После прихода итальянцев канонада слышалась с дальней стороны хутора, и Лукерья поняла, что советские войска отступили: бои идут у самого Дона.
«Господи, где же мой Жорка! — мучилась она неизвестностью. Её воображение рисовало картины гибели сына, одну страшнее другой. — Нет... Зачем же им мальчишку убивать! Вернётся Жорка, испугается войны — и вернётся», — успокаивала себя.
Самолёты с чёрными крестами пролетали так низко, что чуть не цепляли крыши куреней в хуторе и где-то рядом сбрасывали бомбы. Лукерья, никогда не видевшая самолётов, со страхом глядела на машины. Пригибалась при их появлении, прикрывая уши руками.
«Господи, страсть-то какая... Куды они бомбы кидают? Кабы наш хутор не зачали бомбить...» — крестилась она, поспешно прячась в сарай.
Самолёты снова и снова с тяжёлым давящим гулом заходили на бомбёжку. Сбрасывали страшный груз, от которого словно в предсмертных судорогах, вздрагивала земля. Вздымались к небу столбы песка и глины, с треском расщеплялись и ломались, словно прутья, прибрежные деревья. Отдельные взрывы выплёскивали у самого берега грязные фонтаны с кусками ила и вырванного камыша. Дон подхватывал измочаленную зелёнь и уносил всё прочь. Марево дыма, пыли и копоти закрыло палящее солнце, смешалось с запахом горелого железа и тлеющего ивняка.
Гул самолётов, свист падающих снарядов, взрывы, шорох оседающей земли — всё смешалось в сплошную круговерть. Сильное беспорядочное движение воздуха от взрывных волн затрудняло дыхание, давило на ушные перепонки.
«Сволочи, как утюжат! — сплевывал песок Кутырёв и в короткие мгновения между бомбёжкой поднимал голову над ровиком. — Только бы не накрыло... — вглядывался в замаскированные ивовыми ветками орудия, прижимал за пазухой предусмотрительно снятую панораму, — скорей бы всё закончилось...» — думал он, понимая, что это только подготовка к главному и, может быть, последнему для него бою.
Свист падающего снаряда заставил его снова вжаться в дно своего укрытия и защищать голову руками. Рядом громыхнуло и сотрясло землю так, что Кутырёв лязгнул зубами, ноги подпрыгнули, потянув мышцы живота. В то же мгновение комья глины, песок, ивовые ветви почти завалили его.
Он пошевелился, пытаясь освободиться. В голове шумело, к горлу подкатила тошнота. С трудом высвободил правую руку и нащупал бревно, упавшее поперёк ровика над головой.
«В иву угодило. Хорошо, что не правее... Иначе — прямо в штабель со снарядами... От меня бы ничего и не осталось, — думал он, цепляясь за толстый ствол рукой и подтягивая под него тело. — Сослужила ты, ивушка, мне добрую службу. Сама погибла, а меня прикрыла. Кажется, руки и ноги целые... Только землицей трохи привалило... Сейчас выберусь... Орудие бы уцелело, — нащупал за пазухой прицел, — целый, родной... Мне без тебя никак нельзя. Если нет прицела — считай, что орудие потерял, — выбрался из-под завала и глянул на расчёт.
В ушах звенело, и движения были какими-то плавающими, неестественными. — Оглушило трохи... Это пройдёт. Главное — ранения нет... Но что с орудием?» — вглядывался он в огромную копну ветвей на его месте.
Плохо соображая, с шумом в ушах, долго глядел туда, где стояли две огромные развесистые ивы. Понял, что одна из них упала на него, а другая — на орудие. Попытался освободиться от звона. Потряс головой, словно выливая воду из уха. От этой попытки поплыла земля под ногами, и он сел, свесив ноги в ровик. Огляделся. Неподалёку от него зашевелилась земля, и из-под неё... выбрался, отплёвываясь, Доронин.
— Ты живой? — окликнул его Кутырёв и не расслышал своего голоса. В ушах всё ещё звенело, и он сделал несколько глотательных движений, пытаясь протолкнуть в себя удушливый тошнотворный комок. В правом ухе что-то щёлкнуло, и ему стало легче. «Отлегло...» — думал он, наблюдая, как Доронин тоже крутит головой. Прислушался, глядя в небо.
Самолётов не было, и на берегу Дона восстановилась тишина. Она была какой-то неестественной и волнующей. Кутырёв знал, что это минуты затишья перед боем. Он оглянулся назад, где Дон плавно нёс воды. «Отступать некуда. Или мы отобьём атаку, или это будет последний наш бой. Надо продержаться до ночи...»
Теперь его взор был обращён туда, откуда ожидалась атака противника. Он вглядывался в пересечённую оврагом местность, поросшую редкими кустами шиповника и боярышника. На горизонте, за этими кустами, в небо поднимались столбы дыма над горящей станицей.
«Оставили... — с горечью подумал Кутырёв, — неужели отбросят нас за Дон? Сколько ж можно отступать?.. А подкрепления нет и нет...»
— К орудиям! К бою! — услышал он голос лейтенанта Игнатова.
На расчётах засуетились солдаты, подтаскивая ближе ящики со снарядами. Кутырёв отметил, что справа и слева от него расчёты ожили. «Стало быть, живы, — думал он. — Сейчас мы вам покажем...» — поглядывал на танки, показавшиеся на горизонте, спешно освобождая орудие от упавшей ивы и устанавливая на место панораму.
Танки шли медленно, двумя потоками обтекая овраг, и казались не более спичечного коробка. Кутырёв насчитал одиннадцать машин и разглядел за ними фигурки пехоты.
«Как саранча ползут... Многовато их...» — он зачем-то потрогал погнутый ивой щиток. Ещё раз окинул взглядом танки и приник к прицелу.
— Заряжай бронебойным! — услышал звонкий голос молодого, как и он сам, лейтенанта и оглянулся на перемазанного красной глиной Доронина, ставшего от этого ещё рыжее, чем был на самом деле.
— Ты, никак, подкраситься успел, пока мы тут в самолётики играли? — пошутил над другом.
— А ты думаешь — красивее меня? Какие псы тебя драли? — кивнул Доронин на разодранную штанину Кутырёва.
— Это меня, брат, из объятий ива выпускать не хотела. А псы... Вон они! И каждый жаждет крови. Целая свора. Заряжай, Сашок! Теперь наш черёд...
Гул танков нарастал. Они уже не казались маленькими, за ними хорошо просматривалась бегущая пехота неприятеля.
Кутырёв ощутил легкую внутреннюю дрожь. Он хорошо знал эти тягучие и напряжённые минуты перед боем. Теперь главное — не дрогнуть, не дать обнаружить себя раньше времени. Держать, держать свои нервы, подпустить противника как можно ближе и бить наверняка.
Правее орудия пули скосили верхушки ивняка, брызнули мелкими фонтанчиками по песку.
«Рано... рано... ещё чуток...» — думал Кутырёв, чувствуя, как всё больше в нём сжимается какая-то пружина, и от этого сжатия мелкая нервная дрожь пробегает по напряжённым мышцам. Ещё немного, и пружина сожмётся до упора...
«Молодец лейтенант, не даёт преждевременной команды, — думал Кутырёв. — Крепкие у парня нервы. Бьют нас, сволочи, но и учат. Ну, давай... подходи ближе, сука...» — глядел он на надвигающийся танк.
— Слышишь, Сашок? Если сейчас лейтенант даст команду, ты повремени чуток... Видишь, на нас ползёт. Сейчас он в низинке, его не возьмёшь. А вот только он нос поднимет на том бугорке, мы ему брюхо и прогладим, — не отрываясь от прицела, говорил он Доронину, чувствуя, что его внутреннее напряжение достигло критической точки. — Повремени, Сашок... Я сам скомандую...
— По танкам... бронебойным... огонь! — надрывно отдал команду лейтенант, и в тот же миг батарея ожила. Грохнули первые залпы, застрочили автоматы.
— Приготовься, Сашок... Давай! — выдохнул Кутырёв, и ему показалось, что это не орудие, а его, та самая, внутренняя, пружина с бешеной силой вытолкнула снаряд под брюхо танка.
Танк остановился, словно споткнулся, и тотчас его обволок густой сизый дым, синеватые язычки пламени стали лизать бока. Из открытого люка выскочил солдат, но его настигла пуля, и он скатился под гусеницы.
«Началось...» — мелькнуло в голове Кутырёва, но размышлять было не время. Теперь он работал словно запущенный механизм. Движения были быстрыми и точными, а в голове — только в одном направлении работали мысли: «Цель... Очередная цель... Где цель...»
Казалось, что он не слышал ни разрывов на батарее, ни ответных выстрелов, ни рёва надвигающихся танков. Приник к панораме, и перекрестье прицела слилось с его зрачком. Клубы чёрного дыма застили поле боя, и он неосознанно махнул рукой, пытаясь отогнать эти ядовито-сизые завихрения, словно они были тут, перед глазами.
Сразу два снаряда разорвались перед орудием, накрыв расчёт осколками и выброшенной землёй. Кутырёв на короткий миг оторвался от панорамы, увидел, как снесло край бруствера, как повело щит от ударивших в него осколков. Снова приник к прицелу:
— Давай, Сашок! Заряжай!
Но Доронин не появлялся. Кутырёв оглянулся. Стоя на коленях, Доронин склонился над раненым, пытаясь перевязать его грудь.
— Доронин! Сашка! Заряжай! Танк! Заряжай! — что было сил, багровея от натуги, закричал Кутырёв, приникая к панораме.
Прячась за дымом горящего танка, выползал второй, и Кутырёв увидел, как движется ствол его башни в направлении их расчёта.
Доронин поднял голову, закончив перевязку, и тут же метнулся со снарядом к орудию. Привычным движением толкнул его в казённик.
— Огонь! Доронин, два снаряда... Огонь!
Танк крутнулся на месте, показав свастику на броне, и застыл, поворачивая башню, готовясь изрыгнуть снаряд на расчёт Кутырёва.
«Гусеницу подорвали...» — догадался Кутырёв:
— Доронин! По танку... Огонь!
Прямое попадание в ненавистную свастику охватило танк ярким пламенем.
— Так вашу мать!.. — сплюнул Доронин. Он потерял в суматохе каску, и его рыжие волосы были забиты песком и копотью. Перемазанные кровью руки толкали и толкали снаряды в казённик.
— Кого ранило? — глянул на него Кутырёв с лихорадочным блеском в глазах.
— Лободу с Акимцевым накрыло... Задорожный ранен... Лейтенанта не слышно... Что делается на флангах, не знаю... Но судя по взрывам, первый и третий расчёты живы...
— Гляди! Самоходка!
Под прикрытием дымовой завесы из редкого ивняка вынырнула самоходка и спряталась за броней догорающих танков.
— Отсюда нам её не достать... Сейчас начнёт бить по третьему расчёту... За дымом они её не видят...
Доронин метнулся к ящикам и вернулся с тремя противотанковыми гранатами. Одну молча протянул Кутырёву. Не отрывая взгляда от дымящихся танков, словно выверяя расстояние, сказал:
— Я пойду, Коля... А ты если что... следом...
— Ты, Сашок, ползком к тому кусту... — взглядом прокладывал путь своему другу Кутырёв. — Потом нырнёшь в ту воронку и... броском под ближний танк. Я прикрою...
Загнав снаряд в казённик и положив рядом автомат убитого Акимцева, Кутырёв зорко оглядывал поле боя. Справа и слева слышались выстрелы боевых расчётов и поднимались сизые клубы дыма от горящих танков.
«Хорошо горят... Но сколько их ещё осталось и где они? — думал Кутырёв, наблюдая, как Доронин нырнул в воронку и, немного выждав, метнулся под закопченный танк. — Только бы на автоматчиков не нарвался...»
В это время из-за танков грохнул выстрел. «Самоходка бьёт... Давай, Сашок, заткни ей пасть...» — нервно вцепился пальцами в щит орудия, пытаясь понять, что происходит там, за танками. Услышал взрыв гранаты, за ним второй, и с радостью увидел взметнувшийся над танком язык огня и облако дыма. «Горит, стерва... Но где же Доронин? Почему его так долго нет?..» Две-три минуты показались Кутырёву вечностью. Но вот из-за танка появился Доронин. Прижимаясь спиной к броне, встал во весь рост и несколько мгновений глядел вправо, потом влево.
«Чего он медлит?.. Чего ждет?..» — нервничал Кутырёв, примостившись с автоматом за щитом, готовый прикрыть друга.
Наконец Доронин пригнулся, готовясь к броску, и через секунду скрылся в воронке. Мелкими перебежками преодолел открытое расстояние и упал у ног Кутырёва, тяжело переводя дыхание:
— Справа два танка... Первый расчёт смяли... Ещё три на левом фланге развернулись. Отходят. Атака их захлебнулась... Пехоты не видать... Похоже, залегла или вообще отошла. Давай разворачивать, — налег он на станину орудия, — сейчас справа пожалуют...
Погружаясь ногами в песок, обливаясь потом, они с трудом развернули орудие, но выкатить его выше, чтобы был лучший обзор правого фланга, не смогли. От напряжения и усталости дрожали колени, пересохло в горле, глаза слезились от дыма и пыли.
Кутырёв вновь приник к панораме, пытаясь угадать место появления танка. Доронин метнулся к ящикам со снарядами, и в это время взрыв отбросил Кутырёва, ударив головой о станину. Перед глазами поплыли круги, зазвенело в ушах. Какое-то мгновение он лежал без движения, потом приподнял голову, сплюнул песок вместе с кровью и, почти ничего не понимая и не соображая, подполз к прицелу. Прямо на него, подминая под гусеницы кусты, взрывая песок, шёл танк...
— Доронин! Заряжай! Давай, Сашок! — оглянулся Кутырёв и увидел лежащего ничком друга у ящиков со снарядами, а рядом с ним стоял и во все глаза глядел на надвигающийся танк мальчишка-подросток.
На нём была большая, не по размеру, фуражка с красным околышем, из-под козырька которой падал на лоб русый чуб. Свободная холщовая рубаха подпоясана верёвкой, а штаны почти на четверть не доходили до щиколоток, и Кутырёв увидел, что старые ботинки надеты на босую ногу. В широко открытых глазах мальчишки застыл ужас.
Вмиг окинув казачонка взглядом, Кутырёв даже не удивился его появлению. Только одна мысль была в голове: «Снаряд! Снаряд!»
— Браток! Снаряд! Там, в ящике! — протянул к нему руку. — Снаряд! Говорю тебе... снаряд! — теперь уже хрипел он.
Мальчишка перевёл взгляд с танка на Кутырёва — и наконец схватил снаряд, неловко прижал к груди обеими руками, бросился к орудию.
Танк надвигался всей своей громадой, лязгая гусеницами, готовый подмять под себя молчавшее орудие.
Кутырёв нажал на спуск и в одно мгновение сбив мальчишку с ног, прикрыл своим телом.
Пришёл он в себя от резкой боли в правом плече. Земля под ним почему-то шевелилась.
Слабо застонал, чувствуя, что свинцовой тяжестью налито всё тело. Дышалось с трудом, а в закрытых глазах стоял образ казачонка. Открыл глаза. Прямо перед ним лежала казачья фуражка. Ветерок откуда-то наносил едкий дым, а фуражка словно плыла, покачивалась на песке.
«Похоже, сошёл с ума... А может я уже на том свете? — всё ещё не мог окончательно прийти в себя Кутырёв. Под ним опять слабо зашевелилась земля, вызвав новый приступ боли. — Мальчишка... Это же его я пытался закрыть собой...» — вспомнил Кутырёв и уперся левой рукой в песок, освобождая паренька, но снова потерял сознание.
...Тонкая струйка воды текла на его потрескавшиеся губы. Он открыл рот, сделал несколько глотков и приподнял тяжёлые веки. Теперь он полулежал, привалясь к станине орудия.
Правое его плечо было туго перебинтовано, рука покоилась на повязке. Мальчишка, стоя на коленях, пытался напоить его из каски.
— Пей, дяденька... пей... Ты же пить просил...
Кутырёв, поддерживая каску левой рукой, стал жадно пить, проливая воду себе на грудь.
— Оклемался... Пьёт... — к кому-то обернулся мальчишка.
— Он у нас живучий... Ещё повоюет... — послышался голос Доронина, и Кутырёв перестал пить, с удивлением и радостью повернул к нему голову:
— Это ты, Сашок? Живой!
— Живой... Об ящики меня взрывной волной... Очнулся, а над тобой Жорка ползает, не знает что делать... Крови ты потерял много...
— Жорка — говоришь?
— Мы уж познакомились... — поднялся с земли Доронин. — Стало быть, Георгий он.
Кутырёв, преодолевая головокружение, морщясь от боли, приподнялся, выглядывая из-за орудия. В пятидесяти метрах горел танк.
— Успел я его... Чадит как...
— Если б не успел, мы бы тут не сидели, а были вон в тех облаках, — кивнул Доронин на белоснежные пушистые облака, величаво плывущие над Доном.
— Это Жорка помог. Его нам сам Господь послал. Есть такой святой — Георгий Победоносец... Ты откуда, ангел-хранитель, взялся? — обернулся к мальчишке Кутырёв.
— Над Доном пришёл...
— Сам-то откуда?
— Местный я... Наш хутор в десяти километрах... Там теперь немцы.
— Значит казак? А зачем на позицию пришёл?
— Пришёл воевать... Братам подсобить...— присел на корточки парнишка, в смущении рисуя что-то на песке пальцем.
— Где же твои братья?
— Старшой, Иван, танкист, Степан теперь в Красной коннице, а я вот к вам пришёл...
— Значит вас трое?
— Нет. Младший, Колька, остался дома с матерью и тремя сёстрами.
— А отец где?
— Зараз не знаю... На фронте он... — соврал Жорка и сам удивился этому. «А вдруг батя и в самом деле воюет?» На душе стало спокойнее, как от решённого вопроса.
Солдаты, пользуясь короткой передышкой, стараясь заглушить боль израненных тел, отвлекаясь от тяжких мыслей, с интересом расспрашивали мальчишку.
— Сколько ж тебе лет?
Жорка ещё ниже опустил голову, но твёрдо произнёс:
— Семнадцать.
— Ну это ты, брат, загнул! — улыбнулся Кутырёв. — Парень ты крепкий, но до семнадцати ещё не дорос. Что ж ты меня дядькой называешь? Мне ведь только двадцать два. Какой же я тебе дядька! Это нас, брат, война старыми да страшными сделала и тебе годов поприбавила... Да ты не смущайся! В этом твоей вины нет... А братьям своим ты здорово помог — у фрицев одним танком меньше стало и наше орудие ты от гибели спас. Без тебя раздавил бы нас танк как мух...
— Цела родная... — погладил ствол пушки Доронин и устремил взор на небольшую высотку, чуть правее расчёта: нам бы укрепиться на ней... Хороша позиция... — вслух размышлял он.
— Лейтенанта не слышно... Сколько ж нас осталось? Сколько орудий уцелело? Неужели придётся отступать за Дон? Атаку мы отбили, но что они теперь придумают... Хороша высотка... Надо бы проскочить эту балку и занять её...
— Не... Тут не пройти... — вслушиваясь в слова солдата, откликнулся мальчишка.
— Это ж почему? — повернулся к нему Доронин.
— Байбачиная эта балка.
— Что?
— Ну, байбаки* там живут... Зверьки такие... В балке песок да глина, вот они её и облюбовали. Там сплошные норы. Для коня гиблое место, враз ноги сломает. И пушка там застрянет... Мы с братами много раз в этой балке бывали... — серьёзно говорил Жорка, но Доронин, слушая его казачий говор с мягкими окончаниями слов, не мог сдержать улыбки, тепло глядя на казачонка.
— Говоришь, что тут нам не пройти...
— Тут не пройти. Надо туда, — показал он рукой мимо высотки и повернул ладошку так, словно пытался её обогнуть, — с той стороны, балки нету, подъём не дюже крутой, каменный. Там даже трава не растёт... — охотно объяснял всегда молчаливый Жорка и сам не знал в тот момент, что именно с этой высотки начнётся его боевой путь и закончится у стен Рейхстага...
*Байбак - сурок.