Живут же люди такие… Вывернутые наизнанку.
Нике пять. Она листает очередную энциклопедию. Всё понятно, всё опять понятно. Точнее, она верит буквам - от первой до последней, а рисунки въедаются в её память. Ника хочет знать, как устроен мир. Ей нужно понять, зачем она здесь. Как же вокруг мучительно ярко и шумно! Она морщится от горячего чая, от криков на рынке райцентра, от громкой музыки и страшно боится пылесоса. «Там, откуда я родом, всё иначе» - проносится в её голове. К счастью, потом она узнает, что родители допускают многие идеи, включая идею реинкарнации. Пока она пытается освоиться в мире и признаёт, что в нём не всегда приятно находиться и, что хуже всего, от неё почти ничего не зависит. С одной стороны, она чувствует себя всесильной, как многие дети, с другой – она пытается компенсировать слабость характера стремлением предугадывать поведение окружающих. Впрочем, до эры конфликтов ещё далеко, обстановка в доме всё ещё относительно гармонична, и разве что пару раз Нику наказывают, но страх, горечь и безысходность бросают в чернозём её души первые семена. Знала бы она, какими пышными будут цветы – вытащила бы каждую крупинку, научилась бы прощать. Прощать тяжело, а жалеть себя – так упоительно…
Ника видит сны. В них она парит над ночным мегаполисом, летит в самолёте над небоскрёбами. «Это Америка» - ещё одна мысль обнаруживается в её сознании так, будто она всегда там была. Так, будто на какую-то невзрачную коробку с ненужными вещами внезапно упал свет.
У Ники причудливое восприятие мира. Ей хочется распланировать всю жизнь наперёд, знать, когда она выйдет замуж, за кого, кем будет работать, как будет воспитывать детей. Тем не менее, многие факты от неё ускользают, но будущее она ощущает чуть ли не физически. Одна только мысль о нём вызывает восторг и какое-то пряное детское сладострастие, которое нужно прятать в мыслях, особенно от проницательной мамы. Девочка умудряется мигом влетать в комнату каждый раз, когда по телевизору показывают «взрослые сцены», и смотрит, затаив дыхание, на людей, которым ещё труднее дышать, чем ей. «Когда же я повзрослею? Я же столько всего смогу сделать! И я непременно стану учёным, совершу большое, важное и полезное открытие!». Она почти не помнит своих детских логических просчётов, помнит только бесконечные подарки – в 95% случаев это книги, и похвалу родителей. Не одобряли они только её экспериментов. То червя разрежет, чтобы проверить, точно ли он «отрастёт», то, следуя совету из очередной детской книги по астрономии, переведёт уйму муки на имитацию падения метеорита. Муку нужно насыпать на противень, а затем бросить на неё камень. След от «метеорита» и впрямь вышел чудесным, но родители очень сурово отчитали юного астронома за неэкономный подход к продуктам. Чужим продуктам!
• * *
«Чужое» - это вообще ключевое слово в жизни Ники. Жилплощадь чужая, мир чужой, а в ранней юности уже и друзья начнут её упрекать в неестественном поведении и в том, что она пустая, что в ней нет ничего своего, да ещё и на чужих парней заглядывается. «Чужой парень? Сомнительное утверждение! Он что, себе не принадлежит, не волен выбирать, с кем ему общаться? Или даже совмещать? Я же только подсказываю, я - лишь один из вариантов» - так ей думалось, но на деле девушку с гордым именем было не так уж трудно припугнуть, что, впрочем, не убивало в ней надежды на утоление любопытства. «Свои» парни у неё постоянно допускали опасные психологические ошибки и все прокалывались на одном и том же – на неверии в её способности и нежелании поддержать её морально. Равнодушие действительно невозможно скрыть. Поэтому она их и не любила, и с мнением их особо не считалась.
«Своего во мне нет – ещё бы, себе дороже! Если я и буду говорить вам правду, то потом буду сама себя изнутри дезинфицировать сарказмом, чтобы ничто для меня не было слишком значимым, чтобы не страдать от потерь. Да мне легче каждый день устраивать клоунаду, чем признаться самой себе в своих желаниях, а тем более начать следовать им. Каждый раз, когда я хотела быть собой, меня уничтожали. Я буду сама каждый день делать себе больно, и вскоре депрессия и эйфория станут для меня одинаково утомительными. Я окаменею процентов эдак на 87. Я оставлю лишь пару незаживающих ран, а кто их будет бередить и почему ему это позволено – не ваше дело!»
Так думалось Нике в 22, но временами она сияла от счастья. В этих 22-х годах был отголосок самоуверенного одиночества её 11-ти. Восстанавливался из пепла живущий в её душе храм Красоты, после глупых поступков и пафосных слов, после жизни в спешке и нараспашку ей хотелось отогреться. Отогреться можно было только у внутреннего луча, терпеливо откапывая в Сети всё более захватывающие теории, всё более грандиозные произведения искусства. К девушке возвращались былая твёрдость, лёгкость и вера в себя, которые в сумме и давали, пожалуй, ту самую индивидуальность, по крайней мере, её основу, ядро. В игре жизни ставки были очень высоки, но Ника не надеялась на удачу. Методом проб и ошибок она искала закономерности эффективной работы и приятного общения. Круг замкнулся.
Будущее немилосердно, теперь притягательно только настоящее. Некоторые состояния, такие, как вдохновение, душевный подъём, хочется продлить, даже зафиксировать, но есть риск, что они станут тогда частью обыденности.
Ника не хотела называть работу работой, а будни – буднями. Пусть лучше вокруг будут маги, драконы, схемы, иллюзии, только бы и впрямь рук не опустить. Она осознанно шла на этот самообман, потому что к сердцевине её сочного, как карамбола, мира подбиралась апатия.
«И это вы называете знанием жизни? Ну уж нет! Я перепишу её, может, на великого учёного я не тяну, но своё описание мира сваяю, и ничего не буду бояться, даже Шнобелевской премии! Впрочем, я не гений и не бездарность. Я серость, а значит, имею право высказаться и дождусь своей очереди» - так она реагировала теперь. Как видите, изменилось немногое. Лукавила она или нет, называя себя серостью, она действительно не знала. Просто она за это время кое-что выяснила. Меньше претензий – меньше пинков. Больше скромности – лучше репутация, а для себя можно и параллельной жизнью пожить.
Пусть будут интриги, плащи, шпаги, пусть она будет еретичкой и куртизанкой – только бы не стать клушей. Только бы быть органичной в этих попытках нарушать правила, только бы в этом не было фальши! Если она и позволяла себе некоторые вольности в поведении, то только те, которые вписывались по эстетическим параметрам в её сказку, а уж по части самообвинений и последующих самооправданий она была виртуозом. Какая же сказка без побрякушек святости, даже если они и отдают наивным фанатизмом? Только бы бороться, верить, искать и ускользать в книги, сны, музыку, а иногда и в попытки остановить поток мыслей. Только бы жить!
Ника режет на кухне лук. Кто сказал, что это не форма медитации? Мир и есть луковица. Такие, как она, наглые и иногда излишне правдолюбивые существа, нарушают привычный ход вещей. Они не знают, что им ближе – стремление знать жизнь или любить её. Они то в отчаянии докапываются до сути явлений (суть всех явлений – пустота. Прим. Авт.) и плачут от своей обречённости, испорченности и слабости (слёзы теперь скупее и грациознее, но их сладость всё ещё завораживает), то пытаются отказаться от деталей и увидеть целое, а главное, принять его, и тогда хочется тихо улыбнуться и остановить время.
Если бы и впрямь в моменты головокружительного поиска адекватного описания мира высшие силы останавливали время в каждой кухне, где страдают ерундой эти бестолковые люди!