– Миша, давай прогуляемся, но недолго. Народ где-нибудь через час разойдётся, а мне надо помочь Кире Исааковне разобрать на столе, перенести на кухню, помыть, протереть. Вы, мужчины, обычно эту работу не видите, она мимо вас проходит. А потом, я обещала.
– А Виорела не может помочь?
– Слушай, что на неё валить? Виорела тоже устала – ты видел, сколько всего было на столе? Всё, что было на столе – и остренькое, и соления, и куры, и утки, это она дома готовила, притаранила в сумках на себе. Потом здесь крутилась – и выпечку, и рыбные блюда. Уморилась, конечно, да и выпить любит. А как выпьет – её в сон тянет, работница она уже никакая, сейчас сидит где-нибудь в уголке, дремлет и ждёт, когда гость разойдётся, чтобы отдохнуть на любимом диване.
А Кира Исааковна завтра с утра на кладбище пойдёт. Нет, одна. На кладбище она всегда одна ходит.
И они с Лилей пошли ненадолго пройтись по Одессе. Та отдала ему ключи, чтобы он положил их в карман – она была без сумочки, взяла его за руку.
– Удивительно – подумал Миша – какой длинный день выдался сегодня. Я же приехал только утром, а ощущение такое, что в Одессе уже пол жизни, а с Лилей, вообще знаком всю жизнь.
От его руки, он это сам чувствовал, шло тепло и ток. Эту энергетику зарождающего чувства нежности, она не могла не заметить, и от её руки тоже шёл ток. Что это – сердечное волнение, или, такой вот, молчаливый разговор рук? Они прошли ещё немного, держась за руки, и Миша начал читать стихи. Неизвестно, как это на него нашло – может, вспомнил:
Я как конь хожу по кругу
Жернов каменный кручу.
Где ты, Лада, дай мне руку,
Приласкать её хочу.
Мне сказать о многом надо,
А рука в руке, как нить.
Слушай, Лада! Слушай, Лада!
Будут пальцы говорить.
До чего она родная,
До чего она легка…
– Понимаешь? – Понимаю!
Скажет тёплая рука.
Как в далёком детстве в прятки
На поляне на лесной.
– Всё в порядке? – Всё в порядке!
– Я с тобою? – Ты со мной!
– Веришь? – Верю! Звёзды в небе
Нам мигают вдалеке.
И бежит волшебный трепет
Как по проволоке – руке.
Она опешила. – Миша, ты что, и стихи пишешь? Здорово-то как!
– Нет, Лиль, это не моё, не дано мне такого дара. Это – Шмаков. К нам на завод, по приглашению руководства, приезжал из Липецка удивительный человек – профессор Шмаков. Я запомнил его фамилию, потому что таких «лекций» я никогда не слышал, да и не услышу больше. Читал он нам лекцию по психологии производственных отношений. Без единой бумажки, два с половиной часа диалога с присутствующими. С улыбками, смехом, стихами. Читал нам свои некоторые стихи в качестве примера отношений. Нет, Лиля, конечно, ничего не издано. В рукописях достал у приятелей. А какие у него стихи о любви!
Миша обнял Лилю и прижался к ней, ощущая трепет её тоненького тела, трепет бутона, нежного, палевого цвета, который льнул к нему. Она была Мише по подбородок. Они стояли, дрожа от желания, запоминая запах друг друга, минуты две. Обхватив его руками за спину и прижавшись щекой к груди, она сказала:
– Миша, я чувствую, что мы сейчас сорвёмся. Сделаем ошибку, о которой будем жалеть. Нам не надо этого.
– Ты права. Господи, какое наваждение.
Он поднялся с Лилей к Кире Исааковне, глянул на часы. Была половина одиннадцатого. Их не было полтора часа. Лиля открыла дверь своими ключами, которые до этого лежали у него в кармане. Опять она была права – все ушли, на диване уже спала, слегка посапывая, Виорела.
Вроде бы, зашли тихо, но Кира Исааковна вышла в прихожую, услышав их. Увидев, обрадовано спросила: «Что ж мало бродили?», на что Лиля немедленно отреагировала.
– Так он не поцеловал меня ни разу, чего с ним гулять, пойдём, говорю посуду мыть.
Кира Исааковна ухмыльнулась, поглядев по очереди на них.
– Ха. Пойдём, ребята пить чай, я ещё не пила, а без чая не могу, да и к пирогам почти никто не притронулся. Фаршированную рыбу с хреном съели всю. Миша, ты не попробовал? Ну, может, будет время. Давайте за стол, поговорим, с посудой потом быстро управимся.
Но это «быстро» закончилось почти в два часа ночи. Они начали с чая, потом Кира Исааковна сказала, что хочет выпить – она за столом действительно ничего не пила, да и к еде не притронулась. Вообще, Мише показалось, она была чрезмерно напряжена, видимо, непросто ей дались эти поминки. Выпила она вина, опять же, принесённого Виорелой. Лиля тоже пила вино, Михаил попросил водки. Выпив, Кира Исааковна отмякла, расслабилась. Как он понял, поговорить ей дома было не с кем, страсть к разговору она отводила на работе, а душу, иногда облегчала здесь, с Лилей. По русски она говорила хорошо и правильно. Редко, вылезет какое-нибудь слово, или необычный оборот. К примеру, слово помыться она произносила как, «помиться», конечно, пользовалась и «одесским языком», о котором он уже был наслышан, но немного.
– Значит, не целовальщик ты, Миша. Лиля, значит, обижается – начала издалека она разговор.
Ух, чувствовал Миша, как же хотелось ей узнать, что там у них было. Да и было ли, вообще. Обкладывала его вопросами, как серого, флажками. Никак. Он улыбался и держал неприступную оборону. Лиля потихонечку стала носить со стола, он вызвался, было, помочь, но был остановлен словами – это женское дело! Наконец, почувствовал, что Кире Исааковне хочется просто поговорить, но она, не зная, как поступить, продолжала бомбардировать Мишу расспросами.
– Кира Исааковна – он решил немного схитрить, помочь ей. – У вас для бесед появился собеседник и благодарный слушатель. Правда, пока на две недели. А там, глядишь, опять командировка, куда же я пойду? Теперь буду постоянно только у вас с Лилей.
После этих слов Кира Исааковна совсем оттаяла, а какой, Господи, он взгляд получил от Лили, которая крутилась рядом, делая вид, что возится с посудой!
За несколько часов Мишка стал человеком, которому Кира Исааковна незаметно поведала историю жизни своей семьи. Конечно, часть жизни, пожалуй, важнейшие моменты. Боже, как же хотелось ей выговориться, посоветоваться, правильно ли она поступила в каком-то конкретном случае, или нет. Как незаслуженно она была одинока!
С этого момента началась их многолетняя дружба.
– Скажи, Миша, ты коренной воронежец, или недавно там?
Он рассказал Кире Исааковне, да заодно и Лиле, что по рождению он из Тамбовской области. Потом поведал коротко свою историю, начиная с приезда в Воронеж к бабушке. Рассказал, как они с Пелагеей Степановной ходят по воскресеньям в церковь. И как по этому поводу его вызывали в партком, но, на это он плевал – из комсомола вышел по возрасту, а в партию не вступал и не собирается. Лучше, говорит, в церковь буду ходить, хотя неверующий. Рассказал о его почти ровеснике, отце Никоне и его нравоучениях.
Лиля здесь всплеснула руками
– Господи, как у нас многое похоже с тобой. Тебя растила бабушка, и я так же росла. Но, ведь не пропали, выросли, специальности получили. Я, верующая, хожу в церковь, бабушка приучила. Ты, говоришь, неверующий, но бываешь в церкви, хотя бы из-за своей Пелагеи Степановны. Ты живёшь в Воронеже, сам тамбовский, я в Одессе – родилась под Волгоградом.
– А я одесситка, родом из нынешней Литвы, из-под Вильнюса – вступила в разговор Кира Исааковна. – Такая видно у нас судьба – собраться на одесской кухне, как будто мы близкие люди. Ты видел, Миша, как тяжело мне было сегодня вечером? С гостями, пришедшими на поминки. Ну, конечно, видел. Ты мужик, я вижу, глазастый. Кстати, понравился Виореле, а она баба не простая. Она торговка на Привозе. Там, эти бабы людей и покупателей насквозь видят. Так, – она подняла бокал с вином – ну, давайте, за Одессу, за то, что она нас познакомила.
Выпили, Миша начал с огромным удовольствием пробовать блюда поминального стола и понимать, сколь небогат и неразнообразен стол у него дома: "Живём в Черноземье, а едим, в основном, картошку, да макароны. Бабушка, та, вообще, последнее время ест только молоко, творог и картошку". Он обедал на работе, завтракал либо яишней, либо чаем. Ему хватало. Но, сейчас, он понял, например, что за вкуснятина «синенькие», острые, с чесночком. Когда они бывали с бабулей на рынке, он всегда проходил мимо баклажанов и не додумался бы их покупать.
– Кира Исааковна, а как же вы из Литвы в Одессу.
– Ха. Если бы только из Литвы в Одессу. Это сейчас Литва, а родилась-то я в Виленской губернии. Город назывался не Вильнюс, на литовский лад, а Вильно. Да. В Российской Империи. Жизнь меня отправила сначала в Одессу, из Одессы в Свердловск, из Свердловска опять в Одессу.
– А как вы оказались под Вильно?
– Миша, я не знаю, что ты знаешь о черте оседлости евреев. Это территория, на которой разрешалось поселяться евреям на постоянное проживание. Раньше это всё была Россия. Империя. Так что, я жила в России. Чем жили? Ты знаешь, в основном крестьянским трудом. Сейчас это звучит смешно, но я, еврейка-крестьянка. Не смейся. Я тебе дам еврей-дворник. Всё, что может мужик на земле – всё умела. Сильная была. Жили мы в местечках – сегодня это были бы, наверное, сёла. Ну, и в городках, конечно. И так жило большинство евреев в Российской Империи. Жили мы на землях нынешней Польши, Литвы, Белоруссии, Бессарабии и Украины.
Повыбила нас война. До войны, а это мне один знакомый человек оттуда – и она показала пальцем на небо – рассказывал, что в Одессе жило тридцать шесть процентов евреев. Остальные – и русские, и украинцы, и итальянцы, и греки, кого только у нас не было. А где они сегодня, эти евреи? А в Одессу я попала в тридцать девятом. Замуж вышла, Мишенька, замуж. Прямо в эту квартиру, где мы с тобой сидим.
Она заулыбалась, вспоминая что-то своё, погладила по голове присевшую, наконец, Лилю.
– Лилька, ты была бы старухой, по сравнению с нашими невестами. Я Софу, ты знаешь, в шестнадцать родила. Мы же замуж выходили рано. Не обижайся, золотце ты моё, Лилечка, это я так, для словца, сказала. Не надувайся на меня, деточка. Ты знаешь, Миша, Лиля для меня больше, чем соседка и напарница по работе. Я очень хочу, чтобы она вышла замуж и поняла, что такое женское счастье. Её муж будет счастливый человек, если сам будет достоин её. Другая часть моего сердца не хочет, чтобы она выходила замуж, чтобы была всегда рядом со мной. Понимаешь, это не дочь, но ближе неё у меня никого нет! Она даёт мне уважение.
Миша подавил в себе всякое желание спросить её о дочери – сказала же ему Лиля, сама расскажет, если захочет.
– Так, ребята. На сегодня всё. Миша, ты отправляйся домой спать.
Завтра я с утра пойду на кладбище. Высыпайтесь. Лиля может показать тебе, Миша, город. Если тебе захочется поговорить, приходи на ужин. Я так понимаю, что ты будешь с понедельника большую часть дня занят? На «Прессмаше», говоришь? Где это? Понятно.
Всё, Миша, уходи, дорогой. Хватит зазря смущать Лилю запахом мужчины.