В Германии вначале было «как у всех» — трудно. Конечно, помощь оказывали с разных сторон, о роли еврейской общины смысла нет распространяться, чтобы не повторять многократно описанное.
Очень трогательным было тогда (нынче уже всё по-иному) отношение к эмигрантам немцев, особенно женщин-лютеранок. Они считали, что тяготы евреев, германских ли, советских ли, — на их совести. Как было в их силах, помогали — писали заявления, заполняли анкеты, ходили с нами во всяческие чиновные учреждения, просиживая там долгие часы. И дополняли наши крошечные социальные деньги так, чтобы не обидеть: вдруг три дамы захотели освежить свои познания русского языка и стали ходить к нам домой. Оплачивать услугу — это прилично, это интеллигентно.
Жена быстро обзавелась множеством подружек-немок, с которыми болтала по-английски (немецкого еще не знала), и они все по очереди приглашали нас в гости. А чаще сами приходили, принося королевские подарки: то громадный узел постельного белья, то не менее громадный чемодан не ношенных костюмов и сорочек, то столовый сервиз на шесть персон, шторы, сковородки, диван-кровать и прочий обиходный инвентарь. Время было легендарное: чуть ли не возле каждого восточноберлннского дома на улице красовалось по несколько холодильников и стиральных машин «Мade in DDR», выброшенных счастливыми приобретателями техники «Маde in FRG»...
Одна из подружек была красавица Гизела.
В один из дней, как-то необычно смущаясь, она сказала:
— Ты не обидишься, если я подарю вам нашу «Ладу»?
Она неплохо говорила по-русски и, как бы боясь, что скажу «нет», затараторила:
— Ты не подумай плохого, ну да, конечно, она прошла сто шестьдесят тысяч, но Вальтер ездил так аккуратно! И мы ей совсем недавно перебрали мотор, поставили новую коробку, шины поменяли, всю проверили, покрасили, и еще...
«Да!!!» вылетело из меня со скоростью, намного опередившей конец ее тирады.
Через два дня в почтовом ящике оказалась записка, которую свято храню: «Милые, завтра я принесу вам вашу Ладу!». Именно так: принесу.
Она «принесла» не только удивительно чистенький, темно-вишневый блестящий автомобиль, но и два экземпляра договора купли-продажи. В нем среди прочего значилась продажная цена: 1 (одна) марка. Из чувства благодарности я добавил нолик (показалась неприличной столь смехотворная сумма) и хотел расписаться, но Гизела помотала головой:
— Нет, сначала посмотри, вдруг тебе что-нибудь в ней не понравится…
Она распахнула настежь все четыре двери, подняла крышку багажника, заставила измерить монеткой глубину протектора всех пяти колес, обратила внимание, что домкрат с насосом и набор инструментов на месте...
Я ходил за ней, послушно делал всё, что она говорила, лишь бы поскорее развязаться с такой смешной для меня процедурой: подарок ведь! Когда же вознамерился сделать «Ладу» истинно своей и опять протянул руку за договором, благодетельница вместо бумаги отдала ключи и указала на место водителя:
— Probefahrt!
Мы выехали на Димировштрассе. Движение, сравнительно с московским, выглядело в те далекие времена просто нулевым. Права у меня с пятьдесят третьего года, с шестидесятого гонял собственного «Москвича», — словом, я привычно упер педаль газа в пол.
Машина прыгнула, а Гизела отреагировала:
— Слава, у нас в Берлине по улицам скорость пятьдесят километров!
Вот как? А я привык, что и шестьдесят в Москве мне не указка…
Старенькая «Лада» шла превосходно. Незадолго до перекрестка линии разметки стали извиваться: из трехрядной улица превращалась в четырехрядную. Я продолжал двигаться прямо, пересек пунктирную линию, что тут же вызвало гневную реакцию:
— Слава! Что ты делаешь?! У нас в Германии надо подавать сигнал поворота, если пересекаешь линию!
Два урока за десять минут... Не многовато ли для самолюбия водителя с более чем тридцатилетним стажем? Но нет, уроки, да еще какие, поджидали и дальше, словно малька-несмышленыша — щуки в камышах.
Покамест же поехали в транспортную полицию. Обширная стоянка забита до отказа. Но посередине вытянулись в линию на довольно широком проезде с десяток машин — как и моя, без номерных знаков.
— Вставай за ними, — прозвучала команда.
...Когда мы вышли из полиции, под мышкой я держал новенькие номера, а «Лада»...
— Майн Готт! — вплеснула руками Гизела. — Здесь было нельзя стоять! Они ее отвозят!
И точно: ряд машин куда-то испарился. Только двое полицейских наблюдали, как на платформу опускалась висящая на цепях моя "Лада". Пока подбежали, грузовичок уехал. Гизела говорила с полицейскими и на глазах грустнела. Оказывается, «Ладу» увезли недалеко, мы туда пойдем и ее возьмем, но сначала уплатим тридцать марок (в те времена штрафы были поистине символическими). Я полез в карман за бумажником, она сказала твердо:
— Я виновата, я плачу.
Зря терять деньги страшно противно. Я поклялся себе смотреть, разрешена ли парковка, и в сомнительных случаях считать, что не разрешена.
А вот скорость... Сын вольных московских улиц, я по-прежнему полагал, что ограничительные знаки ставят бюрократы — и только для собственного удовольствия.
Удалось найти временную работу в Цоссене.
Возвращаясь трижды в неделю домой около двенадцати ночи, я держал по пустынным берлинским улицам уж никак не менее восьмидесяти, а где пошире, то и под сотню. Знал, что если иду на зеленый, никто, даже маленькая собачонка, поперек не выбежит. Все мне сходило с рук...
Когда прочитал в газете, что сенат ввел на некоторых улицах режим 30-километровой зоны, то ахнул: это как же теперь ездить? Нет, тут что-то не так...
Оказалось, что так, и даже очень. На въезде в узенькую и совершенно безлюдную уличку торчал знак «30». Подумалось мрачно: «Добрались-таки!» На спидометре 40, — для берлинского сената сойдет. Тут же в глаза блеснуло, а потом еще раз. «Смотри-ка, — пронеслось в голове, — грозы нет, а молния сверкает…»
Дней десять спустя вместе с газетами в почтовом ящике оказалось письмо из полиции. Со ссылкой на кучу параграфов «глубокоуважаемому водителю» сообщалось, что в 30-километровой зоне он превысил скорость на 6 километров, а потому наказан тридцатью марками штрафа с неизменным: «С дружеским приветом».
— За шесть километров?! — спросила жена. — А если бы больше? Тебе не кажется, что наш бюджет этого не выдержит?
По городу пришлось ездить, как на цыпочках, особенно по безлюдным улицам. Кому ведомо, где полиция сегодня повесит автоматического фотосоглядатая-невидимку?
Отводил душу на автобанах. Все машины, и я вместе с ними, мчались, обгоняя трейлеры и прочих тихоходов. Хорошо! Стрелка «Мацды» («Лада» уже имела другого владельца) колыхалась далеко за отметкой 150 — и ограничительные знаки весь наш поток дружно не замечал.
…Самая дорогая в жизни фотография всё-таки пришла. Прекрасное изображение моей красавицы с моим потретом на водительском месте — плюс счет на триста марок за превышение скорости на много десятков километров в час.
Жена заявила, что в таких дорогих ателье категорически запрещает фотографироваться. Вступать в спор было глупо. Жену люблю, денег жалко. И стал ездить медленно.
Деньги, жена, полиция — троица научила ездить медленно. Оно, впрочем, не только дешевле и спокойнее, но и на самом деле безопаснее. Так-то...