*Мимик (от англ. mimic, имитатор) в компьютерных играх
— монстр, притворяющийся другими игровыми объектами.
(Из Википедии)
Соответствующий орган выдавливал из себя Жору Ересьнева споро и без церемоний. Вполне объяснимое желание добра молодца прихвастнуть перед девками новыми генеральскими лампасами привело к конфузу: стремительный выдвиженец совсем не той дурынде предложил подержать ещё и полагающийся к лампасам жезл. Щепетильная ситуация получила огласку и очень быстро обросла скандальными подробностями.
— Она меня не так поняла, — трагическим шепотом объяснял потом Георгий зажатым в углах ведомства коллегам.
Те, кому удавалось под благовидным предлогом избежать дальнейших откровений, не могли слышать, как Жора, взывая к справедливости, — громко и негодующе, — доказывал своим менее расторопным коллегам абсурдность подозрений на его счет.
— Я же шутя ляпнул, — с жаром говорил он. — Вы думаете, я не понимаю… не понимаю, что Галина Леонидовна не тот человек, с кем можно… Просто дикость какая-то. Боже, куда, наконец, делось наше хвалёное чувство юмора?!
Доводя голос до высшей точки, Жора высоко вскидывал свои красивые брови, закатывал глаза, полагая таким образом привлечь на свою сторону большее число сторонников и перевести ситуацию из сексуально-бытовой плоскости в культурно-просветительскую.
— Ты это брось, Георгич. Не нам же за твои шалости отдуваться. Здесь тебе — не тут, — констатировали хриплые баритоны и даже не пытались под конец разговора похлопать несчастного по плечу, чтобы таким нехитрым приёмом выразить сочувствие.
Находились и форменные злыдни: при встрече с Жорой они двусмысленно жестикулировали и глумливо советовали попавшему впросак ходоку впредь пристраивать «жезл» только в надёжные руки.
Георгия Георгиевича Ересьнева не жаловали в суровых рядах. Заносчивый умник слыл человеком мутным. Да и не хватало служивым людям сил смотреть как в пылу сложноподчинённых отношений «Жоржик» умудрялся одной лишь мимикой одновременно показывать и преданность начальству, и любовь к кирзовому духу. Оттого-то в местах для курения и гулких коридорах соответствующего органа долго ещё злословили, обсуждая под ехидные ухмылки похождения ведомственного казановы.
Постепенно в дружном гомоне зазвучала и минорная нота. Поползли слухи, что Жоржик выцыганил себе награду — медальон нагрудного триптиха «За удачу!» Третьей степени — и готовится вспрыснуть радостное событие.
— Водки закупил три ящика, чтобы по литру на брата, — шушукались по углам. — Бабам вина и пива — хоть залейся. А из наших, говорят, никого не приглашает.
— Рожа козлячья! — возмущались самые справедливые. — Оставил на органе пятно, какое сроду не отмоем, хапнул нашу награду, так ещё и обмывать со своими товарищами брезгует.
— Отнять моральный стимул и делу конец! — раздавались гневные возгласы.
Оказался бы Жора сейшельским шпионом, купил бы на британских островах замок с выручки от проданных секретов опороченного органа — сердобольные люди смогли бы найти смягчающие обстоятельства, — но кукиш, который пройдоха соорудил под самым их носом, простить было не под силу. Лишь те редкие, кто отличался аналитическим мышлением и не злоупотреблял по-разному в рабочее время, мучились от сознания, что и им ничего не мешало в самых безобидных случаях вскакивать при начальстве с места, чтобы бойко прокричать: «Вы, Карл Карлович, не беспокойтесь. Это наше дело идти грудью на амбразуры».
Совсем из другого коленкора был Жорин однокашник Влад Максимкин. Тихоня и скромник, он брал на службе исполнительностью и кротким видом. Было время, когда над смышленым юношей медным котелком нависала незавидная, но почетная перспектива таскать чемоданы членов нескончаемых делегаций в скучном европейском городишке.
К Владу испытывал жалость каждый, кто задерживал взгляд на его детском лице, хранившем печать библейского терпения. Кучерявый, ясноокий, он выполнял любую порученную работу так же безропотно, как в студенческие годы роль посыльного и мальчика для битья у физически и внешне более привлекательных сокурсников.
Только вот случилось так, что с одним из заездов судьба подсунула Владу баулы важного и вечно угрюмого мужчины. Казак, атаман и крепкий хозяйственник невольно залюбовался тем, как проворно справлялся Влад с многочисленным багажом, и окончательно прикипел душой к щуплому носильщику, когда тот в два счета сломил сопротивление халдея грандотеля, не желавшего за барной стойкой нарезать сало, огурцы и разливать самогон прибывшим на постой станичникам.
— Неплохо лопочешь по-ихнему, — похвалил казак в разгар презентации и обещал по приезду домой зачислить бойкого толмача в ближайший резерв.
Через три месяца Владик носил чемодан и папки казака в Центральном Управлении, а ещё через две недели там же возглавил крупный блок и был представлен к Второстепенному ордену «За всё хорошее!». В день церемонии вручения пришла очередная новость: влиятельный атаман выторговал Владу новую должность на стратегически важном поприще.
***
Встреча Влада и Жоры состоялась в Ларцевом зале Большого дворца. Была та мрачная пора, когда после долгой зимы население начинает испуганно выявлять у себя признаки авитаминоза, а усталость от бесконечного холода и снега разжигает навязчивый страх никогда больше не увидеть буйства весеннего цветения.
Максимкин, сливавшийся с малахитовой колонной, первым выхватил взглядом знакомую стать, осторожно произнёс имя, но слабо пущенный звук канул в широких складках необъятного костюма. Мужчина стоял к Владу спиной и самозабвенно обхаживал хрупкую девушку, приставленную охранять квадратные синие гробики, в которых покоились мерцающие поощрения. Бедняжка жалась к столу и всякий раз испуганно вздрагивала, когда перед её носом пролетала холёная пятерня, чтобы уложить на прежнее место прядь тёмных прямых волос, то и дело ниспадавших с гривы нечаянного ухажера.
— Не жалеем живота своего, мадам, — донеслось до Влада, — по краю ходим. А как чертовски порой хочется женской ласки. Вы что делаете сегодня вечером?
Отпрянув от колонны, Максимкин подошёл к парочке ближе; и уже до того, как сократившееся расстояние могло позволить опознать старину Ересьнева, его нос уловил знакомый нашатырный дух. Он-то и оживил атмосферу тех далёких лет, когда даже студентам-заочникам не нужно было гадать: кто конкретно блуждал накануне по коридорам и аудиториям центрального факультета стратегических инициатив.
Жора не сразу обрадовался. Понадобилось время, чтобы всплыли плюсы, некогда сопровождавшие безответного и уже полузабытого им Максимкина.
— Ба-а! Стас! А ты откуда выполз? Мамка-то как тебя одного отпустила? — заёрничал, как в молодости, Жора и подмигнул облюбованной им девушке.
— Вообще-то я Влад, если ты забыл, — поправил строго Максимкин, — А здесь — по делу. «За всё хорошее!» получаю, Второй степени.
Ересьнев бросил обхаживать скромную служительницу протокольного блока и посмотрел на однокашника с таким недоверием, будто тот показался ему золотым луидором, непонятно каким макаром подкатившимся к ногам.
— А третью-то, когда успел получить? — задал вопрос Жора и уставился на старого знакомца добрыми глазами человека, беззаветно верящего в существование вечной дружбы.
— Месяц назад, — с напускным равнодушием ответил дважды орденоносный Максимкин, и в это самое время в его голове сами собой зазвучали напутственные слова атамана: «Собирай свой табун. Для казака главное — иметь под собой верных скакунов».
— Хочешь широкого узковедомственного приволья? — ошарашил сбитого с толку Ересьнева Влад и отступил на шаг, полный уверенности, что с расстояния ему будет проще уловить в ответе фальшь.
Манёвр почти ничем не помог, но кирзу, которая — как хлебная крошка — прилипла к недоверчивой улыбке однокашника, Влад всё же уловил.
— А приволье включает премиальные? — уточнил Жора.
Реакция институтского товарища обрадовала Влада.
— Узнаю нашу школу. В корень смотришь, брат. Кстати, мне показалось, или ты на самом деле посмотрел на меня, как на золотой луидор?
— Ты это о чем? — прикинулся непонятливым Георгий.
— Ладно, проехали. Я к тому, дружище, что мимику тебе нужно менять. Сейчас любовь к кирзе открыто никто не проявляет. С такой миной только на периферии выскакивают в дамки. Поищи себя. Потренируйся дома перед зеркалом. Понимаешь? Свои люди нужны. Дел впереди, как грязи.
— Нас работой не напугаешь, Влад Моисеевич, — обрадовался Жора, каким-то чудом вспомнивший отчество Максимкина, и, вытягиваясь по стойке «смирно!», на всякий случай, ввернул:
— Не впервой идти на амбразуры.
* * *
Жизненный путь рыжего муравья завершался на белом поле фаянсового умывальника под шум открытого крана.
«Развелось сволочни», — с раздражением подумал Жора.
Прежде, микроскопические твари обитали у него только на кухне, теперь добрались и до санузла. По всему выходило, что без дуста было уже не обойтись; только времени, чтобы разводить бодягу с травлей мелких переносчиков, у Георгия совсем не оставалось: Влад Моисеевич торопил определиться с мимикой и приступить к нововведениям. В иное время, Ересьнев плюнул бы на прыткого мурашика, чтобы утопить в слюне, но в сложившихся обстоятельствах полагаться на удачу не счел возможным — и придавил его.
Последнее, что мог слышать рыжий неудачник, была брошенная в его адрес фраза: «Бей своих, чтоб чужие боялись». Произнёс её Жора с интонацией, близкой к той, на которой настаивал Максимкин — так она звучала в исполнении атамана-казака.
Реплику Георгий повторил ещё раз и тут же заглянул в висевшее на стене круглое косметическое зеркало.
По утрам его лицо стекало к подбородку и по форме напоминало китайскую грушу из супермаркета. Предательская вогнутость зеркала многократно увеличивала обидное сходство.
«Господи, какая рожа», — захныкал Жора и в который раз подставил под тёплую струю указательный палец, забыв, что трупик муравья уже давно смылся.
«Как? Как поменять мимику? Этим, из-за бугра, ломать голову не надо. Ощерился, показал белые зубы, похлопал прилюдно какого-нибудь ублюдка по роже — и тебя уже любят. У нас всё по-другому, всё шиворот на выворот», — рассуждал Жора, зажав во рту зубную щётку, и с новой силой бросался на безжалостное зеркало, сверля глазами собственное отражение:
— Бей своих, чтоб чужие боялись!
* * *
У всякого, кому выпадало впервые переступить порог главного на этаже кабинета, фигура сидящего за большим столом Максимкина вызывала лёгкое недоумение. Большинство посетителей подавляло неуместную для их неотложных дел эмоцию, но находились глупцы, считавшие возможным поделиться впечатлениями от увиденного вслух. Впрочем, таких были единицы и к ним не относился Жора Ересьнев, около получаса ожидавший аудиенции в приёмной старого институтского товарища.
— Проходи, проходи, — подстегнул Максимкин, когда Георгий в сопровождении секретаря показался в пространстве высокой двустворчатой двери. И, пока приободрённый приглашением без пяти минут начальник важного стратегического направления сокращал дистанцию для крепкого рукопожатия, хозяин кабинета не спускал с него глаз.
— Ну что, время ты зря не терял. Вижу, выглядишь молодцом.
— Разве я мог тебя подвести? — со скромным достоинством ответил Жора, и тут же спохватился. — Ничего, что на ты?
— Не возбраняется.
— На прежней работе не допускалось.
— Сейчас у тебя всё будет по-новому. Но учти: без рецидивов! Никаких хиханек-хаханек. Улыбаться — это не твоё.
— Да понял я. Сермяга сразу прёт. Кирза родная. А, вообще, — тяжело. Спасибо, что про зеркало подсказал. Здорово помогло!
— Это ты не меня, это ты батю нашего благодари — атамана-казака. Читал в моей приёмной плакат: «На зеркало вали, но и сам не спи»? Его слова. Его мудрость.
— Ёмко, — с душой произнёс Жора.
В овальном зале, предназначенном для приёмов и торжественных собраний, уже более полутора часов опасливо перешептывался между собой авангард важного стратегического направления. Люди ждали той минуты, когда Влад Моисеевич Максимкин представит им нового шефа.
Нетерпеливые то и дело бросали короткие взгляды на грузного человека, занявшего место справа от их большого шефа, не перестававшего разговаривать с кем-то по телефону.
Изучал новый для себя контингент и Жора. Он переводил взгляд с одной особи на другую и недовольство его росло. Среди настороженных лиц не попалось ни одного более-менее привлекательного, кому бы он при доверительной беседе согласился приподнять завесу над своим новым жезлом.
«Набрали шантрапу. У рыжей только, вроде, сиськи нормальные. Её пока в приёмную посажу», — рассуждал Жора над первоочередными задачами.
В притихшем зале кто-то громко прыснул. Георгий попробовал вычислить источник вольнодумия, но увидел только две пары глаз, иронично поглядывавших на него.
«Развелось сволочни. Ну ладно. Хорошо смеётся тот, кому нечего терять», — к месту вспомнились мураш и недавнее изречение атамана-казака, безмерно уважаемого теперь и Жорой.
Когда Максимкин дал слово Георгию Георгиевичу, тот уже знал, какими словами начнёт сплачивать на совместную работу притихшую под его суровым взглядом публику.
— Тот, кто надеется, что при мне можно будет проскочить на дурачка, пусть прямо сейчас пишет заявление. Я завизирую. Детский лепет, мои хорошие, закончился. Ваши косяки исправлять здесь некому. Хватит уже этих «хиханек да хаханек»!
Коллектив понурил голову.
«Тут и дуста никакого не надо, — успокоил себя Жора. — С насекомыми сложнее».
Наступило облегчение. Георгий самодовольно улыбнулся, но улыбку эту никто не видел. Он решил теперь прятать её глубоко, очень-очень глубоко.
Дай бог здоровья Владу Моисеевичу! Надоумил.