Этюд в коричневых тонах*
В солнечном городе у моря жила-была одна юная субтильная особа. Особа эта обладала рядом неоспоримых достоинств: чарующей внешностью, безупречной речью, тонким вкусом, нестандартным мышлением. Особу любили все: учителя в школе, преподаватели в вузе, родители, подруги, легион воздыхателей. Особа пела со сцены, свободно говорила по-английски, писала без ошибок, сочиняла стихотворения, неплохо рисовала и любила Сартра. Из всего многотомия личной библиотеки именно Сартр затесался в избранное и переселился с книжной полки на рабочий стол.
Может быть, именно Сартр и его «Тошнота», она же «Меланхолия», каким-то роковым образом сместили цветные фильтры мировосприятия, смешали радужную палитру в один маркий цвет. Юная особа видела окружающее в коричневом цвете различных оттенков.
За какашкоокном брезжил какашкорассвет. В ногах, на теплом какашкопледе, дремал какашкокот… На какашкокухне ждал какашкозавтрак, приготовленный мамой.
Да, мама, папа, брат находились как бы в стороне какашкомира, за чертой игрового поля. Это был один из тонких нюансов экзистенциальной игры в бисер (Гессе занимал место во втором круге внутреннего ада юной особы).
Семья – в стороне. Все же остальные явления, предметы и персоналии были в той или иной мере вовлечены в хитросплетения этой сложной подсознательной деструктивной партии. И, надо признать, юная особа одерживала в этой партии одну победу за другой.
Простота, органичность, естественность жизненной формулы (ныне принято употреблять неудобоиктуемый термин «слоган») «ВЕСЬ МИР – КАКАШКА» придавали мрачному симулякру непробиваемую достоверность.
Перманентный депресняк являлся могучим средством манипуляции, давал ответы на любые вопросы, позволял решительно и верно вести позиционную борьбу в самых сложных жизненных ситуациях.
Юная особа взрывала мозг окружающим. Она приоткрывала завесу личностного пространства для избранного, но не успевала новая жертва вдоволь упиться восторгом эйфории, проникнуться заслуженной гордостью возвышенного сближения, как партия была уже выиграна меланхоличной принцессой окончательно и бесповоротно.
Вблизи этой проникновенной чуткости, при ощущении этой иссиня-черной глубины каждый неофит осознавал себя до боли поверхностным и прагматичным. Стоило неофиту высказать мнение, рознящееся с видением юной особы, как он тут же ловил взгляд, устало подводящий итог любым неугодным слову, действию, позиции: «Что я говорила: весь мир – какашка». И взгляд этот четко определял место провинившегося в бескрайнем какашкомире. И не было дороги назад, и не было иных возможностей, как предсказуемо передвигаться по клеткам игрового поля по заданной безысходной траектории.
А затем Сартр утратил элитарность, превратился в мейнстрим и был жестко разжалован из идеологов какашкомира лишь в составную часть. Стал какашкоСартром.
А потом за окном стало светать.
*Это не самостоятельное произведение, а лишь работа над образом главной героини романа «Визард поневоле».