Весь следующий день я провел в соседнем Вышнем, потратив свое медицинское время на патронажных младенцев. Был дважды обписсан, на что мамаши проказников заметили, что в силу местной традиции оные молодые люди, возмужав, обязательно пригласят меня за это на свадьбу. Обзаведясь, таким образом, двумя пригласительными билетами на семейные торжества, я в хорошем расположении духа вернулся в Перепущу. В селе решил сократить путь до медпункта - двинул напрямик через пустырь, именуемый в народе Гарелинкой. Он являл собой крутую стену заплавной долины, и в обиходе оную стену звали кручей, а чаще просто – гора Гарелинка. Сгущались сумерки, когда я взобрался на горку. В долине реки клубился туман, мохнатый такой и с завитками. Он искажал очертания дерев и приречного кустарника, создавая химерные, фантасмагорические образы. Вдруг, очень громко и пронзительно прямо у реки закричал ребенок. Я аж вздрогнул от неожиданности. Голос явно принадлежал младенцу, но откуда над рекой ему быть-то. Младенец снова закричал, теперь уже громче и отчетливее. Не зная, что и предположить, я все же спустился с горки и прошел на звук. Ничего не найдя в сгущающейся тьме, поспешил в медпункт за фонариком – вдруг брошенный ребенок где-то на берегу?.. Хотя, даже предположить такое было, как минимум, страшно.
- А я уже заждался! – неожиданным приветствием встретил меня на пороге медпункта Валера, - что-то заработался ты, труженик. Никак случай тяжелый в Вышнем?
- Случай тяжелый не в Вышнем, а на Гарелинке, - ответил я, приветствуя знакомца, - там, по-моему, ребенок, брошенный у реки. Сейчас фонарик возьму и пойду искать.
- Орет не своим голосом, пронзительно так и надрывно над самой рекой? – с неожиданным сарказмом спросил меня Валера и продолжил, - можешь не беспокоиться – он так уже больше ста лет кричит.
- Не понял? – остановился я.
- У меня пивко с собой, пригласишь в гости – расскажу.
- Постой-постой, но там без сомнения младенец…
- Младенец никуда твой не денется, потому только что нету его уже давно. Идем, я тебе в деталях все обрисую, а когда узнаешь – поймешь, что в нашем селе брошенных младенцев просто быть не может.
Пришлось верить на слово, уж очень убедительно говорил мой незваный гость, но коль есть человеку что сказать, почему бы не послушать, тем более под пиво, хотя всю дорогу домой мысль о ребенке не давала мне покоя.
Валера начал без предисловий едва мы вошли в дом.
- Сегодня первый день полнолуния, верно? – спросил он. Меня всегда поражала эта особенность деревенских жителей. Такое ощущение, что на селе живут одни астрономы и звездочеты – все фазы луны просто не знают, а чувствуют, хотя это, наверное, напрямую связано с их образом жизни – когда что сеять, когда убирать, полоть, высаживать…
- Так вот, - невозмутимо продолжал мой новый друг, - каждое полнолуние над Гарелинкой разносится детский крик, и крик этот напрямую связан с самим урочищем, и с названием, и даже с тем, что там никто не строится, не живет, и даже не ходит той стороной. Ну, да ты человек не местный, потому и срезал угол, а наши, тем более в сумерках ни ногой в ту сторону.
- Поужинаешь? – по-хозяйски поинтересовался я.
- Не откажусь, - ответил Валера, и закинув ногу за ногу, да мечтательно откинув назад голову, словно смакуя каждое слово начал свой рассказ:
- Говорят, в незапамятные времена, хотя по моим данным лет сто пятьдесят назад, была на горе улица, дворов на пятнадцать. Жила в одном из этих дворов девица-краса, и был у нее, как водится жених. Пара была – глаз не отвести, а уж любили друг-друга словно два голубка. Но, пришла пора, и подался возлюбленный оной девицы на заработки в Москву, деньжат заработать на дом да на усадьбу, а девица вскоре после его отъезда почувствовала, что понесла. По времени тому срам это был великий – могли за незаконнорожденного не только из деревни выгнать, но и камнями забить, а до жениха далеко и связаться с ним никак, даже почты не было, чтоб весточку отправить, да и вряд ли они писать да читать тогда умели. Вот и скрывала девица эта свою беременность все девять месяцев, каким только чудом ей это удалось, одной ей известно. Только родила она младенца в кустарнике над рекой тайно от всех, да и утопила несчастного в реке, а на следующий день и сама на том месте повесилась. Погодя вернулся жених с заработков, да и прознал про все от людей, и то ли от горя, то ли от того, что местная ведьма порчу на их любовь наслала, а в буйстве поджег парень всю улицу поночи. Полыхнуло так, что зарево в Вышнем видно было, гасить даже не пытались – дома деревянные были, соломой крытые, едва повыбегать успели. С тех пор место это проклятым зовут, и домов там не строят. Парень этот сбег, потому как ему каторга в Сибири светила как минимум, а вот над рекой, лунными ночами и в полнолуние особенно разносится истошный крик младенца, а следом за криком идет-бредет вдоль берега удавленница с петлей на шее и мертвым младенцем на руках, и ходить так будет еще долго, до тех пор пока душа неупокоенная не искупит всей тяжести ее грехов.
Дальше шло неразборчиво, и я решил передохнуть перед новой порцией впечатлений. Вышел на крыльцо и тут же вспомнил тот звук, сразу показавшийся мне странным и вчера, и сегодня вечером. И дикие птицы тоже вели себя ой как беспокойно... Мороз буквально продрал кожу на моей спине. И, даже, понимая всю нелогичность обстоятельств, я чувствовал тот сковывающий, панический ужас, какой всегда возникает в связи с потусторонним. Что это? Миллионами поколений предков заложенный в нас генный страх перед смертью, боязнь темноты, под покровом которой притаилась опасность, или что-то другое, большее... когда разума не хватает понять, телу почувствовать, но душе, бессмертной составляющей нашего бренного бытия, достаточно чтобы ПОВЕРИТЬ. И от веры этой цепенея, каждый шорох, каждый стук становится объемно-осязаемым, видимым предупреждением некоей неощутимой опасности. От реки опять донеслось это - раскатистым эхом требовательно кричал младенец. Сомнений быть не могло! Плакал ребенок, но откуда ему тут взяться? Висельница принесла...
Додумать я решительно не успел. Повинуясь закону самосохранения, мое тело вскочило внутрь медпункта и подперло за собой дверь табуретом, пока разум с душой продолжали панически цепенеть. Что же дальше? Любопытство мне не давало покоя, и я вновь открыл страшный дневник. Перелистнул испорченную страницу и прилип глазами к ровным красивым строчкам.
Видел фигуру в белом. Бродила вдоль реки ночью. Истошные крики младенца продолжаются. По всем законам за трое суток ребенок должен умереть, если бы он был. Не могу обьяснить даже самому себе, может это какой-то акустический феномен? Эхо? Тогда фигура в белом что? Галлюцинация? У целого села?.. Целых два дня я спорил с Валерой... (о чем? неразборчиво...) Он ни в какую не хочет смотреть. Говорит, что видел уже, хотя, что видел? Привидение? Чушь, честное слово! При всем уважении к местным ведьмам - собирательницам мака, НЕ ВЕРЮ!!! Потому иду один, сегодня! Сейчас же!
Было темно, очень, несмотря на полнолуние. Луна светила как-то поверху что-ли, а при земле, где-то на высоте человеческого роста стояла непроглядная тьма, и разглядеть что-то наверняка было совершенно невозможно!
Неожиданно сквозь мрак показался силуэт человека - женщины. Не призрачной, а вполне земной. Какая то сердобольная бедолага, как и я, ищет младенца... Я ускорил шаги по направлению к ней, тем более что крик доносился с ее стороны.
- Подождите! - крикнул я женщине на бегу, - вы тоже младенца ищете?
Фигура остановилась и, пока я к ней добежал, медленно повернулась. Я осекся на полуслове – прямо на меня, бессмысленным мертвым взглядом, смотрела белесая полупрозрачная голова удавленницы, с выпавшим изо рта синим языком, на шее болтался обрывок петли, а на руках покоилось бездыханное тельце голого младенца. Совсем рядом раздался пронзительный крик ребенка…
Пришел в себя уже дома. Валера сидел напротив и пытался напоить меня водкой, однако это у него плохо получалось – меня так колотило, что я даже ртом не мог поймать стакан, не говоря уже о руках, которые жили, казалось, независимой от тела жизнью, то и дело подпрыгивая на коленях.
- П-п-поч-чему т-ты не с-сказ-зал?
- Я говорил, - спокойно ответил Валера, - ты не услышал. Ну что, видел?
- Аг-га!
- Ну вот, Фома неверующий, теперь недельку спать плохо будешь, а то и вовсе сна лишишься.
- Т-точ-но! – сумел выдавить из себя я.
- А теперь давай – ахни водки! Она немного стресс снимет. А поутру пойдем к деду Захару – он отшепчет.
Спиртное несколько расслабило организм и колотить меня перестало, но ночь я, как сказал знаток, не то что спать, расслабиться не смог. Дикий, сосущий изнутри ужас заполнил всю мою сущность, а память, раз за разом, возвращала меня к увиденному, всякий раз переворачивая с ног на голову все мое сложившееся мировоззрение.
Утро застало меня в состоянии сильнейшего нервного истощения – сказывалась ночь проведенная в лихорадочных поисках сколько-нибудь логичного объяснения вчерашним событиям. К сожалению, ничего себе объяснить я так и не смог. Все, что знал до сих пор, все, что видел и во что верил, в один миг рухнуло, и мне оставалось либо принять, все как есть, либо попасть в психушку от обилия противоречий в сознании. Однако положительная сторона во всем этом тоже была: мне удалось себя утомить, отчего страх и стресс несколько притупились.
Едва я стал приводить себя в порядок, как в дом буквально ввалился Валера, и прямо с порога спросил:
- Как ты? В порядке?
- В целом, да. Но ночь не спал, - ответил я, - заходи, садись.
Валера присел за стол и, не таясь, стал пристально меня разглядывать.
- На мне что-то написано? – наконец не выдержал я.
- Прямо нарисовано, - в том же духе ответил гость.
- Что показывают?
- То, что тебя к деду Захару надо вести…
- Это к знахарю? - перебил я собеседника, - не пойду.
- Придется!
- Вот еще! – разозлился я, - а люди что скажут? Фельдшер к знахарю лечится ходил – хорошенькое дельце! Они ж напрочь все тут разуверятся в официальной медицине. А не дай бог чего серьезного произойдет, не по Захаровой части… Да и чем он мне сможет помочь-то?
- Он как раз и сможет! – категорично заявил Валера, - а люди… переживут как-нибудь. Они в тебе скорее разуверятся, если тебя в таком виде узреют. Посмотри на себя в зеркало – в гроб краше кладут, а бабы наши враз вывод «правильный» сделают – с перепою, скажут, «фершал»… И вообще, хватит тут демагогию разводить! Идем и все тут!
Помолчали. Я угостил товарища чаем, прибрался на кухне и стал собираться. Все это время Валера не сводил с меня испытывающего взгляда. Наконец мне надоела игра в молчанку:
- Идем к твоему деду. С меня не убудет, если твой старик шарлатан, а если поможет, то это все же лучше чем наркотики принимать.
Я повернулся на своем лежаке, прикрыл утомленные глаза и попытался свести воедино мысли. Но мысли путались, цеплялись друг за друга, впечатления двух последних дней смешивались в моей голове с рассказом фельдшера, и утомленному мозгу было трудно уже разбираться в них. Хотел, было еще дочитать, что там произошло дальше, но не смог... Заснул.