Отец. Глава 19. Проказы и наказания

Валентина Баскакова
    
   
  Ежедневно летом или после уроков мы встречались с Машей Жигаловой и, если она была свободна, пускались во все тяжкие, то есть, бегали, куда вздумается. В семье Жигаловых была корова, и Маша имела по дому гораздо больше обязанностей, чем я. Я с большим уважением относилась к её обязанностям, и мне во многом хотелось ей подражать. Вместе с Машей мы бегали на телятник к её матери и помогали подавать корм маленьким смешным телятам, а потом я составляла ей компанию в её походах за травой, выпросила маму приобрести мне маленький кузовок и тоже, как Маша, рвала траву руками и приносила Владимировне, у которой мы покупали молоко, траву на корм корове. Когда мы приходили за травой, любимым нашим занятием было – найти раскидистую черёмуху и «летать на парашютах», - так называли мы плавные наши спуски вместе с ветками почти от вершины деревьев. Это было и небезопасно: однажды черёмуха не захотела опускать меня до самой земли – такая я была лёгкая, и я повисла в воздухе на почтительном от земли расстоянии. Не знаю, чем бы закончилось моё висение на дереве, если бы Маша не забралась ко мне, и нас двоих черёмуха моментально «приземлила».

   Однажды мы собрались с ней в очередной раз встретиться после школы, но, придя к ней после обеда, я застала её плачущей. На мой вопрос, что стряслось, Машка, всхлипывая, провыла: «Татя сказал, что я помру!.. Я плащик проглотила!» (Плащиками назывались  обычные  пуговицы). Мне стало страшно, и я тут же, конечно, помчалась к своему отцу, чтобы поделиться с ним своим горем. Выслушав, папа успокоил меня и велел успокоить подружку. Я обрадовалась, что всё не так плохо, и, побежав к Маше,  объяснила ей ситуацию так же просто, как сказал папа. А её отец просто пошутил, видимо, не осознав, как расстроила шутка девчушек. Пошутив, уехал за 8 км к Широкой, где находился его водомерный пост, место его службы. Неделю потом мы с подружкой караулили появление злополучной пуговицы. Какова же была моя радость, когда утром однажды Маша сообщила, что теперь точно она уже не умрёт, а плащик она вымыла и уже пришила к платью, от кармана которого он оторвался… 

   Однажды в жаркий летний день мы с Наденькой Коньшиной, моей одноклассницей, решили освежиться не в речке Нюхче, до которой был неблизкий путь, а в Васькином ручье, протекавшем под горой, на которой стоял наш дом. Вообще-то в ручье не купались, так как вода в нём была очень холодная из-за бивших в нём родников. Но нас почему-то(видимо, по незнанию) это ничуть не смутило, и мы смело окунулись в ручей… Ох, и ругал же меня потом отец, да и Наденьку тоже – и она не отличалась богатырским здоровьем.

     А осенью, в сентябре – это было, когда я училась в 1 или во 2  уже классе, мы с Александрой Васильевной  всем классом должны были идти в однодневный  поход на Халью – холмы, расположенные за лесом в конце нашей деревни. В это время я как раз ощущала симптомы наступавшей простуды: кашель, сопли. Но лишить себя удовольствия пойти в поход я не хотела, потому, несмотря на запрет родителей, просто-напросто сбежала из дому, увидев в окно цепочку своих одноклассников.

    Отец рассердился за моё ослушание настолько, что впервые в жизни поднял на свою любимицу руку, стегнув меня, вернувшуюся из похода, ремнём пару раз. От обиды я чуть не зашлась в рыданиях и, обессиленная ими и утомлённая походом, изнемогла и уснула. Проснулась от осторожных прикосновений отца, склонившегося надо мной и смазывавшего отпечатавшиеся от ремня рубцы на моём теле вазелином. Я помню, что мне снова захотелось плакать, уже от чувства огромной любви и жалости к отцу. Своим детским наитием я поняла его огромное чувство сострадания и раскаяния… Это был единственный случай, когда его горячий характер нашёл своё отражение в наказании дочери.

    Как-то раз зимой, стоя в очереди за хлебом у магазина, высокая девочка Таня, старше меня на пару лет, вдруг сказала нам: «А слабо вам полизать магазинную железяку!» Она говорила о толстенной металлической перекладине, которой закрывался магазин. Да с чего же слабо? Ещё тем более – сказано это старшеклассницей! Совершенно не задумываясь о последствиях, то есть, не имея о них ни малейшего представления, я храбро приложилась языком к перекладине. Поведя глазами в сторону  Тани – видит ли она? – я хотела удёрнуть язык, но не тут-то было: приклеился намертво! От движения – резкая боль. А  Таня - смеялась! Домой я пришла с неворочающимся языком, с полным ртом кровяных сгустков, без хлеба, конечно. Ругая меня за бестолковость, мама, однако, сказала, что это мне вперёд наука, а, кроме того, может, хоть язык «покороче будет».  Она, скромная и неболтливая от природы, жестоко страдала от моей детской необузданной общительности. А отец,  вытирая мои слёзы, сказал, что мало кто из любопытных детей избежал этой участи в детстве. А потом, успокаивая уже маму, произнёс слова, которые, как ни странно, успокоили скорее меня: «Любопытство – это когда любо пытать, то есть, узнавать. Это то же самое, по сути, что и  любознательность. Язык заживёт, а любознательность останется». Именно после этой отцовской фразы я стала  вертеть слова, думая над их значением.  Хотя, если честно, вовсе не любознательность руководила мной, а глупое желание доказать старшекласснице, что я могу сделать то, что не могут другие: ведь никто из моих ровесниц, находящихся поблизости, не бросился с ходу выполнять её предложение. Я уже умела отдавать себе отчёт в своих поступках и критически относиться к ним, правда, часто после дела.

Продолжение  http://www.proza.ru/2012/04/17/1616