– А ты талантливая.
Аня обернулась.
– Спасибо.
Перед ней стояла красивая брюнетка лет, наверно, под тридцать.
Пространство большого выставочного зала было заполнено работами четверокурсников еще только наполовину. Перед персональными стендами неспешно возились студенты и студентки, развешивая свои картины и эскизы и расставляя на задрапированных фанерных кубах гипсовые скульптурные композиции.
– Мне нужен мой портрет. Ты сумеешь?
Брюнетка смотрела на Аню, как сытая пантера смотрит на домашнюю кошку. Ее короткие волосы были прихотливо уложены угловатыми прядками, обрамляя лицо безупречной формы. Она чуть улыбалась, глядя на Аню сверху вниз. В глазах ее читалась некая сладкая развращенность.
Аня поняла, что с этой женщиной лучше на «вы». Но ее яркий сексуальный образ и этот снисходительный взгляд вызвали в Ане легкое раздражение. Она пересилила себя:
– Тебя легко писать.
– Договорились, – улыбнулась брюнетка и протянула Ане визитку. – Вот мой адрес и телефон. Сегодня вечером я свободна.
Аня изучила адрес. Не так уж далеко.
– Часов в пять, устроит? – спросила она, выпрямив спину и от этого став на сантиметр повыше.
– О’key, – ответила брюнетка. – До вечера.
Она развернулась и, не спеша, направилась к выходу, провожаемая взглядами Аниных однокурсников.
«Какая я замухрышка по сравнению с ней!» – подумала Аня и украдкой глянула на оббитый низ своих старых клешей.
Это был ее первый заказ от частного лица.
– Это кто? – спросил ее удивленный сосед.
– Лариса Бероева, – прочитала Аня в визитке, пожав плечами.
Вечером Аня отправилась к Бероевой. Володя вначале хотел проводить ее, но Аня настойчиво отказалась от этого. Она ехала в метро и думала о страшной силе, которая дана таким женщинам, силе бесспорного превосходства, которое все осознают. В гигантском по сравнению с ее собственными габаритами этюднике у Ани было несколько набросков, которые она по памяти сделала в общежитии. Если Лариса послушает ее, то она будет рисовать ее сидящей в кресле.
– Проходи, – сказала Лариса, открыв Ане дверь. Бероева и по дому ходила не в банальных тапках, а в изящных босоножках.
Аня вошла в квартиру, обставленную со сдержанной роскошью. Все, что окружало Ларису, было красиво, дорого, но без вычурности. Аню это почему-то порадовало. Лариса ей откровенно нравилась. Стараясь не выдать, что она признает в Бероевой существо высшего ранга, Аня показала ей свои наброски и уговорила позировать в кресле.
– Как тебя зовут? – спросила Лариса, когда Аня, варьируя положение штор и настольных ламп, подбирала нужное освещение. Ей нужно было управиться часа за два, пока свет был еще не сумеречным.
– Анна Кораблева.
– У тебя, наверное, море поклонников, – заметила Бероева, оценивающе глядя на нее и улыбаясь.
– Я замужем, – ответила Аня, удивленная, что Лариса не увидела ее кольца на безымянном пальце.
– Зачем? Только некрасивым надо торопиться. А ты могла бы себе позволить многое. Очень многое… – не сводя с Ани прозрачного взгляда, проговорила Лариса, протянув руку за сигаретами.
– Мне не нужно многое, – ответила Аня, закатывая рукава у свитера.
– Тебе виднее…
Аня установила этюдник и принялась делать эскиз углем. Работа продвигалась довольно быстро, и Аня смело перешла к краскам. Ларису оказалось действительно легко писать. Мягкий свет, которого Аня добивалась для того, чтобы лучше были видны детали лица, она решила сделать «жестче», более насыщенным и вечерним, подчеркивающим хищную грацию модели.
Лариса курила и очень внимательно следила за Аней. Та была полностью поглощена работой: из красивой девочки она, завязав волосы в хвост, превратилась в совсем другого человека. От максимальной сосредоточенности Аня обычно слегка выпячивала нижнюю челюсть и вытягивала губы. Брови ее становились нахмуренными, между ними возникала глубокая борозда, а из под бровей на модель посверкивали прокурорским прищуром глаза необыкновенной синевы. Заложенные за уши волосы, не попавшие в хвост, обрамляли лицо с боков асимметричными перьями, подсвеченными сзади предвечерним солнцем. Лариса рассмеялась.
– Ну и лицо у тебя сейчас… Городская сумасшедшая!
– Да, мне говорили, – практически не меняя выражения, сказала Аня. – Не смейся, а то я над губами работаю.
Любимое занятие и спокойное осознание своих сил отвлекли Аню от ее начальной робости. Она давно уже чувствовала себя вполне свободно с этой красивой женщиной. Ее врожденное чутье иерархического места человека уже подсказывало ей, что с Бероевой они равны, или Лариса даже чуть пониже будет… Анечка с детства знала себе цену. И цена эта была высока.
В общих чертах Лариса и фрагмент интерьера уже были выписаны. Аня постаралась хорошо проработать особенности выражения лица своей модели и ее холеные руки, чтобы не возвращаться к ним при другом освещении. С удовлетворением Аня отметила, что ей вполне удались и чуть надменная улыбка, и притягательно порочные глаза Ларисы. Многое остальное можно было дописать уже дома. Аня дорабатывала цветом специально приглушенные и смягченные линии интерьера, чтобы на этом фоне подчеркнуть изысканность точеной фигуры Бероевой. Уже можно было поговорить.
– Этот портрет предназначен мужчине? – спросила Аня.
– Да. Один человек попросил меня оставить ему о себе память.
– Он любит тебя?
Вместо ответа Лариса чуть склонила голову вбок и лукаво улыбнулась, что означало: «Ну а ты как думаешь?»
– А ты его?
Лариса снова потянулась за сигаретой.
– Интересная ты… Ты вообще в каком мире живешь?
– Я? В этом, – с деланой наивностью сказала Аня.
– А я думала – в том!..
Лариса сигаретой и глазами указала в потолок.
– ...Он богатый и перспективный любовник, – продолжала она. – Когда он вернется, я надеюсь, мы еще встретимся.
– Он уезжает?
– Да, в Центральную Африку. Он дипломат.
– Слушай, а почему ради такого случая ты обратилась ко мне, неизвестной студентке, а не к какому-нибудь настоящему художнику?
– Я довольно известна в этих кругах. А мне бы хотелось, чтобы это… – она показала на Анину работу, – осталось в тайне. Мне не нужны неприятности.
– Тогда понятно, – сказала Аня, шевельнув бровью.
Бероева, по всей видимости, была чьей-то содержанкой. Аню это заметно разочаровало. Ей почему-то хотелось, чтобы эта красивая женщина была бы еще и интересной личностью. Вначале Ане показалось, что Бероева, наверное, актриса, но актриса, пожалуй, давно проговорилась бы, что она актриса.
– Не обижайся, – ласково проговорила Лариса. – Я тебе доверяю. Если хочешь, я скажу, кто я. Я жена Синельникова, режиссера-документалиста. Знаешь?
– Откровенно говоря, первый раз слышу, – честно призналась Аня.
– Он в основном про дикую природу снимает. С Сенкевичем ездил, на Би-би-си в совместном проекте участвовал, ну и так… Много работы, по всему миру катается. Я с ним тоже одно время разъезжала, но потом надоело. Не люблю эти смены часовых поясов, вечные пьянки в номерах, знакомства на один день…
– Какая у тебя жизнь насыщенная: муж-режиссер, любовник-дипломат, известна в кругу художников... Высший свет, богема!
– Не волнуйся, ты тоже там скоро окажешься.
– Да я, признаться, слегка побаиваюсь этой среды.
– Напрасно. Пока молодая и красивая, жизнь вокруг тебя должна быть праздником.
Лариса поднялась с кресла и подошла к Аниному этюднику. Она долго и молча изучала свой портрет, улыбаясь и наклоняя голову то вправо, то влево. Аня внимательно наблюдала за ее реакцией. Наконец, Лариса удовлетворенно сказала:
– Очень хорошо. Прямо хоть себе оставляй. Слушай… – сказала она вдруг и повернулась к Ане. – На днях будет вечеринка у одного моего приятеля, художника. Хочешь, я тебя возьму? Там будет много полезных для тебя людей.
Аня слегка растерялась.
– Ты девочка красивая, тебя сразу заметят.
– Причем тут красивая?
– А ты что, не знаешь? Красивые люди гораздо быстрее добиваются своих целей, чем всякие мышки серые… И не через постель, как ты могла, наверное, подумать. Да? Подумала?
Бероева засмеялась, картинно, но очень органично откинув голову, как отметила Аня.
– ...Этим миром правят мужики, – продолжала Лариса. – А мужиками правим мы, умные красивые женщины. Если не будешь дурой, этот мир будет твоим.
Она открыла бар и достала начатую бутылку вина с двумя бокалами.
– Дорогая моя красивая девочка-Анечка!.. Ты еще очень молода, но скоро ты поймешь, что красота – это пропуск в большой мир: полезные знакомства, связи, богатые любовники на твой выбор. А при большом желании – выгодная работа, деньги, независимость. Разве это не повод использовать то, что тебе дано природой? Ведь чем раньше тебя заметят сильные мира сего, тем более дерзкий старт ты сможешь взять – всем на зависть, не так ли?
Аня задумалась. Честно говоря, все это звучало действительно заманчиво. Ведь они с Володей подумывали о том, чтобы остаться в Москве. И уже через год она окажется в свободном полете. В какой-нибудь окраинный дом культуры штатным художником всегда возьмут, а вот стоящую работу еще поискать надо… А и правда, чем не шанс?
– Заметят тебя – заметят и твой талант. Если будешь умело пользоваться преимуществами своей внешности, будешь всегда на шаг впереди конкурентов, – словно в подтверждение Аниных мыслей сказала Лариса.
– А ты сама где работаешь?
– О, нет!.. Я работать не люблю, – рассмеялась Бероева.
– А как же деньги, независимость? – напомнила Аня.
– Я хозяйка одного маленького бизнеса. – (На тот момент это было новое и супермодное слово). – Друзья в свое время помогли выгодно вложить в него деньги от продажи старой квартиры. Фармацевтика... так скажем, для избранных… Я, правда, в ней ничего не смыслю, но когда есть люди, которым не лень ездить за лекарствами за границу, и надежная «крыша», то можно и не напрягаться. По сути получается, конечно, спекуляция чистой воды. Ну да. И отстегивать приходится многим. Но все равно, это приносит неплохой доход. Остальное приносит Синельников.
Бероева лукаво улыбнулась и протянула Ане бокал розового вина.
– ...И взамен ему надо со-о-всем чуть-чуть! – смешливо пропела она последние слова.
– Удобный муж…
– За удобных мужей! – сказала Лариса, подняв бокал, пригубила вино и вернулась в свое кресло. – А у тебя удобный муж?
Аня улыбнулась. Она как раз сама недавно думала об этом.
– Да, удобный. Он меня любит и ценит. В бытовом плане он очень удобный – многое терпит, а многое делает сам, если мне некогда.
– А как же свобода? Полет творчества, вечный поиск новых впечатлений? Ты же художник!
– Ты знаешь, мы друг другу не мешаем. Муж обычно целый день занят учебой или подработкой, у него очень высокие к себе требования... А меня это как раз устраивает – я в другом углу, а то и в другом общежитии. Рисую или учу что-нибудь.
Аня, деловито отхлебнув вина, подмазала что-то на этюднике.
– ...И праздник из жизни устроить – это мы, кстати, тоже очень любим. Выбираемся часто куда-нибудь или пирушки закатываем. У нас компания большая.
– Ну понятно. Обычная студенческая жизнь. Только вот перестанешь быть студенткой – и приестся тебе – и муж в углу, и пирушки со шпротами и дешевой водкой. Ни погулять – ни разгуляться.
– Прорвемся… – ответила Аня любимым словечком Володи.
– Он хоть красивый? – спросила Лариса.
Этот вопрос не понравился Ане. Среди своих подруг-однокурсниц она никогда не стеснялась говорить, что Володя для нее – источник эстетического удовольствия и вдохновения. Но открыть это Бероевой Аня не захотела.
– Да так, ничего… Не жалуюсь.
– А ну и правильно! Муж не должен быть слишком красивым – тогда он тебя больше любить будет. А чтоб глаз радовало – так это можно и на стороне поискать, да?
Лариса снова улыбнулась своей кошачьей улыбкой, допивая вино.
– Ну, как-то так, наверное… – ответила Аня, напряженно рассмеявшись.
Позировать дальше Ларисе не имело смысла, потому что правильный свет ушел из бероевской квартиры окончательно. Аня договорилась с Ларисой, что привезет ей портрет уже завтра вечером.
– Сколько ты хочешь за свою работу? – спросила Бероева.
– Не знаю, не думала.
– Сотни будет достаточно?
Лариса достала две купюры из сумочки.
Аню эта сумма удивила. Она думала рублях так о десяти, в самом лучшем случае – о двадцати... За работу на один вечер-то. Да и то, потому что краски дорогие…
– Да ты что, это более, чем слишком...
– Да ладно, жалко, что ли? Привыкай работать за дорого – и деньги сами тебя найдут.
– Твоими бы устами… – со смущенной улыбкой проговорила Аня, беря деньги.
– Ну так мы договорились? Насчет вечеринки, – напомнила Лариса. – Шестнадцатого, в восемь. Тебе понравится, обещаю.
– Наверное, да… – все еще колеблясь, сказала Аня. – А что туда будет уместно надеть?
– Длинного вечернего платья у тебя, конечно же, нет? – то ли спросила, то ли констатировала Бероева.
– За три дня можно сшить что угодно, – гордо ответила Аня.
– Браво-браво! – воскликнула Лариса и довольно похлопала своими узкими ладонями. – А ты, я смотрю, не промах…
Курсовая выставка была через день. Накануне Аня, пока Володя был в институте, дописала портрет Бероевой. А пока муж был в библиотеке – отвезла портрет своей заказчице. И из-за этой тайны, которой она окружила Ларису, Ане к вечеру стало даже не по себе. Вспомнилось, кстати, что Сережка Громов тоже так вот прятал их с Володей друг от друга. Аня призналась себе, что боится Бероевой.
Муж застал Аню за шитьем суперсексуального черного платья на тонких бретельках.
– Это что, к завтрашней выставке? – изумленно спросил он.
– Володь, я хотела тебя попросить. Отпусти меня, пожалуйста, шестнадцатого на одно мероприятие… Там будут разные художники и другой полезный народ. Может удастся завести связи в этой среде… – проговорила, краснея, Аня.
– Связи какого рода ты собираешься заводить в таком платье?
– Ну там такая форма одежды – особое вечернее платье…
– Не нравится мне это. Я с тобой пойду, – сказал Володя.
Этого Аня боялась больше всего. По двум причинам: он помешает – и его там попытаются увести, та же Бероева... А потом, кто она, Анна Кораблева, такая, чтобы тащить на богемную московскую вечеринку еще и мужа, когда сама она туда попадет в качестве скромной протеже?
Последний довод Аня постаралась как можно корректнее донести до Володи.
Было часов пять вечера. Выставка была в самом разгаре. В огромном пространстве престижного выставочного зала медленно передвигалась нарядная толпа, наполовину состоявшая из родственников и друзей молодых художников. Стоял приятный гомон, студенты и студентки «ходили в гости» друг к другу и с радостью отвечали на вопросы интересующихся их творчеством. Володя и Сережа пошли осматривать другие работы, а Аня осталась у своей экспозиции. Она была одной из наиболее перспективных на своем курсе, и у нее задерживались многие.
Аня была чем-то взволнована и постоянно оглядывала перемешивающуюся толпу. Ну вот, все-таки пришла…
Лариса была одета в маленькое черное платье без рукавов, поверх которого был красиво и небрежно наброшен шелковый пурпурный палантин. (Аня, впрочем, заметила, что такому наряду еще не помешали бы высокие черные перчатки… Но вышел бы, конечно, совсем уж откровенный Живанши). Там, где проплывала Бероева, она оставляла «трек» из многих пар глаз, обращенных ей вслед. Лариса подошла к Аниной экспозиции.
– А ты сегодня неплохо выглядишь, – сказала она.
Аня улыбнулась. Да, эту черную блузу с переливчатыми синими ирисами она берегла именно для этой выставки.
– Ты тоже, – ответила Аня, нарочито смерив Ларису взглядом.
Лариса рассмеялась.
– У вас тут интересно, – проговорила она, оглядывая толпу. – Такие все юные, торжественные, смешные! Я всегда хожу на эти ваши выставки.
– Что ты можешь сказать про Поплавского? Видела его работы? Он у нас звезда…
– Нет, еще не видела. Где его экспозиция?
– В конце зала справа.
Аня показала рукой.
– Пойду гляну, – лукаво улыбнувшись, сказала Лариса. – А сам он как, ничего?
– Своеобразный, – ответила Аня.
Она направила Ларису в сторону, противоположную от той, где сейчас находились Володя и Сережа.
В буфете было людно. Здесь подавали импортный чай и бутерброды с хорошей рыбой. Вино на время студенческой выставки ректор велел убрать из ассортимента: у всех были еще свежи воспоминания о прошлогодней драке двух пьяных гениев – с надеванием холстов друг другу на голову и битьем окрестных гипсовых статУй.
Кораблев и Громов стояли в очереди, а Аня сидела за столиком, вытянув ноги, уставшие от топтания на каблуках. Она немного нервно теребила длинную сапфировую сережку, обвивая ее вокруг пальца и посверкивая в тон синим глазом. Вошла Бероева, огляделась и подсела к Ане.
– А у меня к тебе просьба. Познакомь меня с мальчиком, – сказала она, указывая глазами на что-то обсуждавших Володю и Сережу.
– С каким?
Аня вся напряглась, руки ее моментально вспотели.
– ...Там много мальчиков.
– Да ладно, расслабься. Твой муж меня не интересует!
– Я смотрю, ты уже мужа моего знаешь…
– Знаю, мне твой сосед по экспозиции сказал, – ответила Лариса, хитро заулыбавшись. – А ты меня обманула, он у тебя красавчик!
Аня взяла себя в руки.
– Ну а зачем мне было лишний раз вызывать твой интерес к его персоне?
– Молодец. Я бы тоже не призналась!.. Ну так что, познакомишь меня со вторым? – напомнила она, посмотрев на Сережу. – Вон с тем, симпатичным блондинчиком, а?..
– Ты знаешь, он мой очень хороший друг…
– И что? Вы любовники?
Лариса удивленно повела бровью.
– Нет. Просто я не хочу, чтобы ты сделала ему больно.
Бероева склонилась над столом, приблизив свое лицо к Ане.
– Я тебе обещаю: я сделаю ему только хорошо, – промурлыкала она, сладко полуприкрыв глаза.
Аня сердито откинулась на спинку стула.
– Я не хочу вас знакомить. Мы были любовниками, – соврала она.
– Ну так были же… Как хочешь. Сама познакомлюсь.
Лариса встала из-за стола.
Громов с Кораблевым уже углядели, что та невероятная красотка, что дефилировала по выставочному залу, разговаривает сейчас с Аней. Их очередь как раз уже подошла.
– Пожалуйста, четыре стакана чая, четыре бутерброда и вон тех конфет, – сделал заказ Сережа.
– Ну ты скор, приятель! – уважительно удивился Володя, краем глаза поглядывая за Бероевой. – Между прочим, уходит!
– Кораблев, плати, а я ее задержу! – заговорщицки шепнул ему Сережа и догнал Ларису.
– Прекрасная незнакомка, позвольте… – проговорил он, остановив ее за локоть. – Вы только что разговаривали с нашей общей знакомой… Не откажете ли вы в любезности составить нам компанию?
Сережа пафосно сделал приглашающий жест.
Лариса снисходительно улыбнулась ему и вернулась за Анин столик. Подошел Володя с подносом. Громов подставил даме стул, принял у Кораблева поднос и с элегантнейшим поклоном поставил перед Ларисой стакан с чаем. Володя, не сводя глаз с Ларисы, обошел Анин стул, мягко проведя рукой по его спинке, и сел рядом со своей женой.
Аня едва могла скрыть свое изумление. Она не узнавала своих спутников. Ну ладно Сережка, но и Володя тоже – оба они расправили плечи и в мгновение превратились из простых студентов в каких-то чертовых великосветских денди! Лариса молча улыбалась, следя одними глазами то за одним, то за другим.
– Позвольте представиться, – перевел на себя ее внимание Сережа. – Сергей Громов, – сказал он, качнув чуть вбок головой. – А это – супруги Кораблевы, Владимир и Аня… Впрочем, с Аней вы, кажется, знакомы…
– Лариса Бероева, – ответила гостья. – Благодарю за приглашение.
Аня натянуто улыбнулась и взяла с тарелки бутерброд. Лариса под столом коснулась туфлей ее ноги.
– Мы с Аней познакомились два дня назад. Она согласилась написать мой портрет, – объяснила Лариса, глядя на Аню. Взгляд Бероевой был теплым и будто говорил: «Успокойся. Расслабься».
– Так это, наверное, с вами она собирается на какую-то загадочную вечеринку? – спросил Володя, и Аня с обидой услышала в его голосе фирменные бархатные обертона, которые он редко пускал в ход, только когда ему надо было кого-то обаять.
– А у вас приятный голос… – сказала Лариса. – Да, со мной. Вы мне ее доверите? – она лукаво скосила глаза на Аню.
– Вполне, – ответил Володя.
– Давайте выпьем, – перехватил нить разговора Сережа. – За Анин талант и за ее безусловно успешное будущее!
Компания, смеясь, сдвинула стаканы с чаем. Громов подал Ларисе тарелку с бутербродами, и пока она отвлеклась, незаметно зло прищурил глаза, поймав взгляд предателя-Кораблева с его «приятным голосом».
– Как вам выставка? – спросил Сережа Бероеву.
– Я еще не все просмотрела, – призналась Лариса. – Но уже многое понравилось. В этом году очень интересный курс.
– Вы часто бываете на этих выставках?
– Каждый год, – ответила Лариса, непринужденно покалывая безупречным ноготком свою ладонь.
Пока Лариса мурлыкала с Громовым, Аня со всей силы надавила каблуком на ногу мужу, неприлично долго любовавшемуся этой новой знакомой. Кораблев чуть вздрогнул и предложил жене свой бутерброд. «Ах ты сволочь!» – подумала Аня.
Лариса спросила Сережу:
– Сергей, простите, я не поняла: а вы с Владимиром – тоже художники?
– Нет, мы студенты мединститута… – И Громов с интонациями благородного, но слегка подвыпившего гусара, положив локоть на спинку кресла Бероевой, понес околесицу на тему, как рассеяны их профессора и как тупы доценты, но это не мешает им с Володей быть такими же страстными поклонниками прекрасного, как и Лариса.
– Я пойду в зал, – в паузе громовского монолога проговорила Аня Володе.
– Пойдем, – сказал тот, поднявшись и подав жене руку. – Присоединяйтесь к нам, хорошо?
– Мы скоро, – ответил Громов.
Аня с Володей вышли из буфета в прохладный холл.
– Вот это что сейчас такое было, а? Кораблев, если б не было людей вокруг, я бы тебе – ей богу – залепила бы! – прошипела Аня.
– Не понимаю, почему ты кипятишься? – спокойно ответил Володя. – Ты ведь сама говорила, что тебе тоже нравятся красивые люди…
– Я художница, между прочим, и любить красивое – моя профессия… А ты – кобель! – проворчала она в ответ.
– А ты не боишься, что я могу обидеться?
Володя остановился.
– Да пожалуйста! Тьфу, бабники проклятые! – воскликнула Аня, зло смерив его взглядом, и направилась ко входу в зал.
Володя нахмурился, но тут же рассмеялся такой реакции жены и пошел ее догонять.
Заканчивался первый день. Выставка должна была работать еще три дня, но присутствия авторов уже не требовалось.
Громов и Бероева так и не подошли. Володя, видя, что творится с женой, сказал ей, что если она не прекратит истерику, то он будет всерьез ревновать.
– В конце концов, они взрослые люди, – убеждал он ее. – И что ты имеешь против этой Ларисы? Если б я не был женат, я бы тоже за ней приударил. Ну так… – отвлеченно сказал он, мечтательно крутанув пальцами. – Мимолетно развлечься…
– Я тебе приударю! Я тебе так сейчас приударю! – зло отшучивалась Аня.
Перед уходом она спустилась в туалет. Володя ждал ее в холле у гардероба.
В тускло освещенном коридоре цокольного этажа было пусто. Аня подошла к двери женского туалета и потянулась к ручке. Дверь толкнули с той стороны, и перед Аней возник… Сережа. Он опустил глаза и прошел мимо Ани. Она от изумления открыла рот.
– А он ничего… – сказала Лариса, накрашивая губы перед большим зеркалом над раковинами.
– Что ты с ним делаешь? Так нельзя. Ты его не знаешь! – воскликнула Аня и встала у раковин напротив Бероевой, пытаясь заглянуть в ее бесстыжие глаза.
– Ой! Чего там не знать? – ответила Лариса, закрыв помаду.
– Сережа Громов, в женском туалете... Боже, какая гадость... Какая пошлость!
– Да ладно тебе, все нормально...
– Нормально? Для него?! Он... он... Это не нормально для него, он не такой. Как ты!
– А какая я?
– Ты знаешь!
Лариса картинно подбоченилась, улыбаясь и глядя на Аню сверху вниз.
– Не стой у меня на пути, деточка. А то займусь еще и твоим мужем, – сказала она ласково.
От этих слов Аня совсем лишилась дара речи. Она вдруг поняла, что еще немного, и она рассвирепеет до такой степени, что вцепится Бероевой в волосы.
– Да ладно, успокойся, – спокойно проговорила та, вильнув бедром, и принялась поправлять пряди вокруг лица. – Ты мне оказала услугу. Я тебя не трону.
– Лариса! Держись от меня подальше! – жестко сказала Аня.
– Аня, Аня... Ну ты что? Успокойся, мне не нужен твой муж. И я не обижала твоего Сережу. Он правда классный… – миролюбиво зачастила Бероева, глядя на злой Анин профиль через зеркало.
– Я так и знала, что ты кого-то из них двоих охмуришь… – немного успокоившись, проговорила Аня. – Он ведь не пара тебе, ты его завтра бросишь… Как ты вообще так можешь? Ты же замужем!
– Мне кажется, «замужем» мы с тобой уже обсудили. Ну а насчет завтра или не завтра…
Бероева стала серьезной и прямо посмотрела в глаза Кораблевой.
– Мне Сережа действительно очень понравился. Он трогательный, искренний, смешной. И умный. Он настоящий… Ты что, не можешь допустить, что я тоже могу влюбиться?
– Искренний? Настоящий? Да от того, что он тебе городил, меня уже просто начало тошнить, – сказала Аня и развела руками.
– Так это он так шутил, это же было очевидно! И очень даже забавно и мило. Ты так плохо его знаешь?.. Да и, к слову, шутил он только до вашего ухода.
Это было новостью. Аня поняла, что Громов устроил свой противный спектакль не для того, чтобы обаять Бероеву, а чтобы прогнать их с Володей.
Лариса застегнула молнию на сумочке.
– Анечка! – сказала она примирительно. – Давай не будем ссориться! Мы с тобой не последний раз общаемся. Ты не забыла? Послезавтра мы идем на вечеринку.
– Что-то мне перехотелось, – пробурчала ссутулившаяся Аня.
– Напрасно! Я уже сказала про тебя нескольким своим друзьям. Тебя уже ждут. И, кстати, на выставку должны в эти дни как минимум двое больших людей заглянуть. Я им тебя разрекламировала.
Аня нахмурилась, разглядывая ирисы на подоле своей блузы. Ей и хотелось, и было противно, что она пойдет туда с Ларисой.
– Я завтра позвоню тебе, пойду я или нет, – сказала она и прошла к кабинкам.
В какой-то из них Бероева была с Сережкой!..
Аня все-таки позвонила Ларисе на следующий день с вахты своего общежития и сказала, что идет на вечеринку. Из головы у нее не шла эта проклятая бероевская протекция, эти ее двое загадочных «больших людей»… В таком деле гордость была неуместной, когда, быть может, судьба решалась.
Но о Громове Аня просто даже думать не могла без чертыхания! Вот стервец, вот кобелюка! После Миляевой он, конечно, приволакивался за своими однокурсницами, и даже весьма активно… (Молодые супруги Кораблевы за неимением совместной территории тоже, между прочим, активно пользовались регулярным Серегиным отсутствием в их с Кораблевым комнате). Но тут…
Аня действительно чувствовала страшную ревность. Бероева сильно отличалась от общажных сердцеедок, за которыми обычно ухлестывал Сережа. В глубине-то души Аня всегда знала, что только она, Анечка Голицына, для Громова по-прежнему оставалась иконой, несбыточной мечтой, и поэтому она была спокойна. А тут вдруг – другая «икона» нарисовалась!..
Но все-таки, благоразумно пересилив желание расплеваться и с Бероевой, и с мерзким предателем Громовым, Аня решила дружить со своею врагиней.
– …А ты платье себе сшила? – поинтересовалась по телефону Лариса.
– Да.
– Красивое?
Аня услышала, что Бероева улыбается. Все-таки Лариса умела и обиду забыть, и напряжение у собеседника снять. Аня призналась себе, что, как ни странно, уважает эту женщину.
– Очень, – ответила Аня.
– Я за тобой заеду. Диктуй адрес.
Народ художественного общежития едва не повылезал из окон, когда Аня – на огромных каблуках и в длинном черном платье под расстегнутым плащом – садилась в алую машину никому не известной модели. А на водительском кресле той машины, поглядывая в зеркала заднего вида, сверкала браслетами какая-то невиданной красоты инопланетная брюнетка.
Дом, куда привезла Аню Лариса, был вполне обычной «сталинкой». На лифте девушки поднялись на верхний этаж. Аня заметно волновалась.
Дверь в единственную на этаже квартиру была приоткрыта, оттуда раздавались многочисленные голоса и живая джазовая музыка. Кто-то играл на саксофоне под фонограмму-«минусовку» (как потом просветили Аню).
К вошедшим Кораблевой и Бероевой, отставив свой бокал, радостно и шумно подошел хозяин дома со словами: «А вот и Ларочка!» Он принял у девушек плащи, расцеловался с Ларисой и поинтересовался, что за прелестную незнакомку она привела в его скромную берлогу? Бероева представила свою спутницу и хозяина друг другу. Аня с удивлением услышала фамилию, которую прекрасно знала по курсу современной живописи. Художник пригласил дам присоединяться к их компании и вернулся к гостям.
Аня в каком-то сказочном оцепенении разглядывала «скромную берлогу». Под высоким потолком, отражая разноцветный свет, медленно крутились несколько больших зеркальных шаров. Как таковых комнат в этом доме не было. (Ну разве только внушительная кухня-мастерская да ванная с туалетом, куда Ане потом довелось забрести). Был только огромный зал и фрагменты стен, условно разделявшие пространство. Окна прятались под плотными гардинами. К потолку, обрисовывая причудливый контур, были прикреплены направленные в разные стороны маленькие светильники, создававшие невероятно оригинальную и уютную атмосферу. Стены, подсвеченные ими, были разных цветов – оранжевые, бордовые, фиолетовые… На стенах на разных уровнях были развешаны многочисленные картины и фотографии. Под ними у стен стояли несколько кожаных диванов и низкие стеклянные столики. На полу, то там, то здесь стояли большие светящиеся кубы из матового стекла, на них красовались коньячные и винные бутылки с иностранными наклейками в окружении многочисленных искристых рюмок и бокалов на стеклянных подносах. Бородатый саксофонист в темно-вишневой «бабочке» с закрытыми глазами выводил медленный блюз. Красивые женщины в длинных открытых платьях и мужчины в элегантных костюмах дополняли этот изысканный интерьер. Ане показалось, что она медленно растворяется, уплывая вслед за мелодией золотого саксофона.
– Вина? – прервала ее сон Лариса, протягивая ей высокий и узкий бокал. – Ты чего стоишь, как не родная? Выпей и перестань стесняться, а то ты меня компрометируешь. А потом пойдем – я представлю тебя своим знакомым.
Аня отхлебнула ароматного вина.
– А я думала, тут все – твои знакомые.
– Да что ты, тут половина народа друг друга не знает.
Аня еще раз прикоснулась губами к вину, с любопытством оглядывая публику.
– Все выпей. Чтобы просветление наступило. Я тоже уже выпила, – добавила Лариса шепотом Ане на ухо.
– Ты же за рулем! – изумилась Аня.
– Да ну ты что! – тихо рассмеялась Бероева. – Я на своей машине с таких мероприятий никогда не возвращаюсь, – добавила она, многозначительно шевельнув бровью.
«А как же я?» – подумала Аня, но «просветление», похоже, уже начинало потихоньку наступать. И не столько от вина, сколько от пьянящей атмосферы: большое искусство в сочетании с утонченным удовольствием.
На Аню действительно обращали внимание, и ей это льстило. Черное платье с нашитыми по подолу вертикальными тонкими синими волнами из блестящей ткани подчеркивало ее миниатюрность и цвет глаз. Из пышно собранной прически-«ракушки» как бы случайно на белое плечо спускался «отбившийся» белокурый локон. От той компании знакомых, которым Лариса представила Аню, не вынеся присутствия рядом таких конкуренток, разбрелись под разными предлогами другие дамы. И две контрастные красотки остались в центре большого мужского общества.
Аня познакомилась с вальяжным директором одного из центральных выставочных залов. С похожим на попугая, но обаятельным молодым замдиректора издательства детской литературы, вставлявшим неожиданные уморительные реплики в чужие диалоги. С тремя художниками, один из которых был природно, шизофренически оригинален, с двумя музыкантами и одним – подчеркнуто театральным – театральным критиком. К великой радости Ани все эти люди, как ей показалось, относились к ней вполне серьезно, интересовались, где можно увидеть ее работы. (А их как раз все еще можно было увидеть на курсовой выставке!) Аня потягивала вино и участвовала в легкой светской беседе. Попугай между делом послеживал, чтобы она не забывала закусывать, принося ей откуда-то крошечные канапе на салфетке. Ларису за разговором подкармливали критик с директором.
И тут в зал вошел… Аня даже не смогла сразу сформулировать для себя определение этого мужчины. Он был похож на полного достоинства льва, которого выпускают в кульминационный момент циркового номера с хищниками, даже не заставляя ничего делать, а только чтобы он просто поприсутствовал на манеже... Аня аж задохнулась от какой-то нахлынувшей вдруг слабости. В голове далеким отголоском шевельнулось, что вот так, наверное, мужики теряют сознание при виде Бероевой.
– А-а, уже разглядела? – со смешливым шепотом чуть вбок склонилась к Аниному уху Лариса. – Научись не показывать свои эмоции, ладно?
Аня промочила губы вином, выходя из-под гипноза, рассмеялась какой-то шутке, отпущенной Попугаем, и, непринужденно улыбаясь, отвлекла Ларису:
– Кто это?
– Художник. Вадим Раевский. Хорош, да?..
Раевский был и вправду хорош. Где-то между тридцатью и сорока годами, огромный, ростом почти выше всех, с метром в плечах, русоволосый, с длинной и пышной волнистой гривой, с короткой «шкиперской» бородой… Вокруг его шеи был повязан темно-изумрудный шейный платок, уходящий под расстегнутый воротник белоснежной рубашки. На обеих холеных руках Раевского сверкали перстни.
Царственной походкой он прошелся от компании к компании, здороваясь за руку со своими знакомыми и целуя руки женщинам, движения которых в его присутствии приобретали максимальную степень грациозности.
Лариса улучила момент и снова зашептала Ане:
– Вот увидишь, он останется с нами!
И Раевский, обойдя другие компании, действительно присоединился наконец к обществу вокруг Ларисы и Ани.
– Ларочка, душечка! Здравствуй, моя дорогая! – поприветствовал он Бероеву великолепным басом – после того, как пожал руки мужчинам.
Они поцеловались, то ли в щеку, то ли в губы… Ну, по крайней мере, практически в губы, как показалось Ане.
– А вот, посмотри, кто сегодня со мной! – сказала Лариса, коснувшись Аниной руки. – Это молодая художница, Анна Кораблева!
Раевский с поклоном поцеловал руку Ани, немного задержавшись губами на косточках пальцев.
– Вадим Раевский, не такой молодой, но тоже художник, – представился он в ответ. – Анна Кораблева?.. Что-то знакомое! А позвольте спросить вас, милая Анна, не ваши ли работы я видел на суриковской выставке? О, да, мне запомнилось… Минуту… Да! Еще странное такое название: «Попалась!» – с такой бесподобной луной, мм-м!.. Знаете ли, чистый Куинджи! – смаковал Раевский, обращаясь к остальным. – Еще «Разговор победителей»... Сильная вещь! А еще очень оригинальную акварель помню, такую дымчатую, сказочную, «Пёс», кажется, – сказал он, наклонившись к Попугаю. – Спящий пес свернулся у ног юной девушки, и к ней от него тянется цепочка каких-то уютных слов – его мыслей, обволакивает ее… Живопись и мультипликация в одном наброске, что-то из философии Норштейна, даже тоньше.
Раевский изящно рисовал в воздухе большими породистыми руками. Аня чувствовала, что начинает краснеть.
– Да, это мои работы, – проговорила она, потупив глаза и смущенно улыбаясь.
– Господа! – обратился Раевский к мужской части компании. – А знаете ли вы, что находитесь в обществе действительно великолепной художницы с большим будущим? Анна Кораблева, Ваше имя скоро будет знаменито! Я ошибаюсь редко!
Аня, заправляя волосы за ухо и тем нарушая гармонию своей прически, искупалась в очередной волне комплиментов и обещаний – непременно тоже посмотреть на ее работы. Попугай даже что-то записал в карманном блокноте.
Раевский тем временем принес Ане новый бокал вина, забрал у нее тот, что она держала в руке, и отпил из него. Лариса и Попугай затеяли веселый обмен колкостями, и пока все на них отвлеклись, Раевский предложил Ане взять его под руку и прошел с ней через оранжевую часть зала к пустому кожаному дивану у стены. Усадив свою спутницу, он расположился рядом и, улыбаясь, стал безотрывно смотреть на нее. Аня шевельнула бровью и заулыбалась в ответ.
– Ну? – сказал Раевский.
– Что? – переспросила Аня.
– Расскажите мне что-нибудь, Анна Кораблева, – проговорил он, склонив вбок голову и подчеркнуто любуясь ею.
– Я лучше не расскажу, а спрошу, – осмелела Аня. – Вас Лариса попросила так меня представить публике?
Раевский переменил позу.
– Не скрою. Да...
Он отпил вина.
– Но на выставке я действительно был весьма удивлен вашим талантом. Лиричность и зрелый драматизм. Без этакой, знаете ли, мармеладности, что часто бывает у женщин, – добавил он с некоторой брезгливостью. – Одни эти ваши разгоряченные мальчишки-победители в полусброшенных рубахах чего стоят! Целая история, мурашки по коже... Пожалуй, из всех работ ваши – и еще одного человека… как-то там его на «пэ»… – заметно выделяются. Я не слукавил, предрекая вам известность.
И Раевский шевельнул бокалом в ту сторону, где он предрекал Ане известность.
Аня поискала глазами Бероеву и не нашла.
– Вы, наверное, первый раз на таком вечере? – поинтересовался Раевский. – Вы волнуетесь.
– Зачем вы мне это говорите? Чтобы мне еще больше стало неловко? – усмехнулась Аня.
Раевский серьезно посмотрел своей собеседнице в глаза.
– Тогда предлагаю перейти на «ты», чтобы нам обоим, наконец, стало ловко, – сказал он. – Согласна?
– Согласна, – ответила Аня, чуть подняв и опустив плечи.
Раевский накрыл ее руку своей. Аня подумала, что сейчас он, наверное, начнет приставать. Она убрала руку и снова стала искать Ларису.
– Ты боишься меня? – удивился Раевский.
– Да, – ответила Аня, глядя в такие близкие его глаза.
Он провел внешней стороной пальцев по ее щеке и легко приподнял ее лицо к себе за подбородок.
– А еще я не люблю, когда со мной так бесцеремонно обращаются! – стараясь казаться невозмутимой, сказала Аня.
– Малышка, ты прекрасна! – рассмеялся Раевский такой наивной откровенности.
Он одновременно и притягивал, и отталкивал Аню. Этот львиный облик и манеры Раевского подкупали и манили ее. Но тут не надо было быть особо искушенной в этих делах, чтобы понять, чего хочет от нее Раевский. И это Ане действительно не нравилось.
Аня встала, с улыбкой сдержанно кивнула Раевскому, давая ему понять, что провожать ее не надо, и пошла обратно к своей компании.
Но каково же было ее замешательство, когда она обнаружила, что компании-то уже нет! Лариса куда-то подевалась, знакомые мужчины разбрелись по залу. Опекавший Аню Попугай весело спорил и пил коньяк с хозяином дома, и им было хорошо и без нее. Аня оказалась совсем одна. Она недолго пошаталась между другими группами людей, но там с ней либо слишком горячо начинали знакомиться уже изрядно подвыпившие мужчины, либо вообще не обращали на нее никакого внимания. Ни то, ни другое ее не устраивало, поэтому Аня нигде особо не задерживалась. И, кстати, она заметила, что таких, как она неприкаянных, среди этой нарядной богемной толпы – довольно много.
«Да что я, дура, тут делаю?» – спросила себя Аня, поставила на ближайший стеклянный столик свой бокал и направилась к выходу. Отыскав на одной из вешалок свой плащ, она накинула его на плечи, удовлетворенно нащупала в кармане пятак, в последний раз оглядела зал, чему-то усмехнулась и тихо выскользнула на лестничную площадку.
Когда они ехали с Ларисой, Аня приблизительно запомнила, в какой стороне метро, и теперь она направилась туда.
– Анна Кораблева! – раздался крик Раевского ей вслед, когда Аня вышла из-под арки дома на освещенный фонарями проспект.
«Ну как же все-таки хорош!» – мелькнуло в мыслях у Ани.
Раевский догнал ее.
– Я провожу. Тебе куда? – спросил он, завязывая пояс.
Легкий майский ветер освежил его образ. Грива прекрасного льва слегка растрепалась, серый плащ приглушил пингвинью помпезность клубного пиджака с белой сорочкой.
«За мной такой мужик ухлестывает, а я...» – то ли упрекнула, то ли похвалила себя Аня.
– Я в метро, – ответила она на вопрос Раевского.
– Давай я поймаю такси, – предложил художник, тут же шагнул с тротуара на дорогу и стал трясти рукой проезжавшим автомобилям.
Одна из машин замигала поворотником и притормозила у обочины.
– Вадим, не надо!.. Я не поеду!
Ей не хотелось, чтобы Раевский ехал с ней, у самой в кармане было только пять копеек, а попросить у чужого мужика денег на такси и помахать ему ручкой было бы совсем неприлично.
Раевский, извинившись, отпустил машину.
– Ну и зря! – сказал он. – Ладно, пошли пешком.
Он снова предложил ей локоть, она взяла его под руку. Со стороны это, пожалуй, было довольно комично. Раевский был на голову выше Ани (с учетом ее каблуков), а по совокупности параметров он был больше ее раза в три! Аня улыбнулась от этой мысли.
– А ты, я смотрю, уже не боишься меня, – поглядывая на свою спутницу, заметил Раевский.
Аня вместо ответа снова улыбнулась и отвела взгляд.
– Ты удивительная!.. Ты знаешь об этом?
– Вадим, перестань со мной заигрывать! – попросила Аня.
Он рассмеялся.
– Удивительная девочка! Красивая, талантливая… И гордая!
– Давай лучше поговорим о живописи… Кого из современных художников ты считаешь мастером?
Раевский, буркнув «ну ладно», подумал и назвал несколько фамилий.
– …Ну и Вадим Раевский, конечно… – добавил он. – Теперь моя очередь задавать вопросы! Я тебе нравлюсь?
– Нет.
– Врешь!
Аня остановилась, Раевский вслед за ней – тоже.
– Давай честно, Вадим Раевский, хорошо? Ты красивый, большой, харизматичный, – перечислила она, окинув его взглядом. – Такие нравятся всем, и мне – в том числе. Но, прости, я не хочу с тобой сближаться… Для меня ты – просто… коллега!
Аня, наконец, подобрала, как ей казалось, правильное слово, при этом, конечно, сильно слукавив.
– Но разве нельзя влюбиться в коллегу? – Раевский снова потянул руку к ее лицу.
Она отступила на шаг и строго посмотрела на него.
– Мне не нравится этот разговор. Если не можешь без него, то лучше не провожай меня! – сказала Аня.
Он шагнул к ней и попытался привлечь ее к себе за плечи, но движением вниз она выскользнула из его рук, пользуясь преимуществом своего маленького роста.
Эта игра была довольно забавной, учитывая то, что разворачивалась она посреди все еще людного проспекта. Пятясь от Раевского, Аня начала смеяться, он, двигаясь на нее, – тоже.
– Не поймаешь! – воскликнула Аня, развернулась и побежала, оглядываясь и хохоча.
Лавируя между удивленными вечерними прохожими, за ней гнался огромный и прекрасный мужчина-лев…
Каблуки значительно снижали скорость. Раевский догнал Аню напротив арки очередной «сталинки», подхватил ее, как перышко, на руки и метнулся вместе с ней в темноту двора. Аня только и успела, что пискнуть. И никто даже не подумал прийти на помощь Ане, потому что то, как она до этого удирала от Раевского, выглядело как игра двух влюбленных.
У стены дома в подворотне, когда он поставил Аню на землю и принялся жадно ее целовать, больно вывернув ей шею, она со всей силы воткнула ему в ногу каблук. От боли Раевский ослабил хватку, Аня вырвалась и бросилась обратно на освещенный проспект.
– Стой, сумасшедшая! – закричал ей вслед выбежавший из-под арки Раевский.
«Это уже не смешно!» – подумала Аня, оглянувшись. Она остановилась, сбросила туфли, подхватила их в руку и помчалась, сверкая пятками, к подземке.
В вагоне метро люди пялились на это чудо. Нервная растрепанная девушка в вечернем платье под куцым плащом, в побитых туфлях на длинных шпильках, с огромными дырами и стрелками на колготках – то с ненавистью взирала на своих соседей по вагону, то начинала хохотать, закрывая ладонями опущенное лицо.
После этого случая Аня дала слово себе и Володе не ходить по таким мероприятиям, по крайней мере – без мужа.
Кораблевы думали, что Громов не будет долго встречаться с Бероевой. Точнее – она с ним. Но они ошибались. Роман Сереги и Ларисы затянулся почти до зимы. Ее муж то прилетал ненадолго, то опять улетал по своим командировкам, и тогда она снова приезжала на своем алом авто и забирала Громова из общежития к себе домой или на дачу.
Несколько раз Бероева праздновала что-то в студенческих компаниях – вместе с Громовым и Кораблевыми. При этом Аня с удивлением отмечала, что Лариса могла органично вписаться практически в любое общество. Конечно же, однокурсники Володи и Сережи с Ларисы глаз не сводили. Ну а Громов ходил среди своих товарищей гордый-прегордый, словно жар-птицу поймал!
И еще Аню удивляло то, что Бероева ее почти не раздражает. Собственница Аня, конечно, ревновала. Безусловно, не так, как она могла бы, наверное, ревновать Кораблева (который, к сожалению, никогда не давал повода!), но все же… Ей нравилась эта щекотавшая нервы игра: Серега забавно деликатничал, словно щадя Анины возможные чувства. При Ане он вел себя с Ларисой так, словно Аня имеет на него права. Бероева с Кораблевой при этом обменивались лукавыми взглядами опытных куртизанок, а Кораблев с усталым вздохом вздымал глаза к небу. Это было, в общем-то, смешно, потому что Аня никогда не допускала даже мысли…
Да и Володя, несмотря на то, что уже давно смирился с тем, что Анин «внутренний Громов» так и не отпустил ее, прекрасно знал, что между ней и Громовым «внешним» – на самом деле нет взаимно компрометирующих отношений. Как знал он и то, что его, Володина, позиция приоритета для Ани – крепка и нерушима.
Но осенью Сережа изменился, стал скрытным. Общежитие уже не слышало его радостного грузинского акцента с вахтенного телефона: «Ларису Ивановну хочу!» Иногда он возвращался от Ларисы в сильном подпитии и мрачный. Не разговаривая ни с Володей, ни с Аней, он молча шел на кухню и мог там сидеть часами, выкуривая одну за другой дорогие сигареты и безразлично глядя на суету соседей, занятых приготовлением еды.
По-видимому, Лариса наигралась с ним.
Он любил ее и ненавидел.
В ноябре надолго вернулся Синельников. Вернулся с кучей дорогих экзотических подарков, с грустным карликовым кайманом, загорелый и подтянутый.
Синельников, который закрывал глаза на все мимолетные увлечения своей супруги, знал про существование у нее молодого любовника, но не придавал этому значения. Он и сам, конечно же, тоже не был монахом…
Ну а Лариса, которой надоел уже ее студент, сказала Сереже, что пора завязывать их отношения, и что отныне она будет верной женушкой своему законному мужу.
Громов ушел в запой, стал пропадать неизвестно где. Дважды Володя подбирал его вусмерть пьяного – буквально под забором территории института. Кораблевым чуть ли не каждый день приходилось подолгу приводить Сережу в чувство, заставляя его хотя бы еще и есть, а не только пить.
Сережа понапропускал множество занятий по разным предметам, а когда приходил на них, то его частенько выставляли, потому что он был пьян. Володе – как старосте потока и соседу Громова – в деканате сказали, что если тот не образумится, не перестанет пить и срочно не отработает «хвосты», то встанет вопрос о его отчислении.
Но донести эту информацию до друга Кораблев не успел. Серега пропал.
Его не было несколько дней. А потом в общежитие к Кораблеву пришел милиционер и принес ему повестку явиться в качестве свидетеля. Серега был в окраинном отделении милиции по подозрению в краже со взломом.
Выяснилось, что Громов накануне долго ломился в квартиру к Синельникову, потом, решив, что тот с Ларисой на даче, поехал туда. Увидев, что в доме света нет, и осознав свою ошибку, он выломал калитку, разломал ее в щепки, остатками каркаса калитки размозжил старинный деревянный резной переплет крытой придомовой террасы, выбил в доме два окна и… вынес ценные вещи! Сосед по даче, узнавший Сережу, часто бывавшего здесь вместе с Ларисой, позвонил в милицию. Пьяного Громова, не помнившего даже, где он ночевал, в совершенно непотребном виде взяли на следующий день, когда он покупал самогон у бабушки на станции.
Володя, хоть и не верил своим ушам, но прислушивался. В принципе, наверное, все это могло иметь место – кроме «выноса вещей». Горячо защищая Серегу, Кораблев рассказал следователю о несчастной любви Громова к Ларисе, о его врожденной честности и абсолютной неспособности к краже.
Увидеться с Сережей Кораблеву не дали.
– Аня, надо звонить Андрею Геннадьевичу. Громов попал в беду, ему дело шьют, – взволнованно сказал Володя жене, когда она вернулась с занятий.
В течение следующей недели Голицын занимался этим делом. Освежив старые связи в среде московской милиции, он добился того, чтобы Громова выпустили под подписку. Тот, сразу став шелковым-прешелковым, начал ходить на занятия. Ну а следствие тем временем показало: по уликам выходило, что ограбил Синельникова кто-то другой. Однако в битье окон, сносе калитки и разгроме старинной террасы был виноват все-таки Громов, чего он и не отрицал, хотя и почти не помнил.
Воры нашлись через неделю: ими оказались двое алкоголиков из соседнего поселка, пытавшиеся сбыть украденный синельниковский антиквариат на районном рынке. У одного из них и ночевал тогда Громов. Одно обвинение было снято, но за Сережей оставались статья «хулиганство» и угроза отчисления из института. Голицын по мольбе дочери еще раз нажал на свои связи, и Громова обязали выплатить полную компенсацию Синельникову и внушительный штраф – без какой-либо судимости, даже условной.
Ну а в институте Сереже – как прежде весьма толковому студенту – дали последний шанс, и Громов правдами-неправдами до самой сессии вклинивался в группы параллельного потока и вечерников, чтобы отработать пропуски.
Перед Кораблевыми Серега стал вечным должником. Они не только вытянули его из этой ямы, но и выплатили за него большую часть его штрафа. А кроме того, деньги для Сережки тайком от мужа передала еще и Вера Михайловна.
Ну а для Сережиных родителей эта история так и осталась тайной.
Больше всего Аню во всех этих делах поразила Бероева: все это время та была абсолютно равнодушна к беде Громова, будто между ними никогда ничего и не было. Будто это не из-за нее Сережка едва не сломал себе жизнь!
В конце пятого курса у Ани умерла московская бабушка, мама Андрея Геннадьевича, вдова двух генералов. После бабушки осталась трехкомнатная квартира. Анины родители, поговорив со старшим сыном, отдали ее молодым Кораблевым. Андрей все равно пока безвылазно служил в Северодвинске, куда его распределили после Рязанского военного училища.
Аня и Володя, переехав в свою новую квартиру, стали как бы москвичами. Это было, конечно, довольно престижно, но после их насыщенной жизни в общежитии – страшно непривычно! Почти пять лет они жили между двумя дружными компаниями Аниных и Володиных институтских друзей и соседей, занимались в читалках, воспитывали Громова… Почти каждый день или ходили в гости, или принимали гостей. Пили, пели… Было весело.
А тут вдруг они попали в угрюмую атмосферу строгой генеральской квартиры с пыльными коврами на стенах и соседями-пенсионерами… К ним вначале по старой памяти наведывались их товарищи по общежитию, но скоро перестали. Довольно далеко было ездить. И началась у Ани и Володи взрослая жизнь.
Как-то грустно вначале происходило у них освоение новой территории. Аня однажды – к своему стыду – поняла, что слова Ларисы о том, что ей надоест «муж в углу», оказались пророческими. Пока кругом было море общения, было хорошо, но когда они с Володей остались вдвоем, Ане стало тоскливо. Да и Володя тоже скучал.
Семейный кризис Кораблевых разрулил тогда Громов. Он предложил им сделать в доме ремонт и сам взялся активно помогать своим друзьям. Они начинали ремонт после всех своих занятий, часов в восемь вечера. В одиннадцать – по стуку соседей – они заканчивали и до полуночи, подшучивая друг над другом, тянули пиво, заедая его полуфабрикатами. Сереге отдали бывший дедов кабинет, и Громов на время растянувшегося на месяцы ремонта практически переселился к Кораблевым. Аня шутила, что Сережка стал их судьбой: куда они – туда и он. А он и не отрицал, что ему с Кораблевыми хорошо.
– А что, не гоните, кормите, поите, спать укладываете. А перееду-ка я к вам насовсем! – грозился он.
И Кораблевы понимали, что Сереже без них тоже жить в общежитии стало тоскливо. Жены или невесты он себе так до сих пор и не подыскал, а по пустячным знакомым ему таскаться уже не хотелось. Особенно после его истории с Ларисой. Да и Сережины девицы, надо сказать, в особенности те, что поприличнее, – уже сами давно замуж повыходили.
Сережа в отношении к Ане всегда был исключительно сдержан, что ее на людях вполне устраивало, но в глубине души немного обижало. Громов неизменно и уважительно воспринимал Аню как хозяйку своего дома, будь то их с Кораблевым комната в общежитии или квартира ее бабушки. И Володя это тоже знал – и принимал такое Серегино отношение – как должное. Их, Кораблевых и Громова, в меде давно уже называли «шведской семьей». Аню иногда это немного цепляло, но в целом, надо сказать, эту троицу мало заботило мнение чужих людей. Аня, втянувшись в ремонт, перестала скучать, да и парням было удобнее по-прежнему вместе учиться.
А впрочем, Громов регулярно переселялся ненадолго обратно в общежитие.
– Что, опять по бабам стосковался? – смеялась над ним Аня.
– Конечно. Жена друга ведь не баба! – говорил Кораблевым Сережа.
– Не баба, не баба. «Она другому отдана»! – вторил Володя и, кивая головой, показывал ему кулак.
Подруги интересовались у Ани:
– Ты ведь постоянно на виду у чужого мужика – ни расслабиться, ни в трусах походить, ни без трусов!
– А я и не люблю без трусов ходить. Я без них как голая, – отшучивалась Аня.
Так они и протянули последний, шестой год учебы парней в меде. А Аня после своего пятого курса устроилась художником-декоратором в районный театр юного зрителя. Работы было довольно много, и работалось ей с душой.
После шестого курса Сережа все-таки покинул Кораблевых. Он пошел в ординатуру терапевтом в одну больницу, а Володя хирургом – в другую. И Сережина больница оказалась далеко от дома Кораблевых, почти в двух часах езды – на метро плюс автобусы. Ну да зато Громову там дали семейное общежитие, где в комнате были своя мини-кухня, туалет и даже душ.
– Что-то в Кленовск тебя не тянет, – подкалывала Аня, когда Громов оставался у них на выходные.
– Да на кого же я тут вас одних в диком городе покину? – отвечал Сережа.