(свежие впечатления)
Сегодня, спустя неделю после Пасхи у православных поминальный день — Родительский день. В этот день принято вспомнить родных, не обязательно родителей, которые покинули нас. Многие в этот день отправляются на кладбище, чтобы посидеть у могилки, побыть ближе к родному человеку. Следуя заветам языческих предков, которые святая церковь оказалась не в силах обороть, люди оставляют на могилках умерших еду. Это и пасхальные куличи и яйца-крашенки, печенье, конфеты — кто что. Усаживаются к столикам, вкопанным в землю рядом с холмиком, расстилают салфетки, а то и просто газеты, на которых раскладывают немудрящую закуску, стопки, водку (иногда вино) и за неспешными разговорами вспоминают ушедших, выпивают за их лучшую жизнь где-то Там.
Я не люблю бывать в подобных местах, но сегодня пришлось. Четыре месяца назад я похоронил старшую сестру, потому мы, живые родственники и друзья, собрались у ее могилы. Чтобы помянуть и ее и родителей, которые лежат за три тысячи километров от города, в котором живу сейчас. Поскольку на этом кладбище у нас до сих пор не был никто похоронен, то и сестру не «подселяли» к старым могилкам, а выделили новое место с краю кладбища, на самой последней улице. Это и удобно — на машине можно подъехать почти вплотную.
На кладбище мы пить не стали, уже когда вернулись домой, — сели за стол и под горячий бешбармак водка шла гораздо лучше. Поставили в вазу с водой свежие цветы, поправили венки, в одноразовую тарелку — как положено — поставили кулич, яйца, печенье… Постояли молча. Потом заговорили о сестре, о родителях — о живых, не упоминали в беседе, что нет уж с нами их.
Невольно я обратил внимание на старушку, убиравшую могилку через одну от нашей. Печенье она клала не целиком, а крошила на маленькие кусочки. «Божьим птичкам», — светло улыбнувшись сказала она, заметив, что я наблюдаю. Достав сигарету из пачки я отошел на пару шагов и закурил.
В этот момент подъехала южно-корейская “KIA” темно-серого цвета и остановилась метрах в пятнадцати от нас. Из машины выскочили паренек лет пятнадцати, солнечно-рыжий, веселый и девочка лет девяти, вероятно сестра. Что-то сказав родителям, они вприпрыжку углубились в кладбищенские ряды. Женщина осталась сидеть, а мужчина вышел и присев задом на капот, закурил, как и я. Был он таким же ослепительно рыжим, как мальчик, румяным и обладал той полнотой, о которой говорят: солидная.
Прошло может минут пять, не больше, когда вернулись дети. Двигались они бегом, но на лицах сияли довольные улыбки. В руке брата, в такт бегу, покачивался полиэтиленовый пакет — из тех, молочно-прозрачных, — туго набитый едой. Наконец и мать вылезла из машины. Забрав у сына пакет, она присела на корточки и туго завязала ручки пакета на два узла — ручки торчали, как кроличьи ушки. Мужчина открыл багажник и забрав у жены пакет, сунул его в машину.
Детей к этому моменту уже не было рядом. Они снова убежали к могилам. Прошло еще пять минут, и брат с сестрой вернулись уже с двумя набитыми пакетами — девочка несла пакет меньшего размера. Все повторилось: увязывание пакетов, чтобы не рассыпались и водворение их в багажник машины.
Попрощавшись с сестрой, мы собрались ехать к ней домой, чтобы помянуть в нормальных условиях. А парочка сборщиков, малолетних добытчиков отправилась в третью ходку.