Наступило тридцать первое декабря. Улицы были полны праздничной суматохой. Володя и Аня были полны счастьем. Что-то изменилось в них, они стали чуть-чуть рассеянными, а их лица сияли нежностью ко всему, на что падал взгляд. Ане казалось, что она теперь не говорит, а поет, не ходит, а танцует…
Они не просто любили друг друга, они были бесконечно, неистово влюблены. И если понимать любовь как торт, то влюбленность их была на этом торте самым вкусным кремом.
Они придумали, как встретить Новый год вместе.
Кораблевы почти всегда встречали Новый год в гостях. Так уж у них повелось. Старшие Кораблевы были еще слишком молоды, чтобы зацикливаться на том, что «Новый год – праздник семейный». А в компании они были так хороши, до того красиво пели дуэтом под гитару, что «на Кораблевых» среди друзей выстраивалась очередь.
Володе же обычно в гостях было довольно кисло. Как ни странно, когда он был ребенком, его лучше воспринимали во взрослых компаниях, а когда он подрос, многие из родительских знакомых перестали понимать, как к нему относиться. Вроде еще не взрослый, не ровня, а ведет себя и говорит по-взрослому. Наливать ему нельзя, опять же…
Общий вывод о нем был сделан в прошлом году: «Какой-то он у вас слишком серьезный, некомпанейский».
Володя своих родителей просто поставил перед фактом: они пусть идут в гости, а он будет встречать Новый год дома, вдвоем с Аней. Мама Люба осталась в шоке от такого заявления сына. А Николай Иванович, похоже, стал уже привыкать.
С Аней было чуть сложнее.
Аня накануне имела довольно тяжелый разговор со своей правильной до мозга костей подругой, Катей Свиридовой.
В этом году на Новый год у Свиридовых планировался большой праздник. В последний год учебы любимой дочки в школе родители решили сделать ей подарок: пусть приглашает в новогоднюю ночь всех своих подруг! Квартира у Свиридовых была просторная, четырехкомнатная – было где и попировать, и потанцевать, и посекретничать. О предстоящем девичнике было известно уже давно. Катя пригласила почти весь девчачий коллектив своего класса, и практически всех девочек родители легко отпускали на это мероприятие. Катя же была дочкой председателя горисполкома!
Анины родители тоже ничего не имели против. В одиннадцать вечера за Аней должны были зайти одноклассницы. Все, казалось, выглядело чинно и благородно. Но!..
…Свиридова была в шоке от того, на что ее подбивала Аня. Она должна была прикрыть то, что ее лучшая подруга проведет эту ночь со своим, о ужас, любовником! (Катя намеренно использовала в разговоре именно это слово, тогда как Аня настаивала на слове «парень», стесняясь слова «жених»). Свиридова вообще очень осуждала Аню – и с позиций благоразумной девочки, и из солидарности с Сережкой Громовым, с которым, она надеялась, у Ани еще все наладится.
Ну а то, что в случае, если позвонит прокурор, ей надо будет сказать, что все собираются идти гулять, и Аня уже вышла, а потом перезвонить на телефон Кораблевых… Да это же всю ночь нервничать, следить, чтоб родители первыми не взяли трубку! Катя не привыкла так завираться… Но Аня все же уговорила свою подругу на эту аферу.
В одиннадцать, как и договаривались, за Аней зашли девочки. С ними она прошла до соседнего двора – за пределы видимости из окон своей квартиры, поскольку Аня знала, что папа наверняка будет смотреть, как они пойдут.
За углом их «догнал» Володя, прятавшийся на самом деле «в засаде» – за бетонным углом подъезда.
– …Андрей Геннадьевич сказал, что вы недалеко... и что решать тебе. Родители все-таки очень просят, чтобы я тебя забрал к нам, – сказал он условленную фразу, подпустив бархатных обертонов, чтобы подруги умилились и отпустили Аню.
Аня будто бы заколебалась, не зная, куда ей идти. Потом, подумав, она сказала:
– Ладно, девочки, пойду я, наверное, к Кораблевым. Я позвоню от них Кате и домой.
Они распрощались, и влюбленные, которых просто распирало от их изобретательности и счастья, направились в противоположную от дома Свиридовых сторону. Катя сказала, что девичник будет часов до четырех. В распоряжении Володи и Ани было целых пять часов.
– Алло!
Кораблев подскочил к телефону в прихожей, спросонья натянув трусы наизнанку.
– Владимир?
– Да, Андрей Геннадьевич, здравствуйте. С Новым годом…
Действительность предстала перед Володей во всей своей суровости. Из окна кухни в коридор сквозил уже совершенно белый утренний свет. Было часов девять.
– Аня у тебя?
– Да... Извините, мы проспали.
В телефоне раздались короткие гудки. Володя медленно опустил трубку на рычаг, помял руками лицо и взъерошил волосы. Ну все... Попался! Его родители тоже уже были дома. На вешалке висели мамина шуба и отцовская зимняя шинель.
«А мы бардак в большой комнате оставили! – с ужасом вспомнил Володя. – А, ладно… Семь бед – один ответ!»
Он застыл в коридоре в раздумьях, потом, помотав головой, улыбнулся комичности ситуации и зашлепал в свою комнату.
– Ну вот и пришло мне время держать ответ, – сказал он закутавшейся в одеяло Ане, сидевшей на постели. Она тоже проснулась от звонка.
– Почему тебе? Нам, – неуверенно пролепетала она.
– Мне. Я же коварный искуситель. Соблазнил девушку, такую юную, такую доверчивую… – заботливо промурлыкал Володя, встав перед ней на колени. – И кому она теперь такая будет нужна? Больше никому, надеюсь. Пусть только сунутся!
Он отвел волосы от ее бледного лица.
– Да ты – Отелло, – безрадостно сказала Аня. – Ну и что же ты собираешься говорить?
– Что я проявил малодушие и не предупредил твоих родителей напрямую, что ты будешь встречать Новый год у меня.
Володя сел на постель рядом с Аней.
– Да ну ты что, нам бы не позволили, – ответила она, пожав плечами.
– Я думаю, твои родители разумные люди. Если нам суждено быть вместе, то какая им разница, раньше это случится или позже?
– Это ты сейчас храбришься, – вздохнула Аня. – Посмотрим-посмотрим, как ты заговоришь на допросе у прокурора…
– Я не понял, а ты вообще за кого?
Вместо ответа Аня кисло усмехнулась и толкнула Кораблева плечом. Володя схватил ее вместе с одеялом в охапку и повалил на подушку. Аня стала вырываться, брыкаясь и хихикая.
– Тс-с-с! – зашипел Володя и приложил палец к губам.
– Что? Твои родители что, уже пришли? – прошептала Аня в ужасе и подтянула край одеяла к самому носу.
– Да. Засветились мы с тобой по полной программе, – улыбаясь, сказал Володя.
– Ой, боже! Как стыдно…
– А мне не стыдно.
Он отпустил ее, встал и подошел к окну.
– ...Ни перед кем.
– Вот не может быть!
– Правда. Как я могу стыдиться, что люблю тебя?
– Ты, наверное, прав – ответила она задумчиво и села на постели. – Я помню… Ты сказал тогда: «Я чист перед тобой и перед богом»…
– Вот именно.
– Володя, я так не смогу!
Аня умоляюще посмотрела на него.
– Господи, это просто ужасно! Родители спят? – спросила она и засуетилась. – Дай-ка мне одежду, я соберусь по-быстрому.
– Не сейчас, – остановил ее Володя и стал целовать. – Теперь уже можно не торопиться…
Они стали одеваться в прихожей. Из родительской комнаты вышел на шорох отец Володи в полосатом халате.
– Вы куда? Без завтрака?
– С Новым годом, пап! – почти невозмутимо сказал Кораблев-младший.
– Доброе утро, – прошептала готовая провалиться сквозь землю Аня.
– Доброе, с Новым… – ответил Кораблев-старший, стараясь не разглядывать Володину девочку, чтобы не смущать ее еще больше, хотя ему было очень любопытно. – Что, прокурор вызывает?
– Угу, – со вздохом промычал сын.
– Отставить мандраж! Раздевайтесь. Пошли, яичницу из прошлогодних яиц забабахаем.
Скоро на кухню подошла заспанная мама Люба и сделала народу выговор, что никто не додумался достать салаты из холодильника. Позавтракав с Кораблевыми, Аня немного успокоилась.
Было одиннадцать часов. Ани не было дома ровно половину суток.
– Раздевайся. Пойдем, потолкуем, – сухо сказал прокурор Володе и махнул трубкой. Бледную как лист дочку он будто бы даже и не заметил.
Мама в комнате разговаривала с кем-то в такую рань по телефону. Аня на негнущихся ногах пошла на кухню.
– Володь, вот ты скажи мне, пожалуйста. Что, совсем невтерпеж, да? Подождать хотя бы до конца школы ну никак невозможно было?
Голицын говорил спокойно и сухо. Он стоял у окна спиной к Володе.
– …Громов столько лет ухаживал за ней, так даже прикоснуться к ней боялся. Берег ее. А тут ты… Пришел, увидел, победил. Не слишком ли высокий темп вы взяли, юноша?
Володя стоял, низко опустив голову.
– Андрей Геннадьевич, я понимаю. Сейчас это будет выглядеть смешно и, наверное, банально, если я начну оперировать такими терминами, как «судьба», «любовь» и «серьезные отношения». И я предвижу, что вы можете мне сказать по этому поводу…
Прокурор развернулся к нему. Его взгляд был тяжел, очень тяжел. Володя продолжал.
– Мне кажется, что самая большая с вашей стороны претензия ко мне может быть, если Аня из-за меня забросит учебу. Поэтому я хочу сразу пообещать вам. Оттого, что Аня встречается со мной, хуже учиться она не станет. До лета я намерен подтянуть ее по нескольким предметам.
Андрей Геннадьевич с трудом переборол в себе желание дать в морду этому зарвавшемуся молокососу, изображающему умника. Да, конечно, он пекся об учебе дочери. Но «в претензии» к Кораблеву он был уже сейчас.
– Я в шесть утра звонил Свиридовым. Как последний осел. И мне ответили, что все девочки давно разошлись, и Ани среди них не было. Потом позвонил председатель и сказал, что вытряс из Кати, где моя дочка. Ты понимаешь, что это значит?
Володя был в этот момент похож на царевича Алексея на допросе у царя Петра.
– Теперь, считай, весь город знает, что моя дочь спит с Кораблевым! Ты понимаешь, как ты меня подставил?
Прокурор не повышал голоса, но от этого слова его были еще более страшны.
– Простите… Мы не думали, что уснем. Надо было завести будильник…
Голицын снова отвернулся к окну.
– Андрей Геннадьевич, получается, что об этом… знает только семья Свиридовых. Аниным одноклассницам мы сказали, что Аня идет встречать Новый год вместе с моими родителями…
– Что знает жена Свиридова, знают все, – сухо возразил Голицын и стал набивать трубку. – Ты, Володя, вот еще что скажи. А твои-то родители знали, что Аня будет у тебя?
– Нет. Я сказал, что иду в гости к Громову, – стал на ходу сочинять Кораблев.
– А они сами где были?
– Тоже в гостях.
– И как они сегодня отнеслись к тому, что у тебя… гостья?
– Нормально. Мы даже позавтракали все вместе.
Голицын глубоко затянулся, открыл пошире форточку и сел в кресло.
– Я не ханжа, – проговорил прокурор, – и считаю, что каждый человек имеет право на глупую юность. Но то, что происходит между вами, не лезет ни в какие ворота. Вы же еще школьники! У тебя, вон, борода еще не растет. Да что борода… Я и усов-то у тебя толком не наблюдаю!
Голицын брезгливо метнул взгляд на Кораблева, уже вторую неделю старательно сбривавшего свою легкую тень под носом.
– ...И эти ваши игры в жениха и невесту, кольца эти… Я тебе честно скажу. Меня все это сильно раздражает. И пока этот дом мой, я вправе запретить тебе приходить к нам. Но я понимаю, что этим я могу все только усугубить, сделать из вас Ромео и Джульетту. К тому же я все-таки обязан тебе. Ты вытащил эту дуреху из-под грузовика…
Андрей Геннадьевич несколько раз коротко пыхнул трубкой, глядя в окно.
– Мне дорога и моя репутация, и репутация моей дочери. Завтра я еду на пикник на дачу к Свиридову, где постараюсь ему представить все это как недоразумение… Или позвонить что ли, пока не поздно?.. Пока свиридовская жена еще не всем успела об этом растрезвонить. С собственными комментариями… – немного задумавшись, мрачно добавил Голицын, презрительно дернув усом. – Ладно, придется что-то выдумывать на тему твоих родителей… телефона там какого-нибудь сломанного… Черт! Эта дура Катька и сама могла бы сообразить, что можно, а что нельзя говорить родителям! – гневно прошипел Голицын, сжав кулак на подлокотнике.
Переведя взгляд на Кораблева, он вернулся к холодному официальному тону.
– Ну так вот. То, что случилось сегодня, должно быть первым и последним подобным происшествием, – сказал прокурор медленно, разделяя слова. – Я, к моему глубокому сожалению, не в силах запретить вам встречаться, но ваш роман, пока вы дети, хотя бы не должен быть достоянием общественности. Это мое абсолютное требование, и в первую очередь – к тебе, Владимир Кораблев.
– Я все понял, Андрей Геннадьевич. Я обещаю вам: никто из посторонних больше не узнает… – мгновение он подбирал слова, – о нашей личной жизни.
Голицын, не глядя в сторону Кораблева, встал с кресла. Разговор был окончен. Володя не так его себе представлял. Ну да могло быть и хуже…
Аня налила в кружку заварки и плеснула из кувшина кипяченой воды. На кухню вошла мама. Аня робко сказала: «Привет», на что мама даже не отреагировала.
– Мам, прости…
Вера Михайловна достала из холодильника торт.
– Вы голодные?
– Нет, мы позавтракали…
Не оборачиваясь к дочери, Вера Михайловна сказала:
– Ты могла бы хотя б меня предупредить, куда ты идешь?
Аня, помолчав, спросила вместо ответа:
– А разве бы ты меня отпустила?
– А куда мне деваться? – сказала Вера Михайловна, повернувшись к дочке. – Уж лучше так, лучше по-хорошему, чем потом может обернуться по-плохому…
Она села за стол к Ане.
– Я ничего не имею против твоего Володи. Но слишком у вас все рано… Тебе бы школу без троек закончить и в институт поступить. И тогда уж обзаводиться женихами.
– Но если я уже сейчас нашла свою вторую половинку… – заикнулась Аня.
– Я не хочу тебя разочаровывать, доченька, – заботливо проговорила Вера Михайловна и поправила Анины волосы, – но эта первая любовь… Она не бывает вечной. И чем она прекрасней сейчас, тем больнее может быть потом.
– «Первая любовь»!.. – возмутилась Аня. – Да у вас, у взрослых, просто какой-то штамп сидит в голове: первая любовь – это непременно какая-нибудь трагедия! Классики чертовы, бородатые, насочиняли вам глупых историй, вы нам ими на литературе все уши прожужжали – так тут теперь еще и дома!.. Я не хочу даже слышать это! – воскликнула Аня, вскочила и убежала в свою комнату. Вера Михайловна вздохнула и поставила чайник.
Кораблев вышел из кабинета Аниного отца. Аня будто бы ждала этого момента. Она открыла свою дверь и позвала:
– Володя!
Он вошел к ней. Аня повисла у него на шее и расплакалась.
– Володька, ну почему все против нас?
– Прорвемся, – ответил Кораблев.
Весь оставшийся день они прогуляли по заснеженному Кленовску, только ненадолго зашли в гости к Сереге. Громов с Миляевой слушали пластинки. Лена в чем-то зелено-полосатом развалилась на полосатом диване, Сережа уютно развалился на полу у ее ног. Анин кактус на подоконнике был зашторен, что было подмечено Кораблевым, причем, не без удовлетворения. Володя знал об этом прошлогоднем Анином подарке и давно приметил, как Серега заботится о нем.
Володя с Аней за компанию прослушали пару композиций, выпили кофе с тортом и пошли гулять дальше. Ане было досадно – и от того, как Миляева, не стесняясь, лениво ворошила Сережкину шевелюру, и от закрытой шторы. И еще осталось неприятное послевкусие от сладкого кофе: Сережа сварил его, как любила Лена – «по-турецки», положив сахар в начале варки, тогда как Аня любила с молоком, но без сахара.
Володя часто поглядывал на Аню, то озабоченную, то откровенно грустную. Он понимал, что она переживает из-за утренней истории и разговора у прокурора, а тут еще и Громов ей добавил. Володя постоянно тормошил Аню, шутил, обнимал ее, качал на качелях во всех дворах. Надо было бы, конечно, сводить ее в кафе, но всё было закрыто, даже магазины. Поскитавшись по городу до темноты, грустная парочка направилась к Голицыным – вернуть горе-невесту домой.
– А Кораблев где? – спросил вышедший из своей комнаты Андрей Геннадьевич.
– Проводил меня – и ушел, – сухо ответила Аня.
– Далеко он? Верни, – велел прокурор.
– Пап, ну пожалуйста, хватит уже. Мы всё поняли, не надо больше.
– Мама настаивает, чтобы он с нами поужинал, – объяснил отец, и Аня бросилась к входной двери.
– Володя! – крикнула она в холодный полумрак уходящей вниз лестницы.
Он тут же поднялся назад.
– Молодежь, раздевайтесь и помогайте. А то как не праздник у нас, – сказала Вера Михайловна, проходя мимо них с хрустальным салатником.
Володя поставил в большой комнате стол по центру. Вера Михайловна командовала, Аня с Володей накрывали. Под конец к ним пришел хмурый прокурор с начатыми бутылками коньяка и вина и сел во главе стола. Володе досталось место напротив. Ане с Володей налили по полбокала вина – «лизнуть». Воцарилась неуютная тишина, прерываемая только сухими новогодними тостами, репликами «передай-возьми» и постукиванием приборов.
– Владимир, скажи, пожалуйста, тебе на эти кольца родители денег дали? – после второй рюмки коньяка строго спросил прокурор, указывая ножом на окольцованные руки Ани и Володи.
– Андрей Геннадьевич, мы же с тобой договорились, – попыталась пресечь неприятную тему Вера Михайловна.
– Нет. Я купил на свои деньги, – ответил Володя.
– Интересно, какие такие «свои» деньги могут быть у подростка?
Андрей Геннадьевич был заметно раздражен компанией Кораблева, заставляя нервничать дочку и жену, уже проклявшую свою идею «праздничного» ужина.
– Я зарабатываю переводами, – ответил Кораблев и покосился на Аню. – Это, возможно, не очень законно, я не плачу налоги, но… Да. Я перевожу статьи – по медицине, биологии, химии. Для аспирантов в основном.
Для Ани это была новость, ей и в голову не приходило поинтересоваться, откуда у Володи деньги.
– Любопытно!.. То есть эти люди – вместо того, чтобы добросовестно учиться, анализировать современный зарубежный опыт, – формально сдают свой кандидатский минимум, пользуясь услугами какого-то школьника?
– Андрей… – упрекнула мужа Вера Михайловна.
– Это не столько противозаконно, Володя, сколько просто неэтично, – продолжал прокурор. – Это называется халтура. Как с их стороны, так и с твоей.
Прокурор подцепил на вилку соленый гриб и принялся сочно хрустеть им, не сводя сердитого взора с Кораблева. Володя, получив отлуп, ненадолго задумался, склонив голову вбок, потом вздохнул, дожевал и поднял глаза.
– Не согласен, – ответил он спокойно. – Во-первых, мои заказчики почти все давно уже посдавали свои кандидатские минимумы. Да и вообще… Статьи для «минимума» – это, как правило, заезженная ерунда и старье, не имеющее никакого отношения к современному зарубежному опыту.
– Вот как? – перехватил было Андрей Геннадьевич.
– Именно, – подтвердил Володя. – А я перевожу самые свежие статьи – и не для халтурщиков, а как раз для людей, которые действительно стремятся изучить мировой научный опыт по своей теме. Можно ведь и не так глубоко копать – это защите не помеха…
Володя между делом не забывал закинуть себе с тарелки в рот, стараясь только, чтобы не было развязно.
– Все эти аспиранты работают на своих работах, им реально некогда, а пользоваться моими услугами – удобно. Сейчас вот трое моих заказчиков – это врачи, есть один химик. Еще двое моих постоянных заказчиков – профессора: зав. отделением и зав. лаб. Они часто бывают в командировках, на симпозиумах, возвращаются всегда с журналами и сборниками статей. Им и особенно их сотрудникам тоже удобнее все это уже в переводе читать, а у меня по вечерам бывает на это время.
– Ну хорошо. Допустим. Это мы послушали твое «во-первых», – напомнил прокурор, досадливо пиля тупым столовым ножом подвернувшееся ему говяжье сухожилие. – Что же тогда «во-вторых»?
– А во-вторых, Вера Михайловна права – я не «какой-то» школьник, – с достоинством сказал Володя, звякнув о тарелку крепко сжатыми вилкой с ножом.
Андрей Геннадьевич аж переменил позу – оставил в покое мясо, демонстративно сделал из своих пальцев подставку для головы и внимательно уставился на Кораблева с выражением: «Ну ка!» Едва живая от страха Аня почему-то почувствовала, что папа уже не так сильно сердится. Он был скорее ироничен, чем зол.
– Медицина, биология и химия – все это давно сфера моего собственного научного интереса, – продолжал Володя, и в его голосе все уловили гордую обиду. – У меня глубокая база по этим предметам, кроме того, я постоянно читаю серьезную литературу. Я вполне уверенно разбираюсь в медико-биологической и химической терминологии, а если что-то недопонимаю, всегда уточняю по справочникам и словарям. Да и мои профессора никогда не отказываются проконсультировать, если мне нужна помощь.
Упомянув «своих» профессоров в качестве группы поддержки, Володя, наконец, немного приосанился и прямо посмотрел в глаза прокурору. Тот внимательно слушал оправдания Кораблева, что-то пряча в усах.
– Я раскусил тебя. Ты, Володя, оказывается, большой хитрец. Ты с пользой для самого себя все это изучаешь, развиваешься. С профессорами шуры-муры крутишь – небось с дальним прицелом потом… Это все понятно и, чего уж там, умно. Да. Но ты ж еще и деньги на этом гребешь!
Андрей Геннадьевич, не в силах больше держать суровую мину, наконец рассмеялся, заразив всех и разрядив обстановку, после чего снова принялся возиться со своим мясом. В папином смехе Аня уловила ноту удовлетворения. Володя перевел дыхание и тоже стал ковырять в своей тарелке.
– У слова «хитрец» все-таки негативный оттенок… Я не хитрец, я рациональный человек, – со скромной улыбкой уточнил он.
– И почем нынче переводы, позволь спросить? – винтя ножом в воздухе, продолжал его пытать Андрей Геннадьевич.
– Пятьдесят копеек за страницу, если без графиков. Для аспиранта – тридцать копеек, – краснея, выдал Володя свои расценки.
– Хм. Нормально. Ну а когда ты на этот заработок девушкам кольца не покупаешь, куда ты деньги тратишь?
– Когда я не покупаю кольца любимой девушке, – Володя выразительно посмотрел на Аню, – я трачу деньги на книги и журналы. В том числе зарубежные. Я и профессорам заказываю, и в Москве новинки отслеживаю, и с букинистами дружу. А на первый большой заработок я, кстати, еще электрическую печатную машинку купил – и выучился печатать вслепую. Очень облегчает процесс, – пожевывая, деловито хвастал Володя, перестав чувствовать агрессию со стороны Голицына.
«Я еще и вышивать могу, и на машинке…» – представила Аня, что на это непременно ввернул бы Громов, но осадила себя за неуместную шутку. Она понимала, что Володя за этим ужином открылся с такой неожиданной стороны, что это требовало отдельного вдумчивого осмысления. Но напряженное ожидание – как папа может еще подковырнуть и выставить его – сводила на нет всю ее мыслительную деятельность. Она наблюдала за эволюцией этого непростого разговора «двух доминантных самцов», просто фиксируя особенности их повадок.
– Интересно, а как вообще на тебя твои заказчики выходят? – поинтересовался прокурор.
– Когда папа врач, а мама – переводчик? – напомнил Володя, шевельнув бровями.
Он сразу понял, что присваивая себе право задавать вопросы, он как бы сам переходит в наступление, что было рано.
– А! Ну да. Забыл, – отозвался Андрей Геннадьевич без тени подыгрывания Кораблеву. Взгляд его был прохладным.
– Раньше мама помогала этим профессорам. А я – ей помогал, она же все-таки преимущественно техническим переводом занимается. Потом мы поняли, что у меня одного получается быстрее и лучше. А за профессорами и аспиранты потянулись, – объяснил Володя, развлекаясь нанизыванием кубиков салата на зубцы вилки.
– Ага! Так все-таки родительский – мамин хлеб ты перехватываешь, – довольно констатировал прокурор.
Аня с Верой Михайловной переглянулись с полуулыбкой. Папа явно не знал, к чему еще прицепиться.
– Да ей эта работа была только в тягость. У нее и других переводов хватает, – отбился Володя, несколько секунд помолчал, жуя, потом серьезно сказал: – И к слову, когда-нибудь, когда наступит время, и мой собственный сын профессионально перерастет меня, я тоже буду этому только рад и счастлив, и буду нагружать его. И сам еще приплачивать ему буду, чтобы только развивался.
– Тебе приплачивают?
– Конечно нет. Я уже давно самодостаточен, – ответил Володя с таким аристократическим достоинством, что Голицын уже не смог без улыбки вытерпеть очередной выпад этого способного наглеца.
– Так ты считаешь, что профессионально уже перерос своих родителей?
– Естественно. Отца в английском, маму – в медицине.
«Ай, молодец!» – мысленно оценила Аня.
Все снова рассмеялись. Женщины перевели дыхание. Володя, тайком наблюдая за прокурором, оценивал обстановку. Тот попросил Кораблева передать холодец, вопросительно указал на вино, что означало: «Подлить?» «Врага не просят. С врагом не церемонятся. Значит, я больше не враг!» – сделал вывод выросший в своих глазах практический психолог. А еще Володя утвердился в мысли, что даже если он еще не убедил Голицына окончательно, что он не хухры-мухры, то по крайней мере сильно приблизился к этому.
– Еще вот что я хотел у тебя спросить, – закусив, продолжил Андрей Геннадьевич серьезным тоном. – Уже из другой сферы… Ты, помнится, победил в городской олимпиаде по четырем предметам – и отказался ехать на областной тур. Как это понимать? Струсил?
Это была уже не поддевка. Володя чувствовал, что въедливому Голицыну необходимо было изучить и понять его со всеми потрохами.
– Не струсил, тут другое. Я понимал, что я – выскочка, в каком-то роде самозванец. Эти победы не вызвали тогда во мне ни гордости, ни радости.
– Странно рассуждаешь. Ты же честно всех победил? Заслужил – забирай награду и дальше давай – veni, vidi, vici. Разве это не в твоем духе?
– Нет, не в моем, – сказал Володя и, глядя в глаза Голицыну, выдержал паузу, давая понять, что это и Ани касается. – Дело в том, что мой отрыв по всем предметам был незначительным. И я решил все-таки уступить дорогу тем, кто дольше готовился, кому больше этого хотелось. Мне, честно скажу, было лениво вгрызаться во всякие физики-географии, и в области я гарантированно проиграл бы. После фурора на уровне города позориться, конечно, не очень хотелось. Трусость ли это? Скорее рациональное решение. Ведь я бы еще подвел свой город! Без специальной подготовки я взял бы, наверное, только какое-нибудь призерство по биологии.
– «Какое-нибудь призерство»? – удивленно переспросил Андрей Геннадьевич.
– Биология – святое. В биологии мне была нужна только победа – или ничего, – твердо ответил Володя. – Ну а Кленовск и без меня на областном туре прекрасно выступил – мои соперники два призовых и победу привезли.
– Ну так мог бы и не распыляться, подготовился бы и поехал на одну свою биологию! – рассуждал Голицын.
Володя вздохнул, пошевеливая волокна холодца.
– Я на самом деле думал тогда про этот вариант. Но моим ближайшим соперником по биологии с разницей в один балл был мой старый товарищ – Вадим Федоров – Анин, вон, одноклассник. А у него огромный опыт и суперподготовка. Он каждый год, начиная с шестого класса, становился победителем в городе, а с восьмого – еще и призером в области. Я рад, что уступил ему. Он привез победу в области – и отлично потом съездил на Всесоюзный этап, стал призером. Он в МГУ собирается, там это будет очень значимая прибавка к поступлению.
– Ты, Володя, такой добренький, – недовольно возразил Голицын. – Раздаешь другим прибавки – направо и налево. Самому-то не надо?
– Так у меня же будет красный аттестат, мне сдавать только химию, – напомнил Кораблев и заметил, каким тусклым стал взгляд Андрея Геннадьевича.
– М-да, типичный подход рационального человека… А как же спортивный интерес – победить в своей любимой биологии? Или тебе, профессорскому переводчику, некогда? А может – лень заниматься специальной подготовкой?
– Нет, уже не лень. В этом плане я гордый, – успокоил Володя почти было разочаровавшегося Голицына. – Я еще в мае записался на областные курсы. Мы с Федоровым летом две недели были у них на практике, на осенних каникулах ездили на теорию. Сейчас я каждую неделю решаю и отсылаю им задания. Еще я с сентября учусь во Всесоюзной заочной школе олимпиадной подготовки. Да. Я готовлюсь. Я хочу победить.
– В области?
– В Союзе.
У Ани даже холодок какой-то пробежал по спине от его слов и твердого тона. Еще одно открытие о характере Кораблева – и неизвестная ей мега-цель? Аня не успевала за этой Володиной многогранностью, раскрывающейся в его спокойном разговоре с ее отцом. Утром она видела этого человека в трусах наизнанку, а сейчас… Она откладывала обдумывание всех этих новостей о Кораблеве в свою копилку мыслей и образов, понимая, что ей уже нужно побыть наедине с собой.
– Ого! Ну и планочка у вас, молодой человек! – тем временем отметил Голицын, удивленно разглядывая серьезного Кораблева, щеки которого заметно зарумянились. – А если победа сорвется? При таком-то максимализме… Что тогда, в петлю?
– Андрей Геннадьевич, я – и в петлю? Обижаете, – склонив голову вбок, упрекнул Володя и занялся остатками холодца. – Только харакири: кровь, кишки…
– Кораблев! Фу! – поперхнувшись от неожиданности, хихикнула Аня и начала пинать его ногой под столом. Володя стал уворачиваться.
– И Федорова не пожалеешь в последний момент? – серьезно поинтересовался Голицын, не обращая внимания на возню молодежи.
– С Федоровым теперь все будет по-честному, – улыбнувшись, сказал Володя, глядя в глаза прокурору, и получил чувствительный пинок от Ани.
– Так, прекрати, – сделал ей замечание отец. – Мне теперь вот еще что непонятно. Если у тебя такая устойчивая и давняя любовь к биологии, как ты говоришь, то зачем тебе тогда понадобился этот букет из пяти предметов?
– Отчасти оттого, что в школе тогда насели. Отчасти… Точнее, в большей степени – от зависти. К счастливчику Громову.
– А Громов разве выигрывал в олимпиадах? – удивился Андрей Геннадьевич, припоминая заслуги бывшего Анькиного ухажера.
– Нет, тут другое. Я и сам про зависть потом уже только осознал… «Букет»? Это вы очень точно сказали. И почему я тоже не додумался до такого простого слова?.. Да, это был букет. Мне на девушку одну, которая меня еще не знала, очень хотелось тогда произвести впечатление, – сказал Володя, скромно потупив взор. – Умищем своим могучим, – добавил он, стараясь перекрыть иронией такой явный романтизм своих мотивов.
– Ишь, какой стратег! – удивленно оценил Андрей Геннадьевич, поведя подбородком. – Ну и как – впечатлил? – спросил он дочку.
– Напугал, – сказала она, глядя куда-то в пространство.
Аня от открывшихся ей этим вечером новостей была явно растеряна, и ответила она уже всему этому сразу. Кораблев с Голицыным переглянулись, Андрей Геннадьевич удовлетворенно вытер усы салфеткой и предложил пить чай.
Когда Володя ушел, Аня достала свой рисунок с серебристой луной в объятиях дуба. «Попалась?» – спросила она у луны. Без красоты уверенных изломов крепких дубовых ветвей эта свободная луна была бы просто «глупой луной на этом глупом небосклоне». «Ему нужна победа – или ничего. А я сегодня снова так явно дала ему понять, что ревную Громова! – с ужасом думала Аня. – А вдруг он однажды устанет и предпочтет «ничего»? И кем тогда я буду без него?»
Она взяла другой свой рисунок, «Ты небо – я свеча». Это была уже Володина интерпретация их чувства. Аня тогда постеснялась его спросить, почему свеча. Перекликалось ли это с пастернаковским «свеча горела на столе», или Володя не читал самиздат и изобрел этот образ сам? Сколько еще вопросов о нем оставалось у Ани! Но она поняла только одно. Уверенный, практичный, надежный Кораблев, очень «земной», но не приземленный – единственный, кто может придать глубину и смысл ее космосу. А Сережку теперь придется спрятать в такой дальний карман, где гордый Кораблев, которому нужна только победа, не столкнется с ним больше никогда. «Я не дам ему повода ревновать. И не потому, что мне дорог Громов. А потому, что мне дорог он сам», – поклялась себе Аня, перефразировав зацепившие ее слова Володи.