Володе было тридцать два. Несмотря на молодость, он был уже вторым после Подмаренникова человеком в отделении и по мнению большинства коллег – лучшим кардиохирургом в клинике. Попутно он делал докторскую, хотя наука с появлением Маленького Сережи отошла для него, как он посчитал, уже на четвертый план. Кроме основной работы в отделении он много преподавал, каждый день у него были занятия со студентами, благо учебный этаж был расположен в том же здании, что его хирургия.
Студенты, как и всегда бывает, приходили к нему разные. Кто-то учил хирургию через «не хочу», потому что без нее было не получить диплома, кто-то занимался с душой. Среди последних была студентка Люда Колунова, симпатичная и ужасно серьезная отличница. Она чем-то даже напоминала Володе его самого в студенческие годы.
Люда была отчаянно влюблена в Кораблева. Однажды она набралась смелости и написала ему длинное и очень взрослое письмо с рассуждениями о любви и о смысле жизни. Володя, регулярно получавший от студенток письма и записки любовного содержания, решил никак не реагировать на это письмо. Но, встречая Колунову в коридорах и на занятиях, он, однако, стал замечать, что она похудела, выглядит мрачной и обреченной. На него Люда перестала поднимать глаза, хотя прежде она жадно ловила буквально каждое его слово, внимательно глядя на него со своей первой парты, когда он приводил на лекциях примеры, которые не надо было записывать.
Спустя пару недель после первого письма в перерыве между занятиями Люда передала Кораблеву второе свое письмо. Володя у себя в кабинете прочитал его и ужаснулся. Эта серьезная девочка говорила теперь о своем ничтожестве и о желании покончить с собой.
Перед своим семинаром Кораблев остановил ее в коридоре и попросил зайти к нему после занятий. Семинар он отвел как ни в чем не бывало.
Люда постучала в кабинет с надписью «Зам. зав. отделением, к. м. н., доцент В. Н. Кораблев», робко вошла и остановилась на пороге. Володя встал из-за стола и подошел к ней.
– Пожалуйста, проходите.
Он сделал приглашающий жест, прикрыл дверь и включил чайник.
– Садитесь. Вам чаю? Или кофе? ...Может быть сигарету? У меня можно курить.
Люда присела на стул для пациентов у стола Кораблева.
– Мне ничего не нужно. И я не курю, – прошептала она.
Володя кожей почувствовал, как сейчас стыдно и страшно этой девочке.
– И это правильно, – проговорил он, сев за стол и достав из ящика открытую коробку с записками. Потом он открыл другой ящик, достал оттуда небольшой фотоальбом и сказал: – Тогда вот. Читайте и смотрите. Вначале это…
Двумя пальцами он поставил перед ней коробку. Люда, глядя исподлобья, подбородком указала на нее.
– Что это?
– Любовные записки от студенток, – невозмутимо ответил Кораблев и испытующе посмотрел на Люду.
– Я не буду читать! – тихо воскликнула она и отпрянула от коробки.
– Нет, будете! – возразил Владимир Николаевич, встал и, уперев в стол кулак, проговорил: – Вы сделали свой ход, я прочел ваши письма. Теперь моя очередь.
Он вытряхнул ворох записок на стол и постучал рядом с ними указательным пальцем. Люда нерешительно взяла одну записку, медленно развернула и стала читать. Кораблев в это время заварил кофе в двух кружках, себе и ей.
– Вам сколько ложек сахара? Две?
Люда рассеянно кивнула. Она читала записки, по щекам ее текли слезы и падали на текст. Она крупно и часто моргала, стирала слезы ладонью и вытирала мокрую руку о полу белого халата. Прочитанные записки она дрожащими пальцами складывала в проклятую коробку. Володя пил кофе у окна и терпеливо ждал. Люда дочитала последнюю записку.
– А где… мои письма?
Кораблев достал из кармана халата два ее письма и молча протянул ей. Люда, словно в бреду, медленно спрятала их в свой карман.
– Что же это?.. Владимир Николаевич, вы умный, благородный человек. Зачем это вам?
Она принялась тереть свои болезненно сведенные брови.
– Согласен. Глупо. Глупо и цинично. Но меня это, не скрою, развлекает… Видите ли, у нас с Громовым что-то вроде соревнования... – проговорил он, сев на край стола и поставив рядом свою кружку, – ...У кого фэн-клуб больше... Да, Люда, да, мы любим позубоскалить. Хотя, стоит отметить, ни я, ни он никогда не провоцируем студенток на подобное… Справедливости ради надо, конечно, признать, что больше-то записок все-таки у Сергея Андреевича...
Кораблев, пряча ухмылку, отхлебнул из кружки и подытожил:
– Но у меня, я считаю, качественнее…
Он встал и убрал коробку обратно в стол.
– Почему вы не пьете кофе? Горячо? Сейчас молока дам.
Володя открыл холодильник, достал из него пакет молока и налил его в кружку Колуновой.
– Вы, Люда, написали, что любите меня… – спокойно развернул он разговор в такое болезненное для Люды русло.
– Я вас ненавижу!
Она произнесла это медленно и отчетливо, глядя в пол. Глаза ее были полны слез.
– Ну, положим, это не совсем так. Это сейчас в вас говорит оскорбленное самолюбие. Не стану скрывать, ваши письма удивили меня. Они, конечно, качественно отличаются от всех этих знойных девичьих признаний...
Кораблев кивнул головой в сторону убранной в стол коробки.
– Поэтому я считаю себя обязанным…
– Вы ничем не обязаны… Мне ничего от вас не нужно! Извините, – дрожащим голосом проговорила Люда и попыталась встать.
– И тем не менее, – возразил Кораблев, удержав ее за плечо и усадив обратно, – я обязан посвятить вас не только в эту «шелуху» моей работы со студентами, которая, надеюсь, отучит вас от непротокольного общения с преподавателями…
Он настоятельно пододвинул ей кружку. Люда была на грани истерики, но все же она послушно взяла свой кофе и, захлебываясь, сделала несколько глотков, не глядя на Кораблева. Она плакала, руки ее дрожали.
– Успокойтесь, – уже мягче проговорил Кораблев и выжидающе посмотрел на нее. – Вот... – сказал он, положив руку на фотоальбом. – Вы писали, что для вас «священно даже мимолетное прикосновение к моему миру»… Вы, кстати, хорошо пишете. И это интересная и даже сильная фраза... – отвлекся Володя, уважительно сощурившись, но быстро вернулся к главной теме. – Так вот, я готов приоткрыть вам мой мир. Что-то мне подсказывает, что это действительно может оказаться для вас полезным. Проверим? …Впрочем, конечно, это не мир – вы понимаете – а только маленький островок...
Он отошел с кружкой кофе к окну.
– Иногда, когда я разбитый прихожу со сложной операции, а рабочий день еще в разгаре, я закрываю дверь, вот так же сижу с чашкой кофе, курю и смотрю эти фотографии. Они возвращают меня к жизни.
– Зачем вы мучите меня? – едва слышно проговорила Люда.
Она отодвинула закрытый альбом, но Владимир Николаевич подошел к ней и накрыл ее руку своей. От его прикосновения она вздрогнула, у нее перехватило дыхание. Он, чувствуя ее реакцию и намеренно усиливая эффект, проговорил сухо и жестко, «нависая» над ней:
– Затем, Люда, затем!.. Затем, чтобы вам больше и в голову никогда бы не пришло – вместо того, чтобы не полениться и построить свой собственный мир, так вот – шантажом, насильно – вторгаться в чью-то состоявшуюся жизнь! Смотрите!
Он подвинул альбом, открыл обложку, стукнул пальцами по первой странице и снова отошел к окну. Люда никак не могла решиться перевести испуганные глаза на открытую страницу. Владимир Николаевич развернулся к ней и сказал уже мягче:
– Смотрите. Тут начало – это еще десятый класс…
Люда стала смотреть фотографии и рисунки. Первым рисунком, заложенным в прозрачную ячейку вместо фотографии, была Анина зарисовка после их первой встречи с Володей. Второй ее рисунок – Володя склонился над учебником, грызет ручку. Подпись: «Учись-учись, дундук бесчувственный!» Дальше шли фотографии Гриневича с новогоднего вечера в гимназии: неприлично юные Громов и Кораблев с гитарами на сцене, поют. Аня крупным планом, влюбленно смотрит куда-то за кадр. Аня в своем невероятном синем платье (Володя даже закрасил его когда-то синим карандашом поверх черно-белого фото) – зябко скрестила руки на фоне «Бала персонажей». Володя и Аня на фоне надписи «Кабинет химии» с хитрыми и счастливыми лицами демонстрируют свои кольца. Следующий кадр – на том же фоне целуются. Это тоже Гриневич их тогда фотографировал, «добивая» пленку после фоторепортажа с генеральной уборки в конце полугодия. Далее было несколько взаимных рисунков Володи и Ани с их последних школьных зимних каникул. Володя взял для своего альбома не самые откровенные, но одни из наиболее красивых рисунков. Потом шли фотографии из серии «Принцесса и Трубадур»: Аня в купальнике моет в речке котелок. Аня в сумраке палатки, прячет за спальник худенькие плечи. Потом была пара свадебных фотографий, яркие фото с карнавальных вечеров в институте, с праздников в общежитии и с разных походов. Кленовская троица счастливо улыбается, обнявшись на фоне плаката с графиком сразу после Володиной защиты. Нестареющие Володины родители с его десятилетним братом в бабушкином саду под Владивостоком. Аня в пышном венке из летних цветов. Аня, убрав зонт за спину, подставляет лицо каплям дождя. Аня у мольберта, сосредоточенно что-то рисует. Заканчивался альбом поздними фотографиями: Аня в крестьянской косынке с Маленьким Сережей в роддоме. Аня целует смеющегося сына. Маленький Сережа на пухлых ножках с серьезным видом делает свои первые шаги…
Первые рисунки и фотографии словно обжигали Люду, но потом они стали доставлять ей какое-то даже приятное чувство болезненного любопытства – она листала совсем чужую ей обычную счастливую жизнь любимого человека... Точнее, любимого преподавателя. Кораблев курил, глядя в окно, ходил по кабинету и изредка поглядывал на альбом. Люда закрыла последнюю страницу. Владимир Николаевич проговорил весьма резко:
– Теперь, Люда, надеюсь, вы понимаете, что ни возможный недолгий роман с вами, ни ваша планируемая смерть, о которой вы мне писали, не могли бы изменить мою жизнь. Так что не стоило и начинать.
Решительным жестом, будто ставя точку, он погасил сигарету в бронзовой пепельнице, отошел к окну и коснулся кулаком оконного переплета. «Ну что, товарищ практический психолог, настал твой звездный час. Промывай мозги девчонке!» – подумал Володя.
– Вы, конечно же, просто еще слишком юны. Ваша душа – это чистый белый лист, ожидающий красок. Но любовь, Люда, – это не каприз...
Зажмурившись, Володя потер пальцами переносицу и продолжал:
– Любовь – это не только ослепительная страсть или сладкие моменты близости… Это великая ответственность… Ответственность и работа над собой. Это политика каждого дня общения с любимым человеком. Любовью важно не только загореться, важно не сгореть! И не упустить ее, сберечь, пронести через годы то искреннее чувство, которое и составляет стержень, основу всей жизни с любимым человеком…
Люда вытерла остатки слез рукой, потом, наконец, вспомнила про носовой платок в кармане. Она достала его, принялась мять в пальцах и сосредоточенно глядеть на этот процесс. Кораблев стоял у окна лицом к Люде, охватив локти ладонями и глядя в пол. Он говорил медленно, задумчиво.
– Да, я могу сказать о себе определенно: моя жизнь полна. Но для того, чтобы так было, Люда, нужно постоянное душевное напряжение, борьба со своей ленью, своими слабостями и эгоизмом… Но, пожалуй, в любви даже не это главное. А главное – вот что…
Володя склонил голову вбок, щуря глаза и потирая затылок.
– Я уверен, что мужчины и женщины созданы так, что существует лишь один вариант, когда можно наверняка сказать: «Да, это и есть – моя судьба!» И это, скажу вам, должно быть понятно сразу… Вот вы проанализируйте, как вы поняли, что влюблены в меня? Вы ведь у меня на занятиях, вспомните, вначале блистали своими успехами. Я ставил вас в пример другим, но это не означало, что я был к вам неравнодушен. Мне, дураку, наверное, надо было сразу быть посуровее, а я в общении с вами, чего уж там, очень симпатичной девушкой, мог и пошутить, и улыбнуться лишний раз. Я так, на самом деле, со многими. А вы в этом уловили некий иной смысл, которого не было, и принялись в меня влюбляться. Ведь так?
Люда, стыдливо насупившись, не отрывала взгляда от своего платка.
– Когда появится ваш истинный избранник, не будет этого постепенного увязания в собственных фантазиях. Вы сразу поймете: это он! Как Татьяна Ларина: «…И в мыслях молвила: вот он!» Более того, ваш избранник тоже это почувствует. Так будет только один раз в жизни. И важно не пропустить этот раз, потому что это и будет то, что вам суждено. Но пока этого не произошло, бессмысленно вытягивать из себя любовные переживания и растрачивать их, калеча свою, а часто и не только свою душу. Если внутренний голос хотя бы один раз скажет вам: «Нет, что-то вроде не совсем то… Что-то не так!» – надо сразу же прислушаться к нему. Это значит, что не ваша это судьба перед вами… Похоже, но не то!.. И нужно научиться жить с чистотою в душе в ожидании того единственного, истинного и взаимного чувства. И награда вам за это, поверьте, будет длиною во всю вашу счастливую жизнь.
Владимир Николаевич перевел дыхание после такой долгой фразы.
– …Вот вы, кстати, знаете, я могу с уверенностью сказать, что ваш суженый будет чем-то похож на меня. И вовсе не потому, что я оставлю в вашей памяти такой уж неизгладимый след, а потому, что сейчас во мне вы увидели что-то похожее на то, чего действительно ждет ваша душа… Это часто бывает. Когда принимаешь похожее за истину…
Кораблев нахмурился. После долгой паузы он продолжал, старательно подбирая слова:
– Я, Люда, в свое время, поверьте, выстрадал свою любовь… Я отбил свою будущую жену у своего друга. Но могу сказать, что с момента встречи с ней для меня не было ни одного дня, да что там дня… ни одной секунды, когда бы я искренне засомневался: «А может быть это не мое?... Может зря я так поступил?» Да, со мной теперь, как крест, через всю жизнь идет это чувство вины. Но я уверен, что только так, и никак иначе, должно было все сложиться.
– Но почему вы говорите о своей вине?
Слезы у Люды уже высохли. Она, перестав мять платок, внимательно слушала монолог Кораблева.
– Ведь по вашей версии о единственном варианте соответствия мужчины и женщины вы, уведя у друга вашу будущую жену, выходит, сделали ему одолжение! Но если вы до сих пор несете вину за этот поступок, значит ваш друг так и не нашел свой вариант? Так может все-таки она и была его вариантом? И вы, как ни крути, построили свое счастье на несчастье друга! Вы противоречите себе, Владимир Николаевич. Или я не права?
Кораблев улыбался, внимательно наблюдая, как меняется в рассуждениях лицо этой умной девочки. «Какой хороший, тонкий человек!» – признался он себе.
– Конечно, Люда, нет правил без исключений… Но мне все-таки кажется, что это не тот случай. Ошибкой моего друга было то, что с самого начала он принял их детскую дружбу за любовь. Он пытался «вырастить» из нее свою девушку. И весь класс, и родители, да и сама она, кстати, – все были уверены, что она – действительно его девушка. Но все изменилось буквально в несколько секунд. Как ни банально звучит, но буквально с одного взгляда. Хотя ей многие потом говорили, что она поменяла «шило на мыло».
– Владимир Николаевич, простите…
Люда замялась, но потом, набравшись храбрости, внимательно посмотрела на Кораблева и продолжила:
– Мне вдруг показалось… В этом альбоме на половине фотографий… Ваш друг, о котором вы говорите, – это Сергей Андреевич?
Кораблев, пытаясь скрыть неожиданное замешательство, отвернулся к окну. Ай да Колунова! Далеко пойдет! Он повернулся к ней с улыбкой.
– Нет, конечно. Как вы, наверное, знаете, Люда, Сергей Андреевич – родной брат моей жены. Брат-близнец, так сказать… – произнес он на голубом глазу, подчеркнуто спокойно.
«Кораблев, тупица! Какого черта это «так сказать»?» – тут же сделал он себе мысленный выговор и почувствовал, что краснеет.
Люда со смущенной улыбкой опустила глаза. Владимир Николаевич рассмеялся.
– Мне кажется, нам пора заканчивать этот разговор, – сказал он. – Вам теперь о многом нужно будет подумать. Я, заметьте, не хочу навязывать вам какие-то свои мысли, и вы большая умница, что критически, точнее даже – аналитически воспринимаете то, о чем я говорю. Будьте такой всегда, хорошо?
Он помолчал и удовлетворенно добавил:
– Это очень взрослая, правильная черта. Достойная уважения.
Люда встала со стула.
– Спасибо вам, Владимир Николаевич... И простите меня, пожалуйста, еще раз.
Опустив глаза, она снова смяла свой платок.
– Надеюсь, когда я стану… старше и умнее… Надеюсь, мне еще когда-нибудь однажды выпадет честь быть вашей собеседницей.
Кораблев вместо ответа подошел к ней и бережно, с улыбкой, сжал ее предплечья. От этого нового его прикосновения она уже не вздрогнула, только спокойно улыбнулась в ответ, глядя в пол. Люда направилась к двери, Кораблев открыл ей, провожая ее «дворянским» почтительным кивком. «Нет. Эта не выдаст», – подумал он.