Море – рядом, и ошмётки парков протискиваются под сараи, чтобы увидеть… А видеть нечего – жара, томление, нету никого. Только ветер. Но ветер нежен, как торговец инжиром и также утомлён жарою, и желает одного лишь – спать с открытыми глазами, сидя под серебристо-зелёным стволом платана. С открытыми глазами, отлитыми из цельных кусков морского стекла во множество убегающих форм. Спать с открытыми, закрывающимися, полузакрытыми, подмигивающими и подглядывающими глазами из тающего стекла, сидя во тьме у платана, и торговать орехами в бумажных кульках.
Его ладони слабы, но на них – по сотне пальцев, и он ведёт ими по листве, когда приходит сюда, томясь от безделья и жары, просто так ведёт, как пацан ведёт палкой по забору, ведёт десятками рук и тысячами пальцев по волосам деревьев, своих любовниц, глядящих в землю… Гладит и пропускает сквозь, приходя из долины, раскинувшей ноги у самого моря так давно и покойно, что и видны только ляжки, да колени – давние, заросшие. А живота и грудей и не видно даже – там, где-то, там… где рождаются прохладные облака, где они засыпают, пуская губы свои по ветру, и их сносит, лежащих, в дальний угол неба… Жарко, жарко, жарко…