Голый, мокрый и неимоверно жалкий человек сидел на корточках в ванной. Желтоватого цвета вода била из ржавого душа, струи ее хлестали голого человека по лицу, забиваясь в самые мелкие его трещины, в самые тонкие морщины на худом измученном лице, и от этого делая его старше и суровей. Капли стекали по ребрам, пребольно падали на синяки и размывали царапины, сморщивались пальцы. Человек сидел неподвижно. Водянистые глаза его были чуть прикрыты, серовато-желтушная склера нездорово блестела, словно земляной червь в луже, все лицо казалось вылепленным из старого воска, из какого обычно делают свечи в церквях. Нос, узкий и крючковатый, в сочетании с нитью сухих губ, внушал если не отвращение, то неприязнь уж точно.
Его вдруг словно ударило током, расширились зрачки, дернулось тонкое запястье, большой рот исказила гримаса отвращения, он завалился на бок и захрипел, пуская кровавые пузыри изо рта, корчась и дергаясь, словно в припадке эпилепсии. Так продолжалось секунд тридцать, потом жалкий человек осел, тяжело задышал и выключил воду, которая уже успела стать холодной и противной. Теперь, когда из старого душа больше ничего не сочилось, он глубоко вздохнул, закашлялся и взял скрюченными артритом пальцами с полки пачку дешевых сигарет, небрежно размазав кровавую слюну по впалой щеке с ржаво-коричневым, бугристым, со вросшими черными волосками шрамом от ожога большим чугунным утюгом. Выпустив дым, он, весь покрывшийся гусиной кожей, еще раз тяжело вздохнул.
"Ересь" - подумал он словно бы бессознательно, слово само вдруг всплыло в его голове -"Чего им вся эта ересь?". В облупленную дверь ванной, бог знает как держащуюся на расшатанных визгливых петлях, с обратной стороны впечаталась широкая женская ладонь и тонкий вибрирующий голос завопил: "Скоро там еще? Аркадий, вы тут не один живете, как-никак, жильцы тоже мытися хотят, ишь..!" и грузная, словно набитая сеном наволочка, она шаркающими шагами пошла, пошла дальше, на кухню, видимо.
"А вот она, она-то, ей-то что за ересь? Что им вся эта ересь? А мне что эта ересь?" - сигарета тлела между сморщенных скрюченных пальцев, грозясь обжечь их, закостенелых, замусоленных. "Мне-то ничего не будет, а вот они все, люди все, вот им каково? Сказать им? А как? Написать, может, написать книгу? Рассказать им все, разъяснить, вроде, так и так, все по полочкам разложить, пускай они тоже, как я, и чево, пускай как я, чево они..."
Он опять вздохнул, закашлялся, в сомнениях потер шишковатую с залысинами голову, отчего стал еще более жалок и гол. Все в нем возмутилось, заскворчало, зашипело, как рыба на сковороде, прилипающая к ее дну. "Да и зачем им это, зачем, не нужно людям ничего, пускай они будут, пускай существуют и заполняют собою пространство вселенной, но зачем им страдать, зачем радоваться? Пускай уж лучше я это, пускай я..." - с этими словами он всхлипнул, пребольно прикусив язык. "Пускай я, пускай я, пускай я!" - слова стучались в его измученном недосыпом и голодом мозгу,раскатами грома отдаваясь в каждом его уголке, звеня и трескаясь, растекаясь по всему его голому и и замерзшему синему телу, жгли словно угли, словно соляной раствор, разъедая каждую мельчайшую трещину его сознания. Они проникали в каждую его клеточку, в каждую молекулу, атом, взрываясь там на мильон, мильон мильонов маленьких осколочков, разрывающих и уродующих все на своем пути. Человек корчился от боли, причиняемой этими мельчайшими осколками, давился собственным языком, царапал глаза свои, выворачивал себе пальцы на руках, крича страшные, ужасающие сознание всего рода людского, затрагивающие самые темные уголки страха, зыбкого и первобытного, слова. Он рыдал, но слезы не катились градом из его воспаленных глаз, его тошнило, но черная желчь не поднималась с глубин его чрева, он хватал воздух ртом. Человек вдруг стал комом жгучей боли, клубком яростного противостояния всех пороков людских и невиннейшей души, чистой, как слеза Иоанна. Существо в ванной задрожало и, завыв, выгнуло дугой спину.
Внезапно что-то хрустнуло, всхлипнуло, и человек откинулся назад, ударившись неровным затылком о затертую и потемневшую поверхность ванны. Хлынула густая темная кровь, словно кто-то разом опрокинул стакан с нею, закатились глаза голого, как в припадке.
Неимоверно жалкий, мокрый и голый человек познал боль всего человеческого рода.