Бессы часть 1

Бессы (роман)
Часть 1
Содержание:
Глава 1. Пятьдесят стаканов
Глава 2. Обоснованная жестокость
Глава 3. Грязная Пасха
Глава 4. Грань Божья
Глава 5. Невыносимая лёгкость бытия
Глава 6. Клубный бой
Глава 7. Первая кровь

Глава 1. Пятьдесят стаканов
Чёрная «девятка» быстро летела за горизонт по грязной ухабистой дороге мимо пустых полей, обрамлённых кривыми снежными валами. Холодное февральское солнце меркло за хмурыми тучами, невидимо уходя в закат. В салоне было холодно. Противно пахло бензином.
После пятничной пьянки у Факера раскалывалась голова и ныл желудок.
«Проебал последнее бабло», - равнодушно, без какого-либо сожаления, думал он, прикрывая тяжелые липкие веки, раскинувшись на заднем сидении, мечтая отключиться хотя бы на несколько минут.
Будто издалека заржал Фёдор: по DVD пошли последние кадры какой-то части «Ледникового периода».
«Не гони», - Факер тронул Толика за плечо.
Ко всему дерьму, до кучи, на него накатила паранойя.
«Да мы не нарушаем», - отмахнулся тот.
«По ТВ только и показывают мясо. Люди гибнут – их разрывает на куски, понимаешь?» - попытался сформулировать он свой страх, с трудом ворочая языком.
До боли хотелось пить.
«Наша жизнь – вечная гонка с предопределённым концом, не ссы», - Толик подмигнул в зеркало заднего вида, но, заметив, что Факера совсем развезло, сбросил скорость.
Он нашел в ногах бутылку выдохшейся тёплой минералки и стал жадно пить.
«Чё ещё есть?» - спросил Фёдор, когда мультик закончился.
«Поищи», - Толик кивнул на бардачок.
Тот зашумел дисками.
«Какое-то унылое говно», - разочарованно буркнул он.
«Оле нравится», - хмыкнул Толик.
«Всё равно – говно», - даже обиделся Фёдор.
«Мелкий, ты чего резкий такой?» - с подъёбкой спросил Толик.
«Он не резкий, просто трудный возраст», - оскалился Факер, чувствуя временное облегчение.
Казавшееся бесконечным поле закончилось. За тонированным стеклом пролетали покосившиеся кресты кажущегося нереально огромным для здешних мест кладбища. За ним сквозь голую ограду берёз виднелись серые бетонные постройки, темнеющие пустыми окнами.
Факера снова замутило.
«Тормозни», - дёрнул он Толика.
Тот ударил по тормозам. «Девятка» резко остановилась.
«Не заблюй салон давай», - улыбнулся он.
Факер с трудом вывалился из машины. Холодный мокрый воздух приятно бодрил, унося прочь запах бензина и разбавляя головную боль. Тяжело вдохнув пару раз, он закашлялся. Факера стошнило в кювет желтой дрянью, но голову сразу же отпустило. Он с облегчением улыбнулся, вытерев рот тыльной стороной ладони. В небе загалдело вороньё. Пошел мелкий снег. Факер поёжился и полез обратно в зловонный, но теплый салон.
Грязное облако смеси паров бензина и углекислого газа поглотило его.
«Потерпи, осталось пятнадцать километров», - приободрил его Фёдор.
«Да я в порядке», - отмахнулся Факер.
Они тронулись.
Когда раскинувшееся на пару километров кладбище закончилось, вдоль дороги поползли полуразвалившиеся дома, ангары и просто обломки хаотично торчащих стен.
«Что это?» - спросил Факер, прижавшись лбом к холодному стеклу.
«Батя говорит – какой-то колхоз. Но я родился, когда тут уже п*здец был», - ответил Фёдор.
«Почему п*здец?» - спросил Факер, разглядывая проносящиеся мимо призраки былого благополучия.
«Американцам продали, те всё распродали: скотину, технику, оборудование. Люди начали разъезжаться, а кто не уехал – спились или просто так померли», - ответил мелкий.
«Что, совсем все?» - переспросил Факер.
«Ага, лет десять уже как ни души», - сказал тот.
По правде говоря, все они с радостью сидели бы себе по домам, занимаясь разными приятными да полезными делами, вместо того, чтобы ехать в эту областную пердь, однако стрелка была забита именно на сегодня – и никаких гвоздей.
Расклады предложил Фёдор: в одном из сел в сотне километров от столицы у знакомых пацанов круглый год был отличный дубас, да ещё и по сходной цене – три стакана на сотню зелени. Товар хранили в молочных бидонах в сарае с коровами – запах навоза перебивал всё, и передавали через свои каналы в город. Несмотря на то, что в теме с ними был и местный мусор, рисковать никто не хотел: в последнее время сотрудники ОБНОН устроили между собой настоящие веселые старты, перебивая друг у друга рекорды эффективности.
Пацаны предпочитали продавать дешевле, но надежнее. Всё держалось на личном контакте, продавали сразу много – от десяти стаканов, а левых людей в темы старались не вписывать. Фёдору бы никто и не доверял, да вот только он тут родился, и это по местным понятиям имело вес. К тому же, тут жили его родители. Так что, даже если бы он собрался рвануть в город с концами, до него всегда можно было бы добраться.
С утра мелкий привёз ему пятку и бутылку газированной минералки.
«Ты когда стариков в последний раз навещал?», - спросил его Факер.
«Может, осенью», - безразлично пожал тот плечами.
«Я бы сдох», - Факер с благодарностью выпил воду, отрыгнул и воскурился.
Качество было отменным.
Разрабатывая концепцию будущего бизнеса, они с Толиком сошлись во мнении, что можно смело смешивать траву с сушеной фиалкой где-то два к одному – всё равно будет убивать с двух-трёх банок. Толкать стакан можно за сотню зелени. Таким образом, рентабельность дела, с учетом сопутствующих расходов - бензина и времени, составляла 400%. Тем более, что всё дело для них заключалось в сущем пустяке - съездить, забрать и отдать: Толик заверил, что у него есть какие-то ребята, которые возьмут сразу все пятьдесят стаканов. Дело оставалось за малым: собрав бабло и забив стрелку, они отправились на периферию решать свои финансовые проблемы. Других вариантов сорвать денег по-быстрому и без видимых проблем попросту не было, а жить в привычном докризисном ритме, просто вкусно жрать и пить, хотелось всем.
Когда они въехали в село, окончательно стемнело. Плюс ко всему – повалил снег.
«****ская страна», - выругался Толик.
«Не п*зди», - осёк его Факер.
«То тепло, то снег», - недовольно протянул Фёдор.
«Скоро всё ё*нется», - хмыкнул тот.
Мелкий принялся показывать дорогу. Улицы были темны, вокруг не горел ни один фонарь.
«Девятка», врубив фары, с трудом пробиралась сквозь снежную тёмную пелену.
«Стой!» - вдруг дёрнул Фёдор его за руку.
Толик притормозил. В двух метрах перед ними лежало уже изрядно припорошенное снегом тело.
«Это ведь не мы его ё*нули?» - лениво спросил Факер, с трудом приходя в себя из коматозной спячки, с отвращением чувствуя, как вновь накаляются его нервы.
На смену тошноте пришло дикое желание выпить и покурить.
Фёдор вылез из машины и осторожно подошел к телу, присев рядом на корточки и принявшись искать артерию, в надежде нащупать пульс. Через полминуты он обернулся и махнул рукой. Нехотя, Толик вылез следом и подошел к телу.
«Живой?» - спросил он.
«Ага, помоги перевернуть», - сказал мелкий.
Даже со спины было видно, что это мужик, причем весьма крупный.
«Недолго лежит, иначе бы околел уже давно», - сказал Фёдор.
Они подхватили тело под скрюченные руки и перевернули на спину. Крупный мужик оказался всего лишь молодым парнем лет двадцати пяти.
«Это Гусь!» - радостно захохотал Фёдор и принялся от души шлёпать своего знакомого по роже.
Толик учуял запах водки, после чего заметил погоны и звёзды, выглядывающие из-под камуфляжной куртки, в которой ходил тут каждый второй.
«Это мы к нему едем?» - недоверчиво спросил он.
«Надо его забрать», - не слушал Фёдор.
Сплюнув, Толик помог Гусю подняться, и они подтащили его к машине.
«Нет, ну на х*й! Давайте его в багажник» - запротестовал Факер, когда парни принялись заталкивать пьяного мента к нему на заднее сидение.
Оказавшись в тепле, тот открыл глаза и удивленно уставился на Фёдора.
«Привет, а ты что тут делаешь?» - удивился мусор.
«Мы тебя на дороге нашли», - ответил Толик, с тревогой глядя в зеркало заднего вида.
«Как это на дороге?» - удивился Гусь.
«А вот так – с тебя бутылка», - подмигнул ему мелкий.
«Алексей», - представился мент, протерев глаза и, кажется, кое-как разобравшись в происходящем.
«Девятка» продолжила своё медленное перемещение сквозь почти абсолютную тьму.
Едва не переехав их нового знакомого, Толик вцепился в руль двумя руками и всматривался вперёд, почти не моргая.
«Тут недалеко, за следующим поворотом - четвертый дом», - сказал Фёдор.
«Это вы к Мишке?» - спросил Гусь.
«К нему самому, дело есть», - улыбнулся мелкий.
«Я в курсе. И даже цены вопроса», - кивнул мент, расплывшись в улыбке.
В салоне повисла неловкая пауза. Тот факт, что представитель МВД знает об их не совсем законных делах, как-то враз всех смутил.
«Уже с утра отмечаешь?» - решил подъе*ать нового знакомого Факер, чтобы хоть как-то разрядить ситуацию.
«Ага. Премию выдали», - ответил тот.
«За что это?» - продолжал язвить он.
«Да маньяка одного поймали - педофила. Неделю назад двух племяшек малолетник изнасиловал и сжег. А когда мать с отцом пришли – топором их зарубил да убежал. Старый он уже был – на пенсии сидел, плюс инвалидность. Далеко не ушел, спрятался в одной из заброшенных хат. Его собаки нашли», - сказал Гусь.
«Арестовали?» - спросил Толик.
«Завалили при задержании», - ответил он.
«Круто», - присвистнул Фёдор.
«Ага, уже восьмой случай у нас за три года, как я с учёбки сюда вернулся», - хмыкнул мент.
«Девятка» остановилась возле массивного металлического забора.
Местные, в отличие от гостей столицы типа Факера и Толика, не считали, что живут в селе. Во всяком случае, на земле тут уже давно никто не работал, а само село, в основном, состояло из добротных двухэтажных домов или пятиэтажек, как в центре.
«В советское время тут строили перед Олимпиадой прогрессивное социалистическое поселение», - пояснил Фёдор.
Толик несколько раз просигналил. Вскоре забор приоткрылся, из-за него выглянула маленькая черная голова в вязаной шапочке.
«Это Мишка», - мелкий быстро выскочил из машины и подбежал к товарищу. Обменявшись короткими рукопожатиями, они раздвинули металлические ставни.
За забором находился каменный двухэтажный дом, самодельная деревянная баня и огромный пятиметровый гараж, где можно было спрятать целый комбайн.
«Основательно у вас тут», - улыбнулся Факер, здороваясь с хозяином и проходя в дом.
Вкусно пахло жареной картошкой с луком. Проведя в состоянии амебы большую часть дня, под вечер Факер ожил и уже был на низком старте.
«Есть выпить?» - спросил он.
«Да легко, пять минут – и все будет», - подмигнул Мишка, помогая раздеться всё ещё плохо координирующему движения Гусю.
Факер оглянулся: дом был большим, но скудно меблированным. В воздухе витал еще один, приятный и знакомый, но неидентифицируемый сейчас запах. Они зашли в гостиную. Вокруг крытого бумажной скатертью стола стояли табуретки, в углу диван, а напротив него телевизор, едва слышно жующий новости.
«Про нас там ничего не рассказывают?» - заржал Гусь.
«Не-а, хватит вам уже славы. И так вчера весь день говорили», - отмахнулся от него Мишка.
«Мы телевизор все равно не смотрим», - снова огрызнулся менту Факер.
«Ты за всех не говори, мы с Олей смотрим «Дом-2», - улыбнулся Толик.
«Любишь е*аться, люби и разную х*ету смотреть», - философски изрек мелкий.
Хозяин подал жареную картошку, сало, соленые огурцы и помидоры.
«Чем богаты», - сказал он.
«Хорошо вам тут», - сказал Толик.
«Только работы ни хера нет. Как и денег. А так, ты прав – зае*ись, сплошная романтика и, как вы, городские, любите говорить, свежий воздух», - ответил Мишка.
«Деньги будут», - усмехнулся Фёдор.
Гусь разлил самогон из початой трехлитровой банки.
«Я за рулём», - нахмурился Толик, трогая под свитером сумку-ремень с баблом за товар – обязательный аксессуар торгашей и барыг начала 90-х вновь и вновь, спустя десятилетия, доказывал свою эффективность.
«Оставайтесь до завтра у нас», - тут же предложил хозяин дома.
«Та ладно», - отмахнулся он.
«Уже темно. Снег валит. Куда вам спешить? Я тут покамест один живу, так что никаких проблем», - принялся убеждать его Мишка.
По отношению к дорогим гостям хозяин вел себя весьма радушно.
«Не выё*ывайся», - Факер налил ему треть стакана.
Толик махнул рукой и выпил.
«А девки у вас имеются?» - спросил он, когда они приговорили два литра.
«Конечно!» - хмыкнул Мишка.
«Породистые?» - уточнил тот.
«Я не думаю», - уныло хмыкнул Факер, желая, в первую очередь, ещё бухнуть, и вовсе не собираясь жертвовать синькой, размениваясь на п*зду.
«Нормальные девушки, не то, что ваши б*яди», - обиделся хозяин.
«Наши б*яди – ваши передовички», - хохотнул Факер.
Гуся совсем развезло, и он медленно сполз под стол на кучу старых затоптанных бесплатных газет с рекламой, анекдотами и идеологически правильными новостями. Фёдор принялся снимать пьяного мента на мобильник, комментируя причудливую позу скрюченного тела в форме при погонах для YouTube.
«Вот почему я не завожу скайп – палево все это», - Факер закурил, и не без радости пнул под столом Гуся.
Тот что-то невыразительно замычал, вяло зашевелившись.
Пинать пьяного мусора было приятно.
«Бухим ментом Интернет не удивишь», - скептически отреагировал Толик, продолжая наблюдать за скачущим вокруг стола Фёдором.
«Ломиться в наш клуб – идея тоже не заебись», - улыбнулся мелкий, наконец, заканчивая съемку.
«У вас есть клуб?» - оживился Толик.
«Я бы еще бухнул», - угрюмо буркнул Факер, вовсе не настроенный куда-то выходить в собачий холод, тем более что самогон тут еще наверняка имелся. А самогон был ну очень вкусным. Он вопросительно посмотрел на Мишку, но тому, видимо, самому не терпелось оторваться.
«Сегодня же суббота! Конечно есть, там и выпьем, и с девочками замутим», - заржал он.
«Б*я-я», - уныло протянул Факер, понимая, что спокойно побухать ему не дадут.
Они вышли на кухню.
«Как раз молоко готово», - улыбнулся Мишка, подходя к томящейся на небольшом огне газовой плиты алюминиевой кастрюле с пахучим зельем, от аромата которого не помогала избавиться даже работающая на полную мощность вытяжка.
«Еще долго?» - нервно спросил Толик, с тревогой думая, что он уже бухой, и нести в клуб лавэ - не лучшая идея, но пытаться где-то спрятать его вообще не вариант.
«Сейчас отожму, примем – и рванем», - ответил Мишка, профессиональными быстрыми движениями процеживая горячее молоко через марлю.
«На алкоголь я не буду», - вновь взялся Толик за своё нытьё.
«По пятьдесят грамм», - улыбнулся радушный хозяин.
«На х*й, я по девочкам», - уперся он.
Мишка разлил молоко в три рюмки, после чего они с Факером и Фёдором быстро выпили.
Гусь уже мирно храпел, свернувшись под столом калачиком.
«Может, на диван его бросим?» - спросил Факер с некоторым сочувствием.
Живое существо, всё же.
«Не стоит его беспокоить. Он заслужил покой», - ответил Мишка.
Они вышли.
Было холодно, но снег стих, ветер слегка разогнал тучи и с неба полился жидкий свет Луны и звёзд, отчего реальность стала более-менее реальной.
«Тут недалеко – через две улицы. Заодно и проветримся», - сказал Мишка.
Они двинулись вслед за ним. Шли молча, не считая редких попыток Толика сально шутить: на бухло их конкретно нагребло. Факер взглянул на небо. Оно было пугающе чёрным и большим. На душе у него заскребло, на секунду его охватил ужас перспективы провалиться в эту бездну. Он оторвал взгляд от чёрного мрака и уставился перед собой. Сунув руку в карман куртки за сигаретами, он понял, что забыл их в доме. Спрашивать курить у Толика ломало – тот только заткнулся, и теперь Факер пытался погрузиться в тишину, втыкая в спину идущего перед ним Мишки, словно в спасительный маяк среди бушующего океана, чтобы абстрагироваться от давящего на него сверху вселенского ужаса бескрайнего космоса, вслушиваясь, как скрипит у них под ногами снег.
Когда он уже погрузился в нирвану, Мишка резко застыл на месте. Факер едва успел тормознуть, чтобы не врезаться в него, но это его не спасло: у габаритного Толика с реакцией было похуже, и он на скорости врезался в товарища, а тот, в свою очередь, в их проводника, после чего все трое оказались в сугробе.
Снег приятно освежил, и Факер начал приходить в себя, возвращаясь в прекрасную русскую зиму, пахнущую выпитым им алкоголем и собачьей мочой. Он поднял голову, обнаружив, что приземлились они перед продуктовым магазином, построенным с классическим советским размахом. За затемненными окнами тускло желтел свет. Туда-сюда сновали молодые и пьяные ребята – преимущественно пацаны да немногочисленные тёлки, хохочущие и громко говорящие на примитивном местечковом сленге. Они несли из магазина бухло и сигареты, чтобы не переплачивать: вниз по улице, в нескольких десятках метров, находился клуб, возле которого темнели пятна пьющих и курящих людей.
«Нам что-то нужно?» - спросил Мишка, поднимаясь и отряхиваясь от снега.
«Купим внутри», - резко ответил Факер, местная публика его напрягала.
«А ты кого хотел увидеть?» - спросил, будто читая его мысли, Толик.
Они быстро пошли к клубу. Когда они подошли, картины из прошлого снова начали всплывать в его нетрезвом мозгу. Факер был совершенно не настроен углубляться в пьяный психоанализ, в попытках установить связь поколений между ним, как он считал, свободным человеком, и этими черными тенями укутанных в толстые зимние одежды люмпенов. Он не испытывал к ним никакого презрения, свято веруя, что к народу нужно прислушиваться, но не следовать за ним.
Оглядываясь всего на несколько лет назад, Факер видел там совершенно другого человека. Всё переменилось кардинальным образом. Он не просто стал иным, он бы просто-напросто не общался с собой прежним, ибо говорить этим людям было не о чем. Да и не был он человеком в его нынешнем понимании, ведь человеком не рождаются, а становятся. И, в общем-то, не факт, что Факер им стал. Но суть была даже не в нём, а в мире, стремительно летящем куда-то вперёд, трансформируемом и меняющемся, но остающемся одинаковым в своей гнилой сути. Эти воспоминания не были ностальгическими. Скорее, они помогали ему проще относиться к жизни. Злясь на подрастающее поколение, он каждый раз возвращался назад, понимая, что был ничуть не лучше их. Может быть – куда хуже. Святая вера в то, что если он начал выдавливать из себя по капле врага и старался жить не по лжи, вдохновляла его и оправдывала некоторые не самые правильные, не всегда законные, может быть, даже аморальные поступки.
Правда, глядя каждый раз на таких, как эти ребята: малограмотных, пьющих еще засветло и в будни и в праздники, счастливых с тем, что есть, энергичных и живых, - в глубине души он чувствовал горькое разочарование от осознания того, что они не хотят вырываться из нынешней матрицы, построенной для них государством. Они будут всегда недовольны: ругать власть, олигархов, жуликов и воров, - но мало кто решится выплеснуть эту желчь, это острое неудовлетворённое гниющее недовольство, взорвать его в протест – митинг, забастовку, кровавое огненное восстание с сожжением государственной администрации, захватом почтамта и станции пригородной электрички.
 
Глава 2. Обоснованная жестокость
Сначала внезапные приступы агрессии даже не настораживают. Мало ли… Искать приключения на свою задницу, предварительно напившись, вполне тривиальное времяпрепровождение для нормального пацана. Даже если в итоге бить будут тебя. В этом нет ничего такого. Ничего страшного. Как минимум до того момента, когда ты впервые начинаешь задумываться о том, что у всего этого есть смысл.
Перебрав в пабе, ты всё так же лезешь бить лицо молоденькому гламурному мальчику при деньгах и милой девушке. Он, к тому же, легче тебя килограммов на тридцать, что делает тебя безусловным фаворитом драки. Как бы сильно ты не надрался. Да и пивное пузо в данной ситуации выглядит скорее твоим преимуществом. Чисто визуально ты прикидываешь, что вырубишь парнишку с одного удара. Лучше бить в подбородок. Или, как учил Майк Тайсон, джебом – в нос, чтобы наверняка вогнать хрящи и прочее дерьмо в мозг. Только вот, избивая мальчика, перед тем как быстро свалить от охраны и ментов - на всё про всё у тебя от силы две минуты - ты уже чётко знаешь, почему ты это делаешь и что тобой движет. Находясь в состоянии пьяной эйфории, ты не придаешь внезапному прозрению значения, списывая всё на кураж. Тебе кажется, что так и должно быть.
Позже, проснувшись с похмелья ближе к обеду, проблевавшись, попив соленой минеральной водицы и прибив несколько банок, ты вдруг начинаешь понимать, что вчерашний срыв был вовсе не дебошем пьяного быка, как может показаться на первый взгляд, а самым настоящим актом гражданского протеста. Это пугает, ибо сначала тебе кажется, что ты сходишь с ума. Типа, у тебя шизофрения и все дела – об этом часто пишут в книгах и показывают в кино, так что удивляться нечему. Потому что то, что ты делаешь, то, как ты обосновываешь своё поведение, всё это явно ненормально.
Родители, люди вокруг, глобальные СМИ – все они учили тебя с пелёнок, что нужно быть толерантным и вообще - терпеть. Типа, Христос терпел и нам велел. Ты ведь прекрасно знаешь, что если каждый начнёт нарушать правила и делать то, что считает нужным он сам, наплевав на мораль, закон и общественное мнение, всё очень скоро рухнет, и мир поглотит Апокалипсис обезумевших, словно киношные зомби, бессов – уже не людей, а бездушных созданий, поглощённых лишь удовлетворением собственных инстинктов.
Одновременно с этим в тебе крепнет ощущение абсолютной ясности и чёткой структурированности случившегося накануне. И, главное, ты чётко знаешь, что ты – прав.
В тот вечер всё снова было как обычно: невзрачная компания проходящих людей и Факер среди них. Они даже не были его друзьями. Как оказалось, друзей у него вообще не было. Но это так – лирика. Короче, просто знакомые и знакомые знакомых, какие-то люди по работе и по муткам. Настоящие друзья, если они у него когда-то и были, со временем интегрировались в эту практически однородную массу равнодушных ему людей. Текучка нивелировала их стартовую ценность. Ценить их было не за что, и вместо того, чтобы напрягаться, что-то кому-то доказывая, куда проще было сменить конкретного человека или даже всю компанию.
Они были разделены не по политическому или религиозному принципу, и даже не по интересам, а по социальному статусу. Например, менеджеры на дух не переносили барыг, а барыги – менеджеров. Журналисты и прочие околополитические деятели, к которым с отвращением относил себя Факер, и вовсе ненавидели всех и вся, зная истинную цену людям, их поступкам и словам. Это было то самое горе от ума: будучи посвящёнными в тонкости манипуляции общественным сознанием и непроизвольно принимая участие в глобальном манипулировании как детали одной большой пропагандистской машины, они были глубоко несчастными людьми, ибо правда общественно-политического устройства и бытия была до такой степени отвратительной, что просто не оставляла места для каких-либо иллюзий, выжигая на корню саму веру в светлое и доброе.
В пабы ни барыги, ни журналисты не ходили. У первых не было денег, да и бухлу они предпочитали дурь, а вторые – не видели смысла пить пиво, когда можно было накатить водки.
Менеджеры пили немецкое светлое, их телки – мартини. Факер набухивался stout – от него больше пёрло и не хотелось блевать. Однажды врачи сказали, что его печени конец. Типа, не стоит есть жаренное, пить кофе, не говоря уже о пиве. Тем более - о тёмных сортах. Да, его тогда колбасило: когда шалит печень – это вам не шутки. Однако перетерпев, Факер снова окреп, назло врачам, и принялся хлестать британское тёмное с удвоенной энергией.
Иногда ему казалось, что он теряет хватку, и это его безмерно огорчало. Кроме бухла, в этой жизни было всё меньше радостей. И он это честно признавал. На второй план отошел даже дуст, ставший просто фоном – что-то типа сигарет с кофе и без, когда ты уже даже не считаешь банки, настолько это вошло в привычку. Не говоря уже о тёлках, в отношении которых ему все чаще хотелось совершать насилие, причем – отнюдь не сексуальное, настолько они были тупы и ещё раз тупы.
Это было слишком пошло, чтобы возбуждать. Снять кого-то не составляло труда – социальные сети максимально облегчили старания. Только вот, в последнее время его ломало напрягаться даже по минимуму. Единственный вопрос, который волновал Факера, заключался в аномалии: бухая каждый день уже несколько месяцев кряду, он почему-то не спился. Нет, он не самоуспокаивался подобным образом – просто с грустью констатирует, что продолжает пить, но не спивается. Спился бы, возможно, ему стало бы и легче. Ещё и пацаны подкалывали, дескать, по нему и не скажешь, что он так круто присел на бутылку.
Поэтому он пил снова и снова – с остервенелым упорством.
«Вы слышали, что китайцы додумались сдавать друзей напрокат? Даже специальные фирмы открыли», - радостно прервала бессвязное бормотание за их столом Леся, едва ли не впервые за весь вечер подав голос.
Костя выводил её в люди пару раз в месяц, предпочитая отдыхать чисто в мужской компании. Во всяком случае – без неё. Сначала Леся вообще ничего не делала – только училась себе, да была у него дома вместо мебели. Ну, готовила, убиралась, стирала и трахалась, конечно, тоже. Да вот только Костя, привыкший работать в поте лица с шестнадцати лет, едва приехав в столицу из провинции, был правильным капиталистом и напрягал не только других, но и напрягался сам, причём - больше всех, отвечая, как хозяин, за бока нанятой рабочей силы. Ситуация же, когда он пахал с утра до ночи, а какая-то коза только и имела забот, как учёба да хлопоты по дому, показалась ему возмутительной. Поэтому, как только Леся покончила с университетом, Костя отправил ее работать. Учитывая же, что мозгами, несмотря на диплом финфака, его девушка была обделена, а опыта работы у неё не было – взяли её только официанткой в один из клубов соседнего района.
Вообще Леся была тёлкой симпатичной, даже красивой. Рожа и фигура - на отлично. Да вот только у Факера на недалеких блондинок была врождённая аллергия, так что даже когда где-то на море или за городом эта сучка рассекала в купальнике или коротких шортиках и в футболке с выпирающими сосками туда-сюда как заправская ****ь, у него даже ничего не шевелилось – настолько сильным было его презрение к отсутствию интеллекта.
«Человек – это, в первую очередь, Homo Sapiens. И если у этого Homo нет Sapiens, то трахаться с ним практически то же самое, что зоофилия», - рассуждал про себя Факер со снобизмом, впрочем, не отказываясь от гипотетических перспектив отодрать и её.
Его равнодушие не вводило Костю в заблуждение, и при малейшем проявлении внимания к Лесе он реагировал неадекватно – краснея и нервничая.
«Это комплексы», - давно поставил диагноз Факер.
Нервозности в их отношениях хватало и без него. Нетрудно догадаться, что после пары случаев опоздания Леси домой после рабочей смены нервы у Кости окончательно сдали, и он перевел её трудиться секретарем-референтом в главный офис сети супермаркетов электроники к своему бывшему сокурснику, который давно был женат и при детях, так что сразу, без всяких там глупостей, запряг Лесю в работу.
Лишь после этого в их гражданском союзе наступило болотистое спокойствие, и они даже вышли в люди.
«Мы тут все как напрокат», - хмыкнул Факер.
Его не поняли.
«Сидим и бухаем», - снова огрызнулся он, но все сделали вид, что его правдорубство не услышано.
Когда Факер спрашивал себя, что он тут делает, то, как правило, начинал заниматься самовнушением о писательском интересе, дескать – откуда еще брать материал для разработки? Раньше ему иногда даже удавалось трахать баб этих самовлюбленных козлов. В данной ситуации его пёрло ещё и то, что по факту разоблачения ни один из них не решился набить ему лицо. Хотя многие, наверное, могли бы это сделать.
«Слабаки», - думал он злорадно.
Но после короткой эйфории его вновь накрывало уныние.
Со временем фокусы с бабами менеджеров перестали прокатывать, а их разговоры на фоне пьянства становились всё более постными и малосодержательными, превращаясь в жевание бессмысленной жвачки из футбола, политики, и сальных шуток.
«Какое тут, на х*й, вдохновение», - думал разочарованный Факер, но каждый раз снова шел на ежемесячные посиделки, куда его всё ещё звали, продолжая напиваться среди обездушенного хаоса немолодых ребят, многим из которых уже перевалило за тридцать, утратившим за несколько лет культа золотого тельца в погоне за аморфной мечтой былую свежесть.
За десять лет в бизнесе, обзаведясь собственными юридическими лицами, офисами и даже наемными сотрудниками, пережив взлеты и кризисы, они пришли к промежуточному финишу и, оглянувшись, осознали, что ничего в глобальном плане, не считая мишуры, так и не приобрели. Да, кое-кто успел прикупить себе квартиру, но многие продолжали выплачивать ипотеку или ютиться на съемных хатах. Ещё у них были тачки, и дважды в год они могли позволить слетать в Турцию или Египет. Плюс – качественно жрать, бухать и содержать своих телок.
Но, помимо барахла – груды вещей, еды и марочного алкоголя, у них не было ничего. Они пытались как-то заполнять эту пустоту – читали глянец, смотрели арт-хаус, говорили общими фразами о высоком, увлекались йогой и подумывали даже о каббале, однако каждый раз осознавали, что всё это – не более чем имитация, не способная заменить собой душу.
Истинный смысл жизни может заключаться лишь в сострадании к людям, в любви. Закрывшись же в себе, они не были способны к этому.
Как правило, во время таких пьянок, Факер молчал, лишь слушая их бессмысленный трёп. С возрастом он понял, что зависть – намного более страшная штука, чем может показаться.
В отличие от Факера, целенаправленно забившего болт на материализм и потре****ство, избавиться от него удавалось немногим. И если зависть материальную можно было компенсировать еще более интенсивной работой, ведь цена вопроса в данном случае была лишь в бабле, то душевная пустота, сосущая их изнутри, трахающая мозги в бессильной злобе, была непреодолимым комплексом, выдавить который из себя они были не в состоянии.
Они мечтали слетать в Австралию, а он – о мире во всем мире. Это уничтожало их изнутри, указывая на мелочную, ничего не стоящую сущность. Поэтому, дабы не баламутить болото, он предпочитал безмолвно напиваться.
В отличие от всей этой менеджерской братии, что первый, что второй кризис Факер на себе практически не прочувствовал. Во-первых, из-за специфики деятельности: люди продолжали тратить бабло чтобы мочить друг друга при любой политической или финансовой погоде, делая это, как показывала практика, в тяжелые времена даже более энергично. Во-вторых, по сути, у него ничего не было - квартиру он и то снимал у родственничков - следовательно, он был на х*й никому не нужен, что само по себе уже было неплохо. Меньше дрочат – крепче спишь.
А вот все эти менеджеры - мелкие и средние, их не разберешь - включившись в эту гонку, уже не могли сбавлять обороты и, тем более, останавливаться. Они были частью системы, где кроме них еще были продавцы, покупатели, клиенты, и вообще – до хера людей, каждый из которых имел свой интерес в этом циничном процессе паразитирования на тех, кто по идее и должен был снимать все сливки – трудовом народе, рабочих и крестьянах, всех тех, кто, собственно, и производил товар, которым вся эта стая уродов внаглую управляла, переведя миллионы людей из разряда собственников в категорию легальных рабов, отобрав у них главное – орудие производства и землю.
Ситуация, когда девять человек паразитировали на паре рабочих рук, была за гранью добра и зла. И если Факер, оправдывавший себя тем, что имеет бабло не с работяг, а с богатых бездушных козлов, которые все равно будут его тратить, так что он, типа как, ни у кого ничего не забирает, - начинал рассказывать менеджерам и их тёлкам, что они мрази и суки, - его, мягко говоря, не понимали, считая взгляды – левацкие по форме и во многом православные, по сути - не более чем приступами маниакального психоза творческого, а значит – непонятного им человека.
У них была своя логика и своя правда, которая, как они считали, тоже имела право на существование. Они восхищались Грузией, презирали Беларусь, и были готовы бросить страну, чтобы свалить на Запад. Если позовут, конечно. Когда Факер начинал убеждать их, что грузинское процветание – миф, помноженный на жесточайшие внутренние репрессии, среди белорусов нет бедных, а в ЕС и США вообще все сплошь и рядом наркоманы и извращенцы с атрофированными от жирной пищи, колы и круглосуточных шоу мозгами, они смотрели на него так, будто псих – это он.
Либеральная пресса и государственные телеканалы внушали им, что такие как Факер не нужны и даже опасны: «Держитесь от них подальше, своими действиями и тлетворными речами они разлагают систему капиталистического наебалова и, значит, представляют угрозу вашей безопасности и стабильности, потому что вся ваша жизнь и есть наебалово».
О том, что сойти уже поздно, и единственный вариант – смириться и жить гнидой, лишь паразитируя, просто не думая об этом, чтобы, не дай Бог, не разбудить совесть, способную проснуться даже в последней крысе, не говорилось, но подразумевалось. Об этом просто было непринято говорить вслух.
«Продажи упали вдвое, пришлось демпинговать», - пожаловался Влад, мастерски разделываясь с куриными крылышками под медом, запивая все это дело бельгийским пшеничным.
«Да, ужас! Хотели на Новый год в Прагу слетать, но отказались!» - подхватила его сука – Лера.
Влад занимался продажей мясных изделий – колбас и прочих деликатесов, наладив связь между региональными производителями и столицей, поставляя продукцию в супермаркеты, отели и различные питейные заведения. В пабе, где они пили, ему тоже открыли дисконт, так что они от души гуляли на половину чека. Подобные мелочи грели ребятам сердца, наполняя их алчной любовью к шаре, к которой они так упорно стремились всегда и везде. Даже перед тем, как улететь куда-нибудь по системе all inclusive, они сперва просчитывали, сколько нужно было выбухать дармового алкоголя, чтобы отбить стоимость путевки, и уже жить в плюс.
Леру же он когда-то е*ал. Факер даже не помнил уже, шел ли снег или светило солнце, все было где-то за городом на тусовке соответствующего контингента, когда под одной крышей зависают три десятка моральных уродов, которым ничего не нужно, кроме как напиться, а потом снова напиться, чтобы не протрезветь, и так до упора, до понедельника, когда снова нужно было быть в форме и идти работать. В тот раз, как и всегда в подобных ситуациях, все было по пьяни и маловыразительно, но все равно шло в зачет Факеру в качестве еще одного гвоздя в гроб загнивающего мира.
Он только запомнил, что она жаловалось ему, дескать, ей очень одиноко.
«Ну, у тебя же есть этот, как его, iPhone», - говорил Факер ей неуверенно, на самом деле не зная, как ей можно помочь.
Казалось бы, Влад занимался делом полезным и даже благородным – кормил людей. Что тут плохого? Только вот, Факер предпочитал зреть в корень. Тот сам рассказывал, что если устранить цепочку посредников и прочих барыг, не тратиться на рекламу, короче, работать непосредственно на потребителя, чем и должно заниматься нормальное социальное государство, цену на продукты питания, не говоря уже о других товарах, можно было бы делить минимум в четыре-пять раз.
«Все деньги, переплачиваемые нами, идут в карман таких, как ты. Не стоит прибедняться», - возразил ему Факер, с трудом сдерживаясь.
Народ недовольно загудел.
«Занавес, бля», - подумал он, уже с трудом выползая из-за стола и, пьяно пошатываясь, направился отлить.
Его ненависть к людям не была мизантропией. Для этого он, всё же, был ещё слишком молод. Хули тех жизненных страданий у чувака под тридцать по сравнению с дедами, прошедшими в его годы всю Войну? Да и снобизмом это не было – к себе он испытывал не меньше ненависти, чем к окружающим. Это чувство переполняло его. И на трезвую голову, и когда Факер выпивал. В те моменты ему просто вдруг становилось всё равно на всё. Чувство адекватности притуплялось, зато обострялось ощущение собственного превосходства и безнаказанности. Он больше не сдерживался и начинал откровенно приставать к людям. Не всегда по-доброму. Больше всего в такие моменты его прикалывало то, что, выступая за мир во всем мире и взаимоуважение в быту, он вдруг становился собственным альтерэго, человеком себе чуждым и даже противным. Человеком из прошлого.
«Когда у меня было меньше мозгов и меньше забот - всё было иначе», - думал Факер, веселясь как в старые добрые времена, забывая обо всём.
Он расхаживал по пабу между массивными столами походкой моряка Папайя, нагло всматриваясь в глаза несвободных девушек, и задевая их парней локтем в ухо, быча и нарываясь. Никто и не думал ему отвечать: что взять с пьяного идиота? Его это веселило. Однако вместе с этим в нём продолжала расти ненависть, требующая выхода наружу.
 
Глава 3. Грязная Пасха
Действо, увиденное у клуба, по традиции организованного союзом экс-комсомольцев и бандитов в бывшем Дворце молодежи, вся эта пьющая молодежь, злые лица парней и ****ские, даже среди зимы, манеры девушек - всё это вернуло Факера в прошлое.
Он рванул к знакомым ребятам в небольшой провинциальный городок, уехав куда дальше от столицы, чем сейчас. Однако люди - что там, что тут, что тогда, что сейчас - были одинаковыми.
В то время Факер был еще воинствующим атеистом, ницшеанцем и попросту самовлюблённым козлом, которого не волновало ничего кроме понтов, бухла и тёлок. По молодости его конкретно крыло.
Впрочем, несмотря на агрессивное богохульство - душевное и публичное - Факер поехал на периферию не просто так, а на Пасху.
«Ну, так совпало», - оправдывался он.
Не находя ответа на простой вопрос: как это так получается? И только сейчас понимая, что человек, воспитанный в реалиях советского консерватизма глубоко православной страны может и отрицать Бога, но всё равно останется верующим. Для русского человека в религии важнее не мифический Господь, а именно вера и её заповеди, формирующие православную мораль – жертвенность, порядочность, преданность, наконец, дружбу и любовь.
К тому же, ему просто было интересно. Всё новое, в том числе и Пасха, хрен знает в каких краях, среди абсолютно незнакомых и во многом чуждых ему ментально людей.
Единственное, что его напрягало – все наотрез отказывались пить и есть до рассвета.
«Вот вернемся из церкви», - говорили его товарищи, так и оставшиеся в прошлой жизни.
«****ские заморочки», - думал он.
Бухать и жрать в одно рыло было как-то не с руки. Учитывая же, что в те времена Факер предпочитал дудке синьку, суббота у него выдалась нервной.
К тому же, дуть тоже было запрещено.
«И где об этом сказано в Библии?» - возмущался Факер.
Хорошо хоть ребята не были религиозными фанатиками и решили идти святить водку и колбасу ближе к рассвету, к четырём часикам утра, а не во всенощную, как особо одержимые граждане. Такого бы тот Факер точно не выдержал.
Так как делать было всё равно нечего, а без пива не катил даже футбол, он откланялся раньше всех и ушел спать.
С детства Факер был тяжел на подъём. Когда его начали будить ближе к выходу, увидав в незанавешенном окне звездное небо и кусок Луны, он сперва подумал, что ну всё это на х*й, и он остается спать.
«А уже когда они вернутся, тогда и начнём разговляться по полной программе», - подумал он, прячась с головой под тёплым пледом.
Факер уже начал проваливаться обратно в сон, когда его схватили за руки-ноги и бесцеремонно сбросили на пол, сопровождая всё это безобразие призывами к совести и обвинениями в том, что он, такой козёл, гневит Бога.
«Х*й с вами», - подумал Факер, бахнул на кухне чашку растворимого сладкого кофе, выкурил сигарету и вышел вслед за остальными.
Начинало светать. Отовсюду шли люди. Несмотря на ранний час, было оживлённо, а за общим шумом даже не были слышны разные предрассветные прелести, например, пение птиц. Было холодно. Факер до конца еще не проснулся и съежился, вжимая голову в легкую ветровку, ругаясь, что не надел под нее ничего кроме футболки, в которой, собственно, и спал. Жили они в центре, так что до церкви было недалеко – минут десять ходу.
Торжественно зазвонили колокола. Чем ближе к церкви, тем больше было людей. Они галдели и смеялись, сливаясь в общий гул. Отовсюду пахло алкоголем и сигаретным дымом. Мужики матерились, а покрывшие головы тёлки – светили голыми ногами.
Его товарищи что-то восторженно затараторили, и побежали вперёд, впав в человеческое море перед церковной оградой. Факера охватило волнение. Его ещё не проснувшийся и слегка затраханный мозг воспринимал происходящее как невеселую пародию на зомби-муви. Отовсюду к нему тянулись руки сирых и убогих, а народ всё валил и валил, наращивая темп и обороты, не замечая друг друга, толкаясь и зловонно шумя.
«Ну, на х*й. Я не пойду», - сказал Факер, отступая.
Слова утонули в пасхальной какофонии: толпа подхватила его и внесла мимо нищих и калек в церковные врата, закрутив в праздничном водовороте. Спустя несколько секунд гул враз стих, оставшись где-то позади, а воздух разорвал глубокий звук колокола, после чего его ослепил яркий свет и Факер узрел надвигающегося в нём батюшку, щедро окропившего его с ног до головы святой водой.
Через считанные минуты все рассосалось, словно туман. Над крышами низких домов багровел рассвет. Факер устало присел на край надгробья церковного кладбища и тяжело закурил, принявшись не без интереса разглядывать кресты местных знаменитостей, покоящихся тут еще с 18-го столетия – чиновники, офицеры, попы. Его окликнули друзья. Не найдя куда выбросить окурок, он засунул его в карман.
Они вернулись на хату и знатно нажрались, после чего Факера потянули знакомиться с прокурорской женой. Паренёк, к которому он приехал в гости, был то ли из семьи бывших блатных, то ли всё просто решалось по партийной линии, но с прокурором у его предков были товарищеские, почти родственные отношения ещё с советских времён. Прокурорских жен у Факера до сих пор не было, да и неоткуда им было взяться, поэтому данный вариант его сразу же заинтересовал.
Взяв пару бутылок шампанского и священной колбасы, они отправились в дом напротив. Прокурорская жена не спала и была одна, спровадив пару дней назад мужа в командировку. Увидев Факера, она явно обрадовалась и принялась накрывать на стол.
«Водка есть?» - деловито поинтересовался он, отмечая, что сучка уже завелась.
Прокурорша была известна своим веселым гулящим нравом. Во всяком случае, в народе вовсю судачили о том, что за спиной у прокурора она поимела с добрый десяток парней, причём намного моложе её. Сорокалетняя бывшая модель предпочитала молоденьких. Факер тоже был не против экспериментов с дамочками из разряда «+15», поэтому разговор у них сразу заклеился, и уже на пятой минуте легкого непринуждённого трёпа ему стало предельно ясно, что она совсем не прочь потрахаться.
«Даже не думай», - сказал ему кто-то из товарищей зловеще, раскусив аморальные планы Факера.
«Да ладно», - отмахнулся он.
Посидев для приличия полчасика, его товарищи стали собираться домой, типа отдыхать.
«Я остаюсь», - сказал Факер.
«Да, пускай остается», - сказала жена прокурора.
«Ты гонишь», - кто-то снова заныл.
«Иди на х*й», - отрезал Факер.
Его товарищи, злобно вращая глазами дабы не выдать собственную трусость, ушли. Они остались вдвоем. Прокурорша достала из холодильника шампанское. Факер подумал, что после водки будет точно зае*ись. Она включила радио. Заиграла попса, но ему было всё равно. Он умел абстрагироваться.
«Пошли потанцуем», - жена прокурора потянулась к Факеру, но тот отпрянул.
«Я не танцую», - огрызнулся он.
«Так ведь песня прикольная», - она выглядела чересчур потрепано.
«Что это за х*йня?» - хмуро спросил Факер.
«Тю. Как что? Стас Михайлов», - на полном серьезе обиделась она.
«Не, не слышал», - пожал плечами он.
Прокурорша встала перед ним на колени, с немым призывом дать ей отсосать.
«Ладно уж», - Факер накатил бокал шампанского, и расстегнул ширинку.
Факер всегда жалел женщин. Они слишком быстро увядали. Редко кто дотягивал до сорока, после в отношениях была уже неискренность и готовность броситься на первую встречную первокурсницу, сочную и нежную. Мужикам повезло больше. Не считая инфарктов и прочих прелестей, если удавалось дожить до старости, е*аться можно было и в восемьдесят лет. Факер лично знал таких экземпляров. Только и нужно - вовремя заняться здоровьем – йога, правильное питание и прочее говно. Никакого алкоголя и сигарет. Только так, и не иначе. Главное - не сдохнуть.
Жалея женщин за их недолговечность, он одновременно презирал большинство из них. Факер люто ненавидел толстых, небрежных и небритых. Попросту недалёких. Его тошнило от девушек: и молодых, и старых, не стремящихся к совершенству, остановившихся на определенном этапе по какой-то причине, чаще всего от врождённой животной лени.
Прокурорша выглядела неплохо, но не идеально. Причём, Факер - как всегда честный с собой - отметил, что на этот раз он не выё*ывается, как бывает порой, а говорит объективные вещи. Её не спасала даже модельная молодость, настолько безнадёжна была её провинциальность.
Вые*ав прокуроршу, он почувствовал себя очень неуютно. От бухла и её несвежего запаха его начало подташнивать. Ещё эта сука завела пластинку о какой-то своей мещанской мути: «Бла-бла-бла муж, бла-бла-бла сын, бла-бла-бла на работе». Факер старался не слушать её. Он не выспался. Его мутило.
«Скорее отсюда», - судорожно думал он, стараясь не ударить зудящую ему на ухо мразь.
Факер молча начал одеваться.
«Ты куда?» - спросила прокурорша обижено.
Он посмотрел на неё выразительно.
«Пошли бы погуляли, погодка сегодня на загляденье», - не переставала фонить сука.
Факер глянул в окно. Вроде как распогоживалось. Взяв со стола бутылку минералки, он громко выпил и вышел, не прощаясь, навсегда оставляя её за бортом своей жизни.
«Сколько таких было», - думал Факер с сожалением, идя по пьющему весеннему городу, чувствуя на себе всю грязь мира.
От одной только мысли о том, что он только что трахался с прокуроршей, от одного только воспоминания о ней его вырвало. Проходящие мимо старухи перекрестились.
«Нажрался уже», - плюнула в него одна.
«Я сейчас милицию вызову», - вторила вторая.
Хватаясь за жизнерадостно-желтую стену дома, он заполз за угол и рухнул на сырую, приятно освежающую деревянную лавку. Вспомнив, что дома вовсю продолжают бухать несколько уже ужраных рыл, Факер передумал возвращаться. Тем более, очистив желудок, он чувствовал себя уже не так мрачно.
«Принять бы душ», - подумал он.
Дверь подъезда напротив с шумом отворилась и из неё вывалился мужик - крепыш в кепке и с усами.
«Сама иди на х*й!» - зычно гаркнул он в темноту парадной, с грохотом захлопнув дверь.
Мужик быстро глянул на Факера, развалившегося на лавке в блаженстве полузабытья.
«Не здешний, что ли?» - спросил его крепыш.
Факер лениво глянул на него. Не дожидаясь ответа, мужик подошел ближе и, расстегнув плащ, достал бутылку водки и два пластиковых стаканчика.
«Будешь?» - спросил он.
«Холодная?» - прищурился Факер.
«Холодная, еле успел схватить», - мужик демонстративно высморкался и погрозил кулаком двери подъезда, посылая свой яростный жест стерве-жене.
«Давай», - согласился Факер, подумав, что сейчас лучше всего – снова выпить.
Глядишь, и полегчает.
«Отсюда нужно уходить. Так сказать – сменить дислокацию», - сказал его новый товарищ, всё же побаивающийся супруги, несмотря на попытки выглядеть круто в постыдной ситуации, когда тебя из собственного дома выгнала какая-то баба.
Факер подумал, что пройтись сейчас – самая тема. Они двинулись прочь – через дворы к набережной. Мужик принялся костерить жену, рассказывая Факеру, как она пьёт его кровь уже тридцать с гаком лет. Он же, в свою очередь, зачем-то вспомнил дыхательную гимнастику Александры Николаевны Стрельниковой и быстро зашмыгал носом, принявшись раскачиваться при ходьбе, будто собирался провести по невидимому сопернику хук.
«Чего это ты?» - мужик напрягся и отошел на шаг в сторону, едва не попав под колеса велосипедиста, в последний момент давшего крюк влево – на проезжую часть.
«Баран!» - кинул тот нервно.
«Смотри куда едешь!» - мужик забыл о подозрительно шмыгающем Факере и погрозил здоровенным кулаком удаляющемуся парню.
«Дорожки постройте, как в Европе!» - кинул тот через плечо, не без пафоса.
«Праздник, а он трезвый. Живут же люди», - задумчиво молвил Факер.
На набережной было пустынно. Оглядевшись, и не увидев на горизонте ментов, Факер пожалел, что не прихватил с собой косяк. Воды неизвестной ему реки с глухим гулом били о каменную стену, брызжа пеной, но не долетая до них. Факер глубоко вдохнул влажный воздух и тревожно всмотрелся вдаль, будто собираясь увидеть там что-то определенно важное, на самом деле занимаясь внутренним позёрством перед собой – любимым из любимейших людей на свете. Противоположного берега было не видать. Река тонула в тумане.
Мужик достал из-за пазухи водку, разлил и протянул Факеру стаканчик.
«Сп*здел», - подумал он, понимая, что бухло теплое.
Боясь быть не понятым, Факер не стал спрашивать о закуске или хотя бы запивоне.
«Христос воскресе!» - подмигнул ему мужик.
«Воистину», - буркнул он без энтузиазма.
Они выпили. Его новый товарищ полез в карман пальто и к радостному удивлению Факера извлёк из него две красные крашёнки, такие же в детстве делала его бабушка, используя для покраски шелуху крымского лука. Они взяли по яйцу.
«Бей!» - предложил ему мужик задорно, зажимая яйцо в кулаке.
«Недальновидно: кто бьёт, тот и выигрывает», - подумал Факер, без проблем пробивая красную скорлупу.
«Чемпион», - ухмыльнулся тот и разлил по второй.
Снова выпив, они очистили яйца и закусили.
«Давай по третьей. Бог Троицу любит», - мужик разлил остатки водки и они быстро проглотили её.
Факер взглянул на часы: бутылка в два рыла за семь минут.
«Как в славные времена», - не без удовольствия заметил он.
Мужик достал сигарету и закурил.
«Пивка бы», - мечтательно сказал он.
Порывшись в карманах, Факер достал мятые деньги.
«Сбегай, коль не в лом», - сказал он.
Мужик оживился, схватил бабло и рванул прочь.
Резко заморосил дождь. Факер прислушался: вода всё так же билась о камни, сверху кричали какие-то птицы. Он подумал, что нужно было сгонять мужика за водкой - хлебать пиво под холодными каплями воды его ломало. Факер огляделся в поисках укрытия, его хоть и освежало, но на дворе был далеко не май, а всё ещё холодный апрель. Направо вдоль реки уходила ещё голая аллея, возле неё мрачно темнел давно остывший Вечный огонь, скрытый в густой прошлогодней траве и тени облупленного обелиска, свисающего грибом, под которым Факер и решил укрыться. Однако, подбежав ближе, за памятником он засёк два монотонно спаривающихся тела, которых не смущало ни выбранное место для прелюбодеяний, ни идущий дождь: расстелив куртку, парень улегся на девушку и размеренно, никуда не спеша, е*ал её.
«Эй!» - крикнул им Факер.
Парочка не обращала на него никакого внимания.
«Алло!» - начал злиться он.
С одной стороны, его возмущало осквернение памяти великой Победы, с другой – дождь усиливался. И снова никакой реакции. Обнаружив, что продолжает зачем-то сжимать пустую бутылку из-под выпитой водки, Факер швырнул стеклянной тарой в е*ущихся. Швырнул несильно, да только вот попал в яблочко, вернее – прямо в голову парня, отчего бутылка разлетелась на сотни мелких осколков. На секунду повисла тишина, во время которой растерянный Факер уже начал было переживать, что прибил бедолагу. Первой закричала девка, закричала истошно, с надрывом. Ему стало тревожно. Парень вышел из своей подружки, встал и подтянул штаны, после чего Факер с ужасом осознал, что перед ним стоит не какой-то местный олух, а почти двухметровый гоблин, к тому же набуханный. По его лицу мелко потекла кровь.
«Ёпта!» - молвил он угрожающе и двинулся на Факера.
Он сделал шаг назад, размышляя, сваливать ему или предпринять кажущуюся безнадежной попытку завалить оппонента, когда их окрикнул вернувшийся с пивом мужик.
«Чего это вы тут удумали?» - спросил он, пристально глядя на прущего в их сторону верзилу.
«Ничего, батя», - насупившись, тот высморкался.
Его тёлка жалась к обелиску, прикрывая срамные места одеждой.
«Оденься, дура», - бросил ей мужик.
Факер взял у него банку пива и жадно глотнул. Дождь усиливался, он промок до нитки, но ему было по боку – бухло брало своё, а тёплое пиво лишь добавляло.
«А ты уже нажрался с утра», - пробурчал пацан отцу.
«Ты мне тут поп*зди», - осёк его мужик.
Одевшись, тёлка подошла к ним. Факер посмотрел на неё оценивающе – тёлка была е*абельной.
«Так и будем мокнуть?» - спросила она, кокетливо глядя на Факера, выглядевшего вызывающе неместным, несмотря на потрёпанный вид.
«Мать не в духе», - ответил мужик.
«Пошли ко мне», - предложила тёлка.
«Есть что дунуть?» - спросил её Факер.
Она кивнула. Мужик и пацан настороженно переглянулись. Факер достал последнюю заначку.
«Купим водки», - сказал он.
Его новые товарищи сразу подобрели.
«Вы бы дома и е*лись», - сказал мужик осуждающе, пока они шли.
«Нами овладела страсть», - заржала тёлка.
Жила она неподалёку. В её же доме находился гастроном, под которым, несмотря на дождь, примостившись у железных стояков, пили местные алкаши.
«Здорово, мужики!» - крикнул им товарищ Факера.
«Христос воскресе!» - зычно ответили ему синяки.
«Подкинь на пять капель», - жалобно обратился к нему один из них.
Не раздумывая, просто по приколу, Факер ударил чипку в нос, отчего тот упал, увлекая за собой нестойких товарищей.
«Не обращайся ко мне, говно», - сказал он презрительно.
Пьянь, недовольно гудя, начала подниматься. Через мгновение к Факеру пришло осознание того, что их полдюжины, и вот сейчас он наконец-то конкретно отгребёт, так сказать по совокупности за содеянное в светлое Воскресенье Господне.
«Стоп, господа-товарищи», - гаркнул мужик, встав между Факером и собирающимися атаковать его баклажанами.
Нехотя, к отцу присоединился его пацан, после чего хроны поостыли.
«Гони нам на бутылку», - он по-дружески подмигнул Факеру.
Тот достал все имевшиеся деньги и, как и обещал, протянул их мужику.
«На четыре пузыря и кое-какую закуску хватит», - сказал он, деловито пересчитав купюры.
Гоблины довольно заурчали лубяными желудками.
«Мы тут с мужиками одну раздавим, а вы идите», - сказал он Факеру.
Дождь стал утихать.
Поднимаясь на второй этаж, Факер отметил, что у тёлки хорошая крупная задница. Оказавшись в квартире, он жадно залез к ней под юбку, хладнокровно отмечая про себя, что легко управится за двадцать минут, которые были в его распоряжении.
Без энтузиазма пое*ав безымянную тёлку, Факер подумал, что, с одной стороны, две незнакомые п*зды за половину Пасхи – это чертовски круто, с другой же - ему следовало бы предохраняться. Последняя мысль зафонила его, да так, что даже перехотелось бухать, и он позабыл об обещанной дудке.
Имея дело с ****ями, а иногда и откровенными шлюхами, он взял себе за правило таскать резинку в кошельке. Однако любая система время от времени давала сбой, а он всё чаще забывал бумажник дома, предпочитая распихивать деньги по карманам – ему так было проще. Раз в полгода он посещал анонимный кабинет доверия, каждый раз нервничая из-за того, что вместо того, чтобы просто взять у него анализ крови, его снова и снова заставляли беседовать с психологом, который сально интересовался, употребляет ли Факер наркотики и как часто даёт своим девушкам на клык, будто на основании этих данных можно обнаружить у него, прости Господи, ВИЧ или другое дерьмо. До поры до времени его проносило, и половая рулетка била вхолостую. Но однажды он таки подхватил неизвестную хрень, после которой не только был вынужден по несколько раз в день мазаться какой-то вонючей дрянью с головы до пят, но и перешел на каши и прочее вегетарианское говно, забыв о кофе, бухле и мясе – от всего этого по всему телу у него начинался страшный зуд, от которого Факер готов был лезть на стену и даже спал в варежках, несмотря на цветущую весну, чтобы не разорвать себя во сне в кровь и мясо. Спасала лишь травка. Она снимала зуд и успокаивала нервы, которые из-за постоянного напряжения были накалены до предела. Он дул с утра и до ночи – до завтрака, после завтрака, в полдень, в обед, вечером и перед сном. Иногда, просыпаясь ночью выпить водицы, он снова дул, чтобы спалось крепче. После дудки ему снились диковинные сны, по сравнению с которыми картины Джорджа Ромеро казались фильмами категории В.
«Пора домой», - думал он, чувствуя тотальную усталость, понимая, что две палки за несколько часов, на фоне обширного возлияния и жесткого недосыпания – это не х*й собачий.
Подмывшись, тёлка вышла из ванной и, попытавшись схватить его за яйца, видимо, заигрывая таким образом - ему с трудом удалось отпрянуть - поспешила на кухню готовить закусь под бухло.
Факер завалился в уборную. От вида развешенного на ржавых водопроводных трубах белья – женского вперемешку с мужским - его едва в очередной раз не стошнило. Он быстро открыл воду и стал интенсивно умываться, пытаясь прийти в себя, после чего, не без брезгливости, присосался к крану, принявшись жадно глотать вкусную холодную водичку, стараясь просто не думать о том, на каком дне он оказался.
«Эй, ты там уснул?» - заржала из-за запертой на шпингалет двери тёлка.
«Иди на х*й», - огрызнулся негромко, но вслух Факер, всё равно зная, что она его не услышит, вытирая член куском туалетной бумаги.
«Ребята вернулись!» - бросила она, исчезая.
Подумав, Факер кинул следы своего ****ства прямо в умывальник, и решительно вышел, столкнувшись нос к носу со своим случайным знакомым-мужиком. Тот с радостью предъявил ему две бутылки водки. Факер отметил, что он с трудом стоит на ногах, раскачиваясь в узком коридоре туда-сюда словно маятник. Его сын кричал на кухне что-то бессвязное, но агрессивное. Его заглушали смех тёлки и пищащая из радиоточки попса.
«Я сейчас вернусь», - сказал Факер мужику, осторожно отталкивая его в сторону, выходя из квартиры и захлопывая за собой дверь.
 
Глава 4. Грань Божья
Он вышел на улицу. Снова начался дождь.
«****ская погода», - подумал Факер уныло, подсознательно осознавая, что радуется ему, словно в детстве, когда они с мальчишками от души прыгали по образовавшимся в асфальтных колдобинах лужах, промокшие до нитки и беззаботно счастливые.
Оглядевшись и сориентировавшись на местности, он пошёл напрямую - через детскую площадку, в сторону, где, по его расчётам, сейчас выпивали и дули ароматную траву пацаны. Мысли о дудке вдохновили Факера, укрепив его дух, отчего он едва ли не летел вперёд, предвкушая мягкий диван и сладкий дым.
Пасхальный городок был пуст. Лишь иногда Факеру попадались пьянчужки, дрожащие на ходу в холодном Солнце, словно тени в свете фонаря, бредущие поодиночке или редкими группами в поисках продолжения бытия. Они смотрели на него мутными глазами, отчего Факеру становилось жутко. Нет, дело было не в жестяковой пропаганде центральных каналов, показывающих горячие репортажи с расчленёнкой.
Поработав в ряде таблоидов, он насмотрелся говна и похуже тех ужасов, коими кормили народ с голубых экранов. У редакции были прикормленные менты. Например, возле лучших отелей столицы, где останавливались разные заокеанские звёзды, о появлении которых тут же узнавали папарацци. Другие мусора сливали информацию о ДТП, несчастных случаях и убийствах. За несколько месяцев Факер успел обрести равнодушие к человеческой боли и страданиям, во всяком случае не выказывая и малой толики из того, что он чувствовал каждый раз, сталкиваясь с очередной горой кровавого мяса или командуя молодым отмороженным фотографом, прыгающим на гроб ушедшей в лучший мир отечественной знаменитости, заслуженной из заслуженных, на похороны которой слетался, словно трутни, весь бомонд.
Куда страшнее вида изувеченных жертв были обстоятельства каждой трагедии зачастую маленьких и ничтожных людей. Пугали мотивы, стоящие за преступлениями. Людишки насиловали, били, резали, стреляли, сжигали и скармливали друг друга собакам за просто так – из-за бабы, из-за бутылки, из-за сотни рублей, наконец, просто в алкогольном помешательстве. Вот это было реально страшно.
С возрастом Факер начал замечать, что ему всё меньше нравится бродить одному по городу, тем более – незнакомому. Его напрягал даже свой район, где его все знали и он, в общем-то, чувствовал себя там, словно рыба в воде. Раньше он мог спокойно взять в сумку пару банок пива или - в прохладную погоду - запастись флягой с бухлом и уходить, наслаждаясь полным одиночеством, особенно в тёмное время суток, когда всё вокруг буквально замирало и ему оставалось лишь удивляться резонансу окружающего его умиротворения и той гадости, о которой кричали СМИ.
Да и с возрастом, всё чётче понимая человеческую суть, наполняясь, словно кувшин, мелочной агрессией, переходящей в недалёкое безумие, он все больше испытывал отвращение к окружающему отребью, пытающемуся втянуть его и каждого в свой замкнутый круг. Он успокаивал себя, что бухает только по выходным и праздникам, и вообще не ведёт себя вызывающе. Не то, что некоторые: пацаны собирались у них под гастрономом уже в восемь – попить пивка, покурить сиги, чтобы с утра пораньше захаркать окружающее пространство.
«Гоблины, ****ь», - думал Факер яростно, ненавидя их и презирая – жалких потомков великих предков.
Мир всё больше впадал в хаос, заполняющий собой бытие после крушения системы, поддерживающей порядок. Логика сменилась случайностью. Получить заточкой в печень или просто бутылкой по голове мог каждый, независимо от места и времени, причём абсолютно без причины, не говоря уже о том, что очень даже незаслуженно.
Иногда Факер успокаивал себя, что паранойя – это следствие употребления марихуаны. Об этом даже писала «Википедия». Он пытался переубедить себя, дескать, мир не настолько гадок, как он его нарисовал, а люди – это не унылые и подлые мудаки, а сплошь и рядом выдающиеся и чертовски приятные личности. Впрочем, его напускной оптимизм испарялся достаточно быстро, едва он выходил из квартиры и сталкивался с окружающим бардаком – наркоманами-соседями, убитым подъездом, гниющим мусором, водителями маршруток и вечно пьяным быдлом всех цветов и оттенков. Всё это росло в пугающей прогрессии.
«Раньше было поспокойнее. Хотя бы потому, что людям не было смысла воровать, не говоря уже о том, чтобы взрывать друг друга», - думал он.
Провинциальный городок, по которому шел Факер, конечно, отличался от столицы, встречая его сплошь и рядом славянскими лицами, что уже было разгрузкой для уставших очей. Только вот лица эти – русские и родные - были черны и далёки. Пустые глаза взирали на него практически равнодушно, поигрывая адскими бесноватыми огоньками, ловя которые в очах бредущих мимо потерянных душ, Факеру было не по себе. Сам городок будто превращался в застывшую во времени и затерянную в пространстве проекцию из классической антиутопии, которыми некогда пугали неприхотливых зрителей фантасты, описывая в своих толстых романах города-призраки недалекого тоталитарного будущего, в котором нет места людям, где на смену Человеку пришел Зверь, поработивший практически каждого, высосав из него душу, сделав бездумным куском мяса, винтиком хаотичной, но безвыходной системы.
Даже в самую безмозглую юность Факер не считал себя фашиствующим молодчиком, осознавая себя человеком великой советской эпохи, но не становясь от этого менее агрессивным. Деление людей на толерантных и нет напрягало его. Он не был расистом, но выступал против смешения кровей разных рас, за верховенство русских, но в дружественном интернационале советских народов, и в этом, по мнению Факера, не было ничего, за что власти уничтожали таких, как он, перекрывая кислород, отнимая работу и бизнес, просто бросая за решетку. Вместо идеи сильного русского государства молодежи, посредством глобальных СМИ, вбивалась как норма похоть, грязь и порок, отчего в головах деток случался сбой матриц.
Пройдя нетронутым, Факер остановился у церкви, где был на Пасхальной службе ночью. Рядом с оградой под брезентовым настилом, примостившись на пластиковых лавках, копошились сирые и убогие, деля добычу – еду, деньги, сигареты и тару с остатками алкоголя. Среди найденного были мобильный телефон и золотая цепочка, право собственности на которые предъявляли теперь сразу несколько местных аксакалов. Разговор шел на повышенных тонах, мужики драли глотки и с нажимом хватали друг друга за засаленные грудки, сотрясая лохматыми бородами, а две бабы противно визжали, пытаясь царапнуть оппонентов длинными чёрными когтями.
Его вновь тронула тревога. Сначала Факер хотел просто пройти мимо, стараясь не глядеть на них, словно на голодных помойных собак, но невидимая сила остановила его и он замер, как вкопанный, глядя на сцепившуюся чернь. Буквально тут же, будто почувствовав его присутствие, они прекратили драться и обратили свои взоры на Факера. Он поёжился и вдруг, будто по Божьей воле, его смятение сменилось холодным равнодушием, и Факер двинулся к ним.
«Христос воскрес!» - радостно скалясь гнилыми ртами, отребье поползло к нему.
«Перестрелять вас, как собак бешеных», - бросил он злобно, поднимая с ноги конструкцию из двух ящиков и досок, где была аккуратно разложена добыча, которая взлетела вверх вместе с трубкой и золотом.
Сирые и убогие вздрогнули и враз застыли, словно покрытые мхом влажные пни. Факер прошел мимо них, едва не касаясь плечами, сквозь церковные врата и, пройдя вдоль знакомых крестов по жидкой аллее, вошел в церковь.
Зайдя внутрь, Факер почувствовал могильный холод, изо рта у него пошел пар. Вокруг царил сырой полумрак. Он снял очки и протёр их влажной футболкой – стало ещё хуже. Его уверенность быстро улетучилась, пошатываясь, Факер побрел к алтарю. Подойдя ближе, он почувствовал тепло и узрел свет. Факер обошел алтарь справа, и уткнулся на современный компактный инфракрасный обогреватель, у которого, удобно усевшись в низеньком мягком кресле, читал газету какой-то святой отец. Не разбираясь в чинах священнослужителей, Факер неуверенно кашлянул, пытаясь привлечь к себе внимание попа. Тот поднял голову и вопросительно взглянул на него над половинками стильных очков, но Факер продолжал молчать. Отложив газету в сторону, поп встал.
«Христос воскресе, сын мой», - сказал он красивым глубоким голосам.
«Ага», - кивнул Факер, делая шаг вперёд и наслаждаясь идущим теплом, согреваясь после неприветливой пасхальной непогоды в божьем доме.
«Не ага, а воистину воскресе», - нравоучительно поправил его святой отец.
«Ага», - снова кивнул Факер.
«Что привело тебя сюда?» - спросил поп.
«Как в кино», - подумал он, ближе подходя к обогревателю.
«Если хочешь, можешь просто согреться. Я не буду доставать тебя расспросами», - примирительно сказал святой отец, усаживаясь и беря в руки газету.
Факер тяжело вздохнул.
«Я грешен, и меня это волнует», - сказал он.
У Факера были свои отношения с Богом. Как и большинство русских, он предпочитал держать их при себе. Всё было просто между ними. Сам институт Церкви он считал тоталитарным. Католическая церковь была отдельным фашистским государством, причём более кровожадным, чем самый радикальный исламский фундаментализм, а православная – сама по себе интегрированная в государственную систему, готовую плясать хоть под дудку монархии, хоть Иосифа Сталина, но с большим удовольствием – на жирных либеральных корпоративах. Само определение Бога, как некой вполне реальной фигуры, уже само по себе было фашизмом, воспетым преклонением перед ницшеанским Сверхчеловеком. В свою очередь, любая религия несла в себе Любовь. Даже расистский, по своей сути, иудаизм проповедовал любовь к одной – еврейской – расе. Любовь же, в отличие от тоталитаризма, не предполагает принуждения, любовь – это внутренние убеждения, сила воли и твёрдость характера, ваши человеческие качество, ибо любовь отличает людей от зверей. И если государственный тоталитаризм был необходим для защиты и развития общественных институтов, то есть – каждого из нас, независимо от социального или еще какого-то статуса, то принуждение к любви в отношении Церкви и Бога были недопустимы. И вместо того, чтобы быть проводниками между людьми и Господом, попы и прочие лишь отталкивали народ от Всевышнего, бросая страну в смуту безбожия, результатом которого становилась глобальная деградация человека. Поэтому Бог был для Факера не попами и не храмами, именуемыми Господними домами, Бог для него был любовью, его внутренними убеждениями, следовать которым он старался, впрочем, не всегда успешно, что злило его. Успокаивало Факера лишь одно – понимание того, что это в нём говорит совесть.
Ещё с раннего детства он пытался говорить с Богом. На глазах маленького Факера рушилась огромная страна: с прилавков враз исчезла еда, а во дворах – собаки и голуби. Всё это было ему непонятно. А ещё, как ему тогда казалось (с появлением Интернета, он смог проверить свои догадки из открытой статистики), очень часто начали умирать люди. Намного чаще, чем прежде, хотя на 80-е пришелся глобальный мор многих ветеранов войны. Угрюмые похоронные марши играли в их тенистом дворике из пятиэтажных домов едва ли не каждый день. Как правило, об очередной смерти он узнавал уже постфактум, когда снизу до него доносился знакомый мотив в исполнении духового оркестра.
Ещё в первом классе, в рамках урока музыки, им играли вторую сонату для фортепьяно Фредерика Шопена, под которую похоронили и самого поляка. Всегда подвыпивший учитель, поразительно похожий на помесь молодого Лёни Якубовича и Валерия Газзаева, постоянно таскал с собой огромный баян. В школе платили копейки, поэтому он активно подрабатывал на стороне, в том числе и на похоронах, и когда ему наливали, мог сбацать любой мотив на раз-два. По расписанию урок музыки был у них каждую среду, однако учитель появлялся в школе не чаще раза в месяц. Директор смотрела на это сквозь пальцы, понимая, что замены ему всё равно не найти. Справедливости ради стоит добавить, что, таки осчастливливая детей своим появлением, усач-баянист, находясь уже с утра под градусом, обрушивал на них всю свою нереализованную экспрессию, играя им и «Катюшу», и «Машину времени». Однажды, поверив, что смог научить семилетних детей музыке, он раздал им нотные листы, потребовав от каждого набросать какой-нибудь мотив, предварительно его придумав. В том, что маленькие еврейские девочки - а других его в классе не было, да и вообще он был тут едва ли не единственным гоем - справятся на отлично, маленький Факер и не сомневался. Зато в отношении себя был преисполнен сомнениями. Писать музыку, в отличие от составления текстов – прозы или стихов, казалось ему чем-то божественным, а тут ещё эти маленькие еврейские девочки, корчащие из себя богоизбранных. Всё это начинало его бесить. Маленький Факер тяжело вздохнул и принялся наугад расставлять ноты, молясь Господу, чтобы незамысловатый мотив, звучащий в его голове, каким-то чудом перенесся на бумагу. Читая его «работу», учитель побагровел, шумно скомкал нотный лист и выбросил его в мусорную корзину.
«Это чудовищно», - сокрушался он, строго глядя на маленького Факера в то время как маленькие еврейские девочки подленько хихикали у него за спиной, получив очередные пятёрки в аккуратные дневнички.
Повзрослев, он ужаснулся, поняв, насколько всё это травмировало его психику. Его окружала смерть, и это способствовало тому, что маленький Факер ужасно боялся её с самого детства. То есть, он постоянно думал о ней и пытался придумать какое-то оправдание для самого себя, убеждая, что конца не будет, что все умрут, а он останется.
Когда всё ёбнулось, народ в массовой истерике озаботился религией и стал, на американский манер, ходить по выходным в церковь, завесив всё вокруг – от «Жигулей» до кухни – иконами и распятиями, маленького Факера едва не запихнули в воскресную школу. Мало того, что поп заставлял записывать за ним какую-то, как ему казалось, околесицу, так ещё он и пропустил свои любимые мультфильмы – «Утиные истории» и «Чипа и Дейла». Бабушка же – старая маразматичка - не сумела совладать с японским видеомагнитофоном, купленным отцом ещё в начале 80-х по цене автомобиля, так что, по возвращении домой, вместо кассеты с записанным мультиком его ждала борода.
«Я до сегодняшнего дня не пропустил ни одной серии!» - выпалил маленький Факер злобно, объявляя бойкот и воскресным занятиям, и институту церкви.
Уже в юности, в студенческие годы, на фоне безбожных 90-х, зачитываясь постмодерном, Генри Миллером и «Заратустрой», Факер в один прекрасный момент понял, что всё это сводит его с ума, а идеология социал-дарвинизма, убивает в нём Человека, возвращая Зверя.
Пришел момент, когда он отторг всю эту муть и слизь, приняв Бога как любовь и человечность, но оставшись безмерно далёким от церквей и попов.
И вот сейчас, глядя на лощёного сытого попа, на губах которого ещё, казалось, поблёскивал свиной колбасный жир, которым наверняка закусывалась рюмка, а то и вторая водки, Факер чувствовал отвращение. Да, у него были проблемы. Да, он хотел о них поговорить, но с Господом, а не с этим ублюдком.
«Впрочем, и тот меня вряд ли услышит», - подумал Факер хмуро, развернулся и пошел к выходу, радуясь, что ему удалось немного согреться.
Дождь вновь прекратился, и Факер был не прочь свалить и вообще - чуть пройтись, благо идти оставалось всего ничего, да вот только сирые и убогие, в чей уклад он влез столь бесцеремонным образом, теперь собрались у входа в церковь, вооружившись палками и перьями, впрочем, не решаясь переступить порог дома Господнего. Немного протрезвев, глядя на окружающую его действительность критически, то есть – адекватно, Факер понял, что высовываться сейчас – не лучшая идея, и принялся листать записную книжку мобильника, пытаясь вспомнить имена пацанов среди сотен людей, многие из которых навсегда остались в прошлом и не были удалены лишь из-за тогдашнего неумения рвать отношения.
Наконец, ему удалось дозвониться до кого-то.
«Мы спим», - ответил кто-то.
На заднем плане действительно было абсолютно тихо, как бывает только в абсолютно пустых помещениях или там, где действительно спят, поэтому Факер не чувствовал себя наёбанным. Только вот оттого, что пацаны спят, а не бухают или курят в нычку, ровным счётом ничего не решалось.
Факер вкратце изложил так и не опознанному товарищу ситуацию.
«Пошли их на х*й», - ответил тот, будто издеваясь над ним.
«Ты, ****ь, гонишь – у них дерьмо», - прошипел Факер, едва сдерживаясь от негодования.
Его оппоненты продолжали толпиться всего в нескольких метрах, поглядывая на него весьма недвусмысленно.
«Ты преувеличиваешь», - зевнул невидимый голос, кладя трубку.
Факер тихо выругался и оглянулся. За его спиной стоял поп, глядя на него тепло, но с укором.
«Сквернословишь», - сказал он тихо.
«Извините», - бросил Факер сухо.
Священник отпер двери церкви и вышел к черни.
«Следуй за мной», - позвал он Факера.
Тот неуверенно ступил следом, буквально чувствуя, как это отребье вот-вот искромсает его на куски.
«Кто простит, тот будет прощён. Простите его и вы», - сказал поп черни.
Те расступились, не глядя на Факера, обратив свои зачарованные проникновенные взоры на священника.
«Ступай», - сказал он Факеру, и тот пошел через разошедшихся сирых и убогих, продолжающих сжимать тяжелое дубьё и холодную сталь, зловонно и зло дышащих на расстоянии одного удара.
Чернь осталась позади, и Факер с трудом преодолел желание ускорить шаг, дабы скорее покинуть это место. Он коротко оглянулся – поп что-то неслышно вещал своей пастве, а та слушала его, не отрывая глаз, позабыв о своём недавнем обидчике. Он задрал уже почти трезвую голову, яснеющую от снизошедшей к нему невесть откуда божьей благодати, всматриваясь в небо; едва теплое весеннее Солнце безвозвратно разогнало тучи, улыбаясь ему и подмигивая. Факер радостно глотнул воздуха в ответ и вышел за врата.
 
Глава 5. Невыносимая лёгкость бытия
Дверь была открыта. На пороге стоял едва знакомый ему чувак и курил сигарету.
«Все спят», - сказал он шепотом.
Факер понял, что говорил по телефону именно с ним, демонстративно оттер его корпусом и шумно ввалился в квартиру. Не разуваясь, он обошел всю территорию, убеждаясь, что пацаны действительно попадали кто где и дрыхнут. Среди гостиной был накрыт стол с объедками и пустой тарой из-под бухла. Зато на кухне Факер не без радости обнаружил Василия.
Василия он знал достаточно давно, хоть тот и был младше его на несколько лет. Некогда он приехал в столицу получать высшее образование и корочку юриста, чтобы после пяти лет достаточно старательной, нужно сказать, учебы вернуться на малую родину и начать тут рулить с нарастающими темпами. Василий не пил и не курил, более того – занимался боевыми единоборствами и качался, поедая в огромных количествах яйца, орехи и каши, добавляя ко всему этому различные пищевые добавки. По местным меркам он был мажором, но в столице все годы учебы провел достаточно скромно, снимая одну хату на окраине с корешем Факера и существуя на реально скромный бюджет. Тогда-то они и познакомились. К своей радости, Факер узнал, что Василий возит в столицу отличные шишки, так сказать – для своих, собственно, живя с этих денег.
С тех пор прошли годы. Василий давно вернулся на родину и занялся бизнесом, пересев со своих двух на подаренную матушкой в честь успешной защиты красного диплома Lexus. Скинувшись вместе с батей по пять штук зелени, они купили себе посадочные места в местном законодательном собрании, после чего быстренько выделили под левые цели в долгосрочную аренду землю подставным фирмам и тут же открыли несколько кафе – прямо на набережной, и пяток магазинов – в спальных районах, для нужд народа, так сказать. Одно время даже ходили слухи, что Василий будет баллотироваться в градоначальники, но он, как член партии власти, назвал во время сессии подобные разговоры провокацией с целью рассорить единую команду, целиком и полностью поддерживающую действующего вот уже как два десятка лет мэра. В партию, как известно, кого угодно не берут.
«Так что пускай сидят и не п*здят», - сказал он, срывая овации трех десятков коллег по однопартийному горсовету.
Муниципальные СМИ побоялись дать это в эфир, а других в их городке не нашлось. В глубине души Василий наивно надеялся, что своим порывом подтолкнет коллег назначить его – молодого и перспективного - секретарем, чтобы получить во главе города вожделенный сплав молодости и опыта. Однако правой рукой мэра как был, так и оставался его давний непотопляемый товарищ – бывший руководитель местной пионерии.
Накануне Пасхи Василий вдруг понял, буквально почувствовал нутром, что остановился в развитии и дальнейшая жизнь, по правде говоря, потеряла смысл. Нет, конечно, он не собирался вешаться или ещё как-то сводить с ней счёты, ведь вкусно жрать, трахать тёлок, гонять на тачке и вообще рулить - всё это было очень круто. Только вот невидимая грусть ранила его сердце. Сняться Василию, кроме спорта, было нечем, но в данной ситуации не помогали даже физические упражнения с металлом. Глядя на себя в зеркало, Василий понимал, что всё отлично и качаться, по большому счёту, тоже больше не нужно, так, разве что поддерживать форму. Как не нужно было никуда рваться в политике и бизнесе. В отличие от своего отца – человека старой закалки, который не страдал от подобных душевных терзаний и вполне наслаждался маленькими радостями жизни. Например, охотой на кабанов, пописывая об этом в персональной колонке для главной муниципальной газеты на правах главы клуба охотников и рыболовов. В отличие от Василия, он ещё и выпивал, и пыхтел словно паровоз. Он, при этом, не отставал от сына в плане девок и любил со смаком отодрать в бане ****ь, а лучше две. Его в этой жизни всё устраивало. А вот его сына – уже нет. У него ушло немало усилий, чтобы достичь всего этого и сейчас, фактически существуя без борьбы, ему была невыносима эта лёгкость бытия.
Заткнув уши наушниками, Василий пялился в ноутбук, просматривая очередной ситком. Факер похлопал его по плечу. Василий медленно повернулся. С реакцией, если дело не касалось драки, у него вообще было не очень. Наверное, поэтому он и остановился в развитии. Буквально на секунду в его глазах мелькнуло желание врезать оппоненту, после чего, узнав товарища, Василий расплылся в улыбке. Порадовавшись, что тот его рефлекторно не ушатал, Факер улыбнулся в ответ - Василий его явно радовал.
Поставив муви на паузу, он, наконец, избавился от наушников.
«Христос воскрес!» - радостно и трезво приветствовал его Василий, с удовольствием отпивая из картонного пакета кефир.
Решив не тянуть резину, Факер прямо осведомился по поводу наличия шишек или другой дудки, на что Василий ответил, что где-то была полка, но, похоже, ее уже скурили. Выйдя на балкон, Факер с разочарованием обнаружил пустой пакетик с пылью. Кое-как соорудив из нее банку с табаком, он натянул себе и задумчиво выдохнул во вновь грозовой горизонт.
У Василия не только были хорошие шишки – возле него постоянно тёрлись тёлки модельной внешности. В их городке особых перспектив не было, так что он изначально рассматривался как один из самых перспективных вариантов. На Василия шла настоящая охота. Тёлки дрались из-за него, шли на шантаж и подставу, короче говоря – творили зло. Он же оставался над полем битвы, и просто жарил время от времени одну из стада, особо не задумываясь над тем, чтобы жениться.
А вот Факеру тёлки-модели не нравились. Да, внешне всё было замечательно – о лучшем не приходилось и мечтать, да вот только глаза каждой из них – зеркала души - поражали его своей мутной пустотой, бессмысленной и беспощадной, это были глаза паразита, отвратительного и пагубного, созданного природой, дабы не давать тебе расслабиться, чтобы ты развивался, чёрт побери, а не привязался к первой попавшейся юбке на всю жизнь, превращаясь из мужика в кусок дерьма, в который можно смело плюнуть, что, собственно, с такими персонажами постоянно и происходило. Похоже, Василий понимал это не хуже Факера, несмотря на то, что между их бытием и сознанием была пропасть. У каждого из них, может быть, были разные мотивы, да вот только цели их были едины – не связываться с этими дурами серьёзно. С ними не о чем было говорить. То есть, тёлки были не просто скучны или не начитаны, они вообще были никакие - безмолвные прекрасные изваяния природы, созданные по всем канонам глянцевых журналов.
Факер рассудил, что спать все будут еще несколько часов. До вечера было далеко, делать было нечего, да и перед продолжением празднования Пасхи, то есть – вечерней пьянкой, нужно было прийти в себя и набраться сил. Поэтому, немного подолбив уговорами Василия, желавшего досмотреть своё кино, он всё же сумел уломать его съездить к нему домой, где всегда были шишки.
Ездить с Василием было страшно. Правил на дороге для него не существовало в принципе. Однажды для него это плохо кончилось: его тогдашняя «пятёрка», которую он взял в пару к Lexus, разнесла на перекрестке «восьмёрку» отечественной сборки, водитель которой погиб на месте, а сам Василий - к тому времени уже депутат - вылетел через лобовое стекло и, пролетев несколько метров, врезался головой в столб. С тех пор через весь его бритый череп белой строкой проходил ужасающего вида шрам. Ну, а что касается ДТП, то ситуацию удалось разрулить достаточно быстро: в своё время Василий тоже поё*ывал прокуроршу, одновременно пребывая вместе со своим отцом в дружеских отношениях с самим прокурором. Поэтому, несмотря на железобетонную доказательную базу, например, тот факт, что двигался он со скоростью не менее двухсот километров в час по центру города, о чём, в частности, свидетельствует развороченное авто жертвы и в прямом смысле головокружительный полёт самого Василия, чудом оставшегося живым после столкновения, его оправдали, признав виновником ДТП погибшего водителя. Примечательно, что все не просто всё знали, вдова покойного и взрослые дети даже не пискнули ни во время, ни после суда, получив от Василия пять штук зелени. Сам он потом ещё долго возмущался, что всё это дерьмо обошлось ему почти в десять косарей, не считая лечения и таблеток от головной боли, терзавшей его до сих пор.
«Хорошо, хоть страховка полностью покрыла капремонт», - добавлял он.
Василий врубил на полную мощность какой-то говно-рэп. Факер думал, сказать ли ему, что он е*ал сегодня прокуроршу и когда уже было решился, нашел для себя замечательную отмазку, понимая, что перекрикивать Гуфа нет смысла.
Пролетев полгорода за пять минут, они тормознули у небольшого аккуратного трехэтажного домика, где проживала семья Василия, тот просигналил и ворота перед ними отворились. Когда они припарковались прямо перед домом рядом с другими машинами, Василий вырубил музыку и оценивающе посмотрел на Факера.
«Ты чертовски пьян», - сказал он со скепсисом.
«Мне бы дунуть», - устало отмахнулся тот.
«Мама дома», - пояснил Василий.
«Мама – это святое», - согласился Факер.
Подумав пару секунд, Василий открыл бардачок и извлёк оттуда термос с кофе и лимон. Кофе Василий не пил, что тут делал лимон – тоже было не ясно, но Факер было до того заё*ан, что ему даже не хотелось думать на сей счёт. Василий разрезал лимон здоровым охотничьим ножом, хранящимся на всякий пожарный под водительским сидением, и протянул две половинки Факеру.
«Съешь», - сказал он.
Без энтузиазма, морщась, Факер съел лимон, радостно чувствуя, как сок кислого плода приводит его в чувства. Василий открыл термос и налил кофе – не свежий и едва тёплый. Факер бахнул его залпом.
Знакомясь с мамой Василия, он чувствовал себя уже вполне сносно, к тому же во рту у него благодаря лимону и кофе больше не было вкуса и запаха бухла, отчего он мог общаться с окружающими его людьми куда увереннее, не переживая за свежесть дыхания. Маленькую, слегка напуганную женщину было жалко с первого взгляда. Почему-то даже на Факера она смотрела с немой мольбой в красивых карих глазах, отчего он чувствовал себя неловко. Ему даже было стыдно за то, что он ничем не может ей помочь, ибо даже не знал, что ей, собственно, нужно. Но, если бы и знал, всё равно не смог бы ничего сделать. Ощущение всего этого сильно огорчало его.
«К сожалению, папа уехал на рыбалку», - сказала она, обращаясь одновременно и к Василию, и к Факеру.
«Жаль, давно не виделись», - вежливо ответил Факер, мечтая побыстрее убраться отсюда, оставив её заниматься своими делами, ведь до того, как они приехали, у неё ведь были какие-то дела?..
Его штормило.
«Давно Женя приехал?» - спросил Василий.
«Час назад, как и ребята», - ответила мать.
Женя оказался евреем. Причём, не карикатурным – щупленьким и низеньким, в очках и с пейсами, а очень даже здоровым малым под тридцатник.
Вообще, мифы о евреях-ботанах, не видевших в жизни ничего опаснее скрипки, на которой они сплошь и рядом якобы пиликали, Факер развеял для себя с раннего детства благодаря бабушке, рассказывавшей ему реальные и оттого вдвойне жуткие истории о том, как вернувшись с ташкентского фронта, упитанные и налитые здоровьем, еврейские парни со свистом захватывали в городе элитные квартиры, зачастую выбрасывая хозяев прямо из окон на улицу. Независимо от этажа. Если кого-то ломали или убивали – никто особо не парился. После, те же бравые ребята, купив на чёрном рынке у настоящих ветеранов ордена и медали, дрались с его дедом и другими реальными фронтовиками, вернувшимися с войны не только в наградах, но и в ранах с болячками. Каждый за свою правду. Почему Факер верил бабушке, не считая её антисемиткой и просто старой дурой? Всё просто: он всегда дружил с логикой и понимал, что врать ей просто незачем.
Они поздоровались. Ребята бухали водку, и Факер подумал, что несколько рюмок таки можно опрокинуть. Пока он быстро пил, не чокаясь с остальными и закусывал холодцом и остывшим шашлыком, всё это время солировал Женя, рассказывающий окружающим о прелестях жизни в Израиле.
«Сказка, а не страна», - вздохнула рядом какая-то девушка.
Это окончательно оскорбило Факера, и он возмущённо выпил ещё пятьдесят, после чего встал и подошел к Жене. Он был выше его и явно занимался утренней гимнастикой с железом, поэтому бить его нужно было не по самовлюблённой роже, а по яйцам. Причём, в переносном смысле.
«Почему бы вам не показать миру ядерную бомбу?» - спросил он, обняв Женю.
Поведение Факера, посмевшего перебить его, сбило у оратора дыхание, отчего тот не сразу нашелся что ответить.
«Какая бомба?» - наконец, улыбнувшись, включил дурака он.
«Ту, которую вы от всех скрываете. И я не думаю, что она одна. Причём, заметь, что вам никто и слова не говорит, в отличие от травли КНДР или нападок на Иран, у которого атомного оружия и близко нет», - холодно спросил его Факер, с удовольствием отмечая, что присутствующие девочки слушают его, затаив дыхание.
«Ты прикалываешься», - продолжал скалиться Женя, с которого буквально осыпалась спесь.
«Я уже молчу об оккупации Палестины и геноциде арабов. Израиль – фашистское, тоталитарное, откровенно расистское государство, аналогов которому не было и нет. Извини, Жень, но вы – агрессоры. Не евреи, а ваша власть – государство Израиль», - сплюнул Факер.
Женя молчал.
«Ты зачем сюда приехал?» - спросил он.
«Я продаю вам чеснок», - ответил Женя.
«Чеснок – дело хорошее. Только вот, неужели у нас нет своего?» - спросил Факер.
«У меня ниже цены, и вообще – это вопрос не ко мне», - парировал он.
В один момент Факеру стало скучно – перед ним стоял просто молодой ублюдок, для которого вся мощь его государства, которым он, как еврей, мог бы гордиться, как имеют право гордиться нацистской Германией немцы, не имела значения и была сведена к поставкам чеснока гоям, которых он, возможно, и за гоев не считал.
Когда Факер за эту Пасху в очередной раз, уже сбившись со счёта, напился, пришел багровый закат, горящий вокруг, словно радиационное сияние. Всё вокруг показалось именно таким. По небу вновь поползли тяжелые свинцовые тучи, предвещая новую порцию крупного весеннего дождя. Бухая под брезентовой крышей, Факеру было пох – дождь и дождь, главное – тепло. Пребывая в столь глубокомысленных рассуждениях об относительности бытия, он вдруг вспомнил, что прибыл сюда, в общем-то, чтобы покурить.
«Где мои шишки?» - подумал Факер грозно и принялся искать одним лишь взглядом, чтобы не выдавать себя перед этими мудаками (почему бы Жене не быть завербованным Моссадом?), куда исчез Василий.
Вокруг стало поразительно темно.
«Не помешало бы включить свет», - подумал Факер, тревожно прислушиваясь к тишине.
Он попробовал встать, но не почувствовал ничего – ни ног, ни рук, ни задницы. Факер превратился в голое сознание, нервно пульсирующее среди безмолвного мрака. Наверное, в другое время и в другом месте все это выглядело бы красиво и по-хорошему готично, но в тот момент, растянувшийся на неопределённый срок, стремящийся в бесконечность, ему было реально невесело. Нет, не страшно, скорее его просто пронизывала тоска и чувство безысходности.
«Я умер», - внезапно осенила его надежда.
Ухватившись за эту мысль, Факеру стало безмерно грустно, но спокойнее.
«Даже самая горькая правда, например, сообщение о собственной смерти, куда лучше постоянных сомнений и терзаний в ожидании неведомо чего», - подумал он рассудительно.
Правда, не успев толком погоревать и пожалеть себя безвозвратно, Факер был выведен из состояния временного отсутствия очередной незнакомой тёлкой, пытающейся пьяно вылезть из-за стола, но, в итоге, зацепившей сидящего рядом Факера, после чего они вдвоем рухнули в молодую траву. Тёлка была лёгонькой, словно пушинка, и у Факера даже встал, однако в тот момент, лежа на спине среди прохлады, приникнув к земле, он просто радостно смотрел на летящие прямо в него капли дождя, осознавая, что ещё всё ещё живёт.
Василий нашелся тут же – он никуда и не исчезал. Сидел и пил чай без сахара. Факеру стало жаль его.
«Так неинтересно жить», - подумал он.
Присев рядом, Факер налил себе немного чаю.
«Завтра к врачу», - уныло сказал Василий.
«Зачем?» - равнодушно спросил он товарища, поморщившись от обжёгшего горло кипятка.
«К урологу. Плановое посещение – раз в полгода», - пояснил тот.
«У тебя какие-то проблемы с этим?» - удивился Факер.
«Нет. Но, чтобы не было проблем, нужно регулярно посещать уролога», - продолжал настаивать Василий.
Ничего не ответив, Факер встал.
«Это ничем тебе не поможет», - мрачно сказал он.
Оставив Василия думать о грядущем визите к врачу, Факер принялся бродить вокруг дома, переступая из кругов света – из одного в другой, рвущихся в тенях и стремясь к темноте - расплывающихся из прикрытых окон. Фруктовые деревья свежели каплями дождя на юной листве, нежность которой Факер чувствовал, отводя прочь тонкую ветку, больно царапающую лицо.
Неожиданно из темноты до него донеслись знакомые с детства звуки фортепьяно. Он пошел быстрее и обогнул дом. Музыка заиграла чётче.
«Двадцать третья соната в фа-минор», - радостно узнал Факер и заглянул.
За фортепьяно в электрическом свете сидела красивая еврейская девочка. В его детстве во дворе было немало еврейских детей, не у всех, но у многих дома было фортепьяно. Он слышал Людвига ван Бетховен десятки раз. Окно было приоткрыто, и Факер потянул за ставни. Сквозняк потревожил нотные листы. Девочка оглянулась на него.
«Нечеловеческая музыка», - улыбнулся ей Факер, повиснув на подоконнике.
Она не отвечала.
«Ты сестра Жени?» - спросил он, не зная как продолжить разговор.
Ей было лет пятнадцать, не больше.
«Маленькая сучка», - подумал Факер, устав висеть, и чувствуя, как у него снова встаёт, и оттого злясь на заторможенную девочку.
Он посмотрел на неё с отчаянием.
«I don`t speak Russian», - сказала она на корявом английском.
«****ь», - выругался Факер.
Девочка впервые улыбнулась, встала и начала собирать ноты. Короткое домашнее платье аппетитно подчёркивало юную крепкую задницу. Факер облизнулся и уже было надумал лезть через окно к маленькой сучке в комнату, когда туда же, но через дверь вошел её брат. Не дожидаясь пока его попросят, Факер незаметно спрыгнул обратно и скрылся за углом дома.
Он посмотрел на часы – начало одиннадцатого, несколько пропущенных вызовов и непрочитанных сообщений. Пацаны сначала интересовались, где он, после чего пошла череда названий местных питейных заведений, по которым они теперь перемещались.
Наконец, они просто о нём забыли.
«Мне понадобится карта», - подумал Факер, вспомнив, что так и не покурил.
Возвращаться к компании его ломало, поэтому он просто набрал Василия.
«А я уехал, тут дела нарисовались», - спокойно, будто всё реально заебись, ответил он.
«Чувак, и что же делать мне?» - не выдержал Факер.
«Вызови такси», - посоветовал тот.
«А шишки?» - переспросил Факер.
«Ах, да», - напрягся Василий.
«Где шишки?» - спросил он загробным голосом.
«Извини, тут реально дела. Завтра созвонимся», - быстро попрощался жестоко кинувший его товарищ.
Факера охватило отчаяние, совладать с которым удалось не сразу, после чего он вызвонил местное такси и уселся перекурить сигарету на крыльцо.
«Поеду домой. Спать», - думал он угрюмо, с отвращением слушая пьяные пасхальные крики ура-патриотов и неверных чужаков, понимая, что единственное доказательство существования Господа – это небо над головой, вновь смеющееся над ним крупными каплями дождя.
 
Глава 6. Клубный бой
Каждый новый клуб не похож на следующий из очереди. Конечно, если абстрагироваться от толпы внутри. Накаченные дерьмом, и не только наркотиками, молодые и совсем юные мальчики и девочки не могут не отвращать. Посещая подобные заведения у себя на районе, где-то в центре и на Западе, хоть в Лондоне – не суть важно, Факер видел одни и те же неодухотворённые рожи, способные навеять, в лучшем случае, зелёную тоску, после чего его физически начинало тошнить. По сути, клубная публика не была чем-то таким эксклюзивным. Это были те же лица с улиц, окружающие его всегда и везде, просто под бухлом или кайфом, плюс – со своими понтами. Просто кто-то сидел дома, а кто-то шел в клуб. Вот и вся разница. В метро или супермаркете, даже не втыкая звук в уши (он отучился слушать музыку на ходу, когда его чуть не размазал здоровенный грузовой автомобиль), Факер научился абстрагироваться от них, просто втыкая в нужные ему точки, стараясь не приближаться по возможности к бессам ближе, чем на полметра, дабы не разрушать их гнусным естеством своё энергетическое поле, слабенькое, но трепещущее.
Отключаться в клубах было сложнее – слишком большая плотность молодняка, и каждый, казалось, собирался тебя заебать – по поводу и без. Не станешь тут мизантропом. Одно время Факер вёл колонку для гламурного глянцевого журнала, обозревающего ночную жизнь столицы. У него даже вышло где-то с десяток материалов. Он продержался почти год. Не ради ничтожного гонорара, а рубясь за правду. Главный редактор - знакомая тёлка на пару лет старше его (подход к таким дамам всегда получался у Факера лучше всего), сказала, что он у них будет, типа, занозой в заднице – страничка альтернативной журналистики и все дела. Типа, лишний повод возбудить публику. Ну, он был и не против, даже невзирая на то, что работать приходилось для конченных уебанов. Факер успел написать о группе КАЧ, Лёхе Никонове и обосрать U-2, когда тёлка ушла в декрет, а её заместитель сообщил, что журнал больше не нуждается в его услугах, дескать –неформат. Ну, а жалел Факер лишь о том, что однажды не выебал главреда, когда она была ещё на первом месяце беременности.
Клубы ему не нравились, но бывать там приходилось: по работе, из-за скуки. По-разному. И всё это чертовски раздражало. Несмотря на всяческие попытки с его стороны понять суть происходящего. Ведь клубная культура была алогична по своей сути. Она воплощала собой стагнацию общества, представленного срезом клабберов, и саморазрушением в чистом виде отдельно взятого индивида.
Посткоммунистическая эстетика не предусматривала реального развития человека – физического и личностного. Новые законы, искушающие дьявольской свободой и пороками людей, ещё в детстве высасывая из них душу, были абсолютно деструктивны, работая на деградацию как отдельно взятого человека, так и всего общества. Эра автоматизации и компьютеров, в отличие от реалий наших дедов и прадедов, победивших в большой Войне и построивших великую Страну, воспитывающую сильных Людей, не нуждалась в героях и была заточена на посредственности. Ведь бессы, саморазрушающиеся, уничтожающие все моральные устои и порядки, были не способны к таким большим делам, как Революция. Они были даже хуже рабов, сохранивших животные инстинкты и время от времени взрывающихся алым пламенем погромов.
Бессы не были способны даже к маломальскому бунту. Порочное, безвольно-сладкое существование высосало вместе с душой всю их силу, сделав покорными и трусливыми, не способными хотя бы на маленькие подвиги. Они не могли даже начать с себя и перестать жить по лжи. Бессы просто не понимали, зачем это нужно, и это было в порядке вещей – в полном соответствии существующим трендам. Страшнее всего было то, что бессы полностью отвергали правду, которая тревожила их, словно луч света, прорезающий паутинный мрак заброшенного склепа, поднимая с насиженных мест испуганных летучих мышей. Нет, правда была не в почёте, ведь правда, в первую очередь, основывается на определённой логике, которой нет места среди абсурда и лжи. Бессы скорее были готовы уничтожить людей, пытающихся пролить ясность на поглотившую их муть, выталкивая их из тёплого приятного болотца размеренного привычного существования. Собственно, поэтому книги заменил Twitter, музыку – несколько битов и пару аккордов, а люди, вместо того, чтобы оставаться людьми, катились в бездну, доживая, как предчувствовал Факер с похмелья, свои последние деньки перед Страшным Судом. Ну, или реальной кровавой баней.
В клубах ему было скучно и отвратительно одновременно. Он не мог абстрагироваться, как ни старался и чем бы ни закидывался. Бессы действовали ему на нервы. Они разрушали его карму. Он ненавидел и презирал их, мечтая расстреливать классической горизонтальной очередью из АК, держа ствол на уровне живота, чтобы было наверняка, и тайно радуясь, узнавая, что где-то сгорел очередной кусок светящегося неоном дерьма вместе с уродами внутри, не решаясь говорить об этом вслух, не будучи на сто процентов уверенным в том, что подобные беседы не нарушают одну из статей УК.
По правде говоря, на первых порах Факер старался вести себя толерантно и понять суть происходящего. Всё же клабберы – это не кучка извращенцев, сливающих в сеть за бабло своё частное видео, а какая-никакая культура, в современном её понимании, разумеется. Однако очень скоро он разочаровался в надеждах осознать её, ибо нельзя понять то, чего нет, а чёрная пустота способна лишь уничтожить тебя, какой бы умиротворяющей и приятной она не казалась. Сам магнетизм клубной жизни выглядел притягательным лишь на расстоянии – с глянцевых страниц журналов и в Интернете, где полупьяные девочки вытворяли друг с другом такое, что даже импотент потерял бы покой и сон. Правда, как показывала практика, целующиеся тёлки редко соглашались на секс втроём или, хотя бы, по одиночке. Их страстные оральные игры по своей природе были ничуть не более обязывающими, чем развитые старшеклассницы в соблазнительных коротких юбках, даже не думающие давать тебе – тридцатилетнему мудаку. Даже самые откровенные party, типа, лошадиных вечеринок на деле были сборищем закомплексованных фриков, находиться среди которых было ещё противнее, чем среди сорокалетних свингеров, несмотря на юность клубных девочек и хилость парней, которых, при возникновении нестандартной ситуации, можно было легко вырубить с одного удара, переложив почти центнер рабочего веса в кулак, дробящий его хрупкий тонкий подбородок. Никакого секса, ****ь. Не считая клубов на окраинах, где у тебя был шанс: какая-нибудь девочка вполне могла отсосать тебе в туалете за пару коктейлей. Но, видели бы вы её при свете дня и по трезвяку…
Поэтому, оказавшись внутри после обязательно фонящего дресс-кода (уебанам на входе явно не нравился его стиль), Факеру не оставалось ничего другого, кроме как бухать и стараться поддерживать непринуждённую беседу, что в последнее время удавалось ему охуительно непросто. Как ни парадоксально, но в плане общения Факеру больше подходили клубы провинциальные, отличающиеся от аналогов в крупных городах и столице лишь стоимостью переполнявшего их дерьма. Никаких брендов, разве что с китайского рынка.
С другой стороны, местные бессы, по крайней мере, занимались реальным трудом.
Не все, но многие. Это вам не окончательно деградировавшие моральные уроды, завернутые, словно говно, в яркую обёртку, в пафосные шмотки по цене средней зарплаты по стране и с яблочными примочками, в жизни не державшие ничего тяжелее ноутбука, дрочащие Twitter и ЖЖ, отсасывающие и отлизывающие по необходимости даже не приходя в сознание, делая это на автоматизме только потому, что так надо, чтобы продолжать свою говножизнь.
Провинциальные клабберы, в отличие от либеральной слизи, реально въёбывали: не на комбайнах, но руками – производя не виртуальные, а материальные блага. Факеру нравилась их злость, никогда не покидающая рассудок, держащая их в тонусе каждый день, каждую секунду. Она была врожденной и могла лишь дремать, словно вулкан, перед тем, как разразиться бунтом. В отличие от столичных бездельников, они знали, что жизнь – не сладкая вата, а самогон после девяти часов ударного труда. Да и отсасывать-отлизывать у них тоже, по сути, было некому: практически полное отсутствие спроса на подобную деятельность убивало предложение, не оставляя им выбора и надежды.
Ну, а местные клубы были фактически безальтернативным местом времяпрепровождения тех, кто не скатывался до бухла или ширки в одно рыло. Прорастающую сорняками в эпоху сознательно запущенного общественно-культурного геноцида молодёжь нужно было чем-то занять. Разумеется, не спортом или образованием, тогда бы все эти ребята могли догадаться, что им врут, а вся их сладкая жизнь – это легальное рабство за еду и какие-никакие развлечения. Вполне вероятно, что здоровые и ясно мыслящие ребята, осознав правду, очень сильно бы разозлились и, чего доброго, ещё бы снесли режим и его прислужников, устроив стране лечебное кровопускание.
Поэтому, рисковать не стоило. Ведь куда проще и эффективнее подменить культуру шизофреническими извращениями, разбавить факты плюрализмом мнений, наконец, дать им полную свободу: уничтожая друг друга и самих себя, они были безобидны, словно дождевые слизни, которых ничего не стоило размазать по камням. Маленькие поступки и большие дела утратили свой удельный вес в системе координат. Теперь значение имели лишь слова, льющиеся из глобальных СМИ и многочисленных информационных потоков, сродни сети Интернет, дезориентируя и попросту сводя с ума архаичным, не поддающимся логике безумием.
Питающий ложь плюрализм поразил сознательное и бессознательное существование общества, словно смертоносный вирус. До тех пор же, пока молодые парни предпочитали ставить на аву фотографии собственных кроссовок, а девочки сообщали в статусе что-то типа «люблю идиотов», причём ни те, ни другие уже не умели писать без ошибок, ибо не читали ничего, кроме собственной ленты новостей, куда строчили такие же уебаны, и вся эта критическая масса, способная при определённых раскладах начать гражданскую войну и поменять реальность, преспокойно сидела в социальных сетях, режим мог спать спокойно.
Нынешняя молодёжь реально действовала Факеру на нервы, и он предпочитал со старта е*ать в рот тех, кто примирительно начинал рассуждать, что проблема непонимания между отдельными поколениями, даже если разница между ними – десяток-полтора лет - извечная, и о ней писали ещё какие-то античные умники. Ни х*я!
Он был уверен, что нынешняя молодёжь достигла своего пика деградации. И конца этой стагнации не было видно. В отличие от любящих пускать ядовитую слизь либералов, вещающих, что всё вокруг пучком, и у нас вообще едва ли не самая зачётная молодежь, он мог обосновать свою позицию. Нынешняя молодёжь была жадной и глупой. Она не умела слушать. Целью было не сделать, а наебать. У этих ребят не было высоких стремлений, что в век передовых технологий выглядело преступно. Если бы эти мелкие уродцы взяли себя в руки, мы получили бы идеальное общество из толстых трудов фантастов, выглядящее сегодня утопично. Вместо этого они просто забивали на всё и вся, и эта возмутительная беспечность выводила Факера из себя. Это взрывало его мозг и сдерживаться в последнее время было всё труднее.
В провинции всё обстояло несколько иначе. Молодёжь была вынуждена работать, чтобы жить, потому что их предки остались на нуле после развала страны и были отданы в трудовое рабство местным элитам, куда они вливались едва ли не с детского возраста, иногда даже нелегально: размутить бабло в перди было намного труднее, чем в столице. Факер не обвинял их – убогих и забитых. Они просто были поставлены в такие условия. С другой стороны, отсутствие воли и элементарной человеческой гордости тоже было непростительно. Только вот, ситуация Факера была весьма щепетильной: несмотря на то, что он целиком и полностью был на стороне рабочих и крестьян, они всё равно видели в нём, в первую очередь, городского интеллигента, и изначально были настроены негативно.
Осознавая это, посещая провинцию, Факер старался не выё*ываться – ни шмотками, ни на словах. Нет, не из страха, из уважения и надежды всё же быть понятым, однако всё равно чувствуя себя чужим. Парадокс невосприятия Факера с их стороны объяснялся комплексами провинциальных бессов, осознающих всю дрянь собственного положения и понимающих, что оно, в том числе, является следствием их собственной слабости. Признаваться в этом не то чтобы другим, но самому себе, было непросто. Да и попросту больно.
Отсюда и получались истории, когда после аварии с многочисленными жертвами на какой-то шахте горняки вместо того, чтобы разорвать владельцев и отомстить за товарищей, слёзно умоляли чиновников не закрывать дышащую на ладан копанку, где люди гибли и продолжат гибнуть, потому что им просто нужно кормить семьи. Понимаете?
И вместо того, чтобы подниматься против тех, кто низвёл их до уровня скотины, бессы предпочитали ненавидеть таких, как Факер, только потому, что они умели грамотно писать-читать и ежедневно пользовались хорошим одеколоном. А ведь Факер был уверен, что будущая революция, если ей будет суждено случиться, начнётся не в столице или больших городах, чьи бессы бесповоротно аморфны и слабы, а в провинции. Вся эта волна пойдет от земли и заводов, где ещё сохранилась живая животная энергия, способная разрушить старое. Ну, а новое построят уже другие.
Несмотря на то, что провинциальные клабберы хуже одевались, были агрессивны и дурно пахли, а местные тёлки уже в молодости зачастую имели весьма неэстетический и неебабельный вид, Факер выбирал их, а не высокомерный тупоголовый пафос столицы. Если ему удавалось найти к ним нужный подход, они впускали его в свой круг, давая возможность прикоснуться к настоящей жизни. И какой бы хреновой она ни была, это было всё равно лучше, чем виртуальная реальность, поглотившая многие большие города. Тут ещё теплился огонь, а вместе с ним и надежда.
 
Глава 7. Первая кровь
Внутри клуба висел полумрак. Отнюдь не завораживающий своей интимностью, просто единственная лампа под высоким потолком не могла светить ярче. Справа тяжело валило музло: какие-то банальные ремиксы на хиты 80-90-х. Для большинства тут это был реальный олдскул. Слева – ссали, держась за стены, у параши шумно курили пьяные парни и их девки. Напротив входа висел плакат – на следующей неделе в здешние края приезжали осколки «Мальчишника».
«Они ещё живы», - многозначительно присвистнул Факер.
«Приезжайте, будет весело», - пригласил как всегда гостеприимный Мишка.
«Можно и приехать», - пожал плечами он, мысленно отметая эту затею, всё больше сомневаясь в правильности решения вообще приходить сюда.
В хате было теплее. И вообще, можно было бы ещё немного бухнуть. Местный же контингент – напряженные парни и напрягающие девки - вряд ли предвещали приятный вечер в кругу друзей.
«Их тут о*уенно ждут!» - завёлся Фёдор.
«А? Что?» - не врубился Факер.
«На «Мальчишник» тут будет биток», - радостно оскалился мелкий.
«Я и не сомневаюсь», - хмыкнул он.
Новая дегенеративная эстетика, в том числе и в искусстве, не была способна создать ничего по-настоящему стоящего, эксплуатируя, в лучшем случае, достояния предшественников. Олигархи наживались на созданных поколениями наших предков материальных ресурсах – заводах и пароходах, а уебаны, называющие себя звёздами шоу-бизнеса, предпочитали делать ремиксы или откровенный плагиат на уже существующие хиты. Поэтому не было ничего удивительного в том, что даже полумёртвый «Мальчишник» мог реально взбудоражить местную молодёжь, разбудив её от летаргического сна хотя бы на время концерта. К сожалению, большинство артистов, даже настоящих, таких как «Мальчишник», не были способны на деле выйти из роли, и обратиться к своим слушателям со словом Правды. Призвать их подняться и бороться, вместо того чтобы стоять тут, заливаться пивом и закидываться колёсами под ничего не обязывающие куплеты.
А ведь эти сотни молодых разъярённых бессов могли бы выйти из клуба и пройтись по своему маленькому городку маленьким разрушительным смерчем. Они бы просто могли призвать их стать людьми и начать бороться. Но они молчали. Возможно, потому что сами были бессами – слабыми и безвольными. А может, они просто боялись. Потому что каждый, кто пытается нести Правду сегодня, немедленно попадает под колпак системы и, если представляет маломальскую угрозу для её стабильности, репрессируется.
Настоящий артист должен быть пророком, в противном случае его игра становилась истинным бесовством. Однако, если Правда представляет собой угрозу, пророков, в лучшем случае, не пускают на эфиры и в печать, а в худшем – просто гноят, не брезгуя никакими способами, вплоть до физического устранения или ссылки в места не столь отдалённые под соусом экстремизма, ксенофобии и прочего дерьма.
Их место заняли кумиры. Вообще-то, они были всегда, за редким исключением короткой сталинской эпохи, когда к таким можно было отнести разве что истинных стахановцев – людей трудовой пароды. После и до сих пор, летя в бездну, кумирами становились всё более жалкие люди – настоящие фрики, или же – банальный глянец. Как Юра Гагарин, например, который не был лучше своих коллег, по воспоминаниям тех, кто знал его лично – даже наоборот, зато, в отличие от других больно суровых парней, у первого космонавта была голливудская улыбка и фотогеничная внешность. Но, видя перед собой его – светящегося и героического, молодые ребята – мальчики и девочки, с коротких штанишек яслей мечтали о такой же судьбе – великой и значимой. Они мечтали совершать подвиги, а не зарабатывать деньги.
Наверное, поэтому после Войны весь Мир взирал на нас, как на Титанов – Сверхлюдей. И сей факт лишь подтверждает антикоммунистическая истерия, не утихающая даже двадцать лет спустя после развала Империи Добра. Именно та Война стала лакмусовой бумажкой, благодаря которой и сегодня, спустя десятилетия, видно, кто есть кто. Страны Запада не просто вскармливали Фюрера и фактически вели его к власти, но и сдали ему часть Европы, после чего и сами сдались обросшей мясом нацистской машине. Сдались без боя и почти без потерь. У них не было ни Ленинграда, ни Сталинграда. Поэтому именно интернациональный русский народ имел право называться после Войны Атлантами, являясь в глазах миллиардов восторженных людей во всём мире Божьими избранниками. И именно крушение Империи Добра стало началом новой Великой Депрессии, которая, в отличие от предыдущих финансовых и прочих кризисов, развивалась не в формате спирали и чёткого временного отрезка, а стремилась в бесконечность.
Глобальная система противовесов рухнула, и мир поглотила Тьма. В конце этого туннеля не было выхода. Поэтому, не было и Света.
Сегодняшние кумиры, как и их предшественники, были целиком и полностью преданы Режиму, иногда осторожно гавкая на Власть и критикуя Систему лишь для того, чтобы выпустить пар и не дать сорвать крышку котла, туша зарождающиеся в них искры протеста.
Иногда, роясь в ящиках с сотнями купленными когда-то музыкальных дисков, которые покупали сегодня только конченые лохи, как бы пафосно это ни преподносилось, даже если это был винил - ведь всё можно было скачать из Интернета - он осознавал ту пропасть дегенеративности, которая образовалась за последние десять лет с появлением Интернета и окончательной глобализацией СМИ, которые похоронили под собой всё доброе, светлое и прекрасное, словно куча зловонного говна, наваленная на нежную ромашку.
В какой-то момент Факер понял, что вместе с рабом из себя нужно выдавливать этот безмозглый фанатизм, даже если твои кумиры, пускай и из далёкой юности, это не очередная размалёванная ****ь (поклонники Мадонны одобрили, когда пятидесяти-с-х*ем-летняя шлюха показала на сцене посеревший с годами сосок), а Oasis. Чисто из принципа, он даже не ходил на их концерты, хотя еще лет десять-пятнадцать назад, когда альбомы приходилось заказывать непосредственно из Британии, так как тут просто никто такое не слушал, предпочитая отечественную эстраду, он отдал бы за такую возможность любые деньги, а если бы не было лавэ, он бы пошел и украл, потому что братья Галлахеры и их музыка были достойны этого. Нет, в том, чтобы слушать Oasis, не было ничего предосудительного, однако сам факт того, что они тащатся от чьей-то деятельности сильнее, чем от своей, угнетал его, Факер чувствовал себя куском дерьма и с отвращением смотрел на тех, кто поддавался таким вот слабостям, посвящая часть своей жизни другим, причем не просто бесплатно, а относя им кровные деньги – музыкантам, актерам, режиссерам, обычным брендам, платя как последний мудак тройную цену за простое поло с крокодилом.
На местном танцполе было ещё темнее, чем в прости-господи-чилауте, отчего паранойя и недовольство Факера лишь усилилось. Толкаясь, его товарищи пошли вперёд, вдруг исчезнув из виду в тёмной кишащей массе тел. На секунду его охватила паника и он быстро и глубоко задышал. Факеру казалось, что сдавленное душное пространство было наэлектризовано ненавистью конкретно к нему, и бессы в любую секунду готовы были наброситься на него хаотической стаей пираньей, чтобы разорвать в клочья. Сырой воздух плохо и тяжело смердел грязной пьяной безнадёгой местного бытия. Его снова начинало тошнить.
Когда Факеру уже казалось, что он бесславно загнётся среди всего этого гнетущего мрака, чья-то рука схватила его за плечо и выдернула из толпы, словно пробку из бутылки. Жадно глотнув воздух, будто в последний раз перед погружением в ледяную пучину, он вдруг зажмурился от яркого потока света. Открыв через пару секунд глаза, он увидел вечно улыбающееся лицо Мишки.
«Бухаем?» - спросил он.
«Конечно», - ответил Факер, натянуто улыбаясь.
На сцене какой-то мудак в розовой рубашке крутил музыку, не без позёрства нажимая кнопки и щёлкая рычажки на примитивном китайском устройстве, присоединённом пучками проводов к четырём гигантским колонкам, под одной из которых они и оказались. Короткая пауза закончилась, и асёл вновь врубил музло, показавшееся Факеру сплошным монотонным гулом, заглушившим всё вокруг, отчего следующая фраза Мишки оказалась для него чисто мимической. Логично рассудив, что тот спрашивает, что брать бухать, а в местном баре, располагавшемся по другую сторону сцены, вряд ли было что-то кроме пива и бутылочных коктейлей, Факер показал ему указательный палец, очень надеясь, что местные пацаны всё же предпочитают разноцветной дряни классическое пенное бухло.
Когда Мишка скрылся из виду, слух Факера немного адаптировался в заполнившей пространство какофонии, и он даже уловил какой-никакой ритм, опознав сочно оцифрованную версию «Ласкового мая», что само по себе было не так уж и плохо. Тут же он почувствовал свежее морозное дуновение. Задрав голову, Факер увидел, что одна из фанер, которой забили окно под самым потолком для обеспечения, как им казалось, клубной атмосферы, теперь отошла, а сквозь разбитое стекло на него смотрит одинокая неизвестная звезда. Фанера беззвучно раскачивалась от собственной тяжести, рискуя в любой момент рухнуть вниз, возможно – на их головы. Он осмотрелся: лучи сцены выхватывали силуэты из сотрясающейся в меланхолии танца массы, после чего они вновь исчезали в полутьме, уступая место своим клонам. При свете они не выглядели так панически пугающе как когда он застрял среди их вонючих, трущихся друг о друга тел, чувствуя, что тонет в них.
Нет, бессы не стали менее опасными, оставаясь по своей природе агрессивными и глупыми, скорее просто на время утихла и затаилась его паранойя.
В детстве Факер не боялся темноты, не верил в призраков и прочую чушь, просто паранойя была не его проблемой - это было естественное состояние современного бездуховного общества. И тот факт, что людям больше не во что было верить, после чего они уже не могли быть людьми по своей сути, был лишь частью проблемы. Куда хуже было то, что обществу намеренно навязывали политику страха и ненависти, насаждая агрессию и недоверие через глобальные СМИ и саму философию паразитического существования. Бессов стравливали по законам социал-дарвинизма, уничтожая, предварительно высосав все соки тех, кто не мог больше приносить пользу системе. Страх и ненависть были выгодны любой власти. Принцип «разделяй и властвуй» достиг своего пика, после чего каждый из нас превратился из товарища, друга и брата в конкурента и, следовательно, врага. Всё это питала чёрная зависть, порождённая развитыми системой комплексами. Всё это было геноцидом в чистом виде, по сравнению с которым все зверства самых кровавых режимов прошлого, даже такие расистские, как в США и Британии, выглядели лёгкими неудобствами.
Мы, как наши старики когда-то, уже не могли выйти из квартиры, не заперев её или спрятав ключ от замка под коврик. Как никогда раньше расцвела преступность, а число преступлений – самых жутких и извращенных, самых кровавых, таких, в которые просто не хочется верить - росло пропорционально росту бюджета на содержание силовых органов и дотаций на новые программы по слежке за гражданами. Мы просто перестали верить друг другу. То есть, перестали верить в принципе, потому что ложь, обман, надувательство, развод – всё это стало нормой, более того – это поощрялось, став единственным способом достижения результата. Все смертные грехи стали жизненно необходимыми, отчего любые слова и действия изначально воспринимались критически, порождая всеобщую паранойю, возможно, незаметную на первый взгляд, но сидящую в каждом из нас.
Тяжелые раздумья пришедшего в себя на сквозняке Факера вновь прервал Мишка, принёсший четыре бутылки пива. Светлое, холодное. Было даже неважно, что местный сервис не предусматривал разливать его в бокалы. Решив не уточнять марку и сорт (наклейки с бутылки были зачем-то сняты), он жадно отпил половину, размышляя, станет ли блевать после пива на самогон. Годы брали своё, пробег увеличивался, и смешивать как прежде для него уже было чревато неприятными последствиями, отравляющими вместе с жесточайшим похмельем жизнь после очередной неконтролируемой пьянки. Успокоившись тем, что с того момента, как он закидывал в себя сэм, прошло уже достаточно времени, плюс – это вам не водка, делалось для себя, типа на травках и прочих полезных приколах, наконец – выпитое сверху молоко, нейтрализующее действие алкоголя, Факер не заметил, как выпил своё пиво и подумал, что было бы неплохо повторить.
«Погодь», - увидев, что тот собрался самостоятельно двигать к бару, Мишка схватил его за руку.
«Ну?» - прерванный в своём стремлении Факер, готовящийся вновь врезаться в ненавистную толпу, но благодаря только что приговорённому пиву, относящийся к этому намного спокойнее, чем несколько минут назад, недовольно дёрнулся.
«Лучше давай вместе», - крикнул тот.
Факер равнодушно кивнул и последовал за Мишкой, провожая взглядом слегка встревоженного Толика, явно нервничавшего, оставаясь наедине с толпой лишь с Фёдором, который хоть и был из местных, но выглядел мелковато, случись вдруг непредвиденная ситуация.
Спрятанный за сценой бар был огорожен двумя рекламными щитами от танцпола, благодаря чему тут было немного поспокойнее. К тому же, ревущие в противоположную сторону колонки давали возможность как-никак разговаривать. Оказавшись на новом для себя участке, Факер привычно предусмотрительно огляделся, просканировав окружающие его кубические метры на наличие рисков и угроз. В очереди за пивом (как он и предполагал, сорт был один и всё так же неизвестен, а какие-либо алкогольные смеси, даже несмотря на обильное присутствие тёлок, отсутствовали, зато из бухла ещё была водка с томатным соком) стояли с полдюжины крепких недружелюбных парней, к своей врождённой быковатости – ещё и основательно поддатые. Их появление, а вернее – появление конкретно Факера, явно заинтересовало пацанов и те принялись сверлить его отнюдь не дружелюбными взглядами.
«Я же тебе говорил», - улыбнулся Мишка.
«У них тут у всех комплексы?» - мрачно сострил Факер.
«Они тебя просто не знают», - пояснил его проводник в этих джунглях.
«Понятно», - ответил тот, мысленно презирая убогую логику местных обитателей, готовых набить щщи любому только потому, что он был не из здешних и думая, что данная необоснованная агрессия – не более чем один из низших уровней социальной ксенофобии, негласно насаждаемой в обществе.
Он снова взглянул на местных гоблинов: один из них принял боксёрскую стойку и, демонстративно разминаясь, всем своим видом показывая намерение хорошенько врезать Факеру при поддержке своих дружков.
«Он со мной», - кинул им Мишка, и местные сразу же успокоились, даже заулыбались, как-то обмякли и, кажется, даже стали меньше.
Стоя среди гоблинов, Факер подумал, что лучший способ коммуникации в данном случае – угостить их бухлом. Но поить этих уе*анов за свой счёт, пускай и дешёвым пивом, его принципиально ломало. Однако, дорвавшись до бара и всадив в себя ещё одну бутылку, он окончательно раздобрел – теперь его было уже не остановить. Пацаны были уже близки ему по духу, так что Факер даже решил не зажимать, ведь счастье – не в деньгах, и угостил всех пивком. У приезжих городских ребята типа их по определению было лавэ, так что бухло за его счёт воспринималось как само собой разумеющееся. Ведь и они приехали сюда не просто так. Когда Факер выбухал ещё бутылку, то отметил исчезновение Мишки, оставившего его одного среди своих приятелей. Во всяком случае, он очень надеялся, что правильно понял все расклады, и эти ребята – знакомые Мишки или Фёдора, так что он может чувствовать себя типа как в безопасности. Однако ещё пиво сверху окончательно успокоило его нервную систему. Пацаны, тем временем, начали тереть за какой-то свой купи-продай дела, и Факеру на мгновение даже захотелось поведать им страшную тайну, стоящую между ними немым вопросом, поведав цель их визита сюда. Только вот, пока он пытался вспомнить чьё-нибудь имя, запал в нём угас.
У Факера всегда была плохая память на имена. Тем более, когда появились социальный сети, где каждый старался подписать так, что знакомясь с очередной тёлочкой, нужно было не только разбираться, где среди многочисленных подруг и левых фото девушек-моделей она сама, но и спрашивать очередную Candy Doll, как же её, блять, звать на самом деле. Не называть же её в реале по нику, как последний мудак? Несколько раз у него даже случались ситуации, когда он е*ал очередную девочку после пары недель активной переписки, зная кто у неё мама-папа и чем она вообще живёт, так сказать, весь её внутренний мир, но забывая при этом её имя, отчего процесс е*ли приобретал несколько пикантный оттенок. Всякие уё*ки, конечно же, уверяли Факера, что он просто прокурил мозги, но он-то знал, что просто теряет последний интерес к этой серой биомассе, выделять из которой кого-то было вовсе не обязательно. Много чести.
Вообще, при желании, помимо порнухи и онлайн-игр, в которые он всё равно не играл, в социальных сетях можно было найти немало поводов для занимательного времяпрепровождения. Так, одна из его виртуальных подруг - простоватая, но с хорошими буферами, тёлка из провинциального городка, который был так далеко на Востоке, что им всё равно вряд ли было суждено когда-нибудь увидеться в реале - пару лет назад начала стремительно набирать вес, должно быть, основательно поднажав на пиво, чипсы и котлеты с пюре, за считанные месяцы набрав, как оценил на глаз Факер, к своим пятидесяти с чем-то кило ещё, как минимум, десяточку. Заметив происходящие метаморфозы, он испытал возбуждающее любопытство, сродни тому, что пронзает любителей кунсткамер и прочих фриков, увидевших новый занятный экземпляр. Поэтому, раз в месяц, словно совершая ритуал, Факер брал бухло и заходил на её страничку и просматривал последние фотографии, не без определённо извращённого удовольствия отмечая, что тёлочка набрала ещё пару кило, отчего её задница стала уже даже не как у J Lo, с чем, в конце концов, ещё можно было смириться, а превратилась именно в задницу толстой запустившей себя суки, которая была настолько тупа, что даже не понимала, что происходит с её телом в 23 года и, вместо того чтобы резко прекращать жрать и начать заниматься гимнастикой, напяливала на себя обтягивающие китайские подделки и позировала перед камерой так, будто она была не жирной конченой свиньёй, а настоящей моделью, на которую такие как Факер могут разве что дрочить.
Иногда ему вообще казалось, что тёлки разучились дружить не только с головой, но и с адекватностью. Из-за постоянной пропаганды разврата и ****ства, моря доступной порнографии, входящей в жизнь едва ли не каждого с самого детства, в отношении полов сдвинулись не только приоритеты, но и была полностью разрушена ось координат: прекрасное стало пошлым, а пошлое – желанным. Бессам была уже непонятна и поэтому недоступна настоящая любовь и дружба, каждый из них, если пользоваться стандартами психиатрии ещё середины прошлого века, был законченным извращенцем и подлежал принудительному лечению как социально опасный элемент.
Стоит ли удивляться, что уровень преступности с тех пор вырос в десять раз, даже если брать статистику послевоенных лет разрухи и нищеты. Однако сегодня это было нормой, с которой не боролись, а наоборот – поддерживали, объясняя творящийся абсурд психического разложения целых народов и наций правами человека, среди которых – возможность выбора всего вселенского дерьма для удовлетворения собственных животных инстинктов, рвущихся наружу.
Выпитое пиво дало о себе знать, и начавшее рассеиваться внимание Факера моментально сфокусировалось на позывах мочевого пузыря. Ещё раз оглянувшись в поисках Мишки, Толика или Фёдора, а ещё лучше – всех сразу, и вспомнив, где находится параша, Факер допил очередную бутылку и пошел по стенке мимо трясущейся толпы, пьяно, но всё равно брезгливо, стараясь не касаться её. Без приключений миновав танцпол, он с облегчением и тревогой вывалился в прости-господи-чилаут, уткнувшись в хвост очереди таких же пьяных и желающих поссать. Факер прикинул, что терпеть придётся минут десять – не меньше, отчего столбик барометра его продолжающего скакать настроения вновь пополз к нулю, после чего, ко всему в придачу, он ещё и понял, что стоящие перед ним быки, дружно повернувшие к нему свои рожи, стоило Факеру только появиться, не оставив сие событие без должного внимания, вряд ли знали Мишку или Фёдора, а это значило, что их реакция на присутствие чужака вполне может быть неадекватной.
Он понял, что дело попахивает возвращением паранойи и, едва подумав об этом, Факер почувствовал, как она снова наполняет его. Через секунду мир перевернулся, словно в современном голливудском кино, когда чувак в бейсболке спокойно ест свой гамбургер с картошкой фри, а уже в следующем кадре нам демонстрируют его размазанные по полу мозги, выбитые вылетевшим из-за поворота на солнечную террасу кафе автомобилем наркоторговца, спасающегося от преследования полицейских, которые, в свою очередь, влетают в него, давя на своём пути людей, а через полминуты классных спецэффектов всё это дело взрывается, поднимаясь в небо столбом огня, дыма и погребального пепла. Нет, у Факера всё было, конечно же, не столь эпически масштабно, но тоже – закачаешься.
Сначала из туалета послышалась ругань и звуки борьбы, после чего оттуда вывалились два быка, тут же схватившие друг друга за грудки с явным желанием перейти от словесной перепалки к мордобою.
«Ты мне сказал – молчи», - шипел один.
«Ты гонишь», - вторил ему другой.
«Ты сказал это при галимом мусоре, ты меня опустил», - настаивал тот.
«Успокойся», - не сдавался оппонент.
Неожиданно, из-за их спины вышел Гусь – всё ещё пьянющий в говно, но уже передвигающийся на своих двух. Он просканировал стоящий перед ним народ, равнодушно, не узнавая, мельком пройдясь по Факеру, и с тяжелым вздохом вытер ладонью капающее водой лицо.
«Стоять, бояться», - недовольно буркнул он.
«Много на себя берёшь, Гусь», - ответил ему один из парней, переключив своё внимание на мента.
«Я бы попросил», - тот недовольно надул губы и смешно икнул.
Кто-то заржал.
«Иди, проспись», - ответил ему второй пацан.
Не отвечая, Гусь поднял свитер, и достал из-под него боевой ствол. Гоблины замолчали. Мусор сурово глянул на всех сразу и пошатнулся, успев в последний момент схватиться за холодную трубу центрального отопления и избежать падения. Он вновь хмуро глянул на них и навёл ствол. Несмотря на то, что он смотрел не в его сторону, Факеру всё равно стало не по себе.
«Козлы», - зло плюнул Гусь, и выстрелил несколько раз.
Через несколько гоблинов от Факера упали тела – одно, другое. Кто-то завыл от боли. Гусь сделал ещё пару выстрелов, пошатнулся и пальнул в потолок. На него посыпалась прогнившая штукатурка и балочная труха. Своим коллективным сознанием толпа поняла, что действовать нужно стремительно и бросилась на Гуся, яростно рыча. Факера кто-то зацепил под локоть и понёс вместе со всеми. Через мгновение бушующий комок злобных тел превратился в кровавое месиво, где бессы сначала втоптали в пол мента, а после начали рвать друг на друге одежду, волосы, кожу и мясо. Факер успел ухватиться за какой-то металлический поручень и, подтянувшись, вырвался из кровожадного круговорота, после чего бросился к выходу из клуба.