Это были самые безумные и счастливые каникулы. Володя и Аня целые дни проводили вместе.
Он приходил к ней, когда ее родители уходили на работу. Устав любить друг друга, они брали планшеты с бумагой и карандаши, садились напротив и начинали рисовать. Аня учила Володю выстраивать композицию портрета, чуть-чуть помогала с чертами собственного лица, показывала способы штриховки. Рисование занимало у них час-полтора, больше они не выдерживали…
Обедать Володя ходил домой. Потом он заходил за Аней, и они с учебником алгебры или физики шли в библиотеку, но, конечно же, не в ту, где работала Анина мама. В читальном зале они садились за самый дальний стол, где Володя натаскивал Аню на решение типовых и не совсем типовых задач. Он заставлял ее пыхтеть над задачами по три-четыре часа в день. Они прорешали весь учебник физики за прошедшую половину года и несколько наиболее трудных для Ани глав по алгебре.
Аня то засыпала над книгами, то приходила в ярость и начинала колотить и щипать Володю под столом, то обзывала его занудой и «дундуком бесчувственным» (это в данном случае очень точное ругательство она подслушала когда-то у Володиных одноклассниц в автобусе). Но Кораблев был неумолим. Он давал и давал Ане задания, то из учебника, то из головы. Пока она решала, Володя в это время читал журналы на английском языке.
После библиотеки они шли в кафе-мороженое, а потом, заскочив домой, – на каток или на горнолыжку – кататься на санках. В конце дня Аня умирала от усталости, клянясь больше не прикасаться к проклятым урокам. Но на следующий день все повторялось снова.
Был последний день зимних каникул. Гимназистам англичанка, как всегда, дала задание и на каникулы. Пора было его делать. Завтра вторым уроком стоял английский.
Сережа, традиционно не удосужившийся переписать двухстраничный список слов и фраз для заучивания, утром созвонился с Аней. Ей было муторно диктовать на английском по телефону, поэтому она предложила Сереже зайти, чтобы самому все переписать.
Аня, вся необычно душистая, встретила его в махровом халате после душа. Волосы ее были собраны на затылке в рыхлый узел, кончики волос были влажными. Сережа с досадой понял, что под халатом у нее больше ничего нет и что в таком виде она ждет Кораблева. Он прошел в комнату, где Аня выдала ему список по английскому. Сережа сел переписывать, а Аню отвлек телефонный звонок, и она ушла в коридор разговаривать со своей неверной, но искренне раскаявшейся в своем малодушии, а потому прощенной на днях Свиридовой.
Взгляд Сережи упал на красную картонную папку, оставленную на столе. Из-под обложки белели края рисунков. Сережа оглянулся – не видит ли Аня – и с любопытством открыл папку.
На первом рисунке он увидел Кораблева, нагого, едва прикрытого одеялом. Он сидел на постели, в его руках были планшет и карандаш. Скривившись болезненно и брезгливо, Сережа пролистал несколько рисунков. Стоит ли говорить, что на них было приблизительно то же! Но где-то с середины пошли другие рисунки. Теперь уже это была обнаженная Аня, с планшетом и карандашом, нарисованная хоть и не так мастерски, но вполне пропорционально и похоже. Вот она на постели, вот в кресле… Словно зачарованный, Сережа перелистывал эти рисунки и не мог оторвать от них взгляда. Во рту у него пересохло, тело стало тяжелым, кончики пальцев покалывало.
Аня закончила разговор и зашла в свою комнату. Сережа сидел отрешенно перед раскрытой папкой. Аня ахнула и бросилась убирать в нее рисунки. Вдруг Сережа тяжело положил свою руку на ее запястье и крепко сжал его. Аня, стыдливо продолжая собирать бумаги свободной рукой, попутно попыталась освободиться. Но Громов и не думал отпускать.
Крепко держа Голицыну за руку, он встал, посмотрел пустым взглядом сквозь нее, положил свободную руку на ее горло и сдавил его. Аня, словно загипнотизированная, застыла с рисунками в руке. Отпустив ее шею, Громов скользнул рукой по ее груди в разрезе халата, пальцем сковырнул петлю с верхней пуговицы, потом, мгновение помедлив, обеими руками схватил халат за полы и рванул в разные стороны. Треснула ткань, одна пуговица отлетела и покатилась, и вдогонку ей, планируя, разлетелись в разные стороны листы бумаги. Сережа, вмиг сбросив халат с плеч Ани до середины ее спины, с силой прижал ее халатом к себе и стал жадно целовать. Аня попыталась отстраниться, но Сережа подхватил ее на руки и бросился вместе с ней на кровать, прижав ее своим телом так, чтобы она не могла сопротивляться.
А Аня и не сопротивлялась. Она даже не издала ни единого звука. Все было настолько неожиданно, что казалось нереальным. Ей было неприятно, досадно и неудобно, но не было страшно, это же был Сережа!
Громов тем временем принялся с пыхтением расстегивать свои брюки. Наконец, он справился дрожащей от нетерпения рукой с пряжкой ремня и посмотрел в глаза Голицыной.
Она снова увидела этот безумный пустой взгляд, в котором было что-то звериное. Держа ее одной рукой за волосы и грубо прижимая к подушке, Громов другой рукой стал стягивать брюки. Наконец, разум Ани начал брать верх над неистребимой привычкой во всем доверять Сереже. В голове снова застучало кораблевское: «Предел прочности… не переступить черту… настоящая боль…» Аня осознала, что ей даже не о себе надо сейчас думать, а Сережку спасать. Она перестала инстинктивно упираться ему в грудь руками, охватила его голову ладонями и, тряхнув ее, крикнула:
– Громов!
Но он и сам к этому моменту уже стал понимать, что происходит. Взгляд его стал осмысленным, Громов замер и плотно закрыл глаза, сжав зубы на вдохе.
Зазвонил телефон.
Сережа не сразу отпустил Аню, она выскользнула, запахивая на груди халат без пуговиц. Громов встал с кровати, застегнул брюки и, медленно скорчившись, отвернулся к окну, запустив пальцы в свою шевелюру.
Звонил Володя.
– Алло, – поспешно сказала Аня.
– Аня!.. Ты почему долго трубку не берешь?
– Я… была в ванной…
– Мне почему-то стало вдруг за тебя тревожно, я решил позвонить… У тебя все в порядке?
– Конечно, Володь, все в порядке, ну что ты? – максимально спокойным и ласковым голосом проговорила Аня.
– Я сейчас приду к тебе, хорошо?..
Громов, услышав имя Кораблева, вздрогнул, выпрямился, рывком метнулся в коридор и вырвал трубку у Ани.
– Нет, Кораблев, не все в порядке! Я тебя ненавижу! Ты мне жизнь сломал!.. – прошипел он в телефон, и на виске его вздулась изогнутая вена.
– Громов? Что ты там делаешь?!
– Я? Я хотел взять ее силой… Но не сделал этого. Потому что люблю ее!
На том конце провода повисла зловещая короткая пауза.
– Громов, немедленно убирайся оттуда, или я убью тебя! – проговорил сдавленным голосом Володя.
– Нет, это я тебя убью! Все, хватит! Двоим нам не место на земле! Давай, назначай – где и когда.
Аня попыталась выхватить трубку у Сережи.
– Прекратите! Вы с ума сошли! Володя, не смейте! – закричала она в сторону микрофона трубки.
– Аня, отойди от него! – прокричал в телефон Кораблев. – Беги, запрись в ванной!
Сережа, удерживая и не думавшую убегать Аню вытянутой рукой, плотно прижал трубку к уху. В глазах его светилась злобная решимость.
– Кораблев, говори быстро и тихо, где и когда…
Володя тут же ответил:
– Немедленно, на волейбольной площадке в лесу.
– Договорились, – мрачно улыбнувшись, сказал Громов, положил трубку, сел на табурет и стал обуваться. Почему-то он вдруг сделался совершенно спокойным.
– Что? Где вы договорились? Сережа, не вздумай!
Аня, забыв про то, что под халатом она совсем голая, стала трясти Громова за плечи.
Сережа встал, плотно сомкнул веки и сказал:
– Прости меня.
– Я не пущу тебя, – проговорила Аня и скинула халат с плеч. «Не переступить черту!» – кричал ей внутренний Кораблев. «Зато останетесь живы! Разберетесь…» – парировала Аня.
Она не стеснялась и не боялась Сережи.
Громов вздрогнул от звука падения халата. Какое-то время они стояли напротив, не мигая, глядя друг другу в глаза. Сережа не смел опустить взгляд ниже. Вдруг лицо его стало расплываться в улыбке.
– А ты догони меня, – выговорил он наконец, после чего схватил свою куртку, рванул входную дверь, тут же захлопнул ее за собой и бросился вниз по ступенькам.
Аня кинулась к шкафу, чертыхаясь, стала поспешно натягивать на себя вещи не слушающимися руками. Мечась от шкафа к окну, она одевалась и одновременно пыталась оценить, насколько велико ее отставание от Громова и куда он побежал. Но тот в считанные секунды пересек двор по диагонали и скрылся за домом. Аня в отчаянии швырнула ненадетый носок об пол.
Она схватилась за трубку телефона и набрала рабочий номер отца.
– Папа, папочка, помоги! Володька и Сережка сейчас поубивают друг друга! Они договорились по телефону, я не слышала, где… – затараторила она.
– Так, тихо, не части! Рассказывай все по порядку.
– Пап, некогда! Ты же говорил, что все разговоры у нас пишутся… Они договорились… Сережа убежал минуту назад. Он сказал: «Нам двоим не место на земле…» Они убьют друг друга, понимаешь?! – воскликнула Аня и стукнула рядом с телефоном кулаком.
– Все, я понял. Будь дома, жди звонка.
– Илья, выйди, пожалуйста, – попросил прокурор, заглядывая в прокуренный кабинет к своим бывшим коллегам-операм.
Старший следователь Илья Шведов, сорокалетний рокер и неформал, всегда был похож не на капитана милиции, а скорее на гопника, чем успешно пользовался в своей оперативной работе. Они дружили с Голицыным еще со времен работы того следователем в милиции.
– Илюша, тут такое вот интимное дело… – начал в коридоре разговор Андрей Геннадьевич. – Моя доченька… что-то перемудрила со своими кавалерами, и они договорились по телефону где-то встретиться… Парни горячие, сам понимаешь. Убьются еще, не дай бог! Короче, надо срочно идти к Кравчуку, вскрывать запись разговора. Пошли со мной. Если все несерьезно окажется, замнем это дело по-тихому, а если нет… Ну, ты понял, Илья, пошли, пошли!
Прослушав разговор Громова и Кораблева, Андрей Геннадьевич и Шведов взяли служебную «копейку» и, выжимая полный газ, бросились к назначенному месту. Вел машину Шведов, потому что Андрея Геннадьевича трясло.
Володя прибежал первым. Поляна для волейбола пряталась в уютном, вдоль и поперек рассеченном мягкими лыжнями перелеске на близкой окраине города. На площадке, слава богу, никого не было. Часы, когда гуляют с собаками, уже прошли, а лыжникам и детворе было еще рано. Мороз был совсем легким, ветра не было, шел редкий снег, ложился сростками снежинок на ветви деревьев. Погода была такая, какой ее инсценируют в театрах или в кино для дуэли Ленского и Онегина. Володя в расстегнутом пальто, глядя на медленно струящиеся снежные хлопья, даже заулыбался от этого сравнения и от мысли, что Аня бы это тоже оценила. Гнев и жажда убийства уже отпустили Кораблева, Володя даже уже почти перестал волноваться. Логически рассуждая на бегу, он понял, что Громов не мог причинить Ане вреда, это было очевидно. И это было главное. А за себя Володя не переживал.
На противоположном конце площадки показался Громов. Он быстро приблизился к Володе. Серега был разгорячен от бега, его взлохмаченные волосы слиплись на висках. Пересекая волейбольную площадку, он на ходу снял куртку. Кораблев, глядя на него, тоже скинул на снег пальто.
– Я не испытываю к тебе ненависти, – сказал он приблизившемуся Громову. – Ты можешь убить меня. Я даже не стану защищаться. Если это единственный способ решить проблему, пусть будет так.
Володя в этот момент был серьезен и тверд, хотя и не совсем честен, произнося свой успокоительный монолог. Умирать он, если б случилось драться, конечно, не собирался. Но Кораблев был почти уверен, что так вот, на словах «подставив горло» своему заклятому другу, он вынудит его опомниться. Так оно и вышло.
Сережа, предвидя может быть смертельную схватку, сам был готов к тому, что Кораблев убьет его. Если б Громов знал, как его встретит соперник, он скорее бросился бы под машину. Ему было горько и больно, перед глазами стояли проклятые рисунки счастливых и сосредоточенных Кораблева и Ани, молчаливый упрек – ее строгие, такие близкие синие глаза. Он понимал, что у нее останутся синяки, что вообще, Аня вряд ли простит ему такое скотство… Он честно желал заслуженной расправы над собой. А тут – на тебе: «Не испытываю ненависти»… Сереже стало досадно, он сплюнул и, отвернувшись, схватился за свой чуб.
– Что произошло? – помолчав, спокойно спросил Кораблев.
Громов, тряхнув в руке свою куртку, полез в карман за сигаретами. Молча предложив закурить Володе, он сел на лавку для болельщиков, сметя с нее снег. От его спины шел пар.
– «Что произошло»... Ты украл у меня мою девочку, вот что произошло! – сказал он с горечью и помял лицо рукой. – Какой теперь смысл убивать тебя, если она меня не любит?
Серега посмотрел на падающий снег и после паузы, вздохнув, добавил:
– Я хочу умереть.
Володя сел рядом. Они долго молчали. Наконец, Володя чуть толкнул друга плечом.
– Давай, что ли, подеремся?
– «И с другом не выйдет драки»… Не хочу, – мрачно произнес Громов. Потом подумал, поковырял каблуком снег, чуть расправил плечи и сказал: – …А давай!
Они разулись и босые встали на снегу друг напротив друга.
– Ну, бей давай, – сказал Серега.
Володя вспомнил его слова: «Я хотел взять ее силой» и сделал бросок, Громов перехватил удар, попытался ответить.
Завязалась привычная для них возня, как на тренировке. Несколько раз то один, то другой падали на снег, увлекая соперника, отчего рубахи и брюки их стали мокрыми. В воздухе сверкали розовые пятки. Но ни Володе, ни Сереже никак не удавалось ни нанести решающего удара, ни уложить друга на лопатки.
Давно они не дрались. Борьба стала доставлять им удовольствие. Вспомнились и свои старые приемчики, и с детства знакомые хитрые приемы соперника. Подтрунивая друг над другом и похохатывая, разгоряченные, они возились так, не замечая холода, уже несколько минут и были так увлечены, что не услышали звука мотора выскочившей на поляну машины.
Андрей Геннадьевич сразу, еще в машине, глядя на драку, понял, что ничего страшного не происходит. Шведов нажал на тормоз в нескольких метрах от парней. В это время Володя наконец отвлекся и посмотрел на милицейскую «копейку», а Громов, все еще в горячке борьбы, воспользовался этим и опрокинул его на спину. Только после этого он тоже заметил машину, Андрея Геннадьевича и Шведова, выскочивших из нее. И почему-то в этот самый момент ему вдруг вспомнилось, что звонки на прокурорский телефон не то прослушиваются, не то записываются. Об этом Сереже когда-то говорила Аня, но он это благополучно забыл.
Володя поднялся и встал рядом с Серегой.
Прокурор в расстегнутой дубленке, отведя от горла воротник, решительно подошел к парням, свирепо раздувая ноздри и не отрывая взгляда от Громова. Тот почувствовал, что Андрей Геннадьевич сейчас ему врежет, и опустил глаза в покорном ожидании заслуженного удара. Голицын замахнулся...
…Удар не достиг цели, поскольку оказался перехваченным! Андрей Геннадьевич с изумлением увидел руку Кораблева на своем запястье на фоне испуганной физиономии Громова. Сам Кораблев, казалось, также не ожидал от себя такой реакции, потому что в первое мгновение выражение его лица было тоже крайне удивленное. Он крепко держал руку прокурора и не отпускал. Андрей Геннадьевич, поведя подбородком, с негодованием уставился на Кораблева, ожидая ответа за столь дерзкое сопротивление.
Вместо оправдания этот мальчишка опустил брови, отчего взгляд его перестал быть испуганным, строго сказал Голицыну: «Не бей лежачего!» – и отпустил его руку.
Шведов аж крякнул от такой смелости и, скрывая от прокурора свою улыбку, как будто полез что-то искать в машине.
Голицын смерил взглядом наглеца и отступил от него на шаг.
– Ну ладно… – сказал Андрей Геннадьевич и сбросил дубленку на снег. Он был заметно раздражен и жаждал действий. – Придется еще кое-кого проучить! – заявил он, расстегивая непослушный браслет часов и не сводя немигающих глаз с Кораблева.
Шведов выпрямился и как на забор оперся на дверь открытой машины. Растерянный Громов сделал шаг к лавкам. Володя смотрел на происходящее как на сон. Чувство нереальности усугубляла медленно струящаяся редкая кисея непрекращающегося снегопада. Сейчас прокурор ему наваляет… «Мне-то за что? – негодовал внутренний голос. – И откуда он тут вообще взялся?!» Глядя на Голицына, рывками закатывающего рукава, Володя принял решение, что все-таки не даст себя просто поколотить, пусть даже своему грозному будущему тестю. Но Андрей Геннадьевич нагнулся, чтобы расшнуровать ботинки, и Кораблев застыдился, что был такого плохого мнения о нем. Володя взглянул на красные, заледеневшие пальцы своих ног, шевельнул ими и мысленно сказал им: «Ну мы влипли, ребята».
Голицын ногой подвинул свою дубленку и сделал выпад, Володе пришлось защищаться. Прокурор был тяжелее и откровенно сильнее Кораблева, но тот был заметно более ловким. Не смея нападать, Володя только ставил блоки и уворачивался. Неуязвимость этого молодого нахала стала бесить Андрея Геннадьевича, который, впрочем, уже почти выпустил пар. Минут через пять, зауважав, наконец, своего противника, Голицын отступил, чтобы отдышаться. Вытирая пот с раскрасневшегося лица, Андрей Геннадьевич, по-доброму усмехаясь, сказал:
– Ладно, ловок ты, ничего не скажешь…
Он осмотрелся вокруг, отыскивая взглядом что-то на снегу.
– Ну а если так… – сказал он, поднимая с земли короткую палку, которую кто-то, видимо, использовал для игры с собакой. – Представь, что это нож.
– Нечестно, Андрей Геннадьевич! – отозвался со своего наблюдательного пункта Шведов.
– Ничего, ничего… Хочу посмотреть, на что способен этот мальчишка, – ответил Шведову прокурор, хитро подмигнув Володе. – А ты не стесняйся сам нападать, – сказал он ему. – Не бойся, не обидишь!
И он, по-бандитски прокрутив палку в пальцах, сделал резкий бросок в сторону шеи Кораблева. Тот увернулся.
Андрей Геннадьевич начал уже уставать. С появлением у него «ножа» Володя, наконец, перестал только защищаться. И вот, в какой-то момент Голицын вдруг обнаружил себя лежащим на снегу на животе, без «ножа», с заведенной в болевом приеме рукой и острым кораблевским коленом на позвоночнике. Запыхавшийся соперник деликатно ждал.
Прокурор, посмеиваясь, похлопал свободной рукой по снегу и сказал:
– Ну ладно. Победил.
Володя встал первым и протянул руку Андрею Геннадьевичу. Тот воспользовался его помощью и велел сейчас же обуваться. Володя подобрал валявшиеся рядом пальто и громовскую куртку и, бормоча своим многострадальным красным ступням «Всё, всё, всё!», вернулся к лавке, ботинкам и озябшему Сереге.
Тоже обувшись и отряхнувшись, Голицын снова подозвал Кораблева.
– Мы вскрыли запись вашего разговора. Ты сказал, что тебе вдруг стало тревожно за Анюту… Почему?
– Даже не знаю… – ответил тот, вмиг сообразив, что телефон у Голицыных непростой. – Не знаю, я как будто почувствовал, что что-то случилось… Сердце, что ли, как-то не так забилось… У меня иногда бывает…
– Ишь, интуит! – внимательно посмотрев на него, сказал прокурор.
Он поднял дубленку, отсалютовал двумя пальцами Кораблеву и сел в машину. Шведов завел мотор.
На Громова Андрей Геннадьевич не взглянул ни разу, будто его и не существовало.
Володя запахнул пальто и сел на лавку рядом с Серегой, который завернулся в свою куртку в полтора оборота.
– Ну ты даешь! – сказал Громов, проводив взглядом фырчащую по разъезженным колеям «копейку», и полез в карман за очередной парой сигарет. – Я думал, что тебе крышка.
– А я – что тебе.
– Это да-а… – многозначительно сказал Серега, и парни рассмеялись. – Спасибо тебе, – добавил Громов уже серьезно.
– Слушай, объясни, наконец, пожалуйста, какая вожжа тебе сегодня под хвост попала? – помолчав, спросил Володя. – Ты же вроде смирился? Да и Миляева у тебя есть, хочу напомнить.
– Я случайно увидел ваши рисунки, – не сразу ответил Громов.
Володя выпрямился, потом, наоборот, осел. С минуту парни молча дымили, глядя себе под ноги.
– Ты… сильно обидел ее? – с трудом проговорил Кораблев.
– Не знаю. По большому счету… Наверное, нет, – ответил Громов, пожав плечами. – Надеюсь…
Володя внимательно посмотрел на огонек на конце своей сигареты, медленно, словно совершая какой-то ритуал, потушил окурок в своей левой ладони, после чего сжал обожженную руку в кулак.
Громов вначале аж подпрыгнул на лавке от неожиданности, но потом, мгновение подумав, проделал то же самое.
– Ты прав. На память… – сказал он, пыхтя и посмеиваясь от боли.