КОШАЧИЙ БРЕД
У Большого белого кота Шелега было четыре когтистых лапы, два жёлтых глаза, один хвост и одна голова. Он трубой вытягивал хвост, выгибал спину от страха или восхищения и, как все коты, сворачивался калачиком под стулом. И если бы он не читал всё подряд и не делился прочитанным с каждым, то история про Шелега не отличалась бы от сотен историй, написанных про котов.
Мыш и таракан, проживающие с Шелегом на одной площади, тоже умели говорить. Мыш знал буквы и умел складывать слова. Он бы, несомненно, зачитывался приключенческими романами и фантастикой, будь он хоть чуточку крупнее. А так ему приходилось отматывать километры, чтобы прочесть даже небольшой рассказ. Зверёк кареткой пишущей машинки медленно передвигался по строчке из «Критики чистого разума» Канта, а потом стремглав бросался в начало следующей, стараясь не потерять обрывок мысли философа. Но мысль терялась, и Мыш оставил бесплодные попытки понять смысл популярного произведения.
Таракан по кличке Творог был замечателен тем, что до дрожи в надкрылках обожал молочные продукты. Хлебные крошки, яблочные огрызки, изюмины таракан не замечал, но, если находил сырный обрезок или кусок творожного пирога, радость его не знала границ. Поэтому его и прозвали Творог. Ему, как и Мышу, мучительно не хватало достоверных источников информации, и он мечтал о книгах для насекомых, маленьких томиках в хитиновых переплётах.
Шелег являлся связующим звеном между книгами и остро нуждающимися в них Мышом и Творогом. Глава семейства, Заждан, заполнял вакуум своего интеллектуального пространства футболом, его жена Надя готовкой, а их девятимесячный Малыш - рассказами Шелега.
Утро распахнуло веки Заждану, Наде, расправило хитиновые крылья Таракану. Шелег ждал, пока проснётся Малыш, и, как только раздался призывный плач, стремглав бросился в детскую, вскочил на спинку кроватки и нежно замурлыкал:
– Ядерная катастрофа планеты неизбежна. Устойчивые к радиации особи, однако, смогут противостоять потоку элементарных частиц и станут праотцами новой постъядерной формации.
Ребёнок перестал плакать, впился в соску и засопел в такт сосанию. В комнату заглянули Заждан и Надя.
– Репарация — способность клеток исправлять разрывы в молекулах ДНК, делает существование в условиях повышенной радиации возможным. Именно репарация возродит биосферу. На планете вновь запоют птицы, зарычат хищные звери. Р–р–р–р–р–р!
– Ты слышишь, что он рассказывает? – спросил Заждан.
– Пусть рассказывает. Может, ребёнок слова различать научится,– ответила Надя.
– Это не слова, а бред кошачий!
– Сам бы с сыном поговорил, а то один футбол на уме.
– А о чём с ним говорить? Он даже названий команд не знает. Раньше рожать надо было — вместе бы уже болели.
Заждан безнадёжно махнул рукой и пошел смотреть повтор вчерашнего матча.
Пока болельщик посапывал у телевизора, а Кот рассказывал истории, Мыш планомерно расширял дырку в центре сырной головки. Мыш знал, что если грызть от края к центру, то сыр быстрее заканчивается, и никогда не применял эту тактику.
– Какой глупец сказал, что масса предмета не зависит от способа его потребления? Недальновидный и тёмный человек,– рассуждал резчик по сыру.
– Чем умничать, лучше бы ответил на давно мучающий меня вопрос,– обратился к грызуну Творог.– Кто появился раньше в эволюционном развитии — мыши или тараканы.
– Конечно, мыши. Млекопитающие — прародители всего живого на земле. Извечный вопрос — что было раньше, молоко или млекопитающие, — решается мышами просто: раньше был сыр. Ты понял смысл сказанного? Кстати, сыр на халяву не хочешь? Не хочешь и не надо, два раза на халяву не предлагаю.
– Я не успел ответить.– Таракан понуро опустил усы и пополз на кухню доедать вчерашний торт.
Малыш вертел зрачками. Надя, потеряв бдительность, придвинулась к Шелегу и с интересом слушала рассказ про гигантскую рыбу.
– И когда б;льшая часть суши покрылась песком, когда солнце спряталось за желтые тучи, на землю опустилась Песчаная ночь…– вещал, забывая дышать от переполнявших его эмоций, кот.
Заждан досмотрел матч и принялся бесцельно бродить по квартире. Никем не замеченный, он вошёл в детскую и завопил:
– А–а–а–а, застукал вас за кошачьим бредом!
Малыш заплакал, Надя виновато оправдывалась:
– Он не всегда кошачий бред несёт!
– А какой? Кошка может нести только кошачий бред, и я не хочу, чтобы мой ребёнок, мой сын, слушал эти истерические мяуканья.
– Италия, конечно же, проиграла,– улыбнулся Шелег язвительной улыбкой.– Надо знать, за кого болеть. Я бы болел за Уганду… Уганда богаче Италии как в природном, так и в этническом отношении. К тому же, в древности территорию Уганды населяли пигмеи и койсанские племена.
– А какое отношение эти пигмеи имеют к футболу? –заинтересовался Заждан.
– Ровным счётом никакого, в Уганде нет футбольной команды. Детская смертность, до взрослого доживает отнюдь не каждый футболист-самородок. Малярия, брюшной тиф, тигры и, наконец, естественный отбор,– промурлыкал Кот и демонстративно выгнул спину.
– Ты слышала? Он неадекватен. И этому умалишённому фантазёру ты доверяешь нашего единственного ребёнка, – вздохнул Заждан и вышел из комнаты.
Мыш продолжал нижним премоляром срезать с внутренней стороны дырки тонкую полоску сыра.
– Сырная нить такая длинная, что её можно протянуть из одного угла комнаты в другой, а кончик вывесить в окно,– размышлял он вслух.
– Кончик птицы склюют,– сказал Творог.
– Ты не знаком с повадками теплокровных. Если бы это была не сырная нить, а хлебный мякиш, тогда бы склевали, а сыр они в клюв не возьмут,– возразил Мыш и почесал левой задней лапкой за ухом.
– А почему тогда птица из книжки сыр во рту держала? – не сдавался таракан.
– Из какой книжки? – удивился Мыш. В энциклопедии написано, что птицы кормятся не сыром, а семенами деревьев и ещё такими, как ты. Книга, на которую ты ссылаешься, наверняка была художественной и не несла достоверной информации. В художественных книгах можно написать всё, что вздумается. И страницы там не такие вкусные, как в энциклопедии. Энциклопедией, бывает, так зачитаешься, что с полки встать не можешь. А художественные — даже открывать не хочется, не то качество страниц, — добавил он, поморщившись.
– А зачем они вообще нужны, если читать их невкусно?
– Те, кто пишут, о читателе не думают! Они долго носят в себе горечь утрат и радость побед, мучаются кризисами всех возрастов одновременно, а потом отторгаются – кто романом, кто повестью, а кто и философским трактом. Вот, и птицей этой сырной тоже кто-то отторгся. Правда, я давно читал и не помню уже, роман это, трактат или сага.
Вдруг Творог заволновался. Он вспомнил, что к подошве заждановского тапка приклеился кусок творожного пирога.
–Ты чего усами законвульсировал, будто бы этой, аденозинтрифосфорной кислотой иссяк? – спросил Мыш, заметив волнение Творога.
– И ничего не кислотой, не кислый он совсем, он только третий день на подошве болтается.
– Ты о чём? – удивился Мыш
–Я о тревожном куске пирога. Третий день им хочу позавтракать, но боюсь, что Заждан раздавит.
– Во-первых, не тревожного, а творожного. А во-вторых, он в тапок редко с дивана встаёт.
– Пирог и тревожный тоже,– не согласился Творог.– Он меня знаешь как тревожит, я только о нём и думаю. А то, что тапки редко надевают, я и сам знаю. Но если по закону подлости это как раз сегодня случится, что тогда?
– Сам знаешь что — лёгкий хруст — и будешь подклеен к подошве рядом с пирогом.
– Злой ты,– проскрипел хитином Творог,– нет, чтобы помочь другу.
– Ладно, не шурши, насекомое, пойдём тапок переворачивать,– сжалился Мыш.
Они выползли из норы и пошли в Комнату Смеха — так Шелег называл спальню Заждана и Ханы.
Заждан лежал на животе и звучно храпел.
– Вот он, правый,– сказал Творог, показывая усом на тапок.– Правый отличается от левого тем, что когда его надевают на левую ногу, то жмёт пальцы.
– Не мог рядом поставить, засунул под левый, теперь вытаскивай его, напрягайся,– недовольно причитал Мыш.
– Он как диван видит, сразу, как подкошенный, падает, не расслабляя ступней. Тапки уже потом с него сваливаются,– пояснил Творог.
– Какая мне разница, что с него сваливается? Разорвал бы, если бы был размером ну хотя бы с мелкую рысь,– злобно проворчал Мыш, кося глазом на Заждана. Он оттащил тапок на середину комнаты и, обессиленный, упал на ковёр лапами вверх.
– Оттащить — это лишь полдела, надо ещё перевернуть,– сказал Творог.
– Сами мы этого сделать не сможем, надо Шелега звать,– ответил Мыш.
Они вышли из Комнаты Смеха, снова забрались под люльку и стали ждать, пока кот закончит рассказ.
– Семейная жизнь - это изнуряющий процесс общения особей противоположного пола, – вещал Шелег. – Ты когда-нибудь задумывался о значении популярных выражений: "супружеский долг" или "стерпится-слюбится", а, Малыш? Они показывают неприглядную картину межсупружеских отношений. Убойная сила этих слов поражает, как гарпун, пущенный могучей рукой китобоя.
– Поражает… Поражает, как гарпун,– повторяла Надя и гладила спину Шелега.
Мыша рассказ про гарпун не захватил.
– Я про рыб не люблю слушать, – сказал он Творогу. - Вот если бы он про млекопитающих рассказывал, а про китов мне не интересно.
– Киты не рыбы, рыбы не киты, – пошутил Творог.
– А кто они по-твоему, птицы, что ли? – Мыш пискливо засмеялся, прикрывая пасть кончиком хвоста. – Если у животного есть рыбий хвост, но нет ни хитина, ни шерсти, то это животное — рыба.
Творог однажды слышал, как по радио диктор настаивал на том, что киты — самые крупные млекопитающие на Земле, и не верить средствам массовой информации он не мог. Но и спорить с Мышом ему не хотелось.
– Киты – это самые большие ненасекомые, живущие на Земле, - компромиссно ответил таракан.
Но его жалкий писк потонул в могучем голосовом потоке, идущем от кота-оратора. Тот вошёл в кульминационную фазу повествования:
– И тогда жизнь, заклаустрофобированная пространством малогабаритной квартиры, превращается в фантасмагорическую рутину. А ревность, ревность, Малыш, это болезнь, страшная болезнь, она убивает чувства, а иногда не только их. Вот Мавр, темпераментный южный мужчина средних лет, ведомый не лучшим в себе, преднамеренно прекратил поступление кислорода в собственную жену. Если бы меня угораздило родиться Мавром, , то я бы повёл себя как толерантный индивидуум, склонный к компромиссам. Я надеюсь, ты, Малыш, мне веришь?
– Верю, верю,– шептала Надя, продолжая гладить кота.
– Шелег, Шелег,– шипел Творог из-под люльки.
Но Шелег не слышал. Он не умел слушать и говорить одновременно.
– Это может продолжаться до вечера, надо отвлечь его острой болью,– сказал Мыш Творогу.
Он залез на поручень детской кроватки и впился Коту в кончик хвоста, до хруста сжав челюсти. У Творога зачесался хитин, он съежился от чужой боли.
Но Кот не почувствовал укуса, он искрил истинами.
– Только психически нестабильные гуманоиды с лёгкостью меняют наши представления о структуре пространства и времени. Ну чем, скажите на милость, их не устраивала ньютоновская механика? Она проста и очевидна своей правотой. Рассуждения о релятивизме, массе покоя, о квадрате массы, помноженной на скорость света, заставляют учащённо биться сердца лишь жалкой кучки оторванных от масс индивидуумов…
С человеческой улыбкой на кошачьей морде и висящим на хвосте Мышом, кот спрыгнул на пол. Мыш разжал прикус, и Шелег наконец почувствовал боль от укуса.
– Нам нужна твоя помощь, нам надо, чтобы ты перевернул тапок пирогом вверх! – жалобно запищал слегка контуженный от удара Мыш.