Было тихо. Обыкновенная естественная тишина, которая случается иногда по пути мимо. И ничего зловещего, тревожного, таинственного и прекрасного. Смотреть было не на что и нечем. Просто тишина. Окруженная ничем, не имеющая в себе и не дающая ничего: ни дум, ни сна – нигде и никогда.
Она ничем себя не ощущала, не старалась к этому и даже не знала, что она есть, потому что нечем было знать. Она просто была.
Обыкновенная, ниоткуда и не вдруг пришедшая в никуда, она неопределенно просто отражалась в самой себе, не пуская себя дальше.
На столе тикал механический будильник с колокольчиком, на блюдце худел кусочек молока, и маленький ежик что-то усердно вынюхивал под увесистой лапой голубой ели. И не было о том известно, потому что не могло быть, если еще не дано. Но…
Обыкновенная тишина и этот будильник, залившийся перезвоном, с ежиком в молоке почтительно подали друг другу руку, мило улыбнулись, и Она стала Собой.
Ощущение Себя определилось крошечной незатухающей искрой. Сдвинулся рычаг, застучало сердце, и любопытные шаги, набирая скорость, устремились к преумножению.
И не могло быть иначе, и потому что, и так, и не важно: случайно или по-другому как-то еще. Да и дано ли ей было выдержать молчание, не упираясь, если и держать было нечем. Она просто ждала. Конечно, она ждала. Обыкновенная естественная тишина.
И можно ли было ожидать другого, другого всплеска эмоций, другой силы! Накопленное ничто вырвалось и хаотично, разгребая перед собой себя, оглядываясь по сторонам и удивляясь, запоминало…
Гул приближался, освещая, яркий след, свет обжигал, ласкал, успокаивал мудреющую чашу; благое, мирное, бурное розовело в гармонию… Она, Он, Оно, Они…
Свет был повсюду. Он проникал, удаляясь, падал и отражался, искусно подбирая тона, его хватало всему, что досталось Ей.
И взгляд, почему-то обронившийся вверх, остановился, удивленно играя влажным хрусталем. Там, над головой Оно было чистым, светлым, мягким, не кололо и не жгло, естественно дыша и много. Легко и благоразумно протекая мимо, и не заметно, Оно снова притягивало. И эти глаза… И отразилось там, внутри, чем-то еще совсем не понятным, необозначенным, упало и легло на дно.
И глаза, не в силах оценить данное, сменили свое положение и двинулись прочь.
Лес шумел. Лениво цепляя черную лоснящуюся шкуру, падал и поднимался, хохоча и в слезах, играя запахами и светом;музыка,краски,тени…Все ощущалось в гармонии с собой, и Она уверенно, переступая и храня, узнавала свой дом и эту, казавшуюся изменчивой, дорогу, и эти вот кусты, те самые, за которыми…
Она неспешно приблизилась и, слегка, но, как-то странно коснувшись вниманием хрустнувшей под ногами ветки, раздвинула листву. Приятная узнаваемость вдруг сменилась настороженностью. Взгляд бросился по сторонам, что-то вспомнилось, пробежало легкой паникой по коже, и застыло. Неспешно ступая и оглядываясь, Она захватила дымок потухшего костра, обломки копий, шкур, крови, жизни…и звуки, тревожные, уходящие. Она бросилась в сторону, туда, к свету, к солнцу, отвечая…
Нежно, привычно воздушно касаясь теплого песка, Она несла, храня свое тонкое тело, напряженно прямое, похожее на бутон лотоса, с лебединой шеей, благородно поддерживающей отраженные черты солнца. Глаза, с загадочным блеском от зеленых век, уносили затаенный взор в мутное солнечное пространство, туда, откуда под звуки арфы доносились восхваляющие голоса. И солнце то смеялось, то грустило, и снова смеялось, и снова…поглощаясь тучками, тучами, серым грустным небом, ветром, холодным, пронизывающим…Она шла по городу, укутанная шерстяной тканью и, опустив голубые глаза, думала просто о быте, о детях, о нем и, не пуская в свою златокудрую голову ни толику зависти, боли к богатым, шумным обедам, что слышались совсем близко. Она знала себя и потому шла спокойно, ровно дыша, и уже касалась привычных торговых речей, запахов снеди, музыки, постепенно развеивающей хмурое настроение богов. И было хорошо, и не случайно, и снова теплый луч солнца касался светлой щеки, и лица вокруг не гневили, и большой палец не прожигал слащавым безумством землю, и не было сна, и был праздник. Она шла, приятно окунаясь в пеструю, веселящуюся толпу, смеясь и радуясь, в шутку и безобидно. Восковые свечи тянулись будущим к благодушию, и мечталось о том на каждый день, а не так, не мимо, успев ухватить взглядом, больше, для всех и далее. Все кружилось. И хозяин был рабом, и раб хозяином…и вино тешило сладкой иллюзией…и не было правдой… и маски уже плохо держались… и снова смеялось небо, саркастично, уходя, оставляя безумию снег. Он падал крупными хлопьями рядом и здесь, касаясь нежной румяной щеки, и мило, и чуть хрустя под легкой лапотной поступью. Она шла с незамечаемым ощущением мороза, прижав к груди медовую хмель, медленно и с тревогой в глазах, и предчувствием, и страхом…Вдруг обернулась, резко, сильно…Он лежал на снегу с дерзкой, поганой стрелой в груди. Молодая ратная кровь стекала по потертому металлу, и таял снег, и плакал, растворяя в слезах уходящую жизнь. И точился камень; и небо, чернея, скребло мрачностью по черепичным крышам домов. Вдыхая смрадный воздух, Она ускорила шаг, промокший, ватный и в то же время легкий, веерный…на площадь, загруженную дикой толпой, кричащей в слепом гневе косо и криво о правде суда… освещенная мимо вдруг вспыхнувшей плотью, и болью, и стоном, в игре зловещих теней…опустила глаза и слух, и сердце стучало быстрее, и скорее прочь, прочь от мерзкой тленности, не знать, не чувствовать стыда и позора за эти холодные часы на ратушной башне, бежать, увести, отвлечь гнилой воздух, дух запахом здесь вот уже свежих хлебов, теплом, сном…И дверь закрылась, грохнув кренделем, и отделила, увела, развеяла, вернула к жизни, просветив…и распахнулась, окрыляя, к просвету, который манил, ласкал, удаляясь. Она вышла, храня движение, в белом и пышном, легко, роняя на плечи напудренные волосы, букли и не скрывая страсть черной мушкой у виска. Панье загадочно шуршало, и каблучок касался пыльной мостовой слегка, играя со светом без смущенья, и все желало видеть, оставить на память, и не замечалось. Цилиндры, шляпки, шелка, золотые пряжки на башмаках, камзолы, фраки, носильщики, и этот молодой клерк, и эти сады, фонтаны…Она миновала мост, шум, запахи жасмина, села в карету, и кучер, хлопнув бичом, не остановил, не порвал, не в силах, не в праве…Раздвинулись занавески, и мысли, облекая плоть волшебной флейтой, потянули свою нить к причудливым узорам воспоминаний. Утонченный взгляд, проникая сквозь шелковые клеточки вуали, едва касался проезжающих мимо домов, с их строгими оконцами и фрау, сцен ревности и трагедий, любви и ненависти, растворяя в себе, в пределах сердца, сейчас, здесь бьющегося не ровно, быстро, с приятной болью. Странное чувство, предвкушение чего-то переполняло. Прорывая границы сдержанности, Она рвалась из душных пределов на воздух, вдохнуть, успокоиться, умерить чувства и страсть туда, куда-нибудь…под эти вот там своды летнего кафе. Она вышла из авто, сняв шляпку и, освобождая шею от удушливого платка, быстро направилась к свободному столику. Глоток холодного чая и сигарета постепенно сняли напряжения. Люди обретали свои черты, с заботами и без, проходя мимо, останавливаясь, унося разговоры и думы в салонах трамваев и автомобилей. Туманный город шумел, дышал, казалось, не заметив отгремевшей недавно войны. Он выжил и не хотел вспоминать. И было давно, и он так считал, и вчера уже не было, и даже шаг назад – это движение вперед, и вечное. Она затушила сигарету и, сделав протяжный вдох, встала из-за стола. Это был старенький Понтиак, взятый в рассрочку неизвестно когда, почему он, и цвет не имел значения, и было удобно, и память цепляла ассоциации с пережитым, замеченным, легшим на душу ровно, грея. Она бросила на сиденье сумочку, случайно капнув на брюки кока-колой, и свободно, не замечая светофоров, неоновых реклам, баров, магазинов и этого раскаленного неба, вырвалась из каменных объятий города. Так Ей казалось, Ей хотелось именно так, оставить все там, за спиной и видеть только эту долину, эти горы, эту дикость, мудро указующую на место, и быть покорной, и приходить сидеть на нетронутом камне, словно за партой, слушая, проникая…Ей так казалось. Но…Эта реклама под дворниками и реактивный шлейф на небе, и этот объемный голубой экран, и эти люди там, и речь, глушимая музыкой, и жвачка во рту, и автобаны, и мимо они, и быстрее, и телефон, мигнув иероглифом, и он уже ждет, целует, прикасаясь губами здесь и сейчас…
Она вставила карточку в порт, улыбнулась, посмотрела на время: пять, четыре, три, два, один…Плюсовая энергетика, стройная база памяти и сфера космо-услуг – все это в Ее молодом возрасте составляло позицию качественного развития и успеха Она вышла из порта и, сопровождаемая милыми взглядами геробов, с легким, потрясающим миром внутри и ощущением утреннего леса вокруг, миновала трансцентр.
И он был прекрасен, чуден в своих новых красках, формах, движениях; он был другой, больше, и не было пути назад, и эта раскаленная гора, вдруг вонзившаяся в плоть земли, содрогнула под ногами не для Нее…
Декабрь 2003