(В качестве иллюстрации используется фрагмент картины Сандро Ботичелли "Весна" так же известный как "Три Грации")
Пролог
Экленция вздохнула спокойно. Наступила холодная пора шармельской долгой осени. Его величество император Сильгерион с семейством отбыл из столицы в пригородный замок, дабы совершить некие религиозные деяния. К величайшему сожалению всей Шармельской империи у императора не было наследника мужского пола, а императрица обладала слабым здоровьем. Так вот, императорское семейство покинуло Экленцию, и город вздохнул свободно. А вот иностранным послам всем стало как-то неуютно, ведь в Экленции, к сожалению, был слишком высок уровень преступности. В Шармельской столице располагалось пять иностранных посольств. Самым пышным и роскошным было августрийское посольство, оно находилось в самом выигрышном месте площади, носившей очень оригинальное название "Площадь пяти посольств". Рядом скромно стояло посольство Неврийского королевства, всего двенадцать лет назад отвоевавшего независимость от августрийского владычества. После смерти короля-августа Карла VI началась жестокая борьба за власть. Законного наследника устранили в тот же месяц. Даже многочисленные бастарды подняли головы, а близкие родственники Карла, имевшие "чистое" происхождение, совсем озверели. Но победу одержал молодой герцог Дарли при существенной помощи своей матери, прозванной в народе Кровавой Баронессой, и Тайного Совета. В Августрии начались беспорядки, а воинственная и не смирившаяся со своей участью Невра осознала, что пора действовать и выбила августрийцев со своих земель. Неврийский герцог стал неврийским королём, а Великое герцогство Неврия вновь стало называться королевством Невра. Примерно через месяц здание на площади пяти посольств вновь занял неврийский посол. Южное либрийское посольство уже около полувека называлось посольством Единой Либрии, а перед ним красовалась уменьшенная копия статуи, находившейся на Главной площади либрийской столицы и изображавшей матру и гьярца, объединивших своим союзом Южную и Северную Либрию после почти семи сотен лет войны, начавшейся как гражданская. С либрийским посольством соседствовало посольство Иокины, созданное руками иокинцев из монолитного камня, найденного близ столицы и подаренного шармельским императором в знак мира. А между иокинским и августрийским посольствами находилось посольство маленького островного государства под названием Роскил. Его жители были бедны и горды. Дипломатические отношения имели лишь с Шармельской империей, помогавшей островитянам по мере сил и желания.
Императрица была родом из Либрии. Она являлась самой младшей дочерью Великих матры и гьярца, объединивших Либрию, носила имя Жасмин и назвала своих дочерей также "цветочными" именами. Роза, Астра и Лилия. Сыновья рождались в императорской семье, вот только жили они не больше недели. Весь Шармель (хоть и очень тихо) поговаривал о проклятии, порче и отравлениях. Рано поседевший император Сильгерион проводил множество времени в молитвах, однако Боги не спешили отвечать. Молилась и императрица, но с каждым годом всё тише и обреченнее. Смерть сыновей превратила хорошенькую девушку с живым нравом в пугливую полупрозрачную женщину с тоской и болью в глазах. Она чувствовала довлеющее проклятье и не верила в счастливое завершение своей истории. У императрицы была хорошая интуиция, в данном случае она попала в точку. Вернувшись из Экленции в хорошо охраняемый замок, Жасмин сразу же заболела, а через шесть скончалась, оставив подкошенного горем мужа и трёх дочерей восемнадцати, семнадцати и шестнадцати лет.
Так начинается история трёх сестёр, имевших, как и большинство шармельских принцесс, совершенно необыкновенные судьбы, о которых стоит рассказать, ничего не утаивая.
Что ж, начнём!
***
Узкая винтовая лестница старой башни знала много секретов. Она помнила войны, она помнила крики, она помнила смерть. Помнила лестница и предательство. Его было больше всего. Больше, чаще, болезненнее. Жёны предавали мужей, дети – родителей, друзья становились врагами, враги заключали взаимовыгодные соглашения. А узкая тёмная лестница видела и результаты предательства. Они её не нравились.
По лестнице поднималась женщина. Она была высока, смугла и темноглаза. Одета в узкий чёрный плащ, а на шее её висел медальон со стилизованным изображением змеи. Спрятав лицо под тёмным капюшоном, она поднималась по винтовой лестнице старой башни на самый верх. И хоть внешне эта женщина казалась спокойной, пристальный наблюдатель смог бы заметить лёгкую дрожь в руках и коленях. И было ей от чего дрожать! Женщина поднялась наверх, а затем с легкостью забралась через люк на крышу. Та её ожидали. Это был зловещего вида человек в тёмных одеждах. Голос его показался бы стороннему наблюдателю слишком тихим и лишённым эмоций. Он был ценен отнюдь не ораторским искусством, а головой, рождавшей множество оригинальных, лёгких в осуществлении и крайне полезных идей. Он занимался планированием и увлекался шахматными партиями. Его звали Гросс. "Мастер идей" было написано на его визитке, а сами идеи записывались в пухлую серую книжицу с очень тонкими страницами и средних размеров пятном красно-коричневого цвета в левом нижнем углу. Третьим пришёл невысокий старичок с крючковатым носом и проплешинами. С собой он тащил складной стул, кряхтел и слегка матерился.
– Что же мне теперь делать? – восклицала женщина, усиленно закутываясь в плащ. Гросс молча созерцал ночную Экленцию и, должно быть, мастерил очередную идею. А старикашка, которого, кстати, звали Федосием Крипентовичем, ответил:
– Не волнуйся, Адочка, мы как-нибудь что-нибудь придумаем. Видишь, Гросс уже загрузился. Как там девочки?
– Они принцессы, – буркнула женщина, – эмоции держат в секрете. У них, думаю, клуб типа нашего с вами.
Мастер идей глухо хмыкнул, а остальные даже не поняли, к чему этот звук относился. Так кА продолжения не последовало, Ада и Федосий Крипентович решили, что Гросс думал о чём-то своём.
– Ты поняла, что имела в виду императрица? Родились какие-нибудь идеи? И зачем было акцентировать твоё внимание на той статуе?
– Не знаю. Может, она намекала, что принцесс стоит отправить в Либрию. Может, хотела сказать, что Шармельской Империи нужно быть единой. Может, внутри статуи храниться какой-нибудь артефакт. Может, еще чего. Я не знаю.
– Уверен, она думала о принцессах в последние-то минуты. Намекала на предательство. Кто мог её предать? – тихим голосом с чуть заметным металлическим отзвуком сказал Гросс.
– Я не… – испуганно пробормотала Ада.
– Естественно. Если бы императрица обвинила тебя в предательстве в отсутствие свидетелей, ты бы забыла об этой мелочи и точно никому не рассказала бы, – бросился защищать свою подопечную Федосий Крипентович.
– Не скажи, Крипентыч, – парировал Гросс, – она могла решить, что кто-то подслушивал, а могла и просто соврать нам.
– Так вы что ж меня обвиняете? – возмутилась Ада.
– Нет, просто размышляю. А что о принцессах? Чего Её императорское хотела? Отправить к родственникам в Либрию, раскидать по заграницам или держать близ Экленции, что вряд ли?
– Просто просила позаботиться.
– Это как? Держать их вместе всё время, чтобы доросли до старых дев? А если разделять, что и тебя, Адочка, на три части делить? – вмешался Федосий Крипентович.
Гросс хмыкнул совсем как некоторое время назад и возразил:
– Не обязательно. Нас ведь как раз трое.
Воцарилось ошеломлённое молчание. Оно длилось недолго, однако в нём сквозило заметное напряжение.
– И как вы собираетесь это устроить? – со ставшим традиционным в обращении к мастеру идей, вызовом бросила Ада.
– Помолимся Мудрейшей и будем ждать просветления, – огрызнулся Гросс, зная о глубокой религиозности Ады. Она, в свою очередь, возмущённо замолчала на какое-то время.
– А вот и не подерётесь! – крякнул Федосий Крипентович, – Гросс, хватит дурака валять, чего ты там удумал?
Мастер идей вздохнул и начал рассказывать.
***
Зима оказалась тяжёлой для Шармельской Империи. Об императрице либрийского происхождения не слишком горевали, а вот неурожай ударил сильно. До голода дело не дошло, но зима оказалась тяжёлой.
А вот весна встретила Экленцию распростёртыми объятьями. Припасы заканчивались, но дышалось уже лёгко и свободно, природа начала просыпаться, с юга прилетела дичь, стал таять снег. А из далёких стран подтянулись делегации. Его императорское величество вспомнил об одной забытой традиции, а весь мир с удовольствием решил в ней поучаствовать, чтобы, если не возобновить традицию, то хотя бы слегка поностальгировать. Турнир. Настоящий турнир из времён позабытого рыцарства. А так как с делегациями прибыло множество торговцев, а с ними приплыла и еда, жизнь в Шармельской Империи начала налаживаться. А по результатам турнира Сильгерион собирался заключить выгодные брачно-политические союзы, а заодно избавиться от постоянного напоминания о горечи последних лет, от трёх шармельских принцесс. Он понимал, что эти годы оставят (уже оставили) на нём свой отпечаток, но понимал и другое: раны заживают, а шрамы не болят. Император Сильгерион был мудрым человеком.
А так как мы тут собрались рассказывать историю о принцессах, пора с ними познакомиться.
Роза родилась первой. А по соответствующему праву (праву первородства) была самоуверенна, целеустремлённа, горда и заносчива. Самым любимым её выражением было: "Компромисс – проявление слабости!" Принцессе было всё равно, что ждут от неё окружающие, она знала, чего хочет, а хотела власти. Возможности, нет, права принимать решения. И корону! Правда, почему-то корона из её грёз больше всего напоминала августрийскую, так как принцесса прекрасно понимала, что не видать ей той короны как собственных ушей. Принцесса отмахивалась от таких мыслей, говоря себе, что подойдёт любая, совсем забыв о том, что думает про компромиссы. А может быть, просто понимала, что абсолютной силы как и абсолютной слабости в природе не существует. Ко всему прочему Роза обладала приятной наружностью и поразительным сходством со скульптурным изображением своей бабки, находившемся возле либрийского посольства. А быть живой копией Великой Матры, объединившей Либрию само по себе было очень почётно.
Астра была средней дочерью шармельского императора. В ней не наблюдалось самоуверенности и надменности, подобных тем, что были у старшей сестры. В её случае картина наблюдалась абсолютно противоположная. Нельзя сказать, что Астра была проста как три медяка, но и на императорскую дочку мало походила, скорее на свободолюбивую либрийку. Вот она больше других любила чтение и рисование. В Экленции почти все занимались в свободное время чем-нибудь творческим. Принцесса Астра, в основном, рисовала деревья и здания. Вот вечно злой и голодный ветер прижимает тонную берёзку к старому раскидистому тополю, вот у ивы обрезали ветки, и она будто даже выпрямилась, а вот из одной портовой хижины выносят труп. Что же принцесса делала в порту Экленции? Гуляла, шармельских принцесс туда обычно очень тянет. Астру там хорошо знали, точнее горожане не подозревали, что встречают принцессу, но вежливую девушку, рисующую в порту, хорошо помнили и знали.
Самой младшей была Лилия. Нежное пугливое создание с идеальными локонами, с ясными светлыми глазами в обрамлении длинных ресниц. Из прелестного ребёнка выросла прелестная девушка, искренне считавшая, что нет на свете существа прекраснее её. Ко всему прочему, Лилия была наивна, простодушна и мечтательна. Как всё прекрасное она была добра и жизнерадостна. Дни самая юная принцесса проводила в компании щебечущих сверстниц, а в холодном пригородном замке приходилось общаться с сёстрами, которые её, естественно любили, но не восхищались и не угадывали малейшее желание изнеженной красавицы. Лилия верила в любовь, в настоящую верную и преданную любовь с большой буквы "Л", верила в сказки и красивые легенды, верила в собственную нетривиальную историю и совершенно необыкновенную судьбу. Как многие юные девушки.
***
Первый день турнира начался с первым официальным днём весны. Сражались верхом, а среди оружия был небольшой выбор: пика, меч и топор. Смертность оказалась невысокой, но крови пролилось достаточно. У каждой принцессы были фавориты, те, за кем они следили во все глаза, а вечерами вышивали на платочках свои цветы, чтобы через несколько дней подарить их своим героям. Ложась спать, они взволнованным шёпотом рассказывали друг другу свои маленькие тайны, возможно, умалчивая о больших. Все три принцессы знали, кому подарят платки. Им честно и открыто объявили перечень реальных кандидатов, а те, в свою очередь, по-сестрински поделили их.
***
Роза во все глаза смотрела отнюдь не за тем, кому вышивала платок. Она была шармельской принцессой и чувствовала, что достойна лишь августрийского короля. Десять лет назад, когда Доминик только взошёл на престол, их чуть было не обручили, но совершенно не во время объявился нынешний Глава Эйнорийской Церкви с известиями о том, что у короля-августа Доминика и принцессы Розы степень родства на одну ближе дозволенной. Будущий политический брак рухнул, что обострило и так не совсем мирные отношения между странами. А теперь принцесса должна была отдать свою руку неврийскому принцу Александру, единственному выжившему сыну короля Невры, также Александра. Принц напоминал своим внешним видом августрийского короля, которому приходился двоюродным братом. Для принцессы Розы, Александр всегда был, оставался, и она верила, что останется только бледной копией того, о ком она смела лишь мечтать.
Роза смотрела на красавицу-грелантку, именовавшую себя августрийской королевой Изабеллой и уже подарившую августу троих детей, включая наследника. Грелантка была смугла, темноглаза, обладала соблазнительными формами, вызывала женскую зависть, а в случае с принцессой розой еще и ревность. А за спиной этой красавицы можно было заметить женщину средних лет в дымчато-сером платье. Мало кто знал, что это и была знаменитая Кровавая Баронесса, посадившая своего сына на трон. Роза не могла разглядеть со своего места её лица, она видела лишь фигурку в простом платье и с простой причёской. Принцесса очень хотела бы познакомиться с августрийцами лично, но её путь лежал в болотистую Невру.
***
А вот Астра наблюдала за роскильцем. Она была единственной из сестёр, которая никого не выбирала. С некоторой резкостью, присущей всем шармельским принцессам (женщины этого семейства всегда отличались скверным нравом и неодолимой тягой к сквернословию), Астра заявила, что её мало волнует, кто там наденет на её палец кольцо, и пусть останется тот, кто останется. Остался роскилец. Он показался Астре высоким и нескладным, а понравилась ей его улыбка как у ребёнка в день рождения при виде горы подарков. Время от времени роскилец поглядывал на принцесс, видимо, размышлял о том, какая из них достанется ему. Астра по привычке замечала каждый взгляд, каждое движение, она ведь была художницей. Дрался роскилец неплохо, был единственным, кто предпочёл топор средних размеров с красивой серебряной рукояткой, удары наносил точно, лишних травм не причинял, лишней крови не проливал. Принцесса Астра следила, не отрывая взора, задержав дыхание, молча, без лишних возгласов, без лишних эмоций, без лишних действий. На каком-то уровне принцесса пыталась передать роскильцу часть своей сосредоточенности, ведь он был нужен ей живым, целым и невредимым. Вот только на третий день островитянин Ольгерд, правивший Роскилом, встретился взглядом с принцессой Астрой, а коварный иокинец, улучив момент, наскоку сбил с ног его коня. В этот день роскилец в турнире больше не участвовал. Он подошёл пешком к принцессам, а Астра сдуру вскочила, подала ему воды и платок, чтобы вытереть пыль, пот и кровь. Не тот платок, на котором изображался изысканный вензель, а любимое детское творение, где её астра больше напоминала рыжего ёжика. Роскилец усмехнулся, а принцесса густо покраснела.
***
Лилию слегка подташнивало от смешавшихся запахов. Турнир превратился для неё в пытку, в жестокую изматывающую пытку. Руки и ноги затекли, голова не работала совершенно, а проснувшаяся простуда завершала картину. Но Лилия оставалась шармельской принцессой, она умела терпеть и терпеть молча. Но, Боги, как же это было сложно! А полный беспорядок в чувства приносил черноглазый иокинец, вызывавший в душе принцессы бурю разнообразных эмоций. Он представлял Иокинского Господина и должен был забрать для того невесту из числа шармельских принцесс. Её, Лилию. Она боялась, волновалась и мечтала о том, чего делать не стоило, снова боялась, но старалась удержать в своих слабых лапках свою взволнованную душу. Принцесса Лилия так хотела потерять порой голову, не задумываться о приличиях, о том, что должно. И запахи! Кони, пот, кровь, пыль, всё смешалось и закружилось в водовороте ощущений, а опасные глаза иокинца придавали этому водовороту чувственно-романтическую окраску. Принцесса находилась в полубессознательном состоянии и мечтала лишь о том, чтобы турнир быстрее завершился. И чтобы она не успела совершить ошибки, за которые придётся потом расплачиваться. Лилия чувствовала себя глупой мухой, залетевшей на свою беду в паутину. А самым страшным было то, что она сама не понимала всей серьёзности грозящей опасности. Принцесса Лилия боялась и волновалась. Небезосновательно.
***
Встреча состоялась в квартире Гросса, он снимал верхний этаж в доме одной вдовы, которая и мечтать не мечтала о таком жильце. Говорит мало, девок не водит, где нужно, поможет, к самой вдове с грязными предложениями не лезет. Просто чудо, а не жилец. Ада специально выбрала место за столом, чтобы не было возможности часто встречаться с Гроссом глазами. Она не терпела недоверия, его постоянных подозрений и шуток о Богах. Она и сама не понимала, почему оказалась в этой странной компании. Просто сразу после смерти императрицы Ада пошла к единственному человеку, которому могла доверять, к Федосию Крипентовичу, который учил императрицу шармельскому языку и шармельским манерам, а саму Аду нашёл в одном из детских приютов и устроил сразу к императорскому двору. А в итоге она сидит в убогой квартирке городского мозголома и выслушивает то, что должна затем сделать.
– Вы, Ада, отправляетесь с Розой в Невру, порасспрашивайте на предмет интересующей нас статуи. Следите, чтобы она держала в узде свои амбиции.
– А вы откуда знаете о её амбициях?
– Да, у неё на лице написано "Хочу повелевать всем миром". А вот тебе, Крипентыч, дорога предстоит в Роскил, он и ближе, а принцессе может понадобиться твоя мудрость и умение доставать из людей сведения. Я же поплыву с младшей. Пожелайте мне удачи, будет тяжело.
– Удачи, – буркнула Ада.
– Ты справишься, – уверенно сказал Федосий Крипентович, догрызая куриное крылышко. С флегматичным пофигизмом он наблюдал за жалкими попытками наивных идеалистов что-то изменить. И эти двое были такими идеалистами, они не строили заговоров, не мечтали переписать заново мир, просто собирались совершить небольшое, но важное дело. Федосий Крипентович видел то, чего не замечал Гросс со своей пресловутой логикой, видел эмоции, учитывал слабости. А ко всему прочему он хорошо знал историю и понимал, что всё новое – это хорошо забытое старое, а люди год за годом, раз за разом "наступают на одни и те же грабли".
Ада поняла, что Федосий Крипентович в далёких думах, сразу появилось ощущение, что она находится в этой комнате с мастером идей наедине. Женщина вздрогнула, резко встала из-за стола и тихо пробормотала:
– Думаю, мне пора идти.
Федосий Крипентович рассеянно кивнул. Гросс же встал, пожал её руку, а затем проводил до двери. Ада ушла. Мастер идей закурил. Федосий Крипентович, не выходя из задумчивости, произнёс:
– Ты всё ещё можешь её догнать.
Гросс отрицательно мотнул головой.
– Нет, не сейчас. Может быть, позже.
***
Шармельские принцессы проводили последний вечер вместе, иностранные делегации разъезжались, а три из них забирали с собой принцесс. Вполне могло оказаться так, что больше сёстры не встретятся, а в том, что не соберутся в полном составе, можно было не сомневаться.
– Роза, ты не слишком засматривайся в августрийскую сторону, – говорила Астра, – Они накачиваются своей злостью и неудовлетворённостью как наркотой, а затем с радостной яростью сметают всех со своего пути, объясняя жажду крови благородным отмщением.
– Считаешь месть за потерю близких и любимых людей грязным и нечестным делом? Ты против войн? – резко воскликнула Роза.
– Почему? Меньше народа, больше кислорода, – отвечала Астра, – вот только накачиваться кровью и ненавистью – не женское дело, ты должна это понимать.
Фраза "не женское дело" была для Розы как красная тряпка для быка, она сразу же бросилась спорить:
– А это ещё с какого перепугу? Женщины в военном деле могут быть успешнее и изобретательнее мужчин.
– Именно поэтому, Роза. Не стоит тратить пушечные ядра на двери, выносящиеся с удара ноги. А августрийские леди хватаются за ружья пр первой возможности.
– Хорошо, я постараюсь, – согласилась Роза, а затем продолжила, – а тебе порой не стоит говорит всего того, что думаешь. Это называется дипломатией.
Сёстры засмеялись, а затем обернулись к младшей и в один голос воскликнули:
– А ты, Лилёк, не верь никому!
Невра. Осень 1596г.
Ада молилась в часовенке. Не смотря на то, что была та посвящена Хладному, женщина возносила молитвы своей Мудрейшей, символом которой была змея. Общаться с супругой неврийского принца Александра с каждым днём становилось всё тяжелее. Это понимали всё и старались избегать экленцианку. Сам принц с трудом её выносил и придумывал, под каким бы предлогом и куда можно отправить эту вздорную женщину. А Ада, в свою очередь, с горечью осознавала, что не справляется со своей задачей. И молилась Мудрейшей.
Сама же Роза вдруг ясно осознала себя загнанной в клетку. Неврийский двор отличался простотой, граничащей с нищетой. И к тому же эти бескультурные грубые неврийцы относились к ней с таким ледяным презрением, что хотелось выть. В Невре не многое отличалось от родной Экленции, облака всё время закрывали небо от назойливых взглядов, часто шёл мелкий моросящий дождь, а запах рыбы сменил запах мха и лягушек, что не так уж и раздражало. Но Роза изнывала от безделья, муж оказался пресен и скучен во всех аспектах, экленцианка с трудом его терпела. Общий язык она нашла лишь с бывшей августрийской королевой Клариссой. На следующий же день после гибели своего сына, наследника престола, так и не дождавшегося коронации, королева рванула в отчий дом. Кьяра Фергюс, родная сестра Клариссы, и Линель Баренже, мать Кровавой Баронессы, отправились в Невру чуть позже и попали под выбивание августрийцев с неврийских земель. Так и завершилась история двух подруг со схожими судьбами.
Ночами Роза запирала двери и окна на все задвижки и в неком ослеплении рисовала образ, преследовавший её постоянно, несколько отличавшийся от реального человека всем, кроме золотой августрийской короны. Она и сама до конца не понимала, что ей важнее август или его корона. Но мысль была такой навязчивой, а мечты – такими сладкими…
Августрийское посольство вновь открылось лишь два года назад. Посол оказался интересным мужчиной с пристальным слегка близоруким взглядом. Роза частенько с ним болтала до тех пор, пока скучный и пресный муж не заявил, что её поведение грозит стать скандальным. А в представлении любой принцессы любого государства скандал означает смерть. Роза вновь заперлась в четырёх стенах и стала ожидать в нетерпении перемену в собственной жизни. Любую перемену, от которой можно было дальше отталкиваться. Но в этой отвратительной, пресной, поросшей мхом жизни всё было на своих местах. Вот, если бы Невра вновь стала герцогством… Нет, тогда она сама превратиться в заурядную герцогиню из неврийской королевы… И когда уже этот старый хрыч, король Александр, испустит дух? Дорогу молодым! Может, ему нужно помочь?
Холодным осенним утром принцесса случайно повстречалась с августрийским послом. Они обменялись рукопожатиями и разошлись в разные стороны, а весь последующий путь до своих спасительных покоев сердце Розы отбивало чечётку в бешеном ритме. В её руке лежала тоненькая, аккуратно свёрнутая записка.
"Вверяю свою судьбу в Ваши руки! Моя задача темна и опасна, но она принесёт Вам неврийскую корону. И не через месяц, не через год, а сейчас. Вы можете меня казнить, а можете и помочь. Решение за Вами, госпожа. Если решите принять моё предложение, уничтожьте записку, а ответа я жду завтра в то же время, на том же месте".
"Какая неосторожность! – подумала Роза, – Неужели он так во мне уверен? Неужели я такая жалкая? Неужели я соглашусь?"
Роза поднесла записку к горящей свече на столе, тонкая бумага вспыхнула, принцесса бросила её на фарфоровое блюдце и несколько секунд наблюдала, как она догорает. А затем на маленьком клочке бумаги написала "Да" и тяжело вздохнула.
***
Через девять дней скоропостижно скончался неврийский король Александр I, а ещё спустя неделю в храме Хладного короновали короля Александра II и его супругу Розу. Коронация прошла в лучших традициях почитателей Хладного. Роза и её благоверный были одеты в грубую ворсистую одежду, на их шеях висели тяжёлые печати со знаком Бога, дорога к алтарю была усыпана мелкими острыми камнями, на которые пришлось встать коленями и простоять без движения так всю церемонию. И чего только не сделаешь ради короны?
А ещё спустя четыре дня Её Величество имела беседу с августрийским послом. При этой беседе присутствовало около сотни человек, ни один из которых и не догадался об истинной теме разговора. А разговор был посвящён отсутствию наследника отсутствию наследника у короля Александра, который был жизненно необходим Розе, если та хотела стать вдовствующей королевой. Экленцианка тихо, "про себя" поморщилась. И как она докатилась до такого? Играет чужой жизнью и смертью, идя на поводу у августрийцев, относительно которых её предостерегала сестра. И была права. Сотню тысяч раз права. Только вот поворот назад был тождественно равен смерти. А свобода так близко, но у неё такая высокая цена. Её Величество играла свою роль, роль взбалмошной, надменной женщины, которой ни до чего нет дела, а параллельно приводила свой образ к более достойному короны. Простаивала на коленях часы в храме Хладного, по субботам раздавала деньги беднякам, стараясь делать это ненавязчиво. А вот после той беседы с августрийским послом Розе пришлось перестать запирать двери, а однажды и самой прогуляться к королю. Через неделю такой жизни угрызения совести относительно собственного участия в заговоре против венценосного супруга на время стихли. Её Величество стала спокойна.
***
Ада писала письмо мастеру идей. Вот только не знала, как его послать через Седое и Лазурное море. Надёжных людей она не знала, могла бы доверить это дело ручной птице, как та найдет Гросса. Да, и письмо получалось совсем не таким, чтобы его можно было отправить. Оно было полно страхов и волнений, женщина оказалась совсем не готовой к угрюмому надменному молчанию Розы. Вечерами у Ады от безысходности вырывались слёзы, она не понимала, что твориться с молодой королевой, но творилось что-то нехорошее. Ада в очередной раз вздохнула, поставила точку, а затем сожгла четвёртое по счёту письмо.
– Садись!
Возмущенная королева от неожиданности последовала приказу своей компаньонки, густо покраснела и воскликнула:
– Да, как ты смеешь?
– Тише. Сейчас, девочка моя, ты всё мне расскажешь. Или напишешь. Да, хоть нарисуешь!
Затем Ада взяла лист бумаги, обмакнула королевское перо в королевскую чернильницу и шустро записала:
"Во что ты ввязалась? Чувствую, дело серьёзное. Меня не волнует судьба Невры, Августрии или даже Шармеля. Меня волнуешь ты. Говори!"
Роза прочла, сразу сожгла, а затем забрала своё пёрышко и стала писать, исписала мелким почерком три листа и передала их Аде. Через пять минут Роза заливалась слезами на плече свое компаньонки. А сама Ада переваривала информацию.
***
Ада отправилась в августрийское посольство на следующий день. Здание было белокаменным, просторным, с множеством окон. Встречал гостью сам посол, будто ждал её прихода. Ада собиралась с мыслями, но посол заговорил первым.
– Меня зовут Ян. Вы, должно быть, прибыли от Её Величества.
– Да, я беспокоюсь о ней. Она мне многое написала.
– И сожгла?
– И сожгла. Я так понимаю, пути назад у неё уже нет.
Ада во все глаза смотрела на августрийца, который, по видимому, был на пару лет моложе её самой, обладал средним ростом и телосложением, но главным его козырем был умный, проницательный взгляд светлых глаз. Некоторое время Ада разглядывала посла, а тот молчал. А затем спросил:
– Не хотите прогуляться по августрийской территории?
Ада кивнула. Августрийские дворцы славятся своим великолепием. Но подобное очень сложно объяснить и описать словами. В общем, когда заходишь, попадаешь в сказку. Всё сверкало, искрилось и поблёскивало. Должно быть, ежедневно всё в посольстве мыли, чистили и полировали несколько десятков человек. Августриец повёл Аду в небольшой кабинет на втором этаже, усадил в удобное кресло и подал стакан с холодной прозрачной водой. Ада покрутила его в руках, а затем сделала небольшой глоток, прекрасно понимая, что здорово рискует. Посол сел напротив и заговорил на академическом шармельском, что приятно удивило Аду.
– Ваша подопечная теперь стала заговорщицей. Кстати, здесь можно говорить совершенно свободно, через стены пройти не должно. Так вот, существует заговор, о котором и вы теперь знаете, а, следовательно, участвуете.
Ада молча кивнула, а затем спросила:
– Но зачем вам нужно королева?
– Вы ведь хорошо её знаете? Знаете, чего она хочет?
– Власти, – улыбнулась Ада.
– Не власти, а видимости власти. Власти хочу я.
– Хотите управлять тщеславной молоденькой дурочкой? Стоять за её спиной?
– Что-то вроде того, – ответил посол.
– Я ничего не имею против, – сказала Ада, – если вы сможете успокоить её совесть.
– Королева мучается угрызениями?
Ада молча кивнула. А по лицу посла скользнула лёгкая улыбка.
– Ваша религиозность не помешает вам помогать мне видеться с королевой в храме?
– В каком смысле "видеться"?
– В прямом. Было бы неплохо иметь возможность говорить с королевой без свидетелей.
– Чтобы заглушить её совесть?
– Словом и горы подвинуть можно, – улыбнулся посол.
– Хорошо, есть в Храме одно уединённое место.
***
Роза теперь по три раза в неделю имела душеспасительную беседу, в течение которой августрийский посол просто рассказывал истории. Истории были разными. Некоторые начинались весело, а заканчивались горько. Другие же наоборот. Но очень скоро слова посла о злодеяниях других людей, живших ранее, а собственные дела стали казаться ей мелкими и незначительными. Так, грешки. Вот только не смотря на все усилия, королева не могла зачать наследника. С этой проблемой она тоже отправилась к своему августрийскому духовнику. А тот, чем мог, помог.
Роскил. Осень 1596г.
Астра закуталась в тёплый плед, он показался ей слишком колючим, но мог согреть. Мужа не было три дня, вот и сердце уже начинало ныть. Жена роскильского правителя не могла вспомнить, как оказалась во власти своего "бабского нутра". Она не помнила, как превратилась из свободной художницы в связанную по рукам и ногам глупую курицу. Он спала в холодном холле под пледом, чтобы сразу проснуться, если (нет, "когда"!) он вернётся домой. Глаза закрывались, тяжёлая усталость выбивала Астру из реальности туда, где живут лишь образы.
Первой Астре вспомнилась следующая картина (она ведь еще оставалась художницей и мыслила в картинах). За окошком таял лёд, с крыш падали сосульки причудливых форм. А уже почти отсутствующий снег успел открыть тот кошмар, который скрывал всю холодную зиму. На берёзе сидела ворона и сварливо каркала. Ровными летящими линиями под небольшим углом шёл дождь, топил лёд, месил грязь из снега и земли. Вот таким был последний день турнира, день, когда Астра лёгким движением руки отдала роскильцу ещё один платок. О том моменте она ничего сказать и вспомнить не могла, так как всё её внимание оказалось сконцентрировано на кольчужной перчатке, которую роскилец снял и держал левой рукой, забирая правой платок. Астре не помнила людей вокруг, не помнила даже своего платья, но каждое маленькое металлическое колечко намертво запечатлелось в памяти принцессы. Она ощупывала взглядом перчатку, ощущала в кончиках пальцев рельеф, а на секунду создалась впечатление, будто, она сама держит её в руке.
– Где ты была? – спросила потом Роза, знавшая большинство состояний и эмоций сестры.
– Рассматривала перчатку, может быть, как-нибудь нарисую.
Роза хмыкнула, а самой Астре и в голову не пришло, что она только что сделала первый шаг на пути к эмоционально зависимому состоянию, в котором находилась сейчас.
Картина вторая. Зацвела черёмуха, дождь на время перестал, даже серое полотно туч слегка расступилось, обнажив лазурный краешек небесного свода, а солнечные лучи, проникавшие через эту брешь, припекали уши и волосы. Астра стояла в саду, рядом был Ольгерд, держал в руках её ладони, что-то говорил, но цвела черёмуха, и принцесса не понимала речи. А уж тем более ломаного шармельского, которым объяснялся роскилец.
Картина третья. Вечерняя Экленция. В центре города зажглись неразбитые фонари. Густой мрак застелил улицы. Воздух дышал свободой, в нём наблюдалось сладкое очарование, которого Астра раньше не замечала. Принцесса писала маслом последний раз. Она прощалась с домом и прошлой жизнью таким образом. Деревья, птицы, дома и люди… Картина завершена, можно подписываться.
До Роскила плыли три дня, Астра находилась на дрейке – головной галере с изображением дракона на носу. У экленцианцев мореходство в крови, соответственно, трудности, связанные с пребыванием на борту, свелись к минимуму. С роскильцем Астра общалась на дикой смеси шармельского с роскильским. А на промёрзлой земле острова Роскил принцесса стала уже совершенно другим человеком, женщиной, для которой ожидание в холодном холле под колючим пледом стало обычным делом.
***
Федосий Крипентович раскуривал трубку с сухим едким табаком. И в очередной раз предавался сожалениям об утере на некоторое время уютного дома, удобной мебели, вежливой экономки и приличного курева. В холодном, голодном островном государстве подобных радостей жизни не существовало, а императорский лингвист слишком привык к ним за долгие годы службы. Вот принцесса сразу освоилась, переняла некоторые манеры островитян, а через месяц уже стала казаться урождённой роскилянкой. Сам правитель пребывал в блаженном счастливом состоянии, совершенно не задумываясь о том, как глупо выглядит со стороны. А вот окружающие замечали перемены, одна только принцесса воспринимала супруга таким идиотом постоянно. А старый лингвист начал задумываться о том, как бы изменить ситуацию. У Федосия Крипентовича время от времени появлялись хорошие светлые идеи, реже, чем у Гросса, иначе он тогда платил бы этому вздорному мальчишке, но появлялись. Теперь же Крипентыч решил работать несколько "топорно", а именно, поспрашивать людей об Ольгерде, послушать сплетни, а дальше уже принимать какое-нибудь решение.
***
– Ой, кажется, что ещё вчера я рассказывала, сидя на крыльце, истории ему и ещё десятку сорванцов. Жаль, что мальчику пришлось так быстро взрослеть.
– А каким он был в детстве?
– В меру шумным, в меру умным. Перебор с воображением. А так, ребёнок как ребёнок… А что это вы меня допрашиваете?
И так каждый раз. Несколько общих фраз, а затем полное нежелание обсуждать этот вопрос. Некоторые сразу же посылали лингвиста по всем известному адресу. Подобное отношение насторожило и заинтересовало Федосия Крипентовича. Тогда он пошёл со своими соображениями к супруге правителя.
– Да, я слышала немного об этой истории, – сказала Астра, а на чело её набежала лёгкая тень.
– От кого? – изумился Федосий Крипентович.
– От Олле, от кого же ещё? Меня тут не слишком любят.
Крипентович вновь изумился, так как сам не замечал особой нелюбви к Астре. А она продолжала:
– Таких историй пруд пруди. Но я начну издалека. В роскильской культуре к имени правителя обычно прибавляется некий эпитет. "Славный", "мудрый" и другие. А вот Ольгерда прозвали Проклятым. И неспроста. Когда он только родился появилась неизвестно откуда пророчица, прокляла и напророчила всякой дряни, за что её быстренько вздёрнули на виселице. А через годы (немного, совсем скоро) начали сбываться её слова. А объяснить или отменить эту гадость теперь некому.
– А что за проклятье-то?
– Цепь тяжёлых событий, которые могут оказаться просто случайностями. Я склонна думать так, но разные люди думают разное. Первое событие было смертью его родителей, а что там ещё дальше ведьма напридумывала, я не знаю.
Астра не хотела думать о проклятии. И, соответственно, не думала. Надела маску просвещённого недоверия и более не обсуждала ни с кем эту тему. До вот того дня.
***
Супруга роскильского правителя не только запоминала события картинами, она жила ими. Кто-то живёт рассказами, кто-то песнями, кто-то редкими мгновениями одиночества. Астра же жила картинами. Подбирала свет, композицию, автоматически выбирала ракурсы. А параллельно старалась сохранить эстетику в движениях и звуке. Временами руки рвались к бумаге, зубы сводило, и резкая порывистая художница, названная в честь своеобразного осеннего цветка, будучи не в силах противиться порыву, бросалась рисовать, изображать мир, которого нет, но мог бы быть. Большинство работ в таких случаях по мере завершения она комкала и бросала в угол, сразу приступая к другой. А под конец чувствовала себя совершенно разбитой и пустой. Те работы, что оставались в целости, получались удивительными, хотя техника в них хромала (о какой технике может идти речь, когда "накрывает"?), но вот эмоция лилась через край. О таких моментах в поведении супруги правителя шептались по углам. В Роскиле подобные вещи совсем не поощряются.
***
Федосий Крипентович нашёл в подвале изъеденное молью, но обитое тканью старое кресло. Для того чтобы превратить его в нечто удобное и внешне приличное, потребовалось два дня и ценная помощь супруги правителя. Астра с рвением зашивала, подшивала и кое-где заплатывала эту старую рухлядь. И вот теперь лингвист восседал на своём кресле, попивал отвар шиповника и почитывал роскильские хроники, записанные, правда, экленцианскими учёными мужами. На острове находилось четыре города, восемь поселений, а на побережьях шесть фортов, самый интересный из них прятался в скалах. Маяков и верфей, казалось, было больше, чем необходимо. Правило на Роскиле славное семейство, в котором частенько рождались талантливые судостроители и мореходы. А морем болели все и каждый. Из Богов предпочитали, естественно, Морского владыку. Однако особой религиозности не обнаруживалось в роскильцах кроме тех случаев, когда стихия бушевала, что случалось время от времени.
Крипентович не испытывал особой радости от мысли, что придётся какое-то время жить бок о бок с подобными индивидуумами, ведь Экленция при всей своей "ненормальности" казалась коренным обитателям местом тихим, уютным и родным, а Роскил представлялся холодным и слишком простым. Для самих же роскильцев шармельская принцесса и её лингвист выглядели непонятными странными существами, а хоть между народами были длительные мирные взаимоотношения, истинного взаимопонимания найдено так и не было. Федосий Крипентович на секунду возомнил себя и Астру людьми, которые смогут изменить эту ситуацию. Она вживётся в роль супруги правителя, её обязательно полюбят, сложно не полюбить такую умницу и красавицу. А он сам всегда неплохо ладил с людьми, поладит и с этими. В таких радужных мыслях Федосий Крипентович задремал в кресле, что сулили с утра ноющую спину.
***
Астра валялась на животе на ворсистом покрывале, почитывала экленцианскую "грошовую" книжонку, болтала ногами и наслаждалась жизнью. Сюжет строился вокруг ловкой и в меру стервозной бабёнки, которой в мужья достался детина с интеллектом пенька, так же приводилось множество советов по укрощению и обводу вокруг пальца такого дурачка. астра отнеслась к книжонке с известной долей скептицизма, но некоторые советы запомнила.
Олле третий день подряд изучал бумаги по налогам и насущным нуждам. Дело это муторное, сложное и важное, соответственно, оно вводило роскильского правителя в мрачное и угрюмое расположение духа. Астра боролась с мрачностью и угрюмостью мужа по мере своих сил. Иногда шармельским чаем, иногда массажем, иногда ещё чем, почерпнутым из "грошовой" книжки. Наступил вечер. Минута за минутой приближалась ночь, названная в последствие "ночью красного огня".
Иокина. Осень 1596г.
Песок был везде. Во рту, в носу, в ушах, в одежде, небось, даже в заднице. Ветер поднимал песок на высоту полутора метром и гнал по иокинской пустыне. Гросс стоял на коленях, около его горла располагался заточенный ятаган. Наступило время последней молитвы, вот только очень не хотелось так умирать. Да, и Мудрейшая после такого количества насмешек над собою вряд ли захочет помогать. Гросс молчал, ровно и невозмутимо дышал, а параллельно пытался придумать, как выйти живым из этой ситуации, в которую его разлюбезно пристроила ветреная шармельская принцесса. Но он во многом сам сглупил, положился на благоразумие семнадцатилетней девчонки, перекормленной рассказами о вечной любви. та же Адочка, видать, приложила лапки к задурманиванию юной белокурой головки романтичной бредятиной. А та с радостью купилась на слащавую болтовню иокинского подлого павлина по имени Тармиль. Но даже это было не самым страшным. Купилась, отдалась, хрен с ним. За многовековую историю человечество придумало множество вариантов решения таких проблем. Но она с ним сбежала! Возомнила себя героиней популярной пьесы, исполняемой на разные лады разными трубадурами, а также дешёвыми циркачами на городских площадях или в тавернах. Влюблённая дурочка потащилась за своим героем, а Гросс теперь стоял на коленях и придумывал, чем может быть полезен живой.
– И что ты можешь сказать в своё оправдание? – с хорошо дозированным бешенством воскликнул Аллан, мудрый господин Иокины.
– Мне можно говорить? – уточнил Гросс, используя то иокинское наречие, на котором изъяснялся человек, приставивший ятаган к его горлу.
– Говори, – кивнул иокинец.
– Тогда я вынужден сообщить, что имею жалобу по отношению к Вашему представителю, предавшему доверие моё, императора Сильгериона и, я предпочитаю думать так, Ваше, похитив принцессу Лилию.
Аллан усмехнулся. О том, что произошло, он догадался сразу, вот только не знал, кого за это стоит убить, а кого можно и пощадить. К счастью для Гросса, иокинский господин ценил в людях две вещи: вежливость и смелость. Теперь у мастера идей появилась новая задача – спасти принцессу, когда её отыщут. А это было гораздо сложнее.
***
Лилия захлёбывалась слезами. Превращение из обожаемой дамы сердца в обычную дешёвую подстилку произошло сразу же, как она переступила порог этого дома. Дом был маленький, бедный, и жили они там только вдвоём. А так как Тармиль не женился, да и не собирался жениться на ней, Лилия оставалась просто женщиной, которая мыла, готовила, убирала, а когда он того желал, согревала ложе, когда же не желал, спала на полу. Иногда, пытаясь ещё более унизить бывшую шармельскую принцессу, Тармиль говорил:
– Каждый заслуживает то, что получает.
Вот только принцесса каждый раз на такие слова лишь улыбалась. К удивлению иокинца Лилия на все его действия отвечала спокойной покорностью, не возмущалась и не жаловалась, не плакала, не голосила. Просто смирилась с нынешним положением вещей и спокойно ожидала того, что их найдут. А также принцесса прекрасно понимала, что Тармиль ждёт и опасается того же. И что слова "каждый получает то, что заслуживает" скоро коснутся и его.
***
Гросс ехал рядом с иокинским господином, ехал на чёрной статной местной лошади. Паршивый песчаный ветер так и не стал чем-то обычным и привычным, каждую секунду мастер идей его проклинал. А иногда (очень редко и осторожно) наведывался мыслями к Мудрейшей, спрашивал, не хочет ли она им с принцессой как-нибудь помочь. Мудрейшая молчала, знаков не давала, но после таких визитов где-то на уровне подсознания у Гросса становилось легче и спокойнее. К тому же он не знал, чего ожидать, не знал, как долго будут продолжаться поиски принцессы. Уже трижды находили "не ту" девушку. Кто сказал, что в четвёртом случае результат окажется иным? Время не было врагом, по крайней мере, явным. Судьба вора-посланца была уже решена, а вот с принцессой всё было не так явно. Сам Гросс на эту щекотливую тему старался не говорить, ятаган у горла не успел ещё стереться из памяти, однако глаза и ум остались при нём. Аллан успокаивался, а к тому же частенько разглядывал талантливую экленцианскую гравюру с изображением принцессы.
***
В Иокине судьба ощущается почти физически. Лилия варила похлёбку и пекла к ней пресные, но мягкие лепёшки. Размышляла о том, что Тармиль опять начнёт жаловаться на её стряпню. Она вновь себя удержит от того, чтобы начать бросать в него подручные колюще-режущие предметы. Удержит, выключит, замурует вспышку ярости, улыбнётся и сделает всё, что он захочет. Но вдруг всё её существо будто выбросило из сознания. Тьма, боль, пустота. Она очнулась на руках иокинца, прошло, должно быть, много времени. Он сидел на полу, обнимал её плечи, смотрел в обшарпанный потолок.
– Отряд приближается. Если побежим, выиграем лишь пару дней. А так завтра.
Они не побежали. Остались ещё на один вечер, одну ночь, одно утро. Он теперь уже жалел не о своей опрометчивости, а о потерянном времени, том времени, которое он украл у судьбы, а потратил так бездарно. Теперь на пороге расплаты иокинец хотел бы всё изменить и вернуть.
***
Аллан почти ворвался в хижину, где жили беглецы, точнее, теперь уже одна беглянка. Мятежная голова Тармиля находилась в руке иокинского господина. Челюсти предателя были сжаты, а глаза были широко открыты, чтобы замереть навсегда. Несколько ручейков крови стекали по светлой одежде Аллана на чистый пол. Лилия, увидев такую страшную картину, бросилась в самый дальний угол хижины, обхватила руками колени и крепко зажмурилась. Иокинский господин сделал пару шагов, а затем сказал:
– Вам подарок, госпожа!
И с размаху бросил отрубленную голову так, что она приземлилась прямо на сведённые колени Лилии. Она почти физически ощутила ожидания иокинца: как она с пронзительным воплем отбрасывает от себя эту голову и начинает биться в истерике. Вот только Лилия оставалась излишне гордой шармельской принцессой. Она медленно открыла глаза, пытаясь подготовить себя к зрелищу, которое должно было предстать перед ними. Мёртвый рот, мёртвые глаза, мёртвый нос, мёртвые волосы, мёртвая кожа, кровь, которая больше не запекалась, больше не свёртывалась. Лилия сглотнула, на секунду задержала дыхание, а затем всё же ответила:
– Спасибо, господин. Но что вы предлагаете делать с вашим даром?
Свои слова принцесса сопроводила вежливой, хоть и вымученной улыбкой, не обнажавшей зубов. Вопрос поставил иокинского господин в тупик, но он ответил Лилии:
– Всё, что пожелаете.
Принцесса кивнула, поднялась, посмотрела в последний раз в мёртвые глаза своего похитителя, вспомнила все чувства, что испытывала к нему, простилась с ними, а затем бросила голову в горящий очаг. Через некоторое время поднялся запах горящей кожи, что-то зашипело, закипев. А иокинский господин сделал то, что оставалась в его силах – взял принцессу за руку и увёл навсегда из этой хижины. Должно быть, именно тогда он и лишился своей души.
***
Почти всю дорогу Лилия провела в седле, уткнувшись носом в грудь иокинского господина, заботливо прикрытая от излишних взоров его накидкой. Шок последних дней сыграл свою роль, принцесса спала, сладко посапывая, а изредка причмокивая. Таким образом, иокинцу всё время приходилось её поддерживать.
Дорога обратно через этот проклятущий песок назад к цивилизации казалась Гроссу почти приятной. Девочка была жива, находилась в относительной безопасности. Семидневная идиллия Аллана и Лилии была спокойна, романтична и молчалива. Гросс, как и большинство окружающих, наблюдал за ними с плохо скрываемым раздражением. В их спокойствии, в их молчании ему чудилась опасность. В общем, как-то не верилось Гроссу в счастливое завершение этой поездки.
– И что со мной теперь будет? – тихо шепнула в шею Аллану принцесса, приподняв голову.
– Не знаю. Можете вернуться в Шармель. Здесь вам ещё долго не будут рады.
– И вы?
– От меня, на самом деле, мало зависит.
– Мнение других? Я могу попробовать доказать, что достойна остаться и быть рядом с вами, господин Аллан. Или же стать достойной. Но если мне лучше вернуться в Экленцию, я…
Вместо ответа Аллан ещё сильнее прижал к себе Лилию. Решил, что потом придумает что-нибудь. Сейчас у него было лишь одно насущное желание – привезти принцессу в Оазис. Хотя нет, ещё хотелось пить, и есть, и спина побаливала. Несмотря на долгую дорогу, полную невозможность смыть с себя запыленную сальную грязь, от принцессы исходил легкий и в чём-то даже изысканный запах, такой, что Аллан соображал как-то вяло. И он понятия не имел, что будет делать дальше. Аллан не слышал звуков, что-то там было, мир как-то жил, но для господина Иокины существовал лишь звук мерно пульсирующей крови в висках, да шёлковое дыхание шармельской принцессы. Забрать, спрятать, не отпускать.
Невра. Зима 1596г.
Александр быстрым, почти профессиональным движением ударил Розу по лицу ровно так, чтобы зубы слегка щёлкнули, а в глазах застыли слёзы. Находясь в таком состоянии, женщины обычно выслушивают то, что им хотят сказать, не перебивают и не врут. А сказать неврийскому королю, было что.
– Мне тридцать два года, и монахом я уж точно не был. Соответственно, отсутствие наследников и ублюдков говорит само за себя. Лишних разговоров мне здесь не нужно, так что отправляйтесь пока в Рокенфорт годика так на два.
– Мой ребёнок должен получить корону! – выпалила Роза.
– В Рокенфорт, – повторил король.
Роза кивнула, Александр ушёл. Появилось неприятное ощущение предательства. Королева Невры раньше понятия не имела, что это такое. Оказалось противно, даже гадко. Роза оказалась в безвыходной ситуации. Как настоящая экленцианка она решила принять бой. Установить свои собственные правила, но позже. Сейчас нужно было выполнить условия монарха.
Книги. Скучные описания военных действий. Нет, первые две-три книги вызывают интерес, а вот следующие начинают казаться банальным переписыванием предыдущих. Так и хочется закричать: "Ребят, вы сколько веков уже воюете, не пора ли перестать наступать на одни и те же грабли? Научиться там чему-нибудь. Нет?" Фривольные шармельские брошюрки, которые вполне могли бы скрасить Розе одиночество в далёком Рокенфорте. Вот только гордая надменная королева решила, что не опустится до подобного. Исторические хроники неврийских правителей. Их Роза побросала в одну из своих дорожных сумок. Набожная Ада набрала молитвенников. Да, в Рокенфорте можно было выжить только с помощью книг.
Александр всё же объявил, что Роза ждёт наследника, а её спешное отбытие объяснил тем, что в Рокенфорте болот поменьше, воздух почище. Кто-то пустил грязный слушок о королеве, но он так и остался лишь сплетней.
Ада собирала необходимые вещи. Обстоятельства повернулись против них, но у наперсницы неврийской королевы не было причин для беспокойства. Была причина для радости: теперь королева не могла встретиться с августрийским послом, не скомпрометировав себя, таким образом, а тот, в свою очередь, теперь не мог использовать Розу в своих целях. В Рокенфорте Ада ожидала спокойное время (год-два), а затем уже начинала планировать своё отбытие в Шармель, где всё снова станет проще. Ещё бы узнать что-то о той проклятой статуе! Вот только мятежная духом неврийская королева появилась на пороге, грозно, яростно и безумно сверкая очами, и бросила столь же безумную фразу:
– Мне нужна одна встреча. Устрой.
Фарфоровая безделушка, которую Ада держала в руках, чтобы упаковать, упала на серый мраморный пол и разбилась вдребезги.
– Это значит "нет"? – резко бросила Роза. Она сама не знала, чего хочет добиться, но сейчас королеву одолевали чувства и инстинкты, заглушая доводы разума.
– Хорошо, – ответила Ада, – мне ведь не удастся заставить Вас передумать, Ваше Величество. Я узнала на днях об одном тайном ходе к реке. Постараюсь устроить встречу. Думаю, лучшее время – рассвет?
– Да, ты права. Только обязательно сделай. Это очень важно.
Королева резко развернулась, ушла, не прощаясь и громко хлопнув дверью. В ушах Ады ещё долго звучал гулкий мерный стук каблуков её подопечной.
"День обещает быть насыщенным", – думала женщина, собирая с пола разбитый фарфор, совершенно не замечая неглубокие кровоточащие ранки на своих ладонях.
***
Ещё вечером испортилась погода. Мокрый снег летел под углом, обнажённые деревца бились ветками в цветные стёкла, а в трубах слышался не то грозный, не то жалобный вой. Роза закуталась в три шарфа и плед, Ада несколько раз приносила ей знаменитый шармельский отвар, только согреться так и не получалось. Мысли неврийской королевы были подобны рою ос, они все двигались в одном направлении и были полезны, но совокупность их представляла собой хаотичное движение. Эти же самые мысли не давали Розе уснуть. Час, другой, третий… Наконец полупрозрачная дремота сковала тело и разум королевы.
Разбился тонкий лёд. Мелкие, сверкающие на солнце части разлетелись в разные стороны. Звук. Звук тоже был, но он казался слишком мягким. Четыре чёрных вороны восседали на высокой изгороди, они говорили человеческими словами, но на разных языках. Та, что была всех ближе, говорила по-шармельски, её соседка объяснялась по-либрийски, самая чёрная и свирепая ненавидела всех на августрийском, а крайняя бледная тень молчала по-неврийски. Их разговор шёл о человеческом ребёнке, чья судьба была ещё не решена, а каждая ворона хотела взять его себе. Спор продолжался, продолжался, изысканная речь перешла в грязные ругательства. И вот разбился тонкий лёд. Вороны сразу смолкли, попадали с забора без дыхания и жизни. Одна лишь молчаливая неврийка взлетела вверх и засмеялась. А королева, королева открыла глаза и испуганно молчала некоторое время. Близился рассвет.
Тайный ход к реке начинался из кухни. Когда-то его использовали правители для дел государственной важности, но последнее время по нему лишь служанки бегали на свидания. По этой же причине ход был чист и опрятен, никакого затхлого запаха плесени, паутин, неврийские девчонки были очень работящими. Роза шла в сопровождении своей Ады, набросив на плечи тёплую тёмную накидку. Ночной кошмар ещё не выветрился из головы, но уже забывался.
Ян появился из тумана, что вызвало у Её Величества лёгкий шелестящий вздох. Она сбивчиво начала рассказывать о своём разговоре с неврийским королём. Посол бледнел и мрачнел с каждым словом, выслушав рассказ целиком, сказал:
– Он солгал.
– Как?
– Как я, когда говорю, что посол, на деле являясь политическим заложником. Как должна была научиться и ты. У Александра на стороне имеется несколько бастардиков. Он проверял тебя. Ты в чём-нибудь призналась?
– Нет, но не отрицала.
– А могла бы запомнить, как должна королева отвечать на такие подозрения. "Не понимаю, что вы имеете в виду, Ваше Величество", "Должно быть, случилось чудо, Ваше Величество", "Я всегда была и останусь Вашей верной супругой, ваше Величество".
– Что со мной теперь будет? – всхлипнув, спросила Роза.
– С тобой – ничего. Невре слишком нужна поддержка твоего отца. Думаю, что даже, если бы ты на глазах Александра любилась, допустим, с конём, он бы сделал вид, что ничего не заметил.
– Стало быть…
– Стало быть, ты – редкостная дура, но всё обойдётся.
Вот тут-то всхлипом дело не ограничилось, Роза обиженно заплакала. Ян же с несколько скучающим выражением лица начал говорить о предательствах, об ошибках, о благородных безрассудствах и прочих делах дней минувших. Его голос вновь стал мягким и обволакивающим. Через некоторое время Роза со спокойной улыбкой слушала, слушала, слушала… А затем вдруг подумала: "Мы ведь, возможно, больше не увидимся". Тогда королева сказала:
– Пора идти, нам нужно попрощаться.
Ян побледнел, помрачнел, даже его плечи слегка опустились, видно, очень любил он свои истории. Привычным движением галантного благородного человека он поцеловал кончики пальцев обеих рук королевы и сухо сказал:
– Прощайте, Ваше Величество.
Королева тихо ответила и отправилась обратно в королевский дворец. Ада шла рядом, держала свою венценосную подопечную за руку и ничего не говорила.
***
Роскошный экипаж на шестерых с резными дверцами, обитый внутри красным бархатом, запряжённый вороной шестёркой следовал в Рокенфорт. Вместо шестерых человек там было трое: королева Роза, её камеристка Ада и неврийский вельможа Фергюс, близкий родственник короля. Королева спала. Ада, кажется, молилась, а несчастному вельможе ничего не оставалось кроме мрачного одинокого поглядывания в окна, где друг друга сменяли однообразные зимние пейзажи. В Рокенфорте ему следовало задержать на месяц, чтобы следить за королевой, а затем родственник короля мог вернуться к нормальной жизни. Рокенфорт ведь был его фамильным замком, где постоянно жила его с пятёркой подраставших ребятишек. Королева, впрочем, вполне могла оставить Фергюса подле себя до конца своего изгнания. То есть на два года. Вельможа поёжился от таких мыслей. Столичная жизнь с её соблазнами и удовольствиями успела поработить неврийского вельможу. Он был готов на многое, чтобы быстрее к ней вернуться. Её Величество, королева Роза, пока не знала, как сильно ей повезло с окружением в Рокенфорте.
***
Клоанна Фергюс споласкивала лицо холодной водой. Так начиналось каждое её утро, однако в этот раз прибавилось волнение, причину которого сложно было объяснить. Она не видела мужа три года, о чём не очень сожалела. Фергюс всегда имел много связей на стороне, а однажды принёс в дом дурную заразу, которая погубила одного нерождённого малыша. С той поры Клоанна вела себя излишне резко, порой, даже грубо с супругом, к своему исстрадавшемуся телу допускала редко, а девок-прислужниц, позволивших вельможе лишнее, впоследствии била смертным боем. Страх перед этим был столь велик, что в Рокенфорте всегда оставалась добродетельной, что заставляло вельможу быстро покидать замок и возвращаться в столицу. Нет, волнение Клоанны не было связано с вечно неверным мужем. Скорее его можно было отнести к прибытию на долгий срок королевы. Самой настоящей королевы высоких кровей и шармельского происхождения.
Клоанна подошла к зеркалу и в первый раз за долгие годы начала прихорашиваться. Заплела две толстые тугие косы, обвила их вокруг головы. Украсила себя драгоценностями, выбрала самое праздничное своё платье. Ей было двадцать восемь, она всё ещё хотела быть красивой.
Однако когда подъехал дорогой королевский экипаж, и из него вышли три человека, которые должны были надолго остаться в Рокенфорте, Клоанна Фергюс обратила всё своё внимание не на горделивую изысканную неврийскую королеву, а на высокую женщину в тёмном плаще по имени Ада. Клоанну поразили узкие запястья, тёплого оттенка мелкие локоны под капюшоном, удивительные миндалевидные глаза и низкий бархатистый тембр голоса. Все приготовления и приукрашивания неврийки показались её самой глупыми, бесполезными и ненужными. Платье теперь выглядело пошлым, причёска слишком простой, драгоценности старыми, кожа лица и рук слишком бледной. Обратившись с безмолвной молитвой к Великому Хладному, госпожа Фергюс сделала небольшой шаг навстречу приехавшим и, надев приветливую улыбку, с ними поздоровалась.
Измученную дорогой молодую королеву сопроводили в приготовленные апартаменты, где оказалась старшая дочь Фергюсов Юстира тринадцати лет. Невысокая и очень хорошенькая девушка вызвалась помочь Её Величеству обустроиться в своих новых комнатах. Девочка была так мила, что Роза могла лишь согласиться.
Роскил. Зима 1596г.
Астра молчала, хотя хотелось сказать многое. Она не знала, как объяснить Олле свои сомнения. Её не любили здесь, кто-то осуждал, кто-то опасался воздействия на правителя. По этой причине Астра волновалась, хотела поделиться своими волнениями, но не знала как.
– О чём ты размышляешь? – ни с того, ни с сего спросил муж.
– А я думала, ты спишь. Мне страшно. Как-то всё волнительно. А, может, просто слишком хорошо, чтобы быть правдой, или чтобы длиться долго. Я боюсь.
– Я тоже. Я люблю тебя, и это пугает, – ответил Ольгерд, рассматривая потолок и слегка улыбаясь.
Астра поднялась на локтях, поцеловала его в переносицу и еле слышно ответила. Затем она пристроила голову на плече мужа и заснула, убаюканная его дыханием. Выпал первый снег, ночь была полна волшебства.
А ближе к утру случилось страшное событие, коснувшееся всего города и не миновавшее правителя и его супругу. Началась ночь красных огней. С кораблей сошли люди в тёмных одеждах, в лёгких доспехах под плащами, с дорогим красивым оружием в ножнах и горящими странным алым огнём факелами. Их было около сотни. Они заходили в дома и уводили женщин. Мужчин же избивали и убивали. Легко, с улыбкой, движения этих людей были стремительны и отточены годами ежедневных тренировок. Наиболее громких женщин не только связывали, им ещё и рот затыкали. В Роскил пришла беда.
В дом правителя люди с факелами вошли как победители. Почти танцуя, они миновали охрану, оставив бездыханные тела за спинами. Последней угрозой для "факельников" мог стать сам правитель. Он услышал слабые звуки борьбы, взял со стойки топор с серебряной рукояткой, взволнованной Астре велел спрятаться где-нибудь и ждал. Людей с факелами было сложно застать врасплох, у Ольгерда не получилось. Однако срубить две головы и отсечь одну кисть с факелом удалось. Когда падали эти странные факелы, они мгновенно гасли и превращались в горсти пепла, не долетев до земли. Роскильца ранили шесть раз, но в не опасных для жизни местах, а до потери сознания "факельники" довели его уже кулаками. Астра сжалась в маленький комочек в самом тёмном углу и тихо плакала. Тёмные фигуры с красными факелами, будто появившиеся из ночных кошмаров, подхватили супругу правителя. Она кричала, выплёвывала самые грязные экленцианские ругательства, вырывалась из вездесущих чужих рук, она как-то вырвалась и бросилась к своему Олле, она дотронулась до его избитого и израненного тела лишь на секунду, чтобы запомнить. А дальше… тупая боль в затылке и густая чёрная мгла.
***
По следам людей с алыми факелами отправилось всё здоровое и живое мужское население столицы. Федосий Крипентович был среди них, и, хоть он прекрасно понимал, что ни чем не мог помочь правителю в спасении Астры, угрызения совести мучили лингвиста. Вооружённые кто, чем мог, они бежали в порт. И без подзорной трубы можно было увидеть три отплывших корабля. В погоню снарядили небольшой флот. При свете солнца на море "факельники" дрались не так виртуозно, как минувшей ночью, они даже казались какими-то вялыми. Однако пропавших женщин на кораблях не оказалось.
***
Она была молчалива и спокойна, в руках держала небольшую фигурку, куклу. Она не смотрела на эту куклу, она смотрела прямо перед собой, но, кажется, не видела ничего там. Её плечи были открыты, белая в мелкий голубой цветочек ночная рубашка пышными облаками спускалась до щиколоток, открывая узкие босые ступни. Её лицо имело резкие, но тонкие, даже заточенные черты. Нос был прям и узок, глубокие тёмные глаза пугали, но притягивали, а губы имели цвет подобный свежей крови. Её обнажённые плечи покрывал лишь слой очень тёмных, жестких и абсолютно прямых волос. В общем, она разительно отличалась от остальных роскильских женщин. Ей не было холодно, ей не было страшно, она была молчалива и спокойна.
Роскильские молодки, заливаясь слезами и причитая, собрались в небольшую группку, которая подобно живому организму чувствовала и жила. Супруга правителя Астра оказалась вне этой группы, она только недавно пришла в сознание, чувствовала тупую головную боль и свои опухшие покрасневшие глаза. На теле ощущались ссадины, из чего Астра заключила, что транспортировали её не слишком бережно. Вспомнив о событиях минувшей страшной ночи, супруга правителя была готова вновь заплакать и отвести душу в портовой экленцианской матерщине, но увидела молчаливую фигуру с тряпичной куклой в руках. Астра ощутила силу вокруг этого спокойствия, она почувствовала чуть заметные колебания вокруг образа незнакомки. В экленцианке замерла женщина и проснулась художница, которая ощупывала взглядом, настраивалась и восхищалась. Она собирала информацию, подмечала елё заметные детали: родинка на плече, тонкий шрам на запястье, сломанный на мизинце ноготь и эта кукла… Зачем нужна эта кукла?
Женщина вздрогнула, обернулась и посмотрела прямо в глаза супруге правителя. Астра, ничуть не смутившись, улыбнулась кончиками губ и стала ждать, когда незнакомка заговорит, зная наперёд и тембр, и звук её голоса.
– Меня зовут Ринада, – сказала та. А затем вновь замолчала на некоторое время и продолжила, – Нас ничего хорошего не ждёт. Женщин в таком количестве похищают для одной единственной цели. Не хмурьтесь, госпожа, нужно реально смотреть на вещи.
Астра кивнула, а затем спросила:
– А вы видели их лица?
Роскильские молодки тем временем перестали зазря слёзы разливать и начали прислушиваться к этому разговору.
– Нет. Мне в какой-то момент показалось, что у них нет лиц, – спокойно и жутковато сказала Ринада. Молодки дружно вздрогнули, что явственно говорило о том, что не одной ей так показалось.
Астра задавила в зародыше желание выругаться и продолжила диалог:
– Я только недавно очнулась, может быть, вы знаете, как далеко нас увезли.
– Не очень. Мы не плыли, значит, до сих пор на Роскиле.
– Значит, есть шанс, что нас найдут?
– Небольшой, госпожа. Прошло уже полдня, они провернули, какую-то хитрость, – отвечала Ринада.
– А где мы? – поинтересовалась на всякий случай Астра.
– В каком-то грязном сыром подземелье, – изобразив брезгливую гримасу, ответила эта странная женщина с лёгкой насмешкой в голосе.
– Нас провели через подземную темницу, я там была однажды, – подала голос одна из роскильских молодок.
– Потайной подземный ход? – предположила Астра.
– Скорее всего, согласилась Ринада.
И в тот же миг открылась потайная дверь в стене, и зашёл человек в сопровождении чуть более десятка "факельников". Ему на вид не было ещё сорока, но за тридцать пять он уже успел забежать. Фигурой обладал высокой и статной. В лице в первую очередь замечались густые, почти сведённые в одну линию брови, небольшие близко посаженные глаза и обильная тёмная лицевая растительность. Волосы этого человека были подстрижены на экленцианский манер чуть ниже ушей. А на крупных красных руках можно было заметить жёсткие чёрные волоски.
– Господин Ведард, – заголосила самая недогадливая из роскильских женщин, – вы ведь поможете нам? Мы…
Соседка грубо дёрнула её за плечо, роскилянка ошеломлённо осеклась, осознав ситуацию. Потрёпанная, взъерошенная супруга правителя с некоторым трудом поднялась на ноги и сказала:
– Здравствуйте, советник. Вы не желаете объясниться?
Астра снабдила свои слова надменным взглядом из арсенала старшей сестры. Не смотря на густую тёмную лицевую заросль человека, которого Астра назвала советником, она разглядела гадкую змеиную усмешку у него на губах.
– Сейчас не лучшее время для разговоров, дамы. Нам предстоит долгий путь в мою северную резиденцию.
– Но как вы собираетесь провести нас через город? – воскликнула медленно соображающая роскилянка.
– А вы думаете, этот ход ведёт в ближайший бордель? – не в силах больше сдерживаться, ядовито поинтересовалась Астра, что вызвало смешок гадкого советника. Астра выругалась себе под нос.
– Поторапливайтесь, дамы, – сказал Ведард, – Мне не хотелось бы вас калечить.
Его угроза подействовала, женщины под присмотром факельников последовали за этим человеком по тёмному сырому подземному лабиринту.
***
Ноги уже не ощущали боли от острых камней в проклятом подземелье. Кровь и грязь, чувствовала Астра. Хотя это было даже красиво. Запёкшаяся красная гвоздика на щиколотке, посиневшее сердечко на колене, а грязь (вода со слоем плесени) казалась такой тёплой и нежной. Астра мысленно оставила своё тело и посмотрела на эту безмолвную процессию с тёмного каменного потолка. Спереди шёл он, тяжёлым, но уверенным шагом, стараясь не наступать на левую пятку. "Чтоб он сдох от гангрены", – мысленно пожелала Астра и продолжила своё наблюдение с потолка. За ним следовала увлечённая необычной ситуацией роскилянка, та, что бывала раньше в роскильской темнице. Приставленный к ней "факельник" совершенно однозначно наблюдал, в основном, за движением бёдер молодки при ходьбе. Ринада будто плыла по воздуху, она ни разу не споткнулась и не издала ни единого звука, а взгляд необычной женщины был прикован всю дорогу к её кукле. За ней на почтительном расстоянии следовал "факельник".
Следом шла раздражавшая супругу правителя своим медленным пониманием ситуации женщина. Всю дорогу она шептала молитвы, что злило "факельника", приставленного к ней. А вот и сама Астра. Она постоянно напарывалась на острые камни и била свои несчастные ноги, сопровождая каждый болевой сигнал ругательствами, не сочетаемыми обычно друг с другом. Через некоторое время "факельник" стал поддерживать это неуклюжее существо, за что удостоился нескольких слов благодарности, правда, на шармельском. Женщин, идущих за собой, Астра не могла видеть, но слышала редкие всхлипы и вздохи, а один раз даже кто-то в голос заплакал. Экленцианка представляла двенадцать фигурок в светлом ночном белье, идущих в сопровождении людей в тёмных одеждах с алыми факелами под предводительством страшноватого темноволосого мужчины. Астра до сих пор жила картинами, и эту она собиралась нарисовать обязательно!
"Чем же ты будешь рисовать, милая, в данной жизненной ситуации?" – поинтересовался насмешливый внутренний голос.
" Хочу маслом, – ответила она, – но в любом случае у меня в наличии есть кровь и разные продукты жизнедеятельности".
Внутренний голос брезгливо скривился и, назвав напоследок свою владелицу ненормальной, надолго замолк.
Иокина. Зима 1596г.
Лилия знала, чего хотела сейчас, также знала, как этого добиться, точнее ясно видела направление, в котором должна была двигаться. Но у каждой стадии каждого плана есть свои сроки, а шармельская принцесса была терпелива. Или стала такой. Так или иначе, в данный момент Лилии следовало направить все свои чара, все свои женские уловки, чтобы сразить одного единственного человека, господина Иокины Аллана. Её сердце не замирало, не трепетало в его присутствии, её тело не сводило от сладкой томительной боли под его взглядом, её губы и горло не пересыхали при его приближении, но в данном случае отсутствие этих признаков болезненной страсти являлось скорее достоинством, чем недостатком. Лилия чувствовала его волнение, его вполне понятные сомнения, его желание. Она провела в его объятиях несколько дней, но без последующего соития, что превратило поездку в лёгкую изысканную пытку и для принцессы, и для Аллана.
Однако для того, чтобы действительно стать госпожой, супругой господина Иокины было недостаточно прельстить его женским шармом, нужно было показать себя скромной, разумной, честной и верной. Последнее испытание Лилия заранее провалила.
Прибыв в Оазис, красивейший монолитный дворец господина Иокины, принцесса тихо и молчаливо проследовала за иокинцем в свои комнаты. День клонился к вечеру, в теле наблюдалась тяжесть, поэтому Лилия свернулась калачиком на чём-то белом и мягком у окошка и сладко уснула, чтобы с утра начать выполнение своего плана.
Она не видела зеркала несколько месяцев, а теперь не узнавала своих глаз. Они не сверкали, не блестели, они были спокойны и… пусты. Её кожа приобрела мягкий бархатный золотистый оттенок, её обычно ровные брови теперь напоминали белых гусениц, её губы превратились в две скорбных тонких полоски. А руки… маленькие белые пальчики с розовыми ноготками… теперь же кожа потрескалась, огрубела, потемнела. Некогда легкомысленные игривые локоны нежного золотистого тона теперь прямыми безжизненными патлами свисали с головы. Плечи опустились.
"Что случилось со мной? – думала принцесса, – Как я могу теперь даже мечтать стать супругой господина Иокины? Разве я этого достойна? Я и не принцесса теперь. Это лицо и тело крестьянки, в лучшем случае бедной горожанки. Как можно было за несколько месяцев так измениться, так опуститься? Я не могу вернуться в Экленцию!"
Последнее, не вполне логично вытекающее, утверждение стало для Лилии окончательным решением. Она должна была стать супругой Аллана, купаться в его нежности, носить сверкающие драгоценности и, если быть птичкой в клетке, то хоть в золотой. Первым делом принцесса при помощи появившихся в её комнатах женщин начала приводить себя в порядок. Тёплая ванна, до скрипа чистые волосы, порозовевшая кожа. Болезненная, но необходимая процедура избавления от лишних волос на теле, выравнивание бровей, втирание в кожу ароматических, освежающих и облегчающих боль масел. После этих процедур отражение в зеркале начало устраивать принцессу.
***
Гросс появился в покоях принцессы через три дня после прибытия в Оазис. Для него эти дни были наполнены изощренными ласками местных одалисок, и мастер идей соображал как-то слабо и вяло. Сознание его было затуманено, а вернуться из такого состояния помогла лёгкая тень вины, невесть откуда взявшаяся. И вот на четвёртый день спокойный и довольный Гросс с неизменной книжицей на поясе появился на пороге принцессы.
– Вы готовы отправляться? – спросил он.
Принцесса ответила сразу и по-шармельски.
– Я никуда не поеду. Я собираюсь выйти замуж за господина Иокины. А вам будет легче убедить его взять меня, чем заставить меня вернуться.
– Связать и отнести на корабль. Чего сложного?
В ответ Лилия зашипела будто кошка, которой наступили на хвост. Гросс улыбнулся, а затем сказал:
– В прочем, я люблю сложные задачи. Собираетесь покорить иокинского господина? Тогда начните со скромности. Никаких украшений, дорогих одежд и прочих роскошеств, которые вы так любите. Вам понятно?
– Но я ведь должна оставаться красивой и желанной, – слабо возразила принцесса.
– Именно так. А кто говорил, что будет легко? Завтра я постараюсь устроить свидание для вас с господином Алланом. Помните, никакого кокетства, никакой легкомысленности, забудьте про смех. Только лёгкая виноватая улыбка. Будьте самой нежностью и покорностью. Однако ни о какой податливости и речи быть не может. Всё понятно?
Лилия быстро и ошеломлено кивнула. У принцессы был один день для того, чтобы решить задачу, которую перед ней поставил мастер идей.
***
Младшая дочь шармельского императора Сильгериона в отличие от своих сестёр плохо переносила одиночество. Ей нечем было себя занять. Роза обычно читала исторические хроники, представляя себя прекрасной гордой королевой минувших лет. Астра сама искала одиночества, чтобы никто не мешал, не отвлекал от созерцания и воспроизведения мира на бумаге. А Лилия вяла и сохла, когда ею не восхищались. Шныряющие вокруг длинноносые девки, помогавшие одеваться и причёсываться, принцессой за людей не принимались. Они говорили на странном наречии иокинского языка, таком, что Лилия не понимала ни слова. В её мечтах оставалось множество картин, которые она хотела облечь в реальность. Она была прелестной сладостной красавицей, которой должны восхищаться, которую должны желать. Но принцессе приходилось играть роль сухой и честной женщины. Приходилось скрывать дрожащие волнующиеся озёра в глазах под толстым слоем льда. Приходилось говорить чужим голосом, ходить чужой походкой. Лилия вступила на этот лживый путь с одной единственной целью – стать супругой господина Иокины, а затем вновь превратиться в саму себя.
Он старался не думать о принцессе, не смотреть на неё, он демонстративно повернулся к ней спиной и говорил не оборачиваясь. На чужом языке Лилия говорила чужие слова в ответ. Слова её были правильными, достойными, разумными. Принцесса не просила, не требовала, а скромно предлагала, предлагала себя не намёками, улыбками и взглядами, а словами, что звучало бы пошло и грубо в устах кого-либо другого. Но она не казалась жалкой или вульгарной, а выглядела в этой роли достойно и даже величественно. Аллан не смотрел на принцессу, чтобы её нежный образ не мешал ему оставаться беспристрастным. Однако сладкий яд её слов успел отравить его кровь, лишить его воли, оставив лишь иллюзию свободы.
Она лучше других различала фальшь в словах, она сдохла бы от стыда, если бы услышала её в своей речи. Нужно было верить. Принцесса верила.
Ей нравилось повторять имя господина Иокины. Оно было сладким и свежим, тягучим и лёгким, простым и изысканным. Обращаясь к этому имени, принцесса могла найти те самые слова, в которых не было фальши, которым можно было верить.
"Аллан…"
***
Чтобы пройти испытание разумности, принцесса провела шесть часов, отвечая на каверзные вопросы иокинских мудрецов, старавшихся не только победить в споре, но и унизить Лилию. Зачастую мудрецы доходили в своём упорстве до произнесения в адрес шармельской принцессы вульгарных непристойностей. Но не она, она отвечала чётко, ёмко, не колеблясь. И через шесть часов борьбы иокинским мудрецам пришлось признать Лилию разумной женщиной.
***
Последним оказалось испытание честности. Также оно и оказалось самым трудным. Ранним солнечным утром принцесса, открыв глаза, увидела прекраснейшую диадему, в ней насчитывалось сто двенадцать драгоценных камней, среди которых были сапфиры, изумруды, бриллианты, аметисты. Такого великолепия Лилия не видела никогда, даже шармельская императорская корона казалась простой и убогой по сравнению с этим… Камни звали, манили. Однако к ним прилагалась записка такого содержания, что Лилия сразу поняла, что должна отказаться от диадемы. Это было сложно. Камни сверкали на солнце, золото кокетливо предлагало себя. Но всё же принцесса сумела пройти испытание честности.
Невра. Зима 1596г.
Её Величество, неврийская королева Роза стояла у окна. В упорном, одиноком, гордом молчании она скорее напоминала красивую статую, чем живого человека. Взгляд королевы был направлен прямо перед собою, руки сжимали металлический острый предмет. С ладоней капала кровь на светлое платье. Губы обветрились, а ладони по мере усиления боли лишь сильнее сжимались. О, Хладный! Однако ни звука, ни шёпота не сорвалось с её губ, взор души был обращён туда, в сторону минувшего. Хотя в глазах порой мелькала лёгкая робкая нежность, руки сильнее и сильнее сжимались, а нижняя губа до крови закусывалась. Её Величество всеми силами старалась удержать хорошую мину при отвратительной игре. При постоянно сменяющих друг друга беспокойных мыслях взгляд королевы, в основном, оставался спокоен, но холоден и прозрачен.
Она боялась засыпать, её сны были странными, а временами даже пугающими. В первую же ночь в Рокенфорте королеве привиделось, как вдребезги разбилось окно в её спальне, а в него залез посол Ян.
– Я убил неврийского короля, – сказал он. – Пойдёшь со мной?
– Куда? – восклицала королева, не говоря ни слова.
– Куда захочешь. Я предлагаю тебе весь мир.
– Мне не нужен весь мир, мне нужен только ты, – к собственному удивлению ответила Роза.
Но Ян вдруг сорвался и полетел к земле с громким возгласом. Королева очертя голову бросилась следом. И проснулась от чувства свободного падения.
Через три дня Её Величеству приснилась старушка серьёзного вида и строгого поведения. Женщина, которая должна была помогать королеве с родами. Розе сразу вспомнилось, что многие хвалили её.
– Приходите ко мне в четверг, мне нужно будет с кем-нибудь поговорить, – неожиданно для себя сказала королева. Во снах она была будто совсем другим человеком.
– Я не смогу, госпожа. Утро-вечер. Не приду. Совершенно, но не приду.
Речь этой женщины была странной. Некоторые фразы она, как будто, проглатывала, а Роза осознавала их постфактум.
– Почему? Из-за того, что я чужестранка? Меня здесь все ненавидят?
– Нет, не поэтому, госпожа, – ответила старушка и добавила ещё какие-то слова, которые Роза опять не поняла. Благообразная женщина замолчала и воззрилась на королеву странным взглядом. А затем перед Розой вдруг всплыл смысл той "проглоченной" фразы. "Потому что по четвергам я людоедка", со свистом произнесла старушка. Королева вскочила с постели и громко закричала.
Третий сон забросил экленцианку в склеп. Ян лежал в одном из гробов, не закрытом крышкой. Роза заливалась слезами над его бездыханным телом. Вспоминала случившееся и не случившееся, не могла понять по какой такой причине они не могли быть вместе. Она знала, что причина была, но не могла её вспомнить. А потом Роза вдруг чётко и ясно осознала, что это всё уже не важно, ведь он мёртв. Не дышит и больше не задышит! И она с ним больше не поговорит, не почувствует его рукопожатие, никогда не скажет, что любит его. Королева заплакала, забилась в истерике, проснулась, но не успокоилась, а продолжила захлёбываться горькими рыданиями.
С тех пор королева Невры Роза боялась засыпать. Боялась того, что могла увидеть, боялась того, что могла понять.
***
Ада писала письмо. В который раз. Действительно, в который? Холодный одинокий Рокенфорт нагонял на женщину тоску и тревогу. Так хотелось поделиться своими страхами, так хотелось поговорить с тем, кому доверяешь, с тем, кто нравится, с тем, кто может помочь даже просто советом. Ада вновь писала Гроссу. Вновь написала и вновь сожгла, обругав себя за малодушие.
"Мастер! Мы с королевой прибыли в Рокенфорт. Окружающие люди грубы и угрюмы, не смотря на показное радушие. Роза мучается кошмарами и сходит с ума от собственных мыслей. Хозяйка Рокенфорта терпеть меня не может. Возможно, ревнует к своему непутёвому мужу, что совершенно беспочвенно. Здесь так грустно и тоскливо, что я начала скучать даже по вашему обществу. О статуе во дворе посольства ничего нового не узнала. Если хотите историческую справку, её сделал в 1576 году экленцианский скульптор по фамилии Картель. Самой матры он никогда не видел, а пользовался карандашными набросками либрийских живописцев. Стоит заметить, что окончательный вариант оказался ближе к оригиналу, то есть к облику Великой Матры, чем каждый из тех набросков, что в очередной раз подтверждает гениальность шармельских творцов. В прочем ходили слухи, что для скульптуры позировала сама императрица. Мечтаю вновь вернуться домой, в славную Экленцию. Ваш добрый друг, Ада".
***
Клоанна Фергюс с упоением молилась. Молилась за свои слабости, молилась за свои искушения, молилась за свои грехи, молилась за грехи других. Обычно после молитвы её душа очищалась и успокаивалась, но не теперь. Теперь же волнения и сомнения не оставляли Клоанну. Теперь она не находила себе места. она так увлеклась своими мыслями и новыми желаниями, что совершенно не замечала то, что происходило под самым носом, в её собственной семье. Однако слепой была не одна она.
А случилось следующее. Распутный вельможа Георг Фергюс и его юная дочь, нимфа Юстира воспылали друг к другу преступной страстью. Логично рассудив, что их будут подозревать в самую последнюю очередь, они предавались запретной кровосмесительной связи, наплевав на глупые людские предрассудки. И вот настал момент разоблачения. Их увидела Её величество. И не смотря на брезгливость и гадливость, вызванные увиденным зрелищем, сердце Розы пустилось в пляс, ведь теперь в ближайшем окружении неврийского короля у неё появился верный друг и союзник.
– Одевайтесь, сударь. Нам предстоит долгий разговор, успеете замёрзнуть, – не удержалась от лёгкой насмешки королева.
Испуганная юная нимфа привычно залилась слезами, что не вызвало у королевы совершенно никаких эмоций, лишь коротенькую фразу:
– С вами, юная леди, я переговорю позже.
Её Величество и вельможа Фергюс уединились в маленьком кабинете с видом на озеро. Они стояли друг напротив друга и смотрели друг другу в глаза. Более всего Розу удивило то, что она не находила в лице вельможи ни намёка на сожаление или раскаяние.
– Как же это низко, господин Фергюс.
– Но как же это удобно для Вас, Ваше Величество. Или я не прав?
– Правы. Я не собираюсь вас раскрывать. Я просто воспользуюсь вами. Однако эту гадость следует прекратить. Возвращайтесь в столицу, продолжайте свой вольный образ жизни. О девушке я позабочусь. Она даже довольна будет, я думаю. Но мне нужна небольшая услуга.
– Какая услуга, Ваше Величество?
– Личного характера. Вы доверились мне, я доверюсь вам. Мне не нужно ни тайн, я не плету заговоров, мне просто необходима возможность личной переписки.
– С августрийцем? – спросил Георг.
Роза коротко кивнула, а затем продолжила:
– Вы можете читать письма, я не буду запечатывать их. Никакой политики, просто личная дружеская переписка. Я могу доверять вам, Георг?
– Можете, – ответил Фергюс.
А Клоанна Фергюс тем временем с упоением молилась в блаженном неведении.
***
Юстира Фергюс была очень юной девушкой, не имевшей никаких моральных ограничителей. Мать оказывала на неё такое давление, что в первую очередь девушке хотелось действовать "вопреки". До интрижки с собственным отцом она успела лечь под конюха, сына управляющего и какого-то пьяного деревенского мужика, которого обезумевшая от ярости Клоанна впоследствии засекла насмерть. Юстира дерзила, сбегала, возвращалась, плакала. Она даже не боялась, что мать узнает об этой преступной связи, пусть даже и изобьёт потом насмерть. Плевать! Но Её Величество… Это брезгливое презрительное выражение, возникшее у королевы на лице, когда та смотрела на заливавшуюся слезами девушку, виделось Юстире теперь постоянно. Она не могла даже в зеркало посмотреть, чтобы не вспомнить то выражение, чтобы не возненавидеть себя в очередной раз. Нет, Юстира не раскаивалась в своих поступках, она сожалела лишь о том, что её видела королева.
А сама Роза проявила к девочке сочувствие и понимание. Она много времени провела в душевных беседах с Юстирой и начала устраивать её судьбу согласно своему плану. Роза собиралась отправить эту маленькую чертовку к августрийскому королевскому двору, дабы привнести в него живости и свободы, ведь с момента воцарения короля-августа Доминика II дворцовые нравы лишились свое столь приятной лёгкости. Размышляя о том, как взбаламутит тот заплесневелый пруд юная Юстира Фергюс, неврийская королева не могла удержаться от ядовитой насмешливой улыбки.
Роскил. Зима 1596г.
Правитель Роскила Ольгерд несколько недель не ел и не спал без острой необходимости. Силы его подходили к концу, а всё вокруг виделось, будто в тумане. Для расследования исчезновения двенадцати молодых женщин, включая и супругу правителя, была создана специальная комиссия, главой которой был назначен военный советник Роскила, Крон Ведард. Дело военное он знал хорошо и, хоть не отличался высоким интеллектуальным уровнем, вполне мог доискаться до следа "факельников" и пропавших женщин. Так рассуждал Олле, а сам не знал, что делать, да как быть дальше. Разум подсказывал, что скорее всего он так и не найдёт свою молодую супругу, а если найдёт, сам рад не будет. Вот только на сердце становилось грустно и пусто.
С тех самых пор, как он узнал о проклятии, довлевшем над ним, Ольгерд успел передумать многое. В ближайшем окружении его любили повторять, что всё это дурь и бабьи сказки, вот только глаз при таких разговорах старались не поднимать. Олле замечал, злился и раздражался. Однако ему хватало здравого смысла не показывать свои эмоции, а делать вид, что он ничего не видит, не замечает и не чувствует. Спокойствие и доброжелательность стали для правителя Роскила постоянной маской, глухой непробиваемой защитой. Люди любили его, но совершенно не жалели, пребывая в полной уверенности, что правитель доволен и счастлив собственной жизнью. И даже теперь Олле выглядел спокойным и вполне довольным. А все, кроме самого близкого окружения, были уверены, что у Ольгерда Проклятого вместо сердца сухая деревяшка.
***
Прошло два дня с тех пор, как Астра попросила Ринаду обрезать свои волосы.
– Зачем? – возмутилась та.
– Во-первых, так будет легче сохранить верность, а во-вторых, так будет просто легче. В смысле мыть и расчёсывать.
– Здорово ты придумала, давай и ты мне обрежешь.
Этого Астре делать не хотелось, ведь нужно было чем-то или кем-то любоваться, но пришлось согласиться.
Первую неделю все женщины жили в одном небольшом помещении, но после четвёртой "кошачьей драки" их похититель распорядился приготовить шесть комнат, по одной для каждых двух женщин. Астра теперь жила вместе с Ринадой и пыталась с ней подружиться. Это было сложно, но вполне выполнимо. А два дня назад они обрезали друг другу волосы. Астра заглянула в небольшое овальное зеркало, что висело на светло-серой голой стене. Неровные прядки чуть касались плеч, а столь привычный оттенок, подобный потемневшему сплаву серебра, золота и меди, казался ярче обычного. "Рыжий ёжик", подумала Астра с досадой. А узкой и тонкой Ринаде обрезанные волосы придали изысканности и беззащитности. Последнее, в прочем, должно было сильно раздражать её саму, имевшую сильный, резкий и даже властный характер. Одежда в гардеробе казённой комнаты была и простая, и дорогая. Это, как говориться, что кому по вкусу.
– Если возьмём дорогую, проклятущий похититель решит, что нас можно купить красивыми платьями, – сказала Ринада, – а если наденем простую, то он станет искать что-то другое.
– Значит, нужно брать простое платье?
– Если хочешь облегчить жизнь Ведарду, бери простое. А коль решишь побороться…
– Что? Почему? – удивилась Астра.
– Он подумает, что может нас купить золотом-бриллиантами и дорогой парчой. Зачем раньше времени его разубеждать? Придёт время, сам поймёт. Может, даже уважать начнёт.
Последнюю фразу Ринада сказала с лёгкой примесью восхищения, которого Астра не могла понять до того момента, как в первый раз услышала разговор между Ринадой и Ведардом.
– И что ты мне теперь скажешь? – с порога бросил он.
– Всё то же. Пошёл вон, – в такой же манере ответила Ринада.
– Через месяц-другой запоёшь иначе.
– С чего взял? Какое-такое пророчество увидал? Есть чего дельного сказать? Нет? Так закрой дверь с другой стороны.
Глаза Ведарда налились кровью, большие красные руки сжались в кулаки. Астра вздрогнула, а Ринада расхохоталась.
– Неужто ударить меня захотел? А, давай. А потом жди добровольного согласия.
Ринада холодно, не моргая, смотрела прямо в глаза Ведарда, ядовито улыбаясь. Он ушёл, хлопнув дверью, она странно дёрнулась и молча села. Астра в изумлённом недоумении смотрела на свою новую знакомую.
– И что же это было? – наконец спросила она.
– А я не говорила? – рассеянно произнесла Ринада, – Возможно, Ведард устроил это похищение из-за того, что я четыре раза ему отказала. Первый раз он приходил ещё при живой жене, а последний, когда я уже вышла замуж.
– Значит, на самом деле ему нужна только ты. Но зачем тогда все остальные?
– Чтобы весь Роскил искал полоумных сектантов, а не безумного советника.
– А если?.. – робко начала Астра.
– Ага, десять раз. Так он вас и отпустил, – едко ответила Ринада, видимо, уже размышлявшая на эту тему.
– Значит, будем бороться, – резюмировала Астра.
– Будем бороться, – еле слышно повторила за ней Ринада.
***
– Расскажи мне о правителе. Что он за человек?
– Я не объективна, – начала Астра, – я вижу только то, что мне хочется. Он тёплый, я бы даже сказала коричневый, мне проще объяснять цветами. У него глупая добрая улыбка, которую он пытается прятать, а я люблю улавливать. Он не понимает и не признаёт негативные эмоции. То есть, свои подавляет, а чужие игнорирует. И я очень рада, что он достался именно мне.
– Что ты имеешь в виду? Почему достался?
– Ну, мне было всё равно, за кого выходить. Сёстры чего-то там хотели, мечтали, выбирали. А мне достался Ольгерд. Коричневый Олле с глупой доброй улыбкой. Риш, я так хочу вернуться! Я его очень-очень люблю!
Астра шмыгнула носом, но плакать не стала, лишь потёрла кулачками глаза. Ринада еле слышно выдохнула. Было заметно, что она размышляет, что-то вспоминает. А эта странная женщина тихо, вкрадчиво проговорила:
– А я никогда не любила своего мужа. Принципиально не любила. Выбрала человека, к которому неплохо относилась, но того, которого, ни при каких условиях не смогла бы полюбить. Нет, он не вызывал отвращения. Ведь отвращение – тоже чувство и от него в конечном итоге тоже можно получать своего рода удовольствие. Нет, мой муж не пробуждал во мне никаких чувств. Это было его главным достоинством.
Астра молча слушала эту неожиданную откровенность и не задавала вопросов. Особенно одного самого логичного и скользкого. Супруга роскильского правителя выслушала, сделала выводы и больше не заговаривала с Ринадой на эту тему.
***
– Какого чёрта ты обрезала волосы? – с порога бросил Ведард. Заходя к ним, он не обращал абсолютно никакого внимания на Астру.
– А тебе-то что? – огрызнулась Ринада, – Я тебе никто, ты мне, соответственно, тоже. Вот и не лазь не в своё.
Ведард стремительно сделал три шара навстречу, а затем с улыбкой спросил:
– Не пойдёшь?
И протянул Ринаде руку. Был такой миг, когда всем в комнате казалась, что она примет его руку. Но Ринада отвернулась и быстро сказала:
– Уходи. Пошёл вон. Сколько можно повторять?
Крон Ведард пожал плечами и ушёл, полный самодовольства. Видимо решил, что близок к победе. Ринада молчала, но дыхание её участилось, щёки покраснели от досады и возмущения.
– Не говори, – бросила она Астре и несколько часов не произносила ни слова.
***
Ветер нёс лёгкий шёпот, нёс лёгкую мысль, не сумевшую стать полноценным словом. Лёгкий шёпот на грани сознания. Ветер нёс его, понимая важность и необходимость своей миссии. Мысль была одинокая, обречённая, несколько странная. Не было возможности её записать, её сформулировать, её доказать. Елё слышный усталый выдох, родивший слово, не сознавая, не думая, инстинктивно. Ветер мгновенно ощутил своё предназначение. Поймать, сохранить, донести. Он летел четвёртые сутки. Пробиваясь через голые ветви, ускоряясь в гулких трубах, летел, держа в своих прозрачных объятьях лёгкий шёпот, грозивший истлеть, растаять, будто его и не было. Но ветер нёс. Так, будто не было для него ничего важнее. Так, будто то было его последнее деяние, его лебединая песня. Ветер нёс одно единственно неосмысленное слово. Слово "Ничто".
Иокина. Зима 1596.
Зима в Иокине была совершенно не зимней. Никакого снега, никаких морозов, ни даже слякоти. Сухо, ветрено, ночами холодно. Оазис, красивейший монолитный дворец господина Иокины, казался единственным живым (полным жизни) объектом на долгие-далёкие расстояния. Оазис действительно был полон жизни. В садах росли редкие растения, вообще не обитавшие в Иокине. Также можно было видеть небольшие фонтаны с питьевой водой, они ежедневно чистились и не имели экленцианской затхлости. Однако горячий сильный ветер настигал жителей и здесь. От проклятущего песка можно было укрыться, но от самой Иокины – никогда. Как же скучал здесь Гросс по родной Экленции! По серой, мокрой, грязной, безумной, но такой своей Экленции! Скучал по летнему тухлому рыбному смраду, скучал по зимней мёртвой окоченелости земли, скучал по весенней гадкой слякоти, скучал по прозрачной обречённой осени. Особенно больно было вспоминать об Экленции здесь, в красивейшем, полном жизни Оазисе. Гросс понимал, что любит какую-то гадкую дрянь, но не любить её не мог. Пройтись по закованной реке, распугать, бросив камень, толпу голодных чаек, насладиться кислым запахом дешёвого кабака… Домой…
Иокинский господин Аллан в очередной раз наблюдал за моральными терзаниями шармельского посланца. Он рад был бы давно отпустить беднягу в Экленцию, вот только до сих пор надеялся, что этот человек сможет помочь понять женщину, которую теперь называли госпожой Иокины, ибо сам Аллан признавал себя абсолютно бессильным.
– Должно быть, Экленция удивительно прекрасна, – начал Аллан.
– Иногда она кажется грубой и убогой, иногда волшебной и восхитительной. Одно могу сказать, у неё есть душа. Возможно, грязненькая подленькая душонка, где рождаются тёмные мысли и страшные желания. Но, тем не менее… Вам что-то нужно, господин Аллан?
– Когда вы собираетесь отбыть, мастер?
Гросс усмехнулся. Была б его воля…
– В конце месяца, думаю.
Затем Гросс замолк с твёрдым намерением, более этим вечером ничего не говорить. Господин Иокины сразу почувствовал себя неуютно и оставил мастера идей в одиночестве. Он мог бы счесть подобное поведение возмутительным, мог бы возмутиться, но не видел в этом никакого смысла. Познакомившись с шармельцами, он перенял у них безразличие и обречённую грусть, будто заразился какой-то отравой (или же отравился заразой?) Он не был счастлив с Лилией. Ни секунды, ни минуты, ни мгновения. Никогда! Пытался разгадать, понять, но не мог. Шармельская принцесса, ныне госпожа Иокины, всегда была нежна и восхитительна, но совершенно непонятна. Будь Лилия обычной кокетливой вертихвосткой, всё было бы проще и ясней, но так… Аллан сам не заметил, что стоит у светлой у светлой монолитной колонны и наблюдает за своей женой. Она мерила шагами комнату, вздрагивала от каждого порыва ветра, еле слышно что-то шептала. Нежные губы кривила жестокая усмешка. Казалось, Лилия готова была упасть на колени и молить небо о том, чтобы её ударила и убила шальная молния. В глазах горел холодный обжигающий огонь. Аллан вздрогнул.
"Иногда она кажется грубой и убогой, иногда волшебной и восхитительной. Одно могу сказать, у неё есть душа. Возможно, грязненькая подленькая душонка, где рождаются тёмные мысли и страшные желания. Но, тем не менее…" – вспомнил вдруг Аллан и попытался сбросить с себя наваждение.
Лилия заметила и буквально на глазах переменилась. Движения перестали быть резкими и нервными. Огонь потух, появилась мечтательная улыбка, лучистая радость, которую более всего ценил Аллан.
– Аллан, – произнесла она тихим вкрадчивым голосом.
***
Безумие… Сладко отзывалось в ноющих висках это слово. В нём не было обычного страха, дрожи и брезгливости. Лишь сладкая пьянящая свобода. Она так хотела сойти с ума… Залиться затуманивающими наслаждениями. И не думать, не думать. Стать похотью, развратом. Чтобы не думать, ни в коем случае не думать. Забыть себя, своё лицо, своё имя. Жечь, гореть и обратиться в пепел. Быстро, смело, без остановки. Безумие – тоже путь, тоже выход.
***
Лилия тоже не была счастливой. Прочная золотая клетка, которую она себе выбрала, перестала быть желанной. Чем удобнее, чем красивее, чем богаче она становилась, тем большее омерзение вызывала в душе госпожи Иокины. А наиболее гадким Лилии казался Аллан, полный нежности, восхищения и тепла. Не люб, не нужен, не желанен. Собственная ухоженная красота вызывала тоску. Восхитительные драгоценные камни казались живыми эстетичными пиявками, присосавшимися к её телу. Такова была награда за душу! Лилия чувствовала, что продала себя, от чего становилось ещё более тошно. Но она нежно продолжала улыбаться, изображать трепетную невинность. Да, даже теперь, будучи женой господина Иокины. Она любила касаться пальчиками его лица, рассматривать, запоминать. На лице её появлялась мечтательная улыбка, когда Лилия представляя, как её пальцы превращаются в тонкие острые лезвия продолжают легонько касаться его лица. Она почти ощущала его кровь. Она нежно целовала его, мечтая о том, чтобы Аллан отравился от её поцелуев. Безумие, говорите? Хотела бы она быть безумной…
– Аллан, – шептала она имя, которое любила. Каждый звук, она знала сотню интонаций, с которыми его можно было произносить. Она знала его вкус, запах, цвет. Это имя было важно. Повторяя его, Лилия и думать не думала о человеке, который верил, хотел верить. У неё продолжался длинный, бесполезный, мистический роман с именем, со звуком, шёпотом. Она ненавидела человека, который владел и этим именем, и ею. Вор.
***
Была холодная безлунная иокинская ночь. Аллан отсутствовал четыре дня. Воздух казался сухим и колючим. По всему Оазису разносился странный не то скрипящий, не то воющий звук. Лилии он казался предвестником Судьбы, страшной, пугающей, неотвратимой. Лилия поднялась с постели. Сон не шёл, да и не мог придти с такими мыслями. Накинув светлый цветастый шёлк на своё тело, она тихо проскользнула из комнат. В Экленции, чтобы быть незаметной следовало надеть что-нибудь тёмное или серое, здесь же идеально подходил белый цветастый шёлк, казавшийся ночью светло-синим. Она не искала дорогу, дорога сама нашла её. Неслышными шагами на носочках Лилия миновала комнату за комнатой, зал за залом. А затем спряталась в полукруглой арочке. Сердце гулко билось, отдаваясь в пальцах, в висках, в горле. Лилии казалось, что она не то задыхается, не то задохнётся, не то уже задохнулась. Набрав воздуха в лёгкие, она сделала последние три бессознательных шага.
– Какого чёрта? – раздражённым шёпотом поинтересовался Гросс.
Лилия коснулась указательным пальцем своих губ, дерзко, с вызовом улыбнулась, не оставляя сомнений в собственных намерениях. А затем, подобно стремительной тени одним движением прильнула к Гроссу и ткнулась губами в его шею.
В дальнейшем он старался не анализировать, не вспоминать о последовавших за тем своих действиях. Но это в дальнейшем, а тогда он проживал, продлевал в бесконечность каждый миг, запоминал, не думал. Старался совершить как можно большее, как можно более откровенное и смелое. Тонул, всплывал, задыхался, не дышал, забыл, что такое дышать. Мгновения длиною в жизнь, сменяющие друг друга картины. Оглушённая тишина, украденная чужая вечность.
Когда она ушла, мир стал пустым.
***
Она смотрела на ночную Иокину и размышляла о своей душе. Лилия хотела знать прокляла она свою душу или освободила. Верить хотелось в последнее, но всю жизнь принцессу учили совсем иному. Тем не менее, первый шаг был сделан, а Лилия прекрасно понимала, что за ним последуют и другие, более рискованные, более безумные. Началась новая жизнь, новая история. Бывшая шармельская принцесса молча наблюдала за ночной Иокиной, за свои новым домом, так сильно её изменившим.
Она вспомнила, что в Экленции верила в любовь. Она была единственной среди трёх сестёр, кто действительно верил в любовь. Сейчас от этих мыслей губы её скривила жалкая беспомощная улыбка, а затем две крупные слезы скатились по щекам и приземлились на белый цветастый шёлк.
Так прокляла или освободила она свою душу?
Невра. Весна 1596г.
Он сидел у окна. Жалкий дряхлый старик, имевший такую власть. Выражение его лица тоже было жалким и немного удивлённым. Она держала в руках простую миску с пюреобразным гороховым супом. Он посмотрел тогда так жалобно, с такой мольбой, что у принцессы сжалось сердце. И вот теперь всё повторялось. Он сидел у окна.
– Ты меня отравила, – прокаркал неврийский король.
Роза испуганно огляделась по сторонам, а затем ответила, как учил Ян:
– Не понимаю, о чём Вы говорите, Ваше Величество. У меня и в мыслях не было подобного святотатства.
– Убийца!!! Ты меня убила!!! Будь ты проклята!!!
– Я буду, – прошептала Роза и проснулась.
Её сны становились ярче и страшнее с каждым разом. Но после этого сновидения на душе неврийской принцессы стало легче. Даже в обречённой фразе "Я буду" было спокойствие и мудрость.
Её Величество опустилась на колени и стала молиться. Она вдруг чётко и ясно поняла, во что превратилась её жизнь, какой она стала. Оставшись одна в чужом краю, Роза пустилась во все тяжкие. И грехи её действительно были тяжкими. А теперь королева еще и грезила о человеке, который ею манипулировал. Верх глупости.
"Как гадко! Как мерзко! Как стыдно! Боги! Как я могла? Я? Ведь я могла сделать столько всего хорошего, доброго! Но вместо этого я прокляла себя. И мне не очиститься от этой скверны! Боги, как я могла? Это ведь всё я!"
***
На следующее утро прибыл гонец с письмом от августрийца, отправленное через Георга Фергюса. Бумага оказалась дешёвой, печать казённой. Её Величество презрительно фыркнула, ощутив некоторую досаду. Было и другое письмо. От Александра. Там бумага была хорошей, а печать именной. Буквы лёгкими ровными штрихами наполняли смыслом сей пергамент. Вот только… в нём не было ни слова правды. В красивых правильных фразах сквозила ложь, насмешка и презрение. То, что называют милость победителя. "Гадкое лживое письмо гадкого лживого человека" – так назвала эту красивую дорогую бумагу неврийская королева. Она прочла, а затем разорвала на мелкие клочки королевское послание и пустила по ветру. Чувство раскаяния и душевного очищения, появившееся минувшей ночью, убила злость. Письмо августрийского посла показалось ей не многим лучше, однако его Роза всё же сохранила. Посол писал о зимних вечерах, которые неврийцы позаимствовали у августрийских соседей. Интересовался здоровьем королевы. Упомянул отправку к августрийскому двору Юстиры Фергюс и заметил, что послать заражённое чумой письмо было бы милосерднее. Невзначай рассказал о своей связи с шармельской актрисской, прибывшей в составе новой труппы. Очень хвалил представление. В своей обычной манере бранил неврийского короля и его окружение. Прочитав письмо августрийского посла Яна, королева нервно засмеялась, а затем пошла прямо к своей наперснице Аде и сказала:
– Собирай вещи, Ада.
– Что? Почему? Мы куда-то собираемся?
– Так надо. Ты возвращаешься в Экленцию.
– А как же вы, Ваше Величество?
– Я остаюсь. Навсегда. Окончательно и бесповоротно. Собирай вещи. Отправишься вместе с гонцом.
Ада ошеломлённо кивнула. Правда, таким решением королевы она оказалась совершенно не огорчена. Привычный родной дом, родная речь, Гросс, который тоже когда-нибудь вернётся. Глаза экленцианки засверкали, и она в каком-то порыве начала собирать вещи, чтобы покинуть навсегда ненавистную Невру.
***
Эта лестница повидала многое. По ней ползли в слезах и соплях, по ней хромали, понурив голову, по ней резво шли, бормоча отрезвляющие ругательства, по ней упиравшихся тащили за волосы и одежду. Разное было… По этой лестнице приговорённые шли на казнь.
Так случилось, что через маленькое зарешеченное окошечко на двери своей камеры Ян Лларен видел именно эту лестницу. Раньше бывший августрийский посол, третий сын Кровавой баронессы, не задумывался о том, как часто в Невре кого-то казнят. Теперь каждую неделю, иногда по несколько раз, он наблюдал, как кто-то шёл. Не всегда казнь была смертной, порой ощущения людей, идущих по той лестнице, оказывались страшнее и больнее. Ян же наблюдал и слушал, слушал и наблюдал. Он хотел, бывало, не смотреть и заткнуть уши, но каждый раз шёл к зарешёченному окошку и не отводил взгляда.
К нему не приходили посетители. Лишь однажды зашёл Георг Фергюс, чтобы получить для королевы какое-то глупое и насквозь лживое письмо. Стыдно признаться, но Ян был рад и ему. Он был просто счастлив поговорить с человеком, услышать человека. Ян, отличавшийся с детства полным равнодушием и презрительным пренебрежением к людям в целом, теперь радовался разговору с никчёмным пошлым неврийским вельможей.
Ян Лларен начал свой путь ненависти к людям того, что возненавидел свою семью, полную выдающихся личностей. Садист-папаня, полгода державший на цепи мать, не просто так прозванную впоследствии Кровавой баронессой. Брат Дарли, который стал королём-августом. Семейка, где все при каждом удобном случае хватались за ружья, ножи, хлысты, травили друг друга ядом. Но Яну хватало решимости признавать себя частью семьи и вести себя соответствующим образом. Он с лёгкостью убивал и не боялся смерти. Он был третьим сыном баронессы Лларен и владел барензианскими горными землями, где, к стыду признаться, Ян ни разу не побывал. Он воевал немного, но не так рьяно как старший брат Карл, ставший генералом. Некоторое время Ян играл в дипломата, но ему быстро наскучило. Нигде он не чувствовал себя счастливым. Здесь же, в неврийской тюремной камере с окошком на лестницу, по которой людей вели на казнь, Ян Лларен почувствовал себя потерянным, одиноким и несчастным. Но ключевое слово тут "почувствовал". Что-то кроме раздражения, презрения и злости. Что-то новое, что-то другое.
В темнице у Яна проснулись угрызения совести по отношению к неврийской королеве. Как просто было заставит забыть о морали человека, женщину, не понимавшую её истинного значения, которой сказали "Это плохо", но не объяснили почему. Как легко было превратить "Плохо" в "Не так уж и плохо", а затем в "В принципе, даже нормально", а под конец в "Так и должно быть". Если бы Ян был хорошим человеком, он мог бы употребить свою способность убеждать другим, менее порочным образом. Но что есть хороший человек? Человек без страстей? Человек со страстями? Человек, вписавшийся в созданные обществом рамки? Ян не знал и не хотел знать.
***
"Должно быть, господин посол (я знаю, что сие звание уж не соответствует действительности, но простите мне старую привычку и позвольте называть вас так), вы решили, что словами можете меня в заблуждение относительно вашей судьбы. Должно быть, вам пришло в голову, что я не обращу внимания на дурную дешёвую министерскую бумагу, дрянные чернила и казённую печать. Должно быть, вам вздумалось, что я не обращу внимания и на ваш неровный почерк, какой бывает при плохом освещении. Должно быть, вы сочли меня пустой, вздорной и глупой женщиной. Мне очень хочется в это верить. В ином случае, вы считаете, что я сознательно не замечу эти признаки, пропущу их как песок сквозь пальцы и забуду! Обойдётесь! Я всё видела, поняла и заметила! Я не оставлю вас в беде! Мы, шармельцы, друзей не бросаем! я буду ждать ответа, господин посол, не прощаюсь".
Быстренько накатав эту грозную записку, неврийская королева состряпала ещё и пышное фальшивое письмо для Александра. Её совершенно не волновало, что король не поверит ни единому слову, Роза набросала туда штампов и запечатала. Это послание королева отдала гонцу, второе же – в руки Аде.
– Адочка, если получится, – попросила королева, – не отдавай это письмо Фергюсу, а дай лично в руки августрийцу. Его будет сложно найти, с ним будет сложно встретиться, но если удастся, я вечно буду у тебя в долгу. Если же встреча с Яном окажется невозможна, воспользуйся услугами Фергюса.
– Хорошо, Роза, я постараюсь, – ответила Ада и отправилась в путь.
Дорога по весенней тёплой слякоти показалась ей лёгкой и радостной. Работа в Невре подходила к концу. Как-то Ада с ней справилась. Может быть не самым лучшим образом, но всё закончилось. Или заканчивалось.
Воздух стал теплее, ветер не обдирал кожу, а лишь легонько касался. Таял снег. Кричало вороньё. На деревьях стали набухать почки. Дышалась теперь совсем иначе. Даже здесь, в Невре, чувствовалось возрождение, чувствовалась надежда. Весна 1596 года (как, впрочем, и многие другие вёсны других годов) приносила очищение, ожидание тепла. От земли веяло свежестью. Жизнь пробуждалась.
Роскил. Весна 1596г.
– Послушай…
– Да?
– Тебе не скучно? Не хочешь увидеть яркое весеннее солнышко, услышать пение всяких разных пташек, вернуться к своему Ольгерду?
– Я уже не уверена, что хочу возвращаться, – вдруг тихо пробормотала Астра.
– Что? – подняв брови, удивилась Ринада.
– Я стала спокойнее, сильнее. Я больше не хочу возвращаться к тому глупому бабскому состоянию, из которого меня жестоко вырвали.
– И не больно?
– Если не думать, не больно. А я не хочу больше думать. Я хочу создавать, хочу видеть, хочу вновь стать незаметной тенью, наблюдать за жизнью людей, настоящих живых людей, таких, какие они есть, а не какими хотят казаться. Я так много хочу сделать и увидеть, а не оставаться жалкой добровольной рабой своего глупого сердца. И сейчас я могу это сделать. Уверена, что могу.
– А это не зовётся предательством?
– С какой стати? Я не собираюсь быть неверной. Я просто хочу закрыть эту часть жизни.
– В монашки хочешь податься? Отринуть плоть и наслаждаться духом?
– Не духом, а свободой и одиночеством. Что-нибудь придумаю. Будь я красавицей, мне бы пришлось рано или поздно продать своё тело в той или иной форме. А так… Мне ведь ничего не нужно, кроме возможности видеть и рисовать.
После этих слов Астры на лице собеседницы вдруг появилось странное пугающее выражение, заставившее экленцианку поспешно добавить:
– Однако это всё пустые слова. Появись тут действительно Олле, я тут же забуду о своих мечтаниях.
– Ты можешь о нём забыть.
– Что? Нет, не могу. Могла бы, давно забыла бы. С тех пор, как он появился в моей жизни, я перестала принадлежать себе.
– Хочешь свободу и забвение, я могу их дать тебе.
Астра, супруга правителя Роскила, шармельская принцесса, а теперь просто пленница опустила ресницы и замолчала на некоторое время. Перед её глазами успели промелькнуть картины прошлого и картины возможного будущего. Картины… Есть много образованных культурных женщин, увлекающихся художествами, музицированием, стихосложением и другими видами искусства. Они могут быть талантливы, но для настоящего художника (поэта, музыканта) нужно большее. Нужно пожертвовать своей жизнью, своим счастьем. И не заставлять себя, а действительно захотеть. И Астра, теперь просто пленница, захотела. Она открыла глаза, в них за несколько минут успела появиться пустота, затем попыталась улыбнуться, получилось жалко, и ответила своей недавно приобретённой подруге:
– Да, хочу, сделай это.
***
Столица небольшого островного государства Роскил называлась Денбора. Постоянно там проживало около восьми тысяч человек, включая и самого правителя, Ольгерда Проклятого. Застройка в городе, в основном, была деревянной, однако имелось несколько кирпичных и каменных зданий, созданных иностранными зодчими. Под землёй располагалась запутанная канализация, которую несколько веков назад помогал создавать один шармельский архитектор. Люди в столице, как и во всём Роскиле, обитали немногословные и резкие в обращении. Однако была у них ещё одна общая черта, о которой стоит упомянуть. Это терпение и стойкость. Тяжкие горести жители Роскила принимали без излишних стенаний и продолжали жить дальше.
Вместе с морозами в город пришли люди с факелами и забрали двенадцать молодых женщин, включая супругу правителя, экленцианку Астру. Вместе с оттепелью этих женщин нашли. Нашли двенадцать изуродованных до неузнаваемости тел. Не все из них были целые, не все имели кожу. При взгляде на сваленные в кучу, женские трупы у порога дома правителя людей охватывал даже не страх, а какой-то трепет, сковывающий по рукам и ногам. Эта жуткая картина в дальнейшем постоянно преследовала всех очевидцев, но они жили как-то дальше. Только стали ещё реже улыбаться и ещё меньше говорить.
Правитель Роскила Ольгерд Проклятый также за один день постарел лет на десять. Однако через неделю вновь смог говорить, а через месяц с увлечением занимался государственными делами, которых после суровой зимы становилось больше. Он тоже смог дальше жить.
Федосий Крипентович с тяжким чувством начал собираться обратно в Экленцию. Вот ему было совсем невыносимо. Несложное задание, которое исполнил ТАК. При том, что ему досталась самая рациональная и разумная подопечная. Старый слепой дурак!
***
Алга, которую обычно называли Сновидицей, сидела возле окошка, пытаясь согреть руки с помощью кружки с травяным отваром. День не был холодным, но женщину бил озноб из-за противной весенней простуды. На плечах её лежали три покрывала, но зубы слегка постукивали. Её дочка, хорошенькая десятилетняя девочка хлопотала по хозяйству. В данный момент она, напевая песенку, стирала в тазике бельё.
Алга прокашлялась, а затем вдруг быстро вскочила на ноги и сбросила. Девочка удивлённо глянула на мать:
– Мамаш, ты чего вскочила-то? – лёгким роскильским говорком вопросила она.
– Сиди-ка тут, у меня дело наметилось, – ответила Алга.
Дочурку Алги все звали Литкой, хотя имечко её было заковыристее, а папашка, ходили слухи, заезжим шармельцем. Сама Сновидица на эту тему ничего не говорила, а Литка побаивалась спрашивать. И вот, когда Алга скинула покрывала и бросилась на улицу, девочка, взволнованно теребя мокрые пальцы, пошла к окну. Однако все несформировавшиеся надежды Литки тут же развеялись, Сновидица держала за руку худенькое существо с взъерошенными короткими коричневато-рыжеватыми волосами в грязных лохмотьях, слабо напоминавших женскую одежду. Литка больше всего испугалась в облике незнакомки пустых, будто безумных глаз. "Только бы она не привела это домой! Только не домой!" – тихо прошептала девочка. Но и этой её надежде не суждено было сбыться.
– Ты садись, девочка, садись, – на корявом грубоватом шармельском говорила Алга. – Есть хочешь?
Рыжее взъерошенное существо встрепенулось, в пустых глазах появилась искорка понимания. А затем незнакомка разразилась длинной заковыристой речью на шармельском, из которой Алга поняла лишь: "Я не ела шесть дней", "Не понимаю", "Злые сны", "Очень больно". К удивлению Сновидицы нищенская одежда этого существа была хоть и рваной, но не грязной, а в волосах не копошились насекомые. Женщина накормила незнакомку, а затем, приговаривая что-то на шармельском, уложила спать на лавке в столовой. Удивлённая Литка сразу же бросилась к матери с расспросами.
– Мамаш, ты чего это? Кто эта нищенка? Ты её откуда-то знаешь?
– А ты тайны хранить умеешь, мордашка?
– Умею-умею, чего меня не знаешь? Что за тайна такая?
– Я почти уверена, что эта девочка – шармельская принцесса и супружница нашего Клятого.
Литка вздрогнула, вспомнив о страшном происшествии в столице, а затем с детским испуганно-непонимающим взглядом спросила:
– Это как же так? Она же померла ведь!
Лицо Алги озарила добрая улыбка, и она ответила:
– Не буду вдаваться в подробности, ты ведь, мордашка, ещё мелкая, но никого из найденных девушек узнать нельзя было. Может, вместо супружницы Клятого кого другого удавили.
– О, ужасть! – воскликнула Литка.
– Никому не расскажешь? Это может быть для нас плохо.
– Не сболтаю. А мы ведь будем помогать принцессе? – сразу же загорелась девчушка.
– Будем, только ей тоже говорить нельзя.
– А ей почему?
– Кажется, она ничего не помнит. Или натерпелась такой жути, что ничего не соображает.
***
Ветер летел к югу. Разорвав многовековые путы, он стремился на волю. Он не верил давно словам, особенно словам женщины. Он когда-то нёс её песню, нежную манящую песню любимому на край света. Он так радовался, что принесёт добрую весть и надежду с этой песнью. Вот только ветер принёс не радость любимому, а смерть врагу. Жестокую подлую смерть. Ветер взбунтовался, трепал, давил подлое смертное существо. Но вдруг оказался закован в тяжёлые крепкие цепи. Он рвался, бился поначалу. А затем… затем пришло отчаяние. Он всё ещё бился, но уже не помнил зачем. Он пытался нежно, лживо, легонько обдувать, чтобы добиться снисхождения. И снова бился. Ничего не помогало. Казалось, его заковали и забыли. Вот был бы ветер смертен! Но даже в этой участи небытия ветру было отказано. Он устремился к забвению, но раз в полвека просыпался и с увлечением пытался вспомнить, что он есть. И вот он снова вспомнил, рванул поржавевшие цепи и освободился. Ветер вновь был свободен.
***
Ольгерд жил в кабинете. В ту комнату с тех пор правитель больше не заходил. Сейчас он в кабинете спал, ел, работал, принимал посетителей. Жил, в общем. Он ненавидел этот жёлто-серый паркет, ненавидел зелёное кресло, ненавидел золотистые вензеля на стенах. Ольгерда воротило от кривоногой кушетки, на которой он спал уже несколько месяцев. Он с трудом переносил светло-зелёные шторы на окнах. А более всего правитель ненавидел маленький хлопковый платочек, на котором детской рукой было вышито нечто, похожее на рыжего ёжика. Ольгерд так сильно ненавидел этого ежа, что ни на секунду с ним не расставался.
"Отставить лирику, пора работать" – пробурчал Олле. Беззвучно горько засмеялся, не долго, ровно столько, чтобы выплюнуть желчь, но не потерять лицо. Теперь правитель не знал, чего больше в окружающих, жалости или страха.
Дверь тихо отворилась.
– Заходи Крон. Догадываешься, о чём я тебя попрошу?
– Догадался, Правитель. Но есть ли смысл?
– Есть. Не просто так ведь эти изуверы трупы уродовали. Видать, решили кого-нибудь подменить. И скорее всего именно её.
– Логично. А если она была не против?
– Сам её убью. Ты только найди. Найдёшь?
– Постараюсь, Правитель.
– Только тихо, чтобы никто не узнал. Люди должны начать забывать.
– Вас это тоже касается. Не хотите развеяться? Мои молодцы недавно у пиратов груз девушек отбили. Местные мадамы уже всех разобрали, только одна у меня кантуется. Что скажешь, Правитель? Огонь-девка! Правда, волосёнки коротенькие.
– Что ж ты её мне предлагаешь, коль тебе самому по любу?
– Ну, я обойдусь как-нибудь, а вам сейчас самое то.
– Ладно, Крон. Но не забудь про Неё.
– Не забуду, Правитель.
Иокина. Весна 1596г.
Лилия стояла на коленях перед большим овальным зеркалом и наблюдала. Конечно, ухоженное лицо и тело госпожи Иокины и сравнить нельзя было с той оборванкой, какой она прибыла в Оазис, но главное не то. Теперь в шармельской принцессе уже не осталось ни капли чистоты. Теперь она, возможно, была бы и рада всё повернуть вспять, но было слишком поздно.
После той ночной прогулки Гросс спешно собрался, формально простился с иокинской госпожой и отбыл в Шармель. А Аллан так и не приезжал. Лилию хватило на четыре дня.
Она была уверена, что нашла и принудила стать своими помощницами. Одну поймала на воровстве, другую – на том, чего хотела сама. Воровка была молоденькой девушкой, шустрой и юркой, к воровству у неё имелся явный талант. Ко всему прочему девчушка с удовольствием собирала коллекцию ключей от дверей Оазиса. Другая же была старше Лилии на несколько лет, обладала мягким голосом, томным взглядом, соблазнительными формами. Именно она придумала и претворила в жизнь план по превращению иокинской госпожи в блудницу.
Лилия стояла на коленях перед зеркалом. Её глаза были глазами предательницы, растоптавшей веру и доброту, оказанную ей. Её губы были губами развратницы, стремившейся забыться в бездумных животных действиях. Её руки были руками убийцы, задушившей саму себя.
Она помнила, как произносила имя господина Иокины, помнила, какие чувства при этом испытывала. Помнила, что в её словах по отношению к этому имени не было ни лжи, ни фальши. Но не теперь, это она тоже предала. С горьким ужасом Лилия поняла, что не может его произнести, а если получается, то лучше бы и не получилось вовсе. Она почувствовала, что Аллан по приезде сразу всё узнает, всё поймёт. А во второй раз уже не поверит и не простит. Судьба в Иокине ощущалась почти физически.
"Что же мне делать? Как мне дальше? Как? Из всех возможностей я выбрала самые гадкие, самые грязные, самые греховные. Как я дошла до такого? Я даже не могу, не хочу вспоминать. Забыть, забыться. Прыгнуть опять в этот омут? Не могу. Тошно. Да, убейте меня кто-нибудь!"
Но день заканчивался, с ним уходили и угрызения совести. Наступала тёмная сладкая ночь, шармельская принцесса превращалась в шармельскую шлюху, неистово отдававшуюся сразу нескольким мужчинам. С восходом же солнца возвращались душевные муки. День за днём, ночь за ночью.
***
– Я так рада, что ты вернулся! – настоящие лучистые слёзы радости засверкали на длинных пушистых ресницах.
Аллан вздрогнул, эти ресницы вдруг напомнили мохнатые лапки какого-нибудь ядовитого паука. На лице его отразилась кислая гримаса, полная брезгливого презрения. Внешне такая жизнь пошла Лилии на пользу. Перед ним была красивая, ухоженная, довольная самка, сохранившая глубокий молчаливый взгляд женщины, которую он любил. На уровне подсознания Аллан хотел ей верить, точнее, не видел фальши, но сознательно счёл любое её слово, действие, любое мимическое выражение изначально лживым.
– Я уже всё знаю, – зачем-то сказал он.
Лилия тепло улыбнулась, а затем с чуть заметной просительной интонацией спросила:
– Ты ведь убьёшь меня?
На этот вопрос Аллан и сам был бы не против знать ответ.
– Говори!
– Зачем? Хочешь знать, преувеличивают или преуменьшают злые языки мои злодеяния? Можем решить, что преуменьшают. Или ты хочешь знать почему? Зачем? Мне оправдания не нужны. Что ты хочешь услышать, Аллан?
– Говори, – устало повторил он.
– Я предала тебя. Сознательно предала. Больше знать ничего не нужно. Понимаешь?
– Говори.
– Ты жалок, смешон. А сейчас впервые с момента нашего знакомства я впервые говорю правду. Если ты простишь, я вновь тебя предам. Так ты убьёшь меня?
– Говори.
– Уходи! Тебя невозможно видеть, невозможно слушать. Прочь! Оставь меня, – начала повышать голос Лилия.
Аллан бессмысленно смотрел перед собой и молчал, не двигаясь и не собираясь уходить.
– Так, значит, ты не рада, что я вернулся, – задумчиво произнёс он.
***
Иокинцы любили воевать, пожалуй, также сильно как августрийцы. Может, и сильнее. Однако воевали они, в основном, между собой. На самом деле, на континенте имелось около десятка разных небольших государств и клановых владений, а самым большим и известным, естественно, являлась Иокина. В ней насчитывалось три больших города и шесть городов средних размеров. Поселения, близко расположенные к Пустыне, вроде того, где скрывалась Лилия и Тармиль, были наиболее бедными и убогими местами Иокины. Беглые преступники, полностью разорившиеся торговцы, убегающие любовники, все стремились туда, наиболее отчаянные отправлялись жить в пустыню. Как говориться, свободно, но не долго.
– Не хочешь вернуться в Припустынье? – поинтересовался Аллан у притихшей жены.
Лилия встрепенулась.
– Нет, не хочу.
– Жаль, я бы смог устроить твой побег.
– Я не буду убегать.
– Если мне не изменяет память, в качестве казней за преступления, близкие твоему, применялась яма со змеями, волочение, народ очень любит побиение камнями и травлю львами, были, конечно, случаи и обезглавливания, но в нём не хватает зрелищности. Ты точно не хочешь вернуться в Припустынье?
– Да? А у нас за измену пару раз применили четвертование, а один раз даже жуткое колесование. А ты уже что-то выбрал?
Принцесса говорила тоном прилежной ученицы, отвечающей урок, сопровождая свои слова мечтательной улыбкой, совершенно не соответствующей предмету разговора. Аллан присмотрелся к жене. Должно быть, близка к помешательству, решил. Лилия молча ожидала. Страха не было. "Интересно, – размышляла принцесса, – что сильнее страх смерти или страх боли? А может быть, страх позора? Почему же мне не страшно? Неужели я до сих пор окончательно не верю, что меня казнят? Неужели во мне живёт надежда на спасение? А ведь я хочу, чтобы всё закончилось, хочу освободиться".
– Что ты задумала. Сначала кричишь, теперь улыбаешься. Чему улыбаешься? Я ничего не понимаю.
– Львы. Страшно, жутко, неотвратимо, красиво, кроваво. Разодранные куски плоти на песке. Запах страха. Ты привяжешь меня? Не хочу бегать, – медленно, задумчиво говорила Лилия.
– Глумишься? Ты – демон! Ты – отрава! Ты – болезнь! Я болен, околдован и отравлен.
– Камни… По сути обычное избиение до смерти, но позорнее. Толпе должно понравиться.
– Молчи.
– Змеи будут болезненнее…
– Да замолчи ты уже. Львы, так львы, – бросил господин Иокины Аллан и ушёл, чтобы не возвращаться никогда.
Госпожа Иокины Лилия, которой недолго оставалось так именоваться, оказалась наедине со своей уже решённой судьбой.
Красиво. Кроваво. Неотвратимо.
***
В Оазис весна принесла грязь, боль, раскаяние и смерть. Господин Иокины Аллан собственноручно казнил треть состава дворцовой стражи, не выясняя степень виновности каждого. Также казнил всех женщин, прислуживавших госпоже. Летели головы, падали тела. Маленькие незаметные люди волокли останки и сбрасывали в одну глубокую яму. Настал черёд госпожи.
На круглой песчаной арене под жадными взглядами, под одобрительные и непристойные возгласы четыре тощих голодных льва бросились к хрупкой фигурке в лёгком белом платье, привязанной к деревянному столбу. Под громкие жалобные крики жертвы белый окрасился алым. Львы отрывали куски плоти, дрались друг с другом за более привлекательные с их точки зрения. Толпа подвывала в экстазе. Госпожу Иокины казнили.
***
В Иокине судьба ощущается физически. Кажется, что всё решено, что наказание неотвратимо следует за преступлением, впрочем, таким же неотвратимым. В Иокине не принято восставать против Судьбы. А также не принято задавать вопрос "Почему?"
"Да будет так!"
Судьба крепко держит в руках верёвочки людей, перерезает их, когда приходит время, без грусти, радости и сожалений. Должно быть, можно решить, что поклоняясь Судьбе, иокинцы избавили себя от угрызений совести. Но нет, он также чувствовали их, принимали кару и молили Судьбу, если не о благосклонности, то о чуть менее жестоком равнодушии.
Господин Иокины Аллан попытался восстать против своей судьбы, которую чувствовал с раннего детства. Он пошёл в своей попытке до конца, переходил через людей, через трупы, через совесть, через свободу, через самого себя. Он шёл до конца, не раздумывая. Он просто шёл. Господин Иокины Аллан, чьё имя так любила повторять младшая дочь шармельского императора Сильгериона.
Должно быть, такова была его судьба.
Шармель. Экленция. Лето 1596г.
Экленция выдохнула с горячей болью. Не прошло и года с той поры как три юные шармельские принцессы покинули отчий дом, однако успели придти три письма с извещением о гибели. Старшая, принцесса Роза, неврийская королева не выдержала тяжёлого болотистого климата Невры и вместе с нерождённым ребёнком скоропостижно скончалась. Средняя, принцесса Астра, супруга правителя Роскила пала жертвой неизвестных культистов, названных факельниками. Младшая, принцесса Лилия, госпожа Иокины была казнена за прелюбодеяние и распутство.
Однако всё это было не самым страшным для Шармельской Империи, ведь с наступлением прохладного лета отошёл в мир иной и сам император Сильгерион, не оставив наследников. Для Шармельской Империи наступила тяжёлая пора безвластия. С одной стороны эта ситуация порождала грызню между претендентами на императорский венец, беспорядки и страх. С другой же стороны Шармельская Империя представала перед остальным миром в слабости, что могло стать толчком к военным действиям со стороны Августрии, с которой отношения давно испортились, или Иокины, господин которой теперь, должно быть, не испытывал добрых чувств по отношению к родине своей покойной супруги.
В этом ключе для Шармеля было жизненно необходимо, чтобы кто-нибудь достаточно смелый и дерзкий быстро и по возможности безболезненно взял власть в свои руки, заручившись поддержкой армии. Таким человеком оказался Артур Гевальт. Он, так же как и другие претенденты на венок был родственником императора, однако в родословной его имелась узаконенная впоследствии внебрачная составляющая. Против его правления могли быть многие, но не были, ведь Артур Гевальт был героем. Он оказался очень талантлив в военном деле, за несколько лет дослужившись до генеральских ленточек. А затем присоединил к империи ещё три провинции на востоке. Он был умён и осторожен, но в то же время дерзок и смел. Да, Артур Гевальт был талантлив. Через две недели после кончины императора он занял Дворец, а ещё через месяц Артура короновал сам Глава Эйнорийской Церкви, чем положил начало становления новой династии шармельских императоров.
Не теряя времени даром, молодой император выслал в Августрию делегацию с целью обручения со старшей дочерью короля-августа, которой минуло лишь семь лет. Это шаг давал Артуру время, в течение которого он должен был показать себя, и уменьшало возможность нападения на ослабленную империю. А империя была слаба давно. И с этим нужно было что-то делать.
***
Гросс в очередной раз обдумывал сложившуюся ситуацию. За пыльным окном открывало свои объятья влажное душное экленцианское лето. Редкие деревца с мелкими тёмно-зелёными листочками, сладкий запах отцветающей черёмухи, оттененный тонкой нотой свежей молодой сирени, светлое облачное небо, не дающее увидеть лазурь, но не мешавшее круглому яркому солнцу жарить своими лучами эту несчастную землю, которая, впрочем, была рада и такому теплу. Однако так выглядело экленцианское лето лишь в Центральном, называемым также Придворцовым, районе. В порту, у мастеровых и по окраинам в воздухе стояла едкая смесь из запахов рыбы, протухшей еды, продуктов жизнедеятельности людей и животных с перечисленными выше запахами цветущего буйства. Гросс прятался от солнца и не только в дешёвом кабаке среди винных паров и неопрятных полуодетых девиц. Теперь все завсегдатаи этого милого местечка хорошо знали этого хмурого молчаливого человека, даже знали его красивую, но неприятную в своей резкости жену, которая частыми вечерами забирала бесчувственное тело и волокла в соседний квартирный дом, осыпая по дороге громкой истерической бранью. Гросс вновь обдумывал сложившуюся ситуацию.
С его возвращения из Иокины прошло три месяца. Когда же стало известно о печальных судьбах шармельских принцесс между Гроссом, Адой и Федосием Крипентовичем состоялся очень важный разговор.
– Я не верю в такие совпадения, – говорил Гросс, – и многие не поверят. Три принцессы, три родных сестры, в трёх разных точках мира одновременно умирают. Какая вероятность была у совокупности этих событий? Охренительно низкая, уверяю. А теперь давайте подумаем, какой общий фактор был во всех трёх случаях.
– Мы, – побледневшими губами прошептала Ада.
– Именно. А если учесть, что наш кружок часто видели в полном составе, вполне вероятно, что нас сочтут заговорщиками.
– Но мы ведь этого не делали! – воскликнула Ада.
Федосий Крипентович мрачно грыз куриную ножку.
– Каждый может сказать только за себя, – бросил он, будто кость дворовой псине.
– Тогда нужно решить верить друг другу или нет, – безапелляционно заявила Ада.
Гросс кивнул, Федосий Крипентович, чья вера в людей, видимо, основательно зашаталась, ещё сильнее нахмурился. В итоге решили верить и действовать совместно, однако Гросс после дальнейших размышлений продолжил:
– Для новой власти будет важно найти виновников. Совершив нехитрое мозговое усилие, они остановят свой взор на нас, а тогда три-четыре допроса с применением всего арсенала заплечных дел мастера, и три признания в грехах будут в их руках.
– Что же делать, – поинтересовалась Ада.
– Разделиться и затаиться, – ответил Гросс.
– Ага, один раз уже делились, мне не понравилось, – буркнула Ада.
– Если не разделяться, нас проще будет разыскать, – возразил Гросс.
– Тогда придумай что-нибудь! Я одна не справлюсь! Как не справилась в Невре. Как не справилась здесь с императрицей! Не смейте меня здесь бросать! – всё больше и больше горячилась Ада.
В итоге на северной окраине Экленции в квартирном доме одной почтенной вдовы поселилась семейная пара по фамилии Ларк. Муж был неудачливым литератором, топившим собственную злобу и неудовлетворённость на дне бутылки. Жена казалась непривычно ухоженной для этого района и такой жизни, она чуралась соседей, бросала испепеляющие взгляды на посетителей кабака, а днями шила на небольшой, никому не известной мануфактуре. Сам господин Ларк тоже где-то служил и по его собственным нетрезвым признаниям, занимался он перекладыванием бумаг и чисткой перьев. Однако в сравнении с другими семьями на окраинах Экленции чета Ларк была вполне приличной, а по некоторым меркам даже достойной.
А Гросс уже не понимал, где кончается легенда и начинается он сам. Долгими одинокими вечерами в кабаке мастер идей вновь и вновь возвращался в Иокину, пытаясь хоть в мыслях изменить то, что случилось. Однако все его попытки раз за разом приводили к треклятым львам с вариациями. Гросс с отвращением поглядывал на свою потёртую книжицу, отчего окружающие и считали его разочаровавшимся литератором. Он сам же считал себя убийцей и более ни кем.
***
Ада изводила себя. Каждый день, каждое утро, каждую ночь. Такая жизнь казалась ей невыносимой, гораздо более невыносимой, чем та, где женщина была одна. Не помогали молитвы, не помогали слова, ничего не помогало Аде. Если бы она могла, она давно оставила бы Гросса в его стремлении к саморазрушению. Но теперь она не могла уже, ведь под сенью небольшой бедной церкви пред ликами богов и людей Ада стала его женой. Теперь же ей оставалось два пути: спасти его или погибнуть с ним. А тут даже мудрый Федосий Крипентович помочь не мог.
Этим вечером Ада вновь забрала своего непутёвого мужа. Гросс вновь невнятно бормотал о львах и ятаганах. На щеке его теперь появилась длинная узкая ссадина, в глазах наблюдался какой-то мутный блеск, так сильно пугавший Аду. С каждым днём его становилось больше, и женщина боялась, что скоро кроме этого блеска уже ничего не останется. Ни мыслей, ни желаний.
– Как долго? Сколько времени всё это будет продолжаться? Ну, что же мне с тобой делать? Как выдержать всё это? – громко восклицала Ада.
Гросс жалобно, с выражением побитой дворовой собаки посмотрел на жену. Ада заплакала, хоть хотелось ей зарычать и разбить в кровь его непонимающее отчуждённое лицо.
– Что делать? – начал Гросс вдруг монолог, подобный тем, что так часто встречаются в старинных трагедиях. – Как решить задачу без условий? Как снять с души пудовый груз? Как вспомнить то, что раньше составляло мою сущность? Как быть? Зачем пытаться? Ведь можно всё забыть, в забвении найти подобие покоя. И более не мыслить никогда.
– Да, замолчи ты, – устало пробормотала Ада. – Ложись уже спать. С утра, может, человеком станешь.
Гросс молча подчинился.
***
Когда-то давно человек, известных теперь под именем Гросс, был бедняцким мальчишкой с экленцианской окраины. И именно со своей собственной семьи мастер идей срисовал эту легенду. У него появилось лёгкое чувство ностальгии, ему всё чаще вспоминалось детство. Вспомнилось всё, от чего он старательно бежал, а вот теперь пришлось вернуться. Гросс совершенно ничего не хотел. И более всего не хотел думать.
Невра. Осень 1597г.
Дождь, как начался весной, так и не заканчивался до осени. Деревья успели одеться и теперь уже вновь раздевались, а дождь всё шёл. Для неврийцев такая погода казалась нормальной и привычной, но для настоящего августрийца полное отсутствие лета вызывало тоску и уныние. Но Ян не видел этого дождя, не слышал его, он просто знал о нём. Как знал о смерти неврийской королевы. Как знал, что кроме лестницы казни он более ничего не увидит.
– Сегодня светит солнце, Ян. Воздух холоден и прозрачен. Ты вновь ошибаешься.
Видения, голоса… Так быстро, так быстро сводит с ума одиночество. С каждым днём голоса слышались чаще, а видения, они были такими реальными. Прошла неделя с того момента, как Ян начал отвечать. Сначала молча, затем тихим шёпотом. Они кружили вокруг, обвиняли, жалели и советовали.
"Я схожу с ума. Я сошёл с ума", – тихо повторял он.
К тому же был ещё голод. Конечно, политического заключенного кормили, но ровно в таких количествах, чтобы он мог жить, но недостаточно, чтобы голод покидал Яна более чем на час. Возможно, голоса и видения порождала хлебная плесень, Ян не знал, не задумывался, на это времени не было. А чаще других он любил повторять это слово:
"Заслужил. Заслужил. Заслужил".
***
В тёмно-коричневой шерстяной неврийской одежде горожанка среднего достатка направлялась к Храму Хладного. Как и многие другие, она повторяла этот ритуал каждую субботу. Там собирались и знатные, и совершенно не известные городские жители. В Храме Хладного различий между ними не наблюдалось. А позднее выходили оттуда уже люди с ответами, а, бывало, с новыми вопросами. Эта женщина приходила в Храм, чтобы решиться. И этим удивительно солнечным осенним неврийским утром она сжала в кулаки обе свои ладони и прошептала:
– Сейчас. Я готова.
***
Тонкой грациозной тенью она передвигалась по каменным извилистым коридорам. Её дыхание мог слышать лишь тот, кто знал о нём. Её шаги были подобны падающему на землю лепестку колючего кустарника. А её руки не знали милосердия и сожалений. К тому моменту, как Тень поднялась этажом выше четыре бездыханных тела стражников с перерезанными горлами лежали в укромных местах с выходами в канализацию, которые использовались обычно для справления естественных нужд. Миновать второй этаж Тени удалось, бросая в группу стражников метательные ножи, покрытые отравой. Пятеро из них упали сразу. а шестой хотел было поднять тревогу, но не успел и тоже рухнул без жизни и дыхания.
Теперь на поясе Тени висело круглое кольцо со связкой ключей от камер. И лишь на третьем этаже она нашла того, кого искала.
– Молчи. Уходим.
Ослабленный и исхудавший узник без вопросов последовал за Тенью по лестнице, которая обычно вела на казнь. Этой ночью она вела на свободу, и хоть вырвана была та свобода ценой десятка жизней, лестница, которая повидала многое, с удовольствием наблюдала и ощущала, как по ней спускаются с надеждой в глазах и в сердце.
На тёмной ночной улице их ждал незаметный экипаж, правил которым человек, больше всего мечтавший оказаться в любом другом месте. Узник с упорством помешанного что-то шептал. Тень пыталась понять.
Экипаж остановился у богатого поместья. Возница помог отвести узника в дом и усадить на узкую деревянную лавку в тёмном неосвещенном холле, затем зажёг светильники и обратился к женщине в тёмных одеждах убийцы:
– И зачем? Он ничего не сознаёт, не понимает и не узнаёт.
– Георг, я достучусь до него. Обязательно. Я постараюсь его вылечить.
– Ты по три раза в неделю его навещала и безрезультатно! Думаешь, здесь многое изменится?
Узник, глаза которого только успели привыкнуть к яркому свету, посмотрел в сторону своих спасителей, а затем громко и чётко произнёс:
– Роза, ты всё же жива.
С резким неприятным скрипом открылась дверь, ведущая в жилые комнаты. Негромким, но слегка шаркающим шагом из неё вышла женщина в домашней одежде с возмущенным выражением лица.
– Тебе, – она указала на Тень, – есть чем заняться.
Женщина поспешно кивнула и юркнула в открытую дверь.
– А с вами, проклятые заговорщики, мне нужно будет серьёзно поговорить.
– Кло, сейчас час ночи. Возможно, разговор подождёт до утра? – просительным тоном начал человек, бывший хозяином дома.
– Утром этих троих в моём доме быть не должно!
Узник, сидевший на лавке и смотревший неподвижным взглядом прямо перед собой, вдруг вздрогнул, вскочил на ноги и бросился в том направлении, куда ушла женщина в одеждах убийцы, которую он называл Розой.
***
Четыре часа до рассвета женщина, которую он привык считать мёртвой, спала у него не плече. Вот только он сам уснуть не мог совершенно. За несколько часов на Яна навалилась такая ответственность, какую он еще никогда не ощущал. К тому же мелькнула шальная мысль о том, как же свободен он был в своей темнице. Теперь же он оказался в ответе за двух человек, включая крохотную малышку, посапывавшую с детской кроватке поместья семьи Фергюс. Он хотел знать обо всём, что произошло.
– Я всё расскажу, – говорила Роза, – только позже. Сначала нам нужно сбежать.
– Ты много сбегала?
– Я пряталась, Ян. Я боюсь.
– Я буду рядом. Хорошо?
– Спи, Ян. Если… когда спасёмся, всё обсудим.
Ян действительно хотел быть рядом. Или это только казалось? Небольшая кратковременная передышка в пути, а он совершенно не мог ею воспользоваться, не мог уснуть, не смотря на всю свою усталость и комплексную физически-моральную измученность.
Тогда он стал планировать, нужно ведь было себя чем-то занять. Первым делом просто необходимо было покинуть город. Это представляло некоторую сложность, ведь его внешность была знакома многим. С другой стороны, последние полгода об августрийском после "забыли", значит, неврийский король не станет поднимать шума относительно его побега. Он всё думал, думал, думал. Только усталость всё же взяла своё, и через полчаса Ян уже спал.
***
– Так что тогда случилось, Роза?
– После отъезда Ады произошло три неудачных покушения. Мне просто повезло. Пришлось довериться им, чтобы исчезнуть. Фергюсы оказались не так уж и плохи.
– Постой, что ты им пообещала?
– Корону. Неврийскую корону для Георга.
– А для того, чтобы выполнить обещание, ты решила вызволить меня?
– Нет, потому что шармельцы не бросают друзей гнить в темнице.
– Чушь несусветная. Ты ведь сейчас отправляешь меня убивать короля.
– Молчи, забудь про Александра. Забудь, давай просто сбежим! Георг сам легко заполучит свою злосчастную корону, коль захочет. Я так устала от всего этого. И я хочу жить.
– А обещания, значит, шармельцы не держат? – вновь бросил озлобленный августриец.
– Держат. Я сама пойду, – обречённо сказала Роза. В ней боролись десятки разных чувств и эмоций. Она хотела жить, хотела остаться с малышкой, хотела не прятаться, хотела, чтобы и Ян был жив. К тому же она не могла без подготовки вновь решиться на убийства. И зря говорят, что после первого раза проще, нет, не проще, гораздо неприятней. В общем, после непродолжительного молчания Роза сказала:
– Я не хочу никого убивать, Ян. И тем более я не хочу, чтобы ты за меня это делал. Я пойду. Мне только решиться надо.
Ян вдруг подошёл к Розе, крепко сжал её ладонь и сказал:
– Вот это запомни. Это важнее всего. Будем прятаться. С малышкой подмышкой. И пусть горят синим пламенем все короли и короны.
– Раньше ты говорил совсем иное, – пробормотала Роза, вспоминая долгие беседы, которые усыпляли совесть бывшей неврийской королевы.
– Я лгал.
***
Солнце светило так ярко, так болезненно, что Ян еле терпел. Прозрачная ветреная осень всегда напоминала ему замок Шипов, и хоть он сам себе в том не признавался, она была ему приятна. Ян любил свой дом, свою семью, свою мать. Слишком сильно любил, чтобы оставаться рядом. Но теперь настало время вернуться. Прозрачный ветреный воздух настойчиво напоминал об этом Яну.
Августрийские контрабандисты обитали в восточной части рынка. Как у любых торговцев у них были палатки, а у кого-то даже целые лавки. К тому же, когда в Невре становилось жить всё тяжелее, эти люди были даже полезны. Обычно Ян передавал через этих весьма порядочных людей известия домой, а теперь собирался воспользоваться их ходами для того, что бы выбраться из города и страны. Возглавлял августрийско-неврийских контрабандистов человек известный многим под именем Жан-Ворюга. У него были четыре золотые коронки, кудрявые тёмные волосы и тёплые коричневые глаза как у игривой дворняжки. По сути, он был тёзкой августрийского посла, но в разных провинциях такие имена звучали по-разному.
– Мне отвалили сорок золотых за твою голову, если здесь объявишься, – ухмыльнулся Жан-Ворюга.
Ян бросил контрабандисту кошель с двумя сотнями золотых отступного.
– Мне нужны карты, – добавил он.
– Так понимаю, канализации и Желтой Тропы.
– Их самых.
– Ещё сотню.
– Сначала карты.
Жан-Ворюга открыл ящичек бюро в своей лавке, достал две аккуратно сложенные бумаженции и с открытой честной улыбкой протянул их Яну. Роза, наблюдавшая издалека, поразилась этой показной наглой честности. Малютка, которой так и не удосужились дать имя, тоже заинтересованно наблюдала. С самого спешного отбытия из поместья Фергюсов, она заинтересованно смотрела по сторонам.
– Предашь, с того света достану, – пробурчал Ян, обменивая золотые неврийские монеты на потрёпанные карты.
– Да, чтоб я! Но лучше б ты шёл не бульваром, а парком, – ухмыльнувшись, добавил Жан-Ворюга.
Роскил. Осень 1597г.
Она любила такие ночи. Лёгкие изысканные облака, расположившиеся возле яркой полной луны. Восхитительно звёздное небо, раз за разом поражавшее воображение и восприятие, заставлявшее мечтать о невозможном и желать неизведанного. Землю уже подмораживало, но воздух ещё сохранял удивительную свежесть ранней осени. Она сделала шаг за порог. Босая нога по какой-то причине не ощущала боли и холода, видать, занемела. На ней из одежды были лишь короткие портки, которые доходили ей примерно до колена и серая рубашка на чёрной перевязи. В любую погоду в такие ночи на такие дела она отправлялась так.
Прошёл месяц с тех пор как она вернулась в Денбору, из которой, говорят, и прибыла. Тётка Алга и её милая дочурка очень не хотели её туда отпускать. Но предложение было (казалось?) очень выгодным, от таких не отказываются. Особенно такие, как она. Аськин талант проявился в первый день после того, как она пришла в себя. На площади. Тогда ещё только успели чуть зазеленеть берёзки. В толпе, будто в замедлившемся времени, она наблюдала за лёгкими профессиональными движениями щипача, попробовала повторить и стала на шесть золотых богаче. Таланты долго в безвестности не остаются. Аська стала востребованной в своей области специалисткой. Алга, правда, говаривала о рисовании, видать, что-то знала, но по какой-то причине Аське было неприятно, даже противно думать о красках, холстах, бумаге и грифелях. Ночью же, взламывая замки, вынося на поясе мешки с золотом, она чувствовала себя абсолютно свободной.
"Мы с ветром говорим на одном языке", – любила говаривать роскильская воровка. Ей нравились драгоценности, переливавшиеся даже при полуночном лунно-звёздном свете, она любили нанизывать на тонкие пальцы украденные кольца, а золотые ожерелья или обычные цепочки оказывались на её хорошенькой шейке. Правда, ей казалось, что в жизни потерялось что0то важное, что-то главное и не могло найтись.
– Что-то ты сделала, девочка, – говаривала Алга-сновидица, – такое забвение просто так не появляется. Хотела, видать, забыть.
– И нет уже права вспомнить?
– Сможешь вспомнить, право и появиться, ты не боись, всему своё время.
А Литка восторженными, еле сдерживающимися от откровенности детскими глазами постоянно следила за Аськой. Вот от всего этого она и ушла. От заботы, которой не заслужила, от знания, которое когда-то предала. Она вернулась, не зная, что возвращается. Этой ночью Аська, Подруга Ветра, отправилась в дом Правителя за Сапфировой диадемой, которая сводила с ума воровку с тех самых пор, как она первый раз про неё услышала.
***
Она обитала на третьем этаже. Молчаливая загадочная женщина, находившаяся при правителе всё время. Люди перешептывались о ней. Казалось, женщина отравляет душу Ольгерда. Вновь и вновь звучало слово "проклятье". Ольгерд Проклятый стал совсем иным. Будто его заморозили и усыпили, будто его заменили тряпичной куклой, в которую тёмной магией вдохнули подобие жизни. И рядом всегда была эта женщина, обитавшая на третьем этаже.
"Как жаль, что я оказалась права. Как досадно, что у меня всё получилось. Должно быть, счастливые концовки придумывают для утешения и самообмана. Как жаль…"
***
Четыре замка с маленькими бороздами, четыре замка, открыть которые было верхом мастерства, четыре замка, за которыми находилась знаменитая Сапфировая диадема, изготовленная в память о супругу правителя. И хоть Аська соболезновала и сочувствовала Проклятому, отказаться от возможности получить ту самую Сапфировую диадему было выше её сил.
Лёгкий щелчок оповестил об открытии последнего замка. Диадема оказалась такой восхитительной, такой совершенной, такой знакомой.
Звук падающей золотой драгоценности на мраморный пол был звонким и резким. Первым у Хранилища оказался сам правитель, удивительно бледный при лунном свете. От диадемы откололся один небольшой камешек, Ольгерд повертел его в руках, а затем с раздражением бросил на пол, саму драгоценность он вновь запер в Хранилище. Когда же прибыла стража и та женщина, правитель бодро соврал что-то про вазу и ушёл.
Забравшаяся на подоконник за шторой воровка с ног до головы покрылась мурашками и еле дыша, старалась не дрожать. Она вспомнила, кем была раньше.
Воспоминания возвращались к ней не дозировано, а высокой штормовой волной, да так, что дыханье перехватило. Ольгерд Проклятый из просто имени правителя Роскила стал отвергнутым, оставленным, но всё ещё любимым мужем, рядом с которым теперь была та женщина. Ринада. Какая гадость! Какая пошлость.
– Ты сама это выбрала. А теперь уходи. Рисуй, кради, что хочешь, то и делай, – тихим вкрадчивым голосом, стоя прямо напротив шторы, произнесла та женщина.
– Ночь красных факелов… Красивая фантазия. А меня ты, одним словом, прочла. Однако я никуда не уйду. Буду так близко, как смогу, буду ждать. Ты ошибёшься, все ошибаются. Я просто буду ждать. У меня слабое терпение, ты знаешь. Но я заставлю себя.
– Тогда мне остаётся лишь пожелать тебе удачи. А теперь уходи, – отвечала Ринада. На один коротенький миг в её взгляде мелькнула настоящая радость, которую сменила обычная загадочная невозмутимость. Игра продолжалась.
***
– О, милая леди, вы-то мне и нужны, – приглушённым, но сильным голосом произнёс один её старый знакомый, подхватив за острый локоток.
Астра вздрогнула, узнав в воскресной "кормовой" толпе лицо военного советника Ведарда. Надеяться на то, что он просто поймал её за работой, было бы слишком глупо. Значит, Риш. Аська попробовала на всякий случай сманеврировать и увернуться, но советник ожидал и держал локоть воровки очень крепко.
Крон Ведард с удивлением заметил метаморфозы, произошедшие за несколько месяцев с супругой правителя. Но более всего его поразило, когда она стала грызть деревянные зубочистки в приличном трактире, куда он её привёл, а затем сплюнула и добавила:
– Курить бросаю. Что вам надо?
–Я собираюсь вам помочь, – просто сказал Крон.
– Спасибо, не нуждаюсь, – бросила Астра.
– Однако вам придётся принять меня в качестве союзника.
– С чего вдруг? Верить я вам не собираюсь. К тому же вы – убийца. И ещё предатель. Отклоняю!
Ведард ответил не сразу:
– Все ошибаются, принцесса. Не буду говорить, что от меня ничего не зависело, что я был одурманен. Не буду я врать. Ведьма просто нашла в моей душе нужную струну и виртуозно сыграла на ней всю партию.
– А вы, оказывается, поэт, советник, – усмехнулась Астра.
– У каждого есть нераскрытые таланты, не так ли, принцесса?
Астра вновь улыбнулась. Она плохо понимала смысл этой встречи. Однако у неё имелся ряд вопрос к советнику. Или один, но такой важный.
– Расскажите о нём, советник.
– Сломлен, согнут, но не убит. В таких случаях либо становятся сильнее, либо ломаются окончательно. Правитель пока на перепутье. К тому же он уверен в том, что вы, принцесса, живы.
– Почему уверен?
– Не знаю. Но важно, что он прав, не так ли? – ответил Крон Ведард, некоторое время подождал и продолжил: – Сначала эта уверенность приносила надежду, потом обиду, теперь злость. Скоро дело дойдёт и до ненависти. Вот тогда ведьма будет совершенно не против вашего, принцесса, возвращения.
– Я не собиралась возвращаться, – тихо проговорила Астра. – Мне и так неплохо живётся. Я даже не предполагала приближаться к Тому Месту. Я не желаю забвения. Моя память, моя совесть – это всё, что мне нужно.
– А кто же будет спасать правителя?
– Спасать? От чего спасать?
– Неужели вы, принцесса, думали, что ведьма всё это сделала ради тёплого места содержанки? Нет, она собирается исполнить Пророчество.
– А именно?
– Отнять всё, что дорого, свести с ума и заставить его убить себя.
– Она – родня той ведьмы?
– Не то воспитанница, не то дочка.
– Что я могу сделать? Советник, эта женщина всё спланировала, давно спланировала. Сами прикиньте вероятность счастливого исхода. Борьба бессмысленна и бесполезна.
– Так вы опять отступите? Признавать поражение, не дав ни одного боя, может быть, вполне разумно, но достойно ли?
– Нет, недостойно. А вы, советник, вы будете бороться?
– У меня нет других вариантов.
– Хорошо, я с вами. Вы – убийца и предатель, но сейчас вы – мой союзник и сообщник. Каков ваш план?
***
Ветер купался в тёплых каплях осеннего дождя. Многовековая тоска и злоба уступили место бесшабашному веселью. Он играл с капельками, брызгал в глупых прохожих. Ветер вновь ощутил крылья, понял, что они не сломаны, а до сих пор нормально функционируют. Ветер почувствовал вкус вольной волюшки. Сильный и смелый он набирал высоту. Он понимал, чем заканчивается подобная неосмотрительность. Но живые капли дождя разбудили в этой душе надежду, разбудили радость. Ветер стремился вверх. К солнцу, к луне, к звёздам. И плевать он хотел, что долетит лишь крупица, которая будет иметь с ним мало общего. Плевать на боль в пути. Из каждой тюрьмы есть выход. И он, ветер, найдёт свой. Он долетит, а если повезёт, ещё и выживет.
***
Ольгерд в раздражении захлопнул окно. Нахальный ветер пару раз стукнул вдогонку, а затем полетел дальше. Правитель Роскила раздражённо забарабанил пальцами по полированной поверхности стола. Всё свободное время он проводил в этом кабинете. Добровольное заточение, затворничество правителя давало толчок к "заспинным" разговорам. Жалость, Ольгерд ненавидел жалость. Последнее дело он только и делал, что злился, раздражался и ненавидел. Лишь изредка отдыхал душой, подписывая казни. Это он теперь любил. Казнили воров, казнили убийц, казнили всех, кто говорил, казнили и тех, кто молчал. Правитель Роскила находил утешения в смерти.
"Не беги от самого себя", – говаривал нравоучительным тоном внутренний голос. Ольгерд советовал ему заткнуться. И бежал от себя, проливая кровь виновных и безвинных, лишь бы только не думать. Правитель более чем кто-либо другой нуждался в забвении. Но Крон Ведард был не прав, когда сказал, что обида и злоба сменили надежду. Нет, надежда оставалась, правда, с каждым днём она казалась всё более безумной и невозможной.
Иокина. Осень 1597г.
Вы когда-нибудь слыхали о Храме Судьбы? О том самом, который считается жемчужиной иокинской архитектуры, сочетая в себе элементы зодчества и росписи разных культур и эпох. Да, о том самом Храме, который ещё называют четвертым чудом света. Осенью 1597 года на его месте стояла небольшая молельня господина Иокины Аллана, открытая в память о его супруге, о её предательстве, о её мятежной душе. Очень скоро молельня начала превращаться в Храм Судьбы. Господин Иокины Аллан каждый вечер заглядывал туда, а когда он должен был отлучиться из Оазиса, старался прибыть обратно как можно быстрее.
Не так давно юная шармельская принцесса мечтала о настоящей вечной любви. То, что именно такое чувство испытывал к ней господин Иокины, могло бы показаться насмешкой, злой шуткой, едкой иронией. В Иокине это просто называли Судьбой. А эта насмешливая недобрая дама заинтересовалась слабой (или сильной?) экленцианкой. Она заставила её выжить. Выжить, чтобы более не жить, но существовать в одиночестве, в месте, подобном могиле, в месте, где через годы разрастётся Храм Судьбы.
***
Она поняла, что хочет жить за три дня до. Безумно хочет жить. Хочет дышать. Хочет просыпаться. Хочет чувствовать. Жить! Как угодно, где угодно. Просто жить. Страх смерти ушёл на второй план, оставалось лишь это желание. Такое удивительное, такое настоящее. Она прибежала, пришла, приползла, не имеет значения. Она просила, сулила, требовала. В её жизни вновь появилась цель. Выжить любой ценой!
Господин Иокины Аллан более не принадлежал сам себе. На странные запоздалые мольбы неверной распутной супруги он ответил так, как мог и хотел только он:
– Хорошо. Ты будешь жить. Только об этом никто не узнает.
– Как так? Вместо меня казнят кого-то другого?
– Да. Я давно спланировал такой вариант.
– Но должны же, в таком случае, появиться те, кому будет ведома истина.
– Я Господин Иокины, право распоряжаться чужими жизнями у меня в крови. Как и у тебя.
– Сколько же человек погибнет, чтобы я жила? – воскликнула она.
– Тридцать шесть мужчин и девушка. Примешь такую жертву?
Лилия на некоторое время замолкла, хоть и знала уже ответ.
– Да, я приму её, – ответила госпожа.
Такой её Аллан более всего любил, такой её он ненавидел.
***
Тайная подземная комната под небольшой молельней имела форму идеальной окружности. На её стенах оказались письмена, изучению которых посвящала всё время женщина. Язык, которым были исписаны стены отличался от современного иокинского. Что-то Лилии удавалось разобрать по корням, с чем-то помогал он, а что-то приходилось додумывать, исходя из контекста. То была не история великих походов и завоеваний, не история из Божественных Писаний. Нет, то была история любви, история предательства, история смерти, история вечной верности. Принцесса читала частично глазами, частично пальцами. Она видела эту историю в красках и лицах, сожалея о своём чёрном предательстве, даже которое не сумело окончательно уничтожить, вылечить болезнь Аллана.
Молодая женщина с разбитыми иллюзиями уже не верила в любовь, считала её болезнью и самообманом. Впрочем, Лилия каждый день с нетерпением ждала прихода Аллана. Он приносил воды, чтобы умыться и утолить жажду, приносил еду и чистую одежду. Он любил её, это было заметно, но никогда не прикасался к ней с того дня. Даже однажды, когда Лилия почти случайно дотронулась до его руки, господин Иокины сопроводил это действие таким выражением, как если бы съел за раз целый лимон. Более принцесса подобных примирительных попыток не предпринимала. Но принцесса ждала его. Родного и чужого одновременно. Того, кто говорил с ней. Того, чьё имя она более не произносила. Того, кто продал душу за её ложь. Того, кто фактически теперь стал единственным смыслом её жизни. Правда, этого экленцианка ещё не понимала.
***
Уже через месяц после казни Аллану начали советовать найти жену. Ему было двадцать восемь, а до сорока господа Иокины доживали очень редко. Наёмные убийцы, предатели, женщины, яды – такими были основные причины смертей властителей Иокины. И никто не ожидал, что у Аллана может случиться другая судьба. А смерть без наследника страну в опасное положение, как и любую другую, впрочем. Однако он отвечал всем решительно и отрицательно. Кто-то даже осмеливался говаривать, что шармельскую отраву оказалось невозможно даже вырезать. А кто-то знал, что Аллан не расстаётся с гравюрой, где была изображена принцесса.
" Даже из-под земли жизни ему не даёт!" – не то жалостливо, не то завистливо говорили женщины.
Сколько раз Аллан был готов бежать в ту потайную комнату, чтобы простить её, или убить её, или убить её, а затем себя. Сколько раз он был в шаге от безумств. Сколько раз его спасал её образ, замаранный, испачканный такой грязью, единственный необходимый ему образ. Женщина, которая стала его судьбой, его проклятьем, его душой, его последним желанием. Женщина, ради которой он убил в общей сложности около сотни человек. Убил бы ещё столько же. И в десять раз бы больше убил. А за её любовь, настоящую верную любовь, он, не раздумывая, уничтожил бы целые города, государства, да весь мир и самого себя. Господин Иокины Аллан был болен и повержен своей неверной супругой.
***
Когда Лилию настигла эта чудовищная болезнь, она закончила читать настенную историю. Все умерли, поняв в последний момент свои чувства, простив предательства, дождавшись и поверив. Вот тогда, кажется, Лилия поняла, что тоже больна Этим. Аллан нашёл её на коленях и в слезах.
– Прости меня, – всхлипывая, попросила она, – хоть когда-нибудь прости. Аллан…
– Не проси. Пробовал, не могу, – ответил господин Иокины и почти сразу ушёл.
С того дня всё в жизни Лилии кардинально изменилось. Теперь её сердце трепетало, её бросало в жар, её тело сводило сладкой и болезненной судорогой при одной только мысли о нём. Лилия, дочь шармельского императора Сильгериона, сошла с ума. Судьба опять жестоко пошутила. А принцесса ждала день за днём, вновь и вновь каждого посещения Аллана. Она стала произносить его имя, не понимал и боялся новых перемен в поведении Лилии.
– Что с тобой происходит? – спросил он однажды, не слишком надеясь на ответ. Ведь принцесса была существом гордым и никогда не жаловалась.
– Расплата, – улыбнувшись, ответила Лилия, а затем дала понять, что разговор окончен.
Принцесса боролась с собой, со своим телом, со своей душой, что трепетала и жаждала того тепла, что ещё недавно было не любо, не нужно, не желанно. Отрава. Яд, циркулирующий в крови. И боль. Она молчала, мечтая лишь об украденных рукопожатиях, о мимолётном прикосновении, о взгляде "глаза в глаза". Так мечтала, так надеялась, так презирала свою болезнь. И уже ничего не желала, кроме возможности изредка произносит его имя.
***
– Никогда больше этого не говори.
Лилия стояла на коленях. У её горла располагался заточенный ятаган. Аллан был спокоен, но рукоятку всё же держал обеими руками.
– Я прощаю твою ложь. Я прощаю лицемерие. Я прощаю вероломство, – медленно, сквозь зубы выговаривал он.
Лилия молчала, закрыв глаза.
– Теперь, если ты солжёшь мне, я отрублю твою голову. Если попытаешься выйти отсюда, я отрублю твою голову. Если ты вновь начнёшь меня околдовывать, я отрублю твою голову. Всё поняла?
Лилия молча моргнула в знак согласия, опасаясь даже шелохнуться. Идиотизм её пагубной болезни заставлял даже сейчас наслаждаться его близостью, его дыханием и даже этим проклятым лезвием.
Аллан еле слышно вздохнул, а затем продолжил:
– Если ты когда-нибудь это скажешь, я отрублю тебе голову.
И плевать он хотел на убогость своей речи, на повторения!
– Теперь говори, Лилия, – слабо, тихо попросил Аллан, не смея надеяться и верить.
Она открыла глаза, молча попрощалась и чужим голосом произнесла:
– Я люблю тебя.
Этот свист, Лилии показалось, длился нескончаемо долго, почти вечность, хотя прозвучал мгновенно. А затем по плечу потекло что-то тёплое, что-то горячее и живое. Она открыла глаза. Голова всё ещё была на плечах, но кровь брызгала небольшим фонтанчиком. Аллан стоял на коленях, закрыв лицо руками, слегка окровавленный ятаган лежал у его ног. Лилия, не поднимаясь с колен, приблизилась, одной рукой обняла его и сказала:
– Это ничего. Правда, ничего. Если её не останавливать, я всё равно умру. Главное, что я сказала. Остальное не важно.
Аллан вздрогнул как от удара и прошептал:
– Моя… моя жизнь.
А затем бросился перевязывать поручными средствами рану своей любимой, молясь всем богам одновременно, чтобы те сохранили её жизнь.
Эпилог
Федосий Крипентович вспоминал те дивные места, где родился. Они казались сказкой в сравнении с хмурой Экленцией и суровым Роскилом. Там росли незабудки, нежные как глаза горских девушек. Там приятно было просто дышать. Из всего, что и ним случалось, только эти воспоминания оставались чисты, но так безвозвратно утеряны. Лингвист всё отдал бы, чтобы ещё раз там побывать. Хоть разок. Хоть на денёк. Однако такой возможности не было. Даже теперь.
– Адочка, а ты тоскуешь о чем-нибудь? – поинтересовался Федосий Крипентович.
– О том, что было до приюта. Те воспоминания слишком радужные и давние, чтобы быть совсем настоящими, но мечтать ведь не вредно.
– Полезно, девонька, полезно. Как там Гросс?
– Жив, подлюга. Он меня с ума сводит своими загулами. Что с ним делать?
– Поговорить по трезвянке не пробовала?
– Не знаю я. К тому же он ведь мне, по сути, не муж.
– Ой, ли? – усмехнулся Крипентыч.
Ада густо покраснела.
– Ладно, муж. Но у нас ни любви, ни дружбы. Просто необходимость друг в друге. Да, и будет ли он меня слушать?
– А кого ему слушать? Если уж так распорядилась судьба.
– Не понимаю я вас, Федосий Крипентович. Но я поговорю с ним. Постараюсь.
– А почему ты осталась при императрице? Не вышла замуж? – вдруг спросил лингвист.
– Я ведь была ей нужна. Да, и человека, которому можно было довериться, не находилось.
– Так вот, придётся тебе это сделать теперь. Может, тогда Гросс перестанет себя жалеть и снова начнёт думать.
Ада улыбнулась и покинула жилище лингвиста.
***
Человек по имени Артур Гевальт только теперь понял, что на себя взвалил, и крепко задумался. Конечно, дороги назад уже не было. Генерал… Как давно его уже так не называли. Как устал он от суеты, от лести. От людей вообще. Устал, хотел всё изменить. Да, вот получалось пока не слишком удачно. Иногда он размышлял о той силе, которая устроила дело так, что он оказался на троне. Тогда ему становилось страшно. Императрица, три принцессы, а затем и император.
"Главное, не сдаваться! Как там. Только тут ничего не заканчивается. Я не умру, не оставлю врагам свой Шармель! И не преклонюсь перед этой силой! Прорвёмся!"
Однако один день сменялся другим. Артур подписывал бумаги, выслушивал жалобы, наблюдал за мелкой грызнёй чиновников. И не было этому конца.
***
Гроссу пришлось рассказать. Всё от начала и до конца. То, чего он стыдился, то, чем гордился, то, за что вполне мог быть убит. Но молчание было гораздо тяжелее рассказа. Поэтому он не колебался. Гросс рассказал всё.
Ада в ответ тоже не могла молчать. Её история была длиннее и запутаннее. В целом, её история была благороднее, но и другого тоже было больше.
Им пришлось понять и смириться, чтобы жить дальше. У них не было дружбы, у них не было любви, они просто уже не могли выжить раздельно. Они заключили договор, главным условием которого было – молчать, не вспоминать и не задавать вопросов, на которые не хочешь знать ответы. Так в семье Ларк наступил долгожданный мир.
***
Роза…нет, теперь её называли Розалией Лларен, леди Баренже, крепко захлопнула ставни, чтобы спастись от сквозняков. Малышка, которую назвали Кьярой, только выздоровела, и молодая мать боялась абсолютно всего. Ян, сделавший свои первые шаги на пути землевладельца, собирал по окрестным деревням войско. Роза очень удивилась, когда узнала о его намерениях, ведь на Баренже никто не нападал.
– Это тихое место, – говаривал дядька, служивший здесь управляющим уже долгие годы.
Однако Ян опасался. Убийц, соседей, членов собственной семьи.
– К тому же, – говорил он, – приличное войско – необходимость для тех, кто владеет землёй.
– Но раньше…
– Раньше Баренже было бесплатным приложением к семейке, крутившейся при короне.
– И что же изменилось теперь?
– Теперь мне нужна сила и возможность пойти против них.
– Ян, но вы же семья. Ты действительно веришь, что пойдёшь против своих братьев. Это же дико! – от волнения переходя на шармельский, возмущалась Роза.
– Здесь всё дико. Ты не забыла, что меня передали Невре в качестве заложника? Я буду бороться.
– Хорошо. Мне остаётся только верить. И ждать.
Однако волнение не покидало Розу. Она боялась вестей, ей казалось, что они обязательно будут дурными. Ей везде виделись убийцы, яды и предательства. А теперь, когда прошло уже два дня с тех пор, как муж должен был вернуться, вера и надежда исчерпали себя. "Не дадут, нам не дадут жить нормально. А он так хотел просто жить. Что сказать, не повезло".
Леона, младшая дочь управляющего, помогала Розалии. Нет, подружиться они не успели, но так как были почти ровесницами, бывшей неврийской королеве с этой девушкой было комфортнее всего.
– Леона, обещай, что, если вдруг случится беда, ты спрячешь малышку и позаботишься о ней, – однажды в порыве откровенности попросила Роза.
Леона пообещала. Но не думала, что выполнять это обещание придётся так скоро.
***
Вести пришли ещё через неделю. Точнее конь принёс волочившееся тело Яна Лларена. На волосах последнего образовалась страшная корка из крови и мозгов. Он был мёртв уже часов шесть. Однако Роза из своего окна не могла всего этого разглядеть. Но поняла. Она закричала.
– Ян!
Она побежала. Она говорила что-то на родном шармельском. Она не плакала. Так, будто слёзы подвели бы черту. Так, будто была надежда.
Роза вырвалась из десятка тяжёлых дверей. Она кричала. Она била по дверям кулаками, а затем бежала дальше. Кто-то пытался её остановить, кто-то встал на пути, кто-то схватил за руку.
– Прочь! Все прочь! Собственноручно казню каждого, кто попытается!
Она бежала дальше. Запутавшийся в стремени, мёртвый Ян Лларен выглядел жалко. Роза выбежала за ворота, бросилась к нему. Она провела пальцами по лицу, такому знакомому, такому родному, такому любимому. Её душа вырывалась, рвалась на волю и ни хрена, ни разу не хотелось её дальше оставаться в этом теле.
– Я погубила тебя, – пробормотала она.
Грянул выстрел. Он не был неожиданным. Скорее, все, кто наблюдал за действием, очень удивились бы, коль он не прозвучал бы. Стрелок бы метки, попал ровнёхонько в левый висок шармельской принцессы.
Под ярким августрийским солнцем сильная армия, возглавляемая блестящим Карлом Ллареном, недавно получившим титул герцога, заняла Баренже. Два трупа от ворот куда-то убрали. А встречаемый рукоплесканиями и восхищёнными вздохами всех особ женского пола, герцог вошёл в замок. Да, Карл был прекрасен. Более всего из-за того, что сам себя таким ощущал. Вот только сейчас Карл Лларен подавил готовящееся восстание против короны. Быстро и без сожалений. Спокойное, довольное собой лицо августрийца не давало никому усомниться в его правоте. Он же сам просто запрещал себе думать. А уж тем более что-то вспоминать. Ведь оба раз стрелял он сам.
Однако за то время, что происходило кровавое действо, в замке тоже кое-что случилось. Девица Леона подхватила малышку и, воспользовавшись неразберихой, скрылась в неизвестном направлении.
***
Огонь добрался до её спальни. Ринада засмеялась. Ещё вечером она почувствовала, что правитель приблизился к черте. А потом он отпустил всех слуг. Ринада засмеялась ещё сильнее, ещё истеричнее.
За окном падал снег. А звёзды сверкали, будто алмазы на чёрном бархате. Ведьма открыла окно.
"Стоит ли мне спасаться? Достойна ли я? Могу ли я желать прощения? Я, должно быть, сошла с ума. Почему же меня никто не остановил? Неужели богам не противны мои действия? А, к чертям, я хочу жить!"
С громким криком ведьма Ринада выпрыгнула из окна своей спальни. Расстояние до земли было не слишком большим, женщина отделалась сломанной ногой.
Десять минут спустя человек по имени Крон Ведард в сопровождении своей личной армии забрал с мостовой девицу в белье, подвывавшую от боли.
***
Астра стояла на крыше горящего здания. Ольгерд сидел рядом и пытался откашляться. Его одежда и волосы обгорели, а на теле имелось несколько крупных ожогов. Принцесса сплюнула и стала грызть зубочистку.
– Что случилось? – спросил он.
– Ты обезумел и поджёг свой дом, – ответила Астра.
– Это-то я помню. Что случилось дальше?
– Мне пришлось тебя вытаскивать. Что-нибудь ещё хочешь узнать? глядя куда-то в сторону, поинтересовалась она.
– Ты снова уйдёшь?
– Пока не знаю. Сейчас нужно будет обработать твои ожоги. Тебе, должно быть, чертовски больно. Идти сможешь?
– Куда?
– Тут недалеко, – улыбнулась принцесса.
Она шла, слегка поддерживая своего Олле, а в голове мелькали яркие радужные картины возможного будущего. Отойдя от дома правителя примерно за квартал, Олле бессильно опустился на землю, а принцесса приложила к ожогам свежий снег и сделала несколько импровизированных компрессов из подручных средств. Затем они отправились в дальнейший путь. Ольгерд молчал, терпя свою жгучую боль. Астре же хотелось то ли плакать, то ли материться. Так добрались они до небольшого деревянного домика, где жила шармельская принцесса.
***
Крон Ведард появился на пороге вместе с поздним зимним рассветом. Не счищая снега с сапог, он зашёл и сел не табуретку. Принцесса нахмурилась.
– Видать, наше сотрудничество подошло к концу, – констатировала она.
– Видать, подошло.
– Что делать будешь, Крон? – подал голос Олле. – Убьёшь нас?
Ведард ударил кулаком по столу.
– Не знаю! Н-е з-н-а-ю. Я не хочу вас убивать. Но это глупо.
Астра звонко засмеялась.
– Глупо, не спорю. Но что ты мне тут недавно говаривал о безрассудствах, в которых есть честь?
– Три часа. Через три часа я вернусь.
Крон встал, развернулся и ушёл. Принцесса подхватила узелок с самым необходимым и вместе с больным нечастным мужем отправилась в бега. Единственным их оружием был маленький ножик на поясе астры.
– Куда мы отправляемся? – спросил Ольгерд.
– У меня есть хорошие друзья, – ответила принцесса.
Так началась эта дорога. Их дорога. Этим утром она казалась светлой и частой. Было множество недомолвок, разногласий, взаимных упрёков. Однако не наступило ещё время, когда принцесса и правитель, скрывавшиеся от мира должны были обрушить их друг на друга, а затем простить или проститься. То время оставалось ещё в ближайшем будущем.
***
Счастье делает людей беспечными. А безудержное счастье, запоздало приключившееся с принцессой Лилией и господином Иокины Алланом, снесло как лавиной все преграды и вырубило все ограничители. Каждую ночь Аллан покидал свои покои для встреч с возлюбленной. Украденные у Судьбы часы, складывавшиеся в дни, стали самыми яркими, самыми сладкими впечатлениями в его жизни.
Естественно, такая перемена в поведении господина Иокины не осталась незамеченной. Самое близкое его окружение однажды проследило за Алланом. Их было девять человек. С той памятной ночи тех, кто знал тайну молельни, стало больше. Тогда же, был разработан план. Простой и жестокий, как всё гениальное.
На севере приключилось очередное событие, требующее личного вмешательства господина Иокины. На самом деле, такие события случались очень часто, а вспоминали о них, когда нужно было. Вот и теперь вспомнили. И отправился Аллан на сервер, дабы вскорости рассудить двух хлебопашцев.
А тем временем девять человек из ближайшего его окружения решили проблему, проблему шармельской змеи.
Аллан почувствовал этот укол, эту боль на расстоянии. Судьба в Иокине физически чувствуется. И вот она его настигла. Аллан загнал коня, но прибыл в Оазис той же ночью. К тому времени, как он оказался в потайной комнате под молельней, принцесса была задушена, но заговорщики разойтись не успели.
– Казни, коль пожелаешь, – молвили они господину.
– Оставайтесь здесь! – приказал он, а сам вынес её тело на ночной свежий воздух.
Затем Аллан нажал на небольшую чуть выдающуюся плиту в молельне, оставив девять заговорщиков замурованными в потайной зале. Он надеялся, что воздуха им хватит надолго, что голод превратит их в чудовищ.
Её он похоронил в саду. Её, свою жизнь, свою судьбу, своё проклятье. Через неделю началось строительство Храма Судьбы, а на бывший пол старой молельни возложили ещё один слой кирпичей, дабы возвысить Храм над уровнем моря, а заодно выровнять его.
В самом центре сада Оазиса выросла дикая лилия, которую господин запретил вырывать и лично оберегал от сорняков. Взгляд Аллана потух, а, может быть, выгорел весь. Точного ответа не знал никто.
***
Не успел сойти снег, как в Невре скончался король Александр, не оставив наследников. Его место занял Георг Фергюс, начав новую эпоху в истории своего славного государства.
***
Ветер помнил эту высоту. Прошлый раз, забравшись так высоко, он отступил, не выдержав боли и опустошения, причиняемыми безликими и жестокими воздушными потоками. Но теперь он был готов. Он верил, что не просто так разорвались те цепи, не просто так забвение не накрыло его окончательно. Он летел, направлялся к звёздам. И не загадывал. Он помнил то слово. Он боялся узнать его значение. И было то слово "Ничто".
***
Гросс получил посылку. Там было короткое письмо и три сотни золотых десятками и двадцатками. Тем де вечером он вырвал из своей книжицы десять листов и сжёг.
Тем временем Ада стояла на коленях в своей комнате. Знак Мудрейшей валялся у её ног. На шее женщины теперь висела начищенная до блеска серебряная двадцатка старого образца, где была изображена давно пропавшая принцесса Лакира, удивительно похожая на Аду.
Следующим утром они оба покинули Экленцию. Вместе.
***
– Госпожа, нет ли возможности?
– Ты знаешь, что нет. Если ты вернёшься, я лично прослежу за твоей гибелью. Там тебе нет места.
– Но я ведь всё исполнил.
– Ты хорошо поработал. Если хочешь, отправляйся в Либрию. Если прижился здесь, можешь оставаться здесь. В конце концов, ты заслужил отдых.
– Но дома не заслужил?
– Нет, этого нет.
Федосий Крипентович галантно поцеловал пальчики хрупкой женщины в сером платье с проницательными чуть выцветшими синими глазами, напомнившими старому лингвисту о незабудках из родных мест. Незаметная женщина, известная под именем Кровавая Баронесса, затерялась в многоголосой экленцианской толпе.
***
Узкая темная лестница старой башни знала много секретов. Также она часто видела предательство. Жёны предавали мужей, дети отцов, братья убивали друг друга. И не было этому конца. Ложь и предательство шли за людьми по пятам. И ничего не менялось. Ничего не менялось…
Конец
22.10.2011 – 26.02.2012