Глава 8
Поселок для переселенцев достроили к августу. Своя больница, школа, магазин… Егор Дмитриевич решил не работать.
– Много ли нам надо? - говорит он Ирине Александровне. – Время внуков няньчить, а вакансии пусть молодые занимают.
Наташе предложили место в поликлинике. Василий служил в армии, поэтому Алевтина продолжала работать продавцом на лесоучастке Пашкин Ключ.
Много воды утекло за это время по отрогам Саянских гор, много разных случаев произошло с ней.
- Чуть не посадили, - смеётся Алевтина. Она вспомнила несколько случаев из таёжной жизни, - смотрю эту Куюмбу, а сама вижу Пашкин Ключ. Ехали мы ехали, машину кидает из стороны в сторону, туда едем – ладно, а обратно, господи, бутылки с водкой так тарахтят, что кажется все будут всмятку, бывает штук по десять привожу битых, они и так от мороза чуть-чуть заденешь, а тут так бултыхает.
Не доехали мы до Пашкина Ключа километра три, забуксовали. Шофёр подрыгал-подрыгал, и пошел пешком, а у меня полный кузов продуктов для лесопункта. Что мне от того, что он пообещал зайти к Василию. Это была первая зима после армии. Трактор старый, часто на ремонте. Василий говорил ещё вчера, что на ремонте. Я знала, что он отремонтировал, и трактор не в тайге, должен быть дома.
Водитель зашёл, разбудил его.
Пока Василий собрался, пока раскочегарил трактор, там же нужно заливать тёплую воду, зимой воду с радиатора сливали. Кроме того, дизтопливо превращалось в манную кашу, нужно было греть. Под бак подкладывали грязную телогрейку, смоченную в солярке, поджигали и грели. Копоть окутывала и трактор, и тракториста. Сам чёрный, одежда чёрная, как шахтёр, только глаза блестят да зубы.
От посёлка до делянок 60 километров. Пока приедут, замерзают как цуцики, потому что машина крытая брезентом – холодища, коленка об коленку – дзынь, дзынь, дзынь.
Сколько времени пролетело, не знаю, только холодно стало, страшно, хотя ещё был вечер, но зимой рано темнеет. Темень. Машина закрыта. Стала прыгать по кабине, делать движения, чтобы разогреться. Думаю – открою кабину – выйду, вокруг машины побегаю, да где уж там. Вокруг машины снегу по пояс, а мне будет больше. Кроме того дорога только-только прокатана, одна колея. А потом из машины попробуй, вылези и залезь, меня всегда в кабину подсаживали. В неё не залезешь.
Я сижу…, сижу, сижу. С каждой минутой становится холоднее. Слышу, где-то трактор гудит, но это по всей видимости с Жулгета или Кижарта по горе проходил, а я слышу отзвуки, а чуть позже услышала с этой стороны, с Пашкино. По звуку – трелёвочный трактор. Ну, всё! Мне аж теплее стало, а ноги, как ледышки брякают –дзынь, дзынь, дзынь…
Приехал Василий, зацепил меня, помял мои руки, поцеловал.
- От дурак, от дурак. Ты же смёрзнуть могла. А вдруг бы я трактор отогнал, начальник меня подгонял, но меня что-то держало. Ну чем бы тебя тянули? В Пашкино эта машина была одна, тракторы в тайге. Замёрзла бы!
Василий подтянул лебёдкой машину на горб трелёвочного трактора и поволок…, а другой раз..
- Кто за тебя заступился? – спрашивает Алексей.
- Директор леспромхоза, Шкаберин, мы сразу к нему, машина-то леспромхозная. С нами ехал механик. Вообще говорили, что он хороший мужик. Раньше мне приходилось обращаться к нему – списывала утопленный товар, вывалившийся через борт в речку. Представляешь, как нужно раскачать машину, чтобы через борт, а тут опять. Я была не конфликтной, но начальник участка Кулаков запретил продавать водку, а у меня план. Я его понимала, у него тоже план, а мужики вечером, приехав с работы, забегали за поллитрой, иногда происходили потасовки. Кое-кто, перебрав лишнее, утром не шли на работу.
Кроме того, на участке появился некий Сашка, здоровенный бугай. Встреча с ним надолго осталась в моей памяти. Зайдя в магазин, он подождал пока все выйдут…
- Дай мне…, - он щёлкнул пальцем по шее.
- Водки?
- Нет, чаю. За чаем я к тебе бы домой зашёл.
- Водки я тебе не дам, - говорю я ему, - иди у начальника проси.
- Дай! – кричит, - я всё равно найду.
Конечно, он нашёл, многие гнали свою.
А тут у меня отчёт. Завтра ехать в Дербино. Со Смоленки по зимнику ходила машина. Всё согласовано. Положила дневную выручку в сумку и пешком из Пашкино пошла домой, в Смоленку. Прошла Жулгет, прошла лесопилку, слышу: скрип-скрип, скрип-скрип (зимой слышно далеко).
Кто-то быстро бежит и меня догоняет. Смотрю – это тот Сашка.
- Нам по пути?
- Вполне возможно, спокойно ответила я, а у самой сердце в пятки ушло.
- В Смоленку?
- Да.
- Ты, может быть, деньги несёшь?
- Несу, - громко рассмеялась я.
- А если я их у тебя заберу?
- Дак посадят же.
- Сама-то как думаешь? Где у тебя деньги хранятся? Дай ключи от магазина. Дай!!! – крикнул он, - а то я тебя прирежу.
Идёт следом.
- На, - говорю.
- Нет, сначала я тебя прирежу, а то не успею дойти… просто, скажи, где деньги лежат.
- На стенке, - начала придумывать я, - там сапоги висят с длинными голяшками, вот в этих сапогах я деньги и прячу.
Он рассмеялся моей глупой выдумке.
- Я тебя сейчас зарежу, в снег закопаю, тебя сразу не найдут, а я пойду и возьму денежки.
Идём, у меня ноги трясутся, а он всё пугает меня и пугает, уже вышли напрямую. - Прирежу, - по-гусиному прошипел он.
- Ну чего ты меня пугаешь, резать – так режь, - испуганно выпалила я. Доходим до Киреева мостика, он говорит: Твоё счастье.
Он шёл к какой-то бабе в Кулешах.
- Это твоё счастье, ибо я ещё на свободе не надышался свободой. Если хотя бы месяц погулял, то ты бы от меня не ушла, - и он побежал. Я зашла к Зубаковым. Только переступила порог, потеряла сознание. Они что-то хлопали, шептали, пока я не пришла в себя. Я им всё рассказала и, Сашка Зубаков повёл меня домой. Дарья тут же нашептала воды и умыла меня. От испуга, - пояснила она.
Утром, как обычно, я встала и пошла к конторе, села в машину и поехала. В ОРСе сдала деньги, отчиталась, рассказала начальнику ОРСа о том, что муж в армии, что произошло накануне.
- Пойдём дочка, пойдём.
Мы вышли, он сел в свой «Бобик», меня посадил, и мы поехали к Шкаберину.
- Рассказывай, - кивнул он на меня.
Я рассказала. В кабинет директора забежал начальник участка, тоже возмущался на высоких тонах. Ему было не более пятидесяти, тоже меня дочкой называл.
- Так, - задумался директор, - немедленно вызвать милицию, арестовать…
- Мы ничего не докажем, - завертел головой начальник ОРСа, - только шуму наделаем.
- Хорошо, - согласился Шкаберин, - поступим так…, до какого времени магазин работает?
- В том-то и дело, - спохватилась я, - весь день там, приезжаю к семи утра и до семи вечера. Холодно, греюсь то в столовой, то у сторожихи. У меня перерыва нет. После пяти часов рабочие уезжают и два часа ни одной души.
- Это что за порядки? – возмутился директор, - почему за своих работников не думаешь? ОРС? Но ведь ОРС тоже наш. Зачем сидеть два часа, тем более зимой, избушка холодная, зачем ей сидеть? Нельзя ли так – приехали, скупились, забрали продавца и поехали. Дайте приказ чтобы забирали продавца вместе со всеми. Что я должен ещё отвечать за ваших продавцов? И тут же написал предписание.
«Начальнику участка Кулакову:
Изменить расписание работы магазина…»
Я довольная. А тот Сашка весь Пашкин Ключ на ноги поднял. Ходил по дворам и орал. Я, - говорит Кулаков, - не знал, что с ним делать. Мужики связали и сдали его властям.
Ну, всё, в четыре часа мы со сторожихой закрываем окна на палки, тушим печку, я сижу наготове. Контрольки написаны.
Мужики забегут – кто сигарет, кто папирос, Бабы – хлеба да консервов, и по домам. Для меня в автобусе первое место держут свободным.
- Здесь будет наша продавщица сидеть.
У меня, в то время, уже был виден животик. Я Верой ходила. Они меня жалели. Так стали меня возить домой вместе со всеми. А то придумали такое, что о, ё, ёй. После ушла в декрет. В апреле родилась Вера, а летом Василий пришёл из армии. Гол как сокол, баба Дарья не работала, разболелась.
В это время Смоленку выселяли. Рядом с магазином был свободный домик, с одной стороны сторожиха, а с другой стороны поселились мы с Василием.
Зиму проработали – я в магазине – Василий на трелёвочном тракторе. Весной уехали на Урал. В Шадринске не получилось, поехали в Катайск, а Гоманы поехали в Тюлюпту. Всё сманивали и нас туда, дескать, здесь построили такой городок (после деревни – им всё остальное казалось городом), дома на две квартиры, двух – трёх комнатные, с огородом, с сараем. Клуб, школа, больница, два магазина, на улицах фонари – вечером светло. Трактористы, такие как ты – тебя с руками и ногами заберут. Приезжай.
На Урале нам не прижилось. Трактористу в городе работать негде, Василий пошёл на завод учеником токаря. Проучился шесть месяцев, а потом начал работать. Я нашла около дома небольшой магазин. Мне хорошо – дети под окном, а ему… глаза устают, - жаловался Вася. Он же в очках. Уставали ноги.
- Я не хочу, - сделал заявление Василий, а Гоманы всё пишут и пишут. Мы, выйдем на крылечко, чуть вдалеке видна железнодорожная насыпь, и по ней, в сторону Сибири везут трелёвочные тракторы. Красные, оранжевые, красивые такие.
- Смотри, смотри, - с восторгом и ностальгией показывал Василий, - Всё! Поедем? Поедем.
Приехали в Тюлюпту. Два года жили, пока с ним не случилось…
Алевтина задержала свой рассказ, потому что горло сдавило так, что она долго сидела, приходя в себя. Потом сквозь слёзы выдавила:
- Его же чуть не убило. Ты знаешь про этот случай?
- Нет, - ответил Алексей.
- Ты много о нас не знаешь, - покачала она головой.
- Из-за этого я и хочу услышать из первых уст. Рассказывай.
Алевтина с трудом продолжила рассказ. Воспоминание больно сдавило ей горло.
- Вижу сон, - встрепенулась она, - что кто-то сказал мне, что Василия придавило лесиной. Я мечусь туда-сюда, оказалась в лесу, смотрю – белый снег и он – весь чёрный, мазутный, а около него лужа крови. Откуда ни возьмись, едет Володя Жуковский на хлыстовозе. Он был уже покойник к этому времени. Я бегу навстречу, плачу и кричу: Володя, помоги!
Как он помог мне я не знаю, но мы оказались у него в кабине. Едем по Володиному огороду, мимо сушилки. Подъезжаем к его дому, не по дороге, а именно по огороду. Останавливает.
- Давай Ваську ссадим здесь.
- Нет, - говорю я, - повезём туда, где я живу, там дети, там его мама (Смоленка была уже выселена, никого).
Он выскочил из машины, тянет Василия за ноги, а я держу за плечи. Всё-таки я его удержала. Так он не смог утащить Василия.
Проснулась.
Пришла на работу, я тогда работала в детском садике, рассказала девчатам. Галя говорит: Кто-то из родных приедет, радость какая-то.
Ладно, радость так радость. Обычно я уходила домой полпятого, а тут мне стало плохо. Я Ольге Андреевне говорю, она была воспитателем, мимо нас ходила. Попросила её, чтобы она привела наших девочек, а сама пошла домой. Дров нет, думаю – пойду, принесу дров. Пришла в сарай, а голова забита другим. Зашла в дом. Думаю – пойду-ка я воды принесу. Вышла с коромыслом и двумя вёдрами, повесила на штакетник, стою. Смотрю. По тротуару поднимаются два мужика и одного ведут такого, вся голова белая. Смотрю – по ногам Василий. У меня сердце сразу прихватило.
Это были – механик Русаков и шофёр автобуса Ёська.
- Вот, в лесу ударило лесиной.
Тут у любого короткое замыкание произойдёт. В ушах зазвенело, перед глазами круги. Еле-еле удержалась на ногах. Ребята завели Василия домой, помогли раздеть и положили на кровать. Только тогда я рассмотрела, что у Василия вся голова забинтована, только остались глаза да щелочка для рта. Они ушли, а я стою, плачу. Что с тобой? Что? Он только пальцем машет.
Мне, как будто кто-то пинка дал. Забегала, заторопилась, печку растопила, принесла воды, нагрела.
- Ты кушать хочешь?
Он головой кивнул.
- Я тебе какао сделаю, будешь?
Василий глаза прикрыл в знак согласия. Я ему ложкой потихонечку вливаю тёплое какао, он глотает. Пришли ребята с его бригады.
- Да он «гуся» поймал, - стали рассказывать они, - пошёл в избушку за другим трактором, чтобы помогли. Там стоял небольшой трактор специально для этих дел. Пришёл туда. Тракторист сел и поехал, а Василий пошёл следом за ним. Я, - говорит тракторист, - еду, смотрю – идёт сзади. Я не тороплюсь – он не торопится, еду потихоньку. Оглянулся, а он лежит. Подбежал к нему – лужа крови. Конечно, я догадался, что его ударила рябина. Рябина зимой не ломается. Трактор пригнул её, а она отпружинила. Кровь ручьём, я бегом за помощью. Волоком его подтащили к дороге, в машину и в медпункт. Рану обработали, швы наложили, голову забинтовали. Остальное вам известно.
Вечером пришла медсестра, измерила температуру и давление.
На другой день все узнали, что Василия поранили в лесу. Соседи принесли курицу с бульоном. Пои его отпаивай. Другие молока принесли. Люди жалостливые, молодцы. А мне ж на работу надо. Он целый день один. Печка давно перегорела, холодно. Лежит голодный. Еле-еле живой.
Давай я печку топить, реву. Катя Гоман пришла тоже засуетилась вокруг меня. Он только показывает, дескать, не плачь, а слова сказать не может, ноги сине-зелёные, холодные, сам весь холодный, как лёд. Я его кормить, а он головой мотает – не хочет.
Катя сбегала за медсестрой, но та уехала на другой участок. Началась пурга, замело все дороги. Сообщения с базой нет, и она приехать не может.
Что делать – не знаю. После сообщили, что начали расчищать дороги. Бульдозеры пошли навстречу друг другу. После обеда я узнала, что должны были ехать на конференцию. Я бегом к начальнику: Так, мол, и так, Василий лежит, умирает. Мидички нет, а он синий. Что мне делать?
В это время по рации передавалось сообщение, точнее доклады других начальников, что дороги там-то и там расчищены.
- Давай, поехали, - прошу я и плачу.
- В пять часов повезём людей на конференцию, тогда заберём и Василия.
- Да он умрёт до пяти часов, - не своим голосом заорала я, и через стол схватила его за шиворот, - Задушу, если мужа похоронишь.
В это время в кабинет зашёл водитель автобуса, Ёська.
- Ёська, вези Слабка на Пятый.
- А я успею?
- Успей!
- Легко сказать успей, - заворчал водитель, и всё-таки поворчав немного, успокоился и мы поехали. В медпункте взяли носилки. Приехали домой – тут выскочили Житниковы, Плетнёвы, наложили тулупов на носилки, вынесли его.
Меня в больницу не пустили. Сижу, жду, а они все бегают. Мотаются то с банками, то с простынями. Я сижу.
- Надо ехать, - торопит меня Ёська.
- Не поедешь. Ты что, оставишь меня? Про Василия пока ничего не знаем. Может быть, он там умирает, может, придётся…, не поедешь!
Сидим, ждём. Ёська выйдет, прогреет автобус, и опять сидим. Прошло около двух часов. Вышел доктор.
- Доктор, расскажите, что там?
Второй раз в жизни я услышала: Я тебя посажу.
- Меня-то за что?
- Ты что, не могла…
- Я не мидичка, я жена.
- А! Тем более. Он был в смертном шоке, он мёртвый был! Вы привезли его к нам мёртвого. Мы кое-как его откачали.
- А мне можно зайти, посмотреть на него?
- Зайдите, посмотрите.
Я зашла, а Василий так и лежит на кушетке в приёмной.
- Ну и повозились мы с ним, - сочувственно отозвалась санитарочка, - воду грели, бросали простыни и горячими простынями отогревали его. Кровь сильно загустела, нужно было разогревать. Капельницы и горячие простыни, одни снимаем, другие ложем, уколы…, кое-как отогрели. Начали разматывать бинты, а их там…, правда – шов был аккуратным.
Василий открыл глаза.
- Как ты?
- Хорошо, - шепчет он, - езжай домой.
Я больше догадалась, что «езжай домой», чем поняла его слова.
Зашёл доктор.
- Всё! Мы его оживили, езжайте домой.
На другой день скандал, наши люди не приехали на конференцию, ЧП, начальнику участка дали взбучку, и что на конференцию не приехали, и что несчастный случай допустили. Кроме того за то, что в течение трёх дней молчали и в больницу не везли. А тут опять я – автобус, чтобы ехать к Василию в больницу. Скрипя зубами, он транспорт выделил.
Василий пролежал в больнице десять дней. Вот тут-то у него кровь и заиграла.
- Всё! Я рассчитываюсь, уезжаем. Это ж надо – трижды ударник коммунистического труда, передовик производства, стахановец, все звания – чуть не убили в лесу, и даже пальцем не пошевелили. Я никому не нужен. Это благодаря тебе, - кивнул он Алевтине.
Началась опять размеренная жизнь. Но это так казалось. Алевтина заметила, что Василий стал задерживаться на работе. Чаще стал болеть. Чуть что – на больничном.
- Знаем, отчего Васька болеет, - говорили бабы. – Приворожила его эта, фирюличка, приворожила…
- Да ты ж здоровый как бугай, - померив температуру, вспыхнула Алевтина. – Чего придуряешься!? Не зря, бабы языками чешут.
Он молчал. Алевтина чувствовала, как лёгкий румянец заливает щёки. Василий наоборот, возмущаясь, побледнел.
- Да как ты смеешь!
- Смею! Скот похотливый. Ты что, не можешь оставить её в покое? Не можешь не приставать к ней?
Она выбрала из ящика, полного картофеля, несколько клубней покрупнее и кинула в духовку, где они прокатились отдалёнными раскатами жести.
- Кто тебе это сказал!?
- Бабы!
- Ладно, - тусклым, не своим голосом сказал Василий, направляясь к двери.
- Ты куда? – закричала Алевтина.
Василий схватил её за плечи и сильно прижал к себе. Слёзы струились у неё по щекам, она пыталась вырваться, но Василий держал не отпуская.
- Ах, вот ты какой, - закивала она головой. - Значит, правду бабы говорят? После переезда раздражительным стал, вспыльчивым. То-то смотрю - бабы шу-шу, шу-шу, а ближе подойду, в рот воды набирают…
Василий сел, ссутулившись и, опустив голову, молчал.
- Как ты мог! – не на шутку разошлась Алевтина. - Я ведь живая, Вася, живая! - слезы брызнули из её глаз с ещё большей силой. Она вытерла их ладонью. - Какой пример для девочек, а мне, думаешь приятно!?
- Ты что, бабам веришь, а мне нет? - начал Василий. - Куда я без вас. Я же вас всех люблю.
- Но ведь говорят!?
- Мне кажется – нам завидуют…
Они замолчали. Каждый ушел в свои размышления. Василий был прав – с Наташей он не встречается, с Клавкой тем более, брешут бабы, как собаки брешут. Что сейчас в поликлинику не ходить? Да и Наташа – то ли живёт с каким-то военным, то ли просто встречается. Василию до этого дела нет, он любит Алевтину, любит своих девочек, а каждому рот не закроешь.
- Веришь мне? – поднявшись, спросил он.
- Верю, - кивнула Алевтина, - но учти…
- Сказал всё, значит всё. Никогда я вас не брошу, произнес Василий. – Картошка-то, по-моему, горит?
- Смотри, - сверкнула Алевтина мокрыми глазами, а про себя отметила – правду бабы говорят – попробует чужую – своя окажется милей.
Картошка всё-таки подгорела. Алевтина вытащила её и сложила горкой на тарелку.
- Будешь?
- Буду.
- Может быть, огурчиков откроем?
- Давай.
На следующий год они уехали. Долго их судьба гоняла по России, где б ни останавливались, не могли прижиться. Иван тоже куролесил не меньше их. Согнали с насиженных мест, вот и разлетелись как осколки – кто куда. Иван продвигался дальше на Север. Строил Красноярскую ГЭС, Маклаковский лесокомбинат. Алёшка тоже на каникулах подрабатывал, носил геодезическую линейку, в одной бригаде с отцом плотничал, учился в речном училище, прошелся по всему Енисею – от Даурска до Дудинки.
И всё-таки их дороги нет-нет да пересекутся: то они едут за Василием, то Василий за ними.
Дарья за сыном гоняться не стала. Предложение зятя, Сашки Зубакова – жить с ними, пришлось ей по душе. Она уехала с ними в Солонцы, под Красноярском, где и осела навечно.
Продолжение следует. http://www.proza.ru/2012/04/19/405