Роза Модильяни Гл. 10 Чайковский, менструация в см

Косенков Сергей Алексеевич
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Чайковский, менструация (в смысле – осень) и джаз милой встречи


Удивительно всё на этом свете, а сегодня особенно. Всё прелести природы возведены в квадрат.

Отличный день… 20 сентября 1977 года. Новоиспеченный и отличный от всех предыдущих.

Всю ночь, наверное, шёл дождь. Свежо и светло. Сквер преобразился после осеннего душа. Мне нравится, разбуженная солнцем, охра листвы на крепких ветках. Золото, возникшее для расставания с телом древа. Хоронящая осень торжественна и прекрасна,

Милая старушка осень. Всегда, с наступлением этой поры, я вспоминаю "Времена года" Петра Чайковского. Именно осенью, а не зимой, весной или летом. Видимо, у меня с Петром Ильичом, схожее духовное восприятие этого печального рубежа природы, меж сладким теплом и щемящей стужей.

 Молодые деревья, с усладой любуясь собой в зеркале луж. затянули печальную мелодию.

Поросль вставляет в музыку осени оптимистические фразы.  Она тянется к свету, но уже не с таким озорством, как весной и летом. У неё вызывает опасение непонятный цвет на листьях, пугают появившиеся оттенки: от фонарно-жёлтого до огнённо-красного. Вводит в трепет увядание листвы. Чувство страха, как у непросвещенной  девицы, в период первой менструации. А кто их просветит? (Юные натуралистки сами ничего об этом не знают, а крутые ботаники занимаются научными разборками и "жарят" спирт).

Старики деревья, безмятежно шевеля лапами ветвей, искоса поглядывают за молодыми деревцами, слушают их песни, думая о корнях, стволине и порывистых ветрах.

Продолжается музыка природы во мне. Музыка гениального русского. Она понятна. В ней, и нежные переливы сострадания, сочувствия естеству, теряющему убранство, и стройные, уверенные аккорды, вселяющие надежду, заставляющие нас не сомневаться в незыблемости красоты мира.

А как звучит небо! Сегодня, как никогда, небесно звонко. Чуть по-осеннему грустная, легкая синева.

Чудно!

Небо с маленькими облачками – шикарными шляпами. А то и оригинальными нимбами для деревьев, излучающих волшебные переливы зеленого, яичного, пунцового, терракотового….

Сгустки небесного тумана, причудливо превращаясь в тучку, уже пытаются описать землю за то, что она долго не выпускала их из темницы, из своих недр, когда вода минорно стонала в реке подземелья.

Был нелегкий прорыв к свету, к яркой красоте жизни на изумительной планете. Как радостно, фейерверком брызг, и калейдоскопом звуков, стремясь к большой воде, переливалась вода и проецировала эту радугу счастья на небосклон. Но коварное, безжалостное Солнце убило часть воды, не успевшую насладиться жизнью. Расправилась с самыми чистыми, самыми игристыми, со всеми, кто искренне открыт, кто на поверхности.
 
И была смерть. Лучи светила, как лазерный меч, уничтожили воду, разбросали на беспредельное число мизерных душ. Страх!

Был непонятный полет над самым покровом земли, был одинокий рейд в неведомое. Трепет перед непознанным…

Бесконечно одна крупица – не существование. Не бытиё, а небытие. Не жизнь. Но настало великое воссоединение этих мизерных частиц первичного разума. Магнит любви соткал бытиё. Значит смерть – мгновение перед вечностью. Теперь вода – облако "гордо реет" над землей.

 Пара капель, это не дождь, это ещё не пописать. Но будет и дождь, будет возвращение. Всё повторится вновь. Вновь и лучше. И это здорово.

Музыка радовала.

Я остановился, поглядел в небо. Затем послюнявил указательный палец и поднял его строго вверх. Прохладу на пальце я ощутил со стороны северо-востока. Значит, облака летят на зюйд-вест.

Летите, догоняйте Маму-тучу. Держитесь за неё, а то игривый ветер-балагур оторвет вас от тучи. Ещё вернётесь на землю, а сейчас вы авиаторы и, возможно, держите путь к теплому океану. Трудное путешествие, ведь основная масса облаков формируются как раз над океаном, и движется навстречу. Пристанет вам идти галсами.

Подумал, ведь тучи-облака перемещают через границы миллионы тонн живительной влаги. Дорогого, необходимого и экологически чистого продукта. И никакой таможни, никаких пошлин, никаких взяток. Злые, жадные чинодралы не у дел.

По Маяковскому, есть "облако в штанах". А раз есть штаны, то мы достаем из штанин "дубликатом бесценного груза", что? "Молоткастый, серпастый"! Но умники-политики пока, слава Богу, не придумали паспортов для туч и облаков. И это хорошо. Поделом любителям тех границ, что разобщают.

Если повезет и ветер не подведёт, скоро некоторые из этих пушистых самолетов-трансформеров в виде шляп, нимбов и других плодов воображения человека, взглянувшего на небосвод, будут где-нибудь на Барбадосе или на острове свободы (в смысле любви) – Кубе в один из двадцати пасмурных дней года. Ласкай там себе проливным дождём нагих мулаток-красавиц с обалденными, упругими попками. Но для этого надо повзрослеть и стать грозной тучей.

Может статься, ветер – "туда-сюда".  И вы задержитесь, блуждая над прекрасной Россией. По-зимнему, строгой и затворенной. По-весеннему, незрелой и веселой. По-летнему, взбалмошной и пестрой. По-осеннему, мудрой и печальной.

На Руси скоро заморозки.

Может быть, первыми ажурными льдинками, грациозно кружась, вы посетите землю, удивив её кристаллами идеальной красоты, миллиардами маленьких произведений искусной матери-природы.

А как радоваться вам будут люди!

Кому-то из вас повезёт опуститься на пушистые ресницы красавицы.

Кого-то поймает в шерстяные, пахнущие домом, рукавички маленький человечек и будет очарован, может первый раз в жизни, красотой, и горько заплачет, когда ласковое тепло превратит вашу изумительную, холодную прелесть в мокрое место.

А некоторых, в Москве златоглавой, изящно собьёт с каблучка "румяная, от мороза чуть пьяная" студентка. 

Достал свой носовой платок, вытер палец и с унынием заметил, что я не облако, хотя и в штанах, и мне, возможно, никогда не бывать на берегу тёплого, нежного океана. И никогда не суждено превратиться в распрекрасную снежинку и порадовать своей красотой. Никого, никогда.

Никого никогда? Да?

Нет, довольно быть в миноре.

Вперед на работу!

Лужи сегодня обходим стороной, там бассейн для воробьёв.

"Был бы я такой маленький, как воробей, то с удовольствием нырнул бы в это зеркальце прохладной чистоты. Точно, не побоялся бы холода, как этот нахохлившийся воробей-морж", – с душевным подъёмом пораскинул я мозгами.

Потом ещё поразмыслил, и печально продолжил умозаключение, констатируя: "И сожрал бы того старого таракана, которым я был этим утром, после непонятных ночных полётов с вытянутой шеей и которого я, до этого, во хмелю орудуя вилкой, как предметом  для убийства, покалечил.  ".

А если есть констатация, то должны быть и факты. Я снова, в который уже сегодня раз, потрогал шею. Тоньше – факт. Затем задрал штанину. Шрам на месте.

"Ещё чуть-чуть и колено бы сломал, – подумал я за себя и за того таракана. – А если я был бы трезв? А если, половчей метнул бы вилку? А если бы я его убил?"

От такой мысли, сразу же захотелось портвейна. Пытаясь лучше разглядеть шрам, подражая (насколько позволил живот) лихому гимнасту, наклонился вперёд, да так резко, что очки соскочили. Ловя очки, вспомнил о приличии, ведь, наверное, я сегодня, этим солнечным утром, не один на улице.

В позе полузакрытого перочинного ножика, надел колеса-очки и осмотрелся.

И то, что я увидел, заставило меня также резко распрямиться, судорожно оправить брюки, прибрать волосы и прикинуться приличным человеком.

Стихла музыка Петра Ильича. Зазвучал джаз.

Вот курсом прямо в мою душу идёт та красавица, о которой я в последние десять дней одиночества, в пустое от возлияний время, мечтал.

Лихорадочно протираю очки. Вижу просто прелестный женский образ.

Второй раз в жизни я так поражён красотой.

Броня рассудительности пробита.

Пьянящее безрассудство зашумело шампанским на пёстром фоне бесшабашных звуков современной музыки. 

Слышу душой, как неведомые джазмены плетут кружева. И рождается знакомый мотив. Он, необычно изображенный новыми звуками, стал увлекать, своим радостным напором.

"Как много девушек хороших,
Как много ласковых имён…."

Неправда. Не так уж их и "как много".

А вот, идущая мне навстречу….

Трудно выделить что-нибудь, и в девушке, и в джазе в её честь. Всё хорошо. Но я, как аналитик, начинаю про себя рассуждать:

"Модная, прелестная курточка распахнута. Одета так, чтобы можно было подчеркнуть достоинства незнакомки".

Музыкант внутри меня выкрикнул:

– "Гэт рээди!"

– "Всегда готов! Как Гагарин и Титов!" – откликнутся я.

Итак, подчёркиваем. 

Грудь высокая, наверняка упругая, приятной, на мой вкус, формы – подчёркиваем.

Соло контрабаса.

Без бюстгальтера – подчёркиваем и ставим вопрос.

Вступила виолончель.

Юбка, цвета морской волны, заканчивается, на длань-полторы (измерил бы) от начала ног. Подчёркиваем с вожделением.

Барабаны в висках.

"Гэт рээди!"

Ноги длинные, стройные, словно точёные – подчёркиваем. Со временем они, наверное, чуть-чуть пополнеют (лежал и толстел бы, под эту музыку, рядом), тогда отпад башки у всех мужиков этой планеты, которые знают толк в красивых женских ножках.

Подчёркиваем.

Дерзко пианино с приспущенной струной.

"По скверу (хорошо, что не по бульвару) гуляют скверные женщины", – скаламбурилось у меня в голове, и я улыбнулся.

Заглянул в омут её глаз, и она тоже улыбнулась (даже очень).

Если бы я так улыбнулся, то у меня свело бы скулы.

Плачет саксофон.

Подчёркиваем и ставим восклицательный знак: такие глаза, губки, зубки, ушки и носик, и без паранджи!

И снова контрабас.

"Гэт рээди!"

Идём навстречу друг другу, она, ну прямо светится лукавой улыбкой, я кривлю свою рожу, изображая улыбочку.

Зубы не показываю, чтобы не спугнуть.

Сближаемся, проходим рядом, и я ощущаю трепет, как юный ленинец на первом пионерском костре.

Напряжённо, отрывисто, саксофон.

Мы встречаемся глазами, она, взглянув на меня, конфузится, на мгновение, стесняясь, отворачивается, а потом вновь смело и щедро кидает на меня глубокий, как бездна, взгляд.

И всё!

Будто между нами невидимый всплеск, потрясающий разум, взрыв информации, небывалого объёма. Все человеческие коды божественным ключом вскрыты, замки в моей душе щёлкнули, миллионы тестов на совместимость пройдены положительно, даже блестяще. И это всё за доли секунды моей, никчемной доселе, жизни.

Затрубили радостью альты надежды.

"Гэт рээди!"

Передвигаюсь по инерции. Вот уже расходимся. Всё моё существо, боясь, как малый ребёнок, потеряться, противится предстоящей разлуке. Пугаюсь, как будто слышу что, о, ужас, "заело" на новом, с трудом купленным, редком диске любимого джазового оркестра.

Четыре долгих шага.

Оборачиваюсь, чтобы посмотреть, правильно ли юбчонка подчёркивает, по превосходному лекалу слепленные, крепкие бёдра.

И она тоже оборачивается! И одаривает меня своей пленительной улыбкой!

Теперь точно, всё!

Я уже поднял ногу для следующего шага, но навигатор в моей башке дает разумный сигнал: "Разворот на 180 градусов!"

Резкие полкруга на опорной ноге, и я, как шут на канате, теряю равновесие.

Дождь ночью сыграл  роль Аннушки и "смазал" тропинку сквера водой, как маслом.

Но, с Божьей помощью, все-таки удерживаюсь вертикально, на этом глинистом катке и, подпрыгивая, как зайчик-побегайчик, устремляюсь за прекрасной незнакомкой.

И пошла-поехала джазовая импровизация.

"Гэт рээди!"

– Девушка, а девушка, пардон. Подскажите мне, пожалуйста, как пройти в Министерство культуры, – это я так "интеллигентно" решаю познакомиться.

Она, очаровательная, смеётся и озорно говорит:

– Правильной дорогой идёте, товарищ.

Я, охотник до хороших радио спектаклей, где каждый актёр – мастер, подлинно, мастер художественного слова и где голос это образ. Я, любитель простой нормальной русской речи, о-б-а-л-д-е-л. Так приятно на моё ухо легла эта фраза. Какой голос!

"Ангельский, но дьявольски хорош",  – сделал я парадоксальный вывод.
 
Я заглянул…. Нет! Осмелился ещё раз окунуться в пучину её прелестных глаз.

Мозг судорожно приказал языку произнести восторженные слова, а нижняя челюсть, от изумления, опустилась.

Я  стал тонуть в её очах, оторопелый пошёл на дно, но всё же нашел силы демобилизовать себя и  всплыть.

Жадно всосал кислород, и процесс извлечения слов из моего организма коряво пошёл. Для начала, я прикусил язык и, с дикцией чудилы с травмированным органом, стал невпопад складывать слова в предложения:

– Во…осемь…. Всего семь, а вы восемь, то есть Вы просто восьмое чудо…. Да это очень правильная дорога, то есть сквер, раз я Вас здесь встретил.

Деликатно пропустив мимо ушей мой лепет, незнакомка стала объяснять, как пройти к министерству, где, кстати, я уже скоро как семь лет, с девяти до пяти с перерывом на обед, обитаю, не нанося особого вреда обществу.

Но я, не вникая в смысл произносимого ею, просто стою, обалдевший, и любуюсь. Любуюсь этой красотой: её лицом, фигурой, её мимикой, её голосом.

– …вы меня поняли?

– Нет, – я засуетился, – проводите меня, пожалуйста. Заблужусь в городе, деревенский я. Ну, пожалуйста!

Я соорудил лицо простого деревенского парня. Мысли лишь о том, как бы познакомиться.

– Помогите мне, не бросайте меня. Очень прошу, доведите меня до крыльца этого уважаемого учреждения. Я так к трезвости и культуре стремлюсь, так стремлюсь, но инстинкт не срабатывает, и всё блуждаю-блуждаю….

И про себя додумал: "Все по кабакам,  да по кафешкам".

Рыдание тромбона. С надрывом.

Она не перестаёт улыбаться.

– Пойдёмте.

Прикидываю, если "пойдёмте", а не "пойдём", значит, она либо хорошо воспитанная, либо, считает меня старым.

Идём быстро, одно из двух: или физкультурница и нормы ГТО* сдала на отлично, или, она, куда то торопится.

Иду чуть поодаль и восхищаюсь. Наблюдаю, как красивый образ преображается в движении, и получаю не совсем приличное наслаждение от созерцания её, изящно шевелящихся частей тела: ног, рук, бёдер, плеч и грудей.

"Эй, бамбо, самбо италиан…"

Идёт так легко и быстро, что мне самое время перейти на галоп. Я, с усердием одержимого спортсмена, шаги увеличиваю, и скорость ковыляния тоже. Это сложно с моей загадочной травмой ноги. Ой, болит левая задняя лапа!

Она идёт быстро, оглядываясь вполоборота на ходу, поправляет волосы, в которые органично вплелись лучики света, доставленные нам сентябрьским солнцем. Улыбается и, с прищуром, озорно, посматривает на меня.

Оркестр в моей душе красиво расставил все звуки, сложив их в новую, загадочную, прекрасную мелодию.

"Гэт рээди!"

А я? Я гоголем выправил грудь и плечи. Делаю вид, что у меня выправка офицера царской армии и походка пусть хромого, но актёра бродвейской оперетты.

В такт шагам смекаю: "Как познакомиться?", "Как познакомиться?", "Как познакомиться?".

Вот и поворот. Подходим к крыльцу здания, которое мне уже давно порядком надоело. Моя спутница поворачивается, и горделиво так заявляет:

– Вот это Министерство культуры.

И вежливо интересуется, мол, кто мне нужен и по какому делу?

– Мне нужен товарищ Бикфордов Александр Сергеевич, – тут меня понесло, – по очень важному государственному делу.

– В нашем Министерстве все дела государственной важности.

– Почему это оно ваше? – шутливо удивляюсь я.

– Работаю я здесь. Вот уже, – она задумалась, – будет, вторую неделю.

– Как так? Так давно? Почему? Кем? Где? – я чувствую себя полным идиотом.

Оркестр смолк, лишь осиротевший контрабас доигрывает мелодию уже потерявшую свою таинственность.

– Секретарём-машинисткой у товарища Бубенцова.

– А почему вы шли в противоположную сторону? – проверил я её.

– В киоск за журналом. Обещали с утра "Ванду"* давать. Ведь ещё, – она посмотрела на маленькие золотые часики, – без четверти девять.

Тупо смотрю на свой хронометр: 9-29.

– Я побежала, а вы подождите, – и уже на ходу добавила, – слышала о Бикфордове, но пока ещё с ним не знакома.

И когда эта очаровательная девушка, как уже любимая птичка, долетела до угла здания, моя непонятная ошарашенность, с кряком вырвалась из сурового организма наружу и я, с веселой нотой в голосе, приложив ладонь ко рту,  хихикая, прокрякал:

– Кхря, познакомитесь, я Вам обещаю! Кхе.

Перевёл часы, постучал по обшарпанному стеклу хронометрического тик-так механизма и прошептал, обращаясь к этому мерилу времени:

– Люблю Вас, "Ракета", с двадцать одним камнем, за размеренность и стабильность, позолоченная и противоударная Вы моя. Спасибо, сегодня поторопились вовремя. В самый раз. Обещаю сдать в мастерскую, на чистку внутренностей и полировку стекла. Хотя, впрочем, я и без Вашей помощи встретил бы её. Она ведь у нас работает. Не нравится мне это.

Часы замедлили ход.

– Хотя… Теперь, часики, будет две женщины, которые мне нравятся. Очень. В два раза больше будет, надеюсь, положительных эмоций. Как думаете?

Анкер в часах, как неопытный повар, стал отрезать неровные кусочки времени. То, "Тик, тик", то "Тик-тик-тик" на одну тарелку. И, никаких "Так". Не красиво. Определив эти перебои в работе механизма, я  уже громче добавил:

– Ладно-ладно, с женщинами потом разберёмся. И обещаю, скоро Вас отдам в хорошую мастерскую, а в приличном заведении внутренности промывают, исключительно, чистым спиртом.

Услышав это, часы, как мне показалось, с усердием мерно зачастили.  Доброе слово и железяке приятно.

           "Часики, почему вы, немецко-точные, сегодня поспешили. И, что за сон я сегодня видел? Я видел будущее? "

Инструмент времени промолчал.

* - Готов к труду и обороне
* - Женский журнал