«Красавица была ветрена, как полячка, но глаза её, глаза чудесные,
пронзительно-ясные, бросали взгляд долгий, как постоянство»
Н.В. Гоголь
Но никого не было ни рядом, ни вокруг, ни на всей длинной пустынной деревенской улице в это солнечное летнее утро, ни во дворах ближних домов, и потому Прокоп, оглядевшись, произнёс:
- Да… Да! – и, выдохнув это, всё-таки смутился. Поднявшись со скамейки у сельской библиотеки, потянулся, разминая затёкшее плотное, уже не молодое, но ещё крепкое тело, и зашагал в сторону своего дома.
Впечатления от прочитанного, история любви Суламифь, превзошли все его ожидания, и он шёл, прижимая томик Куприна, словно драгоценный кусочек солнца, которое некогда согревало виноградники царя Соломона. Он спешил домой, он спешил, чтобы уехать.
Тени старых черёмух укрывали его дом, старый чёрный сруб на две комнаты. В большой - только не обмазанная печь красного кирпича, в маленькой - кровать, и всё. Это был пустой дом, из которого все уезжали. Сначала родители – на кладбище. Потом – жена:
- Да зачем ты мне такой бабник и пьяница нужен!
- Да и ладно! На мой век такого добра хватит! – Ответствовал ей на это Прокоп.
Жена уехала на тёплую Кубань, вышла там замуж. И сын не вернулся после армии, уехал к матери, к городской жизни, и уже женился. Как-то приезжал к отцу ненадолго со своей женой. Оставили они библию и ещё какие-то книжки. Молились днями и ходили, держась за ручки.
- Пропал сын! – решил Прокоп и махнул рукой.
Перед деревенскими было стыдно за сына-адвентиста. А, что он мог поделать? И продолжал ездить по всему немаленькому сибирскому району класть печи. Печник он был исправный. Про таких и говорят: «Мужик – золотые руки!» Заработать мог и выпить, и с женщинами полюбиться. Однако, с годами собиралась под его сердцем тоска всё злее и злее и поедала Прокопа по вечерам и ночам в этом старом доме.
Давно печник усвоил то, что в его работе была одна незамысловатая и, иной раз, очень приятная сторона, когда хозяйка в доме, а муж на работе. Печь кладётся не спеша, и пока суть да дело, в доме они весь день один на один. Которая и покормит, а которая и ближе подпустит. Для некоторых хозяек временный мужик всласть – уедет и забыто. Ещё и за работу, и за всё хорошее ему заплатит.
Только недавно случилась с Прокопом история, всего его захватившая, и жил он теперь этим, не зная покоя. Понял, что он, «дурак старый», влюбился впервые весь, как есть, и не осталось в нём от того нисколечко живого, не тронутого этой любовью места. А душа, некогда безмятежная, ленивая, охочая до лёгких удач и наслаждений, встрепенулась, расправила тяжёлые крылья свои, словно тот парящий высоко коршун, и понесла к последним мукам и к последней пропасти его жизни.
...Прокоп выкладывал печь в новом доме майора милиции. Женщина появилась неожиданно, с любопытством разглядывая его, спросила:
- Вы и есть хороший печник? Плохого он не наймёт… - она стояла в дверном проёме, вся в чистом, белом, светлом, и, вдруг, присела на корточки и снизу заглянула в глаза Прокопу.
Сказала несколько ничего не значащих фраз молчащему в ответ печнику, и также неслышно исчезла, как и появилась. Но рука с кирпичом у печника замерла, размеренность движений сбилась. «Вот баба!» - Звякнуло у него в голове. «Ан, не баба! Таких только в кино увидеть можно. Да и то, только в наше время они были…» -отчего-то подумал Прокоп следом про её светлые волнистые волосы, голубые пронзительные ясные глаза, и голос, звенящий и плавный.
Голос настоящей женщины - не той, которая только красить волосы и губы может, а той, которая себе цену знает и не каждого подпустит даже посмотреть на неё. Это он не столько подумал, сколько почувствовал нутром и был поглощён до обеда не одной только своей работой.
В обед он вышел из нового сруба, где клал печь. Во дворе увидел накрытый к обеду стол на одного. И ложка, и вилка, и нож… и салфетки. «Э-ко!» Борщ, второе и с огорода… Её не было. Начал уминать. Пришёл хозяин, майор милиции, лысоватый, с круглым мясистым лицом. Кивнули друг другу.
Майор прошёл в старый дом, что стоял в трёх шагах от нового, и оттуда стали слышны их голоса. Его тяжёлые длинные фразы с нажимом и восклицаниями, и её короткие упругие ответы. Смысла Прокоп не улавливал, а только понял, что разговор там пошёл тяжёлый, на высоких тонах, и временами даже срывался на крик.
Борщ же был очень хорош. А тарелки на столе белого фарфора с золотыми ободочками означали какой-то другой мир, чем тот, на который обыкновенно тратил своё время и свою жизнь Прокоп. И заметил также Прокоп на столе объёмную фарфоровую посуду, полную маленьких сухариков гренок и потянулся к ним…
Звук пощёчины вдруг расколол-разделил летний день, а следом звонкий второй удар. Майор промчался быстрым шагом из старого дома к калитке, пулей и с красным лицом, за ворота и исчез в улице. Вслед ему она только на два шага из дверей, растрёпанная, с горящим злым лицом, с острыми ужасными скулами, появилась, как выпрыгнула, и застыла, источая ненависть и презрение к мелькнувшему за калиткой серому милицейскому кителю. Выдохнула пару раз, чуть смягчилась лицом, повела взглядом по двору, задержав его несколько на Прокопе, и исчезла в доме.
Трёх медленных ложек не съел он борща, как быстро появилась во дворе она снова, уже в белом с голубым, мохеровом коротком халатике и, быстро взяв за руку
Прокопа, упрямо думая о чём-то своём, потащила за собой в дом.
- Идем! – бросила жёстко в его сторону и ввела в чистую ухоженную комнату, обставленную фабричной мебелью, с мягкими креслами, с трюмо, с широкой покупной кроватью, со шторами до пола у окон. Всё было белых и золотистых тонов. Остановилась. Потянула Прокопа за шею рукой, заглянула в глаза:
- Хочешь меня?
Не дожидаясь ответа, запустила другую руку… Прокоп вздрогнул, напрягся. И вроде всё ему стало ясно, но и захотелось знать, зачем он здесь, зачем вдруг попал в чужую историю…
- Сможешь! – определила, как приказала. – Только молчи! Ни слова! Понял?
Сунула ему пакетик:
- Одень!
И всё без улыбки, сосредоточенно-серьёзно. Прокопу стало даже не по себе, он замешкался, а увидев её обнажённой, замер истукан истуканом.
- Быстрее!
Холод в интонации не подстегнул его, а наоборот, сделал скованным, с мыслью в голове: «Боже! Что с такой и как делать-то?» И когда он решился прикоснуться к литым вздёрнутым грудям её, то получил удар по рукам со словами:
- Не трогать!
Дальше он отработал своё, как робот, ожидая одного – быстрее оставить её, чтобы, наконец, понять, что он здесь и кем он здесь. Но, где-то в глубине души или на самом донышке своего сердца ощутил, что произошло непоправимое, что коснулся к чему-то бесконечно ценному, быть может, к самому ценному во всей его теперешней жизни. И эта красивая женщина, совсем не понимаемая им, без спросу овладевшая им, молча смотрящая куда-то в потолок, с прикушенной губой - она и есть его последнее желанное счастье и его верная погибель.
- Всё?
Он только смог кивнуть.
- Лучше тебе, чем ему! – и жестом отправила из дома.
…Каждый раз, бросая взгляд на левую руку своего приятеля, Прокоп поёживался – на ней не хватало указательного пальца. Антона Ивановича это только забавляло.
- Мне же не кирпичи класть, Прокоп! Нам, столярам, со всеми пальцами грех ходить! – И широко улыбался.
Он всегда улыбался собеседнику, и ни то, ни другое не мешало ему слыть первым краснодеревщиком в районе. К нему успешно шли столярные заказы, а к Прокопу печные. Два старых приятеля, два рукодельных мужика, уважали друг друга за мастерство и понимание в работе.
- Денёк-то, какой! Моя по травы до вечера с бабами… Красненькую возьмём? – из черёмуховой тени, сияя ровными вставными зубами, вышел навстречу Прокопу у самого его дома Антон.
- Так еду же… Вечером там быть.
- К ней?
Прокоп кивнул.
- Майор до тебя доберётся! Он – тупой-тупой, но упрямый – со свету совсем сживёт!
- Пробовал уже…
- Опять брюки гладить будешь? И щиблеты чистить?
- Приучила…
- А я хотел приклад показать… Начальник милиции упросил для его ружья … Где печь ещё нашёл?
- Она нашла. Договорилась с соседкой через дорогу. Пока работаю, видеться будем.
- А тебе надо? – улыбался Антон, на что Прокопу хотелось воскликнуть: «Шельмец старый!»
- Мне – да.
- А, ей?
- Не знаю… Не пойму. Но, зовёт, ведь…
- Молодая для тебя. Справляешься?
- Иди ты!
На заброшенном огороде Прокопа крупнолистых и большеголовых подсолнухов стояло не меряно. «Для кого?» - Подумал он, смотря за спину Антона: - «И растут же!» Ему было приятно видеть эти вольные цветы и приятно вести этот пустой разговор.
- Как давно мы с тобой на речке не сиживали, Прокоп! Удить сходим?
- Вернусь, тогда… У меня все мысли там. Не пойму себя. Как больной… А, хорошо.
- Ну, с такой-то! И запросто подпускает?
- Не-а… Серьёзно у меня. У неё – не пойму… Шоколад любит и цветы. Сказала и смеётся. Я бабам пиво привык брать, а тут – шоколад…
…На второй день Прокоп пришёл класть печь дальше, а через час вышла из старого дома к нему она. Прислонилась плечом к входному косяку, скрестив ноги, в белых джинсах, в очень расстёгнутой светлой рубахе, без какой-либо тени смущения, улыбки или другой какой мимики и смотрела задумчиво-спокойно в окна, на стены, Прокопа, новую печь, словно не здесь была. Только минут через пять заговорила, точно захотела себя чем-нибудь занять ненадолго.
- Звать-то тебя как?
Прокоп ожидал разговора, ещё вчера думал о нём, но сейчас ощутил скованность, ощутил большое желание подбирать точные ответы, те, которые хотела услышать она, словом, потерялся, не понимая всё ещё их странных отношений, и ощутил в себе приятное оттого, что она не просто зашла, а, всё-таки к нему.
- Так… Прокоп.
- Мило… - И погодя: - Завтра закончишь? И домой? У нас на реке плёс красивый. Пойдём завтра туда? Рыбачишь?
- Да. А снасти? – Вот он не ожидал таких слов от неё!
- Есть. Удочки дам. Да, так посидим…
И без перехода:
- У меня таких пожилых ещё не было, - чуть улыбнулась. – Ладно, работай!
Она ушла. Прокоп впал в задумчивость, корил себя, что не спросил имени и другого, и пробовал представить завтрашний вечер, когда новая печь уже будет испытана, расчёт получен, всё собрано… И чего на реке? Ну, не без того, должно быть…
Днём, когда он подносил со двора кирпичей, вдруг появилась ещё раз и окликнула:
- Прокоп! Знаешь, я люблю шоколад… и цветы! Только люблю молочный, с орешками. Сходишь?
Застала врасплох вопросом. Другую бы отшил, отбрехался, а тут – вытер руки, отряхнулся, кивнул и за ворота.
Она ждала. Но не спустилась с крыльца, а дождалась, пока подойдёт сам и отдаст.
- То, что нужно! – покачала шоколадкой. – У тебя есть всё, что мне нужно! – Улыбнулась широко, весело, искристо, вертанулась на ступеньках и исчезла за дверью, лязгнув засовом.
Больше в тот день не виделись.
Окончание: http://www.proza.ru/2012/04/18/1204