***
Мама, когда провожала меня в школу, то всегда выговаривала: Мишенька, сынок, помни, что евреев нигде не любят, поэтому будь осторожен и веди себя аккуратно. Папа добавлял: если будут бить, сынок, - беги.
Мы переехали с родителями в один странный городок, где главным героем выступал подшипниковый завод, на котором работал сильный, мощный рабочий класс: Робовы, Пирожковы, Тумовы, Сововы, Кочетковы, - короче все те, кто пил после работы так, что можно было удавиться от их перегара и заживо законсервировать себя на спиртовых парах в общую банку улиц загаженного города.
- Люблинский! - Прокричала съевшая лимон учительница, - Четвертый "б", азбуку знаешь?
Я махнул. Учительница отстегнула ласковый подзатыльник и прохрипела следующего.
Четвертый "б" собирался в углу двора, для специального следования по парам в общий класс для обучений. Я пристроился к кому-то в пару, и тут же получил тычок в бок.
Пристроился к другому мальчику - и выхватил то же самое. В итоге я шел последним и один. Неплохое начало для новичка.
Когда нас всех рассадили по партам, то Анна Гавриловна попросила меня встать и подойти к ней. Она сказала так: Люблинский, сюда иди! Быстренько!
На мне была рубашка на три размера больше, и она, показав меня всему классу, объяснила детям, что я новенький, мне прощается, что так нельзя и что это ненормально, что пусть я в своем жидовском королевстве так бегаю, а здесь это не прокатит. Она поддала угля в топку и прибавила еще: прислали жиденка на мою голову. Садись, иди.. К Варенцовой пока, за вторую парту, а там видно будет.
В четвертом "б" со мной учились все те сыновья и дочери: Робовы, Пирожковы, Тумовы, Сововы, Кочетковы, однозначно зачатые в пьяном ознобе от своих пап и мам, которые работали на подшипниковом заводе, и которые бухали после работы до свинячьего дрязга и немощи. Так вот.
Кличек у меня стало сразу две. Девочки называли королевский жидок. Это выглядело так: Эй, королевский жидок! А пацаны – просто шипилявка, ну и жиденок опять же.
Поначалу меня это совсем не трогало. Мама с папой говорили, что с новичками всегда так. Что скоро всё пройдет и уладится. Но всё только разворачивалось. Когда я приходил в школу раньше, то мой класс, в котором я учился, набрасывался на меня и жадно мутузил. На третью четверть таких идиотских сумасшествий, которые совсем изрешетили моё самолюбие и уважение к себе, я мученически пересмотрел родительскую науку о якобы будущем перемирии среди одноклассников и задался вопросом «что делать».
Обратив внимание на то, что все одноклассники ведут себя так, только когда вместе, - я решил их дробно учить по одному. Первым кого пришлось подучить, - это - маменькиного сынка нашей классной руководительницы – Панкова Лешку. Лешка лазил, став на стул за портретом Ильича, чтобы набедокурив очередной раз перевернуть его вверх тарамашками и потом свалить на кого-нибудь, нажаловавшись своей мамаше. А я очутившись вовремя и сзади, рубанул стул из под ног Лешки и тот рухнул рыбкой вниз. Лешка сломал ногу, и мы даже потом всем классом ходили к нему в больницу. Было весело. Конечно, весь класс опять ополчился на меня, с еще более жесткой силой, но самый сильный в классе Виталик оттолкнул тогда всех и сказал: я сам с ним разберусь. Отвел меня за школу и, посмотрев на меня просто убежал, рассказав всем, что побил.
Следующим поврежденным стал Костик, он случайно перед школой, в схватке сменками, выхватил сменкой по зубам, лишившись половины. В сменке были камни. И мама Костика потом ходила к моим родителям и ругалась, требовала даже деньги, обзывая родителей жидовскими отребьями, мусором и всяким отбросом. Папа в такие моменты опускал голову и стискивал зубы. Ему, конечно, не нравилось быть нравственным импотентом, как называли таких, кто уступает агрессору, но видно он держался совсем других правил.
Девчонок я не трогал даже пальцем. Я же был мальчиком. Я решил устроить показательные выступления для них. Когда они стояли в коридоре школы, а в классе закрылся Вадик, то я вломился к Вадику и отмусолил его половой тряпкой, и девчонки видели, когда «королевский жидок» выгнал обезумевшего от мокрой встряски Вадика, проводив напоследок длинным поджопником.
Ну, а дальше дело пошло как по маслу. Я вылавливал своих обидчиков по одному и рвал им ранцы, штаны, волосы, и даже уши.
Родительские собрания из-за меня, красный дневник и даже исключение из школы к шестому классу, сделали из меня наимрачнейшего гада всей школы. Я перевелся в соседнюю. Там как раз создали класс самых невменяемых - и я попал туда. Вся моя борзость и сила, которую я набрал в своей школе улетучилась – здесь я был пшиком.
Короче там меня стали гнобить жестче и как-то по серьёзному. Я был готов, но силы были совсем не равны. Там были все одиночки. Все с неблагополучных семей, и т.д. и т.п..
И я поперся на секцию бокса.
Когда я пришел на бокс, то тренер серьезно вгляделся в мои широкие глаза. Потрогал за нос. Поднял одну руку, другую, оглядел со всех сторон.
-Ну, - спросил тренер, - хочешь быть самым сильным в классе?
- Да, нет, - почему-то соврал я, - нравится очень бокс.
- Нравится, значит. - Тренер помрачнел даже и присев рядом, обнял меня за плечо. – Ты понимаешь, мне не нужны здесь трУсы, мне нужны сильные, мужественные пацаны. А ты жиденок еще к тому же. Сопли распустишь и убежишь. Ну?
Я пнул его локтем и встал. Схватил сумку с кедами и рванулся к выходу.
- Ладно! - Опустился тренер, - Иди переодевайся, посмотрим на что ты годишься.
Пока я переодевался, я очень много думал.
Как-то дед задал вопрос, кем я хочу стать. Он сказал: кем ты хочешь быть внучек?
Я съязвил тогда, что космонавтом, чтобы дед отстал. Но дед мне сказал, что мы евреи служим специальным идеям и живем по своим научным меркам. Что, если какие профессии и выбираем себе, так это те, где нужно работать головой, а не руками. Когда я заикнулся деду про бокс, то он спросил у моей мамы: Элечка, скажи, ты хоть раз видела евреев-боксеров?
-Евреи! - продолжил дед, обращаясь ко мне, - становятся врачами, музыкантами, уважаемыми продавцами, как я в своё время. А ты хочешь быть боксером.
Когда же я всё-таки переоделся и вышел в зал, тренер, сразу выгнал других ребят с ринга, и позвал какого-то Рому, который в свою очередь нарядил меня в перчатки, надел шлем. Перчатки были больше чем я, а в шлеме было ничего не видно. Тренер вытолкнул меня на ринг, выставив против меня другого мальчика, и объяснив, что ему нужно, скомандовал: «Давай Алеша, проучи этого жиденка».
Каждый раз, когда кто-то начинал бросаться в меня словом «жид», я злился. Правда, злился. Бесился, даже. И я не дожидаясь, пока этот Алеша что-нибудь сделает со мной, влепил ему куда-то, сам не зная куда, а потом зарядил мельницей как попало. Видеть я не видел ничего, но попадал. Постоянно и много. Короче на тренера это произвело, видно, впечатление и он взял меня в секцию. Скажу по секрету, что бздел я этого боя, даже убежать хотел. Но выстоял.
На следующих тренировках меня опять выставляли сразу по приходу на ринг, меня не учили как бить, куда бить, зачем, а просто ставили с каким-нибудь старшиком и он колотил меня как живую грушу. «Долби жида» - кричал тренер. Три раза в неделю меня долбили так, что я переставал помнить таблицу умножения. Я весь был в синяках, и в школе стыдно было появляться, но я выдержал и свыкся. На следующий месяц, когда не веря своим глазам тренер вновь увидел мою фигуру, он стал меня учить и даже отказался от платы за месяц.
Вот, - подумал тогда я.
-Вот, - объяснял я на коленях деда тогда, - без денег дедушка.
-Настоящий еврей, - хвалил, ненарадуясь меня дед, - и головой и руками!