- Здравствуй, Степан Иванович, - заглушая шум дождя, протянул чужой голос.
Лариска, приподнявшись на цыпочки, осторожно раздвинула края прорези-кармана в отцовской плащ-накидке. Странный это был карман, неправильный: ход в карман есть, а самого кармана нету!
«Его, наверное, специально сделали, чтобы через этот карман можно было смотреть наружу», - подумала Лариска.
Привстав на цыпочки и задрав голову, она смогла увидеть вверху только узкую, слабо различимую полоску дождливого утра, в которую вписался один чёрный ус и один чужой глаз.
Смотреть на глаз и ус стало неинтересно; прислонившись к папиной ноге, Лариска разглядывала свои блестящие резиновые сапожки в серой луже и ей так хотелось, чтобы чужой дядька поскорее закончил разговор, и они опять бы пошли с папой вместе, а её бы никто не видел.
- А кто это у тебя там прячется? – заигрывающее произнёс чужеусый голос.
«Не хочу», - сердито подумала Лариска в ответ и крепче обхватила папину ногу.
- А никого там нет, - папин голос изменился: стал родным, домашним. Лариска сразу же представила залучившиеся радостью морщинки в уголках карих, всегда немного усталых, папиных глаз.
- Лаааадно, - рассмеялся чужой голос, - до встречи, Степан Иванович!
Папа шагнул, и Лариска быстро подстроилась к его осторожно-прихрамывающим большим шагам.
«Почему плащ называют накидкой, когда он совсем как палатка?» - Лариска бесстрашно шлёпала по лужам в уютной темноте домика-палатки, держась за большую отцовскую руку, - «пусть бы и завтра шёл дождь. И папа опять бы отвёл меня в детский сад под своим плащом...»
Дождь, постукивая по прорезиненной ткани, бессильно шуршал по накидке; лужи вздрагивали под ударами холодных капель.
По мокрой серой улице, прихрамывая, медленно шёл немолодой офицер в широкой плащ-накидке темно-зелёного цвета, под которой мелко дробили лужи маленькие, ярко-красные, резиновые сапожки.