Барселона – город одного дня.
Вечные творения Гауди (в том смысле, что ни когда не достроящиеся до конца), поющие фонтаны, фуникулёр, поездка на открытой палубе экскурсионного автобуса, Пожалуй, театр фламенко. Всё. Джентльменский набор туриста. Галочка поставлена.
Ну, мимоходом можно обратить внимание на гитариста, притулившегося под Триумфальной аркой и девочку рядом, ангельским голоском выводящую «бессамемучо».
Всё заканчивается вечерним столпотворением на главной готической площади двухэтажных автобусов, похожих на стадо уставших за день мамонтов, прижимающихся боками и готовящихся ко сну.. И, к сумеркам, наконец то всё утихает.
Остаётся одна престарелая синьора Барселона.
Только что людное и враз опустевшее кафе на краю главной площади. Ещё пытаясь застать последних туристов, подкатывает безногий инвалид в военной форме. В отличие от столичных российских попрошаек, он не просит милостыню. На международном языке жестов он предлагает бумажные салфетки с изящными видами. Действительно, на столах нет салфеток, чтоб их не разметало ветром, и без жалости ему можно отдать пару евро. У разбитного официанта весёлые глаза, он уже рад окончанию рабочего дня, и ему не терпится посчитать выручку. Бойкое место…
Стремительно скатывается южная ночь. Она как будто выметает все международные напластования , оставляя Барселону чистой и спокойной. В её настоящем виде.
Элегантнейший молодой негр - строгий костюм, безукоризненно белая сорочка, зубы, портфельчик, столкнулся напротив нас с некой пожилой кукольного вида синьорой . Вся в рюшках и шляпках , она запуталась в поводке такой же, в рюшках, собачонки. И вот уже полчаса она и её спаситель обсуждают какие то мировые проблемы, причём с жизнерадостным участием собачонки, то встающей на задние лапы, то показывающей розовый язык, то кружащейся на месте в своих кружевных собачьих одежках.
Девочка, горделиво вышагивающая за руку с мамой- вся в бантах и лентах. Туфельки, платьице, головка с чёрными глазами испанской женщины. Всё – как у мамы, только размером поменьше.
Замызганного вида мужичонка - пожилой хиппи, длинноволосый, в шляпе, вытертых джинсах толкает перед собою по узкому переулку корзину из супермаркета, распространяя колокольный звон. Корзина наполнена доверху полуторадесятком, как минимум, громадных бутылок, на вершине которой водружён французский батон и полголовки сыра. Всё это немыслимое сооружение громыхает по булыжной мостовой и бьётся эхом в расписную лепнину барселонских стен. В престижном квартале опускаются жалюзи бутиков, темнеют рекламы, и остаются освещёнными лишь жилые подъезды. В один из таких подъездов и попадает, кое-как набрав номер домофона, престарелый хиппи, освободив тротуар от своей громыхающей фуры и грохота алкогольного производства.
Маленькое кафе с миниатюрной хозяйкой, римским профилем и глазами Джульетты Мазины.
-Ола!
-Ола!
-Дуэ капучино.
-О-кей.
Жестом приглашает на улицу - здесь всего два столика на тишайшей мостовой, на которую осыпаются с шорохом осенние листья платанов. Пока готовится кофе, хозяйка убирает внутри кафе- все стулья уже перевёрнуты. Рядом сидит седовласый господин, похожий на режиссёра в отставке: тёмная трость с резным набалдашником, помятый костюм, мешки под глазами, взгляд сфинкса, переполненная пепельница и целая батарея пустых рюмочек. Видимо, сей господин такая же неотъемлемая часть улицы, как и платаны, как и булыжники в мостовой. Мы выпили свой кофе, но уходить не хотелось, до рейса на Лорет ещё пара часов, и хотелось провести их в тишине.
Духота спала, и на прогулку вышли пенсионеры. Улица – место встреч, обсуждения тихими голосами дневных новостей. Аккуратные причёски, разноцветные шейные платочки, модные накидки. Хромированные подпорки для ходьбы. Так же чинно шествуют собаки-поводыри, и, кажется, тоже что-то обсуждают вместе с хозяевами вполголоса. Вдруг где то на этажах за чёрными листьями раздаётся истошный женский голос, на высоченной ноте выдавший длиннейшую тираду. Звон посуды. И опять тишина. Испанские страсти.
Спросили хозяйку ещё кофе и узнали, до которого часа она работает. Оказывается- ждёт нас, не хочет мешать «созерцанию». Стало неудобно. Встали, пошли, шурша листвой.
Осенним вечером особенно чувствуется, какая всё-таки Европа старушка.
И очень элегантная.