Исследуя тёмные подземелья памяти, Андрей с каждым разом всё тверже убеждался – способность видеть к нему пришла недавно – видеть за морщинистой маской старости лицо молодое, казалось, только скрытое от невнимательного взгляда; видеть неизменные – иногда даже юношеские – привычки пожилого человека, от которых тот отказаться никак не мог, да и не считал нужным; видеть одежду, что старикам надевать, быть может, и не пристало – но, в силу непонимания произошедших возрастных изменений, незначительности, несущественности их, носимой стариком с охотой и естественностью не меньшей, чем наблюдалась у человека юного.
Безусловно, не в каждом пожившем человеке встречалась невидимая – почти невидимая – молодость, была она редка и диковинна; также, как и старость, что обреталась в теле молодом нечасто, находясь во власти неведомых, капризных законов. Андрей видел, что порой в глазах человека молодого сквозила усталость, равнодушие и спокойствие – которые обычно присущи людям преклонных лет; жила способность черпать наслаждение исключительно в днях прошедших – и радостных, и печальных; таилась осторожность, осмотрительность и мудрость – чем бы они не были вызваны (опытом, трагедией или заблуждением).
Пытаясь разгадать причину подобной странности в манерах и настроениях людей молодых, что преждевременно становились стариками, и пожилых, что долгое время хранили в себе молодость, Андрей долгими часами бродил по коридорам, залам, закоулкам размышлений – в темноте, в пыли которых ему всё никак не удавалось найти ответ на терзающий его вопрос. Порой Андрею начинало казаться, что он обрёл выход из душного лабиринта, и понимание совсем рядом, за неровной гранью поворота – понимание того, что возраст – это не только количество прожитых лет, это нечто, подчас не связанное с физиологическим состоянием организма, это опыт, богатство которого порой не зависит от даты рождения, это нечто, быть может, данное нам ещё до нашего появления на свет, появившееся в жизнях предыдущих, это что-то, возможно, ещё непонятое… Поворот не приносил ничего нового – всё та же непроницаемая тьма впереди, всё то же гнетущее неимение ответа.
Был, правда, у Андрея один-единственный луч света – скорее всего, не кажущийся – проникший во тьму откуда-то сверху, - из недоступных, нереальных, непонятных чертогов, указывающий, должно быть, на то, что неуловимый выход всё же существует.
Несмотря на то, что Андрей исходил в подземелье многие и многие вёрсты, провёл здесь нескончаемые и несчётные дни, вдохнул несметную массу сомнений и разочарований, он из раза в раз приходил к одной и той же мысли, с каждым новым возвращением к ней убеждаясь всё решительнее, что мысль эта и есть искомый ответ на несносный, непреходящий вопрос.
В такие моменты – схожие, повторяющиеся - Андрей раздумывал о том, что молодость, выжившая, несмотря на возраст, и старость, пришедшая не ко времени, наверное, как-то связаны с ним самим, с его положением – то ли умершего, то ли живого. Ведь те люди, что несколько лет назад скинули его труп в канализационный колодец, были уверены, что он мёртв...
Но он всё также мыслил, всё также искал, всё также жил.