People scared
But I don't care
'Cos I'm feeling
I'm living right! (с)
Она надевает белые джинсы... высокие, облегающие голень сапоги ярко-алого цвета, а-ля ковбойские, но на высоком каблуке... с лукавой улыбкой завязывает тугим узлом на животе полы его рубашки – бесконечно великой для Нее, но соблазнительно подчеркивающую высокую грудь и стройное, полное жизни, гибкое молодое тело… жилетка ослепительно-белой кожи, расцвеченная местами ярко-красными росчерками молний и запонок довершает костюм… Оглянувшись, Она критически рассматривает себя в зеркале... удовлетворённая увиденным, Она затягивает молнию жилетки, заплетает длинные волосы в тяжелую косу и ловит в зеркале его отражение…
Он – совсем другой… Она привычно рассматривает Его в зеркале, так же, как каждое утро. Грубого покроя темные джинсы, местами линялые от частых стирок и солнца – явно не для гламурных посиделок с тонкостенными бокалами в руках в кругу рафинированных интеллектуалов. Вместо изящных сапожек – тяжелые ботинки с заостренными мысками на высоком каблуке: в таких не станешь отплясывать вальс. На тщательно начищенной блестящей пряжке ремня играет зайчик – он слепит Ее, и Она спешно отводит глаза. Свободного покроя рубашка в крупную клетку заправлена в джинсы. Он не видит ее – пока. Привычным движением Он снимает очки с простыми стеклами – они так давно стали частью его, его имиджа, что он чувствует себя чуть не в своей тарелке. Она знает это и улыбается краешками губ. С характерным металлическим лязгом застегивается молния его жилета – старого, прожаренного солнцем и выдубленного ветрами сотен тысяч километров. Броской белой кляксой на левой стороне смотрится выцветшая от времени нашивка давно не существующего мотоциклетного клуба. Как и джинсы, жилетка нарочито грубо пошита – Она бы давно ее выбросила, заменив на что-то более изящное и легкое, но Он всегда вставал на защиту жилетки. Бахрома, пошитая на каждом шве, и почему-то с особым вниманием к рукавам, взметается вверх, как перья какой-то мифической птицы, когда Он прячет свои коротко остриженные волосы под широкополую черную шляпу (Она на самом деле не знает, действительно ли эта шляпа широкополая или нет – но обожает называть ее именно так).
Оставшись без очков, Он чуть смущенно оглядывается, привычным, неосознанным движением проводя по подбородку. Он не брит – Она точно это знает, потому что уже успела уколоться об эту щетину, когда будила Его – но эта легкая небритость Ему только к лицу. Скользя взглядом по комнате, Он натыкается на ее внимательный взгляд в зеркале и лукавую улыбку. И улыбается в ответ, сначала легко, одними уголками, а потом, не в силах сдержаться, расплывается в широкой, не сдерживаемой, улыбке… Она спешно прячет глаза за непроницаемо-глянцевыми стеклами солнцезащитных очков, прежде чем Он увидит в них лукавую чертовщинку. Неосознанно повторяя Ее движение, Он водружает на нос солнцезащитные очки – с большими стеклами, в тонкой оправе… кажется, такие были популярны лет сорок или пятьдесят назад.
Они вместе, синхронно отворачиваются друг от друга, от зеркала и идут к выходу… Легкие улыбки – все та же, лукавая, Ее, и чуточку сонная Его – улыбки друг для друга, для нового дня, который еще только вступает в свои права… Холодок осеннего утра пробирается под жилетки, а уши ловят непривычные звуки совсем раннего часа – где-то далеко-далеко, за пределами городка, прокричал петух… Воздух так чист и прозрачен, не захламлен шумом и запахами большого города, что, кажется, он стеклянный – и вот-вот треснет, сломается от любого неосторожного звука…
Звонкий перестук ее каблучков сопровождает их, пока они идут от дома до гаража… Его шаги тяжелее, грубее – они весомы, будто бы осязаемы в это утро. Они – словно аранжировка для Ее шагов. Они звучат контрастом друг с другом – и вместе сплетаются в какую-то удивительную мелодию, такую уместную в это утро. Можно было бы пройти и через дом, но им как всегда захотелось насладиться этими мгновениями полного взаимопонимания, упоения чистой, еще не утомленной человеком природы, что такая мысль даже не пришла им в головы…
Он открывает гараж, и Она на мгновение прижимается губами к Его губам, терпким, с чуть горьковатым привкусом кофе. Щетина легонько колет ее, и Она подается назад… Он смотрит на нее с ласковой, чуточку меланхоличной улыбкой, она отвечает ему внимательным взглядом: на мгновение кажется, что между двумя парами непроницаемо-черных солнцезащитных очков существует какая-то потусторонняя сила взаимного притяжения… Она отворачивается – где-то там, далеко на востоке алое небо предвещает восход солнца… остаются какие-то секунды…
Солнечные лучи обрушиваются на спящий городок – и тот отзывается шумом нетронутой природы… Лишь один звук нарушает гармонию утра – с легким шуршанием из дверей гаража показываются два мотоцикла… Она глядит на него и видит на его лице затаенную радость ожидания и предвкушения – где-то там, совсем в глубине души, Он все-таки совсем еще мальчишка…
Она перебрасывает ногу через седло – тем самым движением, которым Ева соблазняла еще Адама, чуточку рисуясь, совсем не отдавая себе в этом отчета. Она даже не представляет, какие эмоции порождает это ее движение там, за широкими непроницаемыми стеклами солнцезащитных очков. Шурша покрышками, байки со своими седоками медленно покатились вниз по подъездной дорожке…
Тяжелый дробный перестук разорвал сонную тишину пригородного утра – с грубоватым грохотом движок его Харлея сначала взревел, но тут же, будто бы смущенный своей громкостью, перешел на равномерное тарахтенье… Она разглядела, как на Его лице сжались в предвкушающую улыбку губы. Секунду спустя на нотку выше, на полтона нежнее в перестук вплелся новый звук – второй байк внес свою лепту. Они переглянулись … Нетерпеливо взревели движки – и два мотоциклиста, белый и черный, под нарастающее рычание моторов сорвались с места…
Они были вдвоем - и это утро принадлежало только им. Они не видели окружающих – им было достаточно взглядов друг друга, дороги, ветра и солнца. Проносясь на головокружительной скорости по сонным улочкам тихого пригорода, они даже не успевали заметить взгляды редких ранних прохожих - порой восхищенные, порой удивленные, порой разозленные из-за разорванной ревом моторов утренней тишины.
Шоссе вывело их на верхушку холма – любимого места местных пейзажистов, с одним из самых красивых видов на город. Байки замерли, недовольно тарахтя моторами. Они наслаждались видом… Наконец, движки радостно взревели, и оба сорвались вперед, в город…
На полном ходу они проскочили пустынные, спящие окраины, с небольшими одно- и двухэтажными зданиями, выскочив на улицу к центру, ориентируясь на шпили собора, тенями маячившими где-то на горизонте, ревом движков разбудили спящие офисные кварталы и, сопровождаемые лаем отставших собак, двумя уверенными силуэтами скользя среди машин, влились в пока еще редкий поток транспорта…
Центр встретил их шумом последних закрывающихся кафе, дискотек, баров и ресторанов… Во взбудораженном, усталом после буйной ночи выходного дня городе они неизбежно привлекали внимание – две на редкость энергичные, самоуверенные тигровые акулы, черно-белым всполохом разрезающие город, не постеснявшиеся заявить о себе утробным ревом моторов, неудержимые, как восход солнца, угнездившегося между шпилями на горизонте, подобные свежему порыву ветра в утомленном гулянками, сигаретным чадом и алкогольным угаром баре...
Они выскочили на площадь – и собор обрушился на них черной громадой, застилающей солнце и небо, отнимающей дыхание от восторга и восхищения… Но они, эти ранние хищники городских дорог, едва ли обратили на него внимание – он, привязывавший к себе сотни миллионов туристов, влюбляющий в себя всех без исключения раз и навсегда, привлек их не более, чем распуганные ревом двигателей местные лавочники, бомжи и сонные дворники, готовившие эту, возможно, самую главную достопримечательность города к очередному насыщенному туристами дню.
Давя многосотлетнюю брусчатку протекторами мощных колес, они устремились на юго-восток, туда, где темная гладь реки была перечеркнута посеребренным лучами восходящего солнца мостом. Туда, на восток, где они смогут полностью ощутить на себе пьянящий ветер и несравнимое ни с чем чувство абсолютной свободы, прочь из города, столь бесцеремонно разбуженного и недовольно ворчащего за спинами. Они буквально взлетели на мост, абсолютно пустой в этот ранний час – и движки байков взвыли в диком, радостном восторге, когда две руки до упора выкрутили ручки газа, унося их прочь из города, с его серыми, скучными зданиями, ограничениями и правилами, унося на свободу автобана, неограниченную, абсолютную, обещающую все то, чего два байка были столь долго лишены.
На длинном пологом повороте развязки они буквально взлетают на автобан, чтобы тут же исчезнуть вдали, превратившись в крохотные точки – одна белая, другая черная – на горизонте, оставив неповоротливым многоколесным мастодонтам городского транспорта только медленно затихающий вой раскручиваемых до звона моторов. Шоссе извивается вдоль берега реки - и в лучах солнца их тени, скользящие по ровной, сонной глади, кажутся какими-то чудными, мифическими морскими чудовищами, поднимающимися из глубин. Широкая лента автобана сужается до узкой ниточки, когда они переключаются на высшую передачу.
Они проносятся по окраинам сонных городишек, городков и просто деревень, скользят по второстепенным сельским дорогам, всячески уклоняясь от встреч с другими городами, мимо мелькают аккуратные домики пригородов и одинокие фермы, придорожные кафе и забегаловки с редкими клиентами. Ветер хлещет их по лицам, и они со смехом подставляют ему горящие румянцем скорости и азарта щеки.
Солнце добирается до зенита, когда они снова выскакивают на автобан, уже не столь пустынный, но свободный достаточно, чтобы им не приходилось сдерживать мощь их стальных скакунов. Дорога стелется перед ними, байки глотают милю за милей, и кажется, что весь мир готов стать их дорогой и покорно и с радостью лечь под колеса. По правую руку оставались длинные тяжелогруженые фуры, с упорством, достойным лучшего применения, тянувшие свой груз в неведомые никому места, чинные малолитражки выбиравшихся на пикники горожан, заваленные тюками и сумками универсалы, строгие, чопорные седаны директоров и чиновников, катящие по каким-то своим,никому не ведомым, но безусловно, очень важным делам. Одинокий байкер со встречной полосы приветствовал их взмахом руки, и они ответили ему тем же, догнали неспешный караван какого-то местного мотоклуба, понаблюдали за ним, за тем, как тщательно старались выдерживать формацию обладатели самых разных мотоциклов, от изящно-легких, воздушных, будто невесомых «Фьюри» до тяжелого, медленного и неповоротливого «биммера» середины двадцатого века, со всадниками, одетыми в пижонские подобия униформ, ввинтились в их ряды и подобно двум титанам давно минувших эпох, окруженным почтительной свитой, на короткий момент возглавили караван, приветствующий их поднятыми пальцами и восхищенными взглядами из-под огромных байкерских очков. Они не то чтобы не видят всего этого, но скорее не придают этому никакого значения, словно бы снисходят до них, простых смертных, одаряя их счастьем быть рядом с этим удивительным черно-белым тандемом, словно короли дороги, благосклонно позволяя и им разделить то же упоение скоростью и азартом, которое гонит и их самих.
Она чуть впереди, Он – буквально на полкорпуса позади. Ее глаза пожирают ленту асфальта, Его взгляд прикован к ней – как набегающий ветер заставляет ослепительно белую жилетку облегать ее тело, вызывающе прекрасное и манящее, ломает полы ее шляпы, тщетно силясь сорвать ее с ее головы. Он ловит краем глаза восторженные, жадные взгляды каравана, прикованные к ее белоснежному байку, ее ладной фигуре в такой же белоснежной одежде, расцвеченной ярко-алыми всполохами молний, сапог. Полы рубашки от долгой езды чуть выбились из-под жилетки, и теперь развеваются, словно насмешка над киношными стереотипами супергеройских плащей.
Чуть крутанув ручку, Он выравнивает байк, они теперь едут совсем бок о бок друг с другом, достаточно лишь протянуть руку. Она поворачивает голову и глядит на него с легкой улыбкой – Он улыбается ей в ответ, широко и задорно, совсем по-мальчишески. Они прибавляют газ, и караван остается позади – вслед им летят неразборчивые в реве движков крики, восторженные, радостные гудки клаксонов.
Они снова одни – вдвоем и наедине с дорогой, над которой поднимается марево разогретого солнцем воздуха. Рев движков сменяется чуть слышным на такой скорости удовлетворенным, утробным рычанием, едва перекрывающим свист ветра. Испуганной стайкой разноцветных рыбешек метнулась прочь и в сторону от них пестрая шайка запаянной в пластик и силикон молодежи на разрисованных японских спортбайках, истерично завывавших своими затюнингованными движками. Группа бородатых толстяков, сгрудившиеся вокруг своих блестящих хромом байков возле одного из придорожных кафе, приветствовала их поднятыми вверх пальцами и салютовала початыми банками пива. Он машет рукой им в ответ. Наполняя воздух рассерженным гулом, слева от них, по самой разделительной полосе, проносится куда-то по своим делам длинная черная тень «Хайябусы», расцвеченная по бокам броскими цветами каких-то иероглифов.
Солнце уверенно клонится к своему закату, когда на горизонте темными тучами появляются предгорья. Дорога то виляет между холмами, то возносится на самую вершину, заставляя обоих активно работать рулями, перехватывая дыхание в момент, когда байки покоряют очередную высоту и на долю мгновения замирают, словно бы в полете, перед тем как вместе со своими седоками устремиться вниз, готовясь к штурму очередного склона.
Именно тут, в предгорьях, они сделали свою первую и последнюю на сегодня остановку. Не сговариваясь, свернули к крохотной бензоколонке у обочины. Умиротворенный рев моторов снова сменился недовольным тарахтением и затих. Вокруг царила сонная тишина, воздух наполнен удивительным чувством покоя, и кажется, будто ничто никогда не встревожит этого тихого уголка. Он тихонечко улыбается своим мыслям, и резкая сетка тонких белых морщин прорезает обветренное, раскрасневшееся лицо.
Она заходит в магазинчик и набирает продуктов, заказывает зеленый чай у сонной официантки и не без опаски садится за столик у запыленного окна. Невзрачный мужчина у окна в потрепанном деловом костюме скучного голубого цвета, засаленной рубашке, с утомленным жизнью лицом, скучным и потому неприятным, пожирает ее взглядом – в его взгляде на мгновение мелькает мужской интерес, но тут же гаснет, снова утонув в вековой скуке. Она отмечает это на автомате, принимая как должное и мелькнувший интерес, и затаенное, завистливое восхищение – и тут же теряет всякий интерес к этому представителю вымирающего вида коммивояжеров. Сонная муха бьется о окно…
Она протирает сероватое, запыленное стекло: отсюда, из-за этого столика ей прекрасно видна вся заправка, и она видит, как Он неторопливым, чуть неуверенным шагом заправляет байки, расплачивается… и идет сюда, в кафе. Она стягивает белые замшевые перчатки, чуть потемневшие на костяшках от дорожной пыли, и кладет их рядом с чайничком чая. Он заходит в кафе, привлекая внимание пары изрядно потрепанных, сонных придорожных проституток за угловым столиком, обегает взглядом кафе, ища ее, неизбежно натыкается глазами на жриц любви, буквально примагничивающих его вызывающими позами и дежурными завлекающими улыбками. Она чувствует, как глубоко в ней закипает дикая, жгучая ревность. Но на его лице ничего кроме вежливого, но скучного равнодушия… Как она благодарна ему за это!
Он перебрасывается парой фраз с официанткой, получает из ее рук высокий бокал для пива и запотевшую бутылку. Что-то говорит, расплачивается и смотрит прямо на Нее. За стеклами широких очков не разглядеть глаз, но что-то в его манере заставляет ее волноваться, неосознанно теребя в руках перчатки. Он улыбается, глядя на нее, подсаживается за столик… Она бессознательно приосанивается, чуть ерзая, усаживаясь поудобнее на диванчике, который, казалось, был сделан таким образом, чтобы усесться на нем удобно было невозможно в принципе. Ее поза теперь выражает не столько ее гордость, ее самостоятельность, не столько вызов, сколько гордость за Него, гордость обладания Им. Она бы сгорела со стыда, если бы узнала, что всей своей позой показала присутствующим свои абсолютные права на сидящего рядом мужчину. Но ни потрепанные шлюхи, ни сонная официантка не рискнули бросить вызов этой Львице. А Он… Он, конечно, заметил все это, но не сказал ни слова – а зачем?
С характерным треском Он сорвал пробку с бутылки и налил пиво в свой высокий бокал. Отставил в сторону, давая чуть отстояться пене. Снял перчатки (Она их всегда называла «байкерскими» - за обрезанные пальцы, он смеялся в ответ и предпочитал название «рабочие»), положил чуть в стороне, ближе к ее, белым, замшевым. Она чуть повела носом, уловив несущиеся от бокала нехарактерные запахи апельсина, корицы и чего-то еще…
Он снял очки, и чуточку поколебавшись, она последовала его примеру. Мир впервые увидел их глаза, то как они смотрели друг на друга – с замершим, чуть настороженным, тактичным восхищением, чистым, незамутненным восторгом друг другом и чем-то еще, что принято называть «каким-то внутренним светом». Глаза, лучившиеся радостью, радостью обладания друг другом, радостью этого дня, наполненного скоростью, дорогой, встреч с другими, радостью того, что они – вместе, бок о бок… Глаза с затаившимися в глубине смешинками, умные, глаза до беспамятства влюбленных друг в друга людей… и сонная официантка, и пара потасканных шлюх моментально поняли, сколь ничтожными и смешными были бы их попытки встрять между этими двумя людьми.
С замершей в глазах смешинкой он кивает ей на бокал, словно бы предлагая разделить его напиток. В улыбке, распирающей его губы, ей чудится завуалированный вызов – а не слабо ли?.. Она знает, что это не так, но вспыхнула бы до корней волос, просто потому, что ей это почудилось – если бы лицо, исхлестанное ветром дороги, не было бы таким раскрасневшимся. Она осторожно берет бокал и делает два небольших глотка – необычный, непривычный вкус заставляет слегка поморщиться, а Он не может сдержать улыбки, буквально прорывающейся из него. Она кивает, как бы признавая право этого пива на существование – в глубине души она знает, что ей понравился необычный, мягкий вкус, но пройдет немало времени, прежде чем она согласится с этим утверждением вслух.
Солнце клонится к закату, и его лучи, прорываясь с боями сквозь запыленное стекло и полуопущенные жалюзи разрисовывают воздух в кафе причудливым узором светлых и темных полос. Монотонно бубнит радио, обещая жителям предгорий скорый дождь. Они перекусывают, лениво перебрасываясь ничего не значащими замечаниями, глядя только друг на друга, в миллиардный раз изучая любимые лица, которые знают наизусть и все равно каждый раз открывают – каждый для себя – по новой.
Он оставляет на столе бумажку – чуть больше, чем нужно по счету, чуть больше, чем полагающиеся чаевые за отсутствующее обслуживание, но ему совершенно не хочется выяснять, сколько там центов, копеек или пфеннигов полагается в этом конкретном случае. Вместо этого Он подхватывает ее пакеты и направляется к байкам. Она отстает от него на полшага, снова думая о том, что было бы неплохо выбросить его старую, потертую, местами выцветшую жилетку. Она вздыхает, чуть грустно, понимая, что этого никогда не произойдет. Он оглядывается на этот вздох, вопросительным, чуточку встревоженным взглядом рассматривая ее. Она качает головой («Все в порядке, родной»), натягивает перчатки, слегка улыбаясь усталой, но довольной улыбкой – день за рулем немного утомил ее, и только сейчас, перекусив в скучном, сонном кафе у заправки, она это поняла.
Он смотрит на нее своим чуточку виноватым, беззащитным взглядом, словно бы извиняясь за то, что посмел ее утомить, и начинает упаковывать покупки в кофры мотоциклов. Она заводит свой белый байк, на глянцевых панелях обтекателей она видит его отражение – Он все еще возится с непокорным длинным французским багетом, не желающим помещаться в кофре. Она улыбается, видя в зеркале его чуть шевелящиеся губы.
Улучив момент, Она привстает с байка, неожиданно прижимаясь губами к его губам… Он замирает, принимая неожиданную ласку… Откликается на нее, оставив в покое торчащий из кофра шуршащий пакет с багетом, и прижимается к ней, с упоением ощущая жар и мягкость ее губ, ее ладонь на своей спине, прижимающую его к ней... поцелуй, обещающий, интригующий, волнующий, поцелуй, после которого хочется выжать из байка все, на что он только способен, и долететь до дома за секунды...
Она отстраняется от него, а Он, замерев, смотрит на нее чуточку беззащитным, доверчивым взглядом, с немного удивленной улыбкой на губах. Она улыбается Ему, поправляя шляпу, и прячет за непроницаемо-черными зеркальными стеклами глаза. Он повторяет ее движение. С довольным рыком заводятся моторы… До дома остается совсем немного…
Байки устремляются навстречу уже отчетливо видимым горам, проносясь по шоссе мимо последних холмов. В алых лучах заходящего солнца всадники кажутся какими-то золотистыми – чуть ярче Она, чуть сдержаннее Он. На горизонте, заслоненные верхушками, виднеются облака…
Солнце садится, и ночь обрушивается на них посередине какого-то перевала – как будто бы Господь Бог выключил свет. Острые кинжалы фар вспарывают темноту, выхватывая повороты, рельсы, ограждающие ущелья, каменные кручи… Шоссе жмется к скалам, обвивает их, и оба байка уже не столь торопливы. Падают редкие тяжелые капли дождя, уродливыми кляксами раскрашивая асфальт. Ее затянутая в белое фигура словно светится в темноте – Он, напротив, почти полностью сливается с темнотой вокруг, и если бы не ровный, заполняющий все вокруг гул двигателя, она бы почувствовала себя совсем не в своей тарелке. Но фара его Харлея разгоняет тьму вокруг нее, под колесами ее байка, мелькает в зеркалах, а в поворотах она даже успевает заметить Его, и каким-то шестым чувством она ощущает исходящие от него спокойствие и уверенность, и невольно испытывает те же чувства.
Когда до дома остается всего ничего, эхо ущелья доносит до них отдаленные раскаты грома – грозные предвозвестники грядущей бури. Тут, в горах, любой дождь может превратиться в снег – и Ей в голову лезут самые разные мысли… невольно она сбавляет темп еще больше, и Он тут же оказывается совсем рядом с ней, буквально бок о бок. Ласковое касание руки – и Она пришпоривает стального скакуна. Она не видит его, но знает, что он тут, совсем рядом, с той чуточку насмешливой улыбкой на губах, которую она так хорошо знает и любит.
Белый домик-шале мелькает за поворотом, неприветливо смотрит на них черными провалами окон. Фары выхватывают из темноты два круга белых оштукатуренных стен и длинных темных скатов крыши. Недовольно бурча движками, байки подкатывают по подъездной дорожке к гаражу… Она слышит тихий писк за спиной, и створки гаража поднимаются, открывая темное, неприветливое нутро, похожее в призрачном свете фар на пасть какого-то мифического чудовища – как минимум дракона.
Еще один тихий электронный писк, и дом озаряется мягким желтым светом, льющимся из окон. Он уже не кажется чуждым и страшным – наоборот, кажется, он зовет их поскорее к себе. Она благодарно улыбается Ему – но в темноте возле гаража Он не видит ее улыбки. Она заводит байк в гараж и отпирает внутреннюю дверь. Секундой позже захлебывается тихо тарахтевший движок Его Харлея. Она оглядывается в дверях – Он запирает створки гаража, подхватывает пакеты из кофров и, как Ей кажется, ободряюще похлопывает свой Харли по рулю… Он глядит на нее, улыбается снова, мальчишеской, чуть заговорщической улыбкой, и следует за ней.
Дома… наконец дома. Она улыбается устало, но довольно, ей приятны воспоминания об этом дне, полном радости, счастья, близости, свободы дороги и восторга и упоения скоростью. Она снимает очки, слыша краешком уха, как щелкает замок двери, и как Он шуршит пакетом с продуктами. Она оборачивается и…
…и оказывается в Его объятиях. Его губы ищут ее, требовательно и жадно впиваются в них… Она поднимает руки, и их шляпы летят на пол. Он подхватывает ее на руки и несет в гостиную. Она пытается протестовать, убедить Его хотя бы разуться, но Он раз за разом закрывает ее губы поцелуями. Она сдается. Протестующе скрипит диван в гостиной, раздается треск молний жилетов – Она в Его руках, и счастливо смеется, все такая же прекрасная, как там, на байке, такая же яркая, стремительная, чудесная мечта - но уже не запаянная в броню одежд, а доступная, зовущая, манящая в своих полурасстегнутых одеждах... Он срывает с нее бюстгалтер - последнее, что еще держит оборону, не поддавшись пока жадным пальцам, с упоением ощупывающим шелк нежной кожи... прикасается к нежному бархату сосков... поцелуи... пальцы сжимают ее грудь... притягивают Ее к Нему... наступает момент, когда Он уже не удовлетворен таким доступом... и Она сдается, капитулирует, прижимая его, его голову к себе и выгибаясь в его руках, откидываясь назад, освобождая гриву непокорных волос... и его руки, более не встречая Ее сопротивления, идут ниже.. к обтягивающим джинсам и упрямой тугой пуговичке... Он прижимается губами к ее животику, такими же нетерпеливыми, как Его пальцы... ищущие самое сокровенное... руки, срывающие, стягивающие с нее джинсы... снова губы, следующие за краешком ткани, столько неохотно отпускающей ее из своего плена... обжигающие горячим, прерывистым, хриплым дыханием кожу, бедра, рвущиеся к самоей ей…...обжигающие ее, заставляя Ее волноваться, поддаваться на их провокации, а Ее движения - становиться все более и более откровенными, жаждущими, ее пальцы - впиваться в Его плечи, скользить по Его волосам... Его ладони - сжимать Ее ягодицы, заставлять подаваться к Нему, открываться... ...открываться, забывая обо всем на свете, навстречу нетерпеливым, жадным пальцам, ищущим, требовательным губам, острому язычку... заставляя ее искать и одновременно прятаться от Его ласк, от жадной нетерпеливости, забывать смущение и снова искать - все более откровенных, все более неистовых ласк... заставляя Ее кусать в кровь губы и оставлять царапины на Его спине, дрожать от Его прикосновений и ликовать, ощущая их, ощущая Его жажду, тоску по Ней, нетерпение овладеть Ею, обладать не только и не столько физически, сколько слиться с ней в одно целое, двигаться в одном ритме и думать об одном и переживать одно...
<>
...тихий треск огня в камине, и они двое - разгоряченные этим днем, его свободой, жаждой жизни, скоростью... медвежья шкура смешно щекотит Его ухо, когда Он поворачивается к Ней, чтобы снова и снова закопаться в Ее волосы... тепло, поднимающееся от плиток пола и приятно разливающееся по двум телам, сплевшимся в одно перед камином... капелька пота, стекающая с Ее подбородка и влажной бороздой стремящаяся к ложбинке грудей... легкий поцелуй, перехватывающий ее в самом интересном месте ее путешествия... легкий, терпкий аромат красного сухого вина, разливающийся по комнате... окутывающий их, словно бы невидимая аура счастья... легкая дремота, покой и тихое счастье двух любящих людей...
По окнам бьют тяжелые капли дождя, но у него нет ни сил, ни желания отрываться от нее, вставать, чтобы задернуть шторы... сознание, что там, за стеклом, бушует гроза, наполняет крохотный круг света вокруг камина какой-то магической притягательностью...
-Я люблю тебя, - неожиданно говорит Он... Он столько раз повторял эти слова, что, казалось, они потеряли свой смысл, стали такими будничными, что их можно было бы принять за "Доброе утро" или "Передай мне, пожалуйста, соль"… Но магия этого дня такова, что Она сразу понимает, что это - не дежурная фраза, не слова благодарности за только что пережитый экстаз... - Ты помни об этом... Чтобы ни случилось - помни, - неожиданно добавляет Он. Она чуть смущенно молчит... Потом, едва слышно, так, что никто более, кроме Него, не уловил бы этого едва заметного движения губ, отвечает:
-Я тебя тоже...