Как всякая девица начала двадцатого века она была бескорыстна. Кокетничая пред восхищёнными поклонниками, ворковала: - Ах, ну не мила ли я? Какая точёная у меня фигурка! А как изящны мои бёдра!
Завистники шипели: - Ветреная!
А она не обращала внимания на косые взгляды, уверенная, как и все молодые во все времена, что молодость вечна. Бескорыстием её любви упивались романтики многих стран, а она всем отвечала взаимностью. Ей посвящали стихи и песни, писали её портреты. Весной и осенью, в дождь и солнце она всегда была прекрасна настолько, что невозможно было художнику пройти мимо не замереть в восторге, не предложить ей свой талант. И, как водится, ради дамы, которая расточает свою любовь всем и никому конкретно, заканчивали жизнь самоубийством, чтоб доказать свою преданность ей и только ей.
Со временем она стала менее расточительна и бескорыстна. Стала более спокойно относиться к своему, по прежнему неувядающему шарму. Вокруг неё, как всегда вокруг красоты, стали увиваться дельцы, пользующиеся ею, и общение с ней, близкое прикосновение стало уже не всем по карману.
Портреты её всё чаще выполняют не бородатые художники с трубками в длинных шарфах, заляпанных куртках и клубах табачного дыма, а печатают полиграфным способом джентльмены от гламура. Теперь её точёная фигурка расходится тысячами тысяч экземпляров, её копиями любуются во всех частях света. Её можно повесить над своим столом, или прицепить в виде брелока к ключам…
И всё равно невозможно отказать себе в счастье быть рядом и дышать одним воздухом с ней, прикоснуться к ней тайком. Так чтоб никто не увидел, улыбнуться своей мечте и оглянуться с высоты на её прекрасный город. Это она, и она в эту секунду только твоя, ажурная красота Парижа, в которую невозможно не влюбиться.
А она… Благосклонно примет ещё одного воздыхателя.
Ребёнок инженера Эйфеля. Язык никогда не повернётся назвать её «башней».
Париж 03.09.2011