САШКА.
Сашка всегда просыпался рано. Вот и сегодня он открыл глаза, когда маленькая стрелка стареньких ходиков на стене указывала на смешную закорючку, похожую на самодельную сучковатую палочку с которой ходит по улице соседка баба Нюра. Это обозначало, что утро было еще раннее. Счета Сашка еще не знал и в часах разбирался по-своему: вот вслед за бабы нюриной закорючкой шла пузатенькая фигурка, здорово похожая на Римку Кужелеву, потом опустивший хвостик вниз головастик – таких в начале лета полным-полно было в небольшом озерке за деревней, потом дядя Леня Кобылин катил большущее колесо от своего снегохода… Под желтоватым кругом со стрелками и всеми этими смешными фигурками мерно раскачивался кружок маятника, а сверху над всем этим расположилась хитрющая кошачья морда, глаза у которой бегали туда-сюда в такт тиканью и раскачиванию маятника.
Сашке нравился этот примостившийся на часах хитрованский котяра и он часто по утрам подолгу еще лежал в кровати и просто смотрел на то, как бегают в разные стороны черные капельки зрачков в прищуре кошачьих глаз. Сегодня он тоже не стал вставать сразу, а лежал на боку, смотрел на часы и прислушивался, не проснулась ли уже мамка. Но в доме стояла только та особенная, не давящая своей оглушительностью тишина, которая живет только в старых деревенских домах – мерное щелканье ходиков, уходящие за грань слуха тихие вздохи заморевших от времени деревянных стен, едва уловимые и оттого еще более загадочные потрескивания, поскрипывания и шуршания… и Сашка вспомнил, что мамки сегодня дома нет. Вчера, почти совсем уже вечером, за мамкой на машине приехал дядька. Сашке этот дядька дал две шоколадки – одну «Сникерс», а вторую незнакомую, узкую и длинную, в блестящей красной обертке с растянувшимся во всю длину замысловатым названием, а мамку увез с собой. Мамка, когда уезжала, сказала, что вернется сегодня к вечеру, но Сашка знал, что вернуться она может и не сегодня, а завтра или даже послезавтра.
Вспомнив об этом Сашка вздохнул, откинул одеяло, сел на кровати и приподнял подушку. Шоколадки лежали там, куда он их положил с вечера. Потом Сашка зябко передернул плечами и быстро натянул на себя сложенную на угол кровати одежку – тонкие нижние штанишки, рубашку, еще одни штаны, растянутую вязанку и подшитые лоскутами из байкового одеяла шерстяные носки – к середине сентября в доме уже становилось прохладно, а печка вчера осталась нетопленой. Одевшись, он пошел на кухню, заглянул в чайник, долил в него воды так, чтобы она укрывала коричневую от осевшей накипи спираль, и включил чайник в розетку. Потом он включил еще и телевизор. Правда, на давным-давно «севшем» экране можно было что-нибудь рассмотреть или только ночью, когда совсем уже темно, или когда окна чем-нибудь плотно занавешены и в комнате наступал полумрак, но с телевизором все равно было веселее.
Судя по донесшимся из телевизора звукам показывали веселый мультик про бесконечные приключения дядюшки Скруджа и трех веселых братьев-утят.
Потом Сашка пристроился на лавке у стола и, ожидая пока закипит чайник, слушал телевизор и смотрел в окно. В телевизоре что-то беспрестанно булькало, звякало, блямкало, грюкало и весело хохотало, а погода на улице была так себе – пасмурная и какая-то хмурая. Небо затянулось сплошной, без единого просвета серой пеленой, но дождя не было, да и ветра, похоже, тоже. Сашка этому обрадовался – после чаю можно будет пойти на улицу, а уж там-то всегда найдется что-нибудь интересное. А даже если ничего интересного и не найдется, то даже просто бродить по улице и смотреть по сторонам все равно лучше, чем сидеть дома и таращиться в окно.
Чайник закипел.
В заварочном чайнике было пусто, но пить сегодня простой чай Сашка и не собирался. Вместо этого он вернулся к кровати, разорвал упаковку «Сникерса» и отломал половинку батончика. Эту половинку он бросил в кружку, залил кипятком и размешал. Получилось вкусно. Почти совсем как кофе или какао со сгущенкой, которые иногда приносил дядя Сережа.
Дядя Сережа Сашке нравился. Он был большой, сильный и веселый. А еще он был шофером, ездил на большой машине, которая называется «камаз» и строил дорогу. Весной и летом он часто приходил к Сашкиной мамке и всегда приносил с собой что-нибудь вкусное – конфеты, колбасу, печенье, кофе, сыр… Сыр, правда, Сашке не нравился – лип к зубам, плохо жевался и был соленым. А еще дядя Сережа часто брал Сашку с собой покататься на машине и это было здорово и интересно.
Теперь дядя Сережа уже уехал. У него кончилась командировка. А те дядьки, которые сейчас приходят за мамкой только иногда приносят с собой шоколадки или немного конфет, а чаще всего совсем ничего не приносят…
Сашка выгреб ложкой и отправил в рот осевший на дне кружки арахис, положил обратно в полиэтиленовый пакет слегка заскорузнувшую уже половинку буханки хлеба, выключил телевизор и начал собираться на улицу. Сборы состояли из того, что он обул резиновые сапоги – бывшие мамкины, с загнутыми наполовину голенищами, на голову одел вязаную шапочку с давно оторвавшимся и потерянным помпоном, а за солдатский ремень, подпоясывавший немного великоватую куртку заткнул два пистолета. Один пистолет – черный, пластмассовый, с коричневой рубчатой рукояткой, был очень похож на настоящий. Этот пистолет еще весной подарил ему дядя Сережа. Второй пистолет был деревянным, с трубкой вместо ствола, с проволочным курком и колодочкой на резинке. На настоящий этот пистолет почти не походил, но зато из него можно было стрелять почти по взаправдашнему, а вместо пуль годилась всякая всячина – лишь бы в ствол влезала. Этот деревянный пистолет как-то от нечего делать соорудил Сашке дядя Леня Кобылин.
Пистолеты Сашка взял на всякий случай – вдруг нужно будет поиграть с ребятами в войну или в бандитов.
На улице было тихо, пустынно и только курившиеся дымками печные трубы напоминали о том, что в деревне все-таки кто-то живет. Как это обычно бывает в деревне воскресным утром взрослые или отдыхали, или занимались чем-нибудь по хозяйству, а ребятишки по большей части еще спали или же сидели у телевизоров и смотрели предназначенные специально для них передачи. Делать было совершенно нечего и поэтому Сашка просто бесцельно бродил по улице пока вдруг не услышал доносившиеся с задворок дома Кобылиных звуки – постукивание и звон железа. Это означало, что дядя Леня уже проснулся и начал что-то мастерить.
С дядей Леней Сашка дружил, потому что дядя Леня был добрый. Он никогда ни на кого не ругался, ребят от себя никогда не гнал и даже разговаривал с ними как с равными, как со взрослыми, а еще всегда мог помочь починить сломавшуюся игрушку или велосипед. А за домом у дяди Лени был сарай, в котором была мастерская и все стены там были сплошь увешаны всякими инструментами. А еще там были верстак, тиски, приколоченные к толстому бревну большие ножницы для железа, всякие станочки, приспособления и еще много-много всего интересного.
Так что Сашка без всяких раздумий отправился на эти звуки.
Около дяди Лениного сарая тихо гудел самодельный сварочный аппарат, а сам Дядя Леня с задумчивым видом сидел на корточках перед каким-то переплетением железных труб, реек и других загогулин. Время от времени Дядя Леня подбирал с земли какую-нибудь из валявшихся там железяк, прикладывал ее к получавшейся хитроумной конструкции, прикидывал что-то про себя, поколачивал молотком, иногда отчеркивал что-то мелом или же откладывал железку в сторону и подбирал другую. Сашка, чтобы не мешать, остановился в сторонке и стал наблюдать за тем, как дядя Леня работает. Смотреть было интересно.
Сначала увлеченный делом Дядя Леня не замечал стоявшего рядом парнишку, но потом оглянулся и поднялся на ноги, потирая при этом затекшую поясницу. Поднявшись, он внимательно глянул на Сашку сверху вниз, особенно задержавшись взглядом на заткнутых за ремень пистолетах.
-- Здорово, Санек. Ты чего это , никак на войну собрался?
-- Не, это я так. – потупился Сашка.
-- Понятно. – кивнул дядя Леня.
-- А ты чего это делаешь? – насмелился спросить Сашка.
-- Да вот каракат хочу соорудить.
«Каракатами», Сашка знал, деревенские мужики называли самодельные снегоходы на больших колесах из автомобильных камер.
-- А зачем тебе? – удивился Сашка – У тебя ведь уже есть один.
-- А этот лучше будет. Немного поменьше старого – на четырех колесах вместо шести, зато поворотливей и проходимей. С ломающейся рамой.
-- Это хорошо. – важно согласился Сашка, не совсем, правда, понимая, как и зачем будет ломаться рама. И после короткого раздумья добавил: -- а давай я тебе помогать буду.
-- Тут ты мне не помощник – вздохнул дядя Леня. – Вот вырастешь, выучишься – тогда, глядишь, и будем мы с тобой вместе каракаты мастерить… а тебе что – заняться нечем?
-- Нечем. – кивнул Сашка. – Мамки дома нет, а ребят на улице тоже никого.
-- Понятно. – вздохнул дядя Леня и ненадолго задумался. – Давай-ка мы с тобой, Саня, вот чего сделаем: Я тут недавно старый сеновал переделывал и целую кучу гвоздей из него навыдергивал. Дам я тебе сейчас молоток, наковальню, и будешь ты у меня старые гвозди прямить. Я тем временем еще немного тут с железом повожусь, а потом мы вместе пообедаем. Лады?
-- Лады. – важно кивнул Сашка.
Дядя Леня вынес из сарая маленькую, сделанную из куска рельса наковальню, небольшой молоток, пассатижи и целое ведро гнутых гвоздей. Все это он вручил Сашке со словами:
-- Вот. Только гвозди руками не придерживай, чтобы молотком по пальцам не попадало. Пассатижами держи. А те гвозди, которые выпрямить не сможешь не разбрасывай, а в кучку складывай.
-- Ладно. – отозвался Сашка и принялся за работу.
Дядя Леня закурил и некоторое время наблюдал за Сашкиной работой, а потом кивнул одобрительно:
-- Молодец. Хорошо у тебя получается. – и снова занялся своими железками.
Такая работа Сашке понравилось. Ложишь гвоздь на наковальню, а он сначала и лежит-то совсем плохо – упрямится да горбатится, и неподатливое железо отзывается на удары молотка глухо, нехотя, будто бы бурчит что-то недовольно. Зато потом, когда гвоздь перестает упрямиться и становится почти прямым, он уже сам податливо приникает к наковальне, а та заводит под ударами молотка веселую звонкую песню: «Динь! Динь! Динь!..», будто бы радуется тому, что еще один гвоздь из кривого прямым стал и теперь снова в дело годится.
Весело было так работать. И Сашка старался – кучка гвоздей, которые он выпрямить не смог совсем-совсем маленькой была, а кривых гвоздей в ведре все меньше и меньше становилось…
А потом вдруг прибежала тетя Настя Веретенникова и начала говорить дяде Лене, что у нее там на ферме что-то «полетело». Вакуумник какой-то. И что этот вакуумник чинить срочно надо, и что кроме дяди Лени сделать это некому, потому что кто-то там по случаю воскресенья в город уехал и до вечера его теперь не будет, а коров доить надо…
-- Э-эх, -- вздохнул дядя Леня – от вас хоть в лес убегай. Законный выходной и то использовать толком никогда не дадите... Ладно уж. Минут через десять подойду. – и повернулся к Сашке: -- а ты это, Санек, через полчасика зайди к нам. У Люси суп доварится и она тебя покормит.
Конечно, Сашка с удовольствием бы поел тети Люсиной стряпни – готовила она всегда очень вкусно, но заходить в дом и садиться за стол без дяди Лени он страшно стеснялся. Поэтому он слегка потупился и пробубнил:
-- Да не-е… я это… я домой. Дома пообедаю.
Дядя Леня глянул на Сашку пристально и сказал:
-- Ладно. Дома так дома. Подожди-ка меня здесь немного.
После этого он ушел в дом, а когда вернулся оттуда через пару минут, в руках у него было три румяных, совсем теплых еще пирожка и несколько карамелек. Все это он протянул Сашке:
-- Вот. Не хочешь на обед оставаться, так хоть пирожков попробуй…
Два пирожка были с рыбой, а третий оказался с брусничным вареньем. Сашка сьел их, сидя на чурбачке около сарая, а потом сунул за щеку карамельку и решил наведаться к старым складам около мастерских. Эти полуразрушенные, давно пустующие каменные коробки были сейчас излюбленным местом игр для всей деревенской ребятни, и если кто-нибудь из ребят уже вышел погулять на улицу, то обязательно должен был туда заглянуть. И правда – в одном из складов занимались какими-то своими таинственными и почти что взрослыми делами несколько ребят постарше, а в другом были Сашкины сверстники – Митька Лепехин, Дениска Веретенников, Женька Кузовлев и две сестры-погодки Анька и Светка Котловы. Они играли в «камень, ножницы, бумагу». Сашка тоже поиграл с ними немного, но ему эта игра никогда не нравилась, и он предложил ребятам сыграть в «десять палочек». Но эта игра вскоре прискучила девчонкам и они ушли в небольшую каморку в углу гулкого пустого склада, где у них хранились всякие баночки, скляночки, тарелочки и прочая неинтересная дребедень. Там сестры занялись своими девчоночьими играми, к которым настоящие парни всех времен и народов всегда относились с неизменным презрением. Играть вчетвером в «десять палочек» стало совсем неинтересно и ребята решили поиграть в мафию. Митьке выпало быть бизнесменом, Женьке его телохранителем и они убежали прятаться. Сашка отдал Дениске пластмассовый пистолет, сам вооружился самодельным, для которого наломал коротеньких сухих палочек из ветки росшей недалеко от склада ивы, и немного времени спустя они вдвоем отправились на поиски Митьки с Женькой, которых предстояло найти, поймать, а потом пытать и требовать выкуп.
Играли долго и интересно, а потом Дениска сказал, что у него есть коробка спичек и что можно пойти в кусты за картофелехранилищем, разжечь там костер и сделать печенки. Идея всем понравилась – даже Светке с Анькой, а Митька тут же вызвался сбегать за хлебом и за солью. Картошки набрали прямо в хранилище – до рассыпанных на полу клубней легко можно было дотянуться палкой через прутья закрытой на замок решетчатой двери.
У костра было хорошо. Сначала напекли и поели картошки. Потом Сашка поделился с ребятами дяди Лениными карамельками, которых хватило всем и даже одна осталась в запасе. Потом около хранилища нашли старую автомобильную камеру и несколько обломков шифера – резина здоровски горела и дымила, а брошенный в огонь шифер стрелял и взрывался, разлетаясь осколками. Потом снова напекли картошки.
Все испортил Митька Лепехин – он начал хвастать, как он здорово рисует в школе на уроке рисования и как его хвалит учительница. Сашка немного позавидовал ему и сказал, что на следующий год тоже пойдет в школу и будет рисовать еще лучше Митьки. Вообще-то Сашка с Митькой были ровесниками и в школу они должны были бы пойти вместе, но Сашкина мамка сказала, что ничего такого страшного не случится, если он один год пересидит дома – никуда, мол, от него школа не денется. А Митька сказал, что ни в какую школу Сашка не пойдет, потому что папки у него нет, а мамка нигде не работает и у нее нет денег на школу.
Это было очень обидно, потому что было похоже на правду.
А Митька еще и язык показал.
Сашка с Митькой сцепились после этого драться, но Женька с Дениской их растащили. Митька на Сашку обиделся и ушел домой. Вскоре после Митьки начали собираться уходить остальные ребята – дело уже клонилось к вечеру и их ждали дома.
Сашка с Женькой ушли последними, когда костер совсем уже догорел и превратился в кучку подернутых белым пеплом углей.
На улице, перед тонкой тропинкой, что вела от наезженной дороги к крылечку, Сашка остановился. В начинающихся сумерках темные окна дома казались безжизненными и черными, и казалось, будто бы дом смотрит неприветливо, исподлобья, и вовсе не желает, чтобы кто-то его беспокоил.
Заходить домой не хотелось – там было холодно, гулко и неуютно…
-- Чего один на улице топчешься, сосед?
От неожиданности Сашка вздрогнул и оглянулся.
Около крылечка своего дома, опираясь на неизменную вою клюку стояла соседка – баба Нюра. В руке она держала большую желтую кастрюлю с которой – Сашка знал – обычно ходила доить козу. Вот и сейчас, видать, она возвращалась из сарайчика за домом, где, все еще по-летнему, квартировала ее рогатая животина.
-- Да так… -- неопределенно ответил Сашка.
-- Мамки-то, что ли, опять дома нету?
-- Нету. – нехотя ответил Сашка. Не хотелось ему сейчас отвечать на такие вопросы.
-- Дак заходи ко мне тогда. – предложила баба Нюра. – Посидим вдвоем да почаевничаем. Вдвоем-то все веселее.
-- Не-е. Я домой.
Сашке очень хотелось зайти к бабе Нюре, посидеть в теплой и уютной кухне, попить чаю из потемневшего от времени электрического самоварчика с постоянно подкапывающим носиком, посмотреть телевизор. но он стеснялся.
-- А чего тебе дома-то в одиночку сумерничать? А у меня, слышь-ка, шаньги да картофельники напечены. Гостей городских на выходные ждала, да они не приехали. Зятя, вишь, на работу срочно вызвали. Так что ты заходи – чаю с шаньгами попьем, да еще вот молочка парного. Не пропадать же добру, коль для гостей приготовлено, а они не приехали. Самой-то мне много ли надо – шаньгу сьела и сыта. Ты заходи-заходи давай, не стесняйся.
С этими словами баба Нюра начала подниматься на крылечко.
Сашка пораздумывал малость и пошел вслед за бабой Нюрой. Дома-то действительно делать было особенно нечего.
Бывать у бабы Нюры Сашке было не впервой, поэтому он сразу же в небольшом коридорчике за дверью разул сапоги и сунул ноги в специальные «гостюшные», как их называла баба Нюра, тапочки. Куртку повесил на сохранившуюся с незапамятных времен и теперь неизменно пустовавшую детскую, специально низко приколоченную вешалку, а ремень и пистолеты сложил на пол.
-- Сапоги-то на печку поставь. – Раздался из кухни голос бабы Нюры. – Она у меня топлена сегодня. Теплые потом обуешь.
Сашка подхватил сапоги и прошел на кухню.
Самовар, притулившийся на углу стола, уже деловито и озабоченно шумел и посвистывал, уютно блестел темно-серебристым боком и поминутно ронял капли в специально подставленную под краник чашку, а сама баба Нюра хлопотала около шкафа – процеживала молоко в трехлитровую банку, накладывала смородиновое варенье в специальную низкую вазочку, насыпала сахар в сахарницу, доставала из печи кастрюлю с уложенными в нее – чтоб не остыли – шаньгами и картофельниками. Потом она налила молока в большую фаянсовую кружку, подхватила со шкафа тарелку с печеным и поставила все это перед Сашкой. который сидел на лавке около стола и от нечего делать болтал ногами.
-- На-ко вот молочка выпей, покуда самовар греется.
Аппетита у Сашки особенного не было – все-таки чуть не полдня печеную картошку с ребятами ели, но уже от одного вида бабы Нюриной стряпни начинали течь слюнки.
Картофельники – толстый слой покрытого коричневой корочкой, замешанного на молоке пюре выложенного на мягкий, подрумянившийся пласт теста и пышнотелые, румяные, облитые сверху сметаной шаньги будто сами просились в рот, будто красовались на тарелке да хвалились друг перед дружкой: -- « А вот я румянее! А вот я вкуснее! А вот на мне сметаны больше!..» Тут и у трижды сытого рука сама собой к тарелке потянется. Сашка взял картофельник, куснул, и запил тающую во рту вкуснотищу глотком теплого еще козьего молока…
Потом смотрели по телевизору какой-то бразильский сериал и пили чай с вареньем и с шаньгами. Сашке смотреть было не особенно интересно – ни стрельбы тебе, ни погонь с авариями и пожарами, но в гостях, как говорится, воля не своя и он не решился попросить бабу Нюру переключить программу. А баба Нюра смотрела на непонятные страдания заморских донов и сеньорит, вздыхала, охала, а потом вдруг сказала:
-- Ишь ведь – наснимали. И по всему миру показывают. И все смотрят. А наши-то что – не могут? у нас ведь у самих-то что ни деревня, то Санта-Барбара. Без всяких артистов таких сериалов наснимать можно, что только ахнешь. Дак ведь нет – нашим про нас снимать да смотреть неинтересно. Бразильцев подавай.
Сашка, чтобы сделать приятное бабе Нюре, согласно кивнул и, отодвинув занавеску, глянул в окно. В сгустившейся уже темноте дом его стоял по-прежнему темный и безжизненный.
-- Что, мамку высматриваешь? – спросила баба Нюра.
-- Угу. – кивнул Сашка.
-- Да теперь уж, видать, до завтра не дождешься… Вот тебе и сериал готовый… Шалопутая она у тебя, мамка-то. Ладно хоть ума хватает на сторону уходить да дома гулянок не устраивать.
-- Мамка у меня хорошая – почти что обиделся Сашка.
-- Конечно хорошая. – вздохнула баба Нюра, поднялась с табуретки и задумчиво погладила Сашку по голове. – Плохих-то мамок, Сашка, не бывает.
Потом по телевизору началось «Время», а Сашка вдруг почувствовал, что у него начали слипаться глаза. Он слез с лавки:
-- Баб Нюра, я домой пойду. Спать охота.
-- Чего дома-то? Залазь вон на печку, да спи. Места не пролежишь.
-- Не-е. вдруг мамка вернется, а меня нету. Искать будет.
-- Ахти-ланди. – тихо вздохнула баба Нюра, а потом встала, сунула в полиэтиленовый прозрачный пакет несколько шанег и картофельников и протянула Сашке. Он, было, хотел отказаться, но баба Нюра опередила:
-- Бери-бери. У меня-то все равно пропадут – засохнут да козе достанутся.
-- Спасибо. – буркнул Сашка, принимая пакет.
Дома было темно и пахло нежилой стылостью. Сашка, не зажигая огня, добрался до кровати, разделся и залез под два одеяла. Нижние штаны, рубаху и носки он снимать не стал – в них не так неприятно было ложиться в холодную, слегка влажноватую постель.
Полежав немного и пригревшись под одеялами он сунул руку под подушку, вытащил оттуда наощупь шоколадку, разорвал упаковку и откусил кусочек. Шоколад был ничего. Вкусный. Только горчил немного.
Потом Сашка откусил еще кусочек, а потом не заметил как уснул.
Сашка спал, свернувшись в уютном тепле под двумя одеялами а в руке у него медленно таял шоколадный батончик в яркой красной упаковке с вытянувшимися во всю ее длину белыми буквами замысловатого заграничного названия.