(Из цикла студенческих зарисовок "Мемуары-точка-док")
«Сначала студент работает на зачетку, потом – зачетка на студента». Эту народную мудрость я помнила очень хорошо, когда поступила в педагогический университет после неудавшейся попытки стать врачом. Поэтому на первом курсе, особенно в первом семестре, я училась так, что от меня, наверное, дым шел, когда я грызла в студенческой читалке что-нибудь типа анатомии растений. Но сдав первую сессию, я поняла, что не стоит так убиваться над учебой, поскольку того же результата (в отношении, конечно, оценок, а не знаний) можно достичь гораздо меньшей кровью. И впоследствии до самого конца пятого курса я училась плохо. Сдавала хорошо.
Летом 1996 года стояла страшная жара. В городе просто нечем было дышать, а нужно было еще как-то готовиться к экзаменам. Утром, когда солнце еще не было столь назойливым, я брала учебники и шла в библиотеку им. Белинского, раскладывала в читальном зале свои пожитки и сразу же отправлялась в туалет для весьма своеобразного ритуала. У меня было платье, которое не меняло цвета, когда намокало. Я быстро, пока никто не вошел, снимала его, засовывала под кран с холодной водой, потом слегка выжимала и надевала на себя. В мокром платье я шла в читалку, садилась на сквознячке и, обтекая, наслаждалась полуторачасовой прохладой, поскольку это платье высыхало ровно за полтора часа. Затем процедура повторялась. Первые минут двадцать были всегда особенно приятными: прохладные струйки от слабо выжатого платья стекали по ногам, освежая мысли о неорганической химии и ботанике.
Одним из важных и очень деликатных моментов такого обучения было то, что, когда я вставала со стула, люди не должны были видеть его сидения. Иначе у них сложилось бы мнение, что я больна энурезом: подо мной всякий раз открывалось мокрое пятно подозрительного вида. Поэтому движения мои отличались резкостью и порывистостью: я поспешно и с грохотом задвигала стул, когда выходила. Ну а по возвращении я рывком ставила стул обратно, пытаясь сесть, когда еще не все его ножки коснулись пола. Это, как я потом заметила, вызывало живой интерес у других посетителей читального зала.
Когда от монотонной зубрежки начинали слипаться глаза, я шла в ларек напротив библиотеки и возвращалась с банкой кока-колы. Как-то я заметила: стоит моей банке пшикнуть, когда я ее открываю, через некоторое время за соседними столами люди тоже куда-то отлучаются, а потом то тут, то там раздаются знакомые «пшики». Реклама!
Так проходил день.
Вечером мы шли купаться на Калужское море. Заходили за Натальей Подгурченко, которая жила неподалеку от него, и шли на пляж. Однажды по пути к Наташе мы с Иринкой Чепижко купили аперетив «Оранж», дешевле которого в Калуге был только знаменитый своей похмельностью «Шанс». После распития сего замечательного напитка мы пошли на море.
Там нас сильно штормило. Мы с Чепижкой, поплескавшись в противно теплой воде, стали чувствовать себя свежее, а вот Наталья по пути назад стала вдруг укладываться спать прямо на тропинке, сказав, что чуть-чуть полежит. Перекупалась… Сразу видно, что необщажный, незакаленный человек.
А вообще, Калужское водохранилище (в народе – Калужское море) всегда влекло меня своими просторами. Однажды я задалась целью переплыть его и предупредила девчонок, чтобы скоро меня не ждали, поскольку плаваю я медленно. На противоположном берегу на опушке леса я нарвала букет цветов в доказательство того, что я доплыла. С букетом в одной руке я вошла в воду и стала грести к своему берегу свободной рукой. Это оказалось довольно неудобно, но бросать букет было жалко. И я засунула его себе сзади в плавки раздельного купальника. Засунула, причем, со стороны ноги и цветками вниз – так, чтобы уменьшить сопротивление при движении и сохранить букет нерастрепанным.
Когда я подплывала к берегу, оказалось, что за время моего отсутствия народу на пляже прибавилось. И мне почему-то показалось неприличным, если я сейчас выйду из воды и на глазах у изумленной публики выну букет из трусов. Можно было бы, конечно, вынуть его заранее еще в воде, но опять таки – люди подумают: «Вот, дурочка, с цветами плавает!» И я стала держать свой путь на безлюдный участок берега, где росли кусты, было много высокой травы и одиноко стояла чья-то машина.
Наконец, ноги мои нащупали что-то похожее на дно, и, перемазавшись вся в какой-то тине, я вылезла на берег, спугнув укрывшуюся было в траве парочку влюбленных. Усталая, но счастливая, с чувством гордости за такой далекий заплыв я доковыляла до своих. Иринка Чепижко была очень злая, сказала, что меня не было полтора часа, и они очень переволновались, думая, что я утонула. От стыда даже цветы в моем букете с того берега немного завяли.
Обратно мы с Чепижкой ехали на троллейбусе. На улице было уже темно, и в салоне народу было немного. На мне, честно говоря, были только платье, туфли и букет, поскольку я забыла сменное белье, а ехать в мокром купальнике, когда вечерняя прохлада уже остудила город, мне не хотелось. Мы встали на задней площадке троллейбуса, и в последний момент к нам ввалилась команда подвыпивших бритоголовых амбалов. Кондуктор собиралась подойти к нам, но когда один из лысых детин спросил:
- Что, тетя, билетики продаешь? – она лишь жалко улыбнулась и ушла поближе к водителю.
Нас окружили и стали пытаться завести знакомство. Мы отвернулись к окну. Бритоголовые начали говорить какие-то пошлости, кто-то попытался обнять Чепижку, и она, вытаращив глаза на происходящее за окном, забилась в угол, прижимая к ногам короткое платье. Я остро ощущала нехватку своих трусов – без них, мне казалось, я была совсем беззащитна. И тут кто-то ущипнул меня за мягкое место.
Я резко развернулась, злым взглядом обвела хохотавшую компанию, презрительно скрестила руки вместе с букетом на груди и, выставив вперед нижнюю челюсть, сощуренными глазами уставилась на того, кто, скорее всего меня ущипнул. Тот слегка смутился, глазки его забегали, как у двоечника. Хихикнув, он спросил у стоявшего рядом приятеля:
- Что ты ей сделал, что она на меня так смотрит?
И я поняла, что победила. Компания бритоголовых, казалось, слегка потеряла к нам интерес, они стали матом разговаривать между собой о чем-то своем. Но я не теряла бдительности. Когда троллейбус остановился на нашей остановке, я не сдвинулась с места и прижала локтем загипнотизированную от страха Иринку. За мгновение до того, как двери закроются, я схватила Чепижку за руку, пробила брешь в кольце противника, и мы выскочили из ужасного троллейбуса под громкое улюлюканье спохватившихся амбалов. До общаги мы добежали резвым галопом, и в каждом темном закоулке нам мерещились хулиганы.
А потом у нас кончилась еда. И деньги. Я в своей комнате жила одна, поскольку Башкирова Маринка, моя соседка, была физматом, и потому уехала домой гораздо раньше, а у нас все еще продолжались бесконечные полевые практики. Поэтому, чтобы не очень скучать, я перебралась жить в комнату к Чепижке и Оле Тимоховой. Оля вскоре тоже уехала: она училась на курс старше нас, и они закончили учебу раньше. Мы с Иринкой остались сиротами, да еще в придачу – голодными. «По сусеку поскребя, по амбару пометя» в обеих наших комнатах, мы доели даже то, чем побрезговали тараканы, но проблему голода не разрешили. Совместных финансов (за исключением священных денег на проезд домой) у нас не хватало даже на половинку черного хлеба. Из старого яичного порошка, который зачем-то давным-давно принес нам Коровяцкий, и рассыпавшегося на полке сухого молока я состряпала подобие яичного омлета, сдобрив его сушеным укропом. Но когда он на наших глазах съежился в тарелках, оставив лужи противного цвета сыворотки, Иринка есть такую еду отказалась. Зато мне досталась двойная порция. Но и это лишь раздразнило мой аппетит, а желудок требовал наполнения. В конце концов, так и не утолив голода, мы легли спать.
Следует сказать, что в секции на шестом этаже, где мы обитали, в то время кроме нас оставалась только семья Бергуновых, а все остальные уже разъехались. К Бергуновым вечером приехали какие-то гости, и они на ночь глядя стали варить на кухне большую кастрюлю супа из курицы и абрикосовое варенье.
Невыносимо вкусные запахи начали проникать в нашу комнату. В конце концов Иринка не вытерпела, взяла тарелку и ложку и, дождавшись, когда все уйдут из кухни, тихонечко вышла и вернулась с несколькими абрикосинами в сиропе. Мы тут же умяли их, совершенно не испытывая стыда за содеянное. Уяснив себе, что красть на самом деле очень даже легко, мы снова, уже вдвоем, отправились «на дело» и набрали целую глубокую тарелку абрикосового варенья. Решив, что под такое лакомство надо попить чайку, Чурикова пошла ставить чайник. На кухню вышла Бергунова помешать в супе. Когда она узнала, что бедные студентки, заучившись за полночь, захотели пить чай, она накапала нам на блюдце еще варенья. Мы с удовольствием смели и его.
Но желудки наши, казалось, только разогрелись в ожидании чего-то более существенного. Образ вареной курицы одновременно возник перед нашим воспаленным воображением. На цыпочках мы снова прокрались к плите. Я стала черпать ложкой в тарелку бульон с плавающими в нем кусочками картошки. Видя, как медленно продвигается дело, Ирка сбегала за второй ложкой, недолго думая выловила ею здоровый кусок курицы, и мы со своим сокровищем тихо юркнули к себе. Быстро закрыли дверь и сразу же, стоя, стали жадно есть курицу прямо руками. Потом уже за столом дохлебали бульон и блаженно замерли в ожидании чувства насыщения, которое, как известно, приходит через двадцать минут после начала еды.
Прошло полчаса. Чувство насыщения так и не наступило. Да и нам так понравилось есть, что хотелось еще и еще. Воровать у Бергуновых было уже как-то неудобно, и я взяла тарелку с ложкой и пошла по кухонным балконам промышлять по другим секциям. (Двери со стороны лестницы у всех были уже заперты.) Но как назло, в тех секциях, где что-то стояло на плите, балконная дверь была закрыта, а там, где можно было проникнуть на кухню, из еды ничего не было. А на третьем этаже я увидела, как над раковиной склонился зеленого цвета студент. У этого едой уже не разживешься...
В результате этого обхода, проинспектировав кухни с третьего по девятый этаж, я вернулась к Иринке ни с чем. А на следующий день приехали родители Оли Тимоховой. Они-то и спасли нас.
К последнему экзамену по зоологии беспозвоночных я готовилась на Бергуновском диване, выставленном ими на кухню за нехваткой жизненного пространства в комнате. Надо признать, что из всех биологических дисциплин зоология беспозвоночных – самый страшный предмет: во-первых, учить его очень муторно; строение шести-, восьми-, десяти- и совсем безногих тварей настолько скучно, что только фанат сможет спустя неделю после сдачи отличить параподию от лижуще-сосущего ротового аппарата. А во-вторых, предмет этот вел доцент Казанников – самый непредсказуемый и злопамятный, как нам казалось, преподаватель на биофаке. Поэтому немудрено, что все тряслись перед его экзаменом. Я старалась зубрить изо всех сил, но процесс продвигался крайне туго. Когда путаница в голове достигала апогея, я звала из комнаты Чепижку, также долбившую зоологию, и в качестве перемены мы с ней пили кофе и распевали песни под гитару.
Кстати, тогда, незадолго до последнего экзамена, я встретила одного странного молодого человека. Я учила зоологию, лежа на диване, когда на кухню, слегка прихрамывая, вошел очень высокий, сутулившийся из-за роста парень. На шее поверх футболки у него был повязан платок на манер пионерского галстука. Я оценила стильность его вида: это было очень необычно и мило. Он стал мыть чашку, а я подумала: как жаль. Такой симпатичный и оригинальный, а хромает. Мне показалось, что он очень страдает из-за этого. Причем некоторая доля смущения была даже написана на его лице. А потом оказалось, что это был Влад Новиков, хороший друг Виталика Горшкова. И что он вовсе не хромает, а шейный платок у него тогда был повязан не от оригинальности, а от того, что накануне, во время дня рождения, его сильно поцарапала страстная поклонница, и «пионерским галстуком» он маскировал свои шрамы.
Итак, в один наипрекраснейший день приехали олины родители, чтобы забрать ее вещи, оставленные в общаге. А взамен они привезли сумку с продуктами в качестве гуманитарной помощи голодающим студентам. Мы с Иринкой накинулись на еду, лишь только они покинули комнату. Насытившись тем, что лежало сверху, мы стали копать глубже и обнаружили довольно большую рыбину. Странное дело: она была то ли вареная, то ли сырая – понять было совершенно невозможно. По пути от Спас-Деменска в Калугу она так запарилась в сумке, что приобрела консистенцию вареной, тогда как вкус оставался сырым. Брезгливая Чепижка отказалась есть эту рыбу. Я же, нисколько не задумываясь, посолила ее и съела. Как ни странно, никаких чрезвычайных последствий от этого не было. Но, тем не менее, эта рыбина сыграла решающую роль в моей судьбе.
Был последний день перед экзаменом. К вечеру я поняла, что мне не хватает ровно одного дня, чтобы привести в порядок все, что я зазубрила до этого. На следующий день после нашей группы должны были сдавать географы, и я решила во что бы то ни стало перенести себе экзамен. Надо было прикинуться больной, но не очень: чтобы Казанников поверил, что сегодня я ему ответить не смогу, но завтра буду как огурчик и все ему отлично расскажу. И я решила имитировать отравление. Чем? Да конечно этой самой рыбой, которую нам привезли.
В день, когда вся наша группа сдавала экзамен, я пришла к кабинету зоологии с намалеванными зелеными тенями кругами под глазами и с сильно напудренным светлой пудрой лицом. Я рассчитывала, что в полумраке коридора у меня будет крайне изможденный вид. Казанников как всегда опаздывал. В ожидании его я села на корточки у стенки. Народ с лекциями и огромными талмудами Догеля трясся в коридоре. Нервический смех и упоминание всуе Бога сотрясали и без того крайне напряженный воздух второго этажа института. По болезненной бледности лица и подавленному настроению я ненамного отличалась от всех остальных. И вот появился Он. Прошел к себе в курилку – лаборантскую, взял экзаменационные ведомости и в облаке дыма явился нам.
Едва не падая в обморок от страха, я приблизилась к нему и стала лепетать что-то про пищевое отравление, диарею, неспособность в связи с этим хоть мало-мальски подготовиться к экзамену… Докуривая сигарету, Казанников рассеянно выслушал меня, потом взглянул как-то очень по-доброму и, улыбнувшись, сказал:
- Иди – иди, лечись. Завтра придешь – сдашь.
Обласканная таким образом, я на крыльях полетела доучивать в общагу. Как потом оказалось, Казанников вообще благоволил ко мне. Наверное потому, что на первом курсе я посетила практически все его лекции (хотя на большинстве их я вязала). Или потому, что спорила с ним как-то о гипотезе происхождения жизни, а потом с его подачи стала вдохновенно копаться во всякой серьезной литературе по этой теме. А может потому, что родители однажды поймали в своих книгах ложноскорпиона, и я преподнесла его Казанникову… Короче, на пятом курсе он совершенно ни за что поставил мне автоматом два экзамена. И еще я выпросила у него автомат для девушки из нашей группы, которую я по ошибке обрадовала за день до экзамена, что Казанников уже поставил ей пять.
Но на первом курсе я трудилась добросовестно, и к экзамену по зоологии беспозвоночных, хотя и днем позже, но все же подготовилась очень хорошо.
Когда, выслушав несколько плавающих ответов географов, раздраженный Казанников позвал отвечать меня, я бойко оттарабанила свой билет и заметно подняла ему настроение. Но прежде чем расписаться в моей зачетке, он спросил:
- Так ты говоришь, отравилась? Чем это?
Мне пришлось повторить историю о том, как нам привезли несвежую рыбу, благоразумная Чепижко не стала ее есть, а я поела, и в результате слегла на два дня.
Казанников заглянул во вчерашнюю ведомость нашей группы, где стояла Иркина двойка, и задумчиво сказал:
- Ммм-да… Лучше бы Чепижко тоже бы ее поела…
Я смутилась, не зная, что ответить. Кажется, моя стратегическая хитрость была рассекречена. Тем не менее, Казанников добродушно отпустил меня с миром, и я сломя голову побежала на электричку домой.
На платформе я была за полминуты до отправления поезда, но кипучая после сданной сессии энергия дернула меня пробежаться до четвертого вагона, в котором я обычно ездила. И тут из окна мне кто-то постучал. Я разглядела Шурика Клюева и нырнула в вагон за мгновение до того, как двери закрылись.
Рядом с Клюевым сидел Шурик Коровяцкий. В пакете у него был свернут новенький пенополиуретановый туристский коврик. Шурик гордо сказал, что специально ездил за ним в Калугу. Разговор всю дорогу был в основном об их предстоящем походе в Карелию. И уже на полпути в Обнинск два Шурика почти уговорили меня идти с ними. У меня не было ничего: ни рюкзака, ни байдарки, ни денег, ни родительского благословения (поскольку они были в то время в деревне). И на раздумья был только остаток этого дня, так как надо было покупать билеты. Однако сестра, которая в то время была у нас, сказала, что надо быть просто дурой, чтобы колебаться в таком деле – и дала мне рюкзак и деньги. Байдарку я выпросила у друзей моих родителей, за час закупила продукты, собрала рюкзак и укатила в прекрасную страну своего детства. Я оказалась в составе замечательной команды под предводительством великолепного Виталика Горшкова, впоследствии ставшего моего корабля капитаном.
Так рыба, привезенная добрыми олиными родителями из знойного Спас-Деменска, решила мою судьбу.