Снег в эту зиму скупо покрыл степь, и только в сады да овраги ветер намёл небольшие сугробы. Зато морозы ударили лютые. На мелководье речка промёрзла до дна. Куст калины в саду, словно споря с морозами, пламенел на ветру, роняя в снег замёрзшие ягоды — как капли крови... Ломать калину в саду Лукерья никому не разрешала.
— Пусть радует глаз, кормит птиц Божиих... — говорила она.
Не любила Лукерья тягучих, бесконечных зимних вечеров и нескончаемых ночей. Чтобы экономить керосин в лампе, спать ложились рано, и дети долго переговаривались в тёмной хате.
— Ваня, надысь к нашему председателю начальство из району на машине приезжало. Пока они гутарили, щофёр нас с Жоркой по хутору прокатил, — с восторгом рассказывал Стёпка. — Сиденья в машине на пружинах, мягкие... Колёса на резине. По нашей-то дороге так быстро проехали, и совсем не трясет, прямо как в люльке!
— На то она и легковая машина, чтобы начальство возить... Это тебе не мой трактор-трудяга. Трактору сила нужна, чтобы землю пахать, воз тащить. А энта машина лёгкая, скорость у ей поболе. Нерабочая она... — со знанием дела ответил Иван.
— Ваня, как трактор пашет, как машина едет, я видал, а как самолёт летает? Ты про самолёт знаешь?
— На самолёте я не летал. Но ежели он в воздух поднимается, стало быть, механизм у него такой. Мотор не один, а несколько, и крылья... Сложная это машина, Стёпка. А тебе зачем про самолёт знать?
— Полетать бы... Поглядеть на наш хутор с высоты... — мечтательно заговорил Стёпка, и все на несколько минут замолчали, словно пытались увидеть родную землю с неба.
— Ваня, — снова нарушил тишину Стёпка, — а как лётчиками становятся?
— А ты никак хочешь лётчиком стать?
— Куды мне...
— А чё? — оживился Иван и приподнялся в постели. — Парень ты у нас башковитый, учишься хорошо... Вот школу закончишь и поедешь на лётчика учиться. Маманя, что скажешь? Отпустим мы Степку в город учиться?
— А чем же наш Стёпка хуже других? — вступила в разговор мать. — Ежели душа в небо зовёт — стало быть, надо стараться учиться. Ваня же выучился на тракториста, так почему бы тебе не стать лётчиком? Небось на лётчиков-то такие же хлопцы, как ты, выучиваются.
— Ну да... На тракториста или шофёра — можно... А на лётчика, наверно, трудно выучиться... — недоверчиво откликнулся Степан.
— Жорка, а ты чё молчишь? Спишь что ли? — подала голос Клавдия.
— Не...
— А ты на кого учиться хочешь?
— Не знаю... — односложно, как всегда, ответил неразговорчивый Жорка.
— Можа, ты на какую шахту пойдёшь? И будете, как в вашем учебнике про щуку, лебедя и рака написано. Один брат — на тракторе, другой — на самолёте, а третий куды-нибудь под землю залезет...— недовольно съязвила Клава. — Мало вам в колхозе работы? Браты должны рядышком на родной земле держаться! Степке, видите ли, в небо захотелось!
— Ты, Клава, можа права, но ежели дюже охота хлопцу учиться, то нечего его в коровнике при скотине держать, — вступилась мать за сына, — он из всех вас самый охочий до книжек. Можа, с него и будет толк — поднимется в небо, как сокол. Ваш батька бы супротив не был... Послухал бы он вас теперь... — с горечью заговорила мать и торопливо смахнула набежавшую слезу, словно дети могли разглядеть её в темноте.
Постепенно разговор смолк, и дети заснули со своими мечтами. И только Лукерья, обнимая подушку в своей вдовьей постели, поливала её горькими слезами. Вспоминала Захара и далекие молодые годы. Тогда, за малыми детьми да постоянными хлопотами, она не задумывалась над своей жизнью и не подозревала, какой была счастливой. Теперь, снова и снова листая в памяти прожитые годы, она с особой остротой понимала это, и нестерпимо болело сердце.
Чтобы успокоиться, Лукерья начала читать молитвы, прося у Бога здоровья и лучшей доли своим детям. Вслушалась в завывание ветра в трубе и вздрогнула: ей показалось, что кто-то невидимый бродит по хате, глядит на неё, словно хочет что-то сказать, предостеречь. Со страхом закрыла глаза, боясь увидеть склоненного над собой человека или, хуже того, домового. Прислушалась к мирному посапыванию детей, и долго не могла успокоиться.
«Это какое-то знамение, — думала она, — наверное, тоска скорой разлуки с Иваном бродит по хате. А можа, с Тимофеем беда какая стряслась, и он кличет меня... Нету от него весточки... Сгинул, как когда-то Захар, — размышляла Лукерья, вслушиваясь в буран за окном. — Господи, не дай пропасть казаку! Не по своей воле он родную землю покинул... Кто обогреет, приласкает его детей... Мои сыны в сладких мечтах живут под крышей родного куреня, а его детей носит лихая година по свету... Где они?.. Спаси и сохрани их, Господи!»
Лукерья забывалась чутким сном и опять вздрагивала, к чему-то прислушивалась. Но в хате было тихо, только снежный вихрь стучал в закрытые ставни.
«Господи, дай мне силы... Чует моё сердце надвигающуюся беду. Убереги, Господи, детей моих...» — крестилась Лукерья на образа.
Шёл февраль тысяча девятьсот сорок первого года...