Генри Джон Смит - пенсионер, профессор истории Даремского университета, Великобритания.
В 2000-х он неоднократно приезжал в Кострому в составе группы англичан, посещавших город по обмену.
Так я познакомилась с Джоном. Он очень простой в общении, приятный человек, обладатель незаурядного чувства юмора. Я неоднократно делала интервью с ним и его коллегами-гостями из Великобритании для газет Костромы.
Все эти качества - легкость, ненавящивость, юмор - присущи и его текстам. У него получилось рассказать о второй мировой войне, тяжелой тенью нависшей над Британией, с непосредственностью ребенка, которым он ее застал.
У Джона большая семья: пятеро детей и больше десятка внуков. Сейчас он тяжело болен и в последние годы не покидает Дарема.
Предлагаю вашему вниманию его воспоминания в моем переводе.
В квадратных скобках - примечания переводчика.
1. Портсмут. Эвакуация. Первая приемная семья.
Я родился в 1932 году, в Лондоне, в городском родильном доме, который, я полагаю, исчез с лица земли во время немецкого «Блица» . Моему отцу было тогда 35 лет, он работал звукоинженером. Сначала – в Американской Радиокорпорации, а затем – в Британской Гоумонт. В 1939 году мы жили в местечке Литтл Таррок близ Грейса [город Грейс расположен приблизительно в 32 километрах от Лондона – прим. переводчика] в графстве Эссекс. Оттуда – мое первое смутное воспоминание о международном кризисе. Я помню продавца, угрюмо букнувшего кому-то у дверей своего магазина: «Вот и Гитлер снова заговорил». Рядом с лавочкой на афишной доске висел огромный плакат, рекламировший фильм «Четыре пера». Еще помню, как в школе на нас надевали противогазы. Мой отец, боец Королевской Морской Пехоты в Первую Мировую, снова пошел служить в Адмиралтейство [Адмиралтейство, военно-морское министерство Великобритании, было самостоятельным до присоединения в 1964 к министерству обороны прим. переводчика]. Он начал службу в сигнально-радарном отделении сразу, как только оно было создано. Отец за копейки продал наш дом в Литтл Таррок и перевез нас в Портсмут. С тех пор и до самой своей смерти в 1969 году он так и не смог снова позволить себе приоберести дом. Так война поставила крест на достижениях моих родителей.
В Портсмуте я перешел в школу Альберт Роуд. И, я полагаю, продемонстрировал не по годам ранний интерес к происходящим на международной арене событиям, сказав мальчику, что он похож на Рейнауда, тогдашнего премьер-министра Франции. Я проявил необыкновенное рвение во время сбора вторсырья в школе, чем вызвал недовольство матери, сдав в утиль вещи, которые она хотела сохранить. Мы снова переехали, на этот раз в пределах Портсмута – из Уилсон Грув в Кэмпбелл Роуд. Все это время я был со своей семьей. Переезд произошел одновременно с выходом фильма о жизни Авраама Линкольна с Рэймондом Мэсси в главной роли. Я могу ручаться за это, потому что, пока родители стелили ковры в новом доме, они отправили нас с сестрой в кино смотреть этот фильм. Я помню французских моряков в Портсмуте. Помню также голландских моряков, чья униформа поразила меня своим сходством с немецкой – еще один результат моего увлечения чтением последних новостей в журналах. Бомбежки Портсмута я помню смутно, наверняка, немецкие налеты тогда только начинались. Моя память словно замыкается на одном воспоминании: грохоте палящих зенитных орудий и самолете, пойманном в ночном небе светом гигантских поисковых фонарей. В последнем я уверен лишь наполовину. Порой мне кажется, что тот самолет существовал лишь в моем воображении. Однако самое яркое воспоминание из того периода к войне относится лишь косвенно. Вдруг я заметил, что пропала наша собака, эрдельтерьер по кличке Брауни [Домовой – прим.переводчика]. Родители с неохотой рассказали мне, что от пса пришлось избавиться, потому что он паниковал и сильно шумел во время авианалетов. Они молчаливо вытерпели, когда я за это назвал их убийцами.
Моя эвакуация была делом довольно запутанным. Сначала моя сестра, а позднее и я были отправлены к тете в Истборн [город на юге Англии, в графстве Восточный Суссекс на побережье Ла-Манша – прим.переводчика]. Должно быть, я провел у них несколько недель, судя по недовольству, которое они начали проявлять. Дядя никогда не был терпелив со мной, но тетя, сестра моей матери, раньше была сама доброта и терпимость. Однако даже она становилась все раздражительнее. Особенно после моих отказов добавлять полезную фрутовую соль Инос [Enos Salts – популярное в середине ХХ века в Великобритании средство для лечения и профилактики желудочно-кишечных заболеваний – прим.переводчика] в сладкий чай. Вероятно также, что война создавала тревожную обстановку и напряжение, которое я в силу возраста ощущал не до конца. Мой дядя, хранивший дома большой револьвер, купил еще один – поменьше, для тети, чтобы сопротивляться, если нас случится нападение! В конце концов, я вернулся в Портсмут. Мои родители предприняли попытку отправить меня в Северную Америку, но, в итоге, в мае-июне 1940 меня эвакуировали вглубь Англии вместе со школой. Об этом у меня сохранились ясные воспоминания: как меня сажали на поезд, я с табличкой, противогазом, заплечным мешком с одеждой и бутербродами... Путешествие было недлинным: нас увезли куда-то в район Бэсингстоука [город в северо-восточном Гемпшире, графство на юге Англии – прим. переводчика]. Часть ребят, в том числе и меня, привезли в маленькую деревеньку Мэйплдарвелл. Мы сидели на лужайке у большого деревенского дома. Незнакомцы подходили, выбирали ребенка и забирали к себе. Сейчас, когда я рассказываю о том, как все происходило, этот метод распределения шокирует многих слушателей, особенно американцев. Конечно, дело рискованное, кому как повезет. Но я могу, положа руку на сердце, сказать, что люди, которые взяли меня, вряд ли могли быть приятнее. Это была пожилая пара, бывшие владельцы большой гостиницы на главной дороге в Винчестер. Она была родом из Корнуолла и использовала в речи выражения, свойственные жителям тех мест вроде «она, моя дражайшая». Он был ее вторым мужем и, как мне показалось, фермером, дружелюбным парнем с ленцой. Зачастую она была с ним резка, раздражаясь на его беззаботность. Однажды я увидел, как она вытурила мужа из дома и зашвырнула в него веником, метким ударом огрев по голове. Их дом, называемый всеми «Холлис», с большим огородом и богатым фруктовым садом, был чудесен. В нем не было электричества, и для освещения использовались керосиновые лампы, не было канализации, а сточные воды из уборной периодически спускались в огород. Радио работало на аккумуляторе (я помню, как однажды услышал из того приемника триумфальные возгласы, когда наши сбили 185 немецких самолетов). Я же, маленький городской житель, привык к благам цивилизации. Кроме того, такие деревенские деликатесы, как рагу из зайца, я находил тошнотворными. Двумя-тремя годами позже, когда я читал «Посмертные записки Пиквикского клуба», образ тех мест послужил в моем воображении декорациями для диккенсовского Дингли Делла.
С пожилой семейной парой жила их дочь, которая была замужем за солдатом. Она гонялась за мной, восьмилетним, по всему дому, требуя поцелуев. До сих пор я верю, что это было соввершенно невинное «домогательство». Когда я пообжился в их доме, они взяли еще одного мальчика из Портсмута, немного постарше. Сначала его забрали к себе местные аристократы, владельцы самого большого дома в округе. Наверное, потому, что у него была такая же фамилия – Гамильтон. Однако позднее, они подустали от однофамильца и уговорили Хаттонов взять паренька к себе. Так, они стали гостевой семьей сразу для двух сорванцов. Сейчас, оглядываяь назад, я смело могу сказать, что они были идеальными приемными родителями.
2. Жизнь в Мидхарсте. Школа. Канадские и американские союзники. Итальянские пленные.
С начала 1941 года я жил у друзей нашей семьи в Мидхарсте, Восточный Сассекс. Там же я пошел в среднюю школу, в которой проучился до 1950 года. Эти люди, как и родственники, с которыми я проводил праздники в Мэлмсбери [город в графстве Уилтшир, юго-западная Англия – прим. переводчика] и Тотнесе [сравнительно крупный тороговый город в графстве Девоншир, юго-западная Англия – прим. переводчика], были, без сомнения, такими же добрыми и заботливыми, как и Хаттоны. А я, наверняка, был несносным.
Дом друзей семьи стоял на загибающейся полукругом улочке Уайт Сити, которая в ходе подготовки к вторжению, без всякого смысла была перерезана пополам колючей проволокой. Ясное дело, кто-то из высшего командования просто черкнул линию на карте, неглядя разбив улицу надвое. В начале улицы стояло немецкое полевое орудие, сохранившееся со времен Первой Мировой. Очень скоро его сдали в металлолом. В доме, где я жил, квартировались двое коммандос, чье подразделение разместилось в Коудрэй Парк [бойцы отрядов специального назначения – прим. переводчика]. Я очень хорошо помню одного из них – здорового молодого парня, рассказывавшего нам об одной операции, в которой всю их часть переодели в американскую униформу вплоть до нижнего белья и даже положили в карманы штатовские центы. Это все, что я запомнил из его рассказа. Кроме, конечно, его воодушевленного тона и манеры говорить со значением. С тех пор я гадал – без всяких тому доказательств – было ли это в самом начале войны, когда США только начали готовить свои войска в Северной Америке, а нашего квартиранта и его приятелей, уже закаленных в бою солдат отправили укреплять боевой дух у пока еще «зеленых» американцев.
Я помню и второго квартиросъемщика, молчаливого и отстраненного ирландца. Однажды он обмолвился об операции, проходившей на морском берегу. Рассказал, как почувствовал резкую боль в пятке и обернулся, чтобы обматерить солдата, идущего сзади, за то, что тот ткнул его своим штыком. Обернувшись, он понял, что ошибался: в пятку угодила вражеская пуля.
К 1941 моя мать родила еще двоих детей, а в 1944 – близнецов. Меня же, как старшего, «отодвинули» подальше, чтобы ей было легче справляться с малышами. Отца постоянно переводили в разные места в связи с войной: города Бат, Портсмут и другие. Постянной в моей жизни была лишь учеба и школа, за что я ей, конечно, благодарен. Однако если говорить о моей тогдашней одежде и личной гигиене, то, я полагаю, лучше всего бы подошел эпитет «заброшенный». Думается, мне также не хватало уверенности, которая присуща всем тем, кто чувствует себя дома – как дома, в своей тарелке. Ко мне это не относилось. В 1943 родители сняли дом на Рыночной Площади в Мидхарсте. Мать продолжала посвящать все свое время младшим детям, а отец, который всю неделю проводил на службе, возвращался домой на выходные, чтобы строго спросить меня, почему я не сделал то и это.
Во время войны Мидхарст был полон солдат в поисках развлечений. Сначала появились канадцы, к ним присоединились британские коммандос и позднее – американцы. На меня они производили впечатление людей, слоняющихся по городу и не знающих, чем заняться. Канадцы держали дистанцию и выглядели старше остальных. Американцы были общительными и дружелюбными и часто брали молодых ребят с собой в кафешки. Сейчас такое поведение показалось бы подозрительным и даже опасным! Лично я не видел ни одной стычки между канадцами, британцами и американцами, но ходило много разговоров о том, что все три группы солдат устраивают драки. Позднее я заметил, что иностранные военные стали посещать городок в разные дни недели, наверняка, чтобы исключить возможность стычек. Помню, как обратил внимание, что многие молодые жены, чьи мужья были далеко, одинаково охотно составляли компанию как британским коммандос, так и американцам с канадцами.
К радости всех, кто смотрел американские фильмы, улицы городка наполнились «Джипами» (эти машины были у всех трех групп военных), широкими грузовиками «Джи-эм-си» и «Студебеккер» (на них разъезжали американцы), «Харлей-Дэвидсонами» (использовались американцами и канадцами) и канадскими «Доджами». Я останавливался по пути, чтобы полюбоваться ими. Изредка я встречал штабные машины, например, большой «Плимут» [марка автомобиля, выпускаемая америкнской компанией «Крайслер» - прим. переводчика], покрашенный в гражданский черный цвет. Однажды, проезжая через Свиндон [крупный город в графстве Уилтшир, юго-западная Англия – прим. переводчика] по дороге в Мэлмсбери, я увидел грозного вида американские локомотивы, заполнившие сортировочные пути на железнодорожной станции. В 1960-е, когда я работал в городе Дэмфрайс [Шотландия], я встретил одного машиниста, который рассказал мне, как во время войны он перегонял эти локомотивы к побережью, откуда их отправляли в освобожденные районы Европы. Мое двойственное отношение к США, сохранившееся до сих пор, берет свое начало от увиденного в кино и в жизни в те давние военные дни.
Еще одними людьми в форме были отряды местной обороны [ополчение в Великобритании во время Второй мировой войны – прим. переводчика]. Среди офицеров выделялся викарий Мидхарста, выходец из Уэльса и обладатель незаурядного ораторского таланта. Его часто видели в форме с внушительным пистолетом, заткнутым за пояс. Большинству тех, кто служил в отрядах местной обороны, было за сорок, и они носили ленточки времен Первой Мировой. Частенько ополченцы упражнялись в уличных драках с канадцами, привлекая внимание зевак.
В глаза бросалось, сколько было вокруг покалеченных, инвалидов Первой мировой с ампутированными конечностями. Типичный мидхарстский пьяница выглядел так: однорукий ветеран в засаленной кепке и жилетке с пришитыми лентами, завсегдатай паба, дверь которого он открывал энергичным толчком своего лишенного руки плеча.
И совсем другого сорта военными, которых я помню, были итальянские военнопленные. На окраине Мидхарста располагался лагерь, к которому можно было свободно подойти и даже поболтать с заключенными. Свою первую в жизни сигарету я получил из рук пленного итальянца. На ней был изображен итальянский герб, из чего я заключил, что сигареты прислали пленному из дома. По воскресеньям грузовик привозил итальянцев в городскую католическую церковь. Я уверен, они составляли подавляющее большинство прихожан, потому что Мидхарст был протестантским городом. Так, в моей школе из трехсот мальчиков, наверное, только двое были католиками. Двадцать лет спустя, когда я поехал работать в Дэмфрайс и позднее в Дарем [Северная Англия], я впервые попал в районы страны, где католики были меньшинством, но меньшиством значительным. В моей же школе в Мидхарсте, их было даже меньше, чем евреев. Еще до войны наш директор Н.Б.К. Лукас на собственные средства привез десять или одиннадцать евреев из Австрии. Они жили в нашей школе, которая частично выполняла функции интерната.
Один из молодых евреев выступил добровольцем для работы в угольных шахтах, но, несмотря на это, как жаловался директор в своем письме в газету «Таймс», к нему продолжали применяться все запреты и ограничения, касающиеся «иностранцев из враждебного государства». Он говорил, что это весьма недальновидно в свете того, что многим местным парням суды выносили приговоры за отказ работать в шахтах.
Директор был рьяным противником телесных наказаний, и они были полностью запрещены в нашей школе, хотя вовсю практиковались в других. Однако я, неблагодарный, помню только, что его властная персона внушала благоговение и ужас и без всяких розг в руках. Он был убежденным либералом, истинным приверженцем свободных и даже несколько радикальных политических взглядов, но не лишенным при этом элитарного высокомерия. Директор гордился лишь теми выпускниками, кто после школы поступил в Оксфорд или Кэмбридж.
Во время войны мы делили здание с женской школой из Лондона. Но мы никогда не находились в здании одновременно с девочками. Не могу сказать точно, как это происходило, но, когда в классах занимались девочки, мы не учились, и наоборот. Должно быть, в будние дни мы проводили в школе меньше часов, чем положено, и учились с утра по субботам. Так или иначе, согласно отчетному докладу директора под названием «Опыт преподавания», такая схема работала отлично.
3. Кино. Советская газета. Бомбежка Мидхарста и Петворта.
Хорошо запомнились акции по сбору средств вроде «Купи «Спитфайр» [самолет-истребитель, участвовал в боевых операциях во Второй Мировой войне] за 5 000 фунтов или «Неделя военных кораблей» и огромное табло на площади, показывавшее, сколько денег было собрано. Запомнилось, как впервые разрешили звонить в колокала в церкви – этим ознаменовалась победа в Эль Аламейне [Египет, победа 8-й британской армии под предводительством маршала Монтгомери]. Еще я помню, что мы часто звонили в контору, отвечавшую за распределение продуктов, чтобы получить апельсиновый сок и масло печени трески для беременной матери.
Кино тогда было любимым развлечением для всех без исключения. Смотреть его ходил каждый. Для моей матери кино было настолько важно, что именно от него она принципиально отказывалась во время поста [в западных странах принято отказываться от любимых занятий или продуктов во время поста: многие отказываются на эти семь недель от алкоголя, шоколада или развлечений]. Бесспорным доказательством значимости кино было также то, что во время войны наш местный кинотеатр отремонтировали, и это при повсеместной нехватке как стройматериалов, так и рабочей силы.
Я помню, как сидел в зале на торжественном открытии кинотеатра после реставрации. Перед нами выступал с речью представитель Советского Союза. Он был главной персоной того вечера. После его выступления показали советский фильм о войне, который запомнился мне своим жестоким реализмом. Фильм был совсем не похож на сентиментальные британские и американские картины, рассказывающие личные истории на фоне военных действий.
В 1942 году начала выходить еженедельная газета под названием «Советские военные новости». Помню, как моя 2мать купила мне первый номер этой газеты. Я читал «СВН» до тех пор, пока она продолжала выпускаться. Газета, подобно тому советскому фильму, была неприкрыто реалистичной. Так, издание производило сильное впечатление на читателей, публикуя письма немецких солдат рядом с фотографиями их трупов. На протяжении несольких выпусков газета не оставляла темы варварского разрушения немцами усадьбы Толстого в Ясной Поляне.
Я немного путаюсь во временных рамках, но помню, что как-то раз, близко по времени с наступлением на Арденны [возвышенность, западная оконечность Рейнских Сланцевых гор; на территории Бельгии, Франции, Люксембурга – прим. переводчика], в кино показали трофейную немецкую кинохронику. В ней немецкие солдаты ходили вокруг разбитых американских машин, хватая все, что плохо лежало, и выкуривая найденные сигареты.
Конечно, помимо всего прочего, кино было опасным местом в моральном отношении. Однажды рядом со мной пристроился солдат. Он сунул мне в руку шестипенсовую монету и положил мою вторую руку на себя. К счастью, билетерша привела еще нескольких зрителей на наш ряд, и нам пришлось встать, чтобы дать им пройти. Я воспользовался возможностью и тут же пересел. Как только я это сделал, билетерша подошла ко мне и раздраженно сказала: «Вернись, пожалуйста, на свое место!». На что я жалобно ответил: «Там ко мне пристает канадский солдат». Впервые в жизни я сказал что-то такое, на что взрослому человеку было нечего ответить. Она исчезла без единого слова.
Несмотря на то, что небо над Мидхарстом полнилось паром и дымом и часто звучали сигналы воздушной тревоги, город подвергся лишь одной серьезной бомбежке. Это был, как его тогда называли, «молниеносный налёт с последующим отходом». Я никогда не задавался целью вникнуть в исторические детали события, поэтому рассказываю, опираясь на память. Это случилось в среду, в мае 1943, после полудня, когда занятия в школе уже закончились. Похоже, это был последний день интенсивных бомбежек, поэтому жертв было сравнительно немного. Единственный налетчик прошелся тогда по Мидхарсту, сбросив шесть бомб, три из которых, в итоге, угодили в здания.
Было около 3.30 дня. Мы пили чай на кухне. Вдруг мы услышали громкий шум низко летящего самолета, а через мгновение – тяжелые удары бомб, заставившие трястись землю. Моя мать рассказывала потом, что сестра проявила удивительное самообладание, немедленно собрав попавщиеся под руку вещи: постельное белье и что-то еще, и найдя укрытие под лестницей. Я же пошел таращиться на улицу. Одна бомба упала в каких-то ста ярдах [в 91 метре, 1 ярд = 91,44 см] дальше по улице. Все вокруг было в желтоватом едком дыму и было слышно, как бились окна. Начали открываться двери домов и люди высыпали на улицу, глядя на очаги пламени и разрушения в зоне удара бомбы. Среди них была женщина с ручейками крови на щеках, она кричала: «О, моя семья!». На тротуаре я увидел тело, которое, очевидно, было переброшено взрывом через крыши. Тело было без головы, практически вся кожа была на нем содрана, различимыми были только ступни ног. Увидев мою реакцию, оказавшийся поблизости дорожный смотритель строго сказал мне идти домой. Позднее мы узнали, что ребенок, молодая мама и бабушка погибли во время бомбежки. Отец был на войне где-то за границей. Вечером по городу ходили толпы людей, осматривая разрушения. Среди них были и канадцы, которые в тот день по своему обыкновению приехали в город развлечься.
На следующий день на уроке французского языка моим одноколассникам простили несделанную из-за бомбежки домашнюю работу. А я простодушно сказал, что сделал мою еще до того, как нас начали бомбить.
Гораздо более страшная молниеностная бомбежка ждала городок Петворт, всего в шести милях от нас. Бомба попала в школьное здание и унесла жизни двух десятков детей. При этом я не слышал ничего о трагедии до тех пор, пока руководство школы не собрало ребят из Петворта, которые учились у нас, чтобы проинформировать их о случившемся. Как мне кажется, тогда было запрещено сразу публиковать сообщения о подобных происшествиях, а распространение новостей было затруднено даже в нескольких милях.
Газета «Таймс» от 29 октября 1942 года, писала, что «сейчас можно раскрыть иноформацию», что в школе Пертворта во время воздушного рейда 29 сентября погиб директор школы, учительница и 29 мальчиков. Издание также сообщало, что четырнадцать мальчиков, раненные во время нападения, были отправлены в графство Саррей в санаторий для выздоравливающих. Согласно «Таймс» от 2 января 1943 года, Министр внутренних дел назвал эту бомбежку одним из самых беспощадных «бедекеровских» воздушных налетов [«воздушные налёты по Бедекеру» - тотальные бомбардировки городов Кентербери, Йорк, Бат, Эксетер и др., не имеющих военного значения и описанных в немецком путеводителе Бедекера как исторические и архитектурные памятники; бомбардировки проводились немецкой авиацией в 1942 году].
Меньше десяти лет назад я встретил женщину, которая находилась в Петворте во время налета. Она рассказала, что удар бомбы задел прачечную, и живые изгороди с деревьями покрылись «гирляндами» из постельного белья и одежды.
Ребята переходили в нашу школу из разных мест, в том числе из Богнор Регис Таун [город-курорт в Восточном Сассексе, Южное побережье Англии]. Я слышал от одного мальчика, который жил в прибрежном городе, что обычным явлением были пулеметные обстрелы главных городских улиц немцами, возвращающимися на материк после налета.
Помню, как у школы на видном месте поставили захваченный фашистский самолет. Вероятно, чтобы лучше мотивировать учеников к сбору средств на военные нужды. Он простоял там неделю, охраняемый преисполненными чувством собственной значимости парнями из школьного кадетского корпуса. Я тоже вступил в кадетский корпус во время войны. Мы ходили в долгие полевые марш-броски, потому что наш главный наставник, майор Йеоманс, придерживался собственной теории относительно причин поражения Британских экспедиционных войск в Европе. Они, на его взгляд, не умели маршировоать. Заместителем командира был воспитатель по фамилии Уилкинс, офицер-ветеран Первой мировой, который утверждал, что ведет свою родословную от самого Оливера Кромвеля. Он порой говаривал, гневно уставившись на нас: «Если кто-то скажет вам, что снаряд никогда не падает в одно и то же место дважды – не верьте!».
4. День Высадки. Парад. День Победы.
Я отчетливо помню, как в мае 1941 по дороге в школу один мальчик сказал другому: «Худ» затонул» [британский линкор «Худ» был потоплен в 1941 немецким линкором «Бисмарк»]. Каждый школьник знал, что он олицетворял всю мощь Королевских военно-морских сил, будучи самым большим боевым кораблем (линейным крейсером) в мире. Мы тогда ужасались этой новости. Однако в 1990-е я встретил француза, который во время войны учился в школе где-то в Алжире. Он рассказал, как его класс с большим энтузиазмом аплодировал этому событию. Они знали, что линкор «Худ» принимал участие в нападении на французский флот в Мерс-Эль-Кебир [порт на берегу северо-западного Алжира, территория Франции в начале Второй Мировой, битва у которого произошла 3 июня 1940 года. Британия атаковала стоящий на якоре французский флот, опасаясь что он присоединится к немецкому], которое тот француз видел своими глазами.
После наступления Дня-Д [День высадки, 6 июня 1944 (с точки зрения советских историков, фактическое открытие второго фронта во второй мировой войне), когда войска союзников под командованием Дуайта Эйзенхауэра высадились на побережье Нормандии] в небе появилась дружественная авиация. В Мидхарсте прошел военный парад с участием бесконечных верениц войск и военной техники. Все военные вокруг, как мне казалось, были британцами. Мотоциклисты связи – военные курьеры – разрешили мне и другим мальчикам помочь им считать единицы техники. От одного из курьеров я узнал, как считать по «пятеркам» - с помощью четерых вертикальных штрихов, перечеркнутых одним горизонтальным.
Мы показавали военным, проезжавшим мимо в грузовиках, черчиллевский знак V [поднятые вверх в форме буквы V указательный и средний палец, что означает “victory” – “победа”]. Я помню, как солдаты в одном из кузовов продемонстрировали нам, как делатся грубый вариант этого знака [с высунутым языком] и дружно загоготали, потому мы немедленно усвоили урок.
Вспоминается интересная деталь: танки, в основном «Шерманы» [средний танк, взятый на вооружение союзниками в 1944 году] двигались самостоятельно, ворочаясь и скрипя на поворотах и поднимая тучи пыли, которая потом оседала на подоконниках. Сейчас военная техника перевозится исключительно на крупных автоперевозчиках. Я наблюдал за тем, как нелегко давался им путь по Нокхандред Роу, узкому и крутому переулку, который соединял центральную улицу и дорогу, идущую к побежью. Машины были сильно изношены, однако, несмотря на это, им предстояло снова отправиться в бой. После Дня-Д в городе осталось немного солдат.
Мужчины начали возвращаться с фронта: кто-то с боевыми ранениями, а кто-то с трофеями. Много было разговоров о немецких бомбах Дудл-Баг [первоначально – название личинки муравьиного льва; так в просторечии прозвали немецкие самолеты-снаряды V-1 (в СССР его называли ФАУ-1) , впервые использованные немцами в атаке на Лондон 13 июня 1944 года], но я лишь однажды слышал, как разорвалась одна из них.
Примерно в это время один мальчик из школы, головастый паренек, живший неподалеку от нас в большом доме напротив гостиницы «Спрэд Игл», и имевший свободный доступ к лаборатории ветеринара, чей кабинет располагался в том же доме, начал делать порох. Я не знаю, какие именно составляющие он использовал, но, в итоге, получился желтый порошок, которым он делился с нами. Мы искали подходящие каменные ступени, сыпали на них чуть-чуть порошка и ударяли по этому месту молотком, после чего раздавался весьма выразительный громкий хлопок. Однажды, спрятавшись в церковном дворике, мы насыпали порошок в жестяную банку из-под какао и закрыли ее. Порох не замедлил с ответом: банка взорвалась и расплющилась. Классная была штуковина – этот порошок! Но когда его мать, школьная учительница, обнаружила в кармане брюк сына желтый порошок, похожий на порох, она тут же позвонила директору.
Директор пришел к нам в класс. Шел урок математики, который вел нервный тип, который яростно грыз ногти и позднее был пойман за продажу школьного микроскопа. Юный экспериментатор сознался во всем и сдал все свои пороховые запасы. В итооге, история получилась довольно веселой. Я помню, как директор и учитель обменялись многозначительными взглядами, когда мальчик признался, что собственноручно смешал ингридиенты пестиком в ступке.
Я могу достоверно заявить, что именно в День Победы в Европе [8 мая 1945 года] я впервые положил руку на талию девушке.
Запомнились прошедшие летом выборы 1945 года. Я хорошо помню массовые сходы и всеобщий энтузиазм по поводу этого события, даже в избирательном округе Чичестера [округ в графстве Западный Сассекс, избирает представителя Палаты Общин; город Мидхарст входил в этот округ], который оставался целиком и полностью консервативным. Я помню, как ходил на большое собрание в Дрилле Холле в Мидхарсте, куда пришли, должно быть, сотни людей. Я слышал, как один человек, о котором потом говорили, что до войны он придерживался фашистских взглядов, отрезал: «Этот ваш Моррисон [Герберт Моррисон, видный деятель британского правительства в 1940-е; в разные годы был Министром снабжения, Министром внутренних дел, Министром иностранных дел] был трусливым пацифистом!». Я тогда не знал, что это значит это слово. [Пацифист (здесь) - человек, который освобождается от военной службы по причине полного отрицания насилия любого свойства. Таких людей называли COs или презрительно «conchies»]
Как-то раз на многолюдном митинге на рыночной площади я слышал, как неугомонный социалист, чем-то похожий на Майкла Фута [политик-лейборист, член Парламента с 1945 по 1950, а затем с 1960 по 1992 годы], кричал через всю площадь члену Парламента капитану Джойсону-Хиксу [сэр Ланселот Уильям Джойсон-Хикс, член Консервативной партии, служил в добровольческом резерве Королевских ВМС в время Второй Мировой, с 1942 по 1958 входил в Парламент от избирательного округа Чичестера]: «Это все ложь, сэр!». Тот ответил: «Нет, это не ложь, сэр!», - на что получил ответ социалиста: «Да, это ложь, сэр!», - и снова «Нет, не ложь, сэр!». Такая преданность своим взглядам и готовность их открыто защищать говорили о том, что настала новая эпоха. А я в это время уже читал «Виновников» и «Вашего ЧП» [член парламента]. [Вышедшие в 1940-е годы в Британии политические книги левого толка; «Виновники» разоблачает высших государственных чиновников, которые попустительствовали фашистской Германии, «Ваш ЧП» раскрывает компроматы на членов парламента]