Глава 4.
Кэролайн и Борис знакомы довольно давно. Если быть точным, то около четырёх лет. Хотя нет, они ведь уже давно не знакомы, они теперь знают друг друга. В общем, с момента их встречи их знакомство довольно скоро переросло в дружбу.
Кэролайн – большой ребёнок. Она представляет собой очаровательную блондинку со светло-карими глазами и слегка пухлыми губами, с весьма неплохими умственными способностями и абсолютно поверхностными взглядами на жизнь. Она бы могла неплохо продвинуться где-нибудь в шоу-бизнесе или какой-нибудь прочей дряни, но суть заключалась в том, что она не ставила себе подобных целей. Она всегда довольствовалась наличием нескольких смазливых поклонников и шумной компанией друзей, в которой можно было неплохо оторваться. Она терпеть не может говорить об искусстве и не занимает себя чтением книг. Хотя нет, с книгами я немного перегнул… Помнится, видел у неё дома целых три книги по кулинарии и телефонный справочник.
Зато она невероятно вкусно готовит. Как-то Борис угостил меня пудингом её производства – признаться, я был приятно удивлён. Ещё, судя по всему, она неплохо справляется с домашними делами, и, что важно, Кэр самым коварным образом вовлекает Дэрба в процесс уборки. Что ж, главное, чтобы после бракосочетания эта леди не свалила все домашние обязанности на плечи Бориса. Хотя… Пожалуй, тут я действительно перегнул. Борис во многом ей подходил. Они-то и познакомились на какой-то там пирушке. Так и сошлись дамский угодник (а именно таковым и являлся на ту пору мой друг) и кукла.
Вообще, наши с Кэролайн отношения заладились не сразу. Она показалась мне пустой, дурной и легкомысленной, и вообще у меня о ней сложилось далеко не лестное мнение. Она же считала меня “бесчувственным идиотом и самоуверенным ослом”, собственно говоря, потому, что я откровенно через неделю после нашего знакомства сказал ей, что девушки вроде неё далеко не в моем вкусе и деликатно попросил не вешаться мне на шею. Здорово она тогда обиделась.
Я улыбнулся.
В общем, Кэр и Борис долго были друзьями. У неё была своя личная жизнь, у него своя, но, видимо, они во многом друг другу подходили. Она жаловалась ему на своих ухажёров, а он ходил с ней выбирать подарки своим многочисленным дамам. Идеальные отношения. И вот оба повзрослели и задумались о своём будущем… Нет, я конечно, знал, что они порядка трёх месяцев встречаются далеко не как друзья, но - черт! – стать мужем и женой?!
Наверное, я слишком строг… Просто, в какой-то момент у них действительно изменились взгляды на жизнь. У Бориса раньше, у Кэр позднее. Суть не в этом. У них действительно будет хороший брак. Эта двое хорошо друг друга знают, отлично ладят…
Черт, но отчего же меня смущает отсутствие каких-то нежных, тёплых чувств? Может, любовь и взаправду придёт со временем?
Мой отец любил мою маму?
Я закрыл глаза. “И каждый раз, когда я видел её, вся душа, вся сущность моя сжималась, сердце замирало, а грудь наполнялась каким-то особым, непередаваемым чувством, и в такие моменты я понимал, что значит быть счастливым”. Вот так и описывал в своём дневнике мой отец любовь к той, которая подарила ему впоследствии четверых сыновей.
У Бориса просто другие взгляды на жизнь. Семья – как какой-то необходимый этап жизни, без которого последняя окажется неполноценной. Кэролайн считает как-то также. Как он сказал? “Видишь ли, для меня важнее семейное благополучие и прочее в этом духе. Любовь, я думаю, придёт. Со временем. Через месяц, год, два, пять лет – не знаю”. А что важно для меня?
***
Я отвлёкся от своих мыслей, как только заметил стоящего в дверном проёме друга. Выражение лица…
-Что стряслось?
-Мама отказалась от операции… Завтра вечером вылетает во Флориду к сестре. Просит приехать завтра до трёх дня. Господи…
Что я могу сделать? Что сказать? Что изменить?
-Хм… Ну, она не сошла с ума. Третья операция… Возможно, ей просто надоело.
-В письме так и написано, - Борис потеребил лист бумаги в руке, которого я поначалу не заметил.
-Письмо?
-Да, она передала письмо… И знаешь, через кого? Через самого Кёрфа.
-И что говорит многоуважаемый доктор?
-Да то же, что и ты. Что она не сошла с ума. Довольно доходчиво и быстро объяснил мне все нюансы сложившейся ситуации, даже не захотел зайти – у него больной в другом конце города и обязательно нужно ехать к нему домой.
Я постучал пальцами по столу. Мой друг души не чаял в матери. Вот, пожалуй, единственный в мире человек, которого Борис искренне любил, ради которого он готов был пойти на всё.
-Хочу напиться. Хочу напиться до потери памяти и проснуться где-нибудь в другой реальности… И что меня убивает… что Кёрф поддерживает её выбор, не просто понимает, а даже по-своему одобряет… - Борис нахмурил брови так, будто собирался с мыслями. - Сказал, что вероятность успешного исхода вообще не велика. Шансов не очень много, просто оттого, что её организм может не выдержать операции.
-Так в письме она написала, что отказывается от операции?
-Именно.
Так. Я подумал, что лучше сказать.
-А она ведь действительно может не выжить. Я тебя не хочу разочаровывать, но, скорее всего, она и не выживет. Не перенесёт операции, как сказал Кёрф.
Борис все так же стоял в дверном проёме. Выражение лица его было не то, чтобы мрачным, но каким-то озабоченным. Пауза продлилась около минуты.
-Макс… Каково это: терять того, кого ты любишь?
Этого вопроса я никак не ожидал. Точнее, нет, я предполагал, что когда-нибудь последует нечто подобное, но не сейчас.
Что бы вы сделали, если бы в ваш адрес поступил вопрос, на который человек, быть может, сам того не ведая, надеется получить какой-то более-менее утешительный ответ, но ответ на этот вопрос таков, что ни о каком утешении и речи нет? Что бы вы сказали?
Я привык к таким вопросам, но отвечаю всегда по-разному. Быть может, меня кто-то осудит, но мне на это, откровенно говоря, как-то наплевать. Я могу произнести то, что от меня надеяться услышать, не то, что я думаю, не то, что я считаю, а именно то, что хочет слышать человек. Я могу, вопреки ожиданиям, сказать голую правду, без украшений, не скрывая ничего; голые факты, бьющие иногда по самому больному. Я могу сказать правду, но не до конца, оградив человека от лишней боли. Могу представить все стороны дела, мимоходом или в тончайших подробностях затрагивая те или иные нюансы. Все зависит от ситуации и от человека. И от меня. Все чаще и чаще ловлю себя на том, что никому ничего не хочу объяснять, как делал это когда-то. Но не Борису.
-Как тебе сказать… Это довольно больно…
-Говори, как есть.
- Что ж… Первое, что ты чувствуешь, - это боль. Иногда бывает невыносимо больно. А ещё позже возникает ощущение, будто твою душу вывернули наизнанку и выпотрошили к чёртовой матери. После боль понемногу проходит, слезы – были они или не были – высыхают, эмоции утихают… Ну, ты понял. А потом наступает чувство опустошённости. Пустота там, внутри; пустота, которую хочется чем-то заполнить, а на самом-то деле и нет чем. И эта пустота убивает. Почему? Потому, что если с ней ничего не делать, то она пожирает всю твою душу изнутри, все твои желания, твои мечты, цели, чувства, что там у тебя… И наступает тот проклятый момент, который ознаменован тем, что тебе ничего не хочется. Весь мир осточертевает, сереет, блекнет, скуднеет – называй это, как угодно...
Борис поморщился:
-Печальная участь.
-Ну, отчего же. Важно не то, что бы заполнить пустоту, важно не дать ей распространиться… Ловишь мысль?
-Ловлю. – Короткая пауза. - Ты ведь по себе рассказываешь, верно?
Чёрт…
-Ну, от чего же. Я ведь немало людей встретил, немало видел. Немного по себе… Но не забывай, тут ведь играет роль и человеческий фактор: какой ты сам, кто рядом с тобой, кто тебя поддерживает… У тебя есть Кэр, у тебя есть я, у тебя неплохие ребята на работе, плюс друзья и подруги твоей разгульной молодости, не все, конечно, но большинство… Куча людей, которые смогут подставить плечо в трудную минуту…
-Нет, у меня есть Кэр, ты, Аманда с Питом, Тим и, возможно, Марк… Остальные сделают лишь печальные лица и немного посочувствуют. Ты ведь и сам так считаешь, я знаю.
Я возмутился.
-Эй, твоя мать ещё жива, слава Богу, и её сердце протянет ещё минимум два с половиной – три месяца, а ты уже представляешь, как и кто тебе сочувствовать будет! Успокойся! И вообще, не думаю, что у тебя будет все именно так. Ты не такой впечатлительный.
Борис слегка улыбнулся:
-А, так, значит, все-таки по себе говорил?
***
Борис с утра уехал к матери, оставив дом в моём распоряжении. Судя по всему, вечером он встретит Кэролайн и вернётся уже с ней.
Кэр догадывается, что со мной что-то не так. В этом плане она ведёт себя примерно так же, как и её будущая свекровь.
Мать Бориса не то, что догадывалась, а, скорее, уже знала, что время над моим телом не властно и Смерть в свои объятия меня заключать не собирается… по крайней мере пока. Но она никогда не подавала виду, никогда не говорила, даже тонко не намекала, что ей что-то известно. Ни какой лишней фразой, пророненным в беседе словом, косым взглядом, случайным жестом или движением – ничем она себя не выдавала. И никогда, ни разу не пыталась выведать у Бориса что-то такое обо мне. Джоан Дэрб была искренней женщиной, её положительное отношение ко мне радовало.
В 19 лет Джоан с семьёй переехала в Бельгию к дальним родственникам из-за каких-то трудностей, и довольно скоро познакомилась с Борисом Вознесским, которого неизвестно как занесло в Ронсе из Советского Союза. Кем он был, чем занимался до Бельгии – Джоан никогда не уточняла. Но был он, насколько я понял, очень хорош собой, даже слишком, и к тому же, манерист, и, что главное, искренен в своих чувствах, чем довольно скоро покорил и Джоан, и в последствие даже её родителей. Его ухаживания длились чуть больше года, а в 21 Джоан Дэрб стала Вознесской. В 1960 счастливая пара завела первенца, которого, как вы уже, наверное, догадались, нарекли в честь отца Борисом.
Думаю, я никогда не забуду, как сияли глаза Джоан в тот вечер, когда она поведала мне свою историю. Она вспоминала прошлое и переживала вновь и вновь то ощущение счастья, которое тогда испытывала… И хотя в словах её и чувствовалась грусть, можно было понять, что та грусть была не печалью, не тоской, а какой-то такой светлой грустью, такой, которая появляется, когда вспоминаешь приятное прошлое; грустью оттого, что его не вернуть, а светлой оттого, что ты это прошлое отпустил. Как-то так. Она порой вдавалась в подробности, улыбалась, описывала милые детали... А вот второй половине своей истории она уделила совсем немного внимания. Так, словно… словно прочла вслух заметку из утренней газеты. Меня это тогда как-то… поразило.
В тот же год молодая семья перебралась обратно в Чикаго. Поначалу жизнь казалась сказкой, но даже в сказках, как известно, не все идёт гладко, а то была реальность. Довольно скоро Борис-старший увлёкся спиртным, мало-помалу запил, а потом и вовсе превратился в законченного алкоголика. Ссоры, скандалы, побои стали постоянными гостями в доме Вознесских. Джоан немало слез выплакала, я так полагаю. Некогда галантный и милый русский джентльмен Борис превратился в какой-то кошмар. Дальше – хуже: Вознесский подсел на «травку»… А закончилось все тем, что однажды Вознесский просто исчез. Ушёл, как нередко бывало по вечерам, в какую-то забегаловку и больше его не видели. Ушёл и не вернулся.
Не знаю как, но родители как-то смогли добиться оформления развода дочери после этого исчезновения. Незаконно, но… Джоан стала свободной. Она снова стала Джоан Дэрб.
К чему я это? В 1972 году у Джоан потеряла мать, а вскоре начались проблемы с сердцем. Прошлое не преминуло напомнить о себе. Боли в груди, которые становились все чаще, одышка, высокое давление... Врачи давали Джоан не более года. Требовалась операция. Друг семьи Дэрбов Фредерик Кёрф был хирургом. Успешным и довольно опытным. Он был военным врачом во времена Второй Мировой Войны, ему, как он сам говорил, самой судьбой была предоставлена возможность набить руку. Медицина – семейное дело Кёрфов. Я знал Альберта Кёрфа – деда Фредерика. Так уж сложилось, что я спас ему жизнь. Помню, он отличался большой добротой и человеколюбием. Не знаю, каким был его сын, но внук на Альберта совсем не похож. Фредерик всегда был невероятно честолюбив. Он жаждал достичь высот в своём деле, он хотел быть лучшим. Он не боялся рисковать, не боялся делать то, что кто-то другой назвал бы невозможным. Но в то же время он знал цену человеческой жизни. Он был по-своему странным человеком. Но, безусловно, и по-своему мудрым. Однажды из его уст я услышал следующее:
«Из всего, друг мой, нужно уметь извлечь для себя пользу, какой-то урок. Вот возьмём к примеру… Война… Как много боли, как много крови, как много никому не нужных жертв… Игра верхов. А кто там, наверху? Как думаете? Большие дети. Капризные. Избалованные своею властью. Война… А что же я? Даже тут я сумел извлечь выгоду. Я оперировал, лечил… Мой опыт – это череда побед и ошибок. И нередко бывало, что победы доставались мне ценою моих предыдущих ошибок. Но, посмотри на меня, Максим, посмотри! Эти руки – они знают своё дело. Эта голова – она помнит, что делать рукам. И, клянусь тебе, не будь войны, я бы не был столь хорошим хирургом, не спасал столько жизней сейчас. Не спорю, число этих спасённых жизней несравнимо с числом тех, кто погиб на войне. Но война мне была не подвластна, и потому я смирился. Да, Максим, умей извлекать выгоду из всего. Жизнь не такая длинная, как кажется юноше в начале пути, годы пролетят незаметно. Быть может, слова мои и покажутся тебе гадкими… Но, поверь, есть такие вещи, которые мы просто не в силах изменить. Но то, что нам подвластно – то в наших руках».
Да, он был по-своему мудр.
Кёрф взялся провести операцию. Джоан нужен был внутренний кардиостимулятор. Единственная проблема заключалась в деньгах: Дэрбы переживали не самые лёгкие времена. Родственники из Англии и Бельгии переслали некоторую сумму денег, но… этого было недостаточно. Джоан продолжала работать.
Борис очень любил мать и тяжело переживал её болезнь. Он хотел помочь. Хоть как-то. Ему казалось, что одной моральной поддержки недостаточно, а потому всячески пытался подыскать себе хоть какую-то работу. Развозил утреннюю почту, пытался продавать газеты, порой приходилось разгружать машины. В силу юного возраста и хрупкого телосложения хорошую работу найти было не так-то легко. А о хорошо оплачиваемой приходилось только мечтать. Нужны были деньги. Прошёл месяц с постановки диагноза, состояние Джоан то и дело ухудшалось. Её жизнь могла оборваться в любой момент. Крайний срок операции – октябрь. Потом, по словам самого Кёрфа, предпринимать что-то будет уже бессмысленно.
Однажды Борис зашёл в почтовое отделение: пришло письмо от дяди Генри из Австралии, а также неплохой денежный перевод, о котором не должна была знать Джоан. Кроме того, мальчик хотел попробовать попроситься стать помощником. Он надеялся, что для него найдётся хоть какая-нибудь работёнка. Но…. Перевода не было. Поддержка дяди, на которую так рассчитывал Борис, не оправдалась. В письме Генри писал, что у него возникли некоторые проблемы с налоговой службой. На работу брать никто не захотел. Надежды крошились одна за другой. Борис собрался было уходить, когда его внимание привлёк только что вошедший молодой человек, «молодой, но какой-то… представительный», который занял место в очереди. Позже Борис сказал, что он «как-то выделялся среди окружающих, будто окутанный каким-то ореолом». Мальчик несколько секунд рассматривал незнакомца, а потом заметил, что из кармана пальто неаккуратно торчал бумажник. И тут его голову посетила ужасная, какая-то пугающая мысль, всего одно слово: «Украсть». Борис прежде никогда не крал, никогда прежде подобные мысли даже не посещали его голову. Он не знал, как быть; сомневался, колебался… С одной стороны совесть, чистота души, какие-то, я бы сказал, моральные принципы, а с другой… С другой страх потерять близкого человека, гнетущее чувство неоправданных надежд и искреннее, страстное желание помочь. Он стыдился своих мыслей, прогоняя их снова и снова, но они вновь и вновь возвращались. После мучительных сомнений Борис решился…
И вот, тем февральским вечером, когда я впервые встретил своего лучшего друга, четырнадцатилетний мальчик в небольшой уютной кофейне объяснил мне, зачем он пытался вытянуть бумажник из кармана чужого пальто…
***
Я миновал гостиную и поднялся на второй этаж. Спальня, напротив ещё одна, кабинет, ванная…
На стенах висели фото в рамках. Вот младенец на руках матери, вот маленький Бо среди коробок с рождественскими подарками, вот он учится кататься на велосипеде. А вот на этой фотографии он снова с мамой… Да, Борис всегда её любил. И ни одного фото с отцом. А это что?
Боковым зрением я заметил одну фотографию на стене, которая привлекла моё внимание. Сделал несколько шагов вправо. Интересно…
На фото, растянув рты до ушей, стояли двое парней. Один в ярко-жёлтой футболке и зелёных штанах натягивал свою синюю джинсовую кепку на русую голову другого, в белой рубахе и чёрных штанах, который, смирившись под конец, что синей кепки ему не избежать, почти уже не сопротивлялся.
Фотографию, кажется, делала девчёнка Бориса, то ли Мэгги, то ли Мэри… Рыжая, с веснушками, задорная, весёлая, довольно красивая. Я в своё время долго пытался промыть мозг Борису за то, что он её бросил. Пока не убедился, что все это тщетно.
В тот день друг как раз взялся познакомить меня с Мэ… Черт, не помню… Пусть будет Мэри. Так вот, с Мэри. А она увлекалась фотографией. Мы условились встретиться в парке, около большого фонтана. Суть была в том, что Борис по дороге в парк стал причитать по тому поводу, что я не ношу слишком яркие вещи.
Мне вдруг вспомнилось, как Дэрб компостировал мой мозг, и я негромко засмеялся.
Я стоически молчал, пока моё терпение не лопнуло, и чёрт меня дёрнул уже в парке, совсем недалеко от фонтана, ляпнуть что-то насчёт этой синей кепки. Мери оказалась совсем неподалёку, причём не одна, а с фотоаппаратом… И вот результат:
-Оу, Мэри, ты уже тут! – вопит Борис, продолжая натягивать мне кепку на голову. - Знакомься, это Макс! Макс, это Мэри!
Я, улыбаясь, поворачиваю голову в сторону девичьего смеха, уже почти не пытаясь отбиться от злополучной синей кепки, туда же, куда, улыбаясь ещё больше, смотрит Борис, и встречаю глазок объектива. Щелчок, вспышка…
- Ах-ха-ха, - смеётся Мэри, - что это ты делаешь с другом?
-Я пытаюсь убедить его в замечательности моей джинсовой кепки! – продолжает вопить Дэрб, теперь уже повернувшись в мою сторону, а потому вопит он мне прямо в ухо.
-Господи, какой садист! Я же оглохну ко всем чертям! – начинаю вконец вопить и я и, решив, что пора бы закругляться и приступать к знакомству, выхватываю синего джинсового монстра из рук Бориса, нахлобучиваю его на голову. Борису, не себе. Мы оба замираем на какое-то мгновение; друг задрал немного голову и смотрит на меня из-под козырька, а я смотрю на него. На какое-то мгновение. И когда это мгновение заканчивается, парк заливается дружным громким смехом.
-Приятно познакомится, - чуть успокоившись, киваю Мэри.
-П-прив-вет, - продолжает давиться смехом она…
Я повесил фото обратно на стену. Когда я успел его снять?
Улыбаясь, спустился обратно вниз, зашёл в гостиную. Прошёлся взад-вперёд пару раз, и поднялся обратно наверх. Куда я иду? Сам себе пожал плечами и направился в кабинет. Повернул ручку. Незаперто. Дверь тихо открылась.
Свет, какой-то неяркий, рассеянный, вяло проходил сквозь стекла большого окна на боковой стене и растекался по комнате. Большой письменный стол завален всевозможными журналами, газетами, папками, какими-то деловыми бумагами, чистыми листами, ручками, карандашами и всякой прочей канцелярией… Это не творческий беспорядок, это – бумажный хаос. Зато, готов держать пари, внутренние ящики стола наверняка пустые.
Я подумал и решил поспорить с самим собой. Ну, что Макс, старина, если там что-то или нет? – Нет, конечно. – А вот мы сейчас это и проверим.
Я стал обходить стол и, видимо, неудачно зацепил выпирающую часть свалки, потому что несколько журналов громко шлёпнулись вниз, а часть бумаги разлетелась по всей комнате, с тихим шелестом ложась на пол. Вот как всегда. Я наклонился к столу и стал вытаскивать поочерёдно каждый из ящиков.
-Макс, старина, сдаётся мне, ты был прав.
Пусто, пусто, пусто… И только в последнем четвёртом ящике завалялась какая-то бумажка. Я достал её. Чек на покупку стола. Я чуть приподнял брови. Итак, зато теперь я знаю, что этому столу уже два года и два месяца, ибо куплен он был в 1989 году, 5 сентября. Здорово.
Я кинул чек обратно и задвинул ящик.
В этом весь Борис. Он лучше часа два будет искать среди этой кипы какую-нибудь нужную бумажку, чем один раз разложит все по ящичкам.
Нужно бы собрать то, что я уронил. Вряд ли Дэрб заметит, но все же.
Я наклонился и поднял журналы, которые лежали практически у моих ног. С разлетевшейся бумагой дела будут обстоять сложнее.
***
-Решил заделаться мне в уборщицы?
-Ага, ознакамливаюсь с основами новой профессии.
-Так и будешь ползать на карачках?
-Должен тебя разочаровать, - я поднялся с пола, держа в руках кипу листов, - зрелище подошло к концу.
Кипа листов очутилась на кипе других листов. Борис, который уже успел усесться в кресле у окна, почесал затылок.
-Ты сам не свой. Случилось что?
-Все в порядке, а что? – я подошёл к книжному шкафу и стал читать названия книг на корешках.
Брови у Дэрба поползли чуть вверх:
-Ну, ты какой-то сам не свой, это определено. Но мне это нравится, - он улыбнулся.
-И в чем же заключается не принадлежность меня самому себе? – поинтересовался я, продолжая просматривать корешки.
-Не знаю, как правильно сказать. Ты будто полегче стал. Стой… Подожди, надо подобрать правильные слова… Ты сейчас не такой, каким ко мне пришёл. Да-да. И мне это определённо нравится.
-Полегче… Ну, видишь ли, яичная диета – это не для меня, - я повернулся к другу. - Слушай, что-то ты вернулся тихо, рано и без Кэролайн.
-Съездил к маме, довёз её в аэропорт, провёл… Времени по горло осталось. Решил смотаться домой, перекусить, а потом вернуться обратно в аэропорт. Через час свалю. Ты додумался до чего-то хорошего?
-Я довспоминался. Послушай, - я пробежался взглядом по книжным полкам, - а где твои старые альбомы?
-Фотоальбомы? Зачем тебе? – Дэрб очутился рядом со мной в считанные секунды. – То-то, я гляжу, ты стенд с мировой историей так разглядываешь. Где-то на нижней полке, там все такое… - он указал рукой. – Только достань сам, ладно? В горле пересохло, сейчас сдохну…
-Окей, я понял.
-…если не сделаю пару глотков воды, ну или чего покрепче. - Продолжил Борис уже в дверях. – Да, и расскажешь, зачем тебе…
На этот раз друг громко протопал вниз по ступенькам.
Я тем временем полез за альбомами.