Всё своё детство я провёл на даче. Особый мир свежего воздуха, первых влюблённостей, первой дружбы знаком, наверное, большинству мальчишек и девчонок 70-х годов. Детство делилось на два времени - летнее и зимнее. Мир, полный солнечных дней – это время летнего детства. Маленькие тайны маленьких людей порождали причастность, прикосновение к будущей взрослой жизни.
Каждое утро, в половине седьмого, вниз по улице к озеру сбегал международный судья-кинолог Спасоломский. Стройный, поджарый, в любую погоду с голым торсом породистый восьмидесятилетний старик. Я, сидя у чердачного окна, дожидался, пока спустя пару часов Спасоломский будет возвращаться после купания бодрым, упругим шагом и узнавал у него какая вода в озере и прогнозы на погоду сегодняшнего дня. Узнав прогноз погоды, который Спасоломский, безусловно, уже слышал утром по радио, я напускал на себя сонный вид и, потягиваясь, спускался вниз и, завтракая на солнечной веранде, как бы мимоходом, не особо заостряя внимание на уникальности своего дара, сообщал, что я думаю о том, с какой скоростью дует сегодня ветер и будет ли дождь. Мой дедушка, который видел насквозь любого человека, пытающегося схитрить, якобы удивлялся, а бабушка, поражённая, только качала головой. Дача Спасоломского, похожая на невысокий маяк, снизу доверху была отделана разноцветным стеклом и сияла в сумерках, как маленький замок среди старых, таких же коренастых, как и их хозяин яблонь. Дом он строил своими руками. Человек образцовой интеллигентности, он уважительно, «на Вы» разговаривал одинаково и с уличными ребятишками и с пьяненьким соседом Панковым.
Дом Панкова находился неподалёку. Запущенное хозяйство, где, видимо, главным девизом было: «Всё что выросло, имеет право расти, как хочет». Из этих зарослей крыжовника и крапивы временами доносились визгливые крики его жены. Это означало, что хозяин дачи опять «под мухой». Вечная война с заначками, похоже, уже была привычным и необходимым образом жизни и обладала своей тактикой и стратегией. Как то Панков мне под большим секретом показал раму старого довоенного велосипеда без колёс, висевшую у него в сарае, вместо педального узла был вмонтирован маленький краник. Когда хозяин удалялся в сарай «поточить инструмент» он, порою вываливался из него совершенно обессиливший. Во времена запоев скандалист и бузотёр, в трезвые дни он был неизменно окружён детьми, только с которыми ему и было интересно, и его ладони всегда были полны конфет и семечек для малолетних друзей. В ответ он получал обожание от любой уличной детворы. Когда он упрямо двигался за бутылкой в поселковый магазин, натыкаясь и снося по дороге палисадники и цветочные посадки вдоль заборов, сухой, с громадными ладонями на костлявых руках, правое плечо вперёд левого (у него было прострелено одно лёгкое) он был похож на громадного сухопутного краба, целеустремлённо несущегося за добычей. Он был фронтовик. Взрослые добродушно называли его «Пьянков». Он не обижался.
Из своей чердачной кельи, заваленной старыми журналами «Наука и жизнь» и учебниками по истории ВКПб, в дождливые дни изученными мною вдоль и поперёк, я наблюдал за домом через дорогу, где жила театральная семья Украинцевых. И если днём не появлялась на дачу их дочь удивительной красоты и с невероятным именем – Арина, день казался совсем уж пасмурным. Я шатался неприкаянный, как бы ненароком заглядывая в калитку, не привезли ли с уроков танца мою соседку. Вся улица, казалось, наблюдала за этим безответным романом. Арина была старше меня и похоже относилась ко мне, как царственная особа к явлению природы, свысока: - Ну, есть и есть, нет, так и нет… Нарвав цветов вдоль дачных палисадников, в безлюдном тупичке Арина расставляла их, втыкая в песок на обочине дороги: - Вот эта роза- королева, гладиолус- принц, а васильки- свита… Я смотрел на её профиль и сходил с ума, слыша журчащий голос, но не понимая смысла. Мне даже не приходило в голову стесняться дружбы с девчонкой. Через несколько лет, уже вернувшись из армии и повидав всякого, чего и видеть то не надо было, я отыскал Арину – она была подиумной моделью. Но вот странно, тот детский восторг и страх так и не позволили мне подойти к ней.
Другой мой приятель – Вовка, тоже был старше меня. В детстве разница в возрасте на пару лет особенно чувствуется, но летом, почему то, все равны. Со следующего года начиналась взрослая жизнь – он поступил в какой то техникум, а я стал ездить по экспедициям. Но то, последнее лето детства было просто замечательным. Мы ходили на рыбалку, но не просто так, а делая из этого маленькое приключение. Договорившись заранее днём, мы с вечернего стола запасались немудрёной снедью – хлеб, картошка. Думая, что ни его родители, ни мои бабушка с дедушкой ничего не слышат, я спускался с чердака, топал к Вовке и зеркальцем пускал ему зайчиков утреннего прохладного солнца в окно. Вовка тоже жил на чердаке. По росе спускались к озеру, отталкивали лодку и отплывали туда, где, как нам казалось, «сегодня будет клёв». Сидел на вёслах и рыбачил, в основном Володя. Я же сидел на корме, впадая в оцепенение от утреннего тумана, скрывавшего противоположный берег солёного озера Смольное и от этого казавшимся морем, от тишины, в которой скрипят уключины и это совершенно особый звук. Мы не мешали друг другу, и нам было хорошо. Между нами стояла корзинка, в которой лежали продукты, запасные поплавки, грузила, а сверху - то самое круглое зеркальце в некрасивой пластмассовой оправе. Когда мы возвращались с рыбалки часов в 10 утра со своим, по нашим меркам шикарным уловом, мы радовались, как ловко нам удалось обхитрить старших, якобы не знавших о нашем побеге и думавших, что мы ещё досыпаем. Разглядывая с жалостью рыбную мелочь, окуньков, размером с мойву, Володина мама спрашивала: - Может, кошке? – Нет, нет! На сковородку! Это было незабываемо вкусно…
Солёная вода Смольного была кристально чиста. Тень лодки, пока отплывали от берега, прыгала по гигантским валунам на дне, как стремительное загадочное существо, преследовавшее нас. Потом тень окончательно пропадала в глубине.
Не знаю зачем, я взял из корзинки зеркальце и положил на гладкую, без ряби, поверхность воды. Зеркальце немножко полежало и начало опускаться в тёмную глубину, но не резко – ребром, а раскачиваясь, как маятник. С каждым движением амплитуды отражая солнце и пуская мне очередной отблеск. Это было похоже на ритмично включающийся и удаляющийся фонарик. Отблески виднелись всё слабее и слабее, пока маленькое солнышко не скрылось окончательно. Так и наша память о человеке бросает нам отблески издалека.
Всё дальше… Всё глубже…
21 декабря 2011г. Тюмень.