Проза это застревание на деталях. Плюс зацикленность на процессе.
Пытался объяснить девочке-подростку, что такое честолюбие : не смог. Списал на усталость.
Мысли путаются в голове. За окном шумит ветер. Сильный порывистый. Ветер – это движение воздуха. Я слышу движение воздуха. Я слышу, как он, этот воздух, просачивается в щели окна и шипит злобненько . Он борется с преградами, которые я ему понаставил в виде окон, балконной рамы, занавесок . Он хочет добраться до меня. Ветер – хищник. Ветер – убийца. Будь я сейчас где-нибудь на улице – он непременно попытался бы сбить меня с ног. А так он шипит и просовывает свои тонкие злые языки в щели между рамами.
Ветер раскачивает деревья. Голодный апрельский ветер. Вспомнил его брата – такого же голодного и хищного брата с Балтики.
В прозе, ну по крайней мере в рассказе, должна быть история. Должно что-то происходить. Однако ничего не происходит. Мысли путаются. В голове улей. Стоит подумать о ветре, и поток немного успокаивается. Однако нельзя же бесконечно описывать ветер. Притом он уже не шипит. Пока.
Мысли путаются. Их много кажется, и они как-то между собой связаны. Может быть стоит просто ухватить одну? А остальные отбросить? Не получается. Я пытаюсь вспомнить, о чем хотел писать. Похоже, меня успокаивает сам процесс набора букв на клавиатуре. Актуальное состояние. Неясно. Ноет спина.
Снова ветер. Я застрял. Да! Это слово наверное самое точное. Именно так можно коротко описать моё состояние. Состояние сейчас. Состояние наверное последнего полугода. Застрял. Забуксовал. Есть желания, но нет страсти. Есть планы, но нет мечты. Есть вера, но нет уверенности. Мазохизм уже перестал быть мотиватором. Вернее не сам мазохизм, а чувство вины которое возникало всякий раз после какой-нибудь пакости, сотворенной с самими собой. Эротизм – тоже не помогает., не помогает уменьшить тревогу, ибо я ее не чувствую, не помогает переживать радость – серотонины- эндорфины и всё такое. Ибо этого тоже нет. То мне кажется, что я заполнен до предела как рыбная бочка, то, наоборот, кажется, что внутри пустота и небытие.
Нет желания себя разрушать. Нет желания себя созидать. Нет вообще никаких желаний. Вру. Есть желание набирать буквы на клавиатуре. Я чего-то боюсь. Боюсь видимо настолько сильно, что вообще ничего не чувствую.
Маленькое отступление. В очереди в магазине стояла девушка впереди. Длинные ноги, ростом с меня, в профиль довольно симпатичная, кожа на щеках в тоненьких, но ярких капиллярах. Мне вообще давно уже не попадались на глаза симпатичные люди. Хорошо, а главное точно замечено: не попадались на глаза. То есть глаза сканировали окружающую действительность, намеренно игнорируя красивые лица и фиксируясь на некрасивых. А вот сегодня надо же. Увидел симпатичное лицо, молодое, свежее, а главное, не просто увидел, а разглядел, причем без усилий, без напряжения, в подробностях.
Назвать это потом: записки сумасшедшего и успокоиться? Очевидно - я социопат. Мне категорически не нравится социум. Мне в нем некомфортно. Небезопасно. Неуютно. Скучно, а на самом деле страшно.
Туман. Горизонт потерян. Мир потерял глубину и перспективу. Да, зато я теперь более внимательно смотрю под ноги, гораздо меньше спотыкаюсь, чем раньше почти не падаю. Тщательно обхожу темные и незнакомые места. Работа –квартира – работа – квартира - работа… Причем та жизнь, об отсутствии которой я так многословно сетую, проходит где-то рядом, где-то между, где-то в этих тире между квартирой и работой.
В целом похоже на банальный экзистенциальный кризис середины жизни. Ха-ха.
И как попытка выхода – творчество. Вернее, его иллюзия. Ибо я не творю, я констатирую, описываю то, что есть. Вот если бы развить, например, историю про девушку в очереди. Длинные ноги, капилляры на щеках. Глаза подведены синим карандашом на бабушкин манер. Ну, по крайней мере, щас так мало кто красится, из молодежи так вообще никто. Так красила глаза моя мама в молодости. Цвет глаз не яркий - в глаза не бросился. Волосы темно-русые прямые, немного ниже плеч. Она ушла, разговаривая по мобильному телефону. Она ушла. И история с ней ушла. Вместе.
При мысли о создании некоего лирического героя (не себя) – я чувствую странное и сильное сопротивление. Мне легко пишется от первого лица. Крайне редко, в стихах, бывает, проскальзывает второе лицо. Но в третьем… он увидел ее и понял… последний раз это было наверное еще в школе. А, ну может еще в институтское время. Потом я прозу практически не писал, а если писал, то исключительно от первого лица, как сейчас.
Однако нужен лирический герой. А всего-то надо! Взять да и написать: он сидел перед нетбуком и тыкал по клавишам, выстукивая исковерканные слова, потому что печатал быстро, но неумело, двумя пальцами. И не редактировал. Старался успевать за мыслями. Потмоу торопился и слова часто получались то вывернутьые назианнку, то с налипшими комочками грязи, то разре занные на части, а то вообще не пойми как набранные. Он сидел длоугы ргиправид… пауза.
Итак. Он сидел и печатал. Набирал текст. Стучал двумя указательными пальцами по клавиатуре. Иногда быстро-быстро и долго-долго, видимо, когда слов было много, и они были простые. А иногда медленно и словно бы спотыкаясь, пальцы вдруг забывали, где какая буква. А мысль уходила куда-то. Он печатал. Он сочинял текст, в этот текст, то есть в монитор, не глядя. Он глядел только на клавиатуру. Смотрел, как пальцы тыкают по клавишам, иногда едва успевая за мысленным текстом, а иногда его опережая.
Он писал. Хотя он не был писателем. Он считал себя поэтом. Впрочем, были еще несколько человек, которые придерживались такого же мнения. И на этом основании он воздвиг себе памятник нерукотворный и в глубине души искренне негодовал, почему народная тропа к нему заросла, еще не образовавшись. Это не потому, что он был плохой поэт, бездарный поэт. Нет. Он был талантлив. Тщеславен. Болезненно честолюбив и амбициозен. При этом, ленив, труслив, робок и нетерпелив. Главной и единственной темой его творчества был он сам.
Портретец выходит малоприятный. Герой так себе. Несмотря на то, что поэт. Хоть с небольшой, но ухватистой силою. Кстати, прошло не так уж много времени каких-то пару лет, как он перестал называть своею милою некую женщину сорока с лишним лет. Ах, да. Ему сейчас 37. Да. Пускай ему будет 37. Он выглядит моложе своего возраста. И потому, что у него такая конституция и потому, что ему так хочется думать. Фигура у него, что называется, поджарая. Стандартная для модельера одежды или живописца. Тело в хорошем состоянии, хотя несколько недокормленное и недотренированное. Впрочем, он мог бы и сейчас работать натурщиком, ибо природа наградила его почти идеальными росто-весовыми пропорциями.
Ему 37, и он в тупике. У него явно зреет, если не сказать - дозревает, решение на что-то решиться, но он не знает на что и поэтому не решается.
Интересный вопрос. Описывать историю надо бы по идее в прошедшем времени, как если бы она уже произошла. История как никак. Однако рука – то бишь мысль – сама собой соскальзывает в настоящее. Ибо он сидит и думает. Придумывает историю, которая по идее уже произошла. Хотя по факту она еще только произойдет, ибо ни герой ни автор не знают, что произойдет т с героем в следующий момент. Это сейчас он сидит и пишет. Сидит и творит. А дальше?.. Возможен в принципе формат, когда он сидит и творит в настоящем о том, что с ним или не с ним случилось в прошлом…
Однако появился лирический герой, который сидит и описывает другого лирического героя. Тут главное вовремя остановиться, а то процесс рождения героев будет уже не остановить. Ладно. На том и порешили.
Итак .
Серрыцарь (именно так, слитно, в одно слово) появился в школе неожиданно. Ну, то есть для себя конечно ожидаемо, ибо он уже несколько раз приезжал в эту школу, разговаривал с директором. Ему составили неплохую протекцию и вот взяли таки на работу. Неожиданно он появился в школе для коллектива учителей. Ибо их никто не предупредил. Директор видимо хотела своему любимому коллективу преподнести приятный сюрприз таким образом. На большой перемене созвала всех в учительскую, как обычно созывают учителей в школе. Тройным звонком. И представила им молодого рыцаря как Серрыцаря.
Серрыцарь был без доспехов и лат, без меча и без коня, но то, что он был сер и определенно рыцарь, не вызывало сомнений. Рыцаря представили коллективу как психолога. С таким же успехом могли представить и как рыцаря, мало что бы изменилось. Кто и что есть такое психолог и, главное, для чего он в школе, – не знал толком никто: ни директор, ни учителя, ни сам психолог. Тогда не знал. Однако был очень уверен в обратном. Рыцарь был больше чем уверен, что он нужен, просто-таки необходим, и что с его приходом многое изменится. Что-то похожее видимо почувствовали и учителя, глядя на рыцаря, и большинству из них рыцарь не понравился. Ибо как может понравиться то, что грозит переменами, не известно какими и куда. Впрочем, кое-кому рыцарь понравился, но об этом потом.
Рыцарь страдал от того, что он хотел больше чем мог, а мог больше, как ему казалось, чем остальное большинство. С детства, как птица говорун, он отличался умом и сообразительностью. Много говорил. Много спрашивал. Мало верил, сомневался, потому старался докопаться до истины, копал, быстро уставал, ибо с детства также был ленив, и бросал копать. Однако, бросив копать в одном месте, он не мог долго пребывать в бездействии, был любознателен, любопытен и любвеобилен. Потому к совершеннолетию подошел с обширным багажом поверхностных знаний и долго не мог определиться, куда эти знания приложить и где всё-таки начать копать всерьез и надолго, что называется по взрослому.
Усидчивостью и терпением, как было сказано, он не отличался, а потому любил себя хвалить, поощрять и награждать удовольствиями за более или менее, с его точки зрения, значительные усилия . Удовольствия ему доставляли три вещи: безделье, женщины и искусство. Потому то, что он стал в итоге психологом – закономерно. Кроме того, он стал поэтом и совсем немножко музыкантом.
В студенчестве у рыцаря было много друзей, в определенных кругах он был весьма популярен, но со временем, заболев звездной болезнью в самой нелицеприятной ее форме, рассеял и популярность и друзей. Стал интровертом, немного шизоидом и надолго ушел в свой богатый внутренний мир в поисках смысла бытия. Зато бросил пить, занялся строительством собственного тела, благодаря чему исправил некоторые свои раннеприобретенные недостатки, развил поэтический дар, получил не без помощи родственников долгожданный диплом о высшем психологическом образовании и пришел в профессию всерьез и надолго. Для начала в школу.
Как позднее сам рыцарь для себя выяснил, в школу он пришел, чтобы завершить все незавершенные в свое время и в своей школе процессы, вернуть учителям всё, что они ему так усердно, если не сказать фанатично, в свое время давали, и благополучно ее закончить. Закончив, таким образом школу во второй раз, уже будучи взрослым, поиграв с педагогами и в наставника и инспектора одновременно, немного поиграв даже в начальника, ему это наконец надоело, и он ушел из школы навсегда. Впереди горизонт пока был чист и ясен, правда далёк. На горизонте маячили фигуры карьеры психотерапевта, создания семьи, поэтического олимпа, сцены то в музыкальной, то в театральной ипостаси, киносъемочной площадки, и еще кое-какие неясные фигуры, напоминавшие издалека не то постамент, не то трибуну, не то надгробие. Впрочем, спасала, как и много раз спасала, приобретенная в раннеподростковом возрасте близорукость. Необременительный и крайне полезный при этом дефект. Близорукость была не настолько сильная, чтобы всё время ходить в очках, но достаточная, чтобы не видеть четко и ясно во всех подробностях то, чего видеть во всех этих подробностях не хотелось. Так, например, в любимой женщине можно было не замечать соответствующих ее возрасту морщин, а так же наличия мужа и двух детей, старшая из которых была всего на десять лет моложе самого рыцаря.
Близорукость позволяла хорошо видеть предметы вблизи. Однако при некотором отдалении четкие грани стирались, а при отдалении значительном, например на несколько лет, фигуры и вовсе приобретали совершенно новый рисунок. Дорисовывал их сам рыцарь, благо воображением и художественным талантом одарен был щедро. Посему отличить со временем, где реальные события, а где придуманные, не представлялось уже возможным, да и не было, что характерно, в этом потребности. Так, например рыцарю казалось, что по жизни он движим жаждой познания и признания, хотя, анализируя факты и поступки его жизни, весьма уместно напрашивался вывод о том, что всю свою сознательную взрослую жизнь рыцарь стремился к минимализации риска и максимализации комфорта. Проще говоря, он тихо превращался в премудрого пескаря, отягощенного сверхразвитыми навыками интроспекции и настолько увязшего в собственных придуманных образах, фантазиях, потребностях и чувствах, что во-первых, уже не понимал, где – он а где – не он, а во-вторых, совершенно запутался в том, куда идти дальше и, главное, зачем.
И тогда он решил сесть и написать историю одного персонажа, одного героя, одного рыцаря без лат и доспехов, без меча и без коня, но со страхом и упрёком.
Он долго буксовал, борясь в основном с нерешительностью, ибо свой навык сомневаться, иногда безусловно полезный, он развил настолько, что тот мешал ему сдвинуться с места, как той самой хрестоматийной сороконожке. Кроме того, для того чтобы придумать историю с героем оказывается тоже нужна была смелость. Смелость и вдохновение. Ни того ни другого у рыцаря не было.
За окном снова шипит ветер. Вернее шипит он в окне. За окном он гремит кровельным железом на крыше. Я быстро и много пишу. Я графоман. Похоже. И похоже, что я как лошадь в цирке хожу по кругу. Или как прыгун в высоту, разбегаюсь, подбегаю к планке, но не прыгаю, а пробегаю мимо, заворачиваю и снова начинаю разбег к планке.
Однажды рыцарь проснулся и понял, что он - не рыцарь. Ну, вернее он знал, что он рыцарь, но взглянув на себя, тут же понял, что оказался не в своем рыцарском теле. Подойдя к зеркалу, он убедился в этом окончательно. По ту сторону посеребренного стекла был немолодой, но еще не пожилой, худощавый, но не тощий мужчина с глубокими серо-голубыми глазами с выражением не то затаившегося тигра, не то насторожившегося зайца. Впрочем, в этих глазах рыцарь, безусловно, видел себя, но это ему стоило значительных усилий. Отвернувшись от зеркала рыцарь почувствовал себя лучше и от этого почувствовал себя лучше. Глядя внутрь себя, он распознал главное. И это главное его обрадовало и обнадежило.
Рыцарь придумал сказку о тигре, которого в младенчестве нашли и вырастили кролики.
Тигр, выращенный кроликами. Взрослый тигр, сильный свирепый хищник, наученный есть траву, жить в клетке и бояться. Тигр, питающий к своим приемным родителям двойственные чувства. С одной стороны, смесь жалости и благодарности, ибо сохранили ему жизнь, вырастили как смогли. С другой стороны, природная суть хищника питала его холодной яростью и мучила желанием их съесть. Тигр, наученный прежде всего опасаться и остерегаться и разрываемый изнутри противоречивыми желаниями.
Однажды тигр встретил львицу. Вернее, это она его заметила и полюбила. Полюбила как льва. Единственная самка, которая любила его до этого, была его мать-крольчиха. И тигр попытался полюбить львицу как крольчиху, но, зная, что она не его мать, и подогреваемый всё тем же инстинктом хищника, захотел ее съесть. И чуть не был съеден сам. Он был бы съеден, но львица пожалела его, ибо любила, и потому оставила его жить, однако всё же сильно потрепала. Львица разочаровалась в тигре и ушла. А тигр с тех пор стал еще больше бояться и ненавидеть всех самок без разбору, будь они хоть львицы, хоть зайчихи, хоть козы. Посему вскоре он нашел себе самый безопасный вариант – белку, которая к тому же считала себя кошкой. Он тоже был кошкой по сути, только большой. Ему легко удалось стать для белки котом, и она, убежденная в том, что она кошка, привязалась к нему всерьёз.
Рыцарь придумал для сказки два разных финала.
Первый.
Тигр смирился с тем что ему никогда не стать грозным свирепым хищником и стал жить с белкой-кошкой тихо и незаметно и сдох от тоски, а вероятнее всего повесилмся на собственном хвосте.
И второй.
Тигр осознал свою природную сущность и предназначение и ушел в джунгли, чтобы найти там свою тигрицу и стать королем.
Рыцарь перечитал собственную сказку с интересом, улыбнулся и шагнул с балкона. Подхваченный ветром, который под рыцарем сгустился в черное облако, которое затем приобрело форму коня, а затем и стало конем, Серрыцарь полетел вдогонку уходящему закату. Так совпало в этот вечер, что растущий молодой месяц был в той же стороне, в стороне заката, в стороне небесного пожара, в стороне уходящего света дня. Чем выше поднимал конь-ветер рыцаря над землей, тем темнее становился горизонт, тем ярче месяц, и тем яснее становилось, что на самом деле месяц и закат совсем не в одной и той же стороне. Вскоре день ушел окончательно. Конь слабел. Рыцарь понял, что необходимо спуститься и переждать. Самое главное он сегодня сделал – он шагнул с балкона.
Внизу в свете звезд блеснуло озеро. Посреди озера темнел остров. Повинуясь молчаливому приказу, конь направил рыцаря к острову. Над самой землей конь превратился в облако и рыцарь скользнул сквозь облако, как сквозь быстро закрывающиеся ворота и упал на землю, облаченный в латы и с мечом в руке. Облако, бывшее конем, а до этого ветром, превратилось в собаку, которая пошла рядом с рыцарем к большому дереву, стоящему посреди острова. Возле дерева горел, а вернее догорал костер. Возле костра сидел старик и курил трубку, глядя на пламя черными как ночь глазами. В огромных его зрачках отражалось пламя костра. А может и не отражалось. Ибо над догорающими углями костра плясали два языка голубоватого пламени, а в зрачках у старика полыхали огромные алые костры. И жара от этих костров было больше, чем от догорающих углей.
Рыцарь поздоровался. Старик не ответил. Рыцарь сел возле костра напротив старика. Собака села позади рыцаря. Так сидели долго. Так долго, что огонь в костре совсем погас, а в зрачках у старика языки пламени стали тоньше и бледнее. Дымок из трубки престал идти. Казалось, что старик спит с открытыми горящими глазами. Рыцарь почувствовал, что сейчас уснет сам, но пес позади него неожиданно зарычал. Старик протягивал руку. В руке что-то дымилось. Рыцарь с трудом разглядел, скорее догадался, что это головешка из костра. «Возьми!» - услышал рыцарь тихий, но глубокий голос. Губы старика не шевелились. Голос рождался сразу в голове. «Возьми и сбереги. Придет время – огонь проснется». Рыцарь взял головешку из рук старика и в этот момент проснулся.
Светало. Над озером стелился серо-голубой туман. Старик спал, глаза его были закрыты. Из-за спины старика рыцарь заметил лодку, привязанную к старому пню ржавой цепью. «Плыви навстречу солнцу», - услышал рыцарь. Глянул на старика – тот спал. Трубка выпала у него из руки и лежала в траве. Рыцарь встал и пошел к лодке. Собака пошла за ним. Он разрубил цепь мечом, сел в лодку , оттолкнувшись от берега и только тогда вспомнил о собаке. Она осталась на берегу, спокойно сидела и глядела вдаль, туда, где медленно, но неуклонно розовел восход. Рыцарь попрощался с ней, поблагодарил и поплыл навстречу солнцу.