В начале декабря снег уже окончательно улегся на улицах. Установилась ясная погода. Деревья, покрывшись инеем, напоминали дам и кавалеров восемнадцатого века, нарядившихся на бал в высокие белые парики.
Морозным воскресным утром Сережа шел через сквер на остановку, на троллейбус до метро. Он ехал в Калинин, к Лене. Она тоже училась в мединституте.
Солнце сочилось сквозь обсыпанные алмазами ветви деревьев, заставляя Сережу счастливо жмуриться. То ли от света, то ли от ожидания встречи. Его настроение можно было назвать «праздник ожидания праздника».
Он был готов к празднику, как никогда. На нем была новая, хоть и короткая, но самая настоящая дубленка, купленная на первые самостоятельно заработанные деньги. Кораблев, по-прежнему подрабатывавший на переводах, уже не справлялся сам с их увеличившимся в Москве потоком и стал делиться этой работой с Громовым. И хотя у Сережи на первых порах, да и то – с помощью Кораблева, получалось довольно медленно, но благодаря «спекулянтским» по меркам Кленовска столичным расценкам деньги все равно потекли. Дубленку Сережке выбирала Аня. Они тогда все вместе ходили покупать себе по обновке к зиме. В новой дубленке Сережа был похож на пилота-полярника.
Морозный воздух легко пощипывал ноздри. Наслаждаясь зимним солнцем и нарядным днем, Громов просто искрился от осознания собственной самостоятельности, силы и ослепительной красоты.
В голове Сережа прокручивал план ближайших действий: купить цветы, глотнуть кофейку в какой-нибудь калининской забегаловке, чтобы не выглядеть замерзшим, не забыть снять шапку перед общежитием… (А то вдруг увидит из окна!)
Он доехал до Ленинградского вокзала, на всю стипендию купил у азербайджанцев темно-вишневых роз, покурил последний раз на перроне и сел в электричку.
Общежитие калининского меда не отличалось ни красотой снаружи, ни чистотой внутри. «А у нас-то поприличнее будет», – подумал Сережа. Расстегивая дубленку, он поднялся по лестнице на четвертый этаж. Под дубленкой под белым шарфом (тоже в авиаторском стиле) сияла новейшая белая водолазка, приятно облегая его рельефные грудные мышцы. Портрет героя-любовника завершали новые вельветовые чуть клешеные брюки, придавая ему непринужденный и в то же время вполне аккуратный вид. Такой притягательный для девичьего глаза образ ему придумала Аня, специально для поездки в Калинин. Вчера, заставив Сережу примерить все обновки, она даже захлопала в ладоши, тряся огоньками синих камешков в ушах. (Как она сказала: «От эстетического удовольствия»).
Сережа даже надушен был сегодня с утра кораблевским одеколоном. Сейчас, правда, запах практически выветрился.
Девушки, попадавшиеся Громову в коридорах и на лестнице, скашивали глазки в его сторону. Да он и сам понимал, как он великолепен, особенно с этим прекрасным веником в руке, который еще на вахте был освобожден от многослойной газетной обертки. Сережа придирчиво оценил напоследок чистоту своих ботинок и постучал в дверь Лениной комнаты. Услышав за дверью какой-то неопределенный звук, он расценил его как «можно» и вошел.
Первое, что попалось ему на глаза, была длинная гирлянда сохнувшей одежды. Из-за нее в комнате было очень душно, особенно с улицы. Кроме того, белье перегораживало весь обзор, отделяя дверь от основной части комнаты своеобразным коридором. Сережа приподнял полу мокрой рубашки и заглянул в комнату.
На расстеленной постели, образованной двумя составленными кроватями, поджав к себе колени и забросив ногу на ногу, сидело с учебником в руках… какое-то существо. На нем был бордового цвета бесформенный свитер и мужские семейные трусы. Из трусов торчали длинные белые ноги толщиной с девичью руку, увенчанные гигантскими многогранниками коленей. Ну а вытертые носки этого странного создания светились сразу в нескольких местах.
Существо было явно мужского пола, несмотря на узкие плечи под бордовым балахоном. А рядом с ним на спинке кровати сушились черные женские колготки.
– Ты кто? – спросил его Сережа.
– А ты кто? – в свою очередь спросило его существо.
– Погоди… – засомневался Громов, вышел из комнаты и, не закрывая двери, глянул на номер на ней.
Ошибки быть не могло. Номер комнаты был тот, который написала ему Лена в каком-то из давних своих писем. Сережа снова поднял полу рубашки.
– А Лена Миляева где живет? – спросил он.
– Она посуду моет. А ты вообще кто такой?
Парень опустил ноги с кровати и с воинственным видом уставился на Громова.
Сережа удивленно смотрел то на парня, то на колготки за его спиной. А правда, кто это? Может брат? Хотя какой брат, у нее нет братьев... Может ухажер Лениной соседки? Ну не могла же Миляева его, Громова, красавца такого, променять вот на это!..
– Одноклассник… – уклончиво ответил он на вопрос и стал рассматривать комнату из-под висящей рубашки.
Это был не беспорядок. Нет, это была гармония. Гармония вещей, почти театральное переплетение которых составляло апофеоз хаоса. В этих декорациях «продумано» было все: от замызганной занавески, неряшливо провисшей в двух местах из-за оборвавшихся петель, до длинных мужских носков, которые свисали с высокого лабораторного табурета, прижатые тарелкой недоеденного супа.
На квадратном письменном столе была постелена неровно отрезанная розовая клеенка, на которой красовалось ассорти из вороха раскрытых тетрадей, большой кастрюли, никогда в жизни не мытой снаружи, нескольких граненых стаканов бурого цвета и тарелки с одной баранкой. На книжной полке над столом стояли несколько учебников и горшки с вытянувшимися полузасохшими растениями бледно-зеленых тонов. Плети одной умирающей традесканции все-таки посчастливилось: она доросла до забытого стакана с чаем и, похоже, пустила корни.
Основная часть учебников была составлена в кривые стопки на полу – вперемешку с несколькими парами мужской и женской обуви. На гвозде над ними криво висел большой картонный календарь с фотографией Андрея Миронова. Ну а завершала целостность этого натюрморта, являлась, так сказать, стержнем его, уже знакомая композиция с бельем на веревке и ее отголоски – отдельные вещи, валявшиеся и висевшие на всех свободных поверхностях.
Сережа, широко раскрыв глаза в удивлении, рассматривал интерьер комнаты. А существо мужского пола в свою очередь рассматривало этого нахального «одноклассника» с букетом.
Вошла Лена со стопкой помытых тарелок. Сережа обернулся к ней, отведя от лица рубашку с веревки, и был удивлен не меньше, чем декорациями. Она постриглась и покрасила волосы в баклажановый цвет, что совершенно не шло к ее когда-то романтическому типу лица, от такого обрамления ставшего простецким. На Лене были надеты короткий светло-желтый халат с мокрыми потеками от тарелок и пенсионерские клетчатые тапки со стоптанными задниками. От прежней Лены, скромной и опрятной хорошисточки, остался только голос.
– Ой, Сережа! Привет… – испуганно сказала она.
– Привет, – ответил он, глупо улыбнувшись.
Лена что-то хотела еще сказать, потом передумала, опустила глаза и прошла с тарелками между двумя штанинами висящих на веревке мокрых брюк к столу. Она поставила тарелки на какую-то тетрадь и, не глядя на парней, отмашкой руки представила их друг другу:
– Знакомьтесь. Это – Сева, это – Сережа.
Сева и Сережа снова смерили друг друга взглядами. Сева в присутствии Лены слегка приосанился. Лена, опустив голову, села на кровать рядом с ним. Этот жест Лены был вполне красноречив. Сережа почувствовал, как Сева сейчас, глядя на него, своего поверженного соперника, вырос в своих глазах.
– Ну что, может чаю? – благодушно спросил Сева.
– Можно, – пожав плечами, ответил Сережа.
Сева запустил руку куда-то за занавеску и достал с подоконника чайник, который по степени запущенности был родным братом кастрюли на столе. С чайником, прямо в трусах, Сева отправился на кухню. Когда он проходил мимо Громова, тому показалось, что он слышал, как гремят Севины кости.
– Прости меня, – сказала Лена.
– Прощаю, – просто и, как он отметил для себя, совершенно безболезненно проговорил Сережа.
– Правда? Ты не сердишься?
Лена встала и принялась убирать со стола тетради, заискивающе поглядывая на Громова.
– Мы с ним учимся в одной группе… Ты так долго не ехал. А он за мной ухаживал, – лепетала она. – ...Но что же ты стоишь? Пройди!
Сережа вспомнил про розы.
– Это тебе, – сказал он, протягивая Лене букет.
Лена вздохнула, сказала «спасибо» и «подожди» – и нагнулась под стол. Из-под стола она достала трехлитровую банку с мутным рассолом и укропными соцветиями, запустила руку в банку, пошарила среди укропа и нашла один соленый огурец. Лена вытащила его и положила на тарелку рядом с баранкой.
Вошел Сева. Лена, обняв банку, вышла с ней из комнаты.
– Ты чего не раздеваешься? – спросил Сережу Сева.
– Да вот, не знаю, куда розы положить, – честно ответил тот.
Сева взял цветы у Громова и положил их на кровать.
– Раздевайся, присаживайся, – велел он, оглядел посадочные места в комнате и убрал со стула напротив стола свои тренировочные штаны. Вначале он перебросил их на кровать, но потом подумал и надел их на себя. – Вот, – сказал он, показав на освобожденный стул.
Пришла Лена с вымытой банкой, наполовину наполненной водой. Она опустила стебли роз в воду и поставила банку на тумбочку, подвинув ею россыпь косметики.
– Ты извини, у нас беспорядок, – проговорила она. – Мы тут к коллоквиуму готовились…
Сережа угукнул, сочувственно кивая головой.
Вяло беседуя на отвлеченные темы, они стали пить чай. Сережа решил не доставать то, что он привез в качестве дополнения – не к чаю – и не с Севой. Лена подсыпала в тарелку баранок из открытого пакета. Огурец к тому времени уже съел Сева.
Темнело. В комнату заползли тягучие зимние сумерки. Стало как-то совсем тоскливо.
– Ну, мне пора, – засобирался Сережа.
Хозяева без энтузиазма немного поуговаривали его остаться на ужин, но Сережа не стал их расстраивать. Он распрощался с Леной, пожал руку Севе, пожелал им обоим успехов в учебе и вышел из комнаты.
На улице было светлее, чем в комнате. Между домами разливался нежно-лососевого цвета закат. Глядя на него, Сережа вздохнул полной грудью и сказал вслух:
– Господи, что это было?
Не было ни досады, ни разочарования. Только сожаление о потерянном дне и легкое чувство голода. Сережа поджег сигарету, сунул руки в карманы и отправился в то кафе, где он разогревался кофейком перед визитом к Лене.
Его не ждали так рано. Планировалось вообще-то, что Громов будет ночевать у Миляевой, а Аня – у Кораблева. Слава богу, они еще не собирались ложиться, когда Сережа вернулся домой, в общежитие. Вид у него был странный. Он был усталый, замерзший, но при этом его распирало от смеха. Володя с Аней попытались выспросить у Сережи, в чем дело.
– Нет, вначале надо напиться, – сказал тот и вынул из внутреннего кармана дубленки прокатившуюся туда-сюда бутылку дорогого грузинского вина, купленную в любимом студентами-медиками магазине, где не спрашивали паспорт. Володя достал бокалы, расписанные Аней a-la вологодские кружева. А она пошла разогревать плов.
После первого бокала, проглотив тарелку плова, Громов рассказал, наконец, как он съездил в Калинин попить чаю с баранками.
Из этого путешествия основной вывод сделала, как ни странно, Аня. Она перестала разбрасывать где попало свою одежду.