В наследство от отца, Кожевникова Николая Ивановича, умершего в 1997 году в возрасте 86-ти лет, мне достались семь толстых тетрадей с его дневниковыми записями. Знакомясь с их содержанием, я и обнаружил эпизод, о котором с небольшими поправками хочу поведать и вам.
«В столовой я уколол рыбьей косточкой большой палец правой руки. Место укола загнило до самой кости. Через день ходил на перевязку. Три месяца пробыл на бюллетене.
В последний приход к врачу, она велела медсестре сделать мне перевязку, а ранку смазать ихтиоловой мазью.
Медсестра разбинтовала больной палец и видит, что из ранки торчит косточка – тоненькая такая, но широкая и длиной около 10 миллиметров. Вынула ее пинцетом и нам показывает:
- Смотрите, косточка – то вся в дырках, словно сито. Сквозь отверстия, поди, швейная игла пройдет.
- Вот и хорошо, – обрадовалась доктор. - Теперь вас можно на работу выписать.
- Да вы что?! – возмутился я. - Как же я буду спайку проводов при открытой ране делать?!
- Ничего. Кто у вас главный механик?
Я назвал фамилию. Врач позвонила ему:
- Найдите Кожевникову такую работу, чтобы он мог ее одной рукой делать. Мы и так продержали его на больничном листе три месяца. Дольше не имеем права.
Работу мне нашли такую. Посадили у телефона в комнатке дежурного электрика принимать для него заявки. Где что случится – звонят, а я ему передаю, как придет.
И совпало как-то целую неделю работать с пожилым и худеньким Костициным. Все звали его Лукичем. Оба мы работали в строительном управлении Челябинской ТЭЦ-1 электриками пятого разряда.
Однажды утром приходим на работу, он и просит:
- Николай, отпусти меня. Крайне нужно съездить на ЧТЗ. Если кто будет спрашивать про меня, то скажи, что ушел в поселок - там люди, мол, без электричества остались.
- Хорошо, иди. Только постарайся все же не задерживаться.
Вернулся он часа через два запыхавшийся, возбужденный, Сел на табурет, на колени трясущиеся руки положил.
- Никто меня не искал?
- Нет, - отвечаю.
- А заявки поступали?
- Тоже не было.
Лукич обрадовался. Когда немного отдышался, то негромко промолвил:
- Открою тебе секрет, Коля. У меня еще один сын объявился! Через тридцать лет! За тысячи километров!
- И как ты про это узнал?
- Случайно, по фотографии.
И он рассказал удивительную историю.
- У меня на ЧТЗ, на почте, племянник работает. У них военнопленные немцы разгружают большие рулоны бумаги, которой расходуется много. Как-то вечером, после работы, в помещение племянника заходит пленный офицер, их старший, закрыть наряды. Между делом, достает из кармана фотографию, показывает племяннику и по русски говорит ему: «Это я после окончания военной школы. Гитлер дал нам месяц на отдых, а потом отправил в Россию, брать Москву. Когда мама узнала о моей отправке на фронт, то дала мне эту фотографию: «Может, там своего отца встретишь».
- Племянник посмотрел на снимок, - продолжал Лукич, - и попросил его у офицера до завтра. Тот дал. Из почты племянник сразу приехал ко мне и кричит с порога: «Ставь бутылку!», «У меня ее нет» - отвечаю. «А две?». «Я же тебе сказал, что и одной нет». «Тогда поставишь потом пять» - и протягивает мне снимок. Я как глянул на него, так и ахнул: молодой немецкий офицер сильно походил на меня. «Где фото взял!?». «Коли нет водки - не скажу… Ладно, уж, приезжай утром на почту».
Сегодня вхожу к нему, спрашиваю: «Где он?» «Пойдем во двор. Вон, видишь на камне сидит, пишет». Подошел и тихонько поздоровался: «Здравствуй, Артур!». Пленный поднял голову, с удивлением посмотрел на меня и спрашивает: «Откуда вы меня знаете?». «Я - твой отец, - и возвращаю ему его фотографию, а вместе с нею подаю и другую, свою, взятую из дома. – А это твоя мать в молодости». И называю ее имя.
- Погоди, Лукич, почему твой сын – немец? Ты что, был в Германии?
- Был. Только давно. В ту русско-германскую войну попал к немцам в плен, а они продали меня румынам. Поработал у одного румына, стал просить отпуск для поездки на родину. «Женись, - говорит, - вон на той русской служанке и когда у вас родится ребенок, отпущу – буду уверен, что ты вернешься». Я так и сделал. Сына мы назвали Артуром. Ему было семь дней, когда хозяин отпустил меня на два месяца. В то время граница с Россией была открыта. Пожил дома. Пришло время возвращаться в Румынию – был конец 1917 года. Однако новые власти меня из страны не выпустили – границу с Румынией недавно закрыли. Пришлось вернуться домой, где у нас с женой еще до войны уже были сын и дочь. Позже родился еще один сын и чтобы не забыть того, оставленного на чужбине, новорожденного тоже назвали Артуром.
Сейчас Лукич жил одиноко. Два года назад похоронил жену – ее сбила машина, старшие дети завели свои семьи и живут на стороне, а младший учится в техникуме.
- И как румынский Артур отнесся к вашей встрече?
- Посмотрел на меня, на снимок и говорит: «На фотографии вы моложе и красивее». На что я ответил: «От переживаний, сынок, постарел».
На прощание пригласил в гости и дал ему свой домашний адрес.
Потом я от Лукича узнал, что вечерами Артур, отведя подчиненных в казарму, сразу ехал к отцу. Как он добился разрешения на это от властей – не знаю.
Письмом Артур сообщил матери о встрече с отцом, о его жизни и пригласил ее приехать. «Я, наверно, останусь здесь навсегда», - писал он. В ответ мать попросила обоих: «Пришлите на меня запрос, и я попытаюсь получить разрешение на поездку. Иначе меня не пропустят через границу. Я узнавала».
Костицин тоже послал бывшей жене письмо, но его перехватили сотрудники НКВД. Лукича вызвали в «органы» и учинили допрос с острасткой: почему он ведет переписку с иностранцами? Понятно, что после этого переписка была прекращена.
А спустя два месяца после первой встречи Лукича с сыном, в СССР начался обмен военнопленными.
Лукич проводил сына на вокзал, попрощался с ним, и их связь оборвалась навсегда».
Вот что прочитал я на одной из страниц отцовского дневника.