После избавления от пятнадцатилетней учебной повинности, мне уже никогда в жизни не суждено было носить одновременно много книг и уж, тем более, смешивать их с тетрадями. Застолье в лаборатории автоматизации, которым окончилась защита дипломов группы МА-93 летом 1998 года, оказалось поминками по большой сумке из кожзаменителя, служившей вместилищем моей идентичности.
Наступило время кулька.
Впрочем, я осознал это много позже. Момент, когда мои руки привыкли к пустоте, оказался для меня незамеченным. Помню лишь, что документы, необходимые для поступления на завод, я носил уже в целлофановом пакете. Впрочем, и они наполняли его совсем недолго. Рабочей книжкой в первый же день завладела нормировщица Марина Анатольевна. В её глубоком и длинном деревянном ящике хранились души всех сотрудников отдела АСУ ТП. Поместив туда и мою, она провела трепетное тело начинающего инженера по длинному тёмному коридору в залитый светом кабинет, где сидел молодой коренастый мужчина с тяжёлым, напоминающим репу, лицом.
- Володя, это Виталик. Принимай пополнение, - сказала Марина Анатольевна и вышла.
Начальник бюро ППиЭОТС Владимир Петрович Плющихин посмотрел на меня взглядом, который я бы мог назвать «колючим», но вряд ли «пытливым». Богом он здесь не был (это выяснилось к обеду). Однако его могущества вполне хватило для того, чтобы завладеть принесённою мною брошюрой, где ставились отметки о прохождении плановых инструктажей по технике безопасности.
По завершении изнуряюще скучного первого рабочего дня, я приехал домой с ключами, пропуском и футляром для очков. Предметов было немного, однако для их переноса транспортировочных возможностей брюк явно не хватало. Для ношения в штанах годился разве что пропуск, представляющий собой тонкую ламинированную картонку. Впрочем, таким он был недолго, поскольку заботливый и опытный отец создал для него конверт из прозрачного пластика. Моё право ежедневного проникновения на территорию комбината было надёжно защищено от износа, однако острые углы предохраняющей оболочки вызывали несварение в тёплых желудках карманов, привыкших к мягким потёртым купюрам и скомканным автобусным билетам.
Через месяц на работу в то же бюро поступил мой бывший одногруппник Саша Збандут - большой рыхлый парень в очках с огромными стёклами и дешёвой оправой, зубрила и объект насмешек факультетского масштаба. Похоже, проблема сумки его абсолютно не волновала. На заводе он появился с дипломатом – неизменным институтским аксессуаром, который был привешен к его неуклюжей сутулой фигуре, в течение пяти лет совершавшей медленные перемещения между учебными корпусами. Ухватившись за ручку своего чемодана, Саша благополучно пересёк границу новой реальности. Вряд ли ему нужно было носить много предметов. Во всяком случае, на первых порах. Зато воздух, запертый между пластиковыми стенками, помогал держаться на плаву при освоении нового жизненного фарватера.
По сравнению с Сашиным дипломатом, мой кулёк казался совсем уж хилым судёнышком. Однако я не спешил обрести более надёжное плавсредство. Я понимал, что стою перед классовым выбором и при этом не испытывал при ни малейшего желания примкнуть к какой-либо группе. Даже к той, родство с которой я, казалось бы, должен был испытывать благодаря полученному в институте образованию. Чем больше я узнавал этих сгорбленных, брюзгливых, желчных людей в серых безрукавках с выглядывающими оттуда мятыми локтями и бледными предплечьями, с тусклыми глазами, высушенными сотнями квадратных метров чертежных пейзажей, отображающих трубные проводки, металлоконструкции, функциональные схемы et cetera, тем меньше мне хотелось быть техническим интеллигентом. Я не сомневался, что портфель или дипломат сами по себе способны втянуть меня в исполнение этой неприглядной роли, диктуя собственное содержимое и привлекая ко мне «своих», и поэтому наложил на них строгое табу.
Другой полюс сумочного мира был представлен борсеткой. Отвращение и страх, испытываемые мною по отношению к данному изделию, мешали разглядеть его глубинную связь с портфелем, которая осуществлялась путём довольно простой трансформации. Чтобы портфель превратился в своего антагониста, его надо было лишь подвергнуть многократному уменьшению. Карликовый размер был способом, с помощью которого borsetta отрекалась от интеллигентской сущности своего прототипа, воплощением которой в моих глазах были полиграфические форматы 84 x 108 1/32 и А4. Пузатый кожаный сундучок не принимал внутрь ни беллетристики, ни журналов из серии «Великие художники мира», которые появились в городских киосках в 2004-м и на протяжении многих месяцев создавали волнующий интеллектуальный фон для моей внутренней жизни. Злобный карлик отрыгивал всё, кроме паспорта, денег, ключей от дома, водительских прав, пропуска на завод, ключей от машины, презервативов, сигарет, футляра для очков и мобильного телефона. Полагаю, борсетка отрыгнула бы и меня, вздумай я ею обзавестись. Прилагавшийся к ней образ жизни состоял из ежедневной борьбы за ресурсы и положение в обществе, важных дел, перекуров, звонков, белых рубашечек, брючек со стрелками, часиков на ремешке и т.п. Ни для борьбы, ни для подобных брюк сил у меня не было.
Рюкзак, сумка на ремне и прочие варианты, располагавшиеся между упомянутыми выше крайностями, также были отвергнуты. Главное преимущество кулька, принятого мною в качестве временного носителя (как оказалось на многие годы) состояло в его нейтральности. Кулёк никуда не звал, не задавал никаких направлений и не фиксировал. С ним я всегда был похож на человека, выскочившего на часок-другой из дому по неожиданно возникшему делу. Путешествуя по городу таким способом, я тайком наблюдал за владельцами борсеток, чемоданов, мешков, портфелей, хозяйственных сумок, чехлов от теннисных ракеток, футляров от музыкальных инструментов… Я боялся, что попаду в одну из этих групп взрослых людей. Мне казалось, что принадлежность к группе означает согласие на реализацию жизни в составе какого-то невидимого гигантского организма. Каким бы ни был этот организм, я боялся стать его частью. А что если по причине одного неосторожного его движения, я окажусь смят, покалечен или уничтожен? Такое ведь происходит каждую секунду с клетками, из которых состоит моё тело. Я боялся, что жизнь обточит меня своим резцом, как пьяный мастер обтачивает заготовку на токарном станке. А вдруг, когда я пойму, наконец, какую форму мне хочется принять на самом деле, это будет уже невозможно, поскольку материал, необходимый для счастливого воплощения, окажется срезанным в нужных местах?