Глава 5.
У Бориса всего было одиннадцать фотоальбомов. На корешке каждого альбома была приклеена своеобразная этикетка с названием, придуманным автором. Почти все фото были сделаны в один промежуток времени – в те полгода, которые Дэрб встречался с Мэри.
Десять из этих альбомов девушка подарила ему в день рождения. Они были одинаковые, в твёрдой обложке, обтянутой красным замшем. Мэри их сделала сама. В самом первом – фотографии детства и юношества Бориса, которые были позаимствованы у Джоан; третий был посвящён исключительно матери. Во втором в основном разные фото родного города и его жителей. Восьмой носил название «Друзья». Один из альбомов Мэри решила посвятить мне, но я был от этого совсем не в восторге…
Щелчок, вспышка…
-Мэри! Я ведь сказал, что это не очень хорошая идея. Мама, пейзажи, город, детство… Неужели недостаточно фотографий? Да, и ваши общие фото… Я имею ввиду те, где вы вместе. А фото, которые остались после вашего путешествия в Лондон и Ирландию… Используй их!
-Но как же, ведь ты ему дорог! Кепка, пожалуйста. Это ведь совсем не сложно. – Мэри сжимает в руках фотоаппарат так, будто я его сейчас выхвачу и убегу, дабы уничтожить только что сделанный снимок.
-Прости, но я не стану позировать перед камерой. Я не хочу. Я не умею, в конце концов!
-Вовсе не нужно позировать!
-Ладно… Ладно, но зачем целый альбом фотографий со мной?! Неужели, нельзя меня определить в тот, с подписью «Друзья»? Думаю, я бы там был вполне уместен. Или ты находишь это забавным: «Друзья», но без лучшего друга?
Мэри радостно улыбается:
-Кепка, олух, ты Борису больше, чем просто друг!
«Чёрт, - думаю я, - жаль, что малыш Дэрб этого не слышит: он бы наверняка нарочно воспринял её слова превратно, громко и зрелищно возмутившись». Перед глазами возникает картинка возможного хода событий, и мне становится весело.
-Ну… Ладно. Делай, как считаешь нужным. Но позировать я все равно не буду.
Глаза Мэри начинают сиять, она рада. Пожалуй, несколько чрезмерно.
-Да не нужно позировать, я же говорю! Просто будь собой, как всегда!
А через пару недель Борис получает эти десять фотоальбомов, среди которых есть «5.Кепка». На самой первой странице - то самое фото, сделанное в день нашего знакомства. Теперь оно висит под рамкой в коридоре. Мэри из-за того случая прозвала меня Кепкой, и довольно редко обращалась ко мне по имени. Практически на всех фото – случайные эпизоды из моего парунедельного промежутка жизни. Мне действительно не пришлось позировать и даже смотреть в камеру.
А одиннадцатый альбом… Последний. Мэри подарила его Борису через пару дней после того, как они расстались. Тут были самые лучшие фото, самые необычные, самые красивые! В этот альбом девушка, казалось, вложила всю свою душу… Чёрт возьми, какой же все же Дэрб балбес, что расстался с Мэри! Но она, как оказалось, ничуть не была расстроена, и, протягивая Борису этот свой подарок, с искренней улыбкой поинтересовалась: «Мы ведь разойдёмся добрыми друзьями, ага?», - что ошеломлённо рассказал он мне сам в тот же вечер.
Когда-то я хотел кое-что отдать Борису на сохранение.
-...Просто отдашь мне, когда я попрошу.
-Знаешь, спрячь-ка это в один из альбомов Мэри. В любой. А я ничего не знаю, договорились? – Подмигнул, улыбаясь, друг. - Давай, дядя, прячь, прямо сейчас, пока я не увидел, какое именно ЧТО-ТО ты хочешь мне оставить. И сам это ЧТО-ТО заберёшь, когда тебе нагорит. НО. Я буду иметь ввиду, что альбомы пропивать нельзя. И ещё… Не удивляйся, если это ЧТО-ТО вдруг окажется в другом альбоме.
Да, иногда Борису бывало скучно. И именно поэтому сейчас передо мной на полу две стопки: в одной просмотренные фотоальбомы, а в другой – нет.
Я перелистывал страницы одну за другой, иногда рассматривая снимки. Нет… Здесь ничего. Я взял следующий альбом.
Борис уже уехал за Кэролайн. Что ж, у меня в запасе ещё около часа одиночества. Возможно, даже больше, если считать, что Кэр решит заехать в какой-нибудь бутик по пути. Она иногда просто бывает помешана на шмотках. Да, именно на шмотках, а не на вещах. Потому что именно чрезмерное обилие вещей превращает их в шмотки. Так, по крайней мере, я думаю.
На этот раз удача мне улыбнулась. Я перевернул пару листов и почти сразу нашёл. Странно. Какое странное ощущение...
***
Прохладный ветер слегка обдувал лицо. Воздух был свежий и лёгкий после дождя. Я оперся о перила балкона. Мокрый асфальт поблёскивал под светом фонарей. Хорошо… Я сделал глубокий вдох и закрыл глаза. Сейчас, в этот момент, меня заполнило ощущение какого-то абсолютного покоя, граничащего со счастьем. Казалось, это ощущение вошло вместе с потоком вдыхаемого воздуха… Но только казалось. Оно возникло гораздо ранее, а сейчас достигло своего предела.
Что такое любовь? Вопрос, который издавна будоражил умы и сердца многих. Вопрос, на который до сих пор не нашли однозначного ответа. Что бы там ни было, это, всё же, самое лучшее чувство, на которое мы способны. Чувство, которое, я уверен, дано пережить каждому по-своему. Но не каждый решается на это.
Кто-то посчитает меня сентиментальным. Может быть, даже наивным. Борис не упускает шанса назвать меня романтиком. Это не суть важно. Ведь, признаться, я мечтаю о большой и искренней любви, хотя в то же время невероятно боюсь… получить её, а потом потерять.
Потому что… Потому что это больно. Мне не страшна никакая физическая боль – она настолько временна. И я знаю, что какой бы сильной она не была, ей придёт конец. Рано или поздно.
Главное пережить сам момент боли. Каким бы длинным он ни был. Переживёшь – и этот момент, и боль – всё окажется в прошлом. Потому что раны мои заживают быстро и безболезненно. Но душевная боль ранит куда глубже. И нет таких бинтов, которыми можно было бы перевязать рану в душе, чтобы она не болела. Даже если душа – это и материя, чего я не буду опровергать, но, определено, не поддерживал и не поддерживаю, и в ближайшее время поддерживать не собираюсь, то это материя высшая, материя тонкой ювелирной работы, я бы сказал, и восстановить её не так-то просто.
В 1830, 5 сентября мне исполнилось девятнадцать. Отец считал, что это важно. Он говорил, что это возраст, когда ты уже не юноша, но далеко не мужчина. Считал, что важно за этот период сформироваться, как личность. Определиться с основными своими взглядами на жизнь, понять, чего ты хочешь добиться в жизни, поставить себе цель. Далеко не все наши знакомые были того же мнения; много кто называл отца чудаком. Но многие его любили.
Так вот… Отец подарил мне замечательные карманные часы.
-Прежде всего, научись ценить время. Научишься этому – научишься ценить возможности, которые предоставляет тебе жизнь. Тебе девятнадцать, мальчик мой. Господи, тебе уже девятнадцать! – и с этими словами он в сердцах прижал меня к груди. Эрнст нередко говорил, что отец любил меня больше. На самом деле, мы с ним просто были ближе. Мы просто лучше понимали друг друга, хоть внешне были и не особо похожи.
Мне всегда больно, когда я вспоминаю этот год. Да, можно было бы постараться забыть,
выкинуть из головы, но я не могу. Не могу…
Отец наконец-то отпускает меня, делает шаг назад, и я вижу слёзы в его глазах. Он счастлив, он улыбается и в его глазах слёзы…
Две недели спустя отец с Тимом и Джорджем отправились рыбачить. Вечером они не объявились, и все решили, что отец остался переночевать у старины Тома Фоллса, заядлого рыбака, который ещё молодым продал особняк, перешедший ему по наследству, и построил небольшой дом и сарай в пяти минутах ходьбы от озера, купил хорошую лодку, а оставшиеся деньги отдал в сиротский приют и монастырь как пожертвование. Одни считали Фоллса ненормальным, другие - идиотом, а третьи - святым. Отец с ним ладил, даже больше: я заметил, что он его очень уважал.
Ближе к полуночи в двери постучали. Мне не спалось, я как раз спускался из комнаты в гостиную, на первый этаж. Появилась горничная со свечой в руках. Язычок пламени беспокойно подёргивался и дрожал, и тени на лице женщины тоже дрожали и шевелились.
-Я открою, ступайте.
Горничная кивнула и ушла прочь. «Должно быть, это отец с братом,» - подумал я, нутром чуя, что что-то неладно. Прежде он никогда не возвращался так поздно, если брал кого-то из нас с собой. Вообще, отец мог явиться и глубокой ночью, и под утро, если уходил сам – он мог подолгу засиживаться у своих друзей, говоря о жизни и о всех её гранях, так же, как и его друзья нередко засиживались в нашей гостиной. Но никогда отец не позволял себе подобного, если с ним были дети.
В дверь снова постучали, довольно громко.
-Да-да. Сейчас.
Я поставил светильник на пол и стал отодвигать задвижки. Сердце непонятно заколотилось. Наверху послышались шорох и шаги. Шум, верно, всех разбудил.
Справившись с задвижками, я поспешно наклонился за фонарём, свободной рукой потянув на себя дверную ручку. Дверь открылась, ночной холод стал заползать в дом. Тусклый свет осветил лицо человека, стоявшего на крыльце, - старина Фоллс. Ошарашенный, я отступил в сторону. Фоллс какое-то мгновение стоял в дверях, а потом сделал большой, тяжёлый шаг вперёд.
-Мистер Фоллс… Сэр…
Он что-то нёс за плечами. Мать поспешно спускалась вниз по лестнице, следом плёлся Эрнст в колпаке.
Фоллс бросил на них короткий взгляд, а потом обратился ко мне:
-Максим. Где камин?
Я быстро кивнул, чтобы Томас следовал за мной, что он без промедления и сделал. Мама что-то удивлено восклицала, догоняя нас, но я не слышал. Я мало что слышал кроме гулких, бешеных ударов собственного сердца. Я плохо разглядел в полутьме, но мог поклясться: Фоллс нёс, взвалив на спину, Джорджа.
Фоллс остановился, снял тело, укутанное в толстое шерстяное одеяло, и уложил его в кресло. Горничная уже разжигала свечи, и по мере её действий свет стал наполнять гостиную.
Мама испуганно остановилась позади Фоллса.
-Т-томас… Это…это…
Фоллс взялся за спинку кресла и придвинул его ближе к камину. Потом встал столбом и уткнулся взглядом вниз.
-Эт… Это Джордж, Том! – мама схватила Фоллса за плечо. – ДЖОРДЖ!
-Сьюзен. – Видно было, с каким трудом, даётся рыбаку каждое слово. – Он жив. Его нужно согреть и привести в чувство. Твой сын без сознания, но он жив. Его можно спасти. Воды в его лёгких больше нет, но он слаб. Позаботьтесь о Джордже – это пока всё, что вы можете сделать…
Я сидел на корточках, держа холодную, бледную руку брата. Он весь был бледен. Бледен и холоден. Он был похож на мертвеца. Я держал руку так, что ощущал совсем слабую, тоненькую ниточку его пульса.
-Максим, Эрнст… - Фоллс осёкся. – Позовите кого-то из прислуги. Или… В общем, мне понадобится помощь, чтобы перенести тела.
***
В день похорон я был сам не свой. Казалось, что всё происходящее – страшный сон. “Нет, нет, этого не могло произойти с нами, - думал я, - такого просто не должно было быть, это всё сон; да-да, верно, это ночной кошмар”. Бывают такие кошмары, от которых ты всё убегаешь, бежишь, что есть сил, но никак не можешь оторваться. И как только они совсем близко, когда кажется, что они вот-вот нагонят тебя и увлекут в пучину необъяснимого ужаса, - ты просыпаешься в холодном поту, облегчённо вздыхая. Я никак не мог проснуться.
Но продолжал бежать прочь. И все же мой кошмар настиг меня. Он накрыл меня мрачной волной безысходности, угнетающей, тяжёлой, которая, казалось, целиком заполнила мою душу, не оставив места ничему другому. Я чувствовал себя маленьким мальчиком, который потерялся среди толпы в большом незнакомом городе. Я… не жил, я существовал, ощущая свою беспомощность перед происходящим.
Скоро эта волна слегла, откатила, но… Было такое чувство, что внутри меня чего-то не хватает, словно от души оторвался кусок, а на его месте осталась зияющая рана, пустота… Пустота, приносящая боль. Мир в моих глазах расплывался в непонятном тумане.
Я стоял в кабинете отца, когда туда вошла мама и застыла в дверях. Я обернулся к ней, и моё сердце сжалось при виде её лица: глаза блестели, но это был лишь внешний блеск, от слёз, ведь в то же время в них потухла та искорка счастья, которая делала её взгляд тёплым; кожа под ними влажная и припухшая от того, что мама целую ночь и всё утро плакала, какого-то болезненного сероватого оттенка… Разве такой она была всего пару дней назад? Разве такой?! Словно прошло пятнадцать лет, а не два дня. Внутри меня всё встрепенулось: я не могу, я не должен быть слабым. Я должен, я просто обязан поддержать маму. Я должен. Я не имею права быть слабым. Мир вокруг стал прорезываться сквозь туман, который постепенно таял. Я должен быть сильным. Это тяжело, но я просто должен. Я обязан.
Я подошёл к матери. Она смотрела в пустоту, сквозь меня.
-Мама…
Её взгляд прояснился, она будто очнулась, вышла из ступора… Заглянула прямо мне в лицо, посмотрела в глаза, содрогнулась…
-Ричард… Мой Ричард…
Из её глаз потекли слёзы…
-Мой… Мой Ричард… Мой Тим… как? Мой сынок…. Моя… моя любовь… моя жизнь.. Мой Ричард.. – Она плакала у меня на плече, но уже без слёз, она задыхалась - казалось, ей не хватает воздуха - и все повторяла, повторяла одно и то же. – Ричард… Тим… мой сынок… как, почему?! Р-ричард, милый Рич-чард…
Мама вся дрожала, судорожно то шепча, то вскрикивая, и я понял, что она впадает в истерику. Сквозь открытую дверь я увидел, как мимо прошёл Йохансэн.
-Йохансэн!
Он вернулся и остановился в дверях:
-Да, сэр?
-Йохансэн, принеси графин с водой и стакан… Прошу тебя, скорее, скорее, Йохансэн!
Йохансэн молча кивнул и поспешно спустился за водой. Матери тем временем стало дурно, ноги её подкосились, сама она пошатнулась – и потеряла сознание…
***
Через пару месяцев после смерти отца тяжело заболела и умерла мама. Затем Эрнст сильно повздорил с Джорджем, покинул город и уехал в Уэльс. Я остался жить с Джо в особняке родителей.
Джордж и Эрнст хоть и были близнецами, но поразительно разными по характеру. Я не буду вдаваться в подробности. Просто Джордж был намного добрее, отчего порой казался немного простоватым. У него было большое сердце. А Эрнст…
Так что пока я остался с Джорджем…
-Помнишь?.. Они любили тут сидеть тёплыми вечерами, - брат указал на старую деревянную лавку в саду.
Я подошёл и сел:
-Давай посидим.
Джордж опустился рядом.
-Отец говорил, отсюда самый красивый вид на закат.
-Да? – Джо бросил на меня взгляд и мягко улыбнулся. – Откуда только ты всё это знаешь…
-Он сам говорил.
-Разве? А мне нет…
-Он нам всем говорил, когда мы помогали ему её чинить. Помнишь? Он ещё не доверил это Генри.
-Тогда? – Брат задумался. – Я, верно, прослушал.
Солнце медленно садилось, небо багровело; уходящие золотые лучи ещё пробивались сквозь деревья, в их золоте было видно мельчайшие частички пыли, лёгкие, едва заметные, кружившие в воздухе.
-Да, пожалуй, отец нас всех одинаково любил.
Я удивлено повернул голову.
-Он нам всем рассказывал одно и то же. Только ты слушал, а мы просто слышали… Глупо было удивляться, как вы друг друга настолько хорошо понимаете.
-Джордж, ты тоже думал, как Эрнст? Что отец меня любит… то есть… то есть любил больше? Какой же ты глупый, хоть и старше на два года.
Джордж промолчал. Мы сидели на лавке и молча провожали уходящее солнце.
-Максим… Ты тоже думаешь, что… что я виноват в смерти папы и Тима?
-Идиот, - раздражено выпалил я, - больше слушай Эрнста.
-Значит, не думаешь?
На небе одна за другой стали появляться звёзды. Чувствовалось, что у брата камень на душе.
-В чём твоя вина? В том, что ты выжил?
-Хм… - Джо свёл брови и потёр висок. – Эрнст сказал, что я тоже должен был утонуть. Что это несправедливо. Несправедливо, что я выжил, а они – нет.
Эрнст… Чтоб его!
-Эй, послушай! Это чудо, что ты выжил. И если это произошло – значит, так должно быть! Ты выжил, выжил, слышишь! – Я просто не мог остановиться. - Ты жив. И неважно, кто и что говорит! Ты жив! Так живи, ЖИВИ, олух, пока она есть – жизнь. Живи, а не существуй, двигайся дальше, наполняй свою жизнь смыслом. Ни к чему задавать ненужные вопросы и судить, насколько это справедливо или нет.
-Но…
-Ты сейчас сам придумываешь себе проблему. Люди могут говорить, что угодно.
Джордж улыбнулся и посмотрел на небо.
-Господи, видно здорово повлиял отец на это дитя!
Я стукнул брата по колену:
-Сам дитя! Мне девятнадцать.
Джордж выглядел умиротворённым. Я задумался.
-Ладно, - он собрался вдруг подниматься. – Пора бы в дом.
-Погоди, - я схватил его за локоть.
-Что?
-Джордж, я… Знаешь, я давненько стал замечать за собой кое-какие… как бы сказать… странности.
-Странности? Да ну. Разве что, ты не в меру много думаешь для своих девятнадцати.
-Стой! Нет… Я!.. Послушай…
-Хм… Раз так… Рассказывай про свои странности, - брат был готов меня выслушать.
-В общем… Это началось ещё до смерти мамы. У меня сначала стали быстрее обычного заживать раны. Я не придавал этому внимания поначалу. Потом я как-то упал и очень сильно порезал ладонь о камень. Очень сильно, понимаешь. Рана была глубокая. Через четыре дня от неё не осталось и следа, - я запнулся.
-Разве это плохо?
-Кажется, нет… Но… Но это ненормально. Ни следа, Джордж, всего через четыре дня. Даже рубца нет.
Некоторое время мы молчали. Джордж откашлялся.
-Послушай, может, рана, была не так глубока? Или ты запутался в днях?
-Я же не полнейший кретин! НА! – я сунул ему в руки перочинный ножик, который лежал у меня в кармане.
-Заче…
Я протянул брату ладонь:
-Порежь!
Он отпрянул от моей ладони, как от чего-то постыдного.
-Ты совсем спятил?! Теперь я вижу, какие странности ты имел вви..
-РЕЖЬ!
Я схватил его руку с ножом и что силы провёл по ладони. Вслед за лезвием появилась тонкая обжигающая полоска крови, едва заметная при свете луны, которая становилась всё шире.
-Ты НЕДОУМОК! – почти заорал Джордж, склонившись над моей ладонью.
-Сам такой. Глянь. – Я вытер кровь из раны о штанину и показал ладонь. – Сейчас они заживают в считанны…
-Пресвятая матерь Божья! – брат схватил мою ладонь и уставился на порез. Кровь больше не сочилась, а рана, довольно глубокая, затягивалась просто на глазах.
-Эй, аккуратнее, это довольно больно, олух! – я попытался выдернуть руку.
-Сэр! – послышался голос Йохансэна.
Мы встрепенулись и переглянулись.
-Эй, отпусти руку! – прошипел я. Джо послушал.
Слуга показался на аллее.
-Господа, что-то стряслось? Я слышал крики.
-Нет-нет, - мы стали отрицательно качать головами, словно полуумные.
-Но… - Йохансэн был озадачен. После смерти наших родителей он стал через чур хлопотлив.
-Йохансэн, это я кричал, - Джордж поднялся. Я оторопел. – Этот недоумок, - брат кивнул в мою сторону, - наступил мне на ногу. Вот я на него и сорвался.
-Сэр, - обратился слуга, вероятно, ко мне, - вам следует впредь быть осторожнее. А вам, сэр Джордж, сдержаннее. Вы ведёте себя неподобающим образом. Ах да. Ужин готов. Поспешите.
***
Перед сном Джо зашёл в мою комнату. Выражение лица его было непонятным.
-Чего тебе? – спросил я.
Он достал из кармана мой перочинный нож и подошёл ко мне чуть ли не вплотную.
-Что?! Н-не надо… не надо меня резать!
Он и не дрогнул. Мне стало страшно.
-Не смей! Нет! – прошептал я. – Иначе…
Джордж содрогнулся и начал давиться смехом.
-Возьми… Хх.. Т-ты забыл... хаааах-ха… ты забыл забрать свой нож! – он сунул мне нож, продолжая смеяться… - Аххаха! Видел бы ты своё лицо! Ну ты даёшь!..
***
Так Джордж стал первым человеком, которому я поведал свою тайну. С тех пор очень немногие её знают, и то лишь отдельными фрагментами.
Именно Джо решил, что он и его потомки будут вести все мои дела. Сейчас этим занимается Аллан Спрингсон, молодой и амбициозный. Его отец, Стивен, четыре года назад скончался от рака желудка. Помню, при первой нашей встрече Аллан был несколько возбуждён: рад, напуган и горд одновременно. Он с трудом сдерживал эмоции.
-Я польщён, что именно мне, а не сестре, выпала честь вести ваши дела. Вот уже шесть поколений наша семья сотрудничает с вами, сэр. Я… Я весь к вашим услугам! Я дам вам мой рабочий и домашний телефоны, номер факса, любые адреса! Да, и я уже ознакомился со всеми вашими данными… Так что, сэр, можете не переживать!
-Не переживать по поводу чего?
-Ну… Это… - Спрингсон замялся и почесал затылок. – Мой возраст… Просто...
-Думаете, я посчитаю вас некомпетентным? – я сдерживал смешок, который так и норовил вырваться наружу.
Лицо юриста залилось лёгким румянцем.
-Видите ли,- он глубоко вздохнул,- некоторые мои клиенты, взирая на мой возраст, полагают, что я неопытен. Кхм… Бывало, мне говорили об этом в лицо. Но, смею вас уверить, мистер Уисдэм: я, конечно, не лучший специалист, но я хорош. Отец немало рассказывал о вас и до болезни, а после постановки диагноза сразу же начал вводить меня в курс дела, объяснил все необходимые нюансы и, кроме того, позаботился о том, чтобы у меня была практика. Много практики. Мистер Уисдэм, сэр, я…
-Спрингсон,- мне пришлось перебить изливающийся из него поток речи,- я не из тех людей, которые обращают чрезмерное внимание на возраст. Это не показатель. Я встречал сорокалетних, но ни черта не смыслящих “специалистов”. Предпочитаю исходить от человека, потому прошу вас, - я улыбнулся, - убедительно прошу вас не думать более об этом.
Юрист сначала был несколько озадачен, но по мере того, как я говорил, лицо его прояснялось.
-Да, да… Да, конечно… Я понял. – По лицу его было заметно, что он пытается сосредоточиться и привести мысли в порядок. Я подумал, что он славный малый, но уж слишком суетиться. Аллан открыл верхнюю папку и начал поспешно её просматривать. Я решил ему помочь.
-Если меня не подводит память, мистер Спрингсон…
-Для вас просто Аллан, сэр! –он поднял на меня глаза.
-Нет, так не пойдёт. Клиенты должны уважать вас, не забывайте об этом.
-Но…
-После. – Перебил я. – Если меня не подводит память, то мне бы пора освежить документы. Не хотелось бы откладывать это в дальний ящик.
Это помогло: юрист, увлёкшись проблемой, мгновенно взял себя в руки и даже немного переменился в лице. Мне это понравилось.
-Да, мистер Уисдэм. Я как раз планировал это обсудить…