Еще раз о Глене Гульде

               
               
   Досада… Ах, какая досада!  Подумать только,  судьба  однажды милостиво предоставляла мне потрясающий шанс  услышать и  увидеть гениального пианиста, но я, в полном своем неведении, должно быть прошла мимо, не сделав даже попытки воспользоваться  уникальной возможностью!  Этот упущенный шанс, который теперь  так горько терзает меня,  тогда был  невероятно близок к осуществлению – только руку протяни!  Потому,  что в мае 1957 года,  а именно тогда  проходили  в Москве гастроли  юного Глена Гульда,  я  была здесь же, совсем рядом, но даже не подозревала, какого масштаба  событие   происходит!  В то время я довольно  часто бывала в консерватории (увы, гораздо чаще,  чем теперь!), и, очень может быть, что именно в тот день я пробегала где-нибудь поблизости, скользнув рассеянным взглядом по афише, на которой крупными синими буквами были три  ничего не значившие тогда для меня слова: Глен Гульд (Канада). К сожалению, этого имени тогда не только я, но  почти никто не знал. И весь шквал восторгов, разразившийся  сразу после этих выступлений, и захлестнувший потом, подобно цунами,  весь  музыкальный мир, на тот момент коснулся только очень узкого круга музыкантов-профессионалов. До  рядовых любителей музыки, вроде меня,   донеслось потом только гулкое эхо прекрасной легенды. Но надо сказать, что тогда, к счастью, вслед за концертами Гульда в Москве были выпущены пластинки с записями  выступлений замечательного пианиста. И  вот теперь, из своего  немыслимого далека,  спустя более пятидесяти лет после  этих гастролей, и  почти тридцати лет  после его ухода из жизни, я с бесконечным сожалением говорю о том, что многое отдала бы за возможность  хотя бы  раз  увидеть этого человека!
 
    Человек  по имени Глен Гульд, представляет собой явление столь поразительное, что даже теперь,  по прошествии большого времени, его творчество и личность продолжают  волновать и привлекать к себе острейший интерес. И  интерес этот со временем  не только не угасает, но, наоборот, даже возрастает,  несмотря на то, что Гульд посвятил  собственно концертной деятельности всего  девять из пятидесяти лет своей не слишком долгой жизни. Затем он, внезапно отказавшись от дальнейших публичных выступлений, исчез с афиш на самом взлете своей  феноменально успешной карьеры концертирующего пианиста. Гульд  исчез,  навсегда скрывшись от взоров своих  зрителей, став  затворником  замкнутых  пространств  разных  звукозаписывающих  студий, а также  радиовещательных  и телевизионных  компаний  США  и  Канады.  Однако, несмотря на  свой отказ от публичной деятельности и  затворнический образ жизни, Гульд  не прерывал  чрезвычайно  интенсивного и разнообразного  творческого процесса. Просто теперь  инструментом  его общения со слушателями стали  радиомикрофон и телевизионная камера.

    Долгие годы оставалась загадкой, что в действительности стало причиной, побудившей Глена  отказаться   от  столь триумфально начатой музыкальной  карьеры, блистательной карьеры пианиста, вознесенного на вершину мировой славы, получившего самое громкое международное признание,  ставшего одним из величайших музыкантов в истории фортепьянного исполнительского искусства. Что в самом деле побудило его внезапно отказаться от  аплодисментов и громкой славы?  Все его доводы в пользу своего решения казались не слишком убедительными, и многие  даже подозревали пианиста в мистификации. Однако время показало, что его решение  было вполне  искренним и окончательным. В попытках разгадать эту тайну,  биографы  и  исследователи творчества Гульда обращаются  к особенностям его столь яркой, необычной,  и бесконечно обаятельной  личности.

    В наше время американские ученые-генетики все чаще говорят о появлении, так называемых,  детей «индиго». Детей, названных так за синий  биофизический цветовой индекс,  наблюдаемый у них в отличие от обычного, оранжево-красного. Речь идет о детях новой генерации, своим появлением как бы опередивших свое поколение, о детях обладающих необъяснимо  высоким интеллектом и  высокой степенью одаренности  в самых разных сферах, о детях обладающих загадочной способностью с легкостью  улавливать потоки информации, получаемые ими едва ли не из воздуха,  или из какого-то  иного информационного пространства.  Говорят, что эти дети,  обладают какими-то особыми каналами сознания, помогающими им необыкновенно интенсивно развиваться, следуя  своим, во многом неразгаданным  законам. Многие также говорят о детях «индиго»,  как  о  последующей  ступени эволюции, о  людях будущего.
    Что касается Глена Гульда, то если существуют в реальности такие дети, то он, наверное,  являлся  характерным представителем «индиго». Он изначально, с самого рождения отличался от других детей, он был  иным, он  пришел в этот мир   другим.  Прежде всего, Глена отличала необыкновенная, органически присущая именно ему наполненность музыкой. Его  можно  было бы уподобить  некоему музыкальному инструменту, в котором постоянно звучит музыка,  ставшая его страстью, его образом жизни, его сутью. Природа  щедро наградила Глена  такими столь необходимыми для музыканта качествами,  как абсолютным музыкальным слухом, способностью к глубочайшей музыкальной концентрации и феноменальной музыкальной памятью. Помимо всего этого, он был наделен чем-то еще, трудно объяснимым, возможно даже трансцедентальным. Впрочем, появление гениев всегда загадка.

    Личность Глена  формировалась в условиях весьма  благоприятных  для  его развития.  Будучи единственным ребенком,  вполне благополучной и достаточно обеспеченной семьи, он был щедро одарен родительской  заботой и любовью, и поэтому рос весьма избалованным, а порой даже капризным. Поскольку  Глен с  детства отличался слабым здоровьем, то его школьное и музыкальное образование, проходило преимущественно  в домашних условиях, с приглашенными преподавателями. Возможно,  все эти обстоятельства  и повлияли на то, что взаимоотношения  юного Глена со своими сверстниками складывались не лучшим образом. Как он сам, не без юмора, вспоминал о том  времени: «Школьный опыт оказался для меня крайне неудачным, потому что отношения с большинством учителей и со всеми моими товарищами по классу были у меня  из рук вон плохи. Вероятно то, что,  выходя из школы, я шел играть на фортепьяно,  а не в хоккей, породило во мне ощущение, что музыка – это что-то особенное, и что она дает мне право на одиночество. Я не умел давать сдачи, из-за этого мальчишки воспринимали меня как легкую мишень и нередко поколачивали. Но было бы преувеличением утверждать, что это случалось каждый день. Через день – пожалуй». 
     Самым верным  другом  его  школьных лет был замечательный домашний пес - шотландский сеттер по кличке Сэр Никлсон Гэрлохидский.  Таким же верным другом для Глена была  книжка -  он всегда очень много читал.
До одиннадцати лет учителем музыки Глена была его собственная мать – Флоранс Эмма Гульд, чутко следившая за музыкальным развитием  своего одаренного  сына. Затем,  после  поступления  в Королевскую консерваторию в  Торонто,  преподавателем Глена  становится профессор  Альберто Герреро. А в четырнадцать лет этот ребенок уже  заканчивает консерваторию.  Глен, что называется, быстро выскочил  из пеленок. Нетерпимый и категоричный, он, на протяжении всех лет своей учебы,  дерзко спорил с учителями, демонстрируя  совершенно независимый взгляд на вещи, отрицая все мыслимые авторитеты, и яростно сражаясь против всех утвердившихся стереотипов. Вооруженный поразительно широкими познаниями в области музыки, и непоколебимый в своей убежденности, юноша ни в грош не ставил любых оппонентов. Это был типичный «анфан терибль»! (Чем-то он мне очень напомнил  сэлинджеровского  Холдена).
   
    Глен отличался острым интеллектом, позволявшим ему погружаться в глубины музыки, аналитически исследуя структуру музыкальных произведений. И это делало его не только  исполнителем, но также и интереснейшим интерпретатором исполняемых  произведений, что позволяло также становиться  как бы соучастником творчества. С самого начала определились и  его совершенно неординарные музыкальные пристрастия:  К примеру, он терпеть не мог итальянскую оперу: «Верди для меня – это мука, а от Пуччини  - мороз по коже», говорил он. Также не слишком жаловал он  традиционную  репертуарную, широко исполняемую романтическую музыку Шопена, Листа, Шуберта. Он находил, что «музыка этой эпохи полна бессмысленной театральности, показных эффектов, отталкивающей светскости и гедонизма».
 
       Однако,  когда речь заходила о чисто пианистическом искусстве,  Гульд  признавал  вершиной этого  искусства именно Фридерика Шопена, хотя и не считал вообще достойным серьезного внимания  пианизм как таковой. Шопену он воздавал должное только как большому мастеру миниатюр, при этом отказывая  ему  в мастерстве создания крупных музыкальных форм. И, как ни странно, Гульд не слишком любил божественного Моцарта, возможно, за то, что, выражаясь современным сленгом,  тот «писал музыку для мобильников», то есть за видимую легкость ее восприятия. И при этом, возможно,  он  несколько преувеличивал значение Феликса Мендельсона.  При этом, нельзя не отметить, что иногда суждения Гульда о собственных музыкальных пристрастиях бывали спонтанными  и  даже несколько противоречивыми.

     С одной стороны, Глен был приверженцем барочной музыки (например, его безмерно восхищала музыка такого  композитора 16-го века, как известный английский «девственник»  Орландо Гиббонс), а, с другой стороны, он был почитателем  современной авангардной атональной музыки (Шенберг, Берг, Веберн). Глен даже сам  писал композиции в двенадцатитоновой  додекафонной  технике. С большим пиететом он относился к Вагнеру и, особенно, к Рихарду Штраусу. Можно не без удовольствия  отметить также, что Глен  высоко ценил русскую музыкальную культуру.  Его восхищал музыкальный гений М.П. Мусоргского (в чем он молчаливо отказывал П.И. Чайковскому), а также  талант композиции и фортепьянное искусство  А.Н..Скрябина. Но самым его любимым и наиболее часто исполняемым  композитором  оставался, конечно,  И.-С. Бах.   Любопытное наблюдение  высказано  одним из музыкальных критиков пианиста, который отмечал, что когда Гульд играет Шопена, то исчезает Шопен и остается  только Гульд, но если он исполняет Баха, то исчезает Гульд, и остается только Бах.

    К особенностям  игры  Гульда  относилась потрясающая чистота и точность его  звучания, а также новый подход  к полифонической фактуре произведения, каждый элемент которой выписан им с фантастической отчетливостью и наделен свободно дышащим ритмом.  Часто, погружаясь в музыку, Гульд  впадал в состояние экстаза. В такие моменты он весь приходил в движение. Он радостно отдавался этому своему состоянию,   погружаясь в звуковую стихию, подобно  птице  в  воздушный поток, и  казался неразделимо связанным с этой стихией.
Его манера игры, на взгляд многих, казалась не только необычной, но в чем-то даже непристойной, вызывала неприятие и сильное раздражение,  как  у  части публики, так и у музыкальных критиков. У  Гульда была, например, привычка  иногда снимать во время игры обувь. Многих раздражала также  его  ни на что не похожее положение за инструментом. Глен терпеть не мог традиционной банкетки с мягким сидением, устанавливаемой обычно перед роялем,  и неизменно предпочитал пользоваться  в концертной практике своим   знаменитым складным  деревянным стулом, очень старым и очень облезлым. Этот стул, вовсе лишенный  сидения, украшала только оставшаяся внутри деревянная рама, к тому же расположенная на двадцать сантиметров ниже обычной стандартной высоты. Стул устанавливался с большим наклоном назад, подобно Пизанской башне,  что достигалось благодаря винтовому увеличению  высоты его передних ножек.  По этой причине,  Глен  играл, что называется,  «носом», очень низко склоняясь над клавиатурой. Для того, чтобы еще больше приблизиться  к  клавиатуре  он дополнительно приподнимал  рояль,  устанавливая  его ножки на  деревянные подставки.  А если  дополнить все  эти причуды исполнительской манеры Гульда еще и  его привычкой довольно громко петь  во время игры,  а  иногда и  дирижировать  свободной рукой, то картина может показаться, действительно,  весьма экзотической. Но  ведь все  эти его экстатические состояния дарили миру несравненные музыкальные откровения!

     Конечно, необычная исполнительская манера Гульда  и,  главное,  органическая невозможность  для него  подчиняться  неким благопристойным, узаконенным  манерам,  давала повод для  непрестанных критических  нападок, в которых язвительно расценивали Гульда за роялем как комедианта, и требовали от молодого человека «следить за собой и прекратить кривляния»!  Гульд же с огорчением говорил, что его исполнительская манера является  органическим  продолжением его сущности, и до такой степени присуща ему, что, как только  он пытается  контролировать свое поведение, у него тут же  возникает ощущение  скованности, что, в свою очередь, приводит к  потере  музыкальной  концентрации.

     А однажды   эксцентричность  Гульда сделала  его  героем общественного скандала. В какой-то момент   в  Канаде проводилась кампания с опросом общественного мнения  по поводу выбора   выдающейся  личности, достойной украсить своим портретом  новую   денежную купюру Канады. Предложенная в этом качестве  кандидатура  Глена Гульда вызвала  бурное негодование определенной части общества: «Как можно! Он же эксцентрик!»  И вот, столь печальным образом  обыватели  Канады  отвергли своего   национального  гения, составлявшего  гордость  страны и ее  национальное  достояние!
Можно предположить, что эта критика со стороны прессы в какой-то степени тоже повлияла на  решение  Гульда уйти с концертного Олимпа. Взаимоотношения Гульда с его публикой  постепенно вошли в конфликт.

     Возможно, именно тогда Гульд выбирает одиночество, как образ жизни, а  затворничество, как единственный способ, позволивший ему заниматься музыкой, скрывшись  от любопытствующих  глаз. В этом своем отшельничестве Гульд  создает огромное число   непревзойденных  музыкальных записей, составивших золотой фонд музыкальной культуры. Кроме того, он пишет сценарии  своих радио- и телевизионных передач, в которых он является  ведущим. Его телевизионные программы предоставляли ему  широкое поле для творческих экспериментов. Гульдом была придумана, так называемая, «контрапунктическая» система вещания, касавшаяся построения литературных текстов в его авторских радио- и телевизионных программах, и использованная, в частности,  в  его широко известной  программе «Идея Севера».   

    Кроме того, Гульд не без основания считал себя литератором. Он много писал, и оставил после себя глубокие музыкальные исследования, массу статей и блестящих интервью. В одном из своих  многочисленных интервью Гульд говорил о том, что в музыке он  стремился быть как бы  человеком «эпохи Возрождения», способным осуществлять множество самых разных проектов. Его мечтой было когда-нибудь, лет в шестьдесят (увы, не дано судьбой!),  открыть собственный концертный зал, при условии, что слушателям в нем   было бы запрещено  реагировать на выступления артистов: ни аплодисментов, ни вызовов на «бис», ни свистков – ничего! Он действительно считал, что было бы хорошо совершенно отказаться от подобных вещей.

    Большое  внимание Глен уделял также экспериментальной работе со звуком. Для достижения нужного ему звучания он усовершенствовал клавиатуру собственного рояля, изменив  размер  верхнего ряда клавиш  и полностью  перебрав   механику инструмента. Интересный эксперимент был проделан им  с изменением звука рояля за счет отрыва его ножек от пола, как резонирующей поверхности, путем установки их на упругие подставки,  преобразовав тем самым  акустические характеристики инструмента. При этом  снизу рояля устанавливался микрофон. Работа Гульда в звукозаписывающей студии  по своей творческой одержимости была сродни лабораторным занятиям алхимика.
 
    Жизнь и творчество Глена Гульда, после смерти великого музыканта, вызвали к жизни целую плеяду «гульдинистов», и стали предметом пристального изучения    биографами. Таким исследователем  творчества Гульда стал его близкий друг, создатель ряда книг и фильмов о Гульде,  французский музыкант, писатель и кинематографист Бруно Монсенжон, глубоко понимавший и любивший этого необычного человека. Монсенжон считал, что «подвижническая цель, которой Гульд служил всю свою жизнь, превосходила  цели его земного существования. Гульд миссионерски служил чистоте и цельности музыки. Это было результатом особой организации его ума, свободно владевшего категориями времени и пространства». И  еще,  что  «существование Гульда было подчинено своим законам, отличным от законов нашего физического мира и относящимся к трансцендентальной области».






                ЕЩЕ  РАЗ  О  ГЛЕНЕ  ГУЛЬДЕ
               
Досада… Ах, какая досада!  Подумать только,  судьба  однажды милостиво предоставляла мне потрясающий шанс  услышать и  увидеть гениального пианиста, но я, в полном своем неведении, должно быть прошла мимо, не сделав даже попытки воспользоваться  уникальной возможностью!  Этот упущенный шанс, который теперь  так горько терзает меня,  тогда был  невероятно близок к осуществлению – только руку протяни!  Потому,  что в мае 1957 года,  а именно тогда  проходили  в Москве гастроли  юного Глена Гульда,  я  была здесь же, совсем рядом, но даже не подозревала, какого масштаба  событие   происходит!  В то время я довольно  часто бывала в консерватории (увы, гораздо чаще,  чем теперь!), и, очень может быть, что именно в тот день я пробегала где-нибудь поблизости, скользнув рассеянным взглядом по афише, на которой крупными синими буквами были три  ничего не значившие тогда для меня слова: Глен Гульд (Канада). К сожалению, этого имени тогда не только я, но  почти никто не знал. И весь шквал восторгов, разразившийся  сразу после этих выступлений, и захлестнувший потом, подобно цунами,  весь  музыкальный мир, на тот момент коснулся только очень узкого круга музыкантов-профессионалов. До  рядовых любителей музыки, вроде меня,   донеслось потом только гулкое эхо прекрасной легенды. Но надо сказать, что тогда, к счастью, вслед за концертами Гульда в Москве были выпущены пластинки с записями  выступлений замечательного пианиста. И  вот теперь, из своего  немыслимого далека,  спустя более пятидесяти лет после  этих гастролей, и  почти тридцати лет  после его ухода из жизни, я с бесконечным сожалением говорю о том, что многое отдала бы за возможность  хотя бы  раз  увидеть этого человека!
 
Человек  по имени Глен Гульд, представляет собой явление столь поразительное, что даже теперь,  по прошествии большого времени, его творчество и личность продолжают  волновать и привлекать к себе острейший интерес. И  интерес этот со временем  не только не угасает, но, наоборот, даже возрастает,  несмотря на то, что Гульд посвятил  собственно концертной деятельности всего  девять из пятидесяти лет своей не слишком долгой жизни. Затем он, внезапно отказавшись от дальнейших публичных выступлений, исчез с афиш на самом взлете своей  феноменально успешной карьеры концертирующего пианиста. Гульд  исчез,  навсегда скрывшись от взоров своих  зрителей, став  затворником  замкнутых  пространств  разных  звукозаписывающих  студий, а также  радиовещательных  и телевизионных  компаний  США  и  Канады.  Однако, несмотря на  свой отказ от публичной деятельности и  затворнический образ жизни, Гульд  не прерывал  чрезвычайно  интенсивного и разнообразного  творческого процесса. Просто теперь  инструментом  его общения со слушателями стали  радиомикрофон и телевизионная камера.
Долгие годы оставалась загадкой, что в действительности стало причиной, побудившей Глена  отказаться   от  столь триумфально начатой музыкальной  карьеры, блистательной карьеры пианиста, вознесенного на вершину мировой славы, получившего самое громкое международное признание,  ставшего одним из величайших музыкантов в истории фортепьянного исполнительского искусства. Что в самом деле побудило его внезапно отказаться от  аплодисментов и громкой славы?  Все его доводы в пользу своего решения казались не слишком убедительными, и многие  даже подозревали пианиста в мистификации. Однако время показало, что его решение  было вполне  искренним и окончательным. В попытках разгадать эту тайну,  биографы  и  исследователи творчества Гульда обращаются  к особенностям его столь яркой, необычной,  и бесконечно обаятельной  личности.

В наше время американские ученые-генетики все чаще говорят о появлении, так называемых,  детей «индиго». Детей, названных так за синий  биофизический цветовой индекс,  наблюдаемый у них в отличие от обычного, оранжево-красного. Речь идет о детях новой генерации, своим появлением как бы опередивших свое поколение, о детях обладающих необъяснимо  высоким интеллектом и  высокой степенью одаренности  в самых разных сферах, о детях обладающих загадочной способностью с легкостью  улавливать потоки информации, получаемые ими едва ли не из воздуха,  или из какого-то  иного информационного пространства.  Говорят, что эти дети,  обладают какими-то особыми каналами сознания, помогающими им необыкновенно интенсивно развиваться, следуя  своим, во многом неразгаданным  законам. Многие также говорят о детях «индиго»,  как  о  последующей  ступени эволюции, о  людях будущего.
Что касается Глена Гульда, то если существуют в реальности такие дети, то он, наверное,  являлся  характерным представителем «индиго». Он изначально, с самого рождения отличался от других детей, он был  иным, он  пришел в этот мир   другим.  Прежде всего, Глена отличала необыкновенная, органически присущая именно ему наполненность музыкой. Его  можно  было бы уподобить  некоему музыкальному инструменту, в котором постоянно звучит музыка,  ставшая его страстью, его образом жизни, его сутью. Природа  щедро наградила Глена  такими столь необходимыми для музыканта качествами,  как абсолютным музыкальным слухом, способностью к глубочайшей музыкальной концентрации и феноменальной музыкальной памятью. Помимо всего этого, он был наделен чем-то еще, трудно объяснимым, возможно даже трансцедентальным. Впрочем, появление гениев всегда загадка.

 Личность Глена  формировалась в условиях весьма  благоприятных  для  его развития.  Будучи единственным ребенком,  вполне благополучной и достаточно обеспеченной семьи, он был щедро одарен родительской  заботой и любовью, и поэтому рос весьма избалованным, а порой даже капризным. Поскольку  Глен с  детства отличался слабым здоровьем, то его школьное и музыкальное образование, проходило преимущественно  в домашних условиях, с приглашенными преподавателями. Возможно,  все эти обстоятельства  и повлияли на то, что взаимоотношения  юного Глена со своими сверстниками складывались не лучшим образом. Как он сам, не без юмора, вспоминал о том  времени: «Школьный опыт оказался для меня крайне неудачным, потому что отношения с большинством учителей и со всеми моими товарищами по классу были у меня  из рук вон плохи. Вероятно то, что,  выходя из школы, я шел играть на фортепьяно,  а не в хоккей, породило во мне ощущение, что музыка – это что-то особенное, и что она дает мне право на одиночество. Я не умел давать сдачи, из-за этого мальчишки воспринимали меня как легкую мишень и нередко поколачивали. Но было бы преувеличением утверждать, что это случалось каждый день. Через день – пожалуй».  Самым верным  другом  его  школьных лет был замечательный домашний пес - шотландский сеттер по кличке Сэр Никлсон Гэрлохидский.  Таким же верным другом для Глена была  книжка -  он всегда очень много читал.
До одиннадцати лет учителем музыки Глена была его собственная мать – Флоранс Эмма Гульд, чутко следившая за музыкальным развитием  своего одаренного  сына. Затем,  после  поступления  в Королевскую консерваторию в  Торонто,  преподавателем Глена  становится профессор  Альберто Герреро. А в четырнадцать лет этот ребенок уже  заканчивает консерваторию.  Глен, что называется, быстро выскочил  из пеленок. Нетерпимый и категоричный, он, на протяжении всех лет своей учебы,  дерзко спорил с учителями, демонстрируя  совершенно независимый взгляд на вещи, отрицая все мыслимые авторитеты, и яростно сражаясь против всех утвердившихся стереотипов. Вооруженный поразительно широкими познаниями в области музыки, и непоколебимый в своей убежденности, юноша ни в грош не ставил любых оппонентов. Это был типичный «анфан терибль»! (Чем-то он мне очень напомнил  сэлинджеровского  Холдена).   
   Глен отличался острым интеллектом, позволявшим ему погружаться в глубины музыки, аналитически исследуя структуру музыкальных произведений. И это делало его не только  исполнителем, но также и интереснейшим интерпретатором исполняемых  произведений, что позволяло также становиться  как бы соучастником творчества. С самого начала определились и  его совершенно неординарные музыкальные пристрастия:  К примеру, он терпеть не мог итальянскую оперу: «Верди для меня – это мука, а от Пуччини  - мороз по коже», говорил он. Также не слишком жаловал он  традиционную  репертуарную, широко исполняемую романтическую музыку Шопена, Листа, Шуберта. Он находил, что «музыка этой эпохи полна бессмысленной театральности, показных эффектов, отталкивающей светскости и гедонизма».  Однако,  когда речь заходила о чисто пианистическом искусстве,  Гульд  признавал  вершиной этого  искусства именно Фридерика Шопена, хотя и не считал вообще достойным серьезного внимания  пианизм как таковой. Шопену он воздавал должное только как большому мастеру миниатюр, при этом отказывая  ему  в мастерстве создания крупных музыкальных форм. И, как ни странно, Гульд не слишком любил божественного Моцарта, возможно, за то, что, выражаясь современным сленгом,  тот «писал музыку для мобильников», то есть за видимую легкость ее восприятия. И при этом, возможно,  он  несколько преувеличивал значение Феликса Мендельсона.  При этом, нельзя не отметить, что иногда суждения Гульда о собственных музыкальных пристрастиях бывали спонтанными  и  даже несколько противоречивыми.
С одной стороны, Глен был приверженцем барочной музыки (например, его безмерно восхищала музыка такого  композитора 16-го века, как известный английский «девственник»  Орландо Гиббонс), а, с другой стороны, он был почитателем  современной авангардной атональной музыки (Шенберг, Берг, Веберн). Глен даже сам  писал композиции в двенадцатитоновой  додекафонной  технике. С большим пиететом он относился к Вагнеру и, особенно, к Рихарду Штраусу. Можно не без удовольствия  отметить также, что Глен  высоко ценил русскую музыкальную культуру.  Его восхищал музыкальный гений М.П. Мусоргского (в чем он молчаливо отказывал П.И. Чайковскому), а также  талант композиции и фортепьянное искусство  А.Н..Скрябина. Но самым его любимым и наиболее часто исполняемым  композитором  оставался, конечно,  И.-С. Бах.   Любопытное наблюдение  высказано  одним из музыкальных критиков пианиста, который отмечал, что когда Гульд играет Шопена, то исчезает Шопен и остается  только Гульд, но если он исполняет Баха, то исчезает Гульд, и остается только Бах.

К особенностям  игры  Гульда  относилась потрясающая чистота и точность его  звучания, а также новый подход  к полифонической фактуре произведения, каждый элемент которой выписан им с фантастической отчетливостью и наделен свободно дышащим ритмом.  Часто, погружаясь в музыку, Гульд  впадал в состояние экстаза. В такие моменты он весь приходил в движение. Он радостно отдавался этому своему состоянию,   погружаясь в звуковую стихию, подобно  птице  в  воздушный поток, и  казался неразделимо связанным с этой стихией.
Его манера игры, на взгляд многих, казалась не только необычной, но в чем-то даже непристойной, вызывала неприятие и сильное раздражение,  как  у  части публики, так и у музыкальных критиков. У  Гульда была, например, привычка  иногда снимать во время игры обувь. Многих раздражала также  его  ни на что не похожее положение за инструментом. Глен терпеть не мог традиционной банкетки с мягким сидением, устанавливаемой обычно перед роялем,  и неизменно предпочитал пользоваться  в концертной практике своим   знаменитым складным  деревянным стулом, очень старым и очень облезлым. Этот стул, вовсе лишенный  сидения, украшала только оставшаяся внутри деревянная рама, к тому же расположенная на двадцать сантиметров ниже обычной стандартной высоты. Стул устанавливался с большим наклоном назад, подобно Пизанской башне,  что достигалось благодаря винтовому увеличению  высоты его передних ножек.  По этой причине,  Глен  играл, что называется,  «носом», очень низко склоняясь над клавиатурой. Для того, чтобы еще больше приблизиться  к  клавиатуре  он дополнительно приподнимал  рояль,  устанавливая  его ножки на  деревянные подставки.  А если  дополнить все  эти причуды исполнительской манеры Гульда еще и  его привычкой довольно громко петь  во время игры,  а  иногда и  дирижировать  свободной рукой, то картина может показаться, действительно,  весьма экзотической. Но  ведь все  эти его экстатические состояния дарили миру несравненные музыкальные откровения!
Конечно, необычная исполнительская манера Гульда  и,  главное,  органическая невозможность  для него  подчиняться  неким благопристойным, узаконенным  манерам,  давала повод для  непрестанных критических  нападок, в которых язвительно расценивали Гульда за роялем как комедианта, и требовали от молодого человека «следить за собой и прекратить кривляния»!  Гульд же с огорчением говорил, что его исполнительская манера является  органическим  продолжением его сущности, и до такой степени присуща ему, что, как только  он пытается  контролировать свое поведение, у него тут же  возникает ощущение  скованности, что, в свою очередь, приводит к  потере  музыкальной  концентрации.
                А однажды   эксцентричность  Гульда сделала  его  героем общественного скандала. В какой-то момент   в  Канаде проводилась кампания с опросом общественного мнения  по поводу выбора   выдающейся  личности, достойной украсить своим портретом  новую   денежную купюру Канады. Предложенная в этом качестве  кандидатура  Глена Гульда вызвала  бурное негодование определенной части общества: «Как можно! Он же эксцентрик!»  И вот, столь печальным образом  обыватели  Канады  отвергли своего   национального  гения, составлявшего  гордость  страны и ее  национальное  достояние!
Можно предположить, что эта критика со стороны прессы в какой-то степени тоже повлияла на  решение  Гульда уйти с концертного Олимпа. Взаимоотношения Гульда с его публикой  постепенно вошли в конфликт. Возможно, именно тогда Гульд выбирает одиночество, как образ жизни, а  затворничество, как единственный способ, позволивший ему заниматься музыкой, скрывшись  от любопытствующих  глаз. В этом своем отшельничестве Гульд  создает огромное число   непревзойденных  музыкальных записей, составивших золотой фонд музыкальной культуры. Кроме того, он пишет сценарии  своих радио- и телевизионных передач, в которых он является  ведущим. Его телевизионные программы предоставляли ему  широкое поле для творческих экспериментов. Гульдом была придумана, так называемая, «контрапунктическая» система вещания, касавшаяся построения литературных текстов в его авторских радио- и телевизионных программах, и использованная, в частности,  в  его широко известной  программе «Идея Севера».   

Кроме того, Гульд не без основания считал себя литератором. Он много писал, и оставил после себя глубокие музыкальные исследования, массу статей и блестящих интервью. В одном из своих  многочисленных интервью Гульд говорил о том, что в музыке он  стремился быть как бы  человеком «эпохи Возрождения», способным осуществлять множество самых разных проектов. Его мечтой было когда-нибудь, лет в шестьдесят (увы, не дано судьбой!),  открыть собственный концертный зал, при условии, что слушателям в нем   было бы запрещено  реагировать на выступления артистов: ни аплодисментов, ни вызовов на «бис», ни свистков – ничего! Он действительно считал, что было бы хорошо совершенно отказаться от подобных вещей.
Большое  внимание Глен уделял также экспериментальной работе со звуком. Для достижения нужного ему звучания он усовершенствовал клавиатуру собственного рояля, изменив  размер  верхнего ряда клавиш  и полностью  перебрав   механику инструмента. Интересный эксперимент был проделан им  с изменением звука рояля за счет отрыва его ножек от пола, как резонирующей поверхности, путем установки их на упругие подставки,  преобразовав тем самым  акустические характеристики инструмента. При этом  снизу рояля устанавливался микрофон. Работа Гульда в звукозаписывающей студии  по своей творческой одержимости была сродни лабораторным занятиям алхимика.
 
Жизнь и творчество Глена Гульда, после смерти великого музыканта, вызвали к жизни целую плеяду «гульдинистов», и стали предметом пристального изучения    биографами. Таким исследователем  творчества Гульда стал его близкий друг, создатель ряда книг и фильмов о Гульде,  французский музыкант, писатель и кинематографист Бруно Монсенжон, глубоко понимавший и любивший этого необычного человека. Монсенжон считал, что «подвижническая цель, которой Гульд служил всю свою жизнь, превосходила  цели его земного существования. Гульд миссионерски служил чистоте и цельности музыки. Это было результатом особой организации его ума, свободно владевшего категориями времени и пространства». И  еще,  что  «существование Гульда было подчинено своим законам, отличным от законов нашего физического мира и относящимся к трансцендентальной области».

                ЕЩЕ  РАЗ  О  ГЛЕНЕ  ГУЛЬДЕ
               
Досада… Ах, какая досада!  Подумать только,  судьба  однажды милостиво предоставляла мне потрясающий шанс  услышать и  увидеть гениального пианиста, но я, в полном своем неведении, должно быть прошла мимо, не сделав даже попытки воспользоваться  уникальной возможностью!  Этот упущенный шанс, который теперь  так горько терзает меня,  тогда был  невероятно близок к осуществлению – только руку протяни!  Потому,  что в мае 1957 года,  а именно тогда  проходили  в Москве гастроли  юного Глена Гульда,  я  была здесь же, совсем рядом, но даже не подозревала, какого масштаба  событие   происходит!  В то время я довольно  часто бывала в консерватории (увы, гораздо чаще,  чем теперь!), и, очень может быть, что именно в тот день я пробегала где-нибудь поблизости, скользнув рассеянным взглядом по афише, на которой крупными синими буквами были три  ничего не значившие тогда для меня слова: Глен Гульд (Канада). К сожалению, этого имени тогда не только я, но  почти никто не знал. И весь шквал восторгов, разразившийся  сразу после этих выступлений, и захлестнувший потом, подобно цунами,  весь  музыкальный мир, на тот момент коснулся только очень узкого круга музыкантов-профессионалов. До  рядовых любителей музыки, вроде меня,   донеслось потом только гулкое эхо прекрасной легенды. Но надо сказать, что тогда, к счастью, вслед за концертами Гульда в Москве были выпущены пластинки с записями  выступлений замечательного пианиста. И  вот теперь, из своего  немыслимого далека,  спустя более пятидесяти лет после  этих гастролей, и  почти тридцати лет  после его ухода из жизни, я с бесконечным сожалением говорю о том, что многое отдала бы за возможность  хотя бы  раз  увидеть этого человека!
 
Человек  по имени Глен Гульд, представляет собой явление столь поразительное, что даже теперь,  по прошествии большого времени, его творчество и личность продолжают  волновать и привлекать к себе острейший интерес. И  интерес этот со временем  не только не угасает, но, наоборот, даже возрастает,  несмотря на то, что Гульд посвятил  собственно концертной деятельности всего  девять из пятидесяти лет своей не слишком долгой жизни. Затем он, внезапно отказавшись от дальнейших публичных выступлений, исчез с афиш на самом взлете своей  феноменально успешной карьеры концертирующего пианиста. Гульд  исчез,  навсегда скрывшись от взоров своих  зрителей, став  затворником  замкнутых  пространств  разных  звукозаписывающих  студий, а также  радиовещательных  и телевизионных  компаний  США  и  Канады.  Однако, несмотря на  свой отказ от публичной деятельности и  затворнический образ жизни, Гульд  не прерывал  чрезвычайно  интенсивного и разнообразного  творческого процесса. Просто теперь  инструментом  его общения со слушателями стали  радиомикрофон и телевизионная камера.
Долгие годы оставалась загадкой, что в действительности стало причиной, побудившей Глена  отказаться   от  столь триумфально начатой музыкальной  карьеры, блистательной карьеры пианиста, вознесенного на вершину мировой славы, получившего самое громкое международное признание,  ставшего одним из величайших музыкантов в истории фортепьянного исполнительского искусства. Что в самом деле побудило его внезапно отказаться от  аплодисментов и громкой славы?  Все его доводы в пользу своего решения казались не слишком убедительными, и многие  даже подозревали пианиста в мистификации. Однако время показало, что его решение  было вполне  искренним и окончательным. В попытках разгадать эту тайну,  биографы  и  исследователи творчества Гульда обращаются  к особенностям его столь яркой, необычной,  и бесконечно обаятельной  личности.

В наше время американские ученые-генетики все чаще говорят о появлении, так называемых,  детей «индиго». Детей, названных так за синий  биофизический цветовой индекс,  наблюдаемый у них в отличие от обычного, оранжево-красного. Речь идет о детях новой генерации, своим появлением как бы опередивших свое поколение, о детях обладающих необъяснимо  высоким интеллектом и  высокой степенью одаренности  в самых разных сферах, о детях обладающих загадочной способностью с легкостью  улавливать потоки информации, получаемые ими едва ли не из воздуха,  или из какого-то  иного информационного пространства.  Говорят, что эти дети,  обладают какими-то особыми каналами сознания, помогающими им необыкновенно интенсивно развиваться, следуя  своим, во многом неразгаданным  законам. Многие также говорят о детях «индиго»,  как  о  последующей  ступени эволюции, о  людях будущего.
Что касается Глена Гульда, то если существуют в реальности такие дети, то он, наверное,  являлся  характерным представителем «индиго». Он изначально, с самого рождения отличался от других детей, он был  иным, он  пришел в этот мир   другим.  Прежде всего, Глена отличала необыкновенная, органически присущая именно ему наполненность музыкой. Его  можно  было бы уподобить  некоему музыкальному инструменту, в котором постоянно звучит музыка,  ставшая его страстью, его образом жизни, его сутью. Природа  щедро наградила Глена  такими столь необходимыми для музыканта качествами,  как абсолютным музыкальным слухом, способностью к глубочайшей музыкальной концентрации и феноменальной музыкальной памятью. Помимо всего этого, он был наделен чем-то еще, трудно объяснимым, возможно даже трансцедентальным. Впрочем, появление гениев всегда загадка.

 Личность Глена  формировалась в условиях весьма  благоприятных  для  его развития.  Будучи единственным ребенком,  вполне благополучной и достаточно обеспеченной семьи, он был щедро одарен родительской  заботой и любовью, и поэтому рос весьма избалованным, а порой даже капризным. Поскольку  Глен с  детства отличался слабым здоровьем, то его школьное и музыкальное образование, проходило преимущественно  в домашних условиях, с приглашенными преподавателями. Возможно,  все эти обстоятельства  и повлияли на то, что взаимоотношения  юного Глена со своими сверстниками складывались не лучшим образом. Как он сам, не без юмора, вспоминал о том  времени: «Школьный опыт оказался для меня крайне неудачным, потому что отношения с большинством учителей и со всеми моими товарищами по классу были у меня  из рук вон плохи. Вероятно то, что,  выходя из школы, я шел играть на фортепьяно,  а не в хоккей, породило во мне ощущение, что музыка – это что-то особенное, и что она дает мне право на одиночество. Я не умел давать сдачи, из-за этого мальчишки воспринимали меня как легкую мишень и нередко поколачивали. Но было бы преувеличением утверждать, что это случалось каждый день. Через день – пожалуй».  Самым верным  другом  его  школьных лет был замечательный домашний пес - шотландский сеттер по кличке Сэр Никлсон Гэрлохидский.  Таким же верным другом для Глена была  книжка -  он всегда очень много читал.
До одиннадцати лет учителем музыки Глена была его собственная мать – Флоранс Эмма Гульд, чутко следившая за музыкальным развитием  своего одаренного  сына. Затем,  после  поступления  в Королевскую консерваторию в  Торонто,  преподавателем Глена  становится профессор  Альберто Герреро. А в четырнадцать лет этот ребенок уже  заканчивает консерваторию.  Глен, что называется, быстро выскочил  из пеленок. Нетерпимый и категоричный, он, на протяжении всех лет своей учебы,  дерзко спорил с учителями, демонстрируя  совершенно независимый взгляд на вещи, отрицая все мыслимые авторитеты, и яростно сражаясь против всех утвердившихся стереотипов. Вооруженный поразительно широкими познаниями в области музыки, и непоколебимый в своей убежденности, юноша ни в грош не ставил любых оппонентов. Это был типичный «анфан терибль»! (Чем-то он мне очень напомнил  сэлинджеровского  Холдена).   
   Глен отличался острым интеллектом, позволявшим ему погружаться в глубины музыки, аналитически исследуя структуру музыкальных произведений. И это делало его не только  исполнителем, но также и интереснейшим интерпретатором исполняемых  произведений, что позволяло также становиться  как бы соучастником творчества. С самого начала определились и  его совершенно неординарные музыкальные пристрастия:  К примеру, он терпеть не мог итальянскую оперу: «Верди для меня – это мука, а от Пуччини  - мороз по коже», говорил он. Также не слишком жаловал он  традиционную  репертуарную, широко исполняемую романтическую музыку Шопена, Листа, Шуберта. Он находил, что «музыка этой эпохи полна бессмысленной театральности, показных эффектов, отталкивающей светскости и гедонизма».  Однако,  когда речь заходила о чисто пианистическом искусстве,  Гульд  признавал  вершиной этого  искусства именно Фридерика Шопена, хотя и не считал вообще достойным серьезного внимания  пианизм как таковой. Шопену он воздавал должное только как большому мастеру миниатюр, при этом отказывая  ему  в мастерстве создания крупных музыкальных форм. И, как ни странно, Гульд не слишком любил божественного Моцарта, возможно, за то, что, выражаясь современным сленгом,  тот «писал музыку для мобильников», то есть за видимую легкость ее восприятия. И при этом, возможно,  он  несколько преувеличивал значение Феликса Мендельсона.  При этом, нельзя не отметить, что иногда суждения Гульда о собственных музыкальных пристрастиях бывали спонтанными  и  даже несколько противоречивыми.
С одной стороны, Глен был приверженцем барочной музыки (например, его безмерно восхищала музыка такого  композитора 16-го века, как известный английский «девственник»  Орландо Гиббонс), а, с другой стороны, он был почитателем  современной авангардной атональной музыки (Шенберг, Берг, Веберн). Глен даже сам  писал композиции в двенадцатитоновой  додекафонной  технике. С большим пиететом он относился к Вагнеру и, особенно, к Рихарду Штраусу. Можно не без удовольствия  отметить также, что Глен  высоко ценил русскую музыкальную культуру.  Его восхищал музыкальный гений М.П. Мусоргского (в чем он молчаливо отказывал П.И. Чайковскому), а также  талант композиции и фортепьянное искусство  А.Н..Скрябина. Но самым его любимым и наиболее часто исполняемым  композитором  оставался, конечно,  И.-С. Бах.   Любопытное наблюдение  высказано  одним из музыкальных критиков пианиста, который отмечал, что когда Гульд играет Шопена, то исчезает Шопен и остается  только Гульд, но если он исполняет Баха, то исчезает Гульд, и остается только Бах.

К особенностям  игры  Гульда  относилась потрясающая чистота и точность его  звучания, а также новый подход  к полифонической фактуре произведения, каждый элемент которой выписан им с фантастической отчетливостью и наделен свободно дышащим ритмом.  Часто, погружаясь в музыку, Гульд  впадал в состояние экстаза. В такие моменты он весь приходил в движение. Он радостно отдавался этому своему состоянию,   погружаясь в звуковую стихию, подобно  птице  в  воздушный поток, и  казался неразделимо связанным с этой стихией.
Его манера игры, на взгляд многих, казалась не только необычной, но в чем-то даже непристойной, вызывала неприятие и сильное раздражение,  как  у  части публики, так и у музыкальных критиков. У  Гульда была, например, привычка  иногда снимать во время игры обувь. Многих раздражала также  его  ни на что не похожее положение за инструментом. Глен терпеть не мог традиционной банкетки с мягким сидением, устанавливаемой обычно перед роялем,  и неизменно предпочитал пользоваться  в концертной практике своим   знаменитым складным  деревянным стулом, очень старым и очень облезлым. Этот стул, вовсе лишенный  сидения, украшала только оставшаяся внутри деревянная рама, к тому же расположенная на двадцать сантиметров ниже обычной стандартной высоты. Стул устанавливался с большим наклоном назад, подобно Пизанской башне,  что достигалось благодаря винтовому увеличению  высоты его передних ножек.  По этой причине,  Глен  играл, что называется,  «носом», очень низко склоняясь над клавиатурой. Для того, чтобы еще больше приблизиться  к  клавиатуре  он дополнительно приподнимал  рояль,  устанавливая  его ножки на  деревянные подставки.  А если  дополнить все  эти причуды исполнительской манеры Гульда еще и  его привычкой довольно громко петь  во время игры,  а  иногда и  дирижировать  свободной рукой, то картина может показаться, действительно,  весьма экзотической. Но  ведь все  эти его экстатические состояния дарили миру несравненные музыкальные откровения!
Конечно, необычная исполнительская манера Гульда  и,  главное,  органическая невозможность  для него  подчиняться  неким благопристойным, узаконенным  манерам,  давала повод для  непрестанных критических  нападок, в которых язвительно расценивали Гульда за роялем как комедианта, и требовали от молодого человека «следить за собой и прекратить кривляния»!  Гульд же с огорчением говорил, что его исполнительская манера является  органическим  продолжением его сущности, и до такой степени присуща ему, что, как только  он пытается  контролировать свое поведение, у него тут же  возникает ощущение  скованности, что, в свою очередь, приводит к  потере  музыкальной  концентрации.
                А однажды   эксцентричность  Гульда сделала  его  героем общественного скандала. В какой-то момент   в  Канаде проводилась кампания с опросом общественного мнения  по поводу выбора   выдающейся  личности, достойной украсить своим портретом  новую   денежную купюру Канады. Предложенная в этом качестве  кандидатура  Глена Гульда вызвала  бурное негодование определенной части общества: «Как можно! Он же эксцентрик!»  И вот, столь печальным образом  обыватели  Канады  отвергли своего   национального  гения, составлявшего  гордость  страны и ее  национальное  достояние!
Можно предположить, что эта критика со стороны прессы в какой-то степени тоже повлияла на  решение  Гульда уйти с концертного Олимпа. Взаимоотношения Гульда с его публикой  постепенно вошли в конфликт. Возможно, именно тогда Гульд выбирает одиночество, как образ жизни, а  затворничество, как единственный способ, позволивший ему заниматься музыкой, скрывшись  от любопытствующих  глаз. В этом своем отшельничестве Гульд  создает огромное число   непревзойденных  музыкальных записей, составивших золотой фонд музыкальной культуры. Кроме того, он пишет сценарии  своих радио- и телевизионных передач, в которых он является  ведущим. Его телевизионные программы предоставляли ему  широкое поле для творческих экспериментов. Гульдом была придумана, так называемая, «контрапунктическая» система вещания, касавшаяся построения литературных текстов в его авторских радио- и телевизионных программах, и использованная, в частности,  в  его широко известной  программе «Идея Севера».   

Кроме того, Гульд не без основания считал себя литератором. Он много писал, и оставил после себя глубокие музыкальные исследования, массу статей и блестящих интервью. В одном из своих  многочисленных интервью Гульд говорил о том, что в музыке он  стремился быть как бы  человеком «эпохи Возрождения», способным осуществлять множество самых разных проектов. Его мечтой было когда-нибудь, лет в шестьдесят (увы, не дано судьбой!),  открыть собственный концертный зал, при условии, что слушателям в нем   было бы запрещено  реагировать на выступления артистов: ни аплодисментов, ни вызовов на «бис», ни свистков – ничего! Он действительно считал, что было бы хорошо совершенно отказаться от подобных вещей.
Большое  внимание Глен уделял также экспериментальной работе со звуком. Для достижения нужного ему звучания он усовершенствовал клавиатуру собственного рояля, изменив  размер  верхнего ряда клавиш  и полностью  перебрав   механику инструмента. Интересный эксперимент был проделан им  с изменением звука рояля за счет отрыва его ножек от пола, как резонирующей поверхности, путем установки их на упругие подставки,  преобразовав тем самым  акустические характеристики инструмента. При этом  снизу рояля устанавливался микрофон. Работа Гульда в звукозаписывающей студии  по своей творческой одержимости была сродни лабораторным занятиям алхимика.
 
Жизнь и творчество Глена Гульда, после смерти великого музыканта, вызвали к жизни целую плеяду «гульдинистов», и стали предметом пристального изучения    биографами. Таким исследователем  творчества Гульда стал его близкий друг, создатель ряда книг и фильмов о Гульде,  французский музыкант, писатель и кинематографист Бруно Монсенжон, глубоко понимавший и любивший этого необычного человека. Монсенжон считал, что «подвижническая цель, которой Гульд служил всю свою жизнь, превосходила  цели его земного существования. Гульд миссионерски служил чистоте и цельности музыки. Это было результатом особой организации его ума, свободно владевшего категориями времени и пространства». И  еще,  что  «существование Гульда было подчинено своим законам, отличным от законов нашего физического мира и относящимся к трансцендентальной области».

                ЕЩЕ  РАЗ  О  ГЛЕНЕ  ГУЛЬДЕ
               
Досада… Ах, какая досада!  Подумать только,  судьба  однажды милостиво предоставляла мне потрясающий шанс  услышать и  увидеть гениального пианиста, но я, в полном своем неведении, должно быть прошла мимо, не сделав даже попытки воспользоваться  уникальной возможностью!  Этот упущенный шанс, который теперь  так горько терзает меня,  тогда был  невероятно близок к осуществлению – только руку протяни!  Потому,  что в мае 1957 года,  а именно тогда  проходили  в Москве гастроли  юного Глена Гульда,  я  была здесь же, совсем рядом, но даже не подозревала, какого масштаба  событие   происходит!  В то время я довольно  часто бывала в консерватории (увы, гораздо чаще,  чем теперь!), и, очень может быть, что именно в тот день я пробегала где-нибудь поблизости, скользнув рассеянным взглядом по афише, на которой крупными синими буквами были три  ничего не значившие тогда для меня слова: Глен Гульд (Канада). К сожалению, этого имени тогда не только я, но  почти никто не знал. И весь шквал восторгов, разразившийся  сразу после этих выступлений, и захлестнувший потом, подобно цунами,  весь  музыкальный мир, на тот момент коснулся только очень узкого круга музыкантов-профессионалов. До  рядовых любителей музыки, вроде меня,   донеслось потом только гулкое эхо прекрасной легенды. Но надо сказать, что тогда, к счастью, вслед за концертами Гульда в Москве были выпущены пластинки с записями  выступлений замечательного пианиста. И  вот теперь, из своего  немыслимого далека,  спустя более пятидесяти лет после  этих гастролей, и  почти тридцати лет  после его ухода из жизни, я с бесконечным сожалением говорю о том, что многое отдала бы за возможность  хотя бы  раз  увидеть этого человека!
 
Человек  по имени Глен Гульд, представляет собой явление столь поразительное, что даже теперь,  по прошествии большого времени, его творчество и личность продолжают  волновать и привлекать к себе острейший интерес. И  интерес этот со временем  не только не угасает, но, наоборот, даже возрастает,  несмотря на то, что Гульд посвятил  собственно концертной деятельности всего  девять из пятидесяти лет своей не слишком долгой жизни. Затем он, внезапно отказавшись от дальнейших публичных выступлений, исчез с афиш на самом взлете своей  феноменально успешной карьеры концертирующего пианиста. Гульд  исчез,  навсегда скрывшись от взоров своих  зрителей, став  затворником  замкнутых  пространств  разных  звукозаписывающих  студий, а также  радиовещательных  и телевизионных  компаний  США  и  Канады.  Однако, несмотря на  свой отказ от публичной деятельности и  затворнический образ жизни, Гульд  не прерывал  чрезвычайно  интенсивного и разнообразного  творческого процесса. Просто теперь  инструментом  его общения со слушателями стали  радиомикрофон и телевизионная камера.
Долгие годы оставалась загадкой, что в действительности стало причиной, побудившей Глена  отказаться   от  столь триумфально начатой музыкальной  карьеры, блистательной карьеры пианиста, вознесенного на вершину мировой славы, получившего самое громкое международное признание,  ставшего одним из величайших музыкантов в истории фортепьянного исполнительского искусства. Что в самом деле побудило его внезапно отказаться от  аплодисментов и громкой славы?  Все его доводы в пользу своего решения казались не слишком убедительными, и многие  даже подозревали пианиста в мистификации. Однако время показало, что его решение  было вполне  искренним и окончательным. В попытках разгадать эту тайну,  биографы  и  исследователи творчества Гульда обращаются  к особенностям его столь яркой, необычной,  и бесконечно обаятельной  личности.

В наше время американские ученые-генетики все чаще говорят о появлении, так называемых,  детей «индиго». Детей, названных так за синий  биофизический цветовой индекс,  наблюдаемый у них в отличие от обычного, оранжево-красного. Речь идет о детях новой генерации, своим появлением как бы опередивших свое поколение, о детях обладающих необъяснимо  высоким интеллектом и  высокой степенью одаренности  в самых разных сферах, о детях обладающих загадочной способностью с легкостью  улавливать потоки информации, получаемые ими едва ли не из воздуха,  или из какого-то  иного информационного пространства.  Говорят, что эти дети,  обладают какими-то особыми каналами сознания, помогающими им необыкновенно интенсивно развиваться, следуя  своим, во многом неразгаданным  законам. Многие также говорят о детях «индиго»,  как  о  последующей  ступени эволюции, о  людях будущего.
Что касается Глена Гульда, то если существуют в реальности такие дети, то он, наверное,  являлся  характерным представителем «индиго». Он изначально, с самого рождения отличался от других детей, он был  иным, он  пришел в этот мир   другим.  Прежде всего, Глена отличала необыкновенная, органически присущая именно ему наполненность музыкой. Его  можно  было бы уподобить  некоему музыкальному инструменту, в котором постоянно звучит музыка,  ставшая его страстью, его образом жизни, его сутью. Природа  щедро наградила Глена  такими столь необходимыми для музыканта качествами,  как абсолютным музыкальным слухом, способностью к глубочайшей музыкальной концентрации и феноменальной музыкальной памятью. Помимо всего этого, он был наделен чем-то еще, трудно объяснимым, возможно даже трансцедентальным. Впрочем, появление гениев всегда загадка.

 Личность Глена  формировалась в условиях весьма  благоприятных  для  его развития.  Будучи единственным ребенком,  вполне благополучной и достаточно обеспеченной семьи, он был щедро одарен родительской  заботой и любовью, и поэтому рос весьма избалованным, а порой даже капризным. Поскольку  Глен с  детства отличался слабым здоровьем, то его школьное и музыкальное образование, проходило преимущественно  в домашних условиях, с приглашенными преподавателями. Возможно,  все эти обстоятельства  и повлияли на то, что взаимоотношения  юного Глена со своими сверстниками складывались не лучшим образом. Как он сам, не без юмора, вспоминал о том  времени: «Школьный опыт оказался для меня крайне неудачным, потому что отношения с большинством учителей и со всеми моими товарищами по классу были у меня  из рук вон плохи. Вероятно то, что,  выходя из школы, я шел играть на фортепьяно,  а не в хоккей, породило во мне ощущение, что музыка – это что-то особенное, и что она дает мне право на одиночество. Я не умел давать сдачи, из-за этого мальчишки воспринимали меня как легкую мишень и нередко поколачивали. Но было бы преувеличением утверждать, что это случалось каждый день. Через день – пожалуй».  Самым верным  другом  его  школьных лет был замечательный домашний пес - шотландский сеттер по кличке Сэр Никлсон Гэрлохидский.  Таким же верным другом для Глена была  книжка -  он всегда очень много читал.
До одиннадцати лет учителем музыки Глена была его собственная мать – Флоранс Эмма Гульд, чутко следившая за музыкальным развитием  своего одаренного  сына. Затем,  после  поступления  в Королевскую консерваторию в  Торонто,  преподавателем Глена  становится профессор  Альберто Герреро. А в четырнадцать лет этот ребенок уже  заканчивает консерваторию.  Глен, что называется, быстро выскочил  из пеленок. Нетерпимый и категоричный, он, на протяжении всех лет своей учебы,  дерзко спорил с учителями, демонстрируя  совершенно независимый взгляд на вещи, отрицая все мыслимые авторитеты, и яростно сражаясь против всех утвердившихся стереотипов. Вооруженный поразительно широкими познаниями в области музыки, и непоколебимый в своей убежденности, юноша ни в грош не ставил любых оппонентов. Это был типичный «анфан терибль»! (Чем-то он мне очень напомнил  сэлинджеровского  Холдена).   
   Глен отличался острым интеллектом, позволявшим ему погружаться в глубины музыки, аналитически исследуя структуру музыкальных произведений. И это делало его не только  исполнителем, но также и интереснейшим интерпретатором исполняемых  произведений, что позволяло также становиться  как бы соучастником творчества. С самого начала определились и  его совершенно неординарные музыкальные пристрастия:  К примеру, он терпеть не мог итальянскую оперу: «Верди для меня – это мука, а от Пуччини  - мороз по коже», говорил он. Также не слишком жаловал он  традиционную  репертуарную, широко исполняемую романтическую музыку Шопена, Листа, Шуберта. Он находил, что «музыка этой эпохи полна бессмысленной театральности, показных эффектов, отталкивающей светскости и гедонизма».  Однако,  когда речь заходила о чисто пианистическом искусстве,  Гульд  признавал  вершиной этого  искусства именно Фридерика Шопена, хотя и не считал вообще достойным серьезного внимания  пианизм как таковой. Шопену он воздавал должное только как большому мастеру миниатюр, при этом отказывая  ему  в мастерстве создания крупных музыкальных форм. И, как ни странно, Гульд не слишком любил божественного Моцарта, возможно, за то, что, выражаясь современным сленгом,  тот «писал музыку для мобильников», то есть за видимую легкость ее восприятия. И при этом, возможно,  он  несколько преувеличивал значение Феликса Мендельсона.  При этом, нельзя не отметить, что иногда суждения Гульда о собственных музыкальных пристрастиях бывали спонтанными  и  даже несколько противоречивыми.
С одной стороны, Глен был приверженцем барочной музыки (например, его безмерно восхищала музыка такого  композитора 16-го века, как известный английский «девственник»  Орландо Гиббонс), а, с другой стороны, он был почитателем  современной авангардной атональной музыки (Шенберг, Берг, Веберн). Глен даже сам  писал композиции в двенадцатитоновой  додекафонной  технике. С большим пиететом он относился к Вагнеру и, особенно, к Рихарду Штраусу. Можно не без удовольствия  отметить также, что Глен  высоко ценил русскую музыкальную культуру.  Его восхищал музыкальный гений М.П. Мусоргского (в чем он молчаливо отказывал П.И. Чайковскому), а также  талант композиции и фортепьянное искусство  А.Н..Скрябина. Но самым его любимым и наиболее часто исполняемым  композитором  оставался, конечно,  И.-С. Бах.   Любопытное наблюдение  высказано  одним из музыкальных критиков пианиста, который отмечал, что когда Гульд играет Шопена, то исчезает Шопен и остается  только Гульд, но если он исполняет Баха, то исчезает Гульд, и остается только Бах.

К особенностям  игры  Гульда  относилась потрясающая чистота и точность его  звучания, а также новый подход  к полифонической фактуре произведения, каждый элемент которой выписан им с фантастической отчетливостью и наделен свободно дышащим ритмом.  Часто, погружаясь в музыку, Гульд  впадал в состояние экстаза. В такие моменты он весь приходил в движение. Он радостно отдавался этому своему состоянию,   погружаясь в звуковую стихию, подобно  птице  в  воздушный поток, и  казался неразделимо связанным с этой стихией.
Его манера игры, на взгляд многих, казалась не только необычной, но в чем-то даже непристойной, вызывала неприятие и сильное раздражение,  как  у  части публики, так и у музыкальных критиков. У  Гульда была, например, привычка  иногда снимать во время игры обувь. Многих раздражала также  его  ни на что не похожее положение за инструментом. Глен терпеть не мог традиционной банкетки с мягким сидением, устанавливаемой обычно перед роялем,  и неизменно предпочитал пользоваться  в концертной практике своим   знаменитым складным  деревянным стулом, очень старым и очень облезлым. Этот стул, вовсе лишенный  сидения, украшала только оставшаяся внутри деревянная рама, к тому же расположенная на двадцать сантиметров ниже обычной стандартной высоты. Стул устанавливался с большим наклоном назад, подобно Пизанской башне,  что достигалось благодаря винтовому увеличению  высоты его передних ножек.  По этой причине,  Глен  играл, что называется,  «носом», очень низко склоняясь над клавиатурой. Для того, чтобы еще больше приблизиться  к  клавиатуре  он дополнительно приподнимал  рояль,  устанавливая  его ножки на  деревянные подставки.  А если  дополнить все  эти причуды исполнительской манеры Гульда еще и  его привычкой довольно громко петь  во время игры,  а  иногда и  дирижировать  свободной рукой, то картина может показаться, действительно,  весьма экзотической. Но  ведь все  эти его экстатические состояния дарили миру несравненные музыкальные откровения!
Конечно, необычная исполнительская манера Гульда  и,  главное,  органическая невозможность  для него  подчиняться  неким благопристойным, узаконенным  манерам,  давала повод для  непрестанных критических  нападок, в которых язвительно расценивали Гульда за роялем как комедианта, и требовали от молодого человека «следить за собой и прекратить кривляния»!  Гульд же с огорчением говорил, что его исполнительская манера является  органическим  продолжением его сущности, и до такой степени присуща ему, что, как только  он пытается  контролировать свое поведение, у него тут же  возникает ощущение  скованности, что, в свою очередь, приводит к  потере  музыкальной  концентрации.
                А однажды   эксцентричность  Гульда сделала  его  героем общественного скандала. В какой-то момент   в  Канаде проводилась кампания с опросом общественного мнения  по поводу выбора   выдающейся  личности, достойной украсить своим портретом  новую   денежную купюру Канады. Предложенная в этом качестве  кандидатура  Глена Гульда вызвала  бурное негодование определенной части общества: «Как можно! Он же эксцентрик!»  И вот, столь печальным образом  обыватели  Канады  отвергли своего   национального  гения, составлявшего  гордость  страны и ее  национальное  достояние!
Можно предположить, что эта критика со стороны прессы в какой-то степени тоже повлияла на  решение  Гульда уйти с концертного Олимпа. Взаимоотношения Гульда с его публикой  постепенно вошли в конфликт. Возможно, именно тогда Гульд выбирает одиночество, как образ жизни, а  затворничество, как единственный способ, позволивший ему заниматься музыкой, скрывшись  от любопытствующих  глаз. В этом своем отшельничестве Гульд  создает огромное число   непревзойденных  музыкальных записей, составивших золотой фонд музыкальной культуры. Кроме того, он пишет сценарии  своих радио- и телевизионных передач, в которых он является  ведущим. Его телевизионные программы предоставляли ему  широкое поле для творческих экспериментов. Гульдом была придумана, так называемая, «контрапунктическая» система вещания, касавшаяся построения литературных текстов в его авторских радио- и телевизионных программах, и использованная, в частности,  в  его широко известной  программе «Идея Севера».   

Кроме того, Гульд не без основания считал себя литератором. Он много писал, и оставил после себя глубокие музыкальные исследования, массу статей и блестящих интервью. В одном из своих  многочисленных интервью Гульд говорил о том, что в музыке он  стремился быть как бы  человеком «эпохи Возрождения», способным осуществлять множество самых разных проектов. Его мечтой было когда-нибудь, лет в шестьдесят (увы, не дано судьбой!),  открыть собственный концертный зал, при условии, что слушателям в нем   было бы запрещено  реагировать на выступления артистов: ни аплодисментов, ни вызовов на «бис», ни свистков – ничего! Он действительно считал, что было бы хорошо совершенно отказаться от подобных вещей.
Большое  внимание Глен уделял также экспериментальной работе со звуком. Для достижения нужного ему звучания он усовершенствовал клавиатуру собственного рояля, изменив  размер  верхнего ряда клавиш  и полностью  перебрав   механику инструмента. Интересный эксперимент был проделан им  с изменением звука рояля за счет отрыва его ножек от пола, как резонирующей поверхности, путем установки их на упругие подставки,  преобразовав тем самым  акустические характеристики инструмента. При этом  снизу рояля устанавливался микрофон. Работа Гульда в звукозаписывающей студии  по своей творческой одержимости была сродни лабораторным занятиям алхимика.
 
Жизнь и творчество Глена Гульда, после смерти великого музыканта, вызвали к жизни целую плеяду «гульдинистов», и стали предметом пристального изучения    биографами. Таким исследователем  творчества Гульда стал его близкий друг, создатель ряда книг и фильмов о Гульде,  французский музыкант, писатель и кинематографист Бруно Монсенжон, глубоко понимавший и любивший этого необычного человека. Монсенжон считал, что «подвижническая цель, которой Гульд служил всю свою жизнь, превосходила  цели его земного существования. Гульд миссионерски служил чистоте и цельности музыки. Это было результатом особой организации его ума, свободно владевшего категориями времени и пространства». И  еще,  что  «существование Гульда было подчинено своим законам, отличным от законов нашего физического мира и относящимся к трансцендентальной области».

                ЕЩЕ  РАЗ  О  ГЛЕНЕ  ГУЛЬДЕ
               
Досада… Ах, какая досада!  Подумать только,  судьба  однажды милостиво предоставляла мне потрясающий шанс  услышать и  увидеть гениального пианиста, но я, в полном своем неведении, должно быть прошла мимо, не сделав даже попытки воспользоваться  уникальной возможностью!  Этот упущенный шанс, который теперь  так горько терзает меня,  тогда был  невероятно близок к осуществлению – только руку протяни!  Потому,  что в мае 1957 года,  а именно тогда  проходили  в Москве гастроли  юного Глена Гульда,  я  была здесь же, совсем рядом, но даже не подозревала, какого масштаба  событие   происходит!  В то время я довольно  часто бывала в консерватории (увы, гораздо чаще,  чем теперь!), и, очень может быть, что именно в тот день я пробегала где-нибудь поблизости, скользнув рассеянным взглядом по афише, на которой крупными синими буквами были три  ничего не значившие тогда для меня слова: Глен Гульд (Канада). К сожалению, этого имени тогда не только я, но  почти никто не знал. И весь шквал восторгов, разразившийся  сразу после этих выступлений, и захлестнувший потом, подобно цунами,  весь  музыкальный мир, на тот момент коснулся только очень узкого круга музыкантов-профессионалов. До  рядовых любителей музыки, вроде меня,   донеслось потом только гулкое эхо прекрасной легенды. Но надо сказать, что тогда, к счастью, вслед за концертами Гульда в Москве были выпущены пластинки с записями  выступлений замечательного пианиста. И  вот теперь, из своего  немыслимого далека,  спустя более пятидесяти лет после  этих гастролей, и  почти тридцати лет  после его ухода из жизни, я с бесконечным сожалением говорю о том, что многое отдала бы за возможность  хотя бы  раз  увидеть этого человека!
 
Человек  по имени Глен Гульд, представляет собой явление столь поразительное, что даже теперь,  по прошествии большого времени, его творчество и личность продолжают  волновать и привлекать к себе острейший интерес. И  интерес этот со временем  не только не угасает, но, наоборот, даже возрастает,  несмотря на то, что Гульд посвятил  собственно концертной деятельности всего  девять из пятидесяти лет своей не слишком долгой жизни. Затем он, внезапно отказавшись от дальнейших публичных выступлений, исчез с афиш на самом взлете своей  феноменально успешной карьеры концертирующего пианиста. Гульд  исчез,  навсегда скрывшись от взоров своих  зрителей, став  затворником  замкнутых  пространств  разных  звукозаписывающих  студий, а также  радиовещательных  и телевизионных  компаний  США  и  Канады.  Однако, несмотря на  свой отказ от публичной деятельности и  затворнический образ жизни, Гульд  не прерывал  чрезвычайно  интенсивного и разнообразного  творческого процесса. Просто теперь  инструментом  его общения со слушателями стали  радиомикрофон и телевизионная камера.
Долгие годы оставалась загадкой, что в действительности стало причиной, побудившей Глена  отказаться   от  столь триумфально начатой музыкальной  карьеры, блистательной карьеры пианиста, вознесенного на вершину мировой славы, получившего самое громкое международное признание,  ставшего одним из величайших музыкантов в истории фортепьянного исполнительского искусства. Что в самом деле побудило его внезапно отказаться от  аплодисментов и громкой славы?  Все его доводы в пользу своего решения казались не слишком убедительными, и многие  даже подозревали пианиста в мистификации. Однако время показало, что его решение  было вполне  искренним и окончательным. В попытках разгадать эту тайну,  биографы  и  исследователи творчества Гульда обращаются  к особенностям его столь яркой, необычной,  и бесконечно обаятельной  личности.

В наше время американские ученые-генетики все чаще говорят о появлении, так называемых,  детей «индиго». Детей, названных так за синий  биофизический цветовой индекс,  наблюдаемый у них в отличие от обычного, оранжево-красного. Речь идет о детях новой генерации, своим появлением как бы опередивших свое поколение, о детях обладающих необъяснимо  высоким интеллектом и  высокой степенью одаренности  в самых разных сферах, о детях обладающих загадочной способностью с легкостью  улавливать потоки информации, получаемые ими едва ли не из воздуха,  или из какого-то  иного информационного пространства.  Говорят, что эти дети,  обладают какими-то особыми каналами сознания, помогающими им необыкновенно интенсивно развиваться, следуя  своим, во многом неразгаданным  законам. Многие также говорят о детях «индиго»,  как  о  последующей  ступени эволюции, о  людях будущего.
Что касается Глена Гульда, то если существуют в реальности такие дети, то он, наверное,  являлся  характерным представителем «индиго». Он изначально, с самого рождения отличался от других детей, он был  иным, он  пришел в этот мир   другим.  Прежде всего, Глена отличала необыкновенная, органически присущая именно ему наполненность музыкой. Его  можно  было бы уподобить  некоему музыкальному инструменту, в котором постоянно звучит музыка,  ставшая его страстью, его образом жизни, его сутью. Природа  щедро наградила Глена  такими столь необходимыми для музыканта качествами,  как абсолютным музыкальным слухом, способностью к глубочайшей музыкальной концентрации и феноменальной музыкальной памятью. Помимо всего этого, он был наделен чем-то еще, трудно объяснимым, возможно даже трансцедентальным. Впрочем, появление гениев всегда загадка.

 Личность Глена  формировалась в условиях весьма  благоприятных  для  его развития.  Будучи единственным ребенком,  вполне благополучной и достаточно обеспеченной семьи, он был щедро одарен родительской  заботой и любовью, и поэтому рос весьма избалованным, а порой даже капризным. Поскольку  Глен с  детства отличался слабым здоровьем, то его школьное и музыкальное образование, проходило преимущественно  в домашних условиях, с приглашенными преподавателями. Возможно,  все эти обстоятельства  и повлияли на то, что взаимоотношения  юного Глена со своими сверстниками складывались не лучшим образом. Как он сам, не без юмора, вспоминал о том  времени: «Школьный опыт оказался для меня крайне неудачным, потому что отношения с большинством учителей и со всеми моими товарищами по классу были у меня  из рук вон плохи. Вероятно то, что,  выходя из школы, я шел играть на фортепьяно,  а не в хоккей, породило во мне ощущение, что музыка – это что-то особенное, и что она дает мне право на одиночество. Я не умел давать сдачи, из-за этого мальчишки воспринимали меня как легкую мишень и нередко поколачивали. Но было бы преувеличением утверждать, что это случалось каждый день. Через день – пожалуй».  Самым верным  другом  его  школьных лет был замечательный домашний пес - шотландский сеттер по кличке Сэр Никлсон Гэрлохидский.  Таким же верным другом для Глена была  книжка -  он всегда очень много читал.
До одиннадцати лет учителем музыки Глена была его собственная мать – Флоранс Эмма Гульд, чутко следившая за музыкальным развитием  своего одаренного  сына. Затем,  после  поступления  в Королевскую консерваторию в  Торонто,  преподавателем Глена  становится профессор  Альберто Герреро. А в четырнадцать лет этот ребенок уже  заканчивает консерваторию.  Глен, что называется, быстро выскочил  из пеленок. Нетерпимый и категоричный, он, на протяжении всех лет своей учебы,  дерзко спорил с учителями, демонстрируя  совершенно независимый взгляд на вещи, отрицая все мыслимые авторитеты, и яростно сражаясь против всех утвердившихся стереотипов. Вооруженный поразительно широкими познаниями в области музыки, и непоколебимый в своей убежденности, юноша ни в грош не ставил любых оппонентов. Это был типичный «анфан терибль»! (Чем-то он мне очень напомнил  сэлинджеровского  Холдена).   
   Глен отличался острым интеллектом, позволявшим ему погружаться в глубины музыки, аналитически исследуя структуру музыкальных произведений. И это делало его не только  исполнителем, но также и интереснейшим интерпретатором исполняемых  произведений, что позволяло также становиться  как бы соучастником творчества. С самого начала определились и  его совершенно неординарные музыкальные пристрастия:  К примеру, он терпеть не мог итальянскую оперу: «Верди для меня – это мука, а от Пуччини  - мороз по коже», говорил он. Также не слишком жаловал он  традиционную  репертуарную, широко исполняемую романтическую музыку Шопена, Листа, Шуберта. Он находил, что «музыка этой эпохи полна бессмысленной театральности, показных эффектов, отталкивающей светскости и гедонизма».  Однако,  когда речь заходила о чисто пианистическом искусстве,  Гульд  признавал  вершиной этого  искусства именно Фридерика Шопена, хотя и не считал вообще достойным серьезного внимания  пианизм как таковой. Шопену он воздавал должное только как большому мастеру миниатюр, при этом отказывая  ему  в мастерстве создания крупных музыкальных форм. И, как ни странно, Гульд не слишком любил божественного Моцарта, возможно, за то, что, выражаясь современным сленгом,  тот «писал музыку для мобильников», то есть за видимую легкость ее восприятия. И при этом, возможно,  он  несколько преувеличивал значение Феликса Мендельсона.  При этом, нельзя не отметить, что иногда суждения Гульда о собственных музыкальных пристрастиях бывали спонтанными  и  даже несколько противоречивыми.
С одной стороны, Глен был приверженцем барочной музыки (например, его безмерно восхищала музыка такого  композитора 16-го века, как известный английский «девственник»  Орландо Гиббонс), а, с другой стороны, он был почитателем  современной авангардной атональной музыки (Шенберг, Берг, Веберн). Глен даже сам  писал композиции в двенадцатитоновой  додекафонной  технике. С большим пиететом он относился к Вагнеру и, особенно, к Рихарду Штраусу. Можно не без удовольствия  отметить также, что Глен  высоко ценил русскую музыкальную культуру.  Его восхищал музыкальный гений М.П. Мусоргского (в чем он молчаливо отказывал П.И. Чайковскому), а также  талант композиции и фортепьянное искусство  А.Н..Скрябина. Но самым его любимым и наиболее часто исполняемым  композитором  оставался, конечно,  И.-С. Бах.   Любопытное наблюдение  высказано  одним из музыкальных критиков пианиста, который отмечал, что когда Гульд играет Шопена, то исчезает Шопен и остается  только Гульд, но если он исполняет Баха, то исчезает Гульд, и остается только Бах.

К особенностям  игры  Гульда  относилась потрясающая чистота и точность его  звучания, а также новый подход  к полифонической фактуре произведения, каждый элемент которой выписан им с фантастической отчетливостью и наделен свободно дышащим ритмом.  Часто, погружаясь в музыку, Гульд  впадал в состояние экстаза. В такие моменты он весь приходил в движение. Он радостно отдавался этому своему состоянию,   погружаясь в звуковую стихию, подобно  птице  в  воздушный поток, и  казался неразделимо связанным с этой стихией.
Его манера игры, на взгляд многих, казалась не только необычной, но в чем-то даже непристойной, вызывала неприятие и сильное раздражение,  как  у  части публики, так и у музыкальных критиков. У  Гульда была, например, привычка  иногда снимать во время игры обувь. Многих раздражала также  его  ни на что не похожее положение за инструментом. Глен терпеть не мог традиционной банкетки с мягким сидением, устанавливаемой обычно перед роялем,  и неизменно предпочитал пользоваться  в концертной практике своим   знаменитым складным  деревянным стулом, очень старым и очень облезлым. Этот стул, вовсе лишенный  сидения, украшала только оставшаяся внутри деревянная рама, к тому же расположенная на двадцать сантиметров ниже обычной стандартной высоты. Стул устанавливался с большим наклоном назад, подобно Пизанской башне,  что достигалось благодаря винтовому увеличению  высоты его передних ножек.  По этой причине,  Глен  играл, что называется,  «носом», очень низко склоняясь над клавиатурой. Для того, чтобы еще больше приблизиться  к  клавиатуре  он дополнительно приподнимал  рояль,  устанавливая  его ножки на  деревянные подставки.  А если  дополнить все  эти причуды исполнительской манеры Гульда еще и  его привычкой довольно громко петь  во время игры,  а  иногда и  дирижировать  свободной рукой, то картина может показаться, действительно,  весьма экзотической. Но  ведь все  эти его экстатические состояния дарили миру несравненные музыкальные откровения!
Конечно, необычная исполнительская манера Гульда  и,  главное,  органическая невозможность  для него  подчиняться  неким благопристойным, узаконенным  манерам,  давала повод для  непрестанных критических  нападок, в которых язвительно расценивали Гульда за роялем как комедианта, и требовали от молодого человека «следить за собой и прекратить кривляния»!  Гульд же с огорчением говорил, что его исполнительская манера является  органическим  продолжением его сущности, и до такой степени присуща ему, что, как только  он пытается  контролировать свое поведение, у него тут же  возникает ощущение  скованности, что, в свою очередь, приводит к  потере  музыкальной  концентрации.
                А однажды   эксцентричность  Гульда сделала  его  героем общественного скандала. В какой-то момент   в  Канаде проводилась кампания с опросом общественного мнения  по поводу выбора   выдающейся  личности, достойной украсить своим портретом  новую   денежную купюру Канады. Предложенная в этом качестве  кандидатура  Глена Гульда вызвала  бурное негодование определенной части общества: «Как можно! Он же эксцентрик!»  И вот, столь печальным образом  обыватели  Канады  отвергли своего   национального  гения, составлявшего  гордость  страны и ее  национальное  достояние!
Можно предположить, что эта критика со стороны прессы в какой-то степени тоже повлияла на  решение  Гульда уйти с концертного Олимпа. Взаимоотношения Гульда с его публикой  постепенно вошли в конфликт. Возможно, именно тогда Гульд выбирает одиночество, как образ жизни, а  затворничество, как единственный способ, позволивший ему заниматься музыкой, скрывшись  от любопытствующих  глаз. В этом своем отшельничестве Гульд  создает огромное число   непревзойденных  музыкальных записей, составивших золотой фонд музыкальной культуры. Кроме того, он пишет сценарии  своих радио- и телевизионных передач, в которых он является  ведущим. Его телевизионные программы предоставляли ему  широкое поле для творческих экспериментов. Гульдом была придумана, так называемая, «контрапунктическая» система вещания, касавшаяся построения литературных текстов в его авторских радио- и телевизионных программах, и использованная, в частности,  в  его широко известной  программе «Идея Севера».   

Кроме того, Гульд не без основания считал себя литератором. Он много писал, и оставил после себя глубокие музыкальные исследования, массу статей и блестящих интервью. В одном из своих  многочисленных интервью Гульд говорил о том, что в музыке он  стремился быть как бы  человеком «эпохи Возрождения», способным осуществлять множество самых разных проектов. Его мечтой было когда-нибудь, лет в шестьдесят (увы, не дано судьбой!),  открыть собственный концертный зал, при условии, что слушателям в нем   было бы запрещено  реагировать на выступления артистов: ни аплодисментов, ни вызовов на «бис», ни свистков – ничего! Он действительно считал, что было бы хорошо совершенно отказаться от подобных вещей.
Большое  внимание Глен уделял также экспериментальной работе со звуком. Для достижения нужного ему звучания он усовершенствовал клавиатуру собственного рояля, изменив  размер  верхнего ряда клавиш  и полностью  перебрав   механику инструмента. Интересный эксперимент был проделан им  с изменением звука рояля за счет отрыва его ножек от пола, как резонирующей поверхности, путем установки их на упругие подставки,  преобразовав тем самым  акустические характеристики инструмента. При этом  снизу рояля устанавливался микрофон. Работа Гульда в звукозаписывающей студии  по своей творческой одержимости была сродни лабораторным занятиям алхимика.
 
Жизнь и творчество Глена Гульда, после смерти великого музыканта, вызвали к жизни целую плеяду «гульдинистов», и стали предметом пристального изучения    биографами. Таким исследователем  творчества Гульда стал его близкий друг, создатель ряда книг и фильмов о Гульде,  французский музыкант, писатель и кинематографист Бруно Монсенжон, глубоко понимавший и любивший этого необычного человека. Монсенжон считал, что «подвижническая цель, которой Гульд служил всю свою жизнь, превосходила  цели его земного существования. Гульд миссионерски служил чистоте и цельности музыки. Это было результатом особой организации его ума, свободно владевшего категориями времени и пространства». И  еще,  что  «существование Гульда было подчинено своим законам, отличным от законов нашего физического мира и относящимся к трансцендентальной области».

                ЕЩЕ  РАЗ  О  ГЛЕНЕ  ГУЛЬДЕ
               
Досада… Ах, какая досада!  Подумать только,  судьба  однажды милостиво предоставляла мне потрясающий шанс  услышать и  увидеть гениального пианиста, но я, в полном своем неведении, должно быть прошла мимо, не сделав даже попытки воспользоваться  уникальной возможностью!  Этот упущенный шанс, который теперь  так горько терзает меня,  тогда был  невероятно близок к осуществлению – только руку протяни!  Потому,  что в мае 1957 года,  а именно тогда  проходили  в Москве гастроли  юного Глена Гульда,  я  была здесь же, совсем рядом, но даже не подозревала, какого масштаба  событие   происходит!  В то время я довольно  часто бывала в консерватории (увы, гораздо чаще,  чем теперь!), и, очень может быть, что именно в тот день я пробегала где-нибудь поблизости, скользнув рассеянным взглядом по афише, на которой крупными синими буквами были три  ничего не значившие тогда для меня слова: Глен Гульд (Канада). К сожалению, этого имени тогда не только я, но  почти никто не знал. И весь шквал восторгов, разразившийся  сразу после этих выступлений, и захлестнувший потом, подобно цунами,  весь  музыкальный мир, на тот момент коснулся только очень узкого круга музыкантов-профессионалов. До  рядовых любителей музыки, вроде меня,   донеслось потом только гулкое эхо прекрасной легенды. Но надо сказать, что тогда, к счастью, вслед за концертами Гульда в Москве были выпущены пластинки с записями  выступлений замечательного пианиста. И  вот теперь, из своего  немыслимого далека,  спустя более пятидесяти лет после  этих гастролей, и  почти тридцати лет  после его ухода из жизни, я с бесконечным сожалением говорю о том, что многое отдала бы за возможность  хотя бы  раз  увидеть этого человека!
 
Человек  по имени Глен Гульд, представляет собой явление столь поразительное, что даже теперь,  по прошествии большого времени, его творчество и личность продолжают  волновать и привлекать к себе острейший интерес. И  интерес этот со временем  не только не угасает, но, наоборот, даже возрастает,  несмотря на то, что Гульд посвятил  собственно концертной деятельности всего  девять из пятидесяти лет своей не слишком долгой жизни. Затем он, внезапно отказавшись от дальнейших публичных выступлений, исчез с афиш на самом взлете своей  феноменально успешной карьеры концертирующего пианиста. Гульд  исчез,  навсегда скрывшись от взоров своих  зрителей, став  затворником  замкнутых  пространств  разных  звукозаписывающих  студий, а также  радиовещательных  и телевизионных  компаний  США  и  Канады.  Однако, несмотря на  свой отказ от публичной деятельности и  затворнический образ жизни, Гульд  не прерывал  чрезвычайно  интенсивного и разнообразного  творческого процесса. Просто теперь  инструментом  его общения со слушателями стали  радиомикрофон и телевизионная камера.
Долгие годы оставалась загадкой, что в действительности стало причиной, побудившей Глена  отказаться   от  столь триумфально начатой музыкальной  карьеры, блистательной карьеры пианиста, вознесенного на вершину мировой славы, получившего самое громкое международное признание,  ставшего одним из величайших музыкантов в истории фортепьянного исполнительского искусства. Что в самом деле побудило его внезапно отказаться от  аплодисментов и громкой славы?  Все его доводы в пользу своего решения казались не слишком убедительными, и многие  даже подозревали пианиста в мистификации. Однако время показало, что его решение  было вполне  искренним и окончательным. В попытках разгадать эту тайну,  биографы  и  исследователи творчества Гульда обращаются  к особенностям его столь яркой, необычной,  и бесконечно обаятельной  личности.

В наше время американские ученые-генетики все чаще говорят о появлении, так называемых,  детей «индиго». Детей, названных так за синий  биофизический цветовой индекс,  наблюдаемый у них в отличие от обычного, оранжево-красного. Речь идет о детях новой генерации, своим появлением как бы опередивших свое поколение, о детях обладающих необъяснимо  высоким интеллектом и  высокой степенью одаренности  в самых разных сферах, о детях обладающих загадочной способностью с легкостью  улавливать потоки информации, получаемые ими едва ли не из воздуха,  или из какого-то  иного информационного пространства.  Говорят, что эти дети,  обладают какими-то особыми каналами сознания, помогающими им необыкновенно интенсивно развиваться, следуя  своим, во многом неразгаданным  законам. Многие также говорят о детях «индиго»,  как  о  последующей  ступени эволюции, о  людях будущего.
Что касается Глена Гульда, то если существуют в реальности такие дети, то он, наверное,  являлся  характерным представителем «индиго». Он изначально, с самого рождения отличался от других детей, он был  иным, он  пришел в этот мир   другим.  Прежде всего, Глена отличала необыкновенная, органически присущая именно ему наполненность музыкой. Его  можно  было бы уподобить  некоему музыкальному инструменту, в котором постоянно звучит музыка,  ставшая его страстью, его образом жизни, его сутью. Природа  щедро наградила Глена  такими столь необходимыми для музыканта качествами,  как абсолютным музыкальным слухом, способностью к глубочайшей музыкальной концентрации и феноменальной музыкальной памятью. Помимо всего этого, он был наделен чем-то еще, трудно объяснимым, возможно даже трансцедентальным. Впрочем, появление гениев всегда загадка.

 Личность Глена  формировалась в условиях весьма  благоприятных  для  его развития.  Будучи единственным ребенком,  вполне благополучной и достаточно обеспеченной семьи, он был щедро одарен родительской  заботой и любовью, и поэтому рос весьма избалованным, а порой даже капризным. Поскольку  Глен с  детства отличался слабым здоровьем, то его школьное и музыкальное образование, проходило преимущественно  в домашних условиях, с приглашенными преподавателями. Возможно,  все эти обстоятельства  и повлияли на то, что взаимоотношения  юного Глена со своими сверстниками складывались не лучшим образом. Как он сам, не без юмора, вспоминал о том  времени: «Школьный опыт оказался для меня крайне неудачным, потому что отношения с большинством учителей и со всеми моими товарищами по классу были у меня  из рук вон плохи. Вероятно то, что,  выходя из школы, я шел играть на фортепьяно,  а не в хоккей, породило во мне ощущение, что музыка – это что-то особенное, и что она дает мне право на одиночество. Я не умел давать сдачи, из-за этого мальчишки воспринимали меня как легкую мишень и нередко поколачивали. Но было бы преувеличением утверждать, что это случалось каждый день. Через день – пожалуй».  Самым верным  другом  его  школьных лет был замечательный домашний пес - шотландский сеттер по кличке Сэр Никлсон Гэрлохидский.  Таким же верным другом для Глена была  книжка -  он всегда очень много читал.
До одиннадцати лет учителем музыки Глена была его собственная мать – Флоранс Эмма Гульд, чутко следившая за музыкальным развитием  своего одаренного  сына. Затем,  после  поступления  в Королевскую консерваторию в  Торонто,  преподавателем Глена  становится профессор  Альберто Герреро. А в четырнадцать лет этот ребенок уже  заканчивает консерваторию.  Глен, что называется, быстро выскочил  из пеленок. Нетерпимый и категоричный, он, на протяжении всех лет своей учебы,  дерзко спорил с учителями, демонстрируя  совершенно независимый взгляд на вещи, отрицая все мыслимые авторитеты, и яростно сражаясь против всех утвердившихся стереотипов. Вооруженный поразительно широкими познаниями в области музыки, и непоколебимый в своей убежденности, юноша ни в грош не ставил любых оппонентов. Это был типичный «анфан терибль»! (Чем-то он мне очень напомнил  сэлинджеровского  Холдена).   
   Глен отличался острым интеллектом, позволявшим ему погружаться в глубины музыки, аналитически исследуя структуру музыкальных произведений. И это делало его не только  исполнителем, но также и интереснейшим интерпретатором исполняемых  произведений, что позволяло также становиться  как бы соучастником творчества. С самого начала определились и  его совершенно неординарные музыкальные пристрастия:  К примеру, он терпеть не мог итальянскую оперу: «Верди для меня – это мука, а от Пуччини  - мороз по коже», говорил он. Также не слишком жаловал он  традиционную  репертуарную, широко исполняемую романтическую музыку Шопена, Листа, Шуберта. Он находил, что «музыка этой эпохи полна бессмысленной театральности, показных эффектов, отталкивающей светскости и гедонизма».  Однако,  когда речь заходила о чисто пианистическом искусстве,  Гульд  признавал  вершиной этого  искусства именно Фридерика Шопена, хотя и не считал вообще достойным серьезного внимания  пианизм как таковой. Шопену он воздавал должное только как большому мастеру миниатюр, при этом отказывая  ему  в мастерстве создания крупных музыкальных форм. И, как ни странно, Гульд не слишком любил божественного Моцарта, возможно, за то, что, выражаясь современным сленгом,  тот «писал музыку для мобильников», то есть за видимую легкость ее восприятия. И при этом, возможно,  он  несколько преувеличивал значение Феликса Мендельсона.  При этом, нельзя не отметить, что иногда суждения Гульда о собственных музыкальных пристрастиях бывали спонтанными  и  даже несколько противоречивыми.
С одной стороны, Глен был приверженцем барочной музыки (например, его безмерно восхищала музыка такого  композитора 16-го века, как известный английский «девственник»  Орландо Гиббонс), а, с другой стороны, он был почитателем  современной авангардной атональной музыки (Шенберг, Берг, Веберн). Глен даже сам  писал композиции в двенадцатитоновой  додекафонной  технике. С большим пиететом он относился к Вагнеру и, особенно, к Рихарду Штраусу. Можно не без удовольствия  отметить также, что Глен  высоко ценил русскую музыкальную культуру.  Его восхищал музыкальный гений М.П. Мусоргского (в чем он молчаливо отказывал П.И. Чайковскому), а также  талант композиции и фортепьянное искусство  А.Н..Скрябина. Но самым его любимым и наиболее часто исполняемым  композитором  оставался, конечно,  И.-С. Бах.   Любопытное наблюдение  высказано  одним из музыкальных критиков пианиста, который отмечал, что когда Гульд играет Шопена, то исчезает Шопен и остается  только Гульд, но если он исполняет Баха, то исчезает Гульд, и остается только Бах.

К особенностям  игры  Гульда  относилась потрясающая чистота и точность его  звучания, а также новый подход  к полифонической фактуре произведения, каждый элемент которой выписан им с фантастической отчетливостью и наделен свободно дышащим ритмом.  Часто, погружаясь в музыку, Гульд  впадал в состояние экстаза. В такие моменты он весь приходил в движение. Он радостно отдавался этому своему состоянию,   погружаясь в звуковую стихию, подобно  птице  в  воздушный поток, и  казался неразделимо связанным с этой стихией.
Его манера игры, на взгляд многих, казалась не только необычной, но в чем-то даже непристойной, вызывала неприятие и сильное раздражение,  как  у  части публики, так и у музыкальных критиков. У  Гульда была, например, привычка  иногда снимать во время игры обувь. Многих раздражала также  его  ни на что не похожее положение за инструментом. Глен терпеть не мог традиционной банкетки с мягким сидением, устанавливаемой обычно перед роялем,  и неизменно предпочитал пользоваться  в концертной практике своим   знаменитым складным  деревянным стулом, очень старым и очень облезлым. Этот стул, вовсе лишенный  сидения, украшала только оставшаяся внутри деревянная рама, к тому же расположенная на двадцать сантиметров ниже обычной стандартной высоты. Стул устанавливался с большим наклоном назад, подобно Пизанской башне,  что достигалось благодаря винтовому увеличению  высоты его передних ножек.  По этой причине,  Глен  играл, что называется,  «носом», очень низко склоняясь над клавиатурой. Для того, чтобы еще больше приблизиться  к  клавиатуре  он дополнительно приподнимал  рояль,  устанавливая  его ножки на  деревянные подставки.  А если  дополнить все  эти причуды исполнительской манеры Гульда еще и  его привычкой довольно громко петь  во время игры,  а  иногда и  дирижировать  свободной рукой, то картина может показаться, действительно,  весьма экзотической. Но  ведь все  эти его экстатические состояния дарили миру несравненные музыкальные откровения!
Конечно, необычная исполнительская манера Гульда  и,  главное,  органическая невозможность  для него  подчиняться  неким благопристойным, узаконенным  манерам,  давала повод для  непрестанных критических  нападок, в которых язвительно расценивали Гульда за роялем как комедианта, и требовали от молодого человека «следить за собой и прекратить кривляния»!  Гульд же с огорчением говорил, что его исполнительская манера является  органическим  продолжением его сущности, и до такой степени присуща ему, что, как только  он пытается  контролировать свое поведение, у него тут же  возникает ощущение  скованности, что, в свою очередь, приводит к  потере  музыкальной  концентрации.
                А однажды   эксцентричность  Гульда сделала  его  героем общественного скандала. В какой-то момент   в  Канаде проводилась кампания с опросом общественного мнения  по поводу выбора   выдающейся  личности, достойной украсить своим портретом  новую   денежную купюру Канады. Предложенная в этом качестве  кандидатура  Глена Гульда вызвала  бурное негодование определенной части общества: «Как можно! Он же эксцентрик!»  И вот, столь печальным образом  обыватели  Канады  отвергли своего   национального  гения, составлявшего  гордость  страны и ее  национальное  достояние!
Можно предположить, что эта критика со стороны прессы в какой-то степени тоже повлияла на  решение  Гульда уйти с концертного Олимпа. Взаимоотношения Гульда с его публикой  постепенно вошли в конфликт. Возможно, именно тогда Гульд выбирает одиночество, как образ жизни, а  затворничество, как единственный способ, позволивший ему заниматься музыкой, скрывшись  от любопытствующих  глаз. В этом своем отшельничестве Гульд  создает огромное число   непревзойденных  музыкальных записей, составивших золотой фонд музыкальной культуры. Кроме того, он пишет сценарии  своих радио- и телевизионных передач, в которых он является  ведущим. Его телевизионные программы предоставляли ему  широкое поле для творческих экспериментов. Гульдом была придумана, так называемая, «контрапунктическая» система вещания, касавшаяся построения литературных текстов в его авторских радио- и телевизионных программах, и использованная, в частности,  в  его широко известной  программе «Идея Севера».   

Кроме того, Гульд не без основания считал себя литератором. Он много писал, и оставил после себя глубокие музыкальные исследования, массу статей и блестящих интервью. В одном из своих  многочисленных интервью Гульд говорил о том, что в музыке он  стремился быть как бы  человеком «эпохи Возрождения», способным осуществлять множество самых разных проектов. Его мечтой было когда-нибудь, лет в шестьдесят (увы, не дано судьбой!),  открыть собственный концертный зал, при условии, что слушателям в нем   было бы запрещено  реагировать на выступления артистов: ни аплодисментов, ни вызовов на «бис», ни свистков – ничего! Он действительно считал, что было бы хорошо совершенно отказаться от подобных вещей.
Большое  внимание Глен уделял также экспериментальной работе со звуком. Для достижения нужного ему звучания он усовершенствовал клавиатуру собственного рояля, изменив  размер  верхнего ряда клавиш  и полностью  перебрав   механику инструмента. Интересный эксперимент был проделан им  с изменением звука рояля за счет отрыва его ножек от пола, как резонирующей поверхности, путем установки их на упругие подставки,  преобразовав тем самым  акустические характеристики инструмента. При этом  снизу рояля устанавливался микрофон. Работа Гульда в звукозаписывающей студии  по своей творческой одержимости была сродни лабораторным занятиям алхимика.
 
Жизнь и творчество Глена Гульда, после смерти великого музыканта, вызвали к жизни целую плеяду «гульдинистов», и стали предметом пристального изучения    биографами. Таким исследователем  творчества Гульда стал его близкий друг, создатель ряда книг и фильмов о Гульде,  французский музыкант, писатель и кинематографист Бруно Монсенжон, глубоко понимавший и любивший этого необычного человека. Монсенжон считал, что «подвижническая цель, которой Гульд служил всю свою жизнь, превосходила  цели его земного существования. Гульд миссионерски служил чистоте и цельности музыки. Это было результатом особой организации его ума, свободно владевшего категориями времени и пространства». И  еще,  что  «существование Гульда было подчинено своим законам, отличным от законов нашего физического мира и относящимся к трансцендентальной области».

                ЕЩЕ  РАЗ  О  ГЛЕНЕ  ГУЛЬДЕ
               
Досада… Ах, какая досада!  Подумать только,  судьба  однажды милостиво предоставляла мне потрясающий шанс  услышать и  увидеть гениального пианиста, но я, в полном своем неведении, должно быть прошла мимо, не сделав даже попытки воспользоваться  уникальной возможностью!  Этот упущенный шанс, который теперь  так горько терзает меня,  тогда был  невероятно близок к осуществлению – только руку протяни!  Потому,  что в мае 1957 года,  а именно тогда  проходили  в Москве гастроли  юного Глена Гульда,  я  была здесь же, совсем рядом, но даже не подозревала, какого масштаба  событие   происходит!  В то время я довольно  часто бывала в консерватории (увы, гораздо чаще,  чем теперь!), и, очень может быть, что именно в тот день я пробегала где-нибудь поблизости, скользнув рассеянным взглядом по афише, на которой крупными синими буквами были три  ничего не значившие тогда для меня слова: Глен Гульд (Канада). К сожалению, этого имени тогда не только я, но  почти никто не знал. И весь шквал восторгов, разразившийся  сразу после этих выступлений, и захлестнувший потом, подобно цунами,  весь  музыкальный мир, на тот момент коснулся только очень узкого круга музыкантов-профессионалов. До  рядовых любителей музыки, вроде меня,   донеслось потом только гулкое эхо прекрасной легенды. Но надо сказать, что тогда, к счастью, вслед за концертами Гульда в Москве были выпущены пластинки с записями  выступлений замечательного пианиста. И  вот теперь, из своего  немыслимого далека,  спустя более пятидесяти лет после  этих гастролей, и  почти тридцати лет  после его ухода из жизни, я с бесконечным сожалением говорю о том, что многое отдала бы за возможность  хотя бы  раз  увидеть этого человека!
 
Человек  по имени Глен Гульд, представляет собой явление столь поразительное, что даже теперь,  по прошествии большого времени, его творчество и личность продолжают  волновать и привлекать к себе острейший интерес. И  интерес этот со временем  не только не угасает, но, наоборот, даже возрастает,  несмотря на то, что Гульд посвятил  собственно концертной деятельности всего  девять из пятидесяти лет своей не слишком долгой жизни. Затем он, внезапно отказавшись от дальнейших публичных выступлений, исчез с афиш на самом взлете своей  феноменально успешной карьеры концертирующего пианиста. Гульд  исчез,  навсегда скрывшись от взоров своих  зрителей, став  затворником  замкнутых  пространств  разных  звукозаписывающих  студий, а также  радиовещательных  и телевизионных  компаний  США  и  Канады.  Однако, несмотря на  свой отказ от публичной деятельности и  затворнический образ жизни, Гульд  не прерывал  чрезвычайно  интенсивного и разнообразного  творческого процесса. Просто теперь  инструментом  его общения со слушателями стали  радиомикрофон и телевизионная камера.
Долгие годы оставалась загадкой, что в действительности стало причиной, побудившей Глена  отказаться   от  столь триумфально начатой музыкальной  карьеры, блистательной карьеры пианиста, вознесенного на вершину мировой славы, получившего самое громкое международное признание,  ставшего одним из величайших музыкантов в истории фортепьянного исполнительского искусства. Что в самом деле побудило его внезапно отказаться от  аплодисментов и громкой славы?  Все его доводы в пользу своего решения казались не слишком убедительными, и многие  даже подозревали пианиста в мистификации. Однако время показало, что его решение  было вполне  искренним и окончательным. В попытках разгадать эту тайну,  биографы  и  исследователи творчества Гульда обращаются  к особенностям его столь яркой, необычной,  и бесконечно обаятельной  личности.

В наше время американские ученые-генетики все чаще говорят о появлении, так называемых,  детей «индиго». Детей, названных так за синий  биофизический цветовой индекс,  наблюдаемый у них в отличие от обычного, оранжево-красного. Речь идет о детях новой генерации, своим появлением как бы опередивших свое поколение, о детях обладающих необъяснимо  высоким интеллектом и  высокой степенью одаренности  в самых разных сферах, о детях обладающих загадочной способностью с легкостью  улавливать потоки информации, получаемые ими едва ли не из воздуха,  или из какого-то  иного информационного пространства.  Говорят, что эти дети,  обладают какими-то особыми каналами сознания, помогающими им необыкновенно интенсивно развиваться, следуя  своим, во многом неразгаданным  законам. Многие также говорят о детях «индиго»,  как  о  последующей  ступени эволюции, о  людях будущего.
Что касается Глена Гульда, то если существуют в реальности такие дети, то он, наверное,  являлся  характерным представителем «индиго». Он изначально, с самого рождения отличался от других детей, он был  иным, он  пришел в этот мир   другим.  Прежде всего, Глена отличала необыкновенная, органически присущая именно ему наполненность музыкой. Его  можно  было бы уподобить  некоему музыкальному инструменту, в котором постоянно звучит музыка,  ставшая его страстью, его образом жизни, его сутью. Природа  щедро наградила Глена  такими столь необходимыми для музыканта качествами,  как абсолютным музыкальным слухом, способностью к глубочайшей музыкальной концентрации и феноменальной музыкальной памятью. Помимо всего этого, он был наделен чем-то еще, трудно объяснимым, возможно даже трансцедентальным. Впрочем, появление гениев всегда загадка.

 Личность Глена  формировалась в условиях весьма  благоприятных  для  его развития.  Будучи единственным ребенком,  вполне благополучной и достаточно обеспеченной семьи, он был щедро одарен родительской  заботой и любовью, и поэтому рос весьма избалованным, а порой даже капризным. Поскольку  Глен с  детства отличался слабым здоровьем, то его школьное и музыкальное образование, проходило преимущественно  в домашних условиях, с приглашенными преподавателями. Возможно,  все эти обстоятельства  и повлияли на то, что взаимоотношения  юного Глена со своими сверстниками складывались не лучшим образом. Как он сам, не без юмора, вспоминал о том  времени: «Школьный опыт оказался для меня крайне неудачным, потому что отношения с большинством учителей и со всеми моими товарищами по классу были у меня  из рук вон плохи. Вероятно то, что,  выходя из школы, я шел играть на фортепьяно,  а не в хоккей, породило во мне ощущение, что музыка – это что-то особенное, и что она дает мне право на одиночество. Я не умел давать сдачи, из-за этого мальчишки воспринимали меня как легкую мишень и нередко поколачивали. Но было бы преувеличением утверждать, что это случалось каждый день. Через день – пожалуй».  Самым верным  другом  его  школьных лет был замечательный домашний пес - шотландский сеттер по кличке Сэр Никлсон Гэрлохидский.  Таким же верным другом для Глена была  книжка -  он всегда очень много читал.
До одиннадцати лет учителем музыки Глена была его собственная мать – Флоранс Эмма Гульд, чутко следившая за музыкальным развитием  своего одаренного  сына. Затем,  после  поступления  в Королевскую консерваторию в  Торонто,  преподавателем Глена  становится профессор  Альберто Герреро. А в четырнадцать лет этот ребенок уже  заканчивает консерваторию.  Глен, что называется, быстро выскочил  из пеленок. Нетерпимый и категоричный, он, на протяжении всех лет своей учебы,  дерзко спорил с учителями, демонстрируя  совершенно независимый взгляд на вещи, отрицая все мыслимые авторитеты, и яростно сражаясь против всех утвердившихся стереотипов. Вооруженный поразительно широкими познаниями в области музыки, и непоколебимый в своей убежденности, юноша ни в грош не ставил любых оппонентов. Это был типичный «анфан терибль»! (Чем-то он мне очень напомнил  сэлинджеровского  Холдена).   
   Глен отличался острым интеллектом, позволявшим ему погружаться в глубины музыки, аналитически исследуя структуру музыкальных произведений. И это делало его не только  исполнителем, но также и интереснейшим интерпретатором исполняемых  произведений, что позволяло также становиться  как бы соучастником творчества. С самого начала определились и  его совершенно неординарные музыкальные пристрастия:  К примеру, он терпеть не мог итальянскую оперу: «Верди для меня – это мука, а от Пуччини  - мороз по коже», говорил он. Также не слишком жаловал он  традиционную  репертуарную, широко исполняемую романтическую музыку Шопена, Листа, Шуберта. Он находил, что «музыка этой эпохи полна бессмысленной театральности, показных эффектов, отталкивающей светскости и гедонизма».  Однако,  когда речь заходила о чисто пианистическом искусстве,  Гульд  признавал  вершиной этого  искусства именно Фридерика Шопена, хотя и не считал вообще достойным серьезного внимания  пианизм как таковой. Шопену он воздавал должное только как большому мастеру миниатюр, при этом отказывая  ему  в мастерстве создания крупных музыкальных форм. И, как ни странно, Гульд не слишком любил божественного Моцарта, возможно, за то, что, выражаясь современным сленгом,  тот «писал музыку для мобильников», то есть за видимую легкость ее восприятия. И при этом, возможно,  он  несколько преувеличивал значение Феликса Мендельсона.  При этом, нельзя не отметить, что иногда суждения Гульда о собственных музыкальных пристрастиях бывали спонтанными  и  даже несколько противоречивыми.
С одной стороны, Глен был приверженцем барочной музыки (например, его безмерно восхищала музыка такого  композитора 16-го века, как известный английский «девственник»  Орландо Гиббонс), а, с другой стороны, он был почитателем  современной авангардной атональной музыки (Шенберг, Берг, Веберн). Глен даже сам  писал композиции в двенадцатитоновой  додекафонной  технике. С большим пиететом он относился к Вагнеру и, особенно, к Рихарду Штраусу. Можно не без удовольствия  отметить также, что Глен  высоко ценил русскую музыкальную культуру.  Его восхищал музыкальный гений М.П. Мусоргского (в чем он молчаливо отказывал П.И. Чайковскому), а также  талант композиции и фортепьянное искусство  А.Н..Скрябина. Но самым его любимым и наиболее часто исполняемым  композитором  оставался, конечно,  И.-С. Бах.   Любопытное наблюдение  высказано  одним из музыкальных критиков пианиста, который отмечал, что когда Гульд играет Шопена, то исчезает Шопен и остается  только Гульд, но если он исполняет Баха, то исчезает Гульд, и остается только Бах.

К особенностям  игры  Гульда  относилась потрясающая чистота и точность его  звучания, а также новый подход  к полифонической фактуре произведения, каждый элемент которой выписан им с фантастической отчетливостью и наделен свободно дышащим ритмом.  Часто, погружаясь в музыку, Гульд  впадал в состояние экстаза. В такие моменты он весь приходил в движение. Он радостно отдавался этому своему состоянию,   погружаясь в звуковую стихию, подобно  птице  в  воздушный поток, и  казался неразделимо связанным с этой стихией.
Его манера игры, на взгляд многих, казалась не только необычной, но в чем-то даже непристойной, вызывала неприятие и сильное раздражение,  как  у  части публики, так и у музыкальных критиков. У  Гульда была, например, привычка  иногда снимать во время игры обувь. Многих раздражала также  его  ни на что не похожее положение за инструментом. Глен терпеть не мог традиционной банкетки с мягким сидением, устанавливаемой обычно перед роялем,  и неизменно предпочитал пользоваться  в концертной практике своим   знаменитым складным  деревянным стулом, очень старым и очень облезлым. Этот стул, вовсе лишенный  сидения, украшала только оставшаяся внутри деревянная рама, к тому же расположенная на двадцать сантиметров ниже обычной стандартной высоты. Стул устанавливался с большим наклоном назад, подобно Пизанской башне,  что достигалось благодаря винтовому увеличению  высоты его передних ножек.  По этой причине,  Глен  играл, что называется,  «носом», очень низко склоняясь над клавиатурой. Для того, чтобы еще больше приблизиться  к  клавиатуре  он дополнительно приподнимал  рояль,  устанавливая  его ножки на  деревянные подставки.  А если  дополнить все  эти причуды исполнительской манеры Гульда еще и  его привычкой довольно громко петь  во время игры,  а  иногда и  дирижировать  свободной рукой, то картина может показаться, действительно,  весьма экзотической. Но  ведь все  эти его экстатические состояния дарили миру несравненные музыкальные откровения!
Конечно, необычная исполнительская манера Гульда  и,  главное,  органическая невозможность  для него  подчиняться  неким благопристойным, узаконенным  манерам,  давала повод для  непрестанных критических  нападок, в которых язвительно расценивали Гульда за роялем как комедианта, и требовали от молодого человека «следить за собой и прекратить кривляния»!  Гульд же с огорчением говорил, что его исполнительская манера является  органическим  продолжением его сущности, и до такой степени присуща ему, что, как только  он пытается  контролировать свое поведение, у него тут же  возникает ощущение  скованности, что, в свою очередь, приводит к  потере  музыкальной  концентрации.
                А однажды   эксцентричность  Гульда сделала  его  героем общественного скандала. В какой-то момент   в  Канаде проводилась кампания с опросом общественного мнения  по поводу выбора   выдающейся  личности, достойной украсить своим портретом  новую   денежную купюру Канады. Предложенная в этом качестве  кандидатура  Глена Гульда вызвала  бурное негодование определенной части общества: «Как можно! Он же эксцентрик!»  И вот, столь печальным образом  обыватели  Канады  отвергли своего   национального  гения, составлявшего  гордость  страны и ее  национальное  достояние!
Можно предположить, что эта критика со стороны прессы в какой-то степени тоже повлияла на  решение  Гульда уйти с концертного Олимпа. Взаимоотношения Гульда с его публикой  постепенно вошли в конфликт. Возможно, именно тогда Гульд выбирает одиночество, как образ жизни, а  затворничество, как единственный способ, позволивший ему заниматься музыкой, скрывшись  от любопытствующих  глаз. В этом своем отшельничестве Гульд  создает огромное число   непревзойденных  музыкальных записей, составивших золотой фонд музыкальной культуры. Кроме того, он пишет сценарии  своих радио- и телевизионных передач, в которых он является  ведущим. Его телевизионные программы предоставляли ему  широкое поле для творческих экспериментов. Гульдом была придумана, так называемая, «контрапунктическая» система вещания, касавшаяся построения литературных текстов в его авторских радио- и телевизионных программах, и использованная, в частности,  в  его широко известной  программе «Идея Севера».   

Кроме того, Гульд не без основания считал себя литератором. Он много писал, и оставил после себя глубокие музыкальные исследования, массу статей и блестящих интервью. В одном из своих  многочисленных интервью Гульд говорил о том, что в музыке он  стремился быть как бы  человеком «эпохи Возрождения», способным осуществлять множество самых разных проектов. Его мечтой было когда-нибудь, лет в шестьдесят (увы, не дано судьбой!),  открыть собственный концертный зал, при условии, что слушателям в нем   было бы запрещено  реагировать на выступления артистов: ни аплодисментов, ни вызовов на «бис», ни свистков – ничего! Он действительно считал, что было бы хорошо совершенно отказаться от подобных вещей.
Большое  внимание Глен уделял также экспериментальной работе со звуком. Для достижения нужного ему звучания он усовершенствовал клавиатуру собственного рояля, изменив  размер  верхнего ряда клавиш  и полностью  перебрав   механику инструмента. Интересный эксперимент был проделан им  с изменением звука рояля за счет отрыва его ножек от пола, как резонирующей поверхности, путем установки их на упругие подставки,  преобразовав тем самым  акустические характеристики инструмента. При этом  снизу рояля устанавливался микрофон. Работа Гульда в звукозаписывающей студии  по своей творческой одержимости была сродни лабораторным занятиям алхимика.
 
Жизнь и творчество Глена Гульда, после смерти великого музыканта, вызвали к жизни целую плеяду «гульдинистов», и стали предметом пристального изучения    биографами. Таким исследователем  творчества Гульда стал его близкий друг, создатель ряда книг и фильмов о Гульде,  французский музыкант, писатель и кинематографист Бруно Монсенжон, глубоко понимавший и любивший этого необычного человека. Монсенжон считал, что «подвижническая цель, которой Гульд служил всю свою жизнь, превосходила  цели его земного существования. Гульд миссионерски служил чистоте и цельности музыки. Это было результатом особой организации его ума, свободно владевшего категориями времени и пространства». И  еще,  что  «существование Гульда было подчинено своим законам, отличным от законов нашего физического мира и относящимся к трансцендентальной области».

                ЕЩЕ  РАЗ  О  ГЛЕНЕ  ГУЛЬДЕ
               
Досада… Ах, какая досада!  Подумать только,  судьба  однажды милостиво предоставляла мне потрясающий шанс  услышать и  увидеть гениального пианиста, но я, в полном своем неведении, должно быть прошла мимо, не сделав даже попытки воспользоваться  уникальной возможностью!  Этот упущенный шанс, который теперь  так горько терзает меня,  тогда был  невероятно близок к осуществлению – только руку протяни!  Потому,  что в мае 1957 года,  а именно тогда  проходили  в Москве гастроли  юного Глена Гульда,  я  была здесь же, совсем рядом, но даже не подозревала, какого масштаба  событие   происходит!  В то время я довольно  часто бывала в консерватории (увы, гораздо чаще,  чем теперь!), и, очень может быть, что именно в тот день я пробегала где-нибудь поблизости, скользнув рассеянным взглядом по афише, на которой крупными синими буквами были три  ничего не значившие тогда для меня слова: Глен Гульд (Канада). К сожалению, этого имени тогда не только я, но  почти никто не знал. И весь шквал восторгов, разразившийся  сразу после этих выступлений, и захлестнувший потом, подобно цунами,  весь  музыкальный мир, на тот момент коснулся только очень узкого круга музыкантов-профессионалов. До  рядовых любителей музыки, вроде меня,   донеслось потом только гулкое эхо прекрасной легенды. Но надо сказать, что тогда, к счастью, вслед за концертами Гульда в Москве были выпущены пластинки с записями  выступлений замечательного пианиста. И  вот теперь, из своего  немыслимого далека,  спустя более пятидесяти лет после  этих гастролей, и  почти тридцати лет  после его ухода из жизни, я с бесконечным сожалением говорю о том, что многое отдала бы за возможность  хотя бы  раз  увидеть этого человека!
 
Человек  по имени Глен Гульд, представляет собой явление столь поразительное, что даже теперь,  по прошествии большого времени, его творчество и личность продолжают  волновать и привлекать к себе острейший интерес. И  интерес этот со временем  не только не угасает, но, наоборот, даже возрастает,  несмотря на то, что Гульд посвятил  собственно концертной деятельности всего  девять из пятидесяти лет своей не слишком долгой жизни. Затем он, внезапно отказавшись от дальнейших публичных выступлений, исчез с афиш на самом взлете своей  феноменально успешной карьеры концертирующего пианиста. Гульд  исчез,  навсегда скрывшись от взоров своих  зрителей, став  затворником  замкнутых  пространств  разных  звукозаписывающих  студий, а также  радиовещательных  и телевизионных  компаний  США  и  Канады.  Однако, несмотря на  свой отказ от публичной деятельности и  затворнический образ жизни, Гульд  не прерывал  чрезвычайно  интенсивного и разнообразного  творческого процесса. Просто теперь  инструментом  его общения со слушателями стали  радиомикрофон и телевизионная камера.
Долгие годы оставалась загадкой, что в действительности стало причиной, побудившей Глена  отказаться   от  столь триумфально начатой музыкальной  карьеры, блистательной карьеры пианиста, вознесенного на вершину мировой славы, получившего самое громкое международное признание,  ставшего одним из величайших музыкантов в истории фортепьянного исполнительского искусства. Что в самом деле побудило его внезапно отказаться от  аплодисментов и громкой славы?  Все его доводы в пользу своего решения казались не слишком убедительными, и многие  даже подозревали пианиста в мистификации. Однако время показало, что его решение  было вполне  искренним и окончательным. В попытках разгадать эту тайну,  биографы  и  исследователи творчества Гульда обращаются  к особенностям его столь яркой, необычной,  и бесконечно обаятельной  личности.

В наше время американские ученые-генетики все чаще говорят о появлении, так называемых,  детей «индиго». Детей, названных так за синий  биофизический цветовой индекс,  наблюдаемый у них в отличие от обычного, оранжево-красного. Речь идет о детях новой генерации, своим появлением как бы опередивших свое поколение, о детях обладающих необъяснимо  высоким интеллектом и  высокой степенью одаренности  в самых разных сферах, о детях обладающих загадочной способностью с легкостью  улавливать потоки информации, получаемые ими едва ли не из воздуха,  или из какого-то  иного информационного пространства.  Говорят, что эти дети,  обладают какими-то особыми каналами сознания, помогающими им необыкновенно интенсивно развиваться, следуя  своим, во многом неразгаданным  законам. Многие также говорят о детях «индиго»,  как  о  последующей  ступени эволюции, о  людях будущего.
Что касается Глена Гульда, то если существуют в реальности такие дети, то он, наверное,  являлся  характерным представителем «индиго». Он изначально, с самого рождения отличался от других детей, он был  иным, он  пришел в этот мир   другим.  Прежде всего, Глена отличала необыкновенная, органически присущая именно ему наполненность музыкой. Его  можно  было бы уподобить  некоему музыкальному инструменту, в котором постоянно звучит музыка,  ставшая его страстью, его образом жизни, его сутью. Природа  щедро наградила Глена  такими столь необходимыми для музыканта качествами,  как абсолютным музыкальным слухом, способностью к глубочайшей музыкальной концентрации и феноменальной музыкальной памятью. Помимо всего этого, он был наделен чем-то еще, трудно объяснимым, возможно даже трансцедентальным. Впрочем, появление гениев всегда загадка.

 Личность Глена  формировалась в условиях весьма  благоприятных  для  его развития.  Будучи единственным ребенком,  вполне благополучной и достаточно обеспеченной семьи, он был щедро одарен родительской  заботой и любовью, и поэтому рос весьма избалованным, а порой даже капризным. Поскольку  Глен с  детства отличался слабым здоровьем, то его школьное и музыкальное образование, проходило преимущественно  в домашних условиях, с приглашенными преподавателями. Возможно,  все эти обстоятельства  и повлияли на то, что взаимоотношения  юного Глена со своими сверстниками складывались не лучшим образом. Как он сам, не без юмора, вспоминал о том  времени: «Школьный опыт оказался для меня крайне неудачным, потому что отношения с большинством учителей и со всеми моими товарищами по классу были у меня  из рук вон плохи. Вероятно то, что,  выходя из школы, я шел играть на фортепьяно,  а не в хоккей, породило во мне ощущение, что музыка – это что-то особенное, и что она дает мне право на одиночество. Я не умел давать сдачи, из-за этого мальчишки воспринимали меня как легкую мишень и нередко поколачивали. Но было бы преувеличением утверждать, что это случалось каждый день. Через день – пожалуй».  Самым верным  другом  его  школьных лет был замечательный домашний пес - шотландский сеттер по кличке Сэр Никлсон Гэрлохидский.  Таким же верным другом для Глена была  книжка -  он всегда очень много читал.
До одиннадцати лет учителем музыки Глена была его собственная мать – Флоранс Эмма Гульд, чутко следившая за музыкальным развитием  своего одаренного  сына. Затем,  после  поступления  в Королевскую консерваторию в  Торонто,  преподавателем Глена  становится профессор  Альберто Герреро. А в четырнадцать лет этот ребенок уже  заканчивает консерваторию.  Глен, что называется, быстро выскочил  из пеленок. Нетерпимый и категоричный, он, на протяжении всех лет своей учебы,  дерзко спорил с учителями, демонстрируя  совершенно независимый взгляд на вещи, отрицая все мыслимые авторитеты, и яростно сражаясь против всех утвердившихся стереотипов. Вооруженный поразительно широкими познаниями в области музыки, и непоколебимый в своей убежденности, юноша ни в грош не ставил любых оппонентов. Это был типичный «анфан терибль»! (Чем-то он мне очень напомнил  сэлинджеровского  Холдена).   
   Глен отличался острым интеллектом, позволявшим ему погружаться в глубины музыки, аналитически исследуя структуру музыкальных произведений. И это делало его не только  исполнителем, но также и интереснейшим интерпретатором исполняемых  произведений, что позволяло также становиться  как бы соучастником творчества. С самого начала определились и  его совершенно неординарные музыкальные пристрастия:  К примеру, он терпеть не мог итальянскую оперу: «Верди для меня – это мука, а от Пуччини  - мороз по коже», говорил он. Также не слишком жаловал он  традиционную  репертуарную, широко исполняемую романтическую музыку Шопена, Листа, Шуберта. Он находил, что «музыка этой эпохи полна бессмысленной театральности, показных эффектов, отталкивающей светскости и гедонизма».  Однако,  когда речь заходила о чисто пианистическом искусстве,  Гульд  признавал  вершиной этого  искусства именно Фридерика Шопена, хотя и не считал вообще достойным серьезного внимания  пианизм как таковой. Шопену он воздавал должное только как большому мастеру миниатюр, при этом отказывая  ему  в мастерстве создания крупных музыкальных форм. И, как ни странно, Гульд не слишком любил божественного Моцарта, возможно, за то, что, выражаясь современным сленгом,  тот «писал музыку для мобильников», то есть за видимую легкость ее восприятия. И при этом, возможно,  он  несколько преувеличивал значение Феликса Мендельсона.  При этом, нельзя не отметить, что иногда суждения Гульда о собственных музыкальных пристрастиях бывали спонтанными  и  даже несколько противоречивыми.
С одной стороны, Глен был приверженцем барочной музыки (например, его безмерно восхищала музыка такого  композитора 16-го века, как известный английский «девственник»  Орландо Гиббонс), а, с другой стороны, он был почитателем  современной авангардной атональной музыки (Шенберг, Берг, Веберн). Глен даже сам  писал композиции в двенадцатитоновой  додекафонной  технике. С большим пиететом он относился к Вагнеру и, особенно, к Рихарду Штраусу. Можно не без удовольствия  отметить также, что Глен  высоко ценил русскую музыкальную культуру.  Его восхищал музыкальный гений М.П. Мусоргского (в чем он молчаливо отказывал П.И. Чайковскому), а также  талант композиции и фортепьянное искусство  А.Н..Скрябина. Но самым его любимым и наиболее часто исполняемым  композитором  оставался, конечно,  И.-С. Бах.   Любопытное наблюдение  высказано  одним из музыкальных критиков пианиста, который отмечал, что когда Гульд играет Шопена, то исчезает Шопен и остается  только Гульд, но если он исполняет Баха, то исчезает Гульд, и остается только Бах.

К особенностям  игры  Гульда  относилась потрясающая чистота и точность его  звучания, а также новый подход  к полифонической фактуре произведения, каждый элемент которой выписан им с фантастической отчетливостью и наделен свободно дышащим ритмом.  Часто, погружаясь в музыку, Гульд  впадал в состояние экстаза. В такие моменты он весь приходил в движение. Он радостно отдавался этому своему состоянию,   погружаясь в звуковую стихию, подобно  птице  в  воздушный поток, и  казался неразделимо связанным с этой стихией.
Его манера игры, на взгляд многих, казалась не только необычной, но в чем-то даже непристойной, вызывала неприятие и сильное раздражение,  как  у  части публики, так и у музыкальных критиков. У  Гульда была, например, привычка  иногда снимать во время игры обувь. Многих раздражала также  его  ни на что не похожее положение за инструментом. Глен терпеть не мог традиционной банкетки с мягким сидением, устанавливаемой обычно перед роялем,  и неизменно предпочитал пользоваться  в концертной практике своим   знаменитым складным  деревянным стулом, очень старым и очень облезлым. Этот стул, вовсе лишенный  сидения, украшала только оставшаяся внутри деревянная рама, к тому же расположенная на двадцать сантиметров ниже обычной стандартной высоты. Стул устанавливался с большим наклоном назад, подобно Пизанской башне,  что достигалось благодаря винтовому увеличению  высоты его передних ножек.  По этой причине,  Глен  играл, что называется,  «носом», очень низко склоняясь над клавиатурой. Для того, чтобы еще больше приблизиться  к  клавиатуре  он дополнительно приподнимал  рояль,  устанавливая  его ножки на  деревянные подставки.  А если  дополнить все  эти причуды исполнительской манеры Гульда еще и  его привычкой довольно громко петь  во время игры,  а  иногда и  дирижировать  свободной рукой, то картина может показаться, действительно,  весьма экзотической. Но  ведь все  эти его экстатические состояния дарили миру несравненные музыкальные откровения!
Конечно, необычная исполнительская манера Гульда  и,  главное,  органическая невозможность  для него  подчиняться  неким благопристойным, узаконенным  манерам,  давала повод для  непрестанных критических  нападок, в которых язвительно расценивали Гульда за роялем как комедианта, и требовали от молодого человека «следить за собой и прекратить кривляния»!  Гульд же с огорчением говорил, что его исполнительская манера является  органическим  продолжением его сущности, и до такой степени присуща ему, что, как только  он пытается  контролировать свое поведение, у него тут же  возникает ощущение  скованности, что, в свою очередь, приводит к  потере  музыкальной  концентрации.
                А однажды   эксцентричность  Гульда сделала  его  героем общественного скандала. В какой-то момент   в  Канаде проводилась кампания с опросом общественного мнения  по поводу выбора   выдающейся  личности, достойной украсить своим портретом  новую   денежную купюру Канады. Предложенная в этом качестве  кандидатура  Глена Гульда вызвала  бурное негодование определенной части общества: «Как можно! Он же эксцентрик!»  И вот, столь печальным образом  обыватели  Канады  отвергли своего   национального  гения, составлявшего  гордость  страны и ее  национальное  достояние!
Можно предположить, что эта критика со стороны прессы в какой-то степени тоже повлияла на  решение  Гульда уйти с концертного Олимпа. Взаимоотношения Гульда с его публикой  постепенно вошли в конфликт. Возможно, именно тогда Гульд выбирает одиночество, как образ жизни, а  затворничество, как единственный способ, позволивший ему заниматься музыкой, скрывшись  от любопытствующих  глаз. В этом своем отшельничестве Гульд  создает огромное число   непревзойденных  музыкальных записей, составивших золотой фонд музыкальной культуры. Кроме того, он пишет сценарии  своих радио- и телевизионных передач, в которых он является  ведущим. Его телевизионные программы предоставляли ему  широкое поле для творческих экспериментов. Гульдом была придумана, так называемая, «контрапунктическая» система вещания, касавшаяся построения литературных текстов в его авторских радио- и телевизионных программах, и использованная, в частности,  в  его широко известной  программе «Идея Севера».   

Кроме того, Гульд не без основания считал себя литератором. Он много писал, и оставил после себя глубокие музыкальные исследования, массу статей и блестящих интервью. В одном из своих  многочисленных интервью Гульд говорил о том, что в музыке он  стремился быть как бы  человеком «эпохи Возрождения», способным осуществлять множество самых разных проектов. Его мечтой было когда-нибудь, лет в шестьдесят (увы, не дано судьбой!),  открыть собственный концертный зал, при условии, что слушателям в нем   было бы запрещено  реагировать на выступления артистов: ни аплодисментов, ни вызовов на «бис», ни свистков – ничего! Он действительно считал, что было бы хорошо совершенно отказаться от подобных вещей.
Большое  внимание Глен уделял также экспериментальной работе со звуком. Для достижения нужного ему звучания он усовершенствовал клавиатуру собственного рояля, изменив  размер  верхнего ряда клавиш  и полностью  перебрав   механику инструмента. Интересный эксперимент был проделан им  с изменением звука рояля за счет отрыва его ножек от пола, как резонирующей поверхности, путем установки их на упругие подставки,  преобразовав тем самым  акустические характеристики инструмента. При этом  снизу рояля устанавливался микрофон. Работа Гульда в звукозаписывающей студии  по своей творческой одержимости была сродни лабораторным занятиям алхимика.
 
Жизнь и творчество Глена Гульда, после смерти великого музыканта, вызвали к жизни целую плеяду «гульдинистов», и стали предметом пристального изучения    биографами. Таким исследователем  творчества Гульда стал его близкий друг, создатель ряда книг и фильмов о Гульде,  французский музыкант, писатель и кинематографист Бруно Монсенжон, глубоко понимавший и любивший этого необычного человека. Монсенжон считал, что «подвижническая цель, которой Гульд служил всю свою жизнь, превосходила  цели его земного существования. Гульд миссионерски служил чистоте и цельности музыки. Это было результатом особой организации его ума, свободно владевшего категориями времени и пространства». И  еще,  что  «существование Гульда было подчинено своим законам, отличным от законов нашего физического мира и относящимся к трансцендентальной области».

                ЕЩЕ  РАЗ  О  ГЛЕНЕ  ГУЛЬДЕ
               
Досада… Ах, какая досада!  Подумать только,  судьба  однажды милостиво предоставляла мне потрясающий шанс  услышать и  увидеть гениального пианиста, но я, в полном своем неведении, должно быть прошла мимо, не сделав даже попытки воспользоваться  уникальной возможностью!  Этот упущенный шанс, который теперь  так горько терзает меня,  тогда был  невероятно близок к осуществлению – только руку протяни!  Потому,  что в мае 1957 года,  а именно тогда  проходили  в Москве гастроли  юного Глена Гульда,  я  была здесь же, совсем рядом, но даже не подозревала, какого масштаба  событие   происходит!  В то время я довольно  часто бывала в консерватории (увы, гораздо чаще,  чем теперь!), и, очень может быть, что именно в тот день я пробегала где-нибудь поблизости, скользнув рассеянным взглядом по афише, на которой крупными синими буквами были три  ничего не значившие тогда для меня слова: Глен Гульд (Канада). К сожалению, этого имени тогда не только я, но  почти никто не знал. И весь шквал восторгов, разразившийся  сразу после этих выступлений, и захлестнувший потом, подобно цунами,  весь  музыкальный мир, на тот момент коснулся только очень узкого круга музыкантов-профессионалов. До  рядовых любителей музыки, вроде меня,   донеслось потом только гулкое эхо прекрасной легенды. Но надо сказать, что тогда, к счастью, вслед за концертами Гульда в Москве были выпущены пластинки с записями  выступлений замечательного пианиста. И  вот теперь, из своего  немыслимого далека,  спустя более пятидесяти лет после  этих гастролей, и  почти тридцати лет  после его ухода из жизни, я с бесконечным сожалением говорю о том, что многое отдала бы за возможность  хотя бы  раз  увидеть этого человека!
 
Человек  по имени Глен Гульд, представляет собой явление столь поразительное, что даже теперь,  по прошествии большого времени, его творчество и личность продолжают  волновать и привлекать к себе острейший интерес. И  интерес этот со временем  не только не угасает, но, наоборот, даже возрастает,  несмотря на то, что Гульд посвятил  собственно концертной деятельности всего  девять из пятидесяти лет своей не слишком долгой жизни. Затем он, внезапно отказавшись от дальнейших публичных выступлений, исчез с афиш на самом взлете своей  феноменально успешной карьеры концертирующего пианиста. Гульд  исчез,  навсегда скрывшись от взоров своих  зрителей, став  затворником  замкнутых  пространств  разных  звукозаписывающих  студий, а также  радиовещательных  и телевизионных  компаний  США  и  Канады.  Однако, несмотря на  свой отказ от публичной деятельности и  затворнический образ жизни, Гульд  не прерывал  чрезвычайно  интенсивного и разнообразного  творческого процесса. Просто теперь  инструментом  его общения со слушателями стали  радиомикрофон и телевизионная камера.
Долгие годы оставалась загадкой, что в действительности стало причиной, побудившей Глена  отказаться   от  столь триумфально начатой музыкальной  карьеры, блистательной карьеры пианиста, вознесенного на вершину мировой славы, получившего самое громкое международное признание,  ставшего одним из величайших музыкантов в истории фортепьянного исполнительского искусства. Что в самом деле побудило его внезапно отказаться от  аплодисментов и громкой славы?  Все его доводы в пользу своего решения казались не слишком убедительными, и многие  даже подозревали пианиста в мистификации. Однако время показало, что его решение  было вполне  искренним и окончательным. В попытках разгадать эту тайну,  биографы  и  исследователи творчества Гульда обращаются  к особенностям его столь яркой, необычной,  и бесконечно обаятельной  личности.

В наше время американские ученые-генетики все чаще говорят о появлении, так называемых,  детей «индиго». Детей, названных так за синий  биофизический цветовой индекс,  наблюдаемый у них в отличие от обычного, оранжево-красного. Речь идет о детях новой генерации, своим появлением как бы опередивших свое поколение, о детях обладающих необъяснимо  высоким интеллектом и  высокой степенью одаренности  в самых разных сферах, о детях обладающих загадочной способностью с легкостью  улавливать потоки информации, получаемые ими едва ли не из воздуха,  или из какого-то  иного информационного пространства.  Говорят, что эти дети,  обладают какими-то особыми каналами сознания, помогающими им необыкновенно интенсивно развиваться, следуя  своим, во многом неразгаданным  законам. Многие также говорят о детях «индиго»,  как  о  последующей  ступени эволюции, о  людях будущего.
Что касается Глена Гульда, то если существуют в реальности такие дети, то он, наверное,  являлся  характерным представителем «индиго». Он изначально, с самого рождения отличался от других детей, он был  иным, он  пришел в этот мир   другим.  Прежде всего, Глена отличала необыкновенная, органически присущая именно ему наполненность музыкой. Его  можно  было бы уподобить  некоему музыкальному инструменту, в котором постоянно звучит музыка,  ставшая его страстью, его образом жизни, его сутью. Природа  щедро наградила Глена  такими столь необходимыми для музыканта качествами,  как абсолютным музыкальным слухом, способностью к глубочайшей музыкальной концентрации и феноменальной музыкальной памятью. Помимо всего этого, он был наделен чем-то еще, трудно объяснимым, возможно даже трансцедентальным. Впрочем, появление гениев всегда загадка.

 Личность Глена  формировалась в условиях весьма  благоприятных  для  его развития.  Будучи единственным ребенком,  вполне благополучной и достаточно обеспеченной семьи, он был щедро одарен родительской  заботой и любовью, и поэтому рос весьма избалованным, а порой даже капризным. Поскольку  Глен с  детства отличался слабым здоровьем, то его школьное и музыкальное образование, проходило преимущественно  в домашних условиях, с приглашенными преподавателями. Возможно,  все эти обстоятельства  и повлияли на то, что взаимоотношения  юного Глена со своими сверстниками складывались не лучшим образом. Как он сам, не без юмора, вспоминал о том  времени: «Школьный опыт оказался для меня крайне неудачным, потому что отношения с большинством учителей и со всеми моими товарищами по классу были у меня  из рук вон плохи. Вероятно то, что,  выходя из школы, я шел играть на фортепьяно,  а не в хоккей, породило во мне ощущение, что музыка – это что-то особенное, и что она дает мне право на одиночество. Я не умел давать сдачи, из-за этого мальчишки воспринимали меня как легкую мишень и нередко поколачивали. Но было бы преувеличением утверждать, что это случалось каждый день. Через день – пожалуй».  Самым верным  другом  его  школьных лет был замечательный домашний пес - шотландский сеттер по кличке Сэр Никлсон Гэрлохидский.  Таким же верным другом для Глена была  книжка -  он всегда очень много читал.
До одиннадцати лет учителем музыки Глена была его собственная мать – Флоранс Эмма Гульд, чутко следившая за музыкальным развитием  своего одаренного  сына. Затем,  после  поступления  в Королевскую консерваторию в  Торонто,  преподавателем Глена  становится профессор  Альберто Герреро. А в четырнадцать лет этот ребенок уже  заканчивает консерваторию.  Глен, что называется, быстро выскочил  из пеленок. Нетерпимый и категоричный, он, на протяжении всех лет своей учебы,  дерзко спорил с учителями, демонстрируя  совершенно независимый взгляд на вещи, отрицая все мыслимые авторитеты, и яростно сражаясь против всех утвердившихся стереотипов. Вооруженный поразительно широкими познаниями в области музыки, и непоколебимый в своей убежденности, юноша ни в грош не ставил любых оппонентов. Это был типичный «анфан терибль»! (Чем-то он мне очень напомнил  сэлинджеровского  Холдена).   
   Глен отличался острым интеллектом, позволявшим ему погружаться в глубины музыки, аналитически исследуя структуру музыкальных произведений. И это делало его не только  исполнителем, но также и интереснейшим интерпретатором исполняемых  произведений, что позволяло также становиться  как бы соучастником творчества. С самого начала определились и  его совершенно неординарные музыкальные пристрастия:  К примеру, он терпеть не мог итальянскую оперу: «Верди для меня – это мука, а от Пуччини  - мороз по коже», говорил он. Также не слишком жаловал он  традиционную  репертуарную, широко исполняемую романтическую музыку Шопена, Листа, Шуберта. Он находил, что «музыка этой эпохи полна бессмысленной театральности, показных эффектов, отталкивающей светскости и гедонизма».  Однако,  когда речь заходила о чисто пианистическом искусстве,  Гульд  признавал  вершиной этого  искусства именно Фридерика Шопена, хотя и не считал вообще достойным серьезного внимания  пианизм как таковой. Шопену он воздавал должное только как большому мастеру миниатюр, при этом отказывая  ему  в мастерстве создания крупных музыкальных форм. И, как ни странно, Гульд не слишком любил божественного Моцарта, возможно, за то, что, выражаясь современным сленгом,  тот «писал музыку для мобильников», то есть за видимую легкость ее восприятия. И при этом, возможно,  он  несколько преувеличивал значение Феликса Мендельсона.  При этом, нельзя не отметить, что иногда суждения Гульда о собственных музыкальных пристрастиях бывали спонтанными  и  даже несколько противоречивыми.
С одной стороны, Глен был приверженцем барочной музыки (например, его безмерно восхищала музыка такого  композитора 16-го века, как известный английский «девственник»  Орландо Гиббонс), а, с другой стороны, он был почитателем  современной авангардной атональной музыки (Шенберг, Берг, Веберн). Глен даже сам  писал композиции в двенадцатитоновой  додекафонной  технике. С большим пиететом он относился к Вагнеру и, особенно, к Рихарду Штраусу. Можно не без удовольствия  отметить также, что Глен  высоко ценил русскую музыкальную культуру.  Его восхищал музыкальный гений М.П. Мусоргского (в чем он молчаливо отказывал П.И. Чайковскому), а также  талант композиции и фортепьянное искусство  А.Н..Скрябина. Но самым его любимым и наиболее часто исполняемым  композитором  оставался, конечно,  И.-С. Бах.   Любопытное наблюдение  высказано  одним из музыкальных критиков пианиста, который отмечал, что когда Гульд играет Шопена, то исчезает Шопен и остается  только Гульд, но если он исполняет Баха, то исчезает Гульд, и остается только Бах.

К особенностям  игры  Гульда  относилась потрясающая чистота и точность его  звучания, а также новый подход  к полифонической фактуре произведения, каждый элемент которой выписан им с фантастической отчетливостью и наделен свободно дышащим ритмом.  Часто, погружаясь в музыку, Гульд  впадал в состояние экстаза. В такие моменты он весь приходил в движение. Он радостно отдавался этому своему состоянию,   погружаясь в звуковую стихию, подобно  птице  в  воздушный поток, и  казался неразделимо связанным с этой стихией.
Его манера игры, на взгляд многих, казалась не только необычной, но в чем-то даже непристойной, вызывала неприятие и сильное раздражение,  как  у  части публики, так и у музыкальных критиков. У  Гульда была, например, привычка  иногда снимать во время игры обувь. Многих раздражала также  его  ни на что не похожее положение за инструментом. Глен терпеть не мог традиционной банкетки с мягким сидением, устанавливаемой обычно перед роялем,  и неизменно предпочитал пользоваться  в концертной практике своим   знаменитым складным  деревянным стулом, очень старым и очень облезлым. Этот стул, вовсе лишенный  сидения, украшала только оставшаяся внутри деревянная рама, к тому же расположенная на двадцать сантиметров ниже обычной стандартной высоты. Стул устанавливался с большим наклоном назад, подобно Пизанской башне,  что достигалось благодаря винтовому увеличению  высоты его передних ножек.  По этой причине,  Глен  играл, что называется,  «носом», очень низко склоняясь над клавиатурой. Для того, чтобы еще больше приблизиться  к  клавиатуре  он дополнительно приподнимал  рояль,  устанавливая  его ножки на  деревянные подставки.  А если  дополнить все  эти причуды исполнительской манеры Гульда еще и  его привычкой довольно громко петь  во время игры,  а  иногда и  дирижировать  свободной рукой, то картина может показаться, действительно,  весьма экзотической. Но  ведь все  эти его экстатические состояния дарили миру несравненные музыкальные откровения!
Конечно, необычная исполнительская манера Гульда  и,  главное,  органическая невозможность  для него  подчиняться  неким благопристойным, узаконенным  манерам,  давала повод для  непрестанных критических  нападок, в которых язвительно расценивали Гульда за роялем как комедианта, и требовали от молодого человека «следить за собой и прекратить кривляния»!  Гульд же с огорчением говорил, что его исполнительская манера является  органическим  продолжением его сущности, и до такой степени присуща ему, что, как только  он пытается  контролировать свое поведение, у него тут же  возникает ощущение  скованности, что, в свою очередь, приводит к  потере  музыкальной  концентрации.
                А однажды   эксцентричность  Гульда сделала  его  героем общественного скандала. В какой-то момент   в  Канаде проводилась кампания с опросом общественного мнения  по поводу выбора   выдающейся  личности, достойной украсить своим портретом  новую   денежную купюру Канады. Предложенная в этом качестве  кандидатура  Глена Гульда вызвала  бурное негодование определенной части общества: «Как можно! Он же эксцентрик!»  И вот, столь печальным образом  обыватели  Канады  отвергли своего   национального  гения, составлявшего  гордость  страны и ее  национальное  достояние!
Можно предположить, что эта критика со стороны прессы в какой-то степени тоже повлияла на  решение  Гульда уйти с концертного Олимпа. Взаимоотношения Гульда с его публикой  постепенно вошли в конфликт. Возможно, именно тогда Гульд выбирает одиночество, как образ жизни, а  затворничество, как единственный способ, позволивший ему заниматься музыкой, скрывшись  от любопытствующих  глаз. В этом своем отшельничестве Гульд  создает огромное число   непревзойденных  музыкальных записей, составивших золотой фонд музыкальной культуры. Кроме того, он пишет сценарии  своих радио- и телевизионных передач, в которых он является  ведущим. Его телевизионные программы предоставляли ему  широкое поле для творческих экспериментов. Гульдом была придумана, так называемая, «контрапунктическая» система вещания, касавшаяся построения литературных текстов в его авторских радио- и телевизионных программах, и использованная, в частности,  в  его широко известной  программе «Идея Севера».   

Кроме того, Гульд не без основания считал себя литератором. Он много писал, и оставил после себя глубокие музыкальные исследования, массу статей и блестящих интервью. В одном из своих  многочисленных интервью Гульд говорил о том, что в музыке он  стремился быть как бы  человеком «эпохи Возрождения», способным осуществлять множество самых разных проектов. Его мечтой было когда-нибудь, лет в шестьдесят (увы, не дано судьбой!),  открыть собственный концертный зал, при условии, что слушателям в нем   было бы запрещено  реагировать на выступления артистов: ни аплодисментов, ни вызовов на «бис», ни свистков – ничего! Он действительно считал, что было бы хорошо совершенно отказаться от подобных вещей.
Большое  внимание Глен уделял также экспериментальной работе со звуком. Для достижения нужного ему звучания он усовершенствовал клавиатуру собственного рояля, изменив  размер  верхнего ряда клавиш  и полностью  перебрав   механику инструмента. Интересный эксперимент был проделан им  с изменением звука рояля за счет отрыва его ножек от пола, как резонирующей поверхности, путем установки их на упругие подставки,  преобразовав тем самым  акустические характеристики инструмента. При этом  снизу рояля устанавливался микрофон. Работа Гульда в звукозаписывающей студии  по своей творческой одержимости была сродни лабораторным занятиям алхимика.
 
Жизнь и творчество Глена Гульда, после смерти великого музыканта, вызвали к жизни целую плеяду «гульдинистов», и стали предметом пристального изучения    биографами. Таким исследователем  творчества Гульда стал его близкий друг, создатель ряда книг и фильмов о Гульде,  французский музыкант, писатель и кинематографист Бруно Монсенжон, глубоко понимавший и любивший этого необычного человека. Монсенжон считал, что «подвижническая цель, которой Гульд служил всю свою жизнь, превосходила  цели его земного существования. Гульд миссионерски служил чистоте и цельности музыки. Это было результатом особой организации его ума, свободно владевшего категориями времени и пространства». И  еще,  что  «существование Гульда было подчинено своим законам, отличным от законов нашего физического мира и относящимся к трансцендентальной области».

                ЕЩЕ  РАЗ  О  ГЛЕНЕ  ГУЛЬДЕ
               
Досада… Ах, какая досада!  Подумать только,  судьба  однажды милостиво предоставляла мне потрясающий шанс  услышать и  увидеть гениального пианиста, но я, в полном своем неведении, должно быть прошла мимо, не сделав даже попытки воспользоваться  уникальной возможностью!  Этот упущенный шанс, который теперь  так горько терзает меня,  тогда был  невероятно близок к осуществлению – только руку протяни!  Потому,  что в мае 1957 года,  а именно тогда  проходили  в Москве гастроли  юного Глена Гульда,  я  была здесь же, совсем рядом, но даже не подозревала, какого масштаба  событие   происходит!  В то время я довольно  часто бывала в консерватории (увы, гораздо чаще,  чем теперь!), и, очень может быть, что именно в тот день я пробегала где-нибудь поблизости, скользнув рассеянным взглядом по афише, на которой крупными синими буквами были три  ничего не значившие тогда для меня слова: Глен Гульд (Канада). К сожалению, этого имени тогда не только я, но  почти никто не знал. И весь шквал восторгов, разразившийся  сразу после этих выступлений, и захлестнувший потом, подобно цунами,  весь  музыкальный мир, на тот момент коснулся только очень узкого круга музыкантов-профессионалов. До  рядовых любителей музыки, вроде меня,   донеслось потом только гулкое эхо прекрасной легенды. Но надо сказать, что тогда, к счастью, вслед за концертами Гульда в Москве были выпущены пластинки с записями  выступлений замечательного пианиста. И  вот теперь, из своего  немыслимого далека,  спустя более пятидесяти лет после  этих гастролей, и  почти тридцати лет  после его ухода из жизни, я с бесконечным сожалением говорю о том, что многое отдала бы за возможность  хотя бы  раз  увидеть этого человека!
 
Человек  по имени Глен Гульд, представляет собой явление столь поразительное, что даже теперь,  по прошествии большого времени, его творчество и личность продолжают  волновать и привлекать к себе острейший интерес. И  интерес этот со временем  не только не угасает, но, наоборот, даже возрастает,  несмотря на то, что Гульд посвятил  собственно концертной деятельности всего  девять из пятидесяти лет своей не слишком долгой жизни. Затем он, внезапно отказавшись от дальнейших публичных выступлений, исчез с афиш на самом взлете своей  феноменально успешной карьеры концертирующего пианиста. Гульд  исчез,  навсегда скрывшись от взоров своих  зрителей, став  затворником  замкнутых  пространств  разных  звукозаписывающих  студий, а также  радиовещательных  и телевизионных  компаний  США  и  Канады.  Однако, несмотря на  свой отказ от публичной деятельности и  затворнический образ жизни, Гульд  не прерывал  чрезвычайно  интенсивного и разнообразного  творческого процесса. Просто теперь  инструментом  его общения со слушателями стали  радиомикрофон и телевизионная камера.
Долгие годы оставалась загадкой, что в действительности стало причиной, побудившей Глена  отказаться   от  столь триумфально начатой музыкальной  карьеры, блистательной карьеры пианиста, вознесенного на вершину мировой славы, получившего самое громкое международное признание,  ставшего одним из величайших музыкантов в истории фортепьянного исполнительского искусства. Что в самом деле побудило его внезапно отказаться от  аплодисментов и громкой славы?  Все его доводы в пользу своего решения казались не слишком убедительными, и многие  даже подозревали пианиста в мистификации. Однако время показало, что его решение  было вполне  искренним и окончательным. В попытках разгадать эту тайну,  биографы  и  исследователи творчества Гульда обращаются  к особенностям его столь яркой, необычной,  и бесконечно обаятельной  личности.

В наше время американские ученые-генетики все чаще говорят о появлении, так называемых,  детей «индиго». Детей, названных так за синий  биофизический цветовой индекс,  наблюдаемый у них в отличие от обычного, оранжево-красного. Речь идет о детях новой генерации, своим появлением как бы опередивших свое поколение, о детях обладающих необъяснимо  высоким интеллектом и  высокой степенью одаренности  в самых разных сферах, о детях обладающих загадочной способностью с легкостью  улавливать потоки информации, получаемые ими едва ли не из воздуха,  или из какого-то  иного информационного пространства.  Говорят, что эти дети,  обладают какими-то особыми каналами сознания, помогающими им необыкновенно интенсивно развиваться, следуя  своим, во многом неразгаданным  законам. Многие также говорят о детях «индиго»,  как  о  последующей  ступени эволюции, о  людях будущего.
Что касается Глена Гульда, то если существуют в реальности такие дети, то он, наверное,  являлся  характерным представителем «индиго». Он изначально, с самого рождения отличался от других детей, он был  иным, он  пришел в этот мир   другим.  Прежде всего, Глена отличала необыкновенная, органически присущая именно ему наполненность музыкой. Его  можно  было бы уподобить  некоему музыкальному инструменту, в котором постоянно звучит музыка,  ставшая его страстью, его образом жизни, его сутью. Природа  щедро наградила Глена  такими столь необходимыми для музыканта качествами,  как абсолютным музыкальным слухом, способностью к глубочайшей музыкальной концентрации и феноменальной музыкальной памятью. Помимо всего этого, он был наделен чем-то еще, трудно объяснимым, возможно даже трансцедентальным. Впрочем, появление гениев всегда загадка.

 Личность Глена  формировалась в условиях весьма  благоприятных  для  его развития.  Будучи единственным ребенком,  вполне благополучной и достаточно обеспеченной семьи, он был щедро одарен родительской  заботой и любовью, и поэтому рос весьма избалованным, а порой даже капризным. Поскольку  Глен с  детства отличался слабым здоровьем, то его школьное и музыкальное образование, проходило преимущественно  в домашних условиях, с приглашенными преподавателями. Возможно,  все эти обстоятельства  и повлияли на то, что взаимоотношения  юного Глена со своими сверстниками складывались не лучшим образом. Как он сам, не без юмора, вспоминал о том  времени: «Школьный опыт оказался для меня крайне неудачным, потому что отношения с большинством учителей и со всеми моими товарищами по классу были у меня  из рук вон плохи. Вероятно то, что,  выходя из школы, я шел играть на фортепьяно,  а не в хоккей, породило во мне ощущение, что музыка – это что-то особенное, и что она дает мне право на одиночество. Я не умел давать сдачи, из-за этого мальчишки воспринимали меня как легкую мишень и нередко поколачивали. Но было бы преувеличением утверждать, что это случалось каждый день. Через день – пожалуй».  Самым верным  другом  его  школьных лет был замечательный домашний пес - шотландский сеттер по кличке Сэр Никлсон Гэрлохидский.  Таким же верным другом для Глена была  книжка -  он всегда очень много читал.
До одиннадцати лет учителем музыки Глена была его собственная мать – Флоранс Эмма Гульд, чутко следившая за музыкальным развитием  своего одаренного  сына. Затем,  после  поступления  в Королевскую консерваторию в  Торонто,  преподавателем Глена  становится профессор  Альберто Герреро. А в четырнадцать лет этот ребенок уже  заканчивает консерваторию.  Глен, что называется, быстро выскочил  из пеленок. Нетерпимый и категоричный, он, на протяжении всех лет своей учебы,  дерзко спорил с учителями, демонстрируя  совершенно независимый взгляд на вещи, отрицая все мыслимые авторитеты, и яростно сражаясь против всех утвердившихся стереотипов. Вооруженный поразительно широкими познаниями в области музыки, и непоколебимый в своей убежденности, юноша ни в грош не ставил любых оппонентов. Это был типичный «анфан терибль»! (Чем-то он мне очень напомнил  сэлинджеровского  Холдена).   
   Глен отличался острым интеллектом, позволявшим ему погружаться в глубины музыки, аналитически исследуя структуру музыкальных произведений. И это делало его не только  исполнителем, но также и интереснейшим интерпретатором исполняемых  произведений, что позволяло также становиться  как бы соучастником творчества. С самого начала определились и  его совершенно неординарные музыкальные пристрастия:  К примеру, он терпеть не мог итальянскую оперу: «Верди для меня – это мука, а от Пуччини  - мороз по коже», говорил он. Также не слишком жаловал он  традиционную  репертуарную, широко исполняемую романтическую музыку Шопена, Листа, Шуберта. Он находил, что «музыка этой эпохи полна бессмысленной театральности, показных эффектов, отталкивающей светскости и гедонизма».  Однако,  когда речь заходила о чисто пианистическом искусстве,  Гульд  признавал  вершиной этого  искусства именно Фридерика Шопена, хотя и не считал вообще достойным серьезного внимания  пианизм как таковой. Шопену он воздавал должное только как большому мастеру миниатюр, при этом отказывая  ему  в мастерстве создания крупных музыкальных форм. И, как ни странно, Гульд не слишком любил божественного Моцарта, возможно, за то, что, выражаясь современным сленгом,  тот «писал музыку для мобильников», то есть за видимую легкость ее восприятия. И при этом, возможно,  он  несколько преувеличивал значение Феликса Мендельсона.  При этом, нельзя не отметить, что иногда суждения Гульда о собственных музыкальных пристрастиях бывали спонтанными  и  даже несколько противоречивыми.
С одной стороны, Глен был приверженцем барочной музыки (например, его безмерно восхищала музыка такого  композитора 16-го века, как известный английский «девственник»  Орландо Гиббонс), а, с другой стороны, он был почитателем  современной авангардной атональной музыки (Шенберг, Берг, Веберн). Глен даже сам  писал композиции в двенадцатитоновой  додекафонной  технике. С большим пиететом он относился к Вагнеру и, особенно, к Рихарду Штраусу. Можно не без удовольствия  отметить также, что Глен  высоко ценил русскую музыкальную культуру.  Его восхищал музыкальный гений М.П. Мусоргского (в чем он молчаливо отказывал П.И. Чайковскому), а также  талант композиции и фортепьянное искусство  А.Н..Скрябина. Но самым его любимым и наиболее часто исполняемым  композитором  оставался, конечно,  И.-С. Бах.   Любопытное наблюдение  высказано  одним из музыкальных критиков пианиста, который отмечал, что когда Гульд играет Шопена, то исчезает Шопен и остается  только Гульд, но если он исполняет Баха, то исчезает Гульд, и остается только Бах.

К особенностям  игры  Гульда  относилась потрясающая чистота и точность его  звучания, а также новый подход  к полифонической фактуре произведения, каждый элемент которой выписан им с фантастической отчетливостью и наделен свободно дышащим ритмом.  Часто, погружаясь в музыку, Гульд  впадал в состояние экстаза. В такие моменты он весь приходил в движение. Он радостно отдавался этому своему состоянию,   погружаясь в звуковую стихию, подобно  птице  в  воздушный поток, и  казался неразделимо связанным с этой стихией.
Его манера игры, на взгляд многих, казалась не только необычной, но в чем-то даже непристойной, вызывала неприятие и сильное раздражение,  как  у  части публики, так и у музыкальных критиков. У  Гульда была, например, привычка  иногда снимать во время игры обувь. Многих раздражала также  его  ни на что не похожее положение за инструментом. Глен терпеть не мог традиционной банкетки с мягким сидением, устанавливаемой обычно перед роялем,  и неизменно предпочитал пользоваться  в концертной практике своим   знаменитым складным  деревянным стулом, очень старым и очень облезлым. Этот стул, вовсе лишенный  сидения, украшала только оставшаяся внутри деревянная рама, к тому же расположенная на двадцать сантиметров ниже обычной стандартной высоты. Стул устанавливался с большим наклоном назад, подобно Пизанской башне,  что достигалось благодаря винтовому увеличению  высоты его передних ножек.  По этой причине,  Глен  играл, что называется,  «носом», очень низко склоняясь над клавиатурой. Для того, чтобы еще больше приблизиться  к  клавиатуре  он дополнительно приподнимал  рояль,  устанавливая  его ножки на  деревянные подставки.  А если  дополнить все  эти причуды исполнительской манеры Гульда еще и  его привычкой довольно громко петь  во время игры,  а  иногда и  дирижировать  свободной рукой, то картина может показаться, действительно,  весьма экзотической. Но  ведь все  эти его экстатические состояния дарили миру несравненные музыкальные откровения!
Конечно, необычная исполнительская манера Гульда  и,  главное,  органическая невозможность  для него  подчиняться  неким благопристойным, узаконенным  манерам,  давала повод для  непрестанных критических  нападок, в которых язвительно расценивали Гульда за роялем как комедианта, и требовали от молодого человека «следить за собой и прекратить кривляния»!  Гульд же с огорчением говорил, что его исполнительская манера является  органическим  продолжением его сущности, и до такой степени присуща ему, что, как только  он пытается  контролировать свое поведение, у него тут же  возникает ощущение  скованности, что, в свою очередь, приводит к  потере  музыкальной  концентрации.
                А однажды   эксцентричность  Гульда сделала  его  героем общественного скандала. В какой-то момент   в  Канаде проводилась кампания с опросом общественного мнения  по поводу выбора   выдающейся  личности, достойной украсить своим портретом  новую   денежную купюру Канады. Предложенная в этом качестве  кандидатура  Глена Гульда вызвала  бурное негодование определенной части общества: «Как можно! Он же эксцентрик!»  И вот, столь печальным образом  обыватели  Канады  отвергли своего   национального  гения, составлявшего  гордость  страны и ее  национальное  достояние!
Можно предположить, что эта критика со стороны прессы в какой-то степени тоже повлияла на  решение  Гульда уйти с концертного Олимпа. Взаимоотношения Гульда с его публикой  постепенно вошли в конфликт. Возможно, именно тогда Гульд выбирает одиночество, как образ жизни, а  затворничество, как единственный способ, позволивший ему заниматься музыкой, скрывшись  от любопытствующих  глаз. В этом своем отшельничестве Гульд  создает огромное число   непревзойденных  музыкальных записей, составивших золотой фонд музыкальной культуры. Кроме того, он пишет сценарии  своих радио- и телевизионных передач, в которых он является  ведущим. Его телевизионные программы предоставляли ему  широкое поле для творческих экспериментов. Гульдом была придумана, так называемая, «контрапунктическая» система вещания, касавшаяся построения литературных текстов в его авторских радио- и телевизионных программах, и использованная, в частности,  в  его широко известной  программе «Идея Севера».   

Кроме того, Гульд не без основания считал себя литератором. Он много писал, и оставил после себя глубокие музыкальные исследования, массу статей и блестящих интервью. В одном из своих  многочисленных интервью Гульд говорил о том, что в музыке он  стремился быть как бы  человеком «эпохи Возрождения», способным осуществлять множество самых разных проектов. Его мечтой было когда-нибудь, лет в шестьдесят (увы, не дано судьбой!),  открыть собственный концертный зал, при условии, что слушателям в нем   было бы запрещено  реагировать на выступления артистов: ни аплодисментов, ни вызовов на «бис», ни свистков – ничего! Он действительно считал, что было бы хорошо совершенно отказаться от подобных вещей.
Большое  внимание Глен уделял также экспериментальной работе со звуком. Для достижения нужного ему звучания он усовершенствовал клавиатуру собственного рояля, изменив  размер  верхнего ряда клавиш  и полностью  перебрав   механику инструмента. Интересный эксперимент был проделан им  с изменением звука рояля за счет отрыва его ножек от пола, как резонирующей поверхности, путем установки их на упругие подставки,  преобразовав тем самым  акустические характеристики инструмента. При этом  снизу рояля устанавливался микрофон. Работа Гульда в звукозаписывающей студии  по своей творческой одержимости была сродни лабораторным занятиям алхимика.
 
Жизнь и творчество Глена Гульда, после смерти великого музыканта, вызвали к жизни целую плеяду «гульдинистов», и стали предметом пристального изучения    биографами. Таким исследователем  творчества Гульда стал его близкий друг, создатель ряда книг и фильмов о Гульде,  французский музыкант, писатель и кинематографист Бруно Монсенжон, глубоко понимавший и любивший этого необычного человека. Монсенжон считал, что «подвижническая цель, которой Гульд служил всю свою жизнь, превосходила  цели его земного существования. Гульд миссионерски служил чистоте и цельности музыки. Это было результатом особой организации его ума, свободно владевшего категориями времени и пространства». И  еще,  что  «существование Гульда было подчинено своим законам, отличным от законов нашего физического мира и относящимся к трансцендентальной области».

                ЕЩЕ  РАЗ  О  ГЛЕНЕ  ГУЛЬДЕ
               
Досада… Ах, какая досада!  Подумать только,  судьба  однажды милостиво предоставляла мне потрясающий шанс  услышать и  увидеть гениального пианиста, но я, в полном своем неведении, должно быть прошла мимо, не сделав даже попытки воспользоваться  уникальной возможностью!  Этот упущенный шанс, который теперь  так горько терзает меня,  тогда был  невероятно близок к осуществлению – только руку протяни!  Потому,  что в мае 1957 года,  а именно тогда  проходили  в Москве гастроли  юного Глена Гульда,  я  была здесь же, совсем рядом, но даже не подозревала, какого масштаба  событие   происходит!  В то время я довольно  часто бывала в консерватории (увы, гораздо чаще,  чем теперь!), и, очень может быть, что именно в тот день я пробегала где-нибудь поблизости, скользнув рассеянным взглядом по афише, на которой крупными синими буквами были три  ничего не значившие тогда для меня слова: Глен Гульд (Канада). К сожалению, этого имени тогда не только я, но  почти никто не знал. И весь шквал восторгов, разразившийся  сразу после этих выступлений, и захлестнувший потом, подобно цунами,  весь  музыкальный мир, на тот момент коснулся только очень узкого круга музыкантов-профессионалов. До  рядовых любителей музыки, вроде меня,   донеслось потом только гулкое эхо прекрасной легенды. Но надо сказать, что тогда, к счастью, вслед за концертами Гульда в Москве были выпущены пластинки с записями  выступлений замечательного пианиста. И  вот теперь, из своего  немыслимого далека,  спустя более пятидесяти лет после  этих гастролей, и  почти тридцати лет  после его ухода из жизни, я с бесконечным сожалением говорю о том, что многое отдала бы за возможность  хотя бы  раз  увидеть этого человека!
 
Человек  по имени Глен Гульд, представляет собой явление столь поразительное, что даже теперь,  по прошествии большого времени, его творчество и личность продолжают  волновать и привлекать к себе острейший интерес. И  интерес этот со временем  не только не угасает, но, наоборот, даже возрастает,  несмотря на то, что Гульд посвятил  собственно концертной деятельности всего  девять из пятидесяти лет своей не слишком долгой жизни. Затем он, внезапно отказавшись от дальнейших публичных выступлений, исчез с афиш на самом взлете своей  феноменально успешной карьеры концертирующего пианиста. Гульд  исчез,  навсегда скрывшись от взоров своих  зрителей, став  затворником  замкнутых  пространств  разных  звукозаписывающих  студий, а также  радиовещательных  и телевизионных  компаний  США  и  Канады.  Однако, несмотря на  свой отказ от публичной деятельности и  затворнический образ жизни, Гульд  не прерывал  чрезвычайно  интенсивного и разнообразного  творческого процесса. Просто теперь  инструментом  его общения со слушателями стали  радиомикрофон и телевизионная камера.
Долгие годы оставалась загадкой, что в действительности стало причиной, побудившей Глена  отказаться   от  столь триумфально начатой музыкальной  карьеры, блистательной карьеры пианиста, вознесенного на вершину мировой славы, получившего самое громкое международное признание,  ставшего одним из величайших музыкантов в истории фортепьянного исполнительского искусства. Что в самом деле побудило его внезапно отказаться от  аплодисментов и громкой славы?  Все его доводы в пользу своего решения казались не слишком убедительными, и многие  даже подозревали пианиста в мистификации. Однако время показало, что его решение  было вполне  искренним и окончательным. В попытках разгадать эту тайну,  биографы  и  исследователи творчества Гульда обращаются  к особенностям его столь яркой, необычной,  и бесконечно обаятельной  личности.

В наше время американские ученые-генетики все чаще говорят о появлении, так называемых,  детей «индиго». Детей, названных так за синий  биофизический цветовой индекс,  наблюдаемый у них в отличие от обычного, оранжево-красного. Речь идет о детях новой генерации, своим появлением как бы опередивших свое поколение, о детях обладающих необъяснимо  высоким интеллектом и  высокой степенью одаренности  в самых разных сферах, о детях обладающих загадочной способностью с легкостью  улавливать потоки информации, получаемые ими едва ли не из воздуха,  или из какого-то  иного информационного пространства.  Говорят, что эти дети,  обладают какими-то особыми каналами сознания, помогающими им необыкновенно интенсивно развиваться, следуя  своим, во многом неразгаданным  законам. Многие также говорят о детях «индиго»,  как  о  последующей  ступени эволюции, о  людях будущего.
Что касается Глена Гульда, то если существуют в реальности такие дети, то он, наверное,  являлся  характерным представителем «индиго». Он изначально, с самого рождения отличался от других детей, он был  иным, он  пришел в этот мир   другим.  Прежде всего, Глена отличала необыкновенная, органически присущая именно ему наполненность музыкой. Его  можно  было бы уподобить  некоему музыкальному инструменту, в котором постоянно звучит музыка,  ставшая его страстью, его образом жизни, его сутью. Природа  щедро наградила Глена  такими столь необходимыми для музыканта качествами,  как абсолютным музыкальным слухом, способностью к глубочайшей музыкальной концентрации и феноменальной музыкальной памятью. Помимо всего этого, он был наделен чем-то еще, трудно объяснимым, возможно даже трансцедентальным. Впрочем, появление гениев всегда загадка.

 Личность Глена  формировалась в условиях весьма  благоприятных  для  его развития.  Будучи единственным ребенком,  вполне благополучной и достаточно обеспеченной семьи, он был щедро одарен родительской  заботой и любовью, и поэтому рос весьма избалованным, а порой даже капризным. Поскольку  Глен с  детства отличался слабым здоровьем, то его школьное и музыкальное образование, проходило преимущественно  в домашних условиях, с приглашенными преподавателями. Возможно,  все эти обстоятельства  и повлияли на то, что взаимоотношения  юного Глена со своими сверстниками складывались не лучшим образом. Как он сам, не без юмора, вспоминал о том  времени: «Школьный опыт оказался для меня крайне неудачным, потому что отношения с большинством учителей и со всеми моими товарищами по классу были у меня  из рук вон плохи. Вероятно то, что,  выходя из школы, я шел играть на фортепьяно,  а не в хоккей, породило во мне ощущение, что музыка – это что-то особенное, и что она дает мне право на одиночество. Я не умел давать сдачи, из-за этого мальчишки воспринимали меня как легкую мишень и нередко поколачивали. Но было бы преувеличением утверждать, что это случалось каждый день. Через день – пожалуй».  Самым верным  другом  его  школьных лет был замечательный домашний пес - шотландский сеттер по кличке Сэр Никлсон Гэрлохидский.  Таким же верным другом для Глена была  книжка -  он всегда очень много читал.
До одиннадцати лет учителем музыки Глена была его собственная мать – Флоранс Эмма Гульд, чутко следившая за музыкальным развитием  своего одаренного  сына. Затем,  после  поступления  в Королевскую консерваторию в  Торонто,  преподавателем Глена  становится профессор  Альберто Герреро. А в четырнадцать лет этот ребенок уже  заканчивает консерваторию.  Глен, что называется, быстро выскочил  из пеленок. Нетерпимый и категоричный, он, на протяжении всех лет своей учебы,  дерзко спорил с учителями, демонстрируя  совершенно независимый взгляд на вещи, отрицая все мыслимые авторитеты, и яростно сражаясь против всех утвердившихся стереотипов. Вооруженный поразительно широкими познаниями в области музыки, и непоколебимый в своей убежденности, юноша ни в грош не ставил любых оппонентов. Это был типичный «анфан терибль»! (Чем-то он мне очень напомнил  сэлинджеровского  Холдена).   
   Глен отличался острым интеллектом, позволявшим ему погружаться в глубины музыки, аналитически исследуя структуру музыкальных произведений. И это делало его не только  исполнителем, но также и интереснейшим интерпретатором исполняемых  произведений, что позволяло также становиться  как бы соучастником творчества. С самого начала определились и  его совершенно неординарные музыкальные пристрастия:  К примеру, он терпеть не мог итальянскую оперу: «Верди для меня – это мука, а от Пуччини  - мороз по коже», говорил он. Также не слишком жаловал он  традиционную  репертуарную, широко исполняемую романтическую музыку Шопена, Листа, Шуберта. Он находил, что «музыка этой эпохи полна бессмысленной театральности, показных эффектов, отталкивающей светскости и гедонизма».  Однако,  когда речь заходила о чисто пианистическом искусстве,  Гульд  признавал  вершиной этого  искусства именно Фридерика Шопена, хотя и не считал вообще достойным серьезного внимания  пианизм как таковой. Шопену он воздавал должное только как большому мастеру миниатюр, при этом отказывая  ему  в мастерстве создания крупных музыкальных форм. И, как ни странно, Гульд не слишком любил божественного Моцарта, возможно, за то, что, выражаясь современным сленгом,  тот «писал музыку для мобильников», то есть за видимую легкость ее восприятия. И при этом, возможно,  он  несколько преувеличивал значение Феликса Мендельсона.  При этом, нельзя не отметить, что иногда суждения Гульда о собственных музыкальных пристрастиях бывали спонтанными  и  даже несколько противоречивыми.
С одной стороны, Глен был приверженцем барочной музыки (например, его безмерно восхищала музыка такого  композитора 16-го века, как известный английский «девственник»  Орландо Гиббонс), а, с другой стороны, он был почитателем  современной авангардной атональной музыки (Шенберг, Берг, Веберн). Глен даже сам  писал композиции в двенадцатитоновой  додекафонной  технике. С большим пиететом он относился к Вагнеру и, особенно, к Рихарду Штраусу. Можно не без удовольствия  отметить также, что Глен  высоко ценил русскую музыкальную культуру.  Его восхищал музыкальный гений М.П. Мусоргского (в чем он молчаливо отказывал П.И. Чайковскому), а также  талант композиции и фортепьянное искусство  А.Н..Скрябина. Но самым его любимым и наиболее часто исполняемым  композитором  оставался, конечно,  И.-С. Бах.   Любопытное наблюдение  высказано  одним из музыкальных критиков пианиста, который отмечал, что когда Гульд играет Шопена, то исчезает Шопен и остается  только Гульд, но если он исполняет Баха, то исчезает Гульд, и остается только Бах.

К особенностям  игры  Гульда  относилась потрясающая чистота и точность его  звучания, а также новый подход  к полифонической фактуре произведения, каждый элемент которой выписан им с фантастической отчетливостью и наделен свободно дышащим ритмом.  Часто, погружаясь в музыку, Гульд  впадал в состояние экстаза. В такие моменты он весь приходил в движение. Он радостно отдавался этому своему состоянию,   погружаясь в звуковую стихию, подобно  птице  в  воздушный поток, и  казался неразделимо связанным с этой стихией.
Его манера игры, на взгляд многих, казалась не только необычной, но в чем-то даже непристойной, вызывала неприятие и сильное раздражение,  как  у  части публики, так и у музыкальных критиков. У  Гульда была, например, привычка  иногда снимать во время игры обувь. Многих раздражала также  его  ни на что не похожее положение за инструментом. Глен терпеть не мог традиционной банкетки с мягким сидением, устанавливаемой обычно перед роялем,  и неизменно предпочитал пользоваться  в концертной практике своим   знаменитым складным  деревянным стулом, очень старым и очень облезлым. Этот стул, вовсе лишенный  сидения, украшала только оставшаяся внутри деревянная рама, к тому же расположенная на двадцать сантиметров ниже обычной стандартной высоты. Стул устанавливался с большим наклоном назад, подобно Пизанской башне,  что достигалось благодаря винтовому увеличению  высоты его передних ножек.  По этой причине,  Глен  играл, что называется,  «носом», очень низко склоняясь над клавиатурой. Для того, чтобы еще больше приблизиться  к  клавиатуре  он дополнительно приподнимал  рояль,  устанавливая  его ножки на  деревянные подставки.  А если  дополнить все  эти причуды исполнительской манеры Гульда еще и  его привычкой довольно громко петь  во время игры,  а  иногда и  дирижировать  свободной рукой, то картина может показаться, действительно,  весьма экзотической. Но  ведь все  эти его экстатические состояния дарили миру несравненные музыкальные откровения!
Конечно, необычная исполнительская манера Гульда  и,  главное,  органическая невозможность  для него  подчиняться  неким благопристойным, узаконенным  манерам,  давала повод для  непрестанных критических  нападок, в которых язвительно расценивали Гульда за роялем как комедианта, и требовали от молодого человека «следить за собой и прекратить кривляния»!  Гульд же с огорчением говорил, что его исполнительская манера является  органическим  продолжением его сущности, и до такой степени присуща ему, что, как только  он пытается  контролировать свое поведение, у него тут же  возникает ощущение  скованности, что, в свою очередь, приводит к  потере  музыкальной  концентрации.
                А однажды   эксцентричность  Гульда сделала  его  героем общественного скандала. В какой-то момент   в  Канаде проводилась кампания с опросом общественного мнения  по поводу выбора   выдающейся  личности, достойной украсить своим портретом  новую   денежную купюру Канады. Предложенная в этом качестве  кандидатура  Глена Гульда вызвала  бурное негодование определенной части общества: «Как можно! Он же эксцентрик!»  И вот, столь печальным образом  обыватели  Канады  отвергли своего   национального  гения, составлявшего  гордость  страны и ее  национальное  достояние!
Можно предположить, что эта критика со стороны прессы в какой-то степени тоже повлияла на  решение  Гульда уйти с концертного Олимпа. Взаимоотношения Гульда с его публикой  постепенно вошли в конфликт. Возможно, именно тогда Гульд выбирает одиночество, как образ жизни, а  затворничество, как единственный способ, позволивший ему заниматься музыкой, скрывшись  от любопытствующих  глаз. В этом своем отшельничестве Гульд  создает огромное число   непревзойденных  музыкальных записей, составивших золотой фонд музыкальной культуры. Кроме того, он пишет сценарии  своих радио- и телевизионных передач, в которых он является  ведущим. Его телевизионные программы предоставляли ему  широкое поле для творческих экспериментов. Гульдом была придумана, так называемая, «контрапунктическая» система вещания, касавшаяся построения литературных текстов в его авторских радио- и телевизионных программах, и использованная, в частности,  в  его широко известной  программе «Идея Севера».   

Кроме того, Гульд не без основания считал себя литератором. Он много писал, и оставил после себя глубокие музыкальные исследования, массу статей и блестящих интервью. В одном из своих  многочисленных интервью Гульд говорил о том, что в музыке он  стремился быть как бы  человеком «эпохи Возрождения», способным осуществлять множество самых разных проектов. Его мечтой было когда-нибудь, лет в шестьдесят (увы, не дано судьбой!),  открыть собственный концертный зал, при условии, что слушателям в нем   было бы запрещено  реагировать на выступления артистов: ни аплодисментов, ни вызовов на «бис», ни свистков – ничего! Он действительно считал, что было бы хорошо совершенно отказаться от подобных вещей.
Большое  внимание Глен уделял также экспериментальной работе со звуком. Для достижения нужного ему звучания он усовершенствовал клавиатуру собственного рояля, изменив  размер  верхнего ряда клавиш  и полностью  перебрав   механику инструмента. Интересный эксперимент был проделан им  с изменением звука рояля за счет отрыва его ножек от пола, как резонирующей поверхности, путем установки их на упругие подставки,  преобразовав тем самым  акустические характеристики инструмента. При этом  снизу рояля устанавливался микрофон. Работа Гульда в звукозаписывающей студии  по своей творческой одержимости была сродни лабораторным занятиям алхимика.
 
Жизнь и творчество Глена Гульда, после смерти великого музыканта, вызвали к жизни целую плеяду «гульдинистов», и стали предметом пристального изучения    биографами. Таким исследователем  творчества Гульда стал его близкий друг, создатель ряда книг и фильмов о Гульде,  французский музыкант, писатель и кинематографист Бруно Монсенжон, глубоко понимавший и любивший этого необычного человека. Монсенжон считал, что «подвижническая цель, которой Гульд служил всю свою жизнь, превосходила  цели его земного существования. Гульд миссионерски служил чистоте и цельности музыки. Это было результатом особой организации его ума, свободно владевшего категориями времени и пространства». И  еще,  что  «существование Гульда было подчинено своим законам, отличным от законов нашего физического мира и относящимся к трансцендентальной области».

                ЕЩЕ  РАЗ  О  ГЛЕНЕ  ГУЛЬДЕ
               
Досада… Ах, какая досада!  Подумать только,  судьба  однажды милостиво предоставляла мне потрясающий шанс  услышать и  увидеть гениального пианиста, но я, в полном своем неведении, должно быть прошла мимо, не сделав даже попытки воспользоваться  уникальной возможностью!  Этот упущенный шанс, который теперь  так горько терзает меня,  тогда был  невероятно близок к осуществлению – только руку протяни!  Потому,  что в мае 1957 года,  а именно тогда  проходили  в Москве гастроли  юного Глена Гульда,  я  была здесь же, совсем рядом, но даже не подозревала, какого масштаба  событие   происходит!  В то время я довольно  часто бывала в консерватории (увы, гораздо чаще,  чем теперь!), и, очень может быть, что именно в тот день я пробегала где-нибудь поблизости, скользнув рассеянным взглядом по афише, на которой крупными синими буквами были три  ничего не значившие тогда для меня слова: Глен Гульд (Канада). К сожалению, этого имени тогда не только я, но  почти никто не знал. И весь шквал восторгов, разразившийся  сразу после этих выступлений, и захлестнувший потом, подобно цунами,  весь  музыкальный мир, на тот момент коснулся только очень узкого круга музыкантов-профессионалов. До  рядовых любителей музыки, вроде меня,   донеслось потом только гулкое эхо прекрасной легенды. Но надо сказать, что тогда, к счастью, вслед за концертами Гульда в Москве были выпущены пластинки с записями  выступлений замечательного пианиста. И  вот теперь, из своего  немыслимого далека,  спустя более пятидесяти лет после  этих гастролей, и  почти тридцати лет  после его ухода из жизни, я с бесконечным сожалением говорю о том, что многое отдала бы за возможность  хотя бы  раз  увидеть этого человека!
 
Человек  по имени Глен Гульд, представляет собой явление столь поразительное, что даже теперь,  по прошествии большого времени, его творчество и личность продолжают  волновать и привлекать к себе острейший интерес. И  интерес этот со временем  не только не угасает, но, наоборот, даже возрастает,  несмотря на то, что Гульд посвятил  собственно концертной деятельности всего  девять из пятидесяти лет своей не слишком долгой жизни. Затем он, внезапно отказавшись от дальнейших публичных выступлений, исчез с афиш на самом взлете своей  феноменально успешной карьеры концертирующего пианиста. Гульд  исчез,  навсегда скрывшись от взоров своих  зрителей, став  затворником  замкнутых  пространств  разных  звукозаписывающих  студий, а также  радиовещательных  и телевизионных  компаний  США  и  Канады.  Однако, несмотря на  свой отказ от публичной деятельности и  затворнический образ жизни, Гульд  не прерывал  чрезвычайно  интенсивного и разнообразного  творческого процесса. Просто теперь  инструментом  его общения со слушателями стали  радиомикрофон и телевизионная камера.
Долгие годы оставалась загадкой, что в действительности стало причиной, побудившей Глена  отказаться   от  столь триумфально начатой музыкальной  карьеры, блистательной карьеры пианиста, вознесенного на вершину мировой славы, получившего самое громкое международное признание,  ставшего одним из величайших музыкантов в истории фортепьянного исполнительского искусства. Что в самом деле побудило его внезапно отказаться от  аплодисментов и громкой славы?  Все его доводы в пользу своего решения казались не слишком убедительными, и многие  даже подозревали пианиста в мистификации. Однако время показало, что его решение  было вполне  искренним и окончательным. В попытках разгадать эту тайну,  биографы  и  исследователи творчества Гульда обращаются  к особенностям его столь яркой, необычной,  и бесконечно обаятельной  личности.

В наше время американские ученые-генетики все чаще говорят о появлении, так называемых,  детей «индиго». Детей, названных так за синий  биофизический цветовой индекс,  наблюдаемый у них в отличие от обычного, оранжево-красного. Речь идет о детях новой генерации, своим появлением как бы опередивших свое поколение, о детях обладающих необъяснимо  высоким интеллектом и  высокой степенью одаренности  в самых разных сферах, о детях обладающих загадочной способностью с легкостью  улавливать потоки информации, получаемые ими едва ли не из воздуха,  или из какого-то  иного информационного пространства.  Говорят, что эти дети,  обладают какими-то особыми каналами сознания, помогающими им необыкновенно интенсивно развиваться, следуя  своим, во многом неразгаданным  законам. Многие также говорят о детях «индиго»,  как  о  последующей  ступени эволюции, о  людях будущего.
Что касается Глена Гульда, то если существуют в реальности такие дети, то он, наверное,  являлся  характерным представителем «индиго». Он изначально, с самого рождения отличался от других детей, он был  иным, он  пришел в этот мир   другим.  Прежде всего, Глена отличала необыкновенная, органически присущая именно ему наполненность музыкой. Его  можно  было бы уподобить  некоему музыкальному инструменту, в котором постоянно звучит музыка,  ставшая его страстью, его образом жизни, его сутью. Природа  щедро наградила Глена  такими столь необходимыми для музыканта качествами,  как абсолютным музыкальным слухом, способностью к глубочайшей музыкальной концентрации и феноменальной музыкальной памятью. Помимо всего этого, он был наделен чем-то еще, трудно объяснимым, возможно даже трансцедентальным. Впрочем, появление гениев всегда загадка.

 Личность Глена  формировалась в условиях весьма  благоприятных  для  его развития.  Будучи единственным ребенком,  вполне благополучной и достаточно обеспеченной семьи, он был щедро одарен родительской  заботой и любовью, и поэтому рос весьма избалованным, а порой даже капризным. Поскольку  Глен с  детства отличался слабым здоровьем, то его школьное и музыкальное образование, проходило преимущественно  в домашних условиях, с приглашенными преподавателями. Возможно,  все эти обстоятельства  и повлияли на то, что взаимоотношения  юного Глена со своими сверстниками складывались не лучшим образом. Как он сам, не без юмора, вспоминал о том  времени: «Школьный опыт оказался для меня крайне неудачным, потому что отношения с большинством учителей и со всеми моими товарищами по классу были у меня  из рук вон плохи. Вероятно то, что,  выходя из школы, я шел играть на фортепьяно,  а не в хоккей, породило во мне ощущение, что музыка – это что-то особенное, и что она дает мне право на одиночество. Я не умел давать сдачи, из-за этого мальчишки воспринимали меня как легкую мишень и нередко поколачивали. Но было бы преувеличением утверждать, что это случалось каждый день. Через день – пожалуй».  Самым верным  другом  его  школьных лет был замечательный домашний пес - шотландский сеттер по кличке Сэр Никлсон Гэрлохидский.  Таким же верным другом для Глена была  книжка -  он всегда очень много читал.
До одиннадцати лет учителем музыки Глена была его собственная мать – Флоранс Эмма Гульд, чутко следившая за музыкальным развитием  своего одаренного  сына. Затем,  после  поступления  в Королевскую консерваторию в  Торонто,  преподавателем Глена  становится профессор  Альберто Герреро. А в четырнадцать лет этот ребенок уже  заканчивает консерваторию.  Глен, что называется, быстро выскочил  из пеленок. Нетерпимый и категоричный, он, на протяжении всех лет своей учебы,  дерзко спорил с учителями, демонстрируя  совершенно независимый взгляд на вещи, отрицая все мыслимые авторитеты, и яростно сражаясь против всех утвердившихся стереотипов. Вооруженный поразительно широкими познаниями в области музыки, и непоколебимый в своей убежденности, юноша ни в грош не ставил любых оппонентов. Это был типичный «анфан терибль»! (Чем-то он мне очень напомнил  сэлинджеровского  Холдена).   
   Глен отличался острым интеллектом, позволявшим ему погружаться в глубины музыки, аналитически исследуя структуру музыкальных произведений. И это делало его не только  исполнителем, но также и интереснейшим интерпретатором исполняемых  произведений, что позволяло также становиться  как бы соучастником творчества. С самого начала определились и  его совершенно неординарные музыкальные пристрастия:  К примеру, он терпеть не мог итальянскую оперу: «Верди для меня – это мука, а от Пуччини  - мороз по коже», говорил он. Также не слишком жаловал он  традиционную  репертуарную, широко исполняемую романтическую музыку Шопена, Листа, Шуберта. Он находил, что «музыка этой эпохи полна бессмысленной театральности, показных эффектов, отталкивающей светскости и гедонизма».  Однако,  когда речь заходила о чисто пианистическом искусстве,  Гульд  признавал  вершиной этого  искусства именно Фридерика Шопена, хотя и не считал вообще достойным серьезного внимания  пианизм как таковой. Шопену он воздавал должное только как большому мастеру миниатюр, при этом отказывая  ему  в мастерстве создания крупных музыкальных форм. И, как ни странно, Гульд не слишком любил божественного Моцарта, возможно, за то, что, выражаясь современным сленгом,  тот «писал музыку для мобильников», то есть за видимую легкость ее восприятия. И при этом, возможно,  он  несколько преувеличивал значение Феликса Мендельсона.  При этом, нельзя не отметить, что иногда суждения Гульда о собственных музыкальных пристрастиях бывали спонтанными  и  даже несколько противоречивыми.
С одной стороны, Глен был приверженцем барочной музыки (например, его безмерно восхищала музыка такого  композитора 16-го века, как известный английский «девственник»  Орландо Гиббонс), а, с другой стороны, он был почитателем  современной авангардной атональной музыки (Шенберг, Берг, Веберн). Глен даже сам  писал композиции в двенадцатитоновой  додекафонной  технике. С большим пиететом он относился к Вагнеру и, особенно, к Рихарду Штраусу. Можно не без удовольствия  отметить также, что Глен  высоко ценил русскую музыкальную культуру.  Его восхищал музыкальный гений М.П. Мусоргского (в чем он молчаливо отказывал П.И. Чайковскому), а также  талант композиции и фортепьянное искусство  А.Н..Скрябина. Но самым его любимым и наиболее часто исполняемым  композитором  оставался, конечно,  И.-С. Бах.   Любопытное наблюдение  высказано  одним из музыкальных критиков пианиста, который отмечал, что когда Гульд играет Шопена, то исчезает Шопен и остается  только Гульд, но если он исполняет Баха, то исчезает Гульд, и остается только Бах.

К особенностям  игры  Гульда  относилась потрясающая чистота и точность его  звучания, а также новый подход  к полифонической фактуре произведения, каждый элемент которой выписан им с фантастической отчетливостью и наделен свободно дышащим ритмом.  Часто, погружаясь в музыку, Гульд  впадал в состояние экстаза. В такие моменты он весь приходил в движение. Он радостно отдавался этому своему состоянию,   погружаясь в звуковую стихию, подобно  птице  в  воздушный поток, и  казался неразделимо связанным с этой стихией.
Его манера игры, на взгляд многих, казалась не только необычной, но в чем-то даже непристойной, вызывала неприятие и сильное раздражение,  как  у  части публики, так и у музыкальных критиков. У  Гульда была, например, привычка  иногда снимать во время игры обувь. Многих раздражала также  его  ни на что не похожее положение за инструментом. Глен терпеть не мог традиционной банкетки с мягким сидением, устанавливаемой обычно перед роялем,  и неизменно предпочитал пользоваться  в концертной практике своим   знаменитым складным  деревянным стулом, очень старым и очень облезлым. Этот стул, вовсе лишенный  сидения, украшала только оставшаяся внутри деревянная рама, к тому же расположенная на двадцать сантиметров ниже обычной стандартной высоты. Стул устанавливался с большим наклоном назад, подобно Пизанской башне,  что достигалось благодаря винтовому увеличению  высоты его передних ножек.  По этой причине,  Глен  играл, что называется,  «носом», очень низко склоняясь над клавиатурой. Для того, чтобы еще больше приблизиться  к  клавиатуре  он дополнительно приподнимал  рояль,  устанавливая  его ножки на  деревянные подставки.  А если  дополнить все  эти причуды исполнительской манеры Гульда еще и  его привычкой довольно громко петь  во время игры,  а  иногда и  дирижировать  свободной рукой, то картина может показаться, действительно,  весьма экзотической. Но  ведь все  эти его экстатические состояния дарили миру несравненные музыкальные откровения!
Конечно, необычная исполнительская манера Гульда  и,  главное,  органическая невозможность  для него  подчиняться  неким благопристойным, узаконенным  манерам,  давала повод для  непрестанных критических  нападок, в которых язвительно расценивали Гульда за роялем как комедианта, и требовали от молодого человека «следить за собой и прекратить кривляния»!  Гульд же с огорчением говорил, что его исполнительская манера является  органическим  продолжением его сущности, и до такой степени присуща ему, что, как только  он пытается  контролировать свое поведение, у него тут же  возникает ощущение  скованности, что, в свою очередь, приводит к  потере  музыкальной  концентрации.
                А однажды   эксцентричность  Гульда сделала  его  героем общественного скандала. В какой-то момент   в  Канаде проводилась кампания с опросом общественного мнения  по поводу выбора   выдающейся  личности, достойной украсить своим портретом  новую   денежную купюру Канады. Предложенная в этом качестве  кандидатура  Глена Гульда вызвала  бурное негодование определенной части общества: «Как можно! Он же эксцентрик!»  И вот, столь печальным образом  обыватели  Канады  отвергли своего   национального  гения, составлявшего  гордость  страны и ее  национальное  достояние!
Можно предположить, что эта критика со стороны прессы в какой-то степени тоже повлияла на  решение  Гульда уйти с концертного Олимпа. Взаимоотношения Гульда с его публикой  постепенно вошли в конфликт. Возможно, именно тогда Гульд выбирает одиночество, как образ жизни, а  затворничество, как единственный способ, позволивший ему заниматься музыкой, скрывшись  от любопытствующих  глаз. В этом своем отшельничестве Гульд  создает огромное число   непревзойденных  музыкальных записей, составивших золотой фонд музыкальной культуры. Кроме того, он пишет сценарии  своих радио- и телевизионных передач, в которых он является  ведущим. Его телевизионные программы предоставляли ему  широкое поле для творческих экспериментов. Гульдом была придумана, так называемая, «контрапунктическая» система вещания, касавшаяся построения литературных текстов в его авторских радио- и телевизионных программах, и использованная, в частности,  в  его широко известной  программе «Идея Севера».   

Кроме того, Гульд не без основания считал себя литератором. Он много писал, и оставил после себя глубокие музыкальные исследования, массу статей и блестящих интервью. В одном из своих  многочисленных интервью Гульд говорил о том, что в музыке он  стремился быть как бы  человеком «эпохи Возрождения», способным осуществлять множество самых разных проектов. Его мечтой было когда-нибудь, лет в шестьдесят (увы, не дано судьбой!),  открыть собственный концертный зал, при условии, что слушателям в нем   было бы запрещено  реагировать на выступления артистов: ни аплодисментов, ни вызовов на «бис», ни свистков – ничего! Он действительно считал, что было бы хорошо совершенно отказаться от подобных вещей.
Большое  внимание Глен уделял также экспериментальной работе со звуком. Для достижения нужного ему звучания он усовершенствовал клавиатуру собственного рояля, изменив  размер  верхнего ряда клавиш  и полностью  перебрав   механику инструмента. Интересный эксперимент был проделан им  с изменением звука рояля за счет отрыва его ножек от пола, как резонирующей поверхности, путем установки их на упругие подставки,  преобразовав тем самым  акустические характеристики инструмента. При этом  снизу рояля устанавливался микрофон. Работа Гульда в звукозаписывающей студии  по своей творческой одержимости была сродни лабораторным занятиям алхимика.
 
Жизнь и творчество Глена Гульда, после смерти великого музыканта, вызвали к жизни целую плеяду «гульдинистов», и стали предметом пристального изучения    биографами. Таким исследователем  творчества Гульда стал его близкий друг, создатель ряда книг и фильмов о Гульде,  французский музыкант, писатель и кинематографист Бруно Монсенжон, глубоко понимавший и любивший этого необычного человека. Монсенжон считал, что «подвижническая цель, которой Гульд служил всю свою жизнь, превосходила  цели его земного существования. Гульд миссионерски служил чистоте и цельности музыки. Это было результатом особой организации его ума, свободно владевшего категориями времени и пространства». И  еще,  что  «существование Гульда было подчинено своим законам, отличным от законов нашего физического мира и относящимся к трансцендентальной области».

                ЕЩЕ  РАЗ  О  ГЛЕНЕ  ГУЛЬДЕ
               
Досада… Ах, какая досада!  Подумать только,  судьба  однажды милостиво предоставляла мне потрясающий шанс  услышать и  увидеть гениального пианиста, но я, в полном своем неведении, должно быть прошла мимо, не сделав даже попытки воспользоваться  уникальной возможностью!  Этот упущенный шанс, который теперь  так горько терзает меня,  тогда был  невероятно близок к осуществлению – только руку протяни!  Потому,  что в мае 1957 года,  а именно тогда  проходили  в Москве гастроли  юного Глена Гульда,  я  была здесь же, совсем рядом, но даже не подозревала, какого масштаба  событие   происходит!  В то время я довольно  часто бывала в консерватории (увы, гораздо чаще,  чем теперь!), и, очень может быть, что именно в тот день я пробегала где-нибудь поблизости, скользнув рассеянным взглядом по афише, на которой крупными синими буквами были три  ничего не значившие тогда для меня слова: Глен Гульд (Канада). К сожалению, этого имени тогда не только я, но  почти никто не знал. И весь шквал восторгов, разразившийся  сразу после этих выступлений, и захлестнувший потом, подобно цунами,  весь  музыкальный мир, на тот момент коснулся только очень узкого круга музыкантов-профессионалов. До  рядовых любителей музыки, вроде меня,   донеслось потом только гулкое эхо прекрасной легенды. Но надо сказать, что тогда, к счастью, вслед за концертами Гульда в Москве были выпущены пластинки с записями  выступлений замечательного пианиста. И  вот теперь, из своего  немыслимого далека,  спустя более пятидесяти лет после  этих гастролей, и  почти тридцати лет  после его ухода из жизни, я с бесконечным сожалением говорю о том, что многое отдала бы за возможность  хотя бы  раз  увидеть этого человека!
 
Человек  по имени Глен Гульд, представляет собой явление столь поразительное, что даже теперь,  по прошествии большого времени, его творчество и личность продолжают  волновать и привлекать к себе острейший интерес. И  интерес этот со временем  не только не угасает, но, наоборот, даже возрастает,  несмотря на то, что Гульд посвятил  собственно концертной деятельности всего  девять из пятидесяти лет своей не слишком долгой жизни. Затем он, внезапно отказавшись от дальнейших публичных выступлений, исчез с афиш на самом взлете своей  феноменально успешной карьеры концертирующего пианиста. Гульд  исчез,  навсегда скрывшись от взоров своих  зрителей, став  затворником  замкнутых  пространств  разных  звукозаписывающих  студий, а также  радиовещательных  и телевизионных  компаний  США  и  Канады.  Однако, несмотря на  свой отказ от публичной деятельности и  затворнический образ жизни, Гульд  не прерывал  чрезвычайно  интенсивного и разнообразного  творческого процесса. Просто теперь  инструментом  его общения со слушателями стали  радиомикрофон и телевизионная камера.
Долгие годы оставалась загадкой, что в действительности стало причиной, побудившей Глена  отказаться   от  столь триумфально начатой музыкальной  карьеры, блистательной карьеры пианиста, вознесенного на вершину мировой славы, получившего самое громкое международное признание,  ставшего одним из величайших музыкантов в истории фортепьянного исполнительского искусства. Что в самом деле побудило его внезапно отказаться от  аплодисментов и громкой славы?  Все его доводы в пользу своего решения казались не слишком убедительными, и многие  даже подозревали пианиста в мистификации. Однако время показало, что его решение  было вполне  искренним и окончательным. В попытках разгадать эту тайну,  биографы  и  исследователи творчества Гульда обращаются  к особенностям его столь яркой, необычной,  и бесконечно обаятельной  личности.

В наше время американские ученые-генетики все чаще говорят о появлении, так называемых,  детей «индиго». Детей, названных так за синий  биофизический цветовой индекс,  наблюдаемый у них в отличие от обычного, оранжево-красного. Речь идет о детях новой генерации, своим появлением как бы опередивших свое поколение, о детях обладающих необъяснимо  высоким интеллектом и  высокой степенью одаренности  в самых разных сферах, о детях обладающих загадочной способностью с легкостью  улавливать потоки информации, получаемые ими едва ли не из воздуха,  или из какого-то  иного информационного пространства.  Говорят, что эти дети,  обладают какими-то особыми каналами сознания, помогающими им необыкновенно интенсивно развиваться, следуя  своим, во многом неразгаданным  законам. Многие также говорят о детях «индиго»,  как  о  последующей  ступени эволюции, о  людях будущего.
Что касается Глена Гульда, то если существуют в реальности такие дети, то он, наверное,  являлся  характерным представителем «индиго». Он изначально, с самого рождения отличался от других детей, он был  иным, он  пришел в этот мир   другим.  Прежде всего, Глена отличала необыкновенная, органически присущая именно ему наполненность музыкой. Его  можно  было бы уподобить  некоему музыкальному инструменту, в котором постоянно звучит музыка,  ставшая его страстью, его образом жизни, его сутью. Природа  щедро наградила Глена  такими столь необходимыми для музыканта качествами,  как абсолютным музыкальным слухом, способностью к глубочайшей музыкальной концентрации и феноменальной музыкальной памятью. Помимо всего этого, он был наделен чем-то еще, трудно объяснимым, возможно даже трансцедентальным. Впрочем, появление гениев всегда загадка.

 Личность Глена  формировалась в условиях весьма  благоприятных  для  его развития.  Будучи единственным ребенком,  вполне благополучной и достаточно обеспеченной семьи, он был щедро одарен родительской  заботой и любовью, и поэтому рос весьма избалованным, а порой даже капризным. Поскольку  Глен с  детства отличался слабым здоровьем, то его школьное и музыкальное образование, проходило преимущественно  в домашних условиях, с приглашенными преподавателями. Возможно,  все эти обстоятельства  и повлияли на то, что взаимоотношения  юного Глена со своими сверстниками складывались не лучшим образом. Как он сам, не без юмора, вспоминал о том  времени: «Школьный опыт оказался для меня крайне неудачным, потому что отношения с большинством учителей и со всеми моими товарищами по классу были у меня  из рук вон плохи. Вероятно то, что,  выходя из школы, я шел играть на фортепьяно,  а не в хоккей, породило во мне ощущение, что музыка – это что-то особенное, и что она дает мне право на одиночество. Я не умел давать сдачи, из-за этого мальчишки воспринимали меня как легкую мишень и нередко поколачивали. Но было бы преувеличением утверждать, что это случалось каждый день. Через день – пожалуй».  Самым верным  другом  его  школьных лет был замечательный домашний пес - шотландский сеттер по кличке Сэр Никлсон Гэрлохидский.  Таким же верным другом для Глена была  книжка -  он всегда очень много читал.
До одиннадцати лет учителем музыки Глена была его собственная мать – Флоранс Эмма Гульд, чутко следившая за музыкальным развитием  своего одаренного  сына. Затем,  после  поступления  в Королевскую консерваторию в  Торонто,  преподавателем Глена  становится профессор  Альберто Герреро. А в четырнадцать лет этот ребенок уже  заканчивает консерваторию.  Глен, что называется, быстро выскочил  из пеленок. Нетерпимый и категоричный, он, на протяжении всех лет своей учебы,  дерзко спорил с учителями, демонстрируя  совершенно независимый взгляд на вещи, отрицая все мыслимые авторитеты, и яростно сражаясь против всех утвердившихся стереотипов. Вооруженный поразительно широкими познаниями в области музыки, и непоколебимый в своей убежденности, юноша ни в грош не ставил любых оппонентов. Это был типичный «анфан терибль»! (Чем-то он мне очень напомнил  сэлинджеровского  Холдена).   
   Глен отличался острым интеллектом, позволявшим ему погружаться в глубины музыки, аналитически исследуя структуру музыкальных произведений. И это делало его не только  исполнителем, но также и интереснейшим интерпретатором исполняемых  произведений, что позволяло также становиться  как бы соучастником творчества. С самого начала определились и  его совершенно неординарные музыкальные пристрастия:  К примеру, он терпеть не мог итальянскую оперу: «Верди для меня – это мука, а от Пуччини  - мороз по коже», говорил он. Также не слишком жаловал он  традиционную  репертуарную, широко исполняемую романтическую музыку Шопена, Листа, Шуберта. Он находил, что «музыка этой эпохи полна бессмысленной театральности, показных эффектов, отталкивающей светскости и гедонизма».  Однако,  когда речь заходила о чисто пианистическом искусстве,  Гульд  признавал  вершиной этого  искусства именно Фридерика Шопена, хотя и не считал вообще достойным серьезного внимания  пианизм как таковой. Шопену он воздавал должное только как большому мастеру миниатюр, при этом отказывая  ему  в мастерстве создания крупных музыкальных форм. И, как ни странно, Гульд не слишком любил божественного Моцарта, возможно, за то, что, выражаясь современным сленгом,  тот «писал музыку для мобильников», то есть за видимую легкость ее восприятия. И при этом, возможно,  он  несколько преувеличивал значение Феликса Мендельсона.  При этом, нельзя не отметить, что иногда суждения Гульда о собственных музыкальных пристрастиях бывали спонтанными  и  даже несколько противоречивыми.
С одной стороны, Глен был приверженцем барочной музыки (например, его безмерно восхищала музыка такого  композитора 16-го века, как известный английский «девственник»  Орландо Гиббонс), а, с другой стороны, он был почитателем  современной авангардной атональной музыки (Шенберг, Берг, Веберн). Глен даже сам  писал композиции в двенадцатитоновой  додекафонной  технике. С большим пиететом он относился к Вагнеру и, особенно, к Рихарду Штраусу. Можно не без удовольствия  отметить также, что Глен  высоко ценил русскую музыкальную культуру.  Его восхищал музыкальный гений М.П. Мусоргского (в чем он молчаливо отказывал П.И. Чайковскому), а также  талант композиции и фортепьянное искусство  А.Н..Скрябина. Но самым его любимым и наиболее часто исполняемым  композитором  оставался, конечно,  И.-С. Бах.   Любопытное наблюдение  высказано  одним из музыкальных критиков пианиста, который отмечал, что когда Гульд играет Шопена, то исчезает Шопен и остается  только Гульд, но если он исполняет Баха, то исчезает Гульд, и остается только Бах.

К особенностям  игры  Гульда  относилась потрясающая чистота и точность его  звучания, а также новый подход  к полифонической фактуре произведения, каждый элемент которой выписан им с фантастической отчетливостью и наделен свободно дышащим ритмом.  Часто, погружаясь в музыку, Гульд  впадал в состояние экстаза. В такие моменты он весь приходил в движение. Он радостно отдавался этому своему состоянию,   погружаясь в звуковую стихию, подобно  птице  в  воздушный поток, и  казался неразделимо связанным с этой стихией.
Его манера игры, на взгляд многих, казалась не только необычной, но в чем-то даже непристойной, вызывала неприятие и сильное раздражение,  как  у  части публики, так и у музыкальных критиков. У  Гульда была, например, привычка  иногда снимать во время игры обувь. Многих раздражала также  его  ни на что не похожее положение за инструментом. Глен терпеть не мог традиционной банкетки с мягким сидением, устанавливаемой обычно перед роялем,  и неизменно предпочитал пользоваться  в концертной практике своим   знаменитым складным  деревянным стулом, очень старым и очень облезлым. Этот стул, вовсе лишенный  сидения, украшала только оставшаяся внутри деревянная рама, к тому же расположенная на двадцать сантиметров ниже обычной стандартной высоты. Стул устанавливался с большим наклоном назад, подобно Пизанской башне,  что достигалось благодаря винтовому увеличению  высоты его передних ножек.  По этой причине,  Глен  играл, что называется,  «носом», очень низко склоняясь над клавиатурой. Для того, чтобы еще больше приблизиться  к  клавиатуре  он дополнительно приподнимал  рояль,  устанавливая  его ножки на  деревянные подставки.  А если  дополнить все  эти причуды исполнительской манеры Гульда еще и  его привычкой довольно громко петь  во время игры,  а  иногда и  дирижировать  свободной рукой, то картина может показаться, действительно,  весьма экзотической. Но  ведь все  эти его экстатические состояния дарили миру несравненные музыкальные откровения!
Конечно, необычная исполнительская манера Гульда  и,  главное,  органическая невозможность  для него  подчиняться  неким благопристойным, узаконенным  манерам,  давала повод для  непрестанных критических  нападок, в которых язвительно расценивали Гульда за роялем как комедианта, и требовали от молодого человека «следить за собой и прекратить кривляния»!  Гульд же с огорчением говорил, что его исполнительская манера является  органическим  продолжением его сущности, и до такой степени присуща ему, что, как только  он пытается  контролировать свое поведение, у него тут же  возникает ощущение  скованности, что, в свою очередь, приводит к  потере  музыкальной  концентрации.
                А однажды   эксцентричность  Гульда сделала  его  героем общественного скандала. В какой-то момент   в  Канаде проводилась кампания с опросом общественного мнения  по поводу выбора   выдающейся  личности, достойной украсить своим портретом  новую   денежную купюру Канады. Предложенная в этом качестве  кандидатура  Глена Гульда вызвала  бурное негодование определенной части общества: «Как можно! Он же эксцентрик!»  И вот, столь печальным образом  обыватели  Канады  отвергли своего   национального  гения, составлявшего  гордость  страны и ее  национальное  достояние!
Можно предположить, что эта критика со стороны прессы в какой-то степени тоже повлияла на  решение  Гульда уйти с концертного Олимпа. Взаимоотношения Гульда с его публикой  постепенно вошли в конфликт. Возможно, именно тогда Гульд выбирает одиночество, как образ жизни, а  затворничество, как единственный способ, позволивший ему заниматься музыкой, скрывшись  от любопытствующих  глаз. В этом своем отшельничестве Гульд  создает огромное число   непревзойденных  музыкальных записей, составивших золотой фонд музыкальной культуры. Кроме того, он пишет сценарии  своих радио- и телевизионных передач, в которых он является  ведущим. Его телевизионные программы предоставляли ему  широкое поле для творческих экспериментов. Гульдом была придумана, так называемая, «контрапунктическая» система вещания, касавшаяся построения литературных текстов в его авторских радио- и телевизионных программах, и использованная, в частности,  в  его широко известной  программе «Идея Севера».   

Кроме того, Гульд не без основания считал себя литератором. Он много писал, и оставил после себя глубокие музыкальные исследования, массу статей и блестящих интервью. В одном из своих  многочисленных интервью Гульд говорил о том, что в музыке он  стремился быть как бы  человеком «эпохи Возрождения», способным осуществлять множество самых разных проектов. Его мечтой было когда-нибудь, лет в шестьдесят (увы, не дано судьбой!),  открыть собственный концертный зал, при условии, что слушателям в нем   было бы запрещено  реагировать на выступления артистов: ни аплодисментов, ни вызовов на «бис», ни свистков – ничего! Он действительно считал, что было бы хорошо совершенно отказаться от подобных вещей.
Большое  внимание Глен уделял также экспериментальной работе со звуком. Для достижения нужного ему звучания он усовершенствовал клавиатуру собственного рояля, изменив  размер  верхнего ряда клавиш  и полностью  перебрав   механику инструмента. Интересный эксперимент был проделан им  с изменением звука рояля за счет отрыва его ножек от пола, как резонирующей поверхности, путем установки их на упругие подставки,  преобразовав тем самым  акустические характеристики инструмента. При этом  снизу рояля устанавливался микрофон. Работа Гульда в звукозаписывающей студии  по своей творческой одержимости была сродни лабораторным занятиям алхимика.
 
Жизнь и творчество Глена Гульда, после смерти великого музыканта, вызвали к жизни целую плеяду «гульдинистов», и стали предметом пристального изучения    биографами. Таким исследователем  творчества Гульда стал его близкий друг, создатель ряда книг и фильмов о Гульде,  французский музыкант, писатель и кинематографист Бруно Монсенжон, глубоко понимавший и любивший этого необычного человека. Монсенжон считал, что «подвижническая цель, которой Гульд служил всю свою жизнь, превосходила  цели его земного существования. Гульд миссионерски служил чистоте и цельности музыки. Это было результатом особой организации его ума, свободно владевшего категориями времени и пространства». И  еще,  что  «существование Гульда было подчинено своим законам, отличным от законов нашего физического мира и относящимся к трансцендентальной области».

                ЕЩЕ  РАЗ  О  ГЛЕНЕ  ГУЛЬДЕ
               
Досада… Ах, какая досада!  Подумать только,  судьба  однажды милостиво предоставляла мне потрясающий шанс  услышать и  увидеть гениального пианиста, но я, в полном своем неведении, должно быть прошла мимо, не сделав даже попытки воспользоваться  уникальной возможностью!  Этот упущенный шанс, который теперь  так горько терзает меня,  тогда был  невероятно близок к осуществлению – только руку протяни!  Потому,  что в мае 1957 года,  а именно тогда  проходили  в Москве гастроли  юного Глена Гульда,  я  была здесь же, совсем рядом, но даже не подозревала, какого масштаба  событие   происходит!  В то время я довольно  часто бывала в консерватории (увы, гораздо чаще,  чем теперь!), и, очень может быть, что именно в тот день я пробегала где-нибудь поблизости, скользнув рассеянным взглядом по афише, на которой крупными синими буквами были три  ничего не значившие тогда для меня слова: Глен Гульд (Канада). К сожалению, этого имени тогда не только я, но  почти никто не знал. И весь шквал восторгов, разразившийся  сразу после этих выступлений, и захлестнувший потом, подобно цунами,  весь  музыкальный мир, на тот момент коснулся только очень узкого круга музыкантов-профессионалов. До  рядовых любителей музыки, вроде меня,   донеслось потом только гулкое эхо прекрасной легенды. Но надо сказать, что тогда, к счастью, вслед за концертами Гульда в Москве были выпущены пластинки с записями  выступлений замечательного пианиста. И  вот теперь, из своего  немыслимого далека,  спустя более пятидесяти лет после  этих гастролей, и  почти тридцати лет  после его ухода из жизни, я с бесконечным сожалением говорю о том, что многое отдала бы за возможность  хотя бы  раз  увидеть этого человека!
 
Человек  по имени Глен Гульд, представляет собой явление столь поразительное, что даже теперь,  по прошествии большого времени, его творчество и личность продолжают  волновать и привлекать к себе острейший интерес. И  интерес этот со временем  не только не угасает, но, наоборот, даже возрастает,  несмотря на то, что Гульд посвятил  собственно концертной деятельности всего  девять из пятидесяти лет своей не слишком долгой жизни. Затем он, внезапно отказавшись от дальнейших публичных выступлений, исчез с афиш на самом взлете своей  феноменально успешной карьеры концертирующего пианиста. Гульд  исчез,  навсегда скрывшись от взоров своих  зрителей, став  затворником  замкнутых  пространств  разных  звукозаписывающих  студий, а также  радиовещательных  и телевизионных  компаний  США  и  Канады.  Однако, несмотря на  свой отказ от публичной деятельности и  затворнический образ жизни, Гульд  не прерывал  чрезвычайно  интенсивного и разнообразного  творческого процесса. Просто теперь  инструментом  его общения со слушателями стали  радиомикрофон и телевизионная камера.
Долгие годы оставалась загадкой, что в действительности стало причиной, побудившей Глена  отказаться   от  столь триумфально начатой музыкальной  карьеры, блистательной карьеры пианиста, вознесенного на вершину мировой славы, получившего самое громкое международное признание,  ставшего одним из величайших музыкантов в истории фортепьянного исполнительского искусства. Что в самом деле побудило его внезапно отказаться от  аплодисментов и громкой славы?  Все его доводы в пользу своего решения казались не слишком убедительными, и многие  даже подозревали пианиста в мистификации. Однако время показало, что его решение  было вполне  искренним и окончательным. В попытках разгадать эту тайну,  биографы  и  исследователи творчества Гульда обращаются  к особенностям его столь яркой, необычной,  и бесконечно обаятельной  личности.

В наше время американские ученые-генетики все чаще говорят о появлении, так называемых,  детей «индиго». Детей, названных так за синий  биофизический цветовой индекс,  наблюдаемый у них в отличие от обычного, оранжево-красного. Речь идет о детях новой генерации, своим появлением как бы опередивших свое поколение, о детях обладающих необъяснимо  высоким интеллектом и  высокой степенью одаренности  в самых разных сферах, о детях обладающих загадочной способностью с легкостью  улавливать потоки информации, получаемые ими едва ли не из воздуха,  или из какого-то  иного информационного пространства.  Говорят, что эти дети,  обладают какими-то особыми каналами сознания, помогающими им необыкновенно интенсивно развиваться, следуя  своим, во многом неразгаданным  законам. Многие также говорят о детях «индиго»,  как  о  последующей  ступени эволюции, о  людях будущего.
Что касается Глена Гульда, то если существуют в реальности такие дети, то он, наверное,  являлся  характерным представителем «индиго». Он изначально, с самого рождения отличался от других детей, он был  иным, он  пришел в этот мир   другим.  Прежде всего, Глена отличала необыкновенная, органически присущая именно ему наполненность музыкой. Его  можно  было бы уподобить  некоему музыкальному инструменту, в котором постоянно звучит музыка,  ставшая его страстью, его образом жизни, его сутью. Природа  щедро наградила Глена  такими столь необходимыми для музыканта качествами,  как абсолютным музыкальным слухом, способностью к глубочайшей музыкальной концентрации и феноменальной музыкальной памятью. Помимо всего этого, он был наделен чем-то еще, трудно объяснимым, возможно даже трансцедентальным. Впрочем, появление гениев всегда загадка.

 Личность Глена  формировалась в условиях весьма  благоприятных  для  его развития.  Будучи единственным ребенком,  вполне благополучной и достаточно обеспеченной семьи, он был щедро одарен родительской  заботой и любовью, и поэтому рос весьма избалованным, а порой даже капризным. Поскольку  Глен с  детства отличался слабым здоровьем, то его школьное и музыкальное образование, проходило преимущественно  в домашних условиях, с приглашенными преподавателями. Возможно,  все эти обстоятельства  и повлияли на то, что взаимоотношения  юного Глена со своими сверстниками складывались не лучшим образом. Как он сам, не без юмора, вспоминал о том  времени: «Школьный опыт оказался для меня крайне неудачным, потому что отношения с большинством учителей и со всеми моими товарищами по классу были у меня  из рук вон плохи. Вероятно то, что,  выходя из школы, я шел играть на фортепьяно,  а не в хоккей, породило во мне ощущение, что музыка – это что-то особенное, и что она дает мне право на одиночество. Я не умел давать сдачи, из-за этого мальчишки воспринимали меня как легкую мишень и нередко поколачивали. Но было бы преувеличением утверждать, что это случалось каждый день. Через день – пожалуй».  Самым верным  другом  его  школьных лет был замечательный домашний пес - шотландский сеттер по кличке Сэр Никлсон Гэрлохидский.  Таким же верным другом для Глена была  книжка -  он всегда очень много читал.
До одиннадцати лет учителем музыки Глена была его собственная мать – Флоранс Эмма Гульд, чутко следившая за музыкальным развитием  своего одаренного  сына. Затем,  после  поступления  в Королевскую консерваторию в  Торонто,  преподавателем Глена  становится профессор  Альберто Герреро. А в четырнадцать лет этот ребенок уже  заканчивает консерваторию.  Глен, что называется, быстро выскочил  из пеленок. Нетерпимый и категоричный, он, на протяжении всех лет своей учебы,  дерзко спорил с учителями, демонстрируя  совершенно независимый взгляд на вещи, отрицая все мыслимые авторитеты, и яростно сражаясь против всех утвердившихся стереотипов. Вооруженный поразительно широкими познаниями в области музыки, и непоколебимый в своей убежденности, юноша ни в грош не ставил любых оппонентов. Это был типичный «анфан терибль»! (Чем-то он мне очень напомнил  сэлинджеровского  Холдена).   
   Глен отличался острым интеллектом, позволявшим ему погружаться в глубины музыки, аналитически исследуя структуру музыкальных произведений. И это делало его не только  исполнителем, но также и интереснейшим интерпретатором исполняемых  произведений, что позволяло также становиться  как бы соучастником творчества. С самого начала определились и  его совершенно неординарные музыкальные пристрастия:  К примеру, он терпеть не мог итальянскую оперу: «Верди для меня – это мука, а от Пуччини  - мороз по коже», говорил он. Также не слишком жаловал он  традиционную  репертуарную, широко исполняемую романтическую музыку Шопена, Листа, Шуберта. Он находил, что «музыка этой эпохи полна бессмысленной театральности, показных эффектов, отталкивающей светскости и гедонизма».  Однако,  когда речь заходила о чисто пианистическом искусстве,  Гульд  признавал  вершиной этого  искусства именно Фридерика Шопена, хотя и не считал вообще достойным серьезного внимания  пианизм как таковой. Шопену он воздавал должное только как большому мастеру миниатюр, при этом отказывая  ему  в мастерстве создания крупных музыкальных форм. И, как ни странно, Гульд не слишком любил божественного Моцарта, возможно, за то, что, выражаясь современным сленгом,  тот «писал музыку для мобильников», то есть за видимую легкость ее восприятия. И при этом, возможно,  он  несколько преувеличивал значение Феликса Мендельсона.  При этом, нельзя не отметить, что иногда суждения Гульда о собственных музыкальных пристрастиях бывали спонтанными  и  даже несколько противоречивыми.
С одной стороны, Глен был приверженцем барочной музыки (например, его безмерно восхищала музыка такого  композитора 16-го века, как известный английский «девственник»  Орландо Гиббонс), а, с другой стороны, он был почитателем  современной авангардной атональной музыки (Шенберг, Берг, Веберн). Глен даже сам  писал композиции в двенадцатитоновой  додекафонной  технике. С большим пиететом он относился к Вагнеру и, особенно, к Рихарду Штраусу. Можно не без удовольствия  отметить также, что Глен  высоко ценил русскую музыкальную культуру.  Его восхищал музыкальный гений М.П. Мусоргского (в чем он молчаливо отказывал П.И. Чайковскому), а также  талант композиции и фортепьянное искусство  А.Н..Скрябина. Но самым его любимым и наиболее часто исполняемым  композитором  оставался, конечно,  И.-С. Бах.   Любопытное наблюдение  высказано  одним из музыкальных критиков пианиста, который отмечал, что когда Гульд играет Шопена, то исчезает Шопен и остается  только Гульд, но если он исполняет Баха, то исчезает Гульд, и остается только Бах.

К особенностям  игры  Гульда  относилась потрясающая чистота и точность его  звучания, а также новый подход  к полифонической фактуре произведения, каждый элемент которой выписан им с фантастической отчетливостью и наделен свободно дышащим ритмом.  Часто, погружаясь в музыку, Гульд  впадал в состояние экстаза. В такие моменты он весь приходил в движение. Он радостно отдавался этому своему состоянию,   погружаясь в звуковую стихию, подобно  птице  в  воздушный поток, и  казался неразделимо связанным с этой стихией.
Его манера игры, на взгляд многих, казалась не только необычной, но в чем-то даже непристойной, вызывала неприятие и сильное раздражение,  как  у  части публики, так и у музыкальных критиков. У  Гульда была, например, привычка  иногда снимать во время игры обувь. Многих раздражала также  его  ни на что не похожее положение за инструментом. Глен терпеть не мог традиционной банкетки с мягким сидением, устанавливаемой обычно перед роялем,  и неизменно предпочитал пользоваться  в концертной практике своим   знаменитым складным  деревянным стулом, очень старым и очень облезлым. Этот стул, вовсе лишенный  сидения, украшала только оставшаяся внутри деревянная рама, к тому же расположенная на двадцать сантиметров ниже обычной стандартной высоты. Стул устанавливался с большим наклоном назад, подобно Пизанской башне,  что достигалось благодаря винтовому увеличению  высоты его передних ножек.  По этой причине,  Глен  играл, что называется,  «носом», очень низко склоняясь над клавиатурой. Для того, чтобы еще больше приблизиться  к  клавиатуре  он дополнительно приподнимал  рояль,  устанавливая  его ножки на  деревянные подставки.  А если  дополнить все  эти причуды исполнительской манеры Гульда еще и  его привычкой довольно громко петь  во время игры,  а  иногда и  дирижировать  свободной рукой, то картина может показаться, действительно,  весьма экзотической. Но  ведь все  эти его экстатические состояния дарили миру несравненные музыкальные откровения!
Конечно, необычная исполнительская манера Гульда  и,  главное,  органическая невозможность  для него  подчиняться  неким благопристойным, узаконенным  манерам,  давала повод для  непрестанных критических  нападок, в которых язвительно расценивали Гульда за роялем как комедианта, и требовали от молодого человека «следить за собой и прекратить кривляния»!  Гульд же с огорчением говорил, что его исполнительская манера является  органическим  продолжением его сущности, и до такой степени присуща ему, что, как только  он пытается  контролировать свое поведение, у него тут же  возникает ощущение  скованности, что, в свою очередь, приводит к  потере  музыкальной  концентрации.
                А однажды   эксцентричность  Гульда сделала  его  героем общественного скандала. В какой-то момент   в  Канаде проводилась кампания с опросом общественного мнения  по поводу выбора   выдающейся  личности, достойной украсить своим портретом  новую   денежную купюру Канады. Предложенная в этом качестве  кандидатура  Глена Гульда вызвала  бурное негодование определенной части общества: «Как можно! Он же эксцентрик!»  И вот, столь печальным образом  обыватели  Канады  отвергли своего   национального  гения, составлявшего  гордость  страны и ее  национальное  достояние!
Можно предположить, что эта критика со стороны прессы в какой-то степени тоже повлияла на  решение  Гульда уйти с концертного Олимпа. Взаимоотношения Гульда с его публикой  постепенно вошли в конфликт. Возможно, именно тогда Гульд выбирает одиночество, как образ жизни, а  затворничество, как единственный способ, позволивший ему заниматься музыкой, скрывшись  от любопытствующих  глаз. В этом своем отшельничестве Гульд  создает огромное число   непревзойденных  музыкальных записей, составивших золотой фонд музыкальной культуры. Кроме того, он пишет сценарии  своих радио- и телевизионных передач, в которых он является  ведущим. Его телевизионные программы предоставляли ему  широкое поле для творческих экспериментов. Гульдом была придумана, так называемая, «контрапунктическая» система вещания, касавшаяся построения литературных текстов в его авторских радио- и телевизионных программах, и использованная, в частности,  в  его широко известной  программе «Идея Севера».   

Кроме того, Гульд не без основания считал себя литератором. Он много писал, и оставил после себя глубокие музыкальные исследования, массу статей и блестящих интервью. В одном из своих  многочисленных интервью Гульд говорил о том, что в музыке он  стремился быть как бы  человеком «эпохи Возрождения», способным осуществлять множество самых разных проектов. Его мечтой было когда-нибудь, лет в шестьдесят (увы, не дано судьбой!),  открыть собственный концертный зал, при условии, что слушателям в нем   было бы запрещено  реагировать на выступления артистов: ни аплодисментов, ни вызовов на «бис», ни свистков – ничего! Он действительно считал, что было бы хорошо совершенно отказаться от подобных вещей.
Большое  внимание Глен уделял также экспериментальной работе со звуком. Для достижения нужного ему звучания он усовершенствовал клавиатуру собственного рояля, изменив  размер  верхнего ряда клавиш  и полностью  перебрав   механику инструмента. Интересный эксперимент был проделан им  с изменением звука рояля за счет отрыва его ножек от пола, как резонирующей поверхности, путем установки их на упругие подставки,  преобразовав тем самым  акустические характеристики инструмента. При этом  снизу рояля устанавливался микрофон. Работа Гульда в звукозаписывающей студии  по своей творческой одержимости была сродни лабораторным занятиям алхимика.
 
Жизнь и творчество Глена Гульда, после смерти великого музыканта, вызвали к жизни целую плеяду «гульдинистов», и стали предметом пристального изучения    биографами. Таким исследователем  творчества Гульда стал его близкий друг, создатель ряда книг и фильмов о Гульде,  французский музыкант, писатель и кинематографист Бруно Монсенжон, глубоко понимавший и любивший этого необычного человека. Монсенжон считал, что «подвижническая цель, которой Гульд служил всю свою жизнь, превосходила  цели его земного существования. Гульд миссионерски служил чистоте и цельности музыки. Это было результатом особой организации его ума, свободно владевшего категориями времени и пространства». И  еще,  что  «существование Гульда было подчинено своим законам, отличным от законов нашего физического мира и относящимся к трансцендентальной области».

                ЕЩЕ  РАЗ  О  ГЛЕНЕ  ГУЛЬДЕ
               
Досада… Ах, какая досада!  Подумать только,  судьба  однажды милостиво предоставляла мне потрясающий шанс  услышать и  увидеть гениального пианиста, но я, в полном своем неведении, должно быть прошла мимо, не сделав даже попытки воспользоваться  уникальной возможностью!  Этот упущенный шанс, который теперь  так горько терзает меня,  тогда был  невероятно близок к осуществлению – только руку протяни!  Потому,  что в мае 1957 года,  а именно тогда  проходили  в Москве гастроли  юного Глена Гульда,  я  была здесь же, совсем рядом, но даже не подозревала, какого масштаба  событие   происходит!  В то время я довольно  часто бывала в консерватории (увы, гораздо чаще,  чем теперь!), и, очень может быть, что именно в тот день я пробегала где-нибудь поблизости, скользнув рассеянным взглядом по афише, на которой крупными синими буквами были три  ничего не значившие тогда для меня слова: Глен Гульд (Канада). К сожалению, этого имени тогда не только я, но  почти никто не знал. И весь шквал восторгов, разразившийся  сразу после этих выступлений, и захлестнувший потом, подобно цунами,  весь  музыкальный мир, на тот момент коснулся только очень узкого круга музыкантов-профессионалов. До  рядовых любителей музыки, вроде меня,   донеслось потом только гулкое эхо прекрасной легенды. Но надо сказать, что тогда, к счастью, вслед за концертами Гульда в Москве были выпущены пластинки с записями  выступлений замечательного пианиста. И  вот теперь, из своего  немыслимого далека,  спустя более пятидесяти лет после  этих гастролей, и  почти тридцати лет  после его ухода из жизни, я с бесконечным сожалением говорю о том, что многое отдала бы за возможность  хотя бы  раз  увидеть этого человека!
 
Человек  по имени Глен Гульд, представляет собой явление столь поразительное, что даже теперь,  по прошествии большого времени, его творчество и личность продолжают  волновать и привлекать к себе острейший интерес. И  интерес этот со временем  не только не угасает, но, наоборот, даже возрастает,  несмотря на то, что Гульд посвятил  собственно концертной деятельности всего  девять из пятидесяти лет своей не слишком долгой жизни. Затем он, внезапно отказавшись от дальнейших публичных выступлений, исчез с афиш на самом взлете своей  феноменально успешной карьеры концертирующего пианиста. Гульд  исчез,  навсегда скрывшись от взоров своих  зрителей, став  затворником  замкнутых  пространств  разных  звукозаписывающих  студий, а также  радиовещательных  и телевизионных  компаний  США  и  Канады.  Однако, несмотря на  свой отказ от публичной деятельности и  затворнический образ жизни, Гульд  не прерывал  чрезвычайно  интенсивного и разнообразного  творческого процесса. Просто теперь  инструментом  его общения со слушателями стали  радиомикрофон и телевизионная камера.
Долгие годы оставалась загадкой, что в действительности стало причиной, побудившей Глена  отказаться   от  столь триумфально начатой музыкальной  карьеры, блистательной карьеры пианиста, вознесенного на вершину мировой славы, получившего самое громкое международное признание,  ставшего одним из величайших музыкантов в истории фортепьянного исполнительского искусства. Что в самом деле побудило его внезапно отказаться от  аплодисментов и громкой славы?  Все его доводы в пользу своего решения казались не слишком убедительными, и многие  даже подозревали пианиста в мистификации. Однако время показало, что его решение  было вполне  искренним и окончательным. В попытках разгадать эту тайну,  биографы  и  исследователи творчества Гульда обращаются  к особенностям его столь яркой, необычной,  и бесконечно обаятельной  личности.

В наше время американские ученые-генетики все чаще говорят о появлении, так называемых,  детей «индиго». Детей, названных так за синий  биофизический цветовой индекс,  наблюдаемый у них в отличие от обычного, оранжево-красного. Речь идет о детях новой генерации, своим появлением как бы опередивших свое поколение, о детях обладающих необъяснимо  высоким интеллектом и  высокой степенью одаренности  в самых разных сферах, о детях обладающих загадочной способностью с легкостью  улавливать потоки информации, получаемые ими едва ли не из воздуха,  или из какого-то  иного информационного пространства.  Говорят, что эти дети,  обладают какими-то особыми каналами сознания, помогающими им необыкновенно интенсивно развиваться, следуя  своим, во многом неразгаданным  законам. Многие также говорят о детях «индиго»,  как  о  последующей  ступени эволюции, о  людях будущего.
Что касается Глена Гульда, то если существуют в реальности такие дети, то он, наверное,  являлся  характерным представителем «индиго». Он изначально, с самого рождения отличался от других детей, он был  иным, он  пришел в этот мир   другим.  Прежде всего, Глена отличала необыкновенная, органически присущая именно ему наполненность музыкой. Его  можно  было бы уподобить  некоему музыкальному инструменту, в котором постоянно звучит музыка,  ставшая его страстью, его образом жизни, его сутью. Природа  щедро наградила Глена  такими столь необходимыми для музыканта качествами,  как абсолютным музыкальным слухом, способностью к глубочайшей музыкальной концентрации и феноменальной музыкальной памятью. Помимо всего этого, он был наделен чем-то еще, трудно объяснимым, возможно даже трансцедентальным. Впрочем, появление гениев всегда загадка.

 Личность Глена  формировалась в условиях весьма  благоприятных  для  его развития.  Будучи единственным ребенком,  вполне благополучной и достаточно обеспеченной семьи, он был щедро одарен родительской  заботой и любовью, и поэтому рос весьма избалованным, а порой даже капризным. Поскольку  Глен с  детства отличался слабым здоровьем, то его школьное и музыкальное образование, проходило преимущественно  в домашних условиях, с приглашенными преподавателями. Возможно,  все эти обстоятельства  и повлияли на то, что взаимоотношения  юного Глена со своими сверстниками складывались не лучшим образом. Как он сам, не без юмора, вспоминал о том  времени: «Школьный опыт оказался для меня крайне неудачным, потому что отношения с большинством учителей и со всеми моими товарищами по классу были у меня  из рук вон плохи. Вероятно то, что,  выходя из школы, я шел играть на фортепьяно,  а не в хоккей, породило во мне ощущение, что музыка – это что-то особенное, и что она дает мне право на одиночество. Я не умел давать сдачи, из-за этого мальчишки воспринимали меня как легкую мишень и нередко поколачивали. Но было бы преувеличением утверждать, что это случалось каждый день. Через день – пожалуй».  Самым верным  другом  его  школьных лет был замечательный домашний пес - шотландский сеттер по кличке Сэр Никлсон Гэрлохидский.  Таким же верным другом для Глена была  книжка -  он всегда очень много читал.
До одиннадцати лет учителем музыки Глена была его собственная мать – Флоранс Эмма Гульд, чутко следившая за музыкальным развитием  своего одаренного  сына. Затем,  после  поступления  в Королевскую консерваторию в  Торонто,  преподавателем Глена  становится профессор  Альберто Герреро. А в четырнадцать лет этот ребенок уже  заканчивает консерваторию.  Глен, что называется, быстро выскочил  из пеленок. Нетерпимый и категоричный, он, на протяжении всех лет своей учебы,  дерзко спорил с учителями, демонстрируя  совершенно независимый взгляд на вещи, отрицая все мыслимые авторитеты, и яростно сражаясь против всех утвердившихся стереотипов. Вооруженный поразительно широкими познаниями в области музыки, и непоколебимый в своей убежденности, юноша ни в грош не ставил любых оппонентов. Это был типичный «анфан терибль»! (Чем-то он мне очень напомнил  сэлинджеровского  Холдена).   
   Глен отличался острым интеллектом, позволявшим ему погружаться в глубины музыки, аналитически исследуя структуру музыкальных произведений. И это делало его не только  исполнителем, но также и интереснейшим интерпретатором исполняемых  произведений, что позволяло также становиться  как бы соучастником творчества. С самого начала определились и  его совершенно неординарные музыкальные пристрастия:  К примеру, он терпеть не мог итальянскую оперу: «Верди для меня – это мука, а от Пуччини  - мороз по коже», говорил он. Также не слишком жаловал он  традиционную  репертуарную, широко исполняемую романтическую музыку Шопена, Листа, Шуберта. Он находил, что «музыка этой эпохи полна бессмысленной театральности, показных эффектов, отталкивающей светскости и гедонизма».  Однако,  когда речь заходила о чисто пианистическом искусстве,  Гульд  признавал  вершиной этого  искусства именно Фридерика Шопена, хотя и не считал вообще достойным серьезного внимания  пианизм как таковой. Шопену он воздавал должное только как большому мастеру миниатюр, при этом отказывая  ему  в мастерстве создания крупных музыкальных форм. И, как ни странно, Гульд не слишком любил божественного Моцарта, возможно, за то, что, выражаясь современным сленгом,  тот «писал музыку для мобильников», то есть за видимую легкость ее восприятия. И при этом, возможно,  он  несколько преувеличивал значение Феликса Мендельсона.  При этом, нельзя не отметить, что иногда суждения Гульда о собственных музыкальных пристрастиях бывали спонтанными  и  даже несколько противоречивыми.
С одной стороны, Глен был приверженцем барочной музыки (например, его безмерно восхищала музыка такого  композитора 16-го века, как известный английский «девственник»  Орландо Гиббонс), а, с другой стороны, он был почитателем  современной авангардной атональной музыки (Шенберг, Берг, Веберн). Глен даже сам  писал композиции в двенадцатитоновой  додекафонной  технике. С большим пиететом он относился к Вагнеру и, особенно, к Рихарду Штраусу. Можно не без удовольствия  отметить также, что Глен  высоко ценил русскую музыкальную культуру.  Его восхищал музыкальный гений М.П. Мусоргского (в чем он молчаливо отказывал П.И. Чайковскому), а также  талант композиции и фортепьянное искусство  А.Н..Скрябина. Но самым его любимым и наиболее часто исполняемым  композитором  оставался, конечно,  И.-С. Бах.   Любопытное наблюдение  высказано  одним из музыкальных критиков пианиста, который отмечал, что когда Гульд играет Шопена, то исчезает Шопен и остается  только Гульд, но если он исполняет Баха, то исчезает Гульд, и остается только Бах.

К особенностям  игры  Гульда  относилась потрясающая чистота и точность его  звучания, а также новый подход  к полифонической фактуре произведения, каждый элемент которой выписан им с фантастической отчетливостью и наделен свободно дышащим ритмом.  Часто, погружаясь в музыку, Гульд  впадал в состояние экстаза. В такие моменты он весь приходил в движение. Он радостно отдавался этому своему состоянию,   погружаясь в звуковую стихию, подобно  птице  в  воздушный поток, и  казался неразделимо связанным с этой стихией.
Его манера игры, на взгляд многих, казалась не только необычной, но в чем-то даже непристойной, вызывала неприятие и сильное раздражение,  как  у  части публики, так и у музыкальных критиков. У  Гульда была, например, привычка  иногда снимать во время игры обувь. Многих раздражала также  его  ни на что не похожее положение за инструментом. Глен терпеть не мог традиционной банкетки с мягким сидением, устанавливаемой обычно перед роялем,  и неизменно предпочитал пользоваться  в концертной практике своим   знаменитым складным  деревянным стулом, очень старым и очень облезлым. Этот стул, вовсе лишенный  сидения, украшала только оставшаяся внутри деревянная рама, к тому же расположенная на двадцать сантиметров ниже обычной стандартной высоты. Стул устанавливался с большим наклоном назад, подобно Пизанской башне,  что достигалось благодаря винтовому увеличению  высоты его передних ножек.  По этой причине,  Глен  играл, что называется,  «носом», очень низко склоняясь над клавиатурой. Для того, чтобы еще больше приблизиться  к  клавиатуре  он дополнительно приподнимал  рояль,  устанавливая  его ножки на  деревянные подставки.  А если  дополнить все  эти причуды исполнительской манеры Гульда еще и  его привычкой довольно громко петь  во время игры,  а  иногда и  дирижировать  свободной рукой, то картина может показаться, действительно,  весьма экзотической. Но  ведь все  эти его экстатические состояния дарили миру несравненные музыкальные откровения!
Конечно, необычная исполнительская манера Гульда  и,  главное,  органическая невозможность  для него  подчиняться  неким благопристойным, узаконенным  манерам,  давала повод для  непрестанных критических  нападок, в которых язвительно расценивали Гульда за роялем как комедианта, и требовали от молодого человека «следить за собой и прекратить кривляния»!  Гульд же с огорчением говорил, что его исполнительская манера является  органическим  продолжением его сущности, и до такой степени присуща ему, что, как только  он пытается  контролировать свое поведение, у него тут же  возникает ощущение  скованности, что, в свою очередь, приводит к  потере  музыкальной  концентрации.
                А однажды   эксцентричность  Гульда сделала  его  героем общественного скандала. В какой-то момент   в  Канаде проводилась кампания с опросом общественного мнения  по поводу выбора   выдающейся  личности, достойной украсить своим портретом  новую   денежную купюру Канады. Предложенная в этом качестве  кандидатура  Глена Гульда вызвала  бурное негодование определенной части общества: «Как можно! Он же эксцентрик!»  И вот, столь печальным образом  обыватели  Канады  отвергли своего   национального  гения, составлявшего  гордость  страны и ее  национальное  достояние!
Можно предположить, что эта критика со стороны прессы в какой-то степени тоже повлияла на  решение  Гульда уйти с концертного Олимпа. Взаимоотношения Гульда с его публикой  постепенно вошли в конфликт. Возможно, именно тогда Гульд выбирает одиночество, как образ жизни, а  затворничество, как единственный способ, позволивший ему заниматься музыкой, скрывшись  от любопытствующих  глаз. В этом своем отшельничестве Гульд  создает огромное число   непревзойденных  музыкальных записей, составивших золотой фонд музыкальной культуры. Кроме того, он пишет сценарии  своих радио- и телевизионных передач, в которых он является  ведущим. Его телевизионные программы предоставляли ему  широкое поле для творческих экспериментов. Гульдом была придумана, так называемая, «контрапунктическая» система вещания, касавшаяся построения литературных текстов в его авторских радио- и телевизионных программах, и использованная, в частности,  в  его широко известной  программе «Идея Севера».   

Кроме того, Гульд не без основания считал себя литератором. Он много писал, и оставил после себя глубокие музыкальные исследования, массу статей и блестящих интервью. В одном из своих  многочисленных интервью Гульд говорил о том, что в музыке он  стремился быть как бы  человеком «эпохи Возрождения», способным осуществлять множество самых разных проектов. Его мечтой было когда-нибудь, лет в шестьдесят (увы, не дано судьбой!),  открыть собственный концертный зал, при условии, что слушателям в нем   было бы запрещено  реагировать на выступления артистов: ни аплодисментов, ни вызовов на «бис», ни свистков – ничего! Он действительно считал, что было бы хорошо совершенно отказаться от подобных вещей.
Большое  внимание Глен уделял также экспериментальной работе со звуком. Для достижения нужного ему звучания он усовершенствовал клавиатуру собственного рояля, изменив  размер  верхнего ряда клавиш  и полностью  перебрав   механику инструмента. Интересный эксперимент был проделан им  с изменением звука рояля за счет отрыва его ножек от пола, как резонирующей поверхности, путем установки их на упругие подставки,  преобразовав тем самым  акустические характеристики инструмента. При этом  снизу рояля устанавливался микрофон. Работа Гульда в звукозаписывающей студии  по своей творческой одержимости была сродни лабораторным занятиям алхимика.
 
Жизнь и творчество Глена Гульда, после смерти великого музыканта, вызвали к жизни целую плеяду «гульдинистов», и стали предметом пристального изучения    биографами. Таким исследователем  творчества Гульда стал его близкий друг, создатель ряда книг и фильмов о Гульде,  французский музыкант, писатель и кинематографист Бруно Монсенжон, глубоко понимавший и любивший этого необычного человека. Монсенжон считал, что «подвижническая цель, которой Гульд служил всю свою жизнь, превосходила  цели его земного существования. Гульд миссионерски служил чистоте и цельности музыки. Это было результатом особой организации его ума, свободно владевшего категориями времени и пространства». И  еще,  что  «существование Гульда было подчинено своим законам, отличным от законов нашего физического мира и относящимся к трансцендентальной области».

                ЕЩЕ  РАЗ  О  ГЛЕНЕ  ГУЛЬДЕ
               
Досада… Ах, какая досада!  Подумать только,  судьба  однажды милостиво предоставляла мне потрясающий шанс  услышать и  увидеть гениального пианиста, но я, в полном своем неведении, должно быть прошла мимо, не сделав даже попытки воспользоваться  уникальной возможностью!  Этот упущенный шанс, который теперь  так горько терзает меня,  тогда был  невероятно близок к осуществлению – только руку протяни!  Потому,  что в мае 1957 года,  а именно тогда  проходили  в Москве гастроли  юного Глена Гульда,  я  была здесь же, совсем рядом, но даже не подозревала, какого масштаба  событие   происходит!  В то время я довольно  часто бывала в консерватории (увы, гораздо чаще,  чем теперь!), и, очень может быть, что именно в тот день я пробегала где-нибудь поблизости, скользнув рассеянным взглядом по афише, на которой крупными синими буквами были три  ничего не значившие тогда для меня слова: Глен Гульд (Канада). К сожалению, этого имени тогда не только я, но  почти никто не знал. И весь шквал восторгов, разразившийся  сразу после этих выступлений, и захлестнувший потом, подобно цунами,  весь  музыкальный мир, на тот момент коснулся только очень узкого круга музыкантов-профессионалов. До  рядовых любителей музыки, вроде меня,   донеслось потом только гулкое эхо прекрасной легенды. Но надо сказать, что тогда, к счастью, вслед за концертами Гульда в Москве были выпущены пластинки с записями  выступлений замечательного пианиста. И  вот теперь, из своего  немыслимого далека,  спустя более пятидесяти лет после  этих гастролей, и  почти тридцати лет  после его ухода из жизни, я с бесконечным сожалением говорю о том, что многое отдала бы за возможность  хотя бы  раз  увидеть этого человека!
 
Человек  по имени Глен Гульд, представляет собой явление столь поразительное, что даже теперь,  по прошествии большого времени, его творчество и личность продолжают  волновать и привлекать к себе острейший интерес. И  интерес этот со временем  не только не угасает, но, наоборот, даже возрастает,  несмотря на то, что Гульд посвятил  собственно концертной деятельности всего  девять из пятидесяти лет своей не слишком долгой жизни. Затем он, внезапно отказавшись от дальнейших публичных выступлений, исчез с афиш на самом взлете своей  феноменально успешной карьеры концертирующего пианиста. Гульд  исчез,  навсегда скрывшись от взоров своих  зрителей, став  затворником  замкнутых  пространств  разных  звукозаписывающих  студий, а также  радиовещательных  и телевизионных  компаний  США  и  Канады.  Однако, несмотря на  свой отказ от публичной деятельности и  затворнический образ жизни, Гульд  не прерывал  чрезвычайно  интенсивного и разнообразного  творческого процесса. Просто теперь  инструментом  его общения со слушателями стали  радиомикрофон и телевизионная камера.
Долгие годы оставалась загадкой, что в действительности стало причиной, побудившей Глена  отказаться   от  столь триумфально начатой музыкальной  карьеры, блистательной карьеры пианиста, вознесенного на вершину мировой славы, получившего самое громкое международное признание,  ставшего одним из величайших музыкантов в истории фортепьянного исполнительского искусства. Что в самом деле побудило его внезапно отказаться от  аплодисментов и громкой славы?  Все его доводы в пользу своего решения казались не слишком убедительными, и многие  даже подозревали пианиста в мистификации. Однако время показало, что его решение  было вполне  искренним и окончательным. В попытках разгадать эту тайну,  биографы  и  исследователи творчества Гульда обращаются  к особенностям его столь яркой, необычной,  и бесконечно обаятельной  личности.

В наше время американские ученые-генетики все чаще говорят о появлении, так называемых,  детей «индиго». Детей, названных так за синий  биофизический цветовой индекс,  наблюдаемый у них в отличие от обычного, оранжево-красного. Речь идет о детях новой генерации, своим появлением как бы опередивших свое поколение, о детях обладающих необъяснимо  высоким интеллектом и  высокой степенью одаренности  в самых разных сферах, о детях обладающих загадочной способностью с легкостью  улавливать потоки информации, получаемые ими едва ли не из воздуха,  или из какого-то  иного информационного пространства.  Говорят, что эти дети,  обладают какими-то особыми каналами сознания, помогающими им необыкновенно интенсивно развиваться, следуя  своим, во многом неразгаданным  законам. Многие также говорят о детях «индиго»,  как  о  последующей  ступени эволюции, о  людях будущего.
Что касается Глена Гульда, то если существуют в реальности такие дети, то он, наверное,  являлся  характерным представителем «индиго». Он изначально, с самого рождения отличался от других детей, он был  иным, он  пришел в этот мир   другим.  Прежде всего, Глена отличала необыкновенная, органически присущая именно ему наполненность музыкой. Его  можно  было бы уподобить  некоему музыкальному инструменту, в котором постоянно звучит музыка,  ставшая его страстью, его образом жизни, его сутью. Природа  щедро наградила Глена  такими столь необходимыми для музыканта качествами,  как абсолютным музыкальным слухом, способностью к глубочайшей музыкальной концентрации и феноменальной музыкальной памятью. Помимо всего этого, он был наделен чем-то еще, трудно объяснимым, возможно даже трансцедентальным. Впрочем, появление гениев всегда загадка.

 Личность Глена  формировалась в условиях весьма  благоприятных  для  его развития.  Будучи единственным ребенком,  вполне благополучной и достаточно обеспеченной семьи, он был щедро одарен родительской  заботой и любовью, и поэтому рос весьма избалованным, а порой даже капризным. Поскольку  Глен с  детства отличался слабым здоровьем, то его школьное и музыкальное образование, проходило преимущественно  в домашних условиях, с приглашенными преподавателями. Возможно,  все эти обстоятельства  и повлияли на то, что взаимоотношения  юного Глена со своими сверстниками складывались не лучшим образом. Как он сам, не без юмора, вспоминал о том  времени: «Школьный опыт оказался для меня крайне неудачным, потому что отношения с большинством учителей и со всеми моими товарищами по классу были у меня  из рук вон плохи. Вероятно то, что,  выходя из школы, я шел играть на фортепьяно,  а не в хоккей, породило во мне ощущение, что музыка – это что-то особенное, и что она дает мне право на одиночество. Я не умел давать сдачи, из-за этого мальчишки воспринимали меня как легкую мишень и нередко поколачивали. Но было бы преувеличением утверждать, что это случалось каждый день. Через день – пожалуй».  Самым верным  другом  его  школьных лет был замечательный домашний пес - шотландский сеттер по кличке Сэр Никлсон Гэрлохидский.  Таким же верным другом для Глена была  книжка -  он всегда очень много читал.
До одиннадцати лет учителем музыки Глена была его собственная мать – Флоранс Эмма Гульд, чутко следившая за музыкальным развитием  своего одаренного  сына. Затем,  после  поступления  в Королевскую консерваторию в  Торонто,  преподавателем Глена  становится профессор  Альберто Герреро. А в четырнадцать лет этот ребенок уже  заканчивает консерваторию.  Глен, что называется, быстро выскочил  из пеленок. Нетерпимый и категоричный, он, на протяжении всех лет своей учебы,  дерзко спорил с учителями, демонстрируя  совершенно независимый взгляд на вещи, отрицая все мыслимые авторитеты, и яростно сражаясь против всех утвердившихся стереотипов. Вооруженный поразительно широкими познаниями в области музыки, и непоколебимый в своей убежденности, юноша ни в грош не ставил любых оппонентов. Это был типичный «анфан терибль»! (Чем-то он мне очень напомнил  сэлинджеровского  Холдена).   
   Глен отличался острым интеллектом, позволявшим ему погружаться в глубины музыки, аналитически исследуя структуру музыкальных произведений. И это делало его не только  исполнителем, но также и интереснейшим интерпретатором исполняемых  произведений, что позволяло также становиться  как бы соучастником творчества. С самого начала определились и  его совершенно неординарные музыкальные пристрастия:  К примеру, он терпеть не мог итальянскую оперу: «Верди для меня – это мука, а от Пуччини  - мороз по коже», говорил он. Также не слишком жаловал он  традиционную  репертуарную, широко исполняемую романтическую музыку Шопена, Листа, Шуберта. Он находил, что «музыка этой эпохи полна бессмысленной театральности, показных эффектов, отталкивающей светскости и гедонизма».  Однако,  когда речь заходила о чисто пианистическом искусстве,  Гульд  признавал  вершиной этого  искусства именно Фридерика Шопена, хотя и не считал вообще достойным серьезного внимания  пианизм как таковой. Шопену он воздавал должное только как большому мастеру миниатюр, при этом отказывая  ему  в мастерстве создания крупных музыкальных форм. И, как ни странно, Гульд не слишком любил божественного Моцарта, возможно, за то, что, выражаясь современным сленгом,  тот «писал музыку для мобильников», то есть за видимую легкость ее восприятия. И при этом, возможно,  он  несколько преувеличивал значение Феликса Мендельсона.  При этом, нельзя не отметить, что иногда суждения Гульда о собственных музыкальных пристрастиях бывали спонтанными  и  даже несколько противоречивыми.
С одной стороны, Глен был приверженцем барочной музыки (например, его безмерно восхищала музыка такого  композитора 16-го века, как известный английский «девственник»  Орландо Гиббонс), а, с другой стороны, он был почитателем  современной авангардной атональной музыки (Шенберг, Берг, Веберн). Глен даже сам  писал композиции в двенадцатитоновой  додекафонной  технике. С большим пиететом он относился к Вагнеру и, особенно, к Рихарду Штраусу. Можно не без удовольствия  отметить также, что Глен  высоко ценил русскую музыкальную культуру.  Его восхищал музыкальный гений М.П. Мусоргского (в чем он молчаливо отказывал П.И. Чайковскому), а также  талант композиции и фортепьянное искусство  А.Н..Скрябина. Но самым его любимым и наиболее часто исполняемым  композитором  оставался, конечно,  И.-С. Бах.   Любопытное наблюдение  высказано  одним из музыкальных критиков пианиста, который отмечал, что когда Гульд играет Шопена, то исчезает Шопен и остается  только Гульд, но если он исполняет Баха, то исчезает Гульд, и остается только Бах.

К особенностям  игры  Гульда  относилась потрясающая чистота и точность его  звучания, а также новый подход  к полифонической фактуре произведения, каждый элемент которой выписан им с фантастической отчетливостью и наделен свободно дышащим ритмом.  Часто, погружаясь в музыку, Гульд  впадал в состояние экстаза. В такие моменты он весь приходил в движение. Он радостно отдавался этому своему состоянию,   погружаясь в звуковую стихию, подобно  птице  в  воздушный поток, и  казался неразделимо связанным с этой стихией.
Его манера игры, на взгляд многих, казалась не только необычной, но в чем-то даже непристойной, вызывала неприятие и сильное раздражение,  как  у  части публики, так и у музыкальных критиков. У  Гульда была, например, привычка  иногда снимать во время игры обувь. Многих раздражала также  его  ни на что не похожее положение за инструментом. Глен терпеть не мог традиционной банкетки с мягким сидением, устанавливаемой обычно перед роялем,  и неизменно предпочитал пользоваться  в концертной практике своим   знаменитым складным  деревянным стулом, очень старым и очень облезлым. Этот стул, вовсе лишенный  сидения, украшала только оставшаяся внутри деревянная рама, к тому же расположенная на двадцать сантиметров ниже обычной стандартной высоты. Стул устанавливался с большим наклоном назад, подобно Пизанской башне,  что достигалось благодаря винтовому увеличению  высоты его передних ножек.  По этой причине,  Глен  играл, что называется,  «носом», очень низко склоняясь над клавиатурой. Для того, чтобы еще больше приблизиться  к  клавиатуре  он дополнительно приподнимал  рояль,  устанавливая  его ножки на  деревянные подставки.  А если  дополнить все  эти причуды исполнительской манеры Гульда еще и  его привычкой довольно громко петь  во время игры,  а  иногда и  дирижировать  свободной рукой, то картина может показаться, действительно,  весьма экзотической. Но  ведь все  эти его экстатические состояния дарили миру несравненные музыкальные откровения!
Конечно, необычная исполнительская манера Гульда  и,  главное,  органическая невозможность  для него  подчиняться  неким благопристойным, узаконенным  манерам,  давала повод для  непрестанных критических  нападок, в которых язвительно расценивали Гульда за роялем как комедианта, и требовали от молодого человека «следить за собой и прекратить кривляния»!  Гульд же с огорчением говорил, что его исполнительская манера является  органическим  продолжением его сущности, и до такой степени присуща ему, что, как только  он пытается  контролировать свое поведение, у него тут же  возникает ощущение  скованности, что, в свою очередь, приводит к  потере  музыкальной  концентрации.
                А однажды   эксцентричность  Гульда сделала  его  героем общественного скандала. В какой-то момент   в  Канаде проводилась кампания с опросом общественного мнения  по поводу выбора   выдающейся  личности, достойной украсить своим портретом  новую   денежную купюру Канады. Предложенная в этом качестве  кандидатура  Глена Гульда вызвала  бурное негодование определенной части общества: «Как можно! Он же эксцентрик!»  И вот, столь печальным образом  обыватели  Канады  отвергли своего   национального  гения, составлявшего  гордость  страны и ее  национальное  достояние!
Можно предположить, что эта критика со стороны прессы в какой-то степени тоже повлияла на  решение  Гульда уйти с концертного Олимпа. Взаимоотношения Гульда с его публикой  постепенно вошли в конфликт. Возможно, именно тогда Гульд выбирает одиночество, как образ жизни, а  затворничество, как единственный способ, позволивший ему заниматься музыкой, скрывшись  от любопытствующих  глаз. В этом своем отшельничестве Гульд  создает огромное число   непревзойденных  музыкальных записей, составивших золотой фонд музыкальной культуры. Кроме того, он пишет сценарии  своих радио- и телевизионных передач, в которых он является  ведущим. Его телевизионные программы предоставляли ему  широкое поле для творческих экспериментов. Гульдом была придумана, так называемая, «контрапунктическая» система вещания, касавшаяся построения литературных текстов в его авторских радио- и телевизионных программах, и использованная, в частности,  в  его широко известной  программе «Идея Севера».   

Кроме того, Гульд не без основания считал себя литератором. Он много писал, и оставил после себя глубокие музыкальные исследования, массу статей и блестящих интервью. В одном из своих  многочисленных интервью Гульд говорил о том, что в музыке он  стремился быть как бы  человеком «эпохи Возрождения», способным осуществлять множество самых разных проектов. Его мечтой было когда-нибудь, лет в шестьдесят (увы, не дано судьбой!),  открыть собственный концертный зал, при условии, что слушателям в нем   было бы запрещено  реагировать на выступления артистов: ни аплодисментов, ни вызовов на «бис», ни свистков – ничего! Он действительно считал, что было бы хорошо совершенно отказаться от подобных вещей.
Большое  внимание Глен уделял также экспериментальной работе со звуком. Для достижения нужного ему звучания он усовершенствовал клавиатуру собственного рояля, изменив  размер  верхнего ряда клавиш  и полностью  перебрав   механику инструмента. Интересный эксперимент был проделан им  с изменением звука рояля за счет отрыва его ножек от пола, как резонирующей поверхности, путем установки их на упругие подставки,  преобразовав тем самым  акустические характеристики инструмента. При этом  снизу рояля устанавливался микрофон. Работа Гульда в звукозаписывающей студии  по своей творческой одержимости была сродни лабораторным занятиям алхимика.
 
Жизнь и творчество Глена Гульда, после смерти великого музыканта, вызвали к жизни целую плеяду «гульдинистов», и стали предметом пристального изучения    биографами. Таким исследователем  творчества Гульда стал его близкий друг, создатель ряда книг и фильмов о Гульде,  французский музыкант, писатель и кинематографист Бруно Монсенжон, глубоко понимавший и любивший этого необычного человека. Монсенжон считал, что «подвижническая цель, которой Гульд служил всю свою жизнь, превосходила  цели его земного существования. Гульд миссионерски служил чистоте и цельности музыки. Это было результатом особой организации его ума, свободно владевшего категориями времени и пространства». И  еще,  что  «существование Гульда было подчинено своим законам, отличным от законов нашего физического мира и относящимся к трансцендентальной области».

                ЕЩЕ  РАЗ  О  ГЛЕНЕ  ГУЛЬДЕ
               
Досада… Ах, какая досада!  Подумать только,  судьба  однажды милостиво предоставляла мне потрясающий шанс  услышать и  увидеть гениального пианиста, но я, в полном своем неведении, должно быть прошла мимо, не сделав даже попытки воспользоваться  уникальной возможностью!  Этот упущенный шанс, который теперь  так горько терзает меня,  тогда был  невероятно близок к осуществлению – только руку протяни!  Потому,  что в мае 1957 года,  а именно тогда  проходили  в Москве гастроли  юного Глена Гульда,  я  была здесь же, совсем рядом, но даже не подозревала, какого масштаба  событие   происходит!  В то время я довольно  часто бывала в консерватории (увы, гораздо чаще,  чем теперь!), и, очень может быть, что именно в тот день я пробегала где-нибудь поблизости, скользнув рассеянным взглядом по афише, на которой крупными синими буквами были три  ничего не значившие тогда для меня слова: Глен Гульд (Канада). К сожалению, этого имени тогда не только я, но  почти никто не знал. И весь шквал восторгов, разразившийся  сразу после этих выступлений, и захлестнувший потом, подобно цунами,  весь  музыкальный мир, на тот момент коснулся только очень узкого круга музыкантов-профессионалов. До  рядовых любителей музыки, вроде меня,   донеслось потом только гулкое эхо прекрасной легенды. Но надо сказать, что тогда, к счастью, вслед за концертами Гульда в Москве были выпущены пластинки с записями  выступлений замечательного пианиста. И  вот теперь, из своего  немыслимого далека,  спустя более пятидесяти лет после  этих гастролей, и  почти тридцати лет  после его ухода из жизни, я с бесконечным сожалением говорю о том, что многое отдала бы за возможность  хотя бы  раз  увидеть этого человека!
 
Человек  по имени Глен Гульд, представляет собой явление столь поразительное, что даже теперь,  по прошествии большого времени, его творчество и личность продолжают  волновать и привлекать к себе острейший интерес. И  интерес этот со временем  не только не угасает, но, наоборот, даже возрастает,  несмотря на то, что Гульд посвятил  собственно концертной деятельности всего  девять из пятидесяти лет своей не слишком долгой жизни. Затем он, внезапно отказавшись от дальнейших публичных выступлений, исчез с афиш на самом взлете своей  феноменально успешной карьеры концертирующего пианиста. Гульд  исчез,  навсегда скрывшись от взоров своих  зрителей, став  затворником  замкнутых  пространств  разных  звукозаписывающих  студий, а также  радиовещательных  и телевизионных  компаний  США  и  Канады.  Однако, несмотря на  свой отказ от публичной деятельности и  затворнический образ жизни, Гульд  не прерывал  чрезвычайно  интенсивного и разнообразного  творческого процесса. Просто теперь  инструментом  его общения со слушателями стали  радиомикрофон и телевизионная камера.
Долгие годы оставалась загадкой, что в действительности стало причиной, побудившей Глена  отказаться   от  столь триумфально начатой музыкальной  карьеры, блистательной карьеры пианиста, вознесенного на вершину мировой славы, получившего самое громкое международное признание,  ставшего одним из величайших музыкантов в истории фортепьянного исполнительского искусства. Что в самом деле побудило его внезапно отказаться от  аплодисментов и громкой славы?  Все его доводы в пользу своего решения казались не слишком убедительными, и многие  даже подозревали пианиста в мистификации. Однако время показало, что его решение  было вполне  искренним и окончательным. В попытках разгадать эту тайну,  биографы  и  исследователи творчества Гульда обращаются  к особенностям его столь яркой, необычной,  и бесконечно обаятельной  личности.

В наше время американские ученые-генетики все чаще говорят о появлении, так называемых,  детей «индиго». Детей, названных так за синий  биофизический цветовой индекс,  наблюдаемый у них в отличие от обычного, оранжево-красного. Речь идет о детях новой генерации, своим появлением как бы опередивших свое поколение, о детях обладающих необъяснимо  высоким интеллектом и  высокой степенью одаренности  в самых разных сферах, о детях обладающих загадочной способностью с легкостью  улавливать потоки информации, получаемые ими едва ли не из воздуха,  или из какого-то  иного информационного пространства.  Говорят, что эти дети,  обладают какими-то особыми каналами сознания, помогающими им необыкновенно интенсивно развиваться, следуя  своим, во многом неразгаданным  законам. Многие также говорят о детях «индиго»,  как  о  последующей  ступени эволюции, о  людях будущего.
Что касается Глена Гульда, то если существуют в реальности такие дети, то он, наверное,  являлся  характерным представителем «индиго». Он изначально, с самого рождения отличался от других детей, он был  иным, он  пришел в этот мир   другим.  Прежде всего, Глена отличала необыкновенная, органически присущая именно ему наполненность музыкой. Его  можно  было бы уподобить  некоему музыкальному инструменту, в котором постоянно звучит музыка,  ставшая его страстью, его образом жизни, его сутью. Природа  щедро наградила Глена  такими столь необходимыми для музыканта качествами,  как абсолютным музыкальным слухом, способностью к глубочайшей музыкальной концентрации и феноменальной музыкальной памятью. Помимо всего этого, он был наделен чем-то еще, трудно объяснимым, возможно даже трансцедентальным. Впрочем, появление гениев всегда загадка.

 Личность Глена  формировалась в условиях весьма  благоприятных  для  его развития.  Будучи единственным ребенком,  вполне благополучной и достаточно обеспеченной семьи, он был щедро одарен родительской  заботой и любовью, и поэтому рос весьма избалованным, а порой даже капризным. Поскольку  Глен с  детства отличался слабым здоровьем, то его школьное и музыкальное образование, проходило преимущественно  в домашних условиях, с приглашенными преподавателями. Возможно,  все эти обстоятельства  и повлияли на то, что взаимоотношения  юного Глена со своими сверстниками складывались не лучшим образом. Как он сам, не без юмора, вспоминал о том  времени: «Школьный опыт оказался для меня крайне неудачным, потому что отношения с большинством учителей и со всеми моими товарищами по классу были у меня  из рук вон плохи. Вероятно то, что,  выходя из школы, я шел играть на фортепьяно,  а не в хоккей, породило во мне ощущение, что музыка – это что-то особенное, и что она дает мне право на одиночество. Я не умел давать сдачи, из-за этого мальчишки воспринимали меня как легкую мишень и нередко поколачивали. Но было бы преувеличением утверждать, что это случалось каждый день. Через день – пожалуй».  Самым верным  другом  его  школьных лет был замечательный домашний пес - шотландский сеттер по кличке Сэр Никлсон Гэрлохидский.  Таким же верным другом для Глена была  книжка -  он всегда очень много читал.
До одиннадцати лет учителем музыки Глена была его собственная мать – Флоранс Эмма Гульд, чутко следившая за музыкальным развитием  своего одаренного  сына. Затем,  после  поступления  в Королевскую консерваторию в  Торонто,  преподавателем Глена  становится профессор  Альберто Герреро. А в четырнадцать лет этот ребенок уже  заканчивает консерваторию.  Глен, что называется, быстро выскочил  из пеленок. Нетерпимый и категоричный, он, на протяжении всех лет своей учебы,  дерзко спорил с учителями, демонстрируя  совершенно независимый взгляд на вещи, отрицая все мыслимые авторитеты, и яростно сражаясь против всех утвердившихся стереотипов. Вооруженный поразительно широкими познаниями в области музыки, и непоколебимый в своей убежденности, юноша ни в грош не ставил любых оппонентов. Это был типичный «анфан терибль»! (Чем-то он мне очень напомнил  сэлинджеровского  Холдена).   
   Глен отличался острым интеллектом, позволявшим ему погружаться в глубины музыки, аналитически исследуя структуру музыкальных произведений. И это делало его не только  исполнителем, но также и интереснейшим интерпретатором исполняемых  произведений, что позволяло также становиться  как бы соучастником творчества. С самого начала определились и  его совершенно неординарные музыкальные пристрастия:  К примеру, он терпеть не мог итальянскую оперу: «Верди для меня – это мука, а от Пуччини  - мороз по коже», говорил он. Также не слишком жаловал он  традиционную  репертуарную, широко исполняемую романтическую музыку Шопена, Листа, Шуберта. Он находил, что «музыка этой эпохи полна бессмысленной театральности, показных эффектов, отталкивающей светскости и гедонизма».  Однако,  когда речь заходила о чисто пианистическом искусстве,  Гульд  признавал  вершиной этого  искусства именно Фридерика Шопена, хотя и не считал вообще достойным серьезного внимания  пианизм как таковой. Шопену он воздавал должное только как большому мастеру миниатюр, при этом отказывая  ему  в мастерстве создания крупных музыкальных форм. И, как ни странно, Гульд не слишком любил божественного Моцарта, возможно, за то, что, выражаясь современным сленгом,  тот «писал музыку для мобильников», то есть за видимую легкость ее восприятия. И при этом, возможно,  он  несколько преувеличивал значение Феликса Мендельсона.  При этом, нельзя не отметить, что иногда суждения Гульда о собственных музыкальных пристрастиях бывали спонтанными  и  даже несколько противоречивыми.
С одной стороны, Глен был приверженцем барочной музыки (например, его безмерно восхищала музыка такого  композитора 16-го века, как известный английский «девственник»  Орландо Гиббонс), а, с другой стороны, он был почитателем  современной авангардной атональной музыки (Шенберг, Берг, Веберн). Глен даже сам  писал композиции в двенадцатитоновой  додекафонной  технике. С большим пиететом он относился к Вагнеру и, особенно, к Рихарду Штраусу. Можно не без удовольствия  отметить также, что Глен  высоко ценил русскую музыкальную культуру.  Его восхищал музыкальный гений М.П. Мусоргского (в чем он молчаливо отказывал П.И. Чайковскому), а также  талант композиции и фортепьянное искусство  А.Н..Скрябина. Но самым его любимым и наиболее часто исполняемым  композитором  оставался, конечно,  И.-С. Бах.   Любопытное наблюдение  высказано  одним из музыкальных критиков пианиста, который отмечал, что когда Гульд играет Шопена, то исчезает Шопен и остается  только Гульд, но если он исполняет Баха, то исчезает Гульд, и остается только Бах.

К особенностям  игры  Гульда  относилась потрясающая чистота и точность его  звучания, а также новый подход  к полифонической фактуре произведения, каждый элемент которой выписан им с фантастической отчетливостью и наделен свободно дышащим ритмом.  Часто, погружаясь в музыку, Гульд  впадал в состояние экстаза. В такие моменты он весь приходил в движение. Он радостно отдавался этому своему состоянию,   погружаясь в звуковую стихию, подобно  птице  в  воздушный поток, и  казался неразделимо связанным с этой стихией.
Его манера игры, на взгляд многих, казалась не только необычной, но в чем-то даже непристойной, вызывала неприятие и сильное раздражение,  как  у  части публики, так и у музыкальных критиков. У  Гульда была, например, привычка  иногда снимать во время игры обувь. Многих раздражала также  его  ни на что не похожее положение за инструментом. Глен терпеть не мог традиционной банкетки с мягким сидением, устанавливаемой обычно перед роялем,  и неизменно предпочитал пользоваться  в концертной практике своим   знаменитым складным  деревянным стулом, очень старым и очень облезлым. Этот стул, вовсе лишенный  сидения, украшала только оставшаяся внутри деревянная рама, к тому же расположенная на двадцать сантиметров ниже обычной стандартной высоты. Стул устанавливался с большим наклоном назад, подобно Пизанской башне,  что достигалось благодаря винтовому увеличению  высоты его передних ножек.  По этой причине,  Глен  играл, что называется,  «носом», очень низко склоняясь над клавиатурой. Для того, чтобы еще больше приблизиться  к  клавиатуре  он дополнительно приподнимал  рояль,  устанавливая  его ножки на  деревянные подставки.  А если  дополнить все  эти причуды исполнительской манеры Гульда еще и  его привычкой довольно громко петь  во время игры,  а  иногда и  дирижировать  свободной рукой, то картина может показаться, действительно,  весьма экзотической. Но  ведь все  эти его экстатические состояния дарили миру несравненные музыкальные откровения!
Конечно, необычная исполнительская манера Гульда  и,  главное,  органическая невозможность  для него  подчиняться  неким благопристойным, узаконенным  манерам,  давала повод для  непрестанных критических  нападок, в которых язвительно расценивали Гульда за роялем как комедианта, и требовали от молодого человека «следить за собой и прекратить кривляния»!  Гульд же с огорчением говорил, что его исполнительская манера является  органическим  продолжением его сущности, и до такой степени присуща ему, что, как только  он пытается  контролировать свое поведение, у него тут же  возникает ощущение  скованности, что, в свою очередь, приводит к  потере  музыкальной  концентрации.
                А однажды   эксцентричность  Гульда сделала  его  героем общественного скандала. В какой-то момент   в  Канаде проводилась кампания с опросом общественного мнения  по поводу выбора   выдающейся  личности, достойной украсить своим портретом  новую   денежную купюру Канады. Предложенная в этом качестве  кандидатура  Глена Гульда вызвала  бурное негодование определенной части общества: «Как можно! Он же эксцентрик!»  И вот, столь печальным образом  обыватели  Канады  отвергли своего   национального  гения, составлявшего  гордость  страны и ее  национальное  достояние!
Можно предположить, что эта критика со стороны прессы в какой-то степени тоже повлияла на  решение  Гульда уйти с концертного Олимпа. Взаимоотношения Гульда с его публикой  постепенно вошли в конфликт. Возможно, именно тогда Гульд выбирает одиночество, как образ жизни, а  затворничество, как единственный способ, позволивший ему заниматься музыкой, скрывшись  от любопытствующих  глаз. В этом своем отшельничестве Гульд  создает огромное число   непревзойденных  музыкальных записей, составивших золотой фонд музыкальной культуры. Кроме того, он пишет сценарии  своих радио- и телевизионных передач, в которых он является  ведущим. Его телевизионные программы предоставляли ему  широкое поле для творческих экспериментов. Гульдом была придумана, так называемая, «контрапунктическая» система вещания, касавшаяся построения литературных текстов в его авторских радио- и телевизионных программах, и использованная, в частности,  в  его широко известной  программе «Идея Севера».   

Кроме того, Гульд не без основания считал себя литератором. Он много писал, и оставил после себя глубокие музыкальные исследования, массу статей и блестящих интервью. В одном из своих  многочисленных интервью Гульд говорил о том, что в музыке он  стремился быть как бы  человеком «эпохи Возрождения», способным осуществлять множество самых разных проектов. Его мечтой было когда-нибудь, лет в шестьдесят (увы, не дано судьбой!),  открыть собственный концертный зал, при условии, что слушателям в нем   было бы запрещено  реагировать на выступления артистов: ни аплодисментов, ни вызовов на «бис», ни свистков – ничего! Он действительно считал, что было бы хорошо совершенно отказаться от подобных вещей.
Большое  внимание Глен уделял также экспериментальной работе со звуком. Для достижения нужного ему звучания он усовершенствовал клавиатуру собственного рояля, изменив  размер  верхнего ряда клавиш  и полностью  перебрав   механику инструмента. Интересный эксперимент был проделан им  с изменением звука рояля за счет отрыва его ножек от пола, как резонирующей поверхности, путем установки их на упругие подставки,  преобразовав тем самым  акустические характеристики инструмента. При этом  снизу рояля устанавливался микрофон. Работа Гульда в звукозаписывающей студии  по своей творческой одержимости была сродни лабораторным занятиям алхимика.
 
Жизнь и творчество Глена Гульда, после смерти великого музыканта, вызвали к жизни целую плеяду «гульдинистов», и стали предметом пристального изучения    биографами. Таким исследователем  творчества Гульда стал его близкий друг, создатель ряда книг и фильмов о Гульде,  французский музыкант, писатель и кинематографист Бруно Монсенжон, глубоко понимавший и любивший этого необычного человека. Монсенжон считал, что «подвижническая цель, которой Гульд служил всю свою жизнь, превосходила  цели его земного существования. Гульд миссионерски служил чистоте и цельности музыки. Это было результатом особой организации его ума, свободно владевшего категориями времени и пространства». И  еще,  что  «существование Гульда было подчинено своим законам, отличным от законов нашего физического мира и относящимся к трансцендентальной области».

                ЕЩЕ  РАЗ  О  ГЛЕНЕ  ГУЛЬДЕ
               
Досада… Ах, какая досада!  Подумать только,  судьба  однажды милостиво предоставляла мне потрясающий шанс  услышать и  увидеть гениального пианиста, но я, в полном своем неведении, должно быть прошла мимо, не сделав даже попытки воспользоваться  уникальной возможностью!  Этот упущенный шанс, который теперь  так горько терзает меня,  тогда был  невероятно близок к осуществлению – только руку протяни!  Потому,  что в мае 1957 года,  а именно тогда  проходили  в Москве гастроли  юного Глена Гульда,  я  была здесь же, совсем рядом, но даже не подозревала, какого масштаба  событие   происходит!  В то время я довольно  часто бывала в консерватории (увы, гораздо чаще,  чем теперь!), и, очень может быть, что именно в тот день я пробегала где-нибудь поблизости, скользнув рассеянным взглядом по афише, на которой крупными синими буквами были три  ничего не значившие тогда для меня слова: Глен Гульд (Канада). К сожалению, этого имени тогда не только я, но  почти никто не знал. И весь шквал восторгов, разразившийся  сразу после этих выступлений, и захлестнувший потом, подобно цунами,  весь  музыкальный мир, на тот момент коснулся только очень узкого круга музыкантов-профессионалов. До  рядовых любителей музыки, вроде меня,   донеслось потом только гулкое эхо прекрасной легенды. Но надо сказать, что тогда, к счастью, вслед за концертами Гульда в Москве были выпущены пластинки с записями  выступлений замечательного пианиста. И  вот теперь, из своего  немыслимого далека,  спустя более пятидесяти лет после  этих гастролей, и  почти тридцати лет  после его ухода из жизни, я с бесконечным сожалением говорю о том, что многое отдала бы за возможность  хотя бы  раз  увидеть этого человека!
 
Человек  по имени Глен Гульд, представляет собой явление столь поразительное, что даже теперь,  по прошествии большого времени, его творчество и личность продолжают  волновать и привлекать к себе острейший интерес. И  интерес этот со временем  не только не угасает, но, наоборот, даже возрастает,  несмотря на то, что Гульд посвятил  собственно концертной деятельности всего  девять из пятидесяти лет своей не слишком долгой жизни. Затем он, внезапно отказавшись от дальнейших публичных выступлений, исчез с афиш на самом взлете своей  феноменально успешной карьеры концертирующего пианиста. Гульд  исчез,  навсегда скрывшись от взоров своих  зрителей, став  затворником  замкнутых  пространств  разных  звукозаписывающих  студий, а также  радиовещательных  и телевизионных  компаний  США  и  Канады.  Однако, несмотря на  свой отказ от публичной деятельности и  затворнический образ жизни, Гульд  не прерывал  чрезвычайно  интенсивного и разнообразного  творческого процесса. Просто теперь  инструментом  его общения со слушателями стали  радиомикрофон и телевизионная камера.
Долгие годы оставалась загадкой, что в действительности стало причиной, побудившей Глена  отказаться   от  столь триумфально начатой музыкальной  карьеры, блистательной карьеры пианиста, вознесенного на вершину мировой славы, получившего самое громкое международное признание,  ставшего одним из величайших музыкантов в истории фортепьянного исполнительского искусства. Что в самом деле побудило его внезапно отказаться от  аплодисментов и громкой славы?  Все его доводы в пользу своего решения казались не слишком убедительными, и многие  даже подозревали пианиста в мистификации. Однако время показало, что его решение  было вполне  искренним и окончательным. В попытках разгадать эту тайну,  биографы  и  исследователи творчества Гульда обращаются  к особенностям его столь яркой, необычной,  и бесконечно обаятельной  личности.

В наше время американские ученые-генетики все чаще говорят о появлении, так называемых,  детей «индиго». Детей, названных так за синий  биофизический цветовой индекс,  наблюдаемый у них в отличие от обычного, оранжево-красного. Речь идет о детях новой генерации, своим появлением как бы опередивших свое поколение, о детях обладающих необъяснимо  высоким интеллектом и  высокой степенью одаренности  в самых разных сферах, о детях обладающих загадочной способностью с легкостью  улавливать потоки информации, получаемые ими едва ли не из воздуха,  или из какого-то  иного информационного пространства.  Говорят, что эти дети,  обладают какими-то особыми каналами сознания, помогающими им необыкновенно интенсивно развиваться, следуя  своим, во многом неразгаданным  законам. Многие также говорят о детях «индиго»,  как  о  последующей  ступени эволюции, о  людях будущего.
Что касается Глена Гульда, то если существуют в реальности такие дети, то он, наверное,  являлся  характерным представителем «индиго». Он изначально, с самого рождения отличался от других детей, он был  иным, он  пришел в этот мир   другим.  Прежде всего, Глена отличала необыкновенная, органически присущая именно ему наполненность музыкой. Его  можно  было бы уподобить  некоему музыкальному инструменту, в котором постоянно звучит музыка,  ставшая его страстью, его образом жизни, его сутью. Природа  щедро наградила Глена  такими столь необходимыми для музыканта качествами,  как абсолютным музыкальным слухом, способностью к глубочайшей музыкальной концентрации и феноменальной музыкальной памятью. Помимо всего этого, он был наделен чем-то еще, трудно объяснимым, возможно даже трансцедентальным. Впрочем, появление гениев всегда загадка.

 Личность Глена  формировалась в условиях весьма  благоприятных  для  его развития.  Будучи единственным ребенком,  вполне благополучной и достаточно обеспеченной семьи, он был щедро одарен родительской  заботой и любовью, и поэтому рос весьма избалованным, а порой даже капризным. Поскольку  Глен с  детства отличался слабым здоровьем, то его школьное и музыкальное образование, проходило преимущественно  в домашних условиях, с приглашенными преподавателями. Возможно,  все эти обстоятельства  и повлияли на то, что взаимоотношения  юного Глена со своими сверстниками складывались не лучшим образом. Как он сам, не без юмора, вспоминал о том  времени: «Школьный опыт оказался для меня крайне неудачным, потому что отношения с большинством учителей и со всеми моими товарищами по классу были у меня  из рук вон плохи. Вероятно то, что,  выходя из школы, я шел играть на фортепьяно,  а не в хоккей, породило во мне ощущение, что музыка – это что-то особенное, и что она дает мне право на одиночество. Я не умел давать сдачи, из-за этого мальчишки воспринимали меня как легкую мишень и нередко поколачивали. Но было бы преувеличением утверждать, что это случалось каждый день. Через день – пожалуй».  Самым верным  другом  его  школьных лет был замечательный домашний пес - шотландский сеттер по кличке Сэр Никлсон Гэрлохидский.  Таким же верным другом для Глена была  книжка -  он всегда очень много читал.
До одиннадцати лет учителем музыки Глена была его собственная мать – Флоранс Эмма Гульд, чутко следившая за музыкальным развитием  своего одаренного  сына. Затем,  после  поступления  в Королевскую консерваторию в  Торонто,  преподавателем Глена  становится профессор  Альберто Герреро. А в четырнадцать лет этот ребенок уже  заканчивает консерваторию.  Глен, что называется, быстро выскочил  из пеленок. Нетерпимый и категоричный, он, на протяжении всех лет своей учебы,  дерзко спорил с учителями, демонстрируя  совершенно независимый взгляд на вещи, отрицая все мыслимые авторитеты, и яростно сражаясь против всех утвердившихся стереотипов. Вооруженный поразительно широкими познаниями в области музыки, и непоколебимый в своей убежденности, юноша ни в грош не ставил любых оппонентов. Это был типичный «анфан терибль»! (Чем-то он мне очень напомнил  сэлинджеровского  Холдена).   
   Глен отличался острым интеллектом, позволявшим ему погружаться в глубины музыки, аналитически исследуя структуру музыкальных произведений. И это делало его не только  исполнителем, но также и интереснейшим интерпретатором исполняемых  произведений, что позволяло также становиться  как бы соучастником творчества. С самого начала определились и  его совершенно неординарные музыкальные пристрастия:  К примеру, он терпеть не мог итальянскую оперу: «Верди для меня – это мука, а от Пуччини  - мороз по коже», говорил он. Также не слишком жаловал он  традиционную  репертуарную, широко исполняемую романтическую музыку Шопена, Листа, Шуберта. Он находил, что «музыка этой эпохи полна бессмысленной театральности, показных эффектов, отталкивающей светскости и гедонизма».  Однако,  когда речь заходила о чисто пианистическом искусстве,  Гульд  признавал  вершиной этого  искусства именно Фридерика Шопена, хотя и не считал вообще достойным серьезного внимания  пианизм как таковой. Шопену он воздавал должное только как большому мастеру миниатюр, при этом отказывая  ему  в мастерстве создания крупных музыкальных форм. И, как ни странно, Гульд не слишком любил божественного Моцарта, возможно, за то, что, выражаясь современным сленгом,  тот «писал музыку для мобильников», то есть за видимую легкость ее восприятия. И при этом, возможно,  он  несколько преувеличивал значение Феликса Мендельсона.  При этом, нельзя не отметить, что иногда суждения Гульда о собственных музыкальных пристрастиях бывали спонтанными  и  даже несколько противоречивыми.
С одной стороны, Глен был приверженцем барочной музыки (например, его безмерно восхищала музыка такого  композитора 16-го века, как известный английский «девственник»  Орландо Гиббонс), а, с другой стороны, он был почитателем  современной авангардной атональной музыки (Шенберг, Берг, Веберн). Глен даже сам  писал композиции в двенадцатитоновой  додекафонной  технике. С большим пиететом он относился к Вагнеру и, особенно, к Рихарду Штраусу. Можно не без удовольствия  отметить также, что Глен  высоко ценил русскую музыкальную культуру.  Его восхищал музыкальный гений М.П. Мусоргского (в чем он молчаливо отказывал П.И. Чайковскому), а также  талант композиции и фортепьянное искусство  А.Н..Скрябина. Но самым его любимым и наиболее часто исполняемым  композитором  оставался, конечно,  И.-С. Бах.   Любопытное наблюдение  высказано  одним из музыкальных критиков пианиста, который отмечал, что когда Гульд играет Шопена, то исчезает Шопен и остается  только Гульд, но если он исполняет Баха, то исчезает Гульд, и остается только Бах.

К особенностям  игры  Гульда  относилась потрясающая чистота и точность его  звучания, а также новый подход  к полифонической фактуре произведения, каждый элемент которой выписан им с фантастической отчетливостью и наделен свободно дышащим ритмом.  Часто, погружаясь в музыку, Гульд  впадал в состояние экстаза. В такие моменты он весь приходил в движение. Он радостно отдавался этому своему состоянию,   погружаясь в звуковую стихию, подобно  птице  в  воздушный поток, и  казался неразделимо связанным с этой стихией.
Его манера игры, на взгляд многих, казалась не только необычной, но в чем-то даже непристойной, вызывала неприятие и сильное раздражение,  как  у  части публики, так и у музыкальных критиков. У  Гульда была, например, привычка  иногда снимать во время игры обувь. Многих раздражала также  его  ни на что не похожее положение за инструментом. Глен терпеть не мог традиционной банкетки с мягким сидением, устанавливаемой обычно перед роялем,  и неизменно предпочитал пользоваться  в концертной практике своим   знаменитым складным  деревянным стулом, очень старым и очень облезлым. Этот стул, вовсе лишенный  сидения, украшала только оставшаяся внутри деревянная рама, к тому же расположенная на двадцать сантиметров ниже обычной стандартной высоты. Стул устанавливался с большим наклоном назад, подобно Пизанской башне,  что достигалось благодаря винтовому увеличению  высоты его передних ножек.  По этой причине,  Глен  играл, что называется,  «носом», очень низко склоняясь над клавиатурой. Для того, чтобы еще больше приблизиться  к  клавиатуре  он дополнительно приподнимал  рояль,  устанавливая  его ножки на  деревянные подставки.  А если  дополнить все  эти причуды исполнительской манеры Гульда еще и  его привычкой довольно громко петь  во время игры,  а  иногда и  дирижировать  свободной рукой, то картина может показаться, действительно,  весьма экзотической. Но  ведь все  эти его экстатические состояния дарили миру несравненные музыкальные откровения!
Конечно, необычная исполнительская манера Гульда  и,  главное,  органическая невозможность  для него  подчиняться  неким благопристойным, узаконенным  манерам,  давала повод для  непрестанных критических  нападок, в которых язвительно расценивали Гульда за роялем как комедианта, и требовали от молодого человека «следить за собой и прекратить кривляния»!  Гульд же с огорчением говорил, что его исполнительская манера является  органическим  продолжением его сущности, и до такой степени присуща ему, что, как только  он пытается  контролировать свое поведение, у него тут же  возникает ощущение  скованности, что, в свою очередь, приводит к  потере  музыкальной  концентрации.
                А однажды   эксцентричность  Гульда сделала  его  героем общественного скандала. В какой-то момент   в  Канаде проводилась кампания с опросом общественного мнения  по поводу выбора   выдающейся  личности, достойной украсить своим портретом  новую   денежную купюру Канады. Предложенная в этом качестве  кандидатура  Глена Гульда вызвала  бурное негодование определенной части общества: «Как можно! Он же эксцентрик!»  И вот, столь печальным образом  обыватели  Канады  отвергли своего   национального  гения, составлявшего  гордость  страны и ее  национальное  достояние!
Можно предположить, что эта критика со стороны прессы в какой-то степени тоже повлияла на  решение  Гульда уйти с концертного Олимпа. Взаимоотношения Гульда с его публикой  постепенно вошли в конфликт. Возможно, именно тогда Гульд выбирает одиночество, как образ жизни, а  затворничество, как единственный способ, позволивший ему заниматься музыкой, скрывшись  от любопытствующих  глаз. В этом своем отшельничестве Гульд  создает огромное число   непревзойденных  музыкальных записей, составивших золотой фонд музыкальной культуры. Кроме того, он пишет сценарии  своих радио- и телевизионных передач, в которых он является  ведущим. Его телевизионные программы предоставляли ему  широкое поле для творческих экспериментов. Гульдом была придумана, так называемая, «контрапунктическая» система вещания, касавшаяся построения литературных текстов в его авторских радио- и телевизионных программах, и использованная, в частности,  в  его широко известной  программе «Идея Севера».   

Кроме того, Гульд не без основания считал себя литератором. Он много писал, и оставил после себя глубокие музыкальные исследования, массу статей и блестящих интервью. В одном из своих  многочисленных интервью Гульд говорил о том, что в музыке он  стремился быть как бы  человеком «эпохи Возрождения», способным осуществлять множество самых разных проектов. Его мечтой было когда-нибудь, лет в шестьдесят (увы, не дано судьбой!),  открыть собственный концертный зал, при условии, что слушателям в нем   было бы запрещено  реагировать на выступления артистов: ни аплодисментов, ни вызовов на «бис», ни свистков – ничего! Он действительно считал, что было бы хорошо совершенно отказаться от подобных вещей.
Большое  внимание Глен уделял также экспериментальной работе со звуком. Для достижения нужного ему звучания он усовершенствовал клавиатуру собственного рояля, изменив  размер  верхнего ряда клавиш  и полностью  перебрав   механику инструмента. Интересный эксперимент был проделан им  с изменением звука рояля за счет отрыва его ножек от пола, как резонирующей поверхности, путем установки их на упругие подставки,  преобразовав тем самым  акустические характеристики инструмента. При этом  снизу рояля устанавливался микрофон. Работа Гульда в звукозаписывающей студии  по своей творческой одержимости была сродни лабораторным занятиям алхимика.
 
Жизнь и творчество Глена Гульда, после смерти великого музыканта, вызвали к жизни целую плеяду «гульдинистов», и стали предметом пристального изучения    биографами. Таким исследователем  творчества Гульда стал его близкий друг, создатель ряда книг и фильмов о Гульде,  французский музыкант, писатель и кинематографист Бруно Монсенжон, глубоко понимавший и любивший этого необычного человека. Монсенжон считал, что «подвижническая цель, которой Гульд служил всю свою жизнь, превосходила  цели его земного существования. Гульд миссионерски служил чистоте и цельности музыки. Это было результатом особой организации его ума, свободно владевшего категориями времени и пространства». И  еще,  что  «существование Гульда было подчинено своим законам, отличным от законов нашего физического мира и относящимся к трансцендентальной области».

                ЕЩЕ  РАЗ  О  ГЛЕНЕ  ГУЛЬДЕ
               
Досада… Ах, какая досада!  Подумать только,  судьба  однажды милостиво предоставляла мне потрясающий шанс  услышать и  увидеть гениального пианиста, но я, в полном своем неведении, должно быть прошла мимо, не сделав даже попытки воспользоваться  уникальной возможностью!  Этот упущенный шанс, который теперь  так горько терзает меня,  тогда был  невероятно близок к осуществлению – только руку протяни!  Потому,  что в мае 1957 года,  а именно тогда  проходили  в Москве гастроли  юного Глена Гульда,  я  была здесь же, совсем рядом, но даже не подозревала, какого масштаба  событие   происходит!  В то время я довольно  часто бывала в консерватории (увы, гораздо чаще,  чем теперь!), и, очень может быть, что именно в тот день я пробегала где-нибудь поблизости, скользнув рассеянным взглядом по афише, на которой крупными синими буквами были три  ничего не значившие тогда для меня слова: Глен Гульд (Канада). К сожалению, этого имени тогда не только я, но  почти никто не знал. И весь шквал восторгов, разразившийся  сразу после этих выступлений, и захлестнувший потом, подобно цунами,  весь  музыкальный мир, на тот момент коснулся только очень узкого круга музыкантов-профессионалов. До  рядовых любителей музыки, вроде меня,   донеслось потом только гулкое эхо прекрасной легенды. Но надо сказать, что тогда, к счастью, вслед за концертами Гульда в Москве были выпущены пластинки с записями  выступлений замечательного пианиста. И  вот теперь, из своего  немыслимого далека,  спустя более пятидесяти лет после  этих гастролей, и  почти тридцати лет  после его ухода из жизни, я с бесконечным сожалением говорю о том, что многое отдала бы за возможность  хотя бы  раз  увидеть этого человека!
 
Человек  по имени Глен Гульд, представляет собой явление столь поразительное, что даже теперь,  по прошествии большого времени, его творчество и личность продолжают  волновать и привлекать к себе острейший интерес. И  интерес этот со временем  не только не угасает, но, наоборот, даже возрастает,  несмотря на то, что Гульд посвятил  собственно концертной деятельности всего  девять из пятидесяти лет своей не слишком долгой жизни. Затем он, внезапно отказавшись от дальнейших публичных выступлений, исчез с афиш на самом взлете своей  феноменально успешной карьеры концертирующего пианиста. Гульд  исчез,  навсегда скрывшись от взоров своих  зрителей, став  затворником  замкнутых  пространств  разных  звукозаписывающих  студий, а также  радиовещательных  и телевизионных  компаний  США  и  Канады.  Однако, несмотря на  свой отказ от публичной деятельности и  затворнический образ жизни, Гульд  не прерывал  чрезвычайно  интенсивного и разнообразного  творческого процесса. Просто теперь  инструментом  его общения со слушателями стали  радиомикрофон и телевизионная камера.
Долгие годы оставалась загадкой, что в действительности стало причиной, побудившей Глена  отказаться   от  столь триумфально начатой музыкальной  карьеры, блистательной карьеры пианиста, вознесенного на вершину мировой славы, получившего самое громкое международное признание,  ставшего одним из величайших музыкантов в истории фортепьянного исполнительского искусства. Что в самом деле побудило его внезапно отказаться от  аплодисментов и громкой славы?  Все его доводы в пользу своего решения казались не слишком убедительными, и многие  даже подозревали пианиста в мистификации. Однако время показало, что его решение  было вполне  искренним и окончательным. В попытках разгадать эту тайну,  биографы  и  исследователи творчества Гульда обращаются  к особенностям его столь яркой, необычной,  и бесконечно обаятельной  личности.

В наше время американские ученые-генетики все чаще говорят о появлении, так называемых,  детей «индиго». Детей, названных так за синий  биофизический цветовой индекс,  наблюдаемый у них в отличие от обычного, оранжево-красного. Речь идет о детях новой генерации, своим появлением как бы опередивших свое поколение, о детях обладающих необъяснимо  высоким интеллектом и  высокой степенью одаренности  в самых разных сферах, о детях обладающих загадочной способностью с легкостью  улавливать потоки информации, получаемые ими едва ли не из воздуха,  или из какого-то  иного информационного пространства.  Говорят, что эти дети,  обладают какими-то особыми каналами сознания, помогающими им необыкновенно интенсивно развиваться, следуя  своим, во многом неразгаданным  законам. Многие также говорят о детях «индиго»,  как  о  последующей  ступени эволюции, о  людях будущего.
Что касается Глена Гульда, то если существуют в реальности такие дети, то он, наверное,  являлся  характерным представителем «индиго». Он изначально, с самого рождения отличался от других детей, он был  иным, он  пришел в этот мир   другим.  Прежде всего, Глена отличала необыкновенная, органически присущая именно ему наполненность музыкой. Его  можно  было бы уподобить  некоему музыкальному инструменту, в котором постоянно звучит музыка,  ставшая его страстью, его образом жизни, его сутью. Природа  щедро наградила Глена  такими столь необходимыми для музыканта качествами,  как абсолютным музыкальным слухом, способностью к глубочайшей музыкальной концентрации и феноменальной музыкальной памятью. Помимо всего этого, он был наделен чем-то еще, трудно объяснимым, возможно даже трансцедентальным. Впрочем, появление гениев всегда загадка.

 Личность Глена  формировалась в условиях весьма  благоприятных  для  его развития.  Будучи единственным ребенком,  вполне благополучной и достаточно обеспеченной семьи, он был щедро одарен родительской  заботой и любовью, и поэтому рос весьма избалованным, а порой даже капризным. Поскольку  Глен с  детства отличался слабым здоровьем, то его школьное и музыкальное образование, проходило преимущественно  в домашних условиях, с приглашенными преподавателями. Возможно,  все эти обстоятельства  и повлияли на то, что взаимоотношения  юного Глена со своими сверстниками складывались не лучшим образом. Как он сам, не без юмора, вспоминал о том  времени: «Школьный опыт оказался для меня крайне неудачным, потому что отношения с большинством учителей и со всеми моими товарищами по классу были у меня  из рук вон плохи. Вероятно то, что,  выходя из школы, я шел играть на фортепьяно,  а не в хоккей, породило во мне ощущение, что музыка – это что-то особенное, и что она дает мне право на одиночество. Я не умел давать сдачи, из-за этого мальчишки воспринимали меня как легкую мишень и нередко поколачивали. Но было бы преувеличением утверждать, что это случалось каждый день. Через день – пожалуй».  Самым верным  другом  его  школьных лет был замечательный домашний пес - шотландский сеттер по кличке Сэр Никлсон Гэрлохидский.  Таким же верным другом для Глена была  книжка -  он всегда очень много читал.
До одиннадцати лет учителем музыки Глена была его собственная мать – Флоранс Эмма Гульд, чутко следившая за музыкальным развитием  своего одаренного  сына. Затем,  после  поступления  в Королевскую консерваторию в  Торонто,  преподавателем Глена  становится профессор  Альберто Герреро. А в четырнадцать лет этот ребенок уже  заканчивает консерваторию.  Глен, что называется, быстро выскочил  из пеленок. Нетерпимый и категоричный, он, на протяжении всех лет своей учебы,  дерзко спорил с учителями, демонстрируя  совершенно независимый взгляд на вещи, отрицая все мыслимые авторитеты, и яростно сражаясь против всех утвердившихся стереотипов. Вооруженный поразительно широкими познаниями в области музыки, и непоколебимый в своей убежденности, юноша ни в грош не ставил любых оппонентов. Это был типичный «анфан терибль»! (Чем-то он мне очень напомнил  сэлинджеровского  Холдена).   
   Глен отличался острым интеллектом, позволявшим ему погружаться в глубины музыки, аналитически исследуя структуру музыкальных произведений. И это делало его не только  исполнителем, но также и интереснейшим интерпретатором исполняемых  произведений, что позволяло также становиться  как бы соучастником творчества. С самого начала определились и  его совершенно неординарные музыкальные пристрастия:  К примеру, он терпеть не мог итальянскую оперу: «Верди для меня – это мука, а от Пуччини  - мороз по коже», говорил он. Также не слишком жаловал он  традиционную  репертуарную, широко исполняемую романтическую музыку Шопена, Листа, Шуберта. Он находил, что «музыка этой эпохи полна бессмысленной театральности, показных эффектов, отталкивающей светскости и гедонизма».  Однако,  когда речь заходила о чисто пианистическом искусстве,  Гульд  признавал  вершиной этого  искусства именно Фридерика Шопена, хотя и не считал вообще достойным серьезного внимания  пианизм как таковой. Шопену он воздавал должное только как большому мастеру миниатюр, при этом отказывая  ему  в мастерстве создания крупных музыкальных форм. И, как ни странно, Гульд не слишком любил божественного Моцарта, возможно, за то, что, выражаясь современным сленгом,  тот «писал музыку для мобильников», то есть за видимую легкость ее восприятия. И при этом, возможно,  он  несколько преувеличивал значение Феликса Мендельсона.  При этом, нельзя не отметить, что иногда суждения Гульда о собственных музыкальных пристрастиях бывали спонтанными  и  даже несколько противоречивыми.
С одной стороны, Глен был приверженцем барочной музыки (например, его безмерно восхищала музыка такого  композитора 16-го века, как известный английский «девственник»  Орландо Гиббонс), а, с другой стороны, он был почитателем  современной авангардной атональной музыки (Шенберг, Берг, Веберн). Глен даже сам  писал композиции в двенадцатитоновой  додекафонной  технике. С большим пиететом он относился к Вагнеру и, особенно, к Рихарду Штраусу. Можно не без удовольствия  отметить также, что Глен  высоко ценил русскую музыкальную культуру.  Его восхищал музыкальный гений М.П. Мусоргского (в чем он молчаливо отказывал П.И. Чайковскому), а также  талант композиции и фортепьянное искусство  А.Н..Скрябина. Но самым его любимым и наиболее часто исполняемым  композитором  оставался, конечно,  И.-С. Бах.   Любопытное наблюдение  высказано  одним из музыкальных критиков пианиста, который отмечал, что когда Гульд играет Шопена, то исчезает Шопен и остается  только Гульд, но если он исполняет Баха, то исчезает Гульд, и остается только Бах.

К особенностям  игры  Гульда  относилась потрясающая чистота и точность его  звучания, а также новый подход  к полифонической фактуре произведения, каждый элемент которой выписан им с фантастической отчетливостью и наделен свободно дышащим ритмом.  Часто, погружаясь в музыку, Гульд  впадал в состояние экстаза. В такие моменты он весь приходил в движение. Он радостно отдавался этому своему состоянию,   погружаясь в звуковую стихию, подобно  птице  в  воздушный поток, и  казался неразделимо связанным с этой стихией.
Его манера игры, на взгляд многих, казалась не только необычной, но в чем-то даже непристойной, вызывала неприятие и сильное раздражение,  как  у  части публики, так и у музыкальных критиков. У  Гульда была, например, привычка  иногда снимать во время игры обувь. Многих раздражала также  его  ни на что не похожее положение за инструментом. Глен терпеть не мог традиционной банкетки с мягким сидением, устанавливаемой обычно перед роялем,  и неизменно предпочитал пользоваться  в концертной практике своим   знаменитым складным  деревянным стулом, очень старым и очень облезлым. Этот стул, вовсе лишенный  сидения, украшала только оставшаяся внутри деревянная рама, к тому же расположенная на двадцать сантиметров ниже обычной стандартной высоты. Стул устанавливался с большим наклоном назад, подобно Пизанской башне,  что достигалось благодаря винтовому увеличению  высоты его передних ножек.  По этой причине,  Глен  играл, что называется,  «носом», очень низко склоняясь над клавиатурой. Для того, чтобы еще больше приблизиться  к  клавиатуре  он дополнительно приподнимал  рояль,  устанавливая  его ножки на  деревянные подставки.  А если  дополнить все  эти причуды исполнительской манеры Гульда еще и  его привычкой довольно громко петь  во время игры,  а  иногда и  дирижировать  свободной рукой, то картина может показаться, действительно,  весьма экзотической. Но  ведь все  эти его экстатические состояния дарили миру несравненные музыкальные откровения!
Конечно, необычная исполнительская манера Гульда  и,  главное,  органическая невозможность  для него  подчиняться  неким благопристойным, узаконенным  манерам,  давала повод для  непрестанных критических  нападок, в которых язвительно расценивали Гульда за роялем как комедианта, и требовали от молодого человека «следить за собой и прекратить кривляния»!  Гульд же с огорчением говорил, что его исполнительская манера является  органическим  продолжением его сущности, и до такой степени присуща ему, что, как только  он пытается  контролировать свое поведение, у него тут же  возникает ощущение  скованности, что, в свою очередь, приводит к  потере  музыкальной  концентрации.
                А однажды   эксцентричность  Гульда сделала  его  героем общественного скандала. В какой-то момент   в  Канаде проводилась кампания с опросом общественного мнения  по поводу выбора   выдающейся  личности, достойной украсить своим портретом  новую   денежную купюру Канады. Предложенная в этом качестве  кандидатура  Глена Гульда вызвала  бурное негодование определенной части общества: «Как можно! Он же эксцентрик!»  И вот, столь печальным образом  обыватели  Канады  отвергли своего   национального  гения, составлявшего  гордость  страны и ее  национальное  достояние!
Можно предположить, что эта критика со стороны прессы в какой-то степени тоже повлияла на  решение  Гульда уйти с концертного Олимпа. Взаимоотношения Гульда с его публикой  постепенно вошли в конфликт. Возможно, именно тогда Гульд выбирает одиночество, как образ жизни, а  затворничество, как единственный способ, позволивший ему заниматься музыкой, скрывшись  от любопытствующих  глаз. В этом своем отшельничестве Гульд  создает огромное число   непревзойденных  музыкальных записей, составивших золотой фонд музыкальной культуры. Кроме того, он пишет сценарии  своих радио- и телевизионных передач, в которых он является  ведущим. Его телевизионные программы предоставляли ему  широкое поле для творческих экспериментов. Гульдом была придумана, так называемая, «контрапунктическая» система вещания, касавшаяся построения литературных текстов в его авторских радио- и телевизионных программах, и использованная, в частности,  в  его широко известной  программе «Идея Севера».   

Кроме того, Гульд не без основания считал себя литератором. Он много писал, и оставил после себя глубокие музыкальные исследования, массу статей и блестящих интервью. В одном из своих  многочисленных интервью Гульд говорил о том, что в музыке он  стремился быть как бы  человеком «эпохи Возрождения», способным осуществлять множество самых разных проектов. Его мечтой было когда-нибудь, лет в шестьдесят (увы, не дано судьбой!),  открыть собственный концертный зал, при условии, что слушателям в нем   было бы запрещено  реагировать на выступления артистов: ни аплодисментов, ни вызовов на «бис», ни свистков – ничего! Он действительно считал, что было бы хорошо совершенно отказаться от подобных вещей.
Большое  внимание Глен уделял также экспериментальной работе со звуком. Для достижения нужного ему звучания он усовершенствовал клавиатуру собственного рояля, изменив  размер  верхнего ряда клавиш  и полностью  перебрав   механику инструмента. Интересный эксперимент был проделан им  с изменением звука рояля за счет отрыва его ножек от пола, как резонирующей поверхности, путем установки их на упругие подставки,  преобразовав тем самым  акустические характеристики инструмента. При этом  снизу рояля устанавливался микрофон. Работа Гульда в звукозаписывающей студии  по своей творческой одержимости была сродни лабораторным занятиям алхимика.
 
Жизнь и творчество Глена Гульда, после смерти великого музыканта, вызвали к жизни целую плеяду «гульдинистов», и стали предметом пристального изучения    биографами. Таким исследователем  творчества Гульда стал его близкий друг, создатель ряда книг и фильмов о Гульде,  французский музыкант, писатель и кинематографист Бруно Монсенжон, глубоко понимавший и любивший этого необычного человека. Монсенжон считал, что «подвижническая цель, которой Гульд служил всю свою жизнь, превосходила  цели его земного существования. Гульд миссионерски служил чистоте и цельности музыки. Это было результатом особой организации его ума, свободно владевшего категориями времени и пространства». И  еще,  что  «существование Гульда было подчинено своим законам, отличным от законов нашего физического мира и относящимся к трансцендентальной области».

                ЕЩЕ  РАЗ  О  ГЛЕНЕ  ГУЛЬДЕ
               
Досада… Ах, какая досада!  Подумать только,  судьба  однажды милостиво предоставляла мне потрясающий шанс  услышать и  увидеть гениального пианиста, но я, в полном своем неведении, должно быть прошла мимо, не сделав даже попытки воспользоваться  уникальной возможностью!  Этот упущенный шанс, который теперь  так горько терзает меня,  тогда был  невероятно близок к осуществлению – только руку протяни!  Потому,  что в мае 1957 года,  а именно тогда  проходили  в Москве гастроли  юного Глена Гульда,  я  была здесь же, совсем рядом, но даже не подозревала, какого масштаба  событие   происходит!  В то время я довольно  часто бывала в консерватории (увы, гораздо чаще,  чем теперь!), и, очень может быть, что именно в тот день я пробегала где-нибудь поблизости, скользнув рассеянным взглядом по афише, на которой крупными синими буквами были три  ничего не значившие тогда для меня слова: Глен Гульд (Канада). К сожалению, этого имени тогда не только я, но  почти никто не знал. И весь шквал восторгов, разразившийся  сразу после этих выступлений, и захлестнувший потом, подобно цунами,  весь  музыкальный мир, на тот момент коснулся только очень узкого круга музыкантов-профессионалов. До  рядовых любителей музыки, вроде меня,   донеслось потом только гулкое эхо прекрасной легенды. Но надо сказать, что тогда, к счастью, вслед за концертами Гульда в Москве были выпущены пластинки с записями  выступлений замечательного пианиста. И  вот теперь, из своего  немыслимого далека,  спустя более пятидесяти лет после  этих гастролей, и  почти тридцати лет  после его ухода из жизни, я с бесконечным сожалением говорю о том, что многое отдала бы за возможность  хотя бы  раз  увидеть этого человека!
 
Человек  по имени Глен Гульд, представляет собой явление столь поразительное, что даже теперь,  по прошествии большого времени, его творчество и личность продолжают  волновать и привлекать к себе острейший интерес. И  интерес этот со временем  не только не угасает, но, наоборот, даже возрастает,  несмотря на то, что Гульд посвятил  собственно концертной деятельности всего  девять из пятидесяти лет своей не слишком долгой жизни. Затем он, внезапно отказавшись от дальнейших публичных выступлений, исчез с афиш на самом взлете своей  феноменально успешной карьеры концертирующего пианиста. Гульд  исчез,  навсегда скрывшись от взоров своих  зрителей, став  затворником  замкнутых  пространств  разных  звукозаписывающих  студий, а также  радиовещательных  и телевизионных  компаний  США  и  Канады.  Однако, несмотря на  свой отказ от публичной деятельности и  затворнический образ жизни, Гульд  не прерывал  чрезвычайно  интенсивного и разнообразного  творческого процесса. Просто теперь  инструментом  его общения со слушателями стали  радиомикрофон и телевизионная камера.
Долгие годы оставалась загадкой, что в действительности стало причиной, побудившей Глена  отказаться   от  столь триумфально начатой музыкальной  карьеры, блистательной карьеры пианиста, вознесенного на вершину мировой славы, получившего самое громкое международное признание,  ставшего одним из величайших музыкантов в истории фортепьянного исполнительского искусства. Что в самом деле побудило его внезапно отказаться от  аплодисментов и громкой славы?  Все его доводы в пользу своего решения казались не слишком убедительными, и многие  даже подозревали пианиста в мистификации. Однако время показало, что его решение  было вполне  искренним и окончательным. В попытках разгадать эту тайну,  биографы  и  исследователи творчества Гульда обращаются  к особенностям его столь яркой, необычной,  и бесконечно обаятельной  личности.

В наше время американские ученые-генетики все чаще говорят о появлении, так называемых,  детей «индиго». Детей, названных так за синий  биофизический цветовой индекс,  наблюдаемый у них в отличие от обычного, оранжево-красного. Речь идет о детях новой генерации, своим появлением как бы опередивших свое поколение, о детях обладающих необъяснимо  высоким интеллектом и  высокой степенью одаренности  в самых разных сферах, о детях обладающих загадочной способностью с легкостью  улавливать потоки информации, получаемые ими едва ли не из воздуха,  или из какого-то  иного информационного пространства.  Говорят, что эти дети,  обладают какими-то особыми каналами сознания, помогающими им необыкновенно интенсивно развиваться, следуя  своим, во многом неразгаданным  законам. Многие также говорят о детях «индиго»,  как  о  последующей  ступени эволюции, о  людях будущего.
Что касается Глена Гульда, то если существуют в реальности такие дети, то он, наверное,  являлся  характерным представителем «индиго». Он изначально, с самого рождения отличался от других детей, он был  иным, он  пришел в этот мир   другим.  Прежде всего, Глена отличала необыкновенная, органически присущая именно ему наполненность музыкой. Его  можно  было бы уподобить  некоему музыкальному инструменту, в котором постоянно звучит музыка,  ставшая его страстью, его образом жизни, его сутью. Природа  щедро наградила Глена  такими столь необходимыми для музыканта качествами,  как абсолютным музыкальным слухом, способностью к глубочайшей музыкальной концентрации и феноменальной музыкальной памятью. Помимо всего этого, он был наделен чем-то еще, трудно объяснимым, возможно даже трансцедентальным. Впрочем, появление гениев всегда загадка.

 Личность Глена  формировалась в условиях весьма  благоприятных  для  его развития.  Будучи единственным ребенком,  вполне благополучной и достаточно обеспеченной семьи, он был щедро одарен родительской  заботой и любовью, и поэтому рос весьма избалованным, а порой даже капризным. Поскольку  Глен с  детства отличался слабым здоровьем, то его школьное и музыкальное образование, проходило преимущественно  в домашних условиях, с приглашенными преподавателями. Возможно,  все эти обстоятельства  и повлияли на то, что взаимоотношения  юного Глена со своими сверстниками складывались не лучшим образом. Как он сам, не без юмора, вспоминал о том  времени: «Школьный опыт оказался для меня крайне неудачным, потому что отношения с большинством учителей и со всеми моими товарищами по классу были у меня  из рук вон плохи. Вероятно то, что,  выходя из школы, я шел играть на фортепьяно,  а не в хоккей, породило во мне ощущение, что музыка – это что-то особенное, и что она дает мне право на одиночество. Я не умел давать сдачи, из-за этого мальчишки воспринимали меня как легкую мишень и нередко поколачивали. Но было бы преувеличением утверждать, что это случалось каждый день. Через день – пожалуй».  Самым верным  другом  его  школьных лет был замечательный домашний пес - шотландский сеттер по кличке Сэр Никлсон Гэрлохидский.  Таким же верным другом для Глена была  книжка -  он всегда очень много читал.
До одиннадцати лет учителем музыки Глена была его собственная мать – Флоранс Эмма Гульд, чутко следившая за музыкальным развитием  своего одаренного  сына. Затем,  после  поступления  в Королевскую консерваторию в  Торонто,  преподавателем Глена  становится профессор  Альберто Герреро. А в четырнадцать лет этот ребенок уже  заканчивает консерваторию.  Глен, что называется, быстро выскочил  из пеленок. Нетерпимый и категоричный, он, на протяжении всех лет своей учебы,  дерзко спорил с учителями, демонстрируя  совершенно независимый взгляд на вещи, отрицая все мыслимые авторитеты, и яростно сражаясь против всех утвердившихся стереотипов. Вооруженный поразительно широкими познаниями в области музыки, и непоколебимый в своей убежденности, юноша ни в грош не ставил любых оппонентов. Это был типичный «анфан терибль»! (Чем-то он мне очень напомнил  сэлинджеровского  Холдена).   
   Глен отличался острым интеллектом, позволявшим ему погружаться в глубины музыки, аналитически исследуя структуру музыкальных произведений. И это делало его не только  исполнителем, но также и интереснейшим интерпретатором исполняемых  произведений, что позволяло также становиться  как бы соучастником творчества. С самого начала определились и  его совершенно неординарные музыкальные пристрастия:  К примеру, он терпеть не мог итальянскую оперу: «Верди для меня – это мука, а от Пуччини  - мороз по коже», говорил он. Также не слишком жаловал он  традиционную  репертуарную, широко исполняемую романтическую музыку Шопена, Листа, Шуберта. Он находил, что «музыка этой эпохи полна бессмысленной театральности, показных эффектов, отталкивающей светскости и гедонизма».  Однако,  когда речь заходила о чисто пианистическом искусстве,  Гульд  признавал  вершиной этого  искусства именно Фридерика Шопена, хотя и не считал вообще достойным серьезного внимания  пианизм как таковой. Шопену он воздавал должное только как большому мастеру миниатюр, при этом отказывая  ему  в мастерстве создания крупных музыкальных форм. И, как ни странно, Гульд не слишком любил божественного Моцарта, возможно, за то, что, выражаясь современным сленгом,  тот «писал музыку для мобильников», то есть за видимую легкость ее восприятия. И при этом, возможно,  он  несколько преувеличивал значение Феликса Мендельсона.  При этом, нельзя не отметить, что иногда суждения Гульда о собственных музыкальных пристрастиях бывали спонтанными  и  даже несколько противоречивыми.
С одной стороны, Глен был приверженцем барочной музыки (например, его безмерно восхищала музыка такого  композитора 16-го века, как известный английский «девственник»  Орландо Гиббонс), а, с другой стороны, он был почитателем  современной авангардной атональной музыки (Шенберг, Берг, Веберн). Глен даже сам  писал композиции в двенадцатитоновой  додекафонной  технике. С большим пиететом он относился к Вагнеру и, особенно, к Рихарду Штраусу. Можно не без удовольствия  отметить также, что Глен  высоко ценил русскую музыкальную культуру.  Его восхищал музыкальный гений М.П. Мусоргского (в чем он молчаливо отказывал П.И. Чайковскому), а также  талант композиции и фортепьянное искусство  А.Н..Скрябина. Но самым его любимым и наиболее часто исполняемым  композитором  оставался, конечно,  И.-С. Бах.   Любопытное наблюдение  высказано  одним из музыкальных критиков пианиста, который отмечал, что когда Гульд играет Шопена, то исчезает Шопен и остается  только Гульд, но если он исполняет Баха, то исчезает Гульд, и остается только Бах.

К особенностям  игры  Гульда  относилась потрясающая чистота и точность его  звучания, а также новый подход  к полифонической фактуре произведения, каждый элемент которой выписан им с фантастической отчетливостью и наделен свободно дышащим ритмом.  Часто, погружаясь в музыку, Гульд  впадал в состояние экстаза. В такие моменты он весь приходил в движение. Он радостно отдавался этому своему состоянию,   погружаясь в звуковую стихию, подобно  птице  в  воздушный поток, и  казался неразделимо связанным с этой стихией.
Его манера игры, на взгляд многих, казалась не только необычной, но в чем-то даже непристойной, вызывала неприятие и сильное раздражение,  как  у  части публики, так и у музыкальных критиков. У  Гульда была, например, привычка  иногда снимать во время игры обувь. Многих раздражала также  его  ни на что не похожее положение за инструментом. Глен терпеть не мог традиционной банкетки с мягким сидением, устанавливаемой обычно перед роялем,  и неизменно предпочитал пользоваться  в концертной практике своим   знаменитым складным  деревянным стулом, очень старым и очень облезлым. Этот стул, вовсе лишенный  сидения, украшала только оставшаяся внутри деревянная рама, к тому же расположенная на двадцать сантиметров ниже обычной стандартной высоты. Стул устанавливался с большим наклоном назад, подобно Пизанской башне,  что достигалось благодаря винтовому увеличению  высоты его передних ножек.  По этой причине,  Глен  играл, что называется,  «носом», очень низко склоняясь над клавиатурой. Для того, чтобы еще больше приблизиться  к  клавиатуре  он дополнительно приподнимал  рояль,  устанавливая  его ножки на  деревянные подставки.  А если  дополнить все  эти причуды исполнительской манеры Гульда еще и  его привычкой довольно громко петь  во время игры,  а  иногда и  дирижировать  свободной рукой, то картина может показаться, действительно,  весьма экзотической. Но  ведь все  эти его экстатические состояния дарили миру несравненные музыкальные откровения!
Конечно, необычная исполнительская манера Гульда  и,  главное,  органическая невозможность  для него  подчиняться  неким благопристойным, узаконенным  манерам,  давала повод для  непрестанных критических  нападок, в которых язвительно расценивали Гульда за роялем как комедианта, и требовали от молодого человека «следить за собой и прекратить кривляния»!  Гульд же с огорчением говорил, что его исполнительская манера является  органическим  продолжением его сущности, и до такой степени присуща ему, что, как только  он пытается  контролировать свое поведение, у него тут же  возникает ощущение  скованности, что, в свою очередь, приводит к  потере  музыкальной  концентрации.
                А однажды   эксцентричность  Гульда сделала  его  героем общественного скандала. В какой-то момент   в  Канаде проводилась кампания с опросом общественного мнения  по поводу выбора   выдающейся  личности, достойной украсить своим портретом  новую   денежную купюру Канады. Предложенная в этом качестве  кандидатура  Глена Гульда вызвала  бурное негодование определенной части общества: «Как можно! Он же эксцентрик!»  И вот, столь печальным образом  обыватели  Канады  отвергли своего   национального  гения, составлявшего  гордость  страны и ее  национальное  достояние!
Можно предположить, что эта критика со стороны прессы в какой-то степени тоже повлияла на  решение  Гульда уйти с концертного Олимпа. Взаимоотношения Гульда с его публикой  постепенно вошли в конфликт. Возможно, именно тогда Гульд выбирает одиночество, как образ жизни, а  затворничество, как единственный способ, позволивший ему заниматься музыкой, скрывшись  от любопытствующих  глаз. В этом своем отшельничестве Гульд  создает огромное число   непревзойденных  музыкальных записей, составивших золотой фонд музыкальной культуры. Кроме того, он пишет сценарии  своих радио- и телевизионных передач, в которых он является  ведущим. Его телевизионные программы предоставляли ему  широкое поле для творческих экспериментов. Гульдом была придумана, так называемая, «контрапунктическая» система вещания, касавшаяся построения литературных текстов в его авторских радио- и телевизионных программах, и использованная, в частности,  в  его широко известной  программе «Идея Севера».   

Кроме того, Гульд не без основания считал себя литератором. Он много писал, и оставил после себя глубокие музыкальные исследования, массу статей и блестящих интервью. В одном из своих  многочисленных интервью Гульд говорил о том, что в музыке он  стремился быть как бы  человеком «эпохи Возрождения», способным осуществлять множество самых разных проектов. Его мечтой было когда-нибудь, лет в шестьдесят (увы, не дано судьбой!),  открыть собственный концертный зал, при условии, что слушателям в нем   было бы запрещено  реагировать на выступления артистов: ни аплодисментов, ни вызовов на «бис», ни свистков – ничего! Он действительно считал, что было бы хорошо совершенно отказаться от подобных вещей.
Большое  внимание Глен уделял также экспериментальной работе со звуком. Для достижения нужного ему звучания он усовершенствовал клавиатуру собственного рояля, изменив  размер  верхнего ряда клавиш  и полностью  перебрав   механику инструмента. Интересный эксперимент был проделан им  с изменением звука рояля за счет отрыва его ножек от пола, как резонирующей поверхности, путем установки их на упругие подставки,  преобразовав тем самым  акустические характеристики инструмента. При этом  снизу рояля устанавливался микрофон. Работа Гульда в звукозаписывающей студии  по своей творческой одержимости была сродни лабораторным занятиям алхимика.
 
Жизнь и творчество Глена Гульда, после смерти великого музыканта, вызвали к жизни целую плеяду «гульдинистов», и стали предметом пристального изучения    биографами. Таким исследователем  творчества Гульда стал его близкий друг, создатель ряда книг и фильмов о Гульде,  французский музыкант, писатель и кинематографист Бруно Монсенжон, глубоко понимавший и любивший этого необычного человека. Монсенжон считал, что «подвижническая цель, которой Гульд служил всю свою жизнь, превосходила  цели его земного существования. Гульд миссионерски служил чистоте и цельности музыки. Это было результатом особой организации его ума, свободно владевшего категориями времени и пространства». И  еще,  что  «существование Гульда было подчинено своим законам, отличным от законов нашего физического мира и относящимся к трансцендентальной области».

                ЕЩЕ  РАЗ  О  ГЛЕНЕ  ГУЛЬДЕ
               
Досада… Ах, какая досада!  Подумать только,  судьба  однажды милостиво предоставляла мне потрясающий шанс  услышать и  увидеть гениального пианиста, но я, в полном своем неведении, должно быть прошла мимо, не сделав даже попытки воспользоваться  уникальной возможностью!  Этот упущенный шанс, который теперь  так горько терзает меня,  тогда был  невероятно близок к осуществлению – только руку протяни!  Потому,  что в мае 1957 года,  а именно тогда  проходили  в Москве гастроли  юного Глена Гульда,  я  была здесь же, совсем рядом, но даже не подозревала, какого масштаба  событие   происходит!  В то время я довольно  часто бывала в консерватории (увы, гораздо чаще,  чем теперь!), и, очень может быть, что именно в тот день я пробегала где-нибудь поблизости, скользнув рассеянным взглядом по афише, на которой крупными синими буквами были три  ничего не значившие тогда для меня слова: Глен Гульд (Канада). К сожалению, этого имени тогда не только я, но  почти никто не знал. И весь шквал восторгов, разразившийся  сразу после этих выступлений, и захлестнувший потом, подобно цунами,  весь  музыкальный мир, на тот момент коснулся только очень узкого круга музыкантов-профессионалов. До  рядовых любителей музыки, вроде меня,   донеслось потом только гулкое эхо прекрасной легенды. Но надо сказать, что тогда, к счастью, вслед за концертами Гульда в Москве были выпущены пластинки с записями  выступлений замечательного пианиста. И  вот теперь, из своего  немыслимого далека,  спустя более пятидесяти лет после  этих гастролей, и  почти тридцати лет  после его ухода из жизни, я с бесконечным сожалением говорю о том, что многое отдала бы за возможность  хотя бы  раз  увидеть этого человека!
 
Человек  по имени Глен Гульд, представляет собой явление столь поразительное, что даже теперь,  по прошествии большого времени, его творчество и личность продолжают  волновать и привлекать к себе острейший интерес. И  интерес этот со временем  не только не угасает, но, наоборот, даже возрастает,  несмотря на то, что Гульд посвятил  собственно концертной деятельности всего  девять из пятидесяти лет своей не слишком долгой жизни. Затем он, внезапно отказавшись от дальнейших публичных выступлений, исчез с афиш на самом взлете своей  феноменально успешной карьеры концертирующего пианиста. Гульд  исчез,  навсегда скрывшись от взоров своих  зрителей, став  затворником  замкнутых  пространств  разных  звукозаписывающих  студий, а также  радиовещательных  и телевизионных  компаний  США  и  Канады.  Однако, несмотря на  свой отказ от публичной деятельности и  затворнический образ жизни, Гульд  не прерывал  чрезвычайно  интенсивного и разнообразного  творческого процесса. Просто теперь  инструментом  его общения со слушателями стали  радиомикрофон и телевизионная камера.
Долгие годы оставалась загадкой, что в действительности стало причиной, побудившей Глена  отказаться   от  столь триумфально начатой музыкальной  карьеры, блистательной карьеры пианиста, вознесенного на вершину мировой славы, получившего самое громкое международное признание,  ставшего одним из величайших музыкантов в истории фортепьянного исполнительского искусства. Что в самом деле побудило его внезапно отказаться от  аплодисментов и громкой славы?  Все его доводы в пользу своего решения казались не слишком убедительными, и многие  даже подозревали пианиста в мистификации. Однако время показало, что его решение  было вполне  искренним и окончательным. В попытках разгадать эту тайну,  биографы  и  исследователи творчества Гульда обращаются  к особенностям его столь яркой, необычной,  и бесконечно обаятельной  личности.

В наше время американские ученые-генетики все чаще говорят о появлении, так называемых,  детей «индиго». Детей, названных так за синий  биофизический цветовой индекс,  наблюдаемый у них в отличие от обычного, оранжево-красного. Речь идет о детях новой генерации, своим появлением как бы опередивших свое поколение, о детях обладающих необъяснимо  высоким интеллектом и  высокой степенью одаренности  в самых разных сферах, о детях обладающих загадочной способностью с легкостью  улавливать потоки информации, получаемые ими едва ли не из воздуха,  или из какого-то  иного информационного пространства.  Говорят, что эти дети,  обладают какими-то особыми каналами сознания, помогающими им необыкновенно интенсивно развиваться, следуя  своим, во многом неразгаданным  законам. Многие также говорят о детях «индиго»,  как  о  последующей  ступени эволюции, о  людях будущего.
Что касается Глена Гульда, то если существуют в реальности такие дети, то он, наверное,  являлся  характерным представителем «индиго». Он изначально, с самого рождения отличался от других детей, он был  иным, он  пришел в этот мир   другим.  Прежде всего, Глена отличала необыкновенная, органически присущая именно ему наполненность музыкой. Его  можно  было бы уподобить  некоему музыкальному инструменту, в котором постоянно звучит музыка,  ставшая его страстью, его образом жизни, его сутью. Природа  щедро наградила Глена  такими столь необходимыми для музыканта качествами,  как абсолютным музыкальным слухом, способностью к глубочайшей музыкальной концентрации и феноменальной музыкальной памятью. Помимо всего этого, он был наделен чем-то еще, трудно объяснимым, возможно даже трансцедентальным. Впрочем, появление гениев всегда загадка.

 Личность Глена  формировалась в условиях весьма  благоприятных  для  его развития.  Будучи единственным ребенком,  вполне благополучной и достаточно обеспеченной семьи, он был щедро одарен родительской  заботой и любовью, и поэтому рос весьма избалованным, а порой даже капризным. Поскольку  Глен с  детства отличался слабым здоровьем, то его школьное и музыкальное образование, проходило преимущественно  в домашних условиях, с приглашенными преподавателями. Возможно,  все эти обстоятельства  и повлияли на то, что взаимоотношения  юного Глена со своими сверстниками складывались не лучшим образом. Как он сам, не без юмора, вспоминал о том  времени: «Школьный опыт оказался для меня крайне неудачным, потому что отношения с большинством учителей и со всеми моими товарищами по классу были у меня  из рук вон плохи. Вероятно то, что,  выходя из школы, я шел играть на фортепьяно,  а не в хоккей, породило во мне ощущение, что музыка – это что-то особенное, и что она дает мне право на одиночество. Я не умел давать сдачи, из-за этого мальчишки воспринимали меня как легкую мишень и нередко поколачивали. Но было бы преувеличением утверждать, что это случалось каждый день. Через день – пожалуй».  Самым верным  другом  его  школьных лет был замечательный домашний пес - шотландский сеттер по кличке Сэр Никлсон Гэрлохидский.  Таким же верным другом для Глена была  книжка -  он всегда очень много читал.
До одиннадцати лет учителем музыки Глена была его собственная мать – Флоранс Эмма Гульд, чутко следившая за музыкальным развитием  своего одаренного  сына. Затем,  после  поступления  в Королевскую консерваторию в  Торонто,  преподавателем Глена  становится профессор  Альберто Герреро. А в четырнадцать лет этот ребенок уже  заканчивает консерваторию.  Глен, что называется, быстро выскочил  из пеленок. Нетерпимый и категоричный, он, на протяжении всех лет своей учебы,  дерзко спорил с учителями, демонстрируя  совершенно независимый взгляд на вещи, отрицая все мыслимые авторитеты, и яростно сражаясь против всех утвердившихся стереотипов. Вооруженный поразительно широкими познаниями в области музыки, и непоколебимый в своей убежденности, юноша ни в грош не ставил любых оппонентов. Это был типичный «анфан терибль»! (Чем-то он мне очень напомнил  сэлинджеровского  Холдена).   
   Глен отличался острым интеллектом, позволявшим ему погружаться в глубины музыки, аналитически исследуя структуру музыкальных произведений. И это делало его не только  исполнителем, но также и интереснейшим интерпретатором исполняемых  произведений, что позволяло также становиться  как бы соучастником творчества. С самого начала определились и  его совершенно неординарные музыкальные пристрастия:  К примеру, он терпеть не мог итальянскую оперу: «Верди для меня – это мука, а от Пуччини  - мороз по коже», говорил он. Также не слишком жаловал он  традиционную  репертуарную, широко исполняемую романтическую музыку Шопена, Листа, Шуберта. Он находил, что «музыка этой эпохи полна бессмысленной театральности, показных эффектов, отталкивающей светскости и гедонизма».  Однако,  когда речь заходила о чисто пианистическом искусстве,  Гульд  признавал  вершиной этого  искусства именно Фридерика Шопена, хотя и не считал вообще достойным серьезного внимания  пианизм как таковой. Шопену он воздавал должное только как большому мастеру миниатюр, при этом отказывая  ему  в мастерстве создания крупных музыкальных форм. И, как ни странно, Гульд не слишком любил божественного Моцарта, возможно, за то, что, выражаясь современным сленгом,  тот «писал музыку для мобильников», то есть за видимую легкость ее восприятия. И при этом, возможно,  он  несколько преувеличивал значение Феликса Мендельсона.  При этом, нельзя не отметить, что иногда суждения Гульда о собственных музыкальных пристрастиях бывали спонтанными  и  даже несколько противоречивыми.
С одной стороны, Глен был приверженцем барочной музыки (например, его безмерно восхищала музыка такого  композитора 16-го века, как известный английский «девственник»  Орландо Гиббонс), а, с другой стороны, он был почитателем  современной авангардной атональной музыки (Шенберг, Берг, Веберн). Глен даже сам  писал композиции в двенадцатитоновой  додекафонной  технике. С большим пиететом он относился к Вагнеру и, особенно, к Рихарду Штраусу. Можно не без удовольствия  отметить также, что Глен  высоко ценил русскую музыкальную культуру.  Его восхищал музыкальный гений М.П. Мусоргского (в чем он молчаливо отказывал П.И. Чайковскому), а также  талант композиции и фортепьянное искусство  А.Н..Скрябина. Но самым его любимым и наиболее часто исполняемым  композитором  оставался, конечно,  И.-С. Бах.   Любопытное наблюдение  высказано  одним из музыкальных критиков пианиста, который отмечал, что когда Гульд играет Шопена, то исчезает Шопен и остается  только Гульд, но если он исполняет Баха, то исчезает Гульд, и остается только Бах.

К особенностям  игры  Гульда  относилась потрясающая чистота и точность его  звучания, а также новый подход  к полифонической фактуре произведения, каждый элемент которой выписан им с фантастической отчетливостью и наделен свободно дышащим ритмом.  Часто, погружаясь в музыку, Гульд  впадал в состояние экстаза. В такие моменты он весь приходил в движение. Он радостно отдавался этому своему состоянию,   погружаясь в звуковую стихию, подобно  птице  в  воздушный поток, и  казался неразделимо связанным с этой стихией.
Его манера игры, на взгляд многих, казалась не только необычной, но в чем-то даже непристойной, вызывала неприятие и сильное раздражение,  как  у  части публики, так и у музыкальных критиков. У  Гульда была, например, привычка  иногда снимать во время игры обувь. Многих раздражала также  его  ни на что не похожее положение за инструментом. Глен терпеть не мог традиционной банкетки с мягким сидением, устанавливаемой обычно перед роялем,  и неизменно предпочитал пользоваться  в концертной практике своим   знаменитым складным  деревянным стулом, очень старым и очень облезлым. Этот стул, вовсе лишенный  сидения, украшала только оставшаяся внутри деревянная рама, к тому же расположенная на двадцать сантиметров ниже обычной стандартной высоты. Стул устанавливался с большим наклоном назад, подобно Пизанской башне,  что достигалось благодаря винтовому увеличению  высоты его передних ножек.  По этой причине,  Глен  играл, что называется,  «носом», очень низко склоняясь над клавиатурой. Для того, чтобы еще больше приблизиться  к  клавиатуре  он дополнительно приподнимал  рояль,  устанавливая  его ножки на  деревянные подставки.  А если  дополнить все  эти причуды исполнительской манеры Гульда еще и  его привычкой довольно громко петь  во время игры,  а  иногда и  дирижировать  свободной рукой, то картина может показаться, действительно,  весьма экзотической. Но  ведь все  эти его экстатические состояния дарили миру несравненные музыкальные откровения!
Конечно, необычная исполнительская манера Гульда  и,  главное,  органическая невозможность  для него  подчиняться  неким благопристойным, узаконенным  манерам,  давала повод для  непрестанных критических  нападок, в которых язвительно расценивали Гульда за роялем как комедианта, и требовали от молодого человека «следить за собой и прекратить кривляния»!  Гульд же с огорчением говорил, что его исполнительская манера является  органическим  продолжением его сущности, и до такой степени присуща ему, что, как только  он пытается  контролировать свое поведение, у него тут же  возникает ощущение  скованности, что, в свою очередь, приводит к  потере  музыкальной  концентрации.
                А однажды   эксцентричность  Гульда сделала  его  героем общественного скандала. В какой-то момент   в  Канаде проводилась кампания с опросом общественного мнения  по поводу выбора   выдающейся  личности, достойной украсить своим портретом  новую   денежную купюру Канады. Предложенная в этом качестве  кандидатура  Глена Гульда вызвала  бурное негодование определенной части общества: «Как можно! Он же эксцентрик!»  И вот, столь печальным образом  обыватели  Канады  отвергли своего   национального  гения, составлявшего  гордость  страны и ее  национальное  достояние!
Можно предположить, что эта критика со стороны прессы в какой-то степени тоже повлияла на  решение  Гульда уйти с концертного Олимпа. Взаимоотношения Гульда с его публикой  постепенно вошли в конфликт. Возможно, именно тогда Гульд выбирает одиночество, как образ жизни, а  затворничество, как единственный способ, позволивший ему заниматься музыкой, скрывшись  от любопытствующих  глаз. В этом своем отшельничестве Гульд  создает огромное число   непревзойденных  музыкальных записей, составивших золотой фонд музыкальной культуры. Кроме того, он пишет сценарии  своих радио- и телевизионных передач, в которых он является  ведущим. Его телевизионные программы предоставляли ему  широкое поле для творческих экспериментов. Гульдом была придумана, так называемая, «контрапунктическая» система вещания, касавшаяся построения литературных текстов в его авторских радио- и телевизионных программах, и использованная, в частности,  в  его широко известной  программе «Идея Севера».   

Кроме того, Гульд не без основания считал себя литератором. Он много писал, и оставил после себя глубокие музыкальные исследования, массу статей и блестящих интервью. В одном из своих  многочисленных интервью Гульд говорил о том, что в музыке он  стремился быть как бы  человеком «эпохи Возрождения», способным осуществлять множество самых разных проектов. Его мечтой было когда-нибудь, лет в шестьдесят (увы, не дано судьбой!),  открыть собственный концертный зал, при условии, что слушателям в нем   было бы запрещено  реагировать на выступления артистов: ни аплодисментов, ни вызовов на «бис», ни свистков – ничего! Он действительно считал, что было бы хорошо совершенно отказаться от подобных вещей.
Большое  внимание Глен уделял также экспериментальной работе со звуком. Для достижения нужного ему звучания он усовершенствовал клавиатуру собственного рояля, изменив  размер  верхнего ряда клавиш  и полностью  перебрав   механику инструмента. Интересный эксперимент был проделан им  с изменением звука рояля за счет отрыва его ножек от пола, как резонирующей поверхности, путем установки их на упругие подставки,  преобразовав тем самым  акустические характеристики инструмента. При этом  снизу рояля устанавливался микрофон. Работа Гульда в звукозаписывающей студии  по своей творческой одержимости была сродни лабораторным занятиям алхимика.
 
Жизнь и творчество Глена Гульда, после смерти великого музыканта, вызвали к жизни целую плеяду «гульдинистов», и стали предметом пристального изучения    биографами. Таким исследователем  творчества Гульда стал его близкий друг, создатель ряда книг и фильмов о Гульде,  французский музыкант, писатель и кинематографист Бруно Монсенжон, глубоко понимавший и любивший этого необычного человека. Монсенжон считал, что «подвижническая цель, которой Гульд служил всю свою жизнь, превосходила  цели его земного существования. Гульд миссионерски служил чистоте и цельности музыки. Это было результатом особой организации его ума, свободно владевшего категориями времени и пространства». И  еще,  что  «существование Гульда было подчинено своим законам, отличным от законов нашего физического мира и относящимся к трансцендентальной области».

                ЕЩЕ  РАЗ  О  ГЛЕНЕ  ГУЛЬДЕ
               
Досада… Ах, какая досада!  Подумать только,  судьба  однажды милостиво предоставляла мне потрясающий шанс  услышать и  увидеть гениального пианиста, но я, в полном своем неведении, должно быть прошла мимо, не сделав даже попытки воспользоваться  уникальной возможностью!  Этот упущенный шанс, который теперь  так горько терзает меня,  тогда был  невероятно близок к осуществлению – только руку протяни!  Потому,  что в мае 1957 года,  а именно тогда  проходили  в Москве гастроли  юного Глена Гульда,  я  была здесь же, совсем рядом, но даже не подозревала, какого масштаба  событие   происходит!  В то время я довольно  часто бывала в консерватории (увы, гораздо чаще,  чем теперь!), и, очень может быть, что именно в тот день я пробегала где-нибудь поблизости, скользнув рассеянным взглядом по афише, на которой крупными синими буквами были три  ничего не значившие тогда для меня слова: Глен Гульд (Канада). К сожалению, этого имени тогда не только я, но  почти никто не знал. И весь шквал восторгов, разразившийся  сразу после этих выступлений, и захлестнувший потом, подобно цунами,  весь  музыкальный мир, на тот момент коснулся только очень узкого круга музыкантов-профессионалов. До  рядовых любителей музыки, вроде меня,   донеслось потом только гулкое эхо прекрасной легенды. Но надо сказать, что тогда, к счастью, вслед за концертами Гульда в Москве были выпущены пластинки с записями  выступлений замечательного пианиста. И  вот теперь, из своего  немыслимого далека,  спустя более пятидесяти лет после  этих гастролей, и  почти тридцати лет  после его ухода из жизни, я с бесконечным сожалением говорю о том, что многое отдала бы за возможность  хотя бы  раз  увидеть этого человека!
 
Человек  по имени Глен Гульд, представляет собой явление столь поразительное, что даже теперь,  по прошествии большого времени, его творчество и личность продолжают  волновать и привлекать к себе острейший интерес. И  интерес этот со временем  не только не угасает, но, наоборот, даже возрастает,  несмотря на то, что Гульд посвятил  собственно концертной деятельности всего  девять из пятидесяти лет своей не слишком долгой жизни. Затем он, внезапно отказавшись от дальнейших публичных выступлений, исчез с афиш на самом взлете своей  феноменально успешной карьеры концертирующего пианиста. Гульд  исчез,  навсегда скрывшись от взоров своих  зрителей, став  затворником  замкнутых  пространств  разных  звукозаписывающих  студий, а также  радиовещательных  и телевизионных  компаний  США  и  Канады.  Однако, несмотря на  свой отказ от публичной деятельности и  затворнический образ жизни, Гульд  не прерывал  чрезвычайно  интенсивного и разнообразного  творческого процесса. Просто теперь  инструментом  его общения со слушателями стали  радиомикрофон и телевизионная камера.
Долгие годы оставалась загадкой, что в действительности стало причиной, побудившей Глена  отказаться   от  столь триумфально начатой музыкальной  карьеры, блистательной карьеры пианиста, вознесенного на вершину мировой славы, получившего самое громкое международное признание,  ставшего одним из величайших музыкантов в истории фортепьянного исполнительского искусства. Что в самом деле побудило его внезапно отказаться от  аплодисментов и громкой славы?  Все его доводы в пользу своего решения казались не слишком убедительными, и многие  даже подозревали пианиста в мистификации. Однако время показало, что его решение  было вполне  искренним и окончательным. В попытках разгадать эту тайну,  биографы  и  исследователи творчества Гульда обращаются  к особенностям его столь яркой, необычной,  и бесконечно обаятельной  личности.

В наше время американские ученые-генетики все чаще говорят о появлении, так называемых,  детей «индиго». Детей, названных так за синий  биофизический цветовой индекс,  наблюдаемый у них в отличие от обычного, оранжево-красного. Речь идет о детях новой генерации, своим появлением как бы опередивших свое поколение, о детях обладающих необъяснимо  высоким интеллектом и  высокой степенью одаренности  в самых разных сферах, о детях обладающих загадочной способностью с легкостью  улавливать потоки информации, получаемые ими едва ли не из воздуха,  или из какого-то  иного информационного пространства.  Говорят, что эти дети,  обладают какими-то особыми каналами сознания, помогающими им необыкновенно интенсивно развиваться, следуя  своим, во многом неразгаданным  законам. Многие также говорят о детях «индиго»,  как  о  последующей  ступени эволюции, о  людях будущего.
Что касается Глена Гульда, то если существуют в реальности такие дети, то он, наверное,  являлся  характерным представителем «индиго». Он изначально, с самого рождения отличался от других детей, он был  иным, он  пришел в этот мир   другим.  Прежде всего, Глена отличала необыкновенная, органически присущая именно ему наполненность музыкой. Его  можно  было бы уподобить  некоему музыкальному инструменту, в котором постоянно звучит музыка,  ставшая его страстью, его образом жизни, его сутью. Природа  щедро наградила Глена  такими столь необходимыми для музыканта качествами,  как абсолютным музыкальным слухом, способностью к глубочайшей музыкальной концентрации и феноменальной музыкальной памятью. Помимо всего этого, он был наделен чем-то еще, трудно объяснимым, возможно даже трансцедентальным. Впрочем, появление гениев всегда загадка.

 Личность Глена  формировалась в условиях весьма  благоприятных  для  его развития.  Будучи единственным ребенком,  вполне благополучной и достаточно обеспеченной семьи, он был щедро одарен родительской  заботой и любовью, и поэтому рос весьма избалованным, а порой даже капризным. Поскольку  Глен с  детства отличался слабым здоровьем, то его школьное и музыкальное образование, проходило преимущественно  в домашних условиях, с приглашенными преподавателями. Возможно,  все эти обстоятельства  и повлияли на то, что взаимоотношения  юного Глена со своими сверстниками складывались не лучшим образом. Как он сам, не без юмора, вспоминал о том  времени: «Школьный опыт оказался для меня крайне неудачным, потому что отношения с большинством учителей и со всеми моими товарищами по классу были у меня  из рук вон плохи. Вероятно то, что,  выходя из школы, я шел играть на фортепьяно,  а не в хоккей, породило во мне ощущение, что музыка – это что-то особенное, и что она дает мне право на одиночество. Я не умел давать сдачи, из-за этого мальчишки воспринимали меня как легкую мишень и нередко поколачивали. Но было бы преувеличением утверждать, что это случалось каждый день. Через день – пожалуй».  Самым верным  другом  его  школьных лет был замечательный домашний пес - шотландский сеттер по кличке Сэр Никлсон Гэрлохидский.  Таким же верным другом для Глена была  книжка -  он всегда очень много читал.
До одиннадцати лет учителем музыки Глена была его собственная мать – Флоранс Эмма Гульд, чутко следившая за музыкальным развитием  своего одаренного  сына. Затем,  после  поступления  в Королевскую консерваторию в  Торонто,  преподавателем Глена  становится профессор  Альберто Герреро. А в четырнадцать лет этот ребенок уже  заканчивает консерваторию.  Глен, что называется, быстро выскочил  из пеленок. Нетерпимый и категоричный, он, на протяжении всех лет своей учебы,  дерзко спорил с учителями, демонстрируя  совершенно независимый взгляд на вещи, отрицая все мыслимые авторитеты, и яростно сражаясь против всех утвердившихся стереотипов. Вооруженный поразительно широкими познаниями в области музыки, и непоколебимый в своей убежденности, юноша ни в грош не ставил любых оппонентов. Это был типичный «анфан терибль»! (Чем-то он мне очень напомнил  сэлинджеровского  Холдена).   
   Глен отличался острым интеллектом, позволявшим ему погружаться в глубины музыки, аналитически исследуя структуру музыкальных произведений. И это делало его не только  исполнителем, но также и интереснейшим интерпретатором исполняемых  произведений, что позволяло также становиться  как бы соучастником творчества. С самого начала определились и  его совершенно неординарные музыкальные пристрастия:  К примеру, он терпеть не мог итальянскую оперу: «Верди для меня – это мука, а от Пуччини  - мороз по коже», говорил он. Также не слишком жаловал он  традиционную  репертуарную, широко исполняемую романтическую музыку Шопена, Листа, Шуберта. Он находил, что «музыка этой эпохи полна бессмысленной театральности, показных эффектов, отталкивающей светскости и гедонизма».  Однако,  когда речь заходила о чисто пианистическом искусстве,  Гульд  признавал  вершиной этого  искусства именно Фридерика Шопена, хотя и не считал вообще достойным серьезного внимания  пианизм как таковой. Шопену он воздавал должное только как большому мастеру миниатюр, при этом отказывая  ему  в мастерстве создания крупных музыкальных форм. И, как ни странно, Гульд не слишком любил божественного Моцарта, возможно, за то, что, выражаясь современным сленгом,  тот «писал музыку для мобильников», то есть за видимую легкость ее восприятия. И при этом, возможно,  он  несколько преувеличивал значение Феликса Мендельсона.  При этом, нельзя не отметить, что иногда суждения Гульда о собственных музыкальных пристрастиях бывали спонтанными  и  даже несколько противоречивыми.
С одной стороны, Глен был приверженцем барочной музыки (например, его безмерно восхищала музыка такого  композитора 16-го века, как известный английский «девственник»  Орландо Гиббонс), а, с другой стороны, он был почитателем  современной авангардной атональной музыки (Шенберг, Берг, Веберн). Глен даже сам  писал композиции в двенадцатитоновой  додекафонной  технике. С большим пиететом он относился к Вагнеру и, особенно, к Рихарду Штраусу. Можно не без удовольствия  отметить также, что Глен  высоко ценил русскую музыкальную культуру.  Его восхищал музыкальный гений М.П. Мусоргского (в чем он молчаливо отказывал П.И. Чайковскому), а также  талант композиции и фортепьянное искусство  А.Н..Скрябина. Но самым его любимым и наиболее часто исполняемым  композитором  оставался, конечно,  И.-С. Бах.   Любопытное наблюдение  высказано  одним из музыкальных критиков пианиста, который отмечал, что когда Гульд играет Шопена, то исчезает Шопен и остается  только Гульд, но если он исполняет Баха, то исчезает Гульд, и остается только Бах.

К особенностям  игры  Гульда  относилась потрясающая чистота и точность его  звучания, а также новый подход  к полифонической фактуре произведения, каждый элемент которой выписан им с фантастической отчетливостью и наделен свободно дышащим ритмом.  Часто, погружаясь в музыку, Гульд  впадал в состояние экстаза. В такие моменты он весь приходил в движение. Он радостно отдавался этому своему состоянию,   погружаясь в звуковую стихию, подобно  птице  в  воздушный поток, и  казался неразделимо связанным с этой стихией.
Его манера игры, на взгляд многих, казалась не только необычной, но в чем-то даже непристойной, вызывала неприятие и сильное раздражение,  как  у  части публики, так и у музыкальных критиков. У  Гульда была, например, привычка  иногда снимать во время игры обувь. Многих раздражала также  его  ни на что не похожее положение за инструментом. Глен терпеть не мог традиционной банкетки с мягким сидением, устанавливаемой обычно перед роялем,  и неизменно предпочитал пользоваться  в концертной практике своим   знаменитым складным  деревянным стулом, очень старым и очень облезлым. Этот стул, вовсе лишенный  сидения, украшала только оставшаяся внутри деревянная рама, к тому же расположенная на двадцать сантиметров ниже обычной стандартной высоты. Стул устанавливался с большим наклоном назад, подобно Пизанской башне,  что достигалось благодаря винтовому увеличению  высоты его передних ножек.  По этой причине,  Глен  играл, что называется,  «носом», очень низко склоняясь над клавиатурой. Для того, чтобы еще больше приблизиться  к  клавиатуре  он дополнительно приподнимал  рояль,  устанавливая  его ножки на  деревянные подставки.  А если  дополнить все  эти причуды исполнительской манеры Гульда еще и  его привычкой довольно громко петь  во время игры,  а  иногда и  дирижировать  свободной рукой, то картина может показаться, действительно,  весьма экзотической. Но  ведь все  эти его экстатические состояния дарили миру несравненные музыкальные откровения!
Конечно, необычная исполнительская манера Гульда  и,  главное,  органическая невозможность  для него  подчиняться  неким благопристойным, узаконенным  манерам,  давала повод для  непрестанных критических  нападок, в которых язвительно расценивали Гульда за роялем как комедианта, и требовали от молодого человека «следить за собой и прекратить кривляния»!  Гульд же с огорчением говорил, что его исполнительская манера является  органическим  продолжением его сущности, и до такой степени присуща ему, что, как только  он пытается  контролировать свое поведение, у него тут же  возникает ощущение  скованности, что, в свою очередь, приводит к  потере  музыкальной  концентрации.
                А однажды   эксцентричность  Гульда сделала  его  героем общественного скандала. В какой-то момент   в  Канаде проводилась кампания с опросом общественного мнения  по поводу выбора   выдающейся  личности, достойной украсить своим портретом  новую   денежную купюру Канады. Предложенная в этом качестве  кандидатура  Глена Гульда вызвала  бурное негодование определенной части общества: «Как можно! Он же эксцентрик!»  И вот, столь печальным образом  обыватели  Канады  отвергли своего   национального  гения, составлявшего  гордость  страны и ее  национальное  достояние!
Можно предположить, что эта критика со стороны прессы в какой-то степени тоже повлияла на  решение  Гульда уйти с концертного Олимпа. Взаимоотношения Гульда с его публикой  постепенно вошли в конфликт. Возможно, именно тогда Гульд выбирает одиночество, как образ жизни, а  затворничество, как единственный способ, позволивший ему заниматься музыкой, скрывшись  от любопытствующих  глаз. В этом своем отшельничестве Гульд  создает огромное число   непревзойденных  музыкальных записей, составивших золотой фонд музыкальной культуры. Кроме того, он пишет сценарии  своих радио- и телевизионных передач, в которых он является  ведущим. Его телевизионные программы предоставляли ему  широкое поле для творческих экспериментов. Гульдом была придумана, так называемая, «контрапунктическая» система вещания, касавшаяся построения литературных текстов в его авторских радио- и телевизионных программах, и использованная, в частности,  в  его широко известной  программе «Идея Севера».   

Кроме того, Гульд не без основания считал себя литератором. Он много писал, и оставил после себя глубокие музыкальные исследования, массу статей и блестящих интервью. В одном из своих  многочисленных интервью Гульд говорил о том, что в музыке он  стремился быть как бы  человеком «эпохи Возрождения», способным осуществлять множество самых разных проектов. Его мечтой было когда-нибудь, лет в шестьдесят (увы, не дано судьбой!),  открыть собственный концертный зал, при условии, что слушателям в нем   было бы запрещено  реагировать на выступления артистов: ни аплодисментов, ни вызовов на «бис», ни свистков – ничего! Он действительно считал, что было бы хорошо совершенно отказаться от подобных вещей.
Большое  внимание Глен уделял также экспериментальной работе со звуком. Для достижения нужного ему звучания он усовершенствовал клавиатуру собственного рояля, изменив  размер  верхнего ряда клавиш  и полностью  перебрав   механику инструмента. Интересный эксперимент был проделан им  с изменением звука рояля за счет отрыва его ножек от пола, как резонирующей поверхности, путем установки их на упругие подставки,  преобразовав тем самым  акустические характеристики инструмента. При этом  снизу рояля устанавливался микрофон. Работа Гульда в звукозаписывающей студии  по своей творческой одержимости была сродни лабораторным занятиям алхимика.
 
Жизнь и творчество Глена Гульда, после смерти великого музыканта, вызвали к жизни целую плеяду «гульдинистов», и стали предметом пристального изучения    биографами. Таким исследователем  творчества Гульда стал его близкий друг, создатель ряда книг и фильмов о Гульде,  французский музыкант, писатель и кинематографист Бруно Монсенжон, глубоко понимавший и любивший этого необычного человека. Монсенжон считал, что «подвижническая цель, которой Гульд служил всю свою жизнь, превосходила  цели его земного существования. Гульд миссионерски служил чистоте и цельности музыки. Это было результатом особой организации его ума, свободно владевшего категориями времени и пространства». И  еще,  что  «существование Гульда было подчинено своим законам, отличным от законов нашего физического мира и относящимся к трансцендентальной области».