, не успев сделать ни одного выстрела по фашистам, это орудие вместе со всем орудийным расчетом было уничтожено немецкой артиллерией.
     Определенные неудобства иногда доставляли наши легендарные «Катюши». Они были очень эффективны и невероятно маневренны. Произведя залп, моментально отъезжали на приличное расстояние. Противник, определив, откуда прилетели снаряды, начинал мощную огневую обработку и бомбил именно этот район. Хорошо, если рядом не занимали позиции стационарные артиллерийские орудия. «Катюши», практически, никогда с этим не считались, и ответные удары зачастую накрывали расположение наших орудий. Подобный случай произошел, когда машина с «Катюшей» незаметно подъехала и произвела залп в метрах сорока от орудий Амояка в сторону немецких позиций. Затем быстренько ретировалась, отъехав подальше от этого места. Орудийные расчеты, зная, что  за таким залпом последует, быстро укрылись в землянку. Солдат одного орудийного расчета так напугался, что влетел туда и головой со всего хода угодил в живот политрука. Тот скорчился от боли, а в этот момент вражеские снаряды стали разрываться слева и справа от их укрытий. Все уцелели, прямого попадания в землянку не было, но от взрывов снарядов ее прилично засыпало землей. Одно орудие, все-таки, взрывной волной завалило на правый бок, но оказалось без существенных повреждений. Общими усилиями его после окончания обстрела установили в боевое положение, и оно продолжало безотказно соответствовать своему предназначению.

     В январе 1942 года пришел приказ, который предписывал дивизии выдвинуться за Сухиничи. 18-ая дивизия стала 11-ой гвардейской дивизией. Погрузились в эшелон, предварительно установив на платформы всю материальную часть, ехали через Москву, на   станции   Рижская   остановились   и   простояли   несколько   часов.   Амояк позвонил
                38
свояченице Евгении. Та пришла к поезду, немного рассказала, как они там с матерью (его тещей) справляются в эти трудные времена. Евгения ушла, а он пошел в свой вагон и наткнулся на жену ком  батареи Залевского. Она трогательно обнималась с другим командиром батареи. Амояк, делая вид, что ничего не замечает, прошел в свой вагон, но следом за ним влетела «проколовшаяся» дама.
- «Умоляю, не говори ничего мужу».
- «Да пошла ты».
Амояк ответил, как обрубил, явно сочувствуя Залевскому. К тому же того перевели в минометную батарею,  и они могли увидеться друг с другом только теоретически. Эшелон
тронулся, но снова застряли уже в Туле. Простояли целых два дня, и это в условиях военного времени. Появился какой-то генерал,  «разогнал»  железнодорожное  начальство,  и состав  двинулся дальше,  уже не простаивая подолгу на промежуточных станциях.
     Выгрузились, не доехав пяток километров до Сухиничи. Двигались практически по открытой местности вдоль дороги. Кругом глубокий снег и много не убранных немецких трупов. Вражеские самолеты пролетели практически над головами, выпустили пулеметную очередь и улетали. Может быть, отбомбились в другом месте, и у них закончился боекомплект, или это был разведывательный вылет. Так или иначе, потерь от такого скоротечного налета удалось избежать.
     Остановились на окраине деревни. Заняли огневые позиции, выкопали землянки, наладили связь с наблюдательным постом. Хозяйственный взвод расположился в самом населенном пункте. Немецкие самолеты летали так низко, что соломенные крыши домов поднимались под действием воздушных потоков, и солома частично слетала на землю. Бойцы подумали и приспособили трофейный немецкий пулемет на орудийный передок для стрельбы по воздушным целям. При очередной демонстрации лихачества вражеских ассов, два самолета были сбиты. Один летчик погиб, а второго солдаты взяли в плен, но по дороге застрелили. Как они объяснили:
- «Фашист начал бушевать и никак не хотел признавать себя пленным».
После этих сбитых самолетов, разведка донесла, что немецкие летчики получили приказ на низкой высоте не летать, ибо «советские воины стреляют по самолетам из любого оружия». И действительно, последующие демарши вражеской авиации наблюдались только на больших высотах.
     Железнодорожный мост был взорван, а автотранспорт не обеспечивал полностью потребности боевых подразделений ни в продуктах для личного состава, ни в кормах для тяговых лошадей, ни в боеприпасах для стрелковых орудий. Солдаты находили выход. Убитых лошадей тут же разделывали, мясо варили, и все варево расходилось без остатка по солдатским котелкам. Положение с продуктами было настолько тяжелым, что приходилось отваривать на простой воде неочищенный овес и этим питаться. Остывшую жидкость, слегка напоминающую разбавленный кисель, пили, а овес грызли по штучке как семечки.
     Происходили и курьезные случаи.
- Во время движения колонны еще под Сухиничами политрук батареи Вирун из подмосковной Вереи так устал, что залез в спальный мешок и заснул на санях.  Солдат, который управлял повозкой, был последним в колонне и вез на телеге мешки с провиантом. Он не заметил, как политрук свалился в снег. Проехав несколько десятков метров, обнаружил, что одного «мешка» нет. Пришлось вернуться. Он нашел Вируна крепко спящим в том самом мешке. 
-  В двухстах метрах от деревни стояла обычная деревянная баня. Все тот же Вирун решил попариться, видимо вспомнив прежнюю жизнь на гражданке. Печку хорошо протопили, в парилке он сам поддал крепкого пара и залез греться на полку. По щекам, со лба  и под мышками потек первый пот, и в этот момент около баньки взорвался снаряд. Похоже, дымок из трубы привлек внимание немецких наблюдателей, и они решили по домику стрельнуть. Политрук выскочил, в чем мать родила, и помчался в деревню. Пятьдесят метров пробежал со спринтерской скоростью на одном дыхании, потом опомнился, что «король  то  голый»,   и  вернулся  за  своими   шмотками.   Выпущенный  снаряд  оказался
                39
единственным, никто не пострадал. Понятно, парилка продолжения не имела, зато настроение наших артиллеристов заметно поднялось. Надо отметить, политрук очень неплохо устроился. С бойцами напрямую практически не общался, а вызывал к себе агитаторов взводов, вручал им газеты и ставил задачу прочитать прессу в своих подразделениях. На том его политическая работа заканчивалась.
-  В советские времена в добровольно-принудительном порядке осуществлялась подписка граждан на различные государственные облигации и займы. Такая практика была обязательной и для военнослужащих.  А поскольку  офицерский состав поголовно состоял
из членов коммунистической партии большевиков, то это мероприятие проходило всегда на ура. На этот раз во время проведения подписки Вирун, будучи по своей работе в определенной степени психологом, решил «простимулировать» Амояка:
- «Лейтенант, а ты ведь родился в Турции, не в Советском Союзе».
- «Ну и что, тогда Олты был в составе России».
- «Да ничего, посмотрим, на какую сумму подпишешься».
- «Чего смотреть, подпишусь на всю зарплату».      
Вирун не ожидал такой реакции на его «подковырку», и ему, как политруку, пришлось последовать примеру Амояка, ибо его положение обязывало сделать то же самое. Мало того, в дивизионе и полку почти все начали исправлять суммы в подписных листах в сторону их увеличения. Как говорится, инициатива не предсказуема, но наказуема.
    
     Разведка донесла, что немцы, скорее всего, готовят контр наступление и, потому концентрируют войска в одной деревне за Сухиничами. Туда прибывали дополнительные силы. Всех немногих жителей, в основном стариков и женщин, которые еще оставались в деревне, они выгнали в лес. Их дома занимали вновь прибывавшие немецкие пополнения. Командование 11-ой гвардейской дивизии решило предотвратить возможный контр удар фашистов и отдало приказ накрыть эту деревню артиллерийским огнем. Как в последствии вспоминал Амояк, орудия от невероятной интенсивности стрельбы нагревались до красного каления. Планы врага удалось сорвать, а немцы после такой артиллерийской обработки десятками вывозили в свой тыл трупы и раненых военных.

     В начале марта 1942 года дивизии было предложено передислоцироваться в тыл для пополнения личного состава и доукомплектования материальной части. Однако, конский состав был так истощен и находился в таком плачевном состоянии, что животные не то чтобы тянуть орудия, себя то еле держали на ногах. Поэтому командование приняло решение дивизию отвести немного в тыл, отобрать самых слабых лошадей и на месте привести их в нормальное состояние. Старшим группы назначили Амояка, задача которого была обеспечить нормальное питание лошадям и уход за ними. С потеплением стали поставлять в достатке продукты для личного состава и корм для животных. На открытых для солнечных лучей полянах проступила новая трава, что также способствовало быстрому выздоровлению живой тяговой силы. Комиссия через десять дней проверила состояние лошадей и признала, что животные выглядят вполне удовлетворительно. Амояка откомандировали в другое подразделение на такую же должность. Новая партия лошадей вернулась в строй уже через несколько дней.

      От нерегулярного питания и пищи, которая в предыдущие месяцы представляла в основном сухомятку, у многих бойцов, кто выходил из окружения и Амояка в том числе, возникала после трапезы нестерпимая изжога. Помог, как всегда, случай. В часть приехала делегация из Москвы с гуманитарной помощью. В составе делегации был один пожилой мужчина. Он как бы по секрету говорил всем, что может выезжать из столицы только с разрешения самого Сталина. Эффекта особого его слова ни на кого не производили, но при нем был приличный запас пищевой соды, которой он поделился, вероятно, с такими же страдающими от изжоги, как и он сам. Амояк вспоминал, как будучи в тылу врага, вместе с ним пробирались из окружения бойцы, у которых на гражданке находили язву желудка.   Странно  было  наблюдать,   что  те  самые,   вроде  бы  больные,   ели  все,  что
                40
оказывалось съедобным, и никто не жаловался на боли в желудке. Он думал, что нервное напряжение глушило боли, но потом понял. Часто основной пищей оказывался обычный сырой картофель, которого в достатке оставалось несобранным на белорусских полях. Вот он и вылечил всех так называемых язвенников.

     В июне 1942 года Амояка приказом перевели в полковую артиллерию замом командира батареи. На следующий день ком батареи капитан Бельский, его новый зам и еще старшина, один из его подчиненных, собрались пойти пообедать. Стояла прекрасная солнечная погода, и Бельский предложил, обращаясь к Амояку:
- «Пройдем вдоль передовой, посмотрим как наши готовы. Заодно нагуляем аппетит».
Возражений не последовало. Прошли метров 150.
- «Может быть, сначала отобедаем, а потом продолжим обход».
- «До того орудия дойдем, и обедать».
Только и успел произнести эти слова, как капитан наступил на мину и подорвался на ней. Он погиб на месте. Амояк шел справа, в его теле застряло множество мелких осколков, и был тяжело контужен. Старшина, следовавший позади в метрах пяти, отделался мелкими царапинами и легким испугом. Вот и «нагуляли аппетит». Амояка доставили в санбат, где вытащили осколки, которые торчали из тела, и продезинфицировали все раны на голове, левом плече и левом бедре. Некоторые осколки вылезли из кожи через десятки лет, а несколько, в руке и ноге, так и остались, зажатые мышцами,  до конца его земных дней. В санбате завязали глаза, потому что в результате контузии он ничего не видел. Еще в санбате его посетил начфин и выдал ему премию за хорошее содержание лошадей, так что Амояку пришлось расписаться в ведомости за полученные наградные вслепую, с завязанными глазами.
    
     Военные действия в памяти Амояка не вызывали особых эмоций. На его глазах гибли бойцы, когда отступали, та же картина, может быть еще в большем количестве, имела место и при наступлении. Как это не жутко звучит, но у него абсолютно притупилось чувство опасности во время артиллерийских обстрелов, когда вражеские снаряды разрывались в нескольких метрах, и на его глазах гибли солдаты, с которыми мгновенье назад он общался. Амояк в эти минуты продолжал командовать боевым расчетом орудия, как будто все происходило на учебном полигоне, и все взрывы по соседству с ним – это просто холостые запалы для придания большего колорита стрельбам. Только когда канонада прекращалась и наступало затишье, тогда на мгновенье к нему возвращалось то самое чувство опасности, и он отчетливо понимал, что уцелел по счастливой случайности.
 
     Госпиталь находился в Сухиничах, куда и доставили Амояка. При контузии он потерял много крови, и потому ему казалось, что все время всем телом куда-то проваливается. Ему сделали внутривенное вливание крови, после чего он никак не мог заснуть, мешала мягкая пуховая подушка. Медсестра поменяла ее на подушку, набитую соломой, и больной моментально крепко заснул. Проснулся в аккурат к обеду. Всем приносили еду, а Амояка почему-то обходили. Он начал возмущаться и требовать обед. Пришел врач, посмотрел на больного и откровенно удивился тому, что пациент после переливания крови чувствовал себя нормально. Обед, конечно, ему принесли.
     Перед эвакуацией госпиталя всех больных осматривал дежурный врач и делал пометки в своем блокноте против фамилии каждого из них. Посмотрев на Амояка, он сказал:
- «Так, вас выпишут в часть», и продолжил осмотр.
Однако, следом в палату зашла лечащая врач и, узнав, какое заключение вынес больному дежурный, неподдельно возмутилась:
- «Какая часть после ранений и такой контузии. Готовьте его к эвакуации».
Судьба распорядилась именно таким образом, и Амояк вместе с госпиталем прибыл сначала в Малоярославец, где больных разместили в палатках прямо на привокзальной площади, а затем через двенадцать часов погрузили всех в другой поезд, который прибыл на  Белорусский  вокзал.  Здесь  сразу  же  начали  распределять  раненых  по  госпиталям.
                41
     Амояк попросил отправить его в Тимирязевский район, если там есть госпиталь. Такой госпиталь был в районе сельскохозяйственной академии, где сортировка раненых была продолжена. Всех размещали по палатам. Однако, организация этого процесса оказалась никудышной. Раненые прибыли в госпиталь в 12 часов дня, а в 21 час большинство из них еще ожидали своей очереди, располагаясь, кто на стуле, кто на полу, в общем, кто как сумел приспособиться. В это самое время, маневрируя между поступившими на лечение бойцами, проходил сотрудник госпиталя. Амояк не выдержал и возмутился ему вслед:
- «Кто-нибудь займется нами, или про нас забыли».
Мужчина, как оказалось, заведовал хирургическим отделением. Он прошел, никак не среагировав на слова в его адрес, но через 15 минут всех «раскидали» по палатам. На утро Амояк увидел на тумбочке около своей кровати историю своей болезни. В ней были указаны все участки его тела, пораженные осколками, - таких оказалось порядка пятнадцати. На утреннем врачебном осмотре Амояк, вроде бы полушутя, сказал:
-  «Это не ранения от осколков, а обыкновенные фурункулы».
Женщина-врач, еще совсем молодая, посмотрела на больного с явным любопытством, да так и записала в истории болезни, сказав при этом:
- «Хорошо, я вам вместо положенных 60 дней, отведенных на ваше лечение, поставлю 30 суток», и отошла к следующей кровати. Амояк и сказать ничего не успел, в общем, пошутил. Период отдыха после лечения был урезан в два раза. Возникла некоторая проблема со зрением. Периодически на короткое время буквы перед глазами расплывались, и невозможно было что-либо прочитать. Лечащий врач отвела Амояка к окулисту, но тот не стал слушать, в чем проблема, а просто провел обычную процедуру по проверке  зрения. В данный момент пациент все знаки видел и получил заключение, - все нормально. Такие провалы зрения где-то через месяц прошли.
     В госпитале Амояка навестила Евгения, сестра Таисии. Она сказала, что его жене нужен вызов, чтобы она могла приехать из Горького. Комиссар госпиталя на такую просьбу больного отреагировал откровенной грубостью, на что Амояк взорвался:
- «Вам, похоже, очень хорошо, вы дома и целенький. А я своих больше года не видел».
Эту перебранку передали глав врачу, который, в свою очередь, тоже обругал Амояка, добавив: - «Почему не обратился ко мне?» и, выслушав его просьбы, оформил вызов для Таисии. Она сразу же приехала с сыном Эдиком, но только на один день. Вечером поездом Москва – Горький они уехали, на следующий день Таисия должна успеть на работу. Время, проведенное с женой и сыном, пролетело как один миг.
     Через неделю Амояка перевели в 1-ый медицинский институт, что в Сокольниках. В палате, в которой он оказался, были еще двое: один как и Амояк весь израненный, а другой без единой царапины. Последний не выдерживал стрельбы, боялся фронта и лежал здесь, подлечивая свои нервы.  «Госпиталь, конечно, лучше, чем передовая, - подумал про себя Амояк, - винтовку бы ему в руки, и в окопы, все нервы пришли бы в порядок». Тем не менее, он ничего вслух не произнес.
     На очередном обходе врач по фамилии Гиляровский, осмотрев раны Амояка, спросил:
- «Отчего это у тебя столько фурункулов?»
- «Врачи говорят от истощения».
- «Молодой человек, такого ненормального я встречаю первый раз за свою долгую практику. У нас есть все необходимые для лечения медикаменты, чтобы твои раны затянулись. А ты что делаешь, бред какой-то несешь».
После этого скандального осмотра были прописаны действительно необходимые лекарства и мази, после чего раны стали быстро заживать одна за другой.
     Прошло еще недели две, и на очередной врачебной комиссии Амояку было сказано:
- «После таких ранений вам положен отпуск в 45 суток, но ситуация на фронтах такова, что мы не имеем права сделать такой подарок». Амояка выписали, и он получил направление прибыть в прежнюю 11-ую Гвардейскую дивизию.
     По началу он оказался недалеко Дмитрова. Здесь его назначили командиром штабной батареи артиллерийского полка. Замом по политчасти был бурят, старшиной – кубанский казак,  кладовщиком – пожилой москвич.  Однажды  прибыло  пополнение,  два немца., но

                42
буквально,  на следующий день их отозвали, что невероятно расстроило вновь прибывших:
- «Нам не доверяют», - чуть не плача сказал один из них.
- «По-моему наоборот, вы как переводчики будете гораздо полезней, чем здесь на линии фронта. Так что не расстраивайтесь, все сделано правильно», -  успокоил их Амояк,, что, как показалось, подействовало на этих русских немцев. Ребята быстро собрались в дорогу и, не мешкая, отбыли к новому месту назначения.
     Военную часть погрузили по вагонам  в эшелон, который взял курс на Волховский фронт. Часов 12 простояли в Череповце. За это время замполит и старшина успели упиться до «чертиков». Политрук невероятными усилиями забрался в свой вагон, продрейфовал к своей полке и рухнул, моментально заснув, выдавая храпака на весь вагон. Минутой позже, объявился солдат из штабного вагона и передал распоряжение Амояку явиться туда немедленно. Амояк доложил о прибытии. Его встретил полковник из штаба дивизии. На улице было уже темно:
- «Пройдите к свету», - приказал штабист.
«Свет» - это сплюснутая сверху пустая гильза с продетой внутри ее тканью и смоченная горючей жидкостью. Горит как свеча, но гораздо ярче. Полковник с раздражением спросил: - «Что за пляску с саблями затеяли старшина и политрук?».
Он вызвал солдата и приказал привести политрука.
- «Нет смысла, т. полковник, он пьян», - остановил его лейтенант.
В ответ Амояк услышал в свой адрес отборную брань:
- «Ах вы сукины мерзавцы, фронт перед носом, какие вы вояки. – пьянь. В штрафную отправлю….., - и т.д. со всем набором матерных слов. – Ты лейтенант, объясни, как будешь воевать?».
Надо сказать, полковник возмутился по делу. По сути возразить было нечем.
- «Товарищ полковник, у меня нет полномочий, отменить приказы начальника штаба полка Белоусова и начальника артиллерии дивизии Миловидова. Они послали их за водкой».
Полковник побагровел от нахлынувшего негодования, но от Амояка он отстал:
- «Вы свободны», - как отрезал, произнес он.
Лейтенант отправился в свой вагон, нажив себе врагов из вышестоящих чинов.
     К сожалению, подобные эпизоды не были единичными. Все что произошло с расчетом батареи Амояка, в той или иной степени касалось практически всех остальных подразделений. Не преувеличивая, офицерский состав на 2/3 находился либо «в отрубе», либо под приличным хмельком. Так что в кандидатах для штрафных рот недостатка не было.
     Худо-бедно, прибыли к реке Волхов, что под Новгородом, но прежде, чем занимать позиции, начштаба приказал подождать дальнейших распоряжений. Амояк оставил бойца, чтобы через него узнать, куда дальше двигаться. Однако, Белоусов, не дав никаких указаний, уехал, а появившийся Миловидов, увидев бездействие лейтенанта, сразу же перешел на ругань, особо не подбирая слов:
- «Какого х… ты не занимаешь позицию. Что ты за командир?», - не давая Амояку вставить ни единого слова в свое оправдание, он продолжал еще минуты полторы выговаривать все, что у него, видимо, накипело. Наверняка, ему «по полной» досталось в Череповце. Амояк понял, возражать бесполезно, принял позу непробиваемого йога, которому действительно все по х.., и молчал как разведчик. В итоге, Миловидов указал все же на ближайший редкий лес, куда нужно двигаться. Амояк со своим расчетом добрался до опушки, где и установили шалаши. Землянки рыть отказались, поскольку почва была слишком пропитана влагой.
     В период военных действий в день полагалось по 100 граммов водки. Амояк к указанному напитку относился нейтрально, и потому его норму старшина отливал в его флягу. Когда же лейтенант заходил к ребятам на наблюдательный пункт, те его встречали как самого  желанного  гостя,  и немедля  принесенный  согревающий напиток  с большим

                43
удовольствием употребляли внутрь.
     Расположение штаба, да и самих артиллерийских батарей для немцев обнаружить не представляло особого труда. Штаб располагался в красивом домике вообще на открытом месте, а батареи невозможно было замаскировать в редком лесочке. Воздушная разведка немцев могла абсолютно точно указать их расположение. Противник незамедлительно воспользовался предоставленной возможностью, и в результате нескольких прицельных выстрелов домик, отведенный под штаб, остался только в воспоминаниях его последних обитателей, две батареи были уничтожены. С жертвами, если так можно сказать, на этот раз повезло, - погиб только один солдат, волей случая, находившийся в тот момент в помещении штаба.
     Который раз нужно вспомнить о поговорке: «пока жареный петух не клюнет, мужик не перекрестится». Не мешкая, после вражеского арт. обстрела перебрались поглубже в лес. Почему бы не занять эти позиции сразу. Таких вопросов по ходу боевых действий возникало масса. Здесь можно было рыть землянки, поскольку местность повыше, да и почва более сухая. Но ничего рыть необходимости не было, - землянки были уже вырыты, по-видимому, отступившим противником.
     Однажды в полк прибыл проверяющий из штаба дивизии полковник Дронов. На ночь почему-то он остался в землянке, где располагался Амояк. Половину ночи проболтали практически на все темы. Поговорили о своих семьях, о детях, вспомнили «гражданку». Наверное, приехавший был особистом, однако он показался очень симпатичным, тем более, что о прошлой жизни Амояка этим ребятам все было, наверняка, хорошо известно. Как представитель рабоче-крестьянской страны, он отвечал всем требованиям властей. Утром, отправляясь в штаб полка, Дронов спросил:
- «Почему ты до сих пор ходишь в лейтенантах?».
- «Наверное, большего не заслуживаю», - не раскрывая дальше тему, прозвучал ответ.    
В штабе полковник беседовал с начальником штаба полка по всем вопросам, и перед отъездом поинтересовался:
- «В чем причина задержки присвоения очередного звания командиру штабной батареи?».
- «В ближайшие дни очередное звание лейтенанту Татуряну будет присвоено», - ответил Миловидов. И действительно, на третий день после отъезда из полка полковника Дронова Амояк стал старшим лейтенантом.
     Вероятно, на карьере любого человека во все времена сказывается его умение «подыграть» начальству, умение спрятать поглубже свое мнение, особенно в силовых структурах. Амояк же на протяжении всей своей жизни не позволял себя унижать. По молодости, – «огрызался», а когда стал постарше, находил контраргументы и вступал в полемику. Мог и «послать» не зависимо от чина. Какое уж тут могло быть даже плановое продвижение по службе, тем более, в армии. Иногда он сам себе мысленно говорил:
- «Сам виноват, с моим то характером, на что можно рассчитывать».
Можно поставить эпиграфом к его характеру: «усрамся, но не сдамся».
     Начались наступательные действия под Киришами. Гвардейский 11-ый полк оказался частью большого воинского соединения на этом направлении. Штабную батарею, которой командовал Амояк, развернули в боевое положение на месте, что указал начштаба полка. Это была холмистая местность с небольшими зарослями кустарника. Когда орудия были готовы к бою, Амояк пошел в штаб и, выйдя на тропинку, спросил смотревшего на него с недоумением старлея из соседней батареи, как пройти в штаб, на что получил ответ:
- «Ты прошагал по минному полю».
Оказывается, батарею тоже разместили на минном поле. Амояк оглянулся, он прошел метров 80, находясь на волоске от смерти. Вряд ли ком батареи уцелел бы без Ангела-хранителя. Смахнув выступившие холодные капли пота со лба, он пошел в штаб, где доложил о ситуации. С помощью специалиста по определению мест мин поменяли дислокацию. Без жертв, все равно, не обошлось, сержанту батареи оторвало пальцы на правой ноге, он небольшой мощности мину все-таки зацепил.
    
                44
     Из Киришей артиллерийский полк направили на пополнение в тыл под Калинин. В поселке выделили помещение под стойло для лошадей. Просторный ангар с внешней стороны, да и по площади, отвечал всем требованиям, однако, когда Амояк зашел внутрь, перед ним засверкали горки дробленого стекла, которое оказалось рассыпанным  по всему полу. Скорее всего, это отходы находившегося где-то поблизости завода по производству изделий из стекла. Заводить в такое помещение лошадей, конечно, нельзя. Требовалась большая не одного часа уборка, для которой свободных бойцов не было. По сему, лошадей держали на улице. Начальник артиллерии полка, увидев животных на улице, обвинил старшего лейтенанта, как говорят, в служебном несоответствии:
- «Почему лошади на улице?».
- «В помещении горы битого стекла. Там нельзя размещать лошадей».
- «Вы не справляетесь со своими обязанностями», - и ушел.
     В этот же день Амояк был освобожден от занимаемой должности и направлен в резерв, который располагался на окраине Калинина. Оттуда командировали в другую часть тоже командиром штабной батареи. Бывшего до него командира батареи перевели зам комом артиллерии полка на южный фронт.